А из опытов на животных и данных клиники давно известно, что временно улучшать запоминание и вспоминание могут десятки разных веществ. Прежде всего стимуляторы нервной системы, усиливающие внимание и бодрственный тонус (о теневой стороне их действия мы уже говорили). Воздействуют ли стимуляторы непосредственно на нуклеиновый аппарат нейронов — не ясно.
Нуклеиновая гипотеза оправдана уже потому, что в повадках природы использовать одно и то же на разные лады. Если природа выбрала нуклеиновый механизм для самой всеобъемлющей памяти организма — наследственной, то почему бы не использовать его и для мозговой? Если гипотеза подтвердится, то будет, возможно, создан обменный нуклеиновый фонд мозга наподобие современного фонда переливания крови. Людям, утратившим память, малоспособным или просто необученным будут вводиться нуклеиновые кислоты, несущие необходимую информацию. Очень заманчиво.
Можно согласиться уже сейчас, что нуклеиновые кислоты для памяти необходимы. Но какого рода эта необходимость? Нуклеиновые кислоты необходимы для всего. Необходимы, но недостаточны. Писателю нужен хлеб, чтобы писать, и пишет он порой ради хлеба, но это не значит, что он пишет свои произведения хлебом.
«Если душа проста, то к чему такая тонкая структура мозга?» —? еще в XVIII веке резонно спрашивал Лихтенберг.
Теоретически мозг человека мог бы вмещать всю свою память и без нуклеинового механизма, пользуясь только необъятными возможностями связей между нейронами. Нуклеиновые кислоты, и белки, и электрические импульсы — все это есть и у мышц. И кстати, уже Корсаков проницательно сравнил память с мышечным тонусом. В самом деле, ведь и мышцы обладают долей памяти. Они вспухают, «накачиваются» сразу после работы, ноют еще несколько дней и сохраняют форму и силу спустя месяцы и годы после прекращения тренировок. Готовность к работе — простейшая память.
Один известный исследователь поведения сказал, быть может, несколько тяжеловесно, что человек в такой же мере не является животным, к которому прибавлена речь, в какой слон не является коровой, к которой прибавлен хобот. Соответственно память человека — это не память мыши, к которой прибавлена Большая Советская Энциклопедия.
Когда больной здоровается со мной, хотя мы виделись за пять минут до того, когда бухгалтер смотрит на карандаш, но не может его назвать («ну это... чтобы писать...»), а бывший фронтовик не в состоянии сказать, в каком году окончилась война, — во всех трех случаях я говорю, что нарушена память. Но во всех трех случаях — разная. У первого больного сохранена память о том, что с врачом следует здороваться, у второго — что карандаш это «чтобы писать», у третьего — что такое война. И если я вижу больного с расстройством походки, я могу сказать, что у него нарушена память движений, но так говорить не принято.
В самом деле, каждый вроде бы безо всякой науки знает, что такое память. Однако общее определение дать трудно. Наверное, самое правильное — определить память через другое общее понятие — информацию. Мы говорим: система, способная получать, хранить и выдавать информацию, обладает памятью. Значит, память — это что-то вроде потенциальной информации. Но такое определение широко охватывает и живое и неживое: и работу машин, и биохимические механизмы, и психику, и язык, и культуру... Простор для разных употреблений чрезвычайно широк. В этом и трудность. Если даже физики и математики порой не могут договориться, в каких значениях употреблять те или иные слова, то что же делать психологам, у которых почти все главные понятия (сознание, эмоции, чувства) спаяны с расплывчатой своевольностью обыденного языка?
Так и выходит, что разные исследователи, занимающиеся проблемой памяти, изучают, по существу, весьма далекие друг от друга явления; и наоборот, те, кто номинально занимается другим, фактически изучают память. Павлов занимался условными рефлексами и почти не говорил о памяти, однако он изучал именно ее. Нечеткость терминологии, увы, причина многих недоразумений и в науке и в жизни, и иногда страшно подумать, сколько неопределенных общих понятий до сих пор незаметно вносят путаницу в наши головы.
При желании это звучание можно даже усилить. Звучит обычно не целая фраза, а ее последние обрывки, не целое слово, а слог... Иногда трудно сказать, что звучит, просто сохраняется какое-то ощущение. Уходит и возвращается...
Наверное, это и есть свежайшие следы краткосрочкой памяти, и можно предположить, что «послезвучание» — доходящая до сознания и усиливаемая вниманием мозговая «звукозапись».
Видимо, частично она происходит уже на уровне органов чувств. Если посмотреть на солнце и закрыть глаза или даже не закрывать их, то перед глазами долго будет стоять яркое пятно: мозговое эхо солнца. У некоторых он исчезает настолько быстро, что вообще не улавливается, у других, особенно у художников, может сохраняться долго.
Физиолог скажет: эффект последействия. Продолжают разряжаться возбужденные нейроны сетчатки; возможно, последействие идет и на уровне передаточных нейронов (несколько инстанций, пока импульс дойдет до мозга), а может быть, причастны и зрительные поля коры. Судьба этих следов в мозгу — стереться как можно скорее, чтобы не мешать поступлению новых. Если только с ними не свяжется что-то особо важное.
Такие эхо-последействия, если чуть присмотреться к себе, можно обнаружить буквально на каждом шагу. Эхо-запахи... А боль от удара — разве она не мучительное эхо — самой себя?
Но мы переполнены не только такими краткими элементарными эхо, нас заполняет множество куда более сложных: эхо-действия, эхо-мысли.. В мозгу проигрываются сцены и пьесы, иной раз это чуть ли не вся жизнь на бешеной скорости.
Непроизвольное подражание. Свойственное разным животным, особенно обезьянам, оно проявляется сплошь и рядом и у детей, и у взрослых людей: незаметное повторение жестов, волны кашля в тихом зале библиотеки... Тоже эхо.
Ребенок, едва начинающий говорить, постоянно повторяет, как попугай, все услышанное, копирует жесты, манеры, интонации, а в игре подражает всему на свете. С возрастом это попугайство и обезьянничанье постепенно маскируются, но не иэ них ли складывается весь багаж воспитания? В некоторых случаях психопатологии элементарные эхо всплывают на поверхность: некоторые душевнобольные непроизвольно повторяют слова и копируют движения. Иногда такого рода подражание молниеносно распространяется среди населения по типу психических эпидемий.
Кроме явных и немедленных эхо-подражаний, возникает масса скрытых, отсроченных, причудливо деформированных и сочлененных. Расщепление и комбинирование мозговых эхо — начало творчества Чем взрослее мы становимся, тем обезьянничанье сложнее, тоньше и обобщеннее, но избавиться от него совсем невозможно. Всю жизнь мы занимаемся тем, что в специальном случае искусства называют подсознательным плагиатом. Если ребенок копирует отдельные движения, слоги, слова, интонации и манеры, то взрослеющий юноша — мнения, оценки, методы мышления, стиль жизни. А чем безнадежнее мы стареем, тем упорнее копируем самих себя. Рано или поздно мы становимся своим собственным эхо.
Вы, наверное, не раз замечали, как навязчиво, эхо-подобно вспоминается какая-нибудь мелодия или музыкальная фраза. Во время прослушивания музыки, как показал академик Алексей Николаевич Леонтьев, происходит быстрое сжатое внутреннее копирование, свернутое пропевание ее «про себя». При этом наблюдаются скрытые движения голосовых связок.
Такое же свернутое внутреннее повторение происходит и при восприятии речи.
Задумавшись, человек беззвучно шевелит губами. Особенно легко это заметить у детей, у стариков или у людей, очень напряженно думающих. Это и есть внутренняя речь, речь про себя (которая в таких случаях оказывается уже не совсем про себя).
Слушая речь, мы тут же предельно сжато, незаметно для нас самих повторяем ее, то есть превращаем услышанную речь в собственную внутреннюю и вводим се тем самым в краткосрочную память. Речь быстро «записывается», и какая-то часть этой записи, быть может, перейдет в долгосрочную память.
Биотоки показали, что при свернутой речи работают те же мышцы, что и при развернутой — гортани, губ, язйка, диафрагмы, нёба. Но звуков не получается, потому что эта мышечная работа предельно слаба. Скрыто произносятся не слова и даже не обрывки слов, а их мышечные «кусочки». Это и дает экономию времени. Один «кусочек» одного слова может быть обобщающим внутренним «знаком» целой фразы. Собираясь что-то сказать, мы тоже сначала включаем внутреннюю речь.
Но где же прячется эта масса мозговых эхо, свертываемых и развертываемых?
Можно было бы ожидать, что при электрическом раздражении, скажем, зрительных центров, которые располагаются в затылочных долях коры, возникнет уйма зрительных воспоминаний, галлюцинаций. В действительности ничего подобного не происходит. Появляются только палочки, кружочки, точки, треугольники и другие простые фигурки. При раздражении поверхности височной коры, где расположены центры слуха, не слышится ни фраз, ни слов, ни музыки, лишь неопределенные тоны и шумы. Зато раздражение более глубоких о-делов височных долей, не связанных прямо ни со а,>-хом, ни со зрением, может вызывать яркие сцены, похожие на кадры звукового кино...
Это случилось на двух операциях у канадского нейрохирурга Пенфилда. Больная вдруг услышала знакомый мотив, но не могла вспомнить, где слышала его раньше. Только некоторое время спустя, уже выписавшись из клиники, нашла дома старую пластинку с записью этой музыки. Другой больной испытал сложное галлюцинаторное переживание. Продолжая сознавать, что остается на операционном столе, и воспринимая все окружающее, он одновременно ощутил, что находится в церкви, где часто бывал раньше, и услышал звуки органа. Электрод в обоих случаях сидел в глубине височной доли, где-то между корой и подкоркой.
Очевидно, память — функция всего мозга, элементы ее разбросаны по разным отделам. Элементарные эхо — зрительные, слуховые и так далее ?— записываются и хранятся в специальных центрах. В более крупные подразделения их связывают другие отделы.
Исследования последних лет показали, что она возникает, когда в мозгу поражается группа структур, главная из которых — так называемый морской конь, или гиппокамп. Животные, у которых удаляют или изолируют эти участки мозга, обнаруживают все признаки экспериментальной корсаковской болезни.
Гиппокамп — это уже кора, но не такого строения, как кора лобных, затылочных и других долей, которую называют иногда «знающим мозгом». По своему происхождению он древнее. Парный, как и все мозговые структуры, гиппокамп заходит одним своим концом в глубину височной коры, а другим упирается в сердцевину мозга, глубокую подкорку. И связи и расположение свидетельствуют, что он представляет собой промежуточную инстанцию между «знающим мозгом» и средоточием эмоций. Снизу к нему идут ответвления от всех путей чувствительности и приводы от сетчатого тонусного мотора, сверху — от лобных долей. Похоже, что здесь находится механизм перевода эха из краткосрочной памяти в долгосрочную и обратно: «свертка» и «развертка». Любой импульс, пришедший сюда, долго бегает по круговым цепочкам нейронов (которые называют гиппокамповым кругом). Мозг захватывает импульсы и как бы задалбливает, многократно повторяя.
В гиппокампе есть точки, раздражение которых вызывает «разматывание» воспоминаний. Есть здесь и райско-адские представительства, и места, раздражая которые можно вызвать усиление или ослабление внимания, возбуждение или сон... Все сплетено. А иногда при раздражении гиппокампа возникают состояния, которые вам, наверное, изредка случалось испытывать и без всяких электродов: все окружающее, вся ситуация или что-то в ней вдруг кажется непостижимо знакомым, где-то уже виденным, уже пережитым. Будто повторяется когда-то уже бывшая жизнь, именно на этом месте, сию секунду... Ты знаешь, что будет дальше, странное, мистическое ощущение. Или наоборот, все доселе знакомое — чужое, никогда не виданное...
Виновники этих состояний, кажется, выслежены. Среди массы нейронов гиппокампа недавно обнаружили «нейроны новизны» — клетки, вспыхивающие импульсами, только если сигнал никогда раньше не встречался. Сигнал повторяется еще и еще — и нейроны новизны постепенно затихают.... Но зато все сильнее импульсируют нейроны, которые, наоборот, откликаются только на знакомые. Если существует какая-то обобщенная память, если есть общее чувство знакомого и незнакомого, то его центр именно здесь. В таинственном круге хранятся ключи от громадных массивов памяти.
Уже давно психологов и клиницистов интригуют случаи так называемого «раздвоения личности». Личностей может быть даже больше, чем две; описан, например, случай, когда одна женщина жила попеременно в шести состояниях — шести разных «я», в каждом из которых понятия не имела о пяти других, называла себя разными именами и обнаруживала совершенно разные свойства характера, интересы и способности. Одно из этих «я» было музыкально одаренным, другое бездарно в музыке, но писало неплохие стихи, третье — болезненно застенчивым, четвертое — легкомысленным и общительным... Другая особа, долго жившая в двух «я», в конце концов с помощью окружающих пришла к тому, что каждое из этих «я» осознало существование другого. Между обоими установилось общение путем переписки: находясь в одном «я», женщина писала письма другому; оба стали с интересом изучать друг друга и сделались добрыми заочными друзьями.
Исследования нескольких таких случаев, проведенные недавно, показали, что обычно имеется болезненный очаг в гиппокамповой системе. Но «раздвоение личности» может вызывать не только болезнь: это делают и галлюциногены, и обыкновенное опьянение, и, как мы увидим дальше, гипноз, и в той или иной мере разные жизненные ситуации, общение, самовнушение... Нормальная личность остается цельной, только в разных ситуационных «я» преобладают разные ее подсистемы. В патологии же подсистемы эти взаимно не координируются и не передают друг другу эстафету памяти.
Эти и другие случаи (о них речь впереди) показывают, что наша подсознательная память обладает огромными ресурсами, из которых в обычных условиях используется лишь небольшая часть.
«Человеческая память обладает еще не объяснимым свойством навсегда запечатлевать всякие пустяки, в то время как самые важные события оставляют еле заметный след, а иногда и совсем ничего не оставляют, кроме какого-то общего трудно выразимого душевного ощущения, может быть, даже какого-то таинственного звука. Они навсегда остаются лежать в страшной глубине на дне памяти, как потонувшие корабли, обрастая от киля до мачт фантастическими ракушками домыслов».
Совершенно несомненно: у Рая и Ада — громадная власть над памятью. Но вместе с тем в наглей памяти есть и что-то идущее вопреки естественному принципу значимости. Совершенно невозможно, например, запомнить сильное наслаждение. «Желудок старого добра не помнит». И это вполне оправдано: если бы он не был неблагодарным органом, мы бы быстро умерли с голоду. Если бы мы могли одной лишь памятью воспроизводить Рай с тою же интенсивностью, что и в непосредственном действии, отпала бы необходимость в реальных удовлетворениях. Это было бы вполне равноценно неограниченному доступу к самораздражению мозга. В одном газетном очерке я прочел о египетском рабочем, который, расставаясь с возлюбленной, нарочно старался забыть ее черты. Вероятно, он был мудрым влюбленным. Но подобные вещи происходят сами собой и с памятью Рая, и с памятью Ада.
Одно из самых плодотворных для психологии и клиники наблюдений Фрейда — феномен, очень удачно названный им «вытеснением».
В грубо приблизительном значении это просто забывание неприятного. Забыто имя человека, с которым не хочется иметь дело; забыт тягостный эпизод детства... С завидной зоркостью Фрейд проследил это и в некоторых повседневных мелочах, и в неврозах, и в сновидениях. Он показал, что вытесненные воспоминания могут проникать в сознание в завуалированном, порой причудливом виде, и всю изощренную технику психоанализа направил на выявление и «отреагирование» скрытых воспоминаний, которые назвал «комплексами». Вспомнить, чтобы забыть...
К сожалению, в своей общей теории психики Фрейд круто обошелся и с вытеснением, сведя его главным образом к сексуальным конфликтам. И это есть, но не в том масштабе... Тем не менее проблема не перестает волновать психологов и клиницистов. И конечно, как и почти все фундаментальные явления психики, вытеснение множество раз открывалось и переоткрывалось и до Фрейда и после.
Вот, пожалуй, простейший случай. Вы по нечаянности вляпались в нечистоты, ну вот случилось же. Бр!.. Скорее очиститься, смыть. Все. До «комплекса» дело не доходит. В первый момент сознание ситуации обострено, но дальше весь разговор идет между Адом и безотчетной памятью, и сходятся они на том, что гадостные следы надо замести как можно скорее. При этом, однако, между сторонами возможно и несогласие, и отвратительное воспоминание может еще эхо-подобно вернуться разок-другой...
В вытеснении в самом общем смысле не остается ничего непонятного, если мы вспомним о психофизиологическом принципе минимизации Ада. Как могло быть иначе у существа, несущего в своей голове такой огромный груз избыточной памяти? Вытеснение и есть минимизация Ада в памяти: первейший механизм психологической защиты. Представьте, что было бы, если бы все адские воспоминания оставались всю жизнь действенными, — сплошная пытка. И не было бы никакого движения, никакого риска, и род людской, вероятно, прекратил бы свое существование. Не будь вытеснения, ни одна женщина, перенесшая муки родов, не согласилась бы рожать второй раз. Во время студенческой акушерской практики, наблюдая роженицу, я то и дело слышал клятвы, что «больше никогда, ни за что...». Такое настроение может длиться два часа, месяц, год, но потом...
А разве могли бы люди жить вместе? Разве могли бы вновь и вновь мириться поссорившиеся?
Вытеснение — это не уничтожение, не стирание следов памяти, а только их блокада, торможение, подавление. Доказывается это возможностью воспроизведения, которое происходит либо само по себе (как, например, у депрессивного больного, который вдруг вспоминает малейшие грешки своей жизни), либо с помощью специальных приемов. С уверенностью можно сказать, что тождественно вытеснению и забвение, внушенное в гипнозе.
Но куда же они вытесняются, эти следы?
В подсознание, отвечал Фрейд. Куда-то в «оно», в ту преисподнюю, где беснуются неизрасходованные влечения...
Вот тут уже начиналась фрейдовская психологическая метафизика. В представлениях Фрейда подсознание выступало в виде какого-то темного подвала или резинового баллона, который растягивается, раздувается — но чем больше, тем сильнее внутреннее давление и тем сильнее приходится давить извне «цензуре» сознания... Здесь соблазн логической четкости явно вытеснял из сознания Фрейда сложность неизведанной реальности. Да и не только в этом дело: представлять себе подсознание в виде какого-то пространственно отделенного помещения просто удобно. И в этой книге, говоря о подсознании, мы пользуемся подобными представлениями. Важно только не забывать об условности..
Фрейд ничего не знал о механике свертывания и развертывания мозговых эхо, да и мы сейчас, несмотря на обилие новоявленных гипотез, не ведаем, в каком виде живет в мозгу вытесненное воспоминание,
Мы знаем лишь, что это «нечто», способное при случае развернуться, то есть воспроизвестись. Но ведь разное дело непроявленная пленка и фотография, семечко и дерево. Употребив слово «вытеснение», мы еще не постигаем, что за ним скрывается.
Однако явление есть, и термин, как говорят, работает. По тому, что и как вытесняется, можно, очевидно, строить и типологию людей. Очень похоже, например, что те, кого зовут меланхоликами, обладают относительно слабой способностью вытеснения, а сангвиники наоборот. Великолепный пример вытеснения — эпизод из «Войны и мира», когда Николай Ростов, типичный сангвиник, с искренним воодушевлением рассказывает о своей храбрости на поле боя... В действительности произошло обратное. Но он уже сам верил в свой подвиг.
Механизм вытеснения действует в миллионах психических частностей. Чтобы сказать «да», надо вытеснить «нет». Чтобы сесть, надо вытеснить «стоять». Любое действие в своей предварительной мозговой модели проходит через фильтр «то — не то», в котором участвуют Рай и Ад. И многие из ненормальносгей, смешных и страшных, которые мы наблюдаем у тяжелых душевнобольных, можно объяснить тем, что у них не срабатывает вытеснение вариантов поведения, относимых к разряду «не то»... Это динамический, обратимый процесс: эпизоды нормального и ненормального могут сменять друг друга с потрясающей скоростью. То, что было действенным и актуальным долгие годы, может вытес-ниться мгновенно, а давно вытесненное может неожиданно всплыть в сновидении, под действием галлюциногена или другой «встряски» мозга.
«Доктор Аберкромп рассказывает о больном, впавшем в беспамятство вследствие ушиба головы... Когда ему стало лучше, он заговорил на языке, которого никто в больнице не знал; это оказался язык валлийский. Оказалось, что больной тридцать лет не был в Валли-се (Уэльсе — В. Л.), совершенно забыл свой родной язык и вспомнил лишь под влиянием болезни. Выздоровев, он опять совершенно его забыл и заговорил по-английски» (из Корсакова).
«Некто испытавший кораблекрушение рассказывал следующее: «Уже в продолжение четырех часов я одиноко носился по волнам; ни один человеческий звук не мог коснуться моего слуха; вдруг я услышал произнесенный голосом моей матери вопрос: «Джонни, это ты съел виноград, приготовленный для твоей сестры?» За тридцать лет до этого момента, будучи тогда одиннадцатилетним мальчишкой, я съел тайком пару виноградных кистей, назначенных матерью для моей больной сестры. И вот на краю погибели я внезапно услыхал голос моей матери и тот самый вопрос, который был обращен ко мне за тридцать лет перед тем; а между тем в последние двадцать лет моей жизни, как я положительно могу утверждать, мне ни единого раза не приходилось вспоминать о моей только что упомянутой ребяческой проделке».
А вот еще один случай.
«Одна молодая женщина, страстно любившая своего мужа, во время родов впала в продолжительный обморок, после которого забыла все касающееся периода супружества. Всю остальную свою жизнь до замужества больная помнила прекрасно. В первые минуты после обморока она с ужасом отталкивала от себя своего мужа и ребенка. Впоследствии она никогда не могла вспомнить период своей замужней жизни и все те события, которые случились в течение его. Родителям и друзьям удалось, наконец, убедить ее авторитетом своего свидетельства в том, что она замужем и имеет сына. Она поверила им, потому что ей легче было думать, что она утратила память о целом годе, нежели признать всех своих близких обманщиками. Но ее собственное убеждение, ее внутреннее сознание нимало не участвовали в этой вере. Она глядела на своего мужа и своего ребенка, не будучи в состоянии представить себе, каким волшебством достался ей этот муж и как родила она ребенка». Может, женщина эта смогла бы вспомнить своего мужа под гипнозом.
Уже из корсаковского описания больного адвоката видно, что разница между органическим «стиранием» памяти и вытеснением нечеткая: есть какие-то переходные грани, одно переходит в другое. На краткосрочном полюсе памяти вытеснение тождественно переключению внимания. Вас гнетет какая-то неразрешимая неприятность, тягостное ожидание. Никак не можете отключиться. Но вот происходит чрезвычайное событие, потребовавшее от вас интенсивной работы, напряжения, размышлений, даже какая-то другая неприятность — но та, прежняя, пока вы действовали в новой ситуации, куда-то отошла... Клин клином, так бывает сплошь и рядом.
Все очень просто: вы отвлекаетесь и на короткое время, нет, не совсем забываете о той неприятности, а просто отключаетесь, .она ненадолго покидает сознание и ослабляет свое адское действие. После этого может стать либо лучше, либо, по маятнику, еще хуже, но во время самого отвлечения, очевидно, произошло вытеснение... А вот старик, вспоминающий в своей молодости только хорошее (и время было лучше, а главное, мы сами были лучше), — у него тоже происходит вытеснение, очень стойкое и сильное. Оно связано уже с глубокими пластами долгосрочной памяти.
Это многоликий механизм, заслуживающий пристального изучения. Упорное выталкивание из памяти ученика неинтересного, но обязательного материала... Очень часто материал становится неинтересным лишь потому, что он обязателен (один из моих корреспондентов назвал это «избирательной тупостью»). Важный факт для педагогической психологии, конечно, не прошедший мимо психологов, но, к сожалению, еще мало учитываемый в школе...
Нуклеиновая гипотеза оправдана уже потому, что в повадках природы использовать одно и то же на разные лады. Если природа выбрала нуклеиновый механизм для самой всеобъемлющей памяти организма — наследственной, то почему бы не использовать его и для мозговой? Если гипотеза подтвердится, то будет, возможно, создан обменный нуклеиновый фонд мозга наподобие современного фонда переливания крови. Людям, утратившим память, малоспособным или просто необученным будут вводиться нуклеиновые кислоты, несущие необходимую информацию. Очень заманчиво.
Можно согласиться уже сейчас, что нуклеиновые кислоты для памяти необходимы. Но какого рода эта необходимость? Нуклеиновые кислоты необходимы для всего. Необходимы, но недостаточны. Писателю нужен хлеб, чтобы писать, и пишет он порой ради хлеба, но это не значит, что он пишет свои произведения хлебом.
«Если душа проста, то к чему такая тонкая структура мозга?» —? еще в XVIII веке резонно спрашивал Лихтенберг.
Теоретически мозг человека мог бы вмещать всю свою память и без нуклеинового механизма, пользуясь только необъятными возможностями связей между нейронами. Нуклеиновые кислоты, и белки, и электрические импульсы — все это есть и у мышц. И кстати, уже Корсаков проницательно сравнил память с мышечным тонусом. В самом деле, ведь и мышцы обладают долей памяти. Они вспухают, «накачиваются» сразу после работы, ноют еще несколько дней и сохраняют форму и силу спустя месяцы и годы после прекращения тренировок. Готовность к работе — простейшая память.
Один известный исследователь поведения сказал, быть может, несколько тяжеловесно, что человек в такой же мере не является животным, к которому прибавлена речь, в какой слон не является коровой, к которой прибавлен хобот. Соответственно память человека — это не память мыши, к которой прибавлена Большая Советская Энциклопедия.
Когда больной здоровается со мной, хотя мы виделись за пять минут до того, когда бухгалтер смотрит на карандаш, но не может его назвать («ну это... чтобы писать...»), а бывший фронтовик не в состоянии сказать, в каком году окончилась война, — во всех трех случаях я говорю, что нарушена память. Но во всех трех случаях — разная. У первого больного сохранена память о том, что с врачом следует здороваться, у второго — что карандаш это «чтобы писать», у третьего — что такое война. И если я вижу больного с расстройством походки, я могу сказать, что у него нарушена память движений, но так говорить не принято.
В самом деле, каждый вроде бы безо всякой науки знает, что такое память. Однако общее определение дать трудно. Наверное, самое правильное — определить память через другое общее понятие — информацию. Мы говорим: система, способная получать, хранить и выдавать информацию, обладает памятью. Значит, память — это что-то вроде потенциальной информации. Но такое определение широко охватывает и живое и неживое: и работу машин, и биохимические механизмы, и психику, и язык, и культуру... Простор для разных употреблений чрезвычайно широк. В этом и трудность. Если даже физики и математики порой не могут договориться, в каких значениях употреблять те или иные слова, то что же делать психологам, у которых почти все главные понятия (сознание, эмоции, чувства) спаяны с расплывчатой своевольностью обыденного языка?
Так и выходит, что разные исследователи, занимающиеся проблемой памяти, изучают, по существу, весьма далекие друг от друга явления; и наоборот, те, кто номинально занимается другим, фактически изучают память. Павлов занимался условными рефлексами и почти не говорил о памяти, однако он изучал именно ее. Нечеткость терминологии, увы, причина многих недоразумений и в науке и в жизни, и иногда страшно подумать, сколько неопределенных общих понятий до сих пор незаметно вносят путаницу в наши головы.
ЭХО В МОЗГУ
Не приходилось ли вам замечать, что слово или кем-то сказанная фраза продолжают некоторое время звучать в ушах после того, как вы их услышали? Даже не в ушах, а как будто в мозгу.При желании это звучание можно даже усилить. Звучит обычно не целая фраза, а ее последние обрывки, не целое слово, а слог... Иногда трудно сказать, что звучит, просто сохраняется какое-то ощущение. Уходит и возвращается...
Наверное, это и есть свежайшие следы краткосрочкой памяти, и можно предположить, что «послезвучание» — доходящая до сознания и усиливаемая вниманием мозговая «звукозапись».
Видимо, частично она происходит уже на уровне органов чувств. Если посмотреть на солнце и закрыть глаза или даже не закрывать их, то перед глазами долго будет стоять яркое пятно: мозговое эхо солнца. У некоторых он исчезает настолько быстро, что вообще не улавливается, у других, особенно у художников, может сохраняться долго.
Физиолог скажет: эффект последействия. Продолжают разряжаться возбужденные нейроны сетчатки; возможно, последействие идет и на уровне передаточных нейронов (несколько инстанций, пока импульс дойдет до мозга), а может быть, причастны и зрительные поля коры. Судьба этих следов в мозгу — стереться как можно скорее, чтобы не мешать поступлению новых. Если только с ними не свяжется что-то особо важное.
Такие эхо-последействия, если чуть присмотреться к себе, можно обнаружить буквально на каждом шагу. Эхо-запахи... А боль от удара — разве она не мучительное эхо — самой себя?
Но мы переполнены не только такими краткими элементарными эхо, нас заполняет множество куда более сложных: эхо-действия, эхо-мысли.. В мозгу проигрываются сцены и пьесы, иной раз это чуть ли не вся жизнь на бешеной скорости.
Непроизвольное подражание. Свойственное разным животным, особенно обезьянам, оно проявляется сплошь и рядом и у детей, и у взрослых людей: незаметное повторение жестов, волны кашля в тихом зале библиотеки... Тоже эхо.
Ребенок, едва начинающий говорить, постоянно повторяет, как попугай, все услышанное, копирует жесты, манеры, интонации, а в игре подражает всему на свете. С возрастом это попугайство и обезьянничанье постепенно маскируются, но не иэ них ли складывается весь багаж воспитания? В некоторых случаях психопатологии элементарные эхо всплывают на поверхность: некоторые душевнобольные непроизвольно повторяют слова и копируют движения. Иногда такого рода подражание молниеносно распространяется среди населения по типу психических эпидемий.
Кроме явных и немедленных эхо-подражаний, возникает масса скрытых, отсроченных, причудливо деформированных и сочлененных. Расщепление и комбинирование мозговых эхо — начало творчества Чем взрослее мы становимся, тем обезьянничанье сложнее, тоньше и обобщеннее, но избавиться от него совсем невозможно. Всю жизнь мы занимаемся тем, что в специальном случае искусства называют подсознательным плагиатом. Если ребенок копирует отдельные движения, слоги, слова, интонации и манеры, то взрослеющий юноша — мнения, оценки, методы мышления, стиль жизни. А чем безнадежнее мы стареем, тем упорнее копируем самих себя. Рано или поздно мы становимся своим собственным эхо.
Вы, наверное, не раз замечали, как навязчиво, эхо-подобно вспоминается какая-нибудь мелодия или музыкальная фраза. Во время прослушивания музыки, как показал академик Алексей Николаевич Леонтьев, происходит быстрое сжатое внутреннее копирование, свернутое пропевание ее «про себя». При этом наблюдаются скрытые движения голосовых связок.
Такое же свернутое внутреннее повторение происходит и при восприятии речи.
Задумавшись, человек беззвучно шевелит губами. Особенно легко это заметить у детей, у стариков или у людей, очень напряженно думающих. Это и есть внутренняя речь, речь про себя (которая в таких случаях оказывается уже не совсем про себя).
Слушая речь, мы тут же предельно сжато, незаметно для нас самих повторяем ее, то есть превращаем услышанную речь в собственную внутреннюю и вводим се тем самым в краткосрочную память. Речь быстро «записывается», и какая-то часть этой записи, быть может, перейдет в долгосрочную память.
Биотоки показали, что при свернутой речи работают те же мышцы, что и при развернутой — гортани, губ, язйка, диафрагмы, нёба. Но звуков не получается, потому что эта мышечная работа предельно слаба. Скрыто произносятся не слова и даже не обрывки слов, а их мышечные «кусочки». Это и дает экономию времени. Один «кусочек» одного слова может быть обобщающим внутренним «знаком» целой фразы. Собираясь что-то сказать, мы тоже сначала включаем внутреннюю речь.
Но где же прячется эта масса мозговых эхо, свертываемых и развертываемых?
Можно было бы ожидать, что при электрическом раздражении, скажем, зрительных центров, которые располагаются в затылочных долях коры, возникнет уйма зрительных воспоминаний, галлюцинаций. В действительности ничего подобного не происходит. Появляются только палочки, кружочки, точки, треугольники и другие простые фигурки. При раздражении поверхности височной коры, где расположены центры слуха, не слышится ни фраз, ни слов, ни музыки, лишь неопределенные тоны и шумы. Зато раздражение более глубоких о-делов височных долей, не связанных прямо ни со а,>-хом, ни со зрением, может вызывать яркие сцены, похожие на кадры звукового кино...
Это случилось на двух операциях у канадского нейрохирурга Пенфилда. Больная вдруг услышала знакомый мотив, но не могла вспомнить, где слышала его раньше. Только некоторое время спустя, уже выписавшись из клиники, нашла дома старую пластинку с записью этой музыки. Другой больной испытал сложное галлюцинаторное переживание. Продолжая сознавать, что остается на операционном столе, и воспринимая все окружающее, он одновременно ощутил, что находится в церкви, где часто бывал раньше, и услышал звуки органа. Электрод в обоих случаях сидел в глубине височной доли, где-то между корой и подкоркой.
Очевидно, память — функция всего мозга, элементы ее разбросаны по разным отделам. Элементарные эхо — зрительные, слуховые и так далее ?— записываются и хранятся в специальных центрах. В более крупные подразделения их связывают другие отделы.
ЕСТЬ ЛИ ЦЕНТР ЛИЧНОСТИ?
И вот снова, уже на нейрофизиологическом уровне, мы подходим к корсаковской болезни.Исследования последних лет показали, что она возникает, когда в мозгу поражается группа структур, главная из которых — так называемый морской конь, или гиппокамп. Животные, у которых удаляют или изолируют эти участки мозга, обнаруживают все признаки экспериментальной корсаковской болезни.
Гиппокамп — это уже кора, но не такого строения, как кора лобных, затылочных и других долей, которую называют иногда «знающим мозгом». По своему происхождению он древнее. Парный, как и все мозговые структуры, гиппокамп заходит одним своим концом в глубину височной коры, а другим упирается в сердцевину мозга, глубокую подкорку. И связи и расположение свидетельствуют, что он представляет собой промежуточную инстанцию между «знающим мозгом» и средоточием эмоций. Снизу к нему идут ответвления от всех путей чувствительности и приводы от сетчатого тонусного мотора, сверху — от лобных долей. Похоже, что здесь находится механизм перевода эха из краткосрочной памяти в долгосрочную и обратно: «свертка» и «развертка». Любой импульс, пришедший сюда, долго бегает по круговым цепочкам нейронов (которые называют гиппокамповым кругом). Мозг захватывает импульсы и как бы задалбливает, многократно повторяя.
В гиппокампе есть точки, раздражение которых вызывает «разматывание» воспоминаний. Есть здесь и райско-адские представительства, и места, раздражая которые можно вызвать усиление или ослабление внимания, возбуждение или сон... Все сплетено. А иногда при раздражении гиппокампа возникают состояния, которые вам, наверное, изредка случалось испытывать и без всяких электродов: все окружающее, вся ситуация или что-то в ней вдруг кажется непостижимо знакомым, где-то уже виденным, уже пережитым. Будто повторяется когда-то уже бывшая жизнь, именно на этом месте, сию секунду... Ты знаешь, что будет дальше, странное, мистическое ощущение. Или наоборот, все доселе знакомое — чужое, никогда не виданное...
Виновники этих состояний, кажется, выслежены. Среди массы нейронов гиппокампа недавно обнаружили «нейроны новизны» — клетки, вспыхивающие импульсами, только если сигнал никогда раньше не встречался. Сигнал повторяется еще и еще — и нейроны новизны постепенно затихают.... Но зато все сильнее импульсируют нейроны, которые, наоборот, откликаются только на знакомые. Если существует какая-то обобщенная память, если есть общее чувство знакомого и незнакомого, то его центр именно здесь. В таинственном круге хранятся ключи от громадных массивов памяти.
Уже давно психологов и клиницистов интригуют случаи так называемого «раздвоения личности». Личностей может быть даже больше, чем две; описан, например, случай, когда одна женщина жила попеременно в шести состояниях — шести разных «я», в каждом из которых понятия не имела о пяти других, называла себя разными именами и обнаруживала совершенно разные свойства характера, интересы и способности. Одно из этих «я» было музыкально одаренным, другое бездарно в музыке, но писало неплохие стихи, третье — болезненно застенчивым, четвертое — легкомысленным и общительным... Другая особа, долго жившая в двух «я», в конце концов с помощью окружающих пришла к тому, что каждое из этих «я» осознало существование другого. Между обоими установилось общение путем переписки: находясь в одном «я», женщина писала письма другому; оба стали с интересом изучать друг друга и сделались добрыми заочными друзьями.
Исследования нескольких таких случаев, проведенные недавно, показали, что обычно имеется болезненный очаг в гиппокамповой системе. Но «раздвоение личности» может вызывать не только болезнь: это делают и галлюциногены, и обыкновенное опьянение, и, как мы увидим дальше, гипноз, и в той или иной мере разные жизненные ситуации, общение, самовнушение... Нормальная личность остается цельной, только в разных ситуационных «я» преобладают разные ее подсистемы. В патологии же подсистемы эти взаимно не координируются и не передают друг другу эстафету памяти.
Эти и другие случаи (о них речь впереди) показывают, что наша подсознательная память обладает огромными ресурсами, из которых в обычных условиях используется лишь небольшая часть.
ВЫТЕСНЕНИЕ: ПЛЮСЫ И МИНУСЫ
Причуда моей памяти: помню отрывок, но не могу сказать, кому он принадлежит.«Человеческая память обладает еще не объяснимым свойством навсегда запечатлевать всякие пустяки, в то время как самые важные события оставляют еле заметный след, а иногда и совсем ничего не оставляют, кроме какого-то общего трудно выразимого душевного ощущения, может быть, даже какого-то таинственного звука. Они навсегда остаются лежать в страшной глубине на дне памяти, как потонувшие корабли, обрастая от киля до мачт фантастическими ракушками домыслов».
Совершенно несомненно: у Рая и Ада — громадная власть над памятью. Но вместе с тем в наглей памяти есть и что-то идущее вопреки естественному принципу значимости. Совершенно невозможно, например, запомнить сильное наслаждение. «Желудок старого добра не помнит». И это вполне оправдано: если бы он не был неблагодарным органом, мы бы быстро умерли с голоду. Если бы мы могли одной лишь памятью воспроизводить Рай с тою же интенсивностью, что и в непосредственном действии, отпала бы необходимость в реальных удовлетворениях. Это было бы вполне равноценно неограниченному доступу к самораздражению мозга. В одном газетном очерке я прочел о египетском рабочем, который, расставаясь с возлюбленной, нарочно старался забыть ее черты. Вероятно, он был мудрым влюбленным. Но подобные вещи происходят сами собой и с памятью Рая, и с памятью Ада.
Одно из самых плодотворных для психологии и клиники наблюдений Фрейда — феномен, очень удачно названный им «вытеснением».
В грубо приблизительном значении это просто забывание неприятного. Забыто имя человека, с которым не хочется иметь дело; забыт тягостный эпизод детства... С завидной зоркостью Фрейд проследил это и в некоторых повседневных мелочах, и в неврозах, и в сновидениях. Он показал, что вытесненные воспоминания могут проникать в сознание в завуалированном, порой причудливом виде, и всю изощренную технику психоанализа направил на выявление и «отреагирование» скрытых воспоминаний, которые назвал «комплексами». Вспомнить, чтобы забыть...
К сожалению, в своей общей теории психики Фрейд круто обошелся и с вытеснением, сведя его главным образом к сексуальным конфликтам. И это есть, но не в том масштабе... Тем не менее проблема не перестает волновать психологов и клиницистов. И конечно, как и почти все фундаментальные явления психики, вытеснение множество раз открывалось и переоткрывалось и до Фрейда и после.
Вот, пожалуй, простейший случай. Вы по нечаянности вляпались в нечистоты, ну вот случилось же. Бр!.. Скорее очиститься, смыть. Все. До «комплекса» дело не доходит. В первый момент сознание ситуации обострено, но дальше весь разговор идет между Адом и безотчетной памятью, и сходятся они на том, что гадостные следы надо замести как можно скорее. При этом, однако, между сторонами возможно и несогласие, и отвратительное воспоминание может еще эхо-подобно вернуться разок-другой...
В вытеснении в самом общем смысле не остается ничего непонятного, если мы вспомним о психофизиологическом принципе минимизации Ада. Как могло быть иначе у существа, несущего в своей голове такой огромный груз избыточной памяти? Вытеснение и есть минимизация Ада в памяти: первейший механизм психологической защиты. Представьте, что было бы, если бы все адские воспоминания оставались всю жизнь действенными, — сплошная пытка. И не было бы никакого движения, никакого риска, и род людской, вероятно, прекратил бы свое существование. Не будь вытеснения, ни одна женщина, перенесшая муки родов, не согласилась бы рожать второй раз. Во время студенческой акушерской практики, наблюдая роженицу, я то и дело слышал клятвы, что «больше никогда, ни за что...». Такое настроение может длиться два часа, месяц, год, но потом...
А разве могли бы люди жить вместе? Разве могли бы вновь и вновь мириться поссорившиеся?
Вытеснение — это не уничтожение, не стирание следов памяти, а только их блокада, торможение, подавление. Доказывается это возможностью воспроизведения, которое происходит либо само по себе (как, например, у депрессивного больного, который вдруг вспоминает малейшие грешки своей жизни), либо с помощью специальных приемов. С уверенностью можно сказать, что тождественно вытеснению и забвение, внушенное в гипнозе.
Но куда же они вытесняются, эти следы?
В подсознание, отвечал Фрейд. Куда-то в «оно», в ту преисподнюю, где беснуются неизрасходованные влечения...
Вот тут уже начиналась фрейдовская психологическая метафизика. В представлениях Фрейда подсознание выступало в виде какого-то темного подвала или резинового баллона, который растягивается, раздувается — но чем больше, тем сильнее внутреннее давление и тем сильнее приходится давить извне «цензуре» сознания... Здесь соблазн логической четкости явно вытеснял из сознания Фрейда сложность неизведанной реальности. Да и не только в этом дело: представлять себе подсознание в виде какого-то пространственно отделенного помещения просто удобно. И в этой книге, говоря о подсознании, мы пользуемся подобными представлениями. Важно только не забывать об условности..
Фрейд ничего не знал о механике свертывания и развертывания мозговых эхо, да и мы сейчас, несмотря на обилие новоявленных гипотез, не ведаем, в каком виде живет в мозгу вытесненное воспоминание,
Мы знаем лишь, что это «нечто», способное при случае развернуться, то есть воспроизвестись. Но ведь разное дело непроявленная пленка и фотография, семечко и дерево. Употребив слово «вытеснение», мы еще не постигаем, что за ним скрывается.
Однако явление есть, и термин, как говорят, работает. По тому, что и как вытесняется, можно, очевидно, строить и типологию людей. Очень похоже, например, что те, кого зовут меланхоликами, обладают относительно слабой способностью вытеснения, а сангвиники наоборот. Великолепный пример вытеснения — эпизод из «Войны и мира», когда Николай Ростов, типичный сангвиник, с искренним воодушевлением рассказывает о своей храбрости на поле боя... В действительности произошло обратное. Но он уже сам верил в свой подвиг.
Механизм вытеснения действует в миллионах психических частностей. Чтобы сказать «да», надо вытеснить «нет». Чтобы сесть, надо вытеснить «стоять». Любое действие в своей предварительной мозговой модели проходит через фильтр «то — не то», в котором участвуют Рай и Ад. И многие из ненормальносгей, смешных и страшных, которые мы наблюдаем у тяжелых душевнобольных, можно объяснить тем, что у них не срабатывает вытеснение вариантов поведения, относимых к разряду «не то»... Это динамический, обратимый процесс: эпизоды нормального и ненормального могут сменять друг друга с потрясающей скоростью. То, что было действенным и актуальным долгие годы, может вытес-ниться мгновенно, а давно вытесненное может неожиданно всплыть в сновидении, под действием галлюциногена или другой «встряски» мозга.
«Доктор Аберкромп рассказывает о больном, впавшем в беспамятство вследствие ушиба головы... Когда ему стало лучше, он заговорил на языке, которого никто в больнице не знал; это оказался язык валлийский. Оказалось, что больной тридцать лет не был в Валли-се (Уэльсе — В. Л.), совершенно забыл свой родной язык и вспомнил лишь под влиянием болезни. Выздоровев, он опять совершенно его забыл и заговорил по-английски» (из Корсакова).
«Некто испытавший кораблекрушение рассказывал следующее: «Уже в продолжение четырех часов я одиноко носился по волнам; ни один человеческий звук не мог коснуться моего слуха; вдруг я услышал произнесенный голосом моей матери вопрос: «Джонни, это ты съел виноград, приготовленный для твоей сестры?» За тридцать лет до этого момента, будучи тогда одиннадцатилетним мальчишкой, я съел тайком пару виноградных кистей, назначенных матерью для моей больной сестры. И вот на краю погибели я внезапно услыхал голос моей матери и тот самый вопрос, который был обращен ко мне за тридцать лет перед тем; а между тем в последние двадцать лет моей жизни, как я положительно могу утверждать, мне ни единого раза не приходилось вспоминать о моей только что упомянутой ребяческой проделке».
А вот еще один случай.
«Одна молодая женщина, страстно любившая своего мужа, во время родов впала в продолжительный обморок, после которого забыла все касающееся периода супружества. Всю остальную свою жизнь до замужества больная помнила прекрасно. В первые минуты после обморока она с ужасом отталкивала от себя своего мужа и ребенка. Впоследствии она никогда не могла вспомнить период своей замужней жизни и все те события, которые случились в течение его. Родителям и друзьям удалось, наконец, убедить ее авторитетом своего свидетельства в том, что она замужем и имеет сына. Она поверила им, потому что ей легче было думать, что она утратила память о целом годе, нежели признать всех своих близких обманщиками. Но ее собственное убеждение, ее внутреннее сознание нимало не участвовали в этой вере. Она глядела на своего мужа и своего ребенка, не будучи в состоянии представить себе, каким волшебством достался ей этот муж и как родила она ребенка». Может, женщина эта смогла бы вспомнить своего мужа под гипнозом.
Уже из корсаковского описания больного адвоката видно, что разница между органическим «стиранием» памяти и вытеснением нечеткая: есть какие-то переходные грани, одно переходит в другое. На краткосрочном полюсе памяти вытеснение тождественно переключению внимания. Вас гнетет какая-то неразрешимая неприятность, тягостное ожидание. Никак не можете отключиться. Но вот происходит чрезвычайное событие, потребовавшее от вас интенсивной работы, напряжения, размышлений, даже какая-то другая неприятность — но та, прежняя, пока вы действовали в новой ситуации, куда-то отошла... Клин клином, так бывает сплошь и рядом.
Все очень просто: вы отвлекаетесь и на короткое время, нет, не совсем забываете о той неприятности, а просто отключаетесь, .она ненадолго покидает сознание и ослабляет свое адское действие. После этого может стать либо лучше, либо, по маятнику, еще хуже, но во время самого отвлечения, очевидно, произошло вытеснение... А вот старик, вспоминающий в своей молодости только хорошее (и время было лучше, а главное, мы сами были лучше), — у него тоже происходит вытеснение, очень стойкое и сильное. Оно связано уже с глубокими пластами долгосрочной памяти.
Это многоликий механизм, заслуживающий пристального изучения. Упорное выталкивание из памяти ученика неинтересного, но обязательного материала... Очень часто материал становится неинтересным лишь потому, что он обязателен (один из моих корреспондентов назвал это «избирательной тупостью»). Важный факт для педагогической психологии, конечно, не прошедший мимо психологов, но, к сожалению, еще мало учитываемый в школе...