Страница:
Бросив сипло залопотавшему типу «Не взыщи, купчишка!», Мышелов не оглядываясь двинулся дальше. Его лицо под маской расплылось в самодовольной ухмылке. Этих крыс так нетрудно одурачить! А быть может, благодаря меньшим размерам его и без того острый ум сделался еще острее?
На, миг Мышеловом овладело искушение вернуться, заманить куда-нибудь и обчистить этого толстяка, но он тут же сообразил, что в человеческом мире его звонкие золотые будут меньше блесток на платье красавицы.
Это соображение заставило Мышелова вернуться к задаче, которая смутно ужасала его с тех пор, как он попал в крысиный мир. Шильба заявил, что зелье будет действовать девять часов. После этого он скорее всего вернется к своим нормальным размерам, причем с той же быстротой, с какой и уменьшился. Если это произойдет в норе или даже в помещении высотой в полтора фута, подпертом крепями, – ему конец. Мышелов даже поморщился.
С одной стороны, у него не было ни малейшего желания провести все девять часов в крысином царстве. С другой – ему не хотелось начинать выбираться отсюда прямо сейчас. Слоняться полночи по Ланкмару в виде каким-то чудом ожившей серой куклы ему вовсе не улыбалось – это будет ужасно стыдно, особенно если в таком мерзком виде ему придется докладывать столь важные сведения о крысином царстве Глипкерио и Олегнию Мингологубцу, причем не исключено, что в присутствии Хисвет. Кроме того, Мышелов уже загорелся желанием убить крысиного короля, если таковой имеется, или сорвать планы завоевателей каким-нибудь еще более эффектным манером, причем на их территории. Мышелов ощущал удивительную уверенность в себе, не отдавая себе отчета в одном: эта уверенность вызвана тем обстоятельством, что теперь он стал ростом с большую крысу, примерно как Фафхрд среди людей, а не коротышка, каким был всю жизнь.
Однако не следовало упускать из вида, что по какой-нибудь несчастливой случайности его могут разоблачить, схватить и посадить в крошечную темницу. Мысль, мягко говоря, не из приятных.
Но еще сильнее Мышелова тревожила проблема времени. Как оно движется у крыс – быстрее или медленнее? У Мышелова сложилось впечатление, что здесь, внизу, жизнь во всех ее проявлениях протекает в ускоренном темпе. Но так ли это? Почему он стал так ясно разбирать речь говорящих по-ланкмарски крыс, которая наверху казалась ему просто писком? Потому ли, что его слух стал острее, а уши меньше, или же просто потому, что крысиный писк слишком высок для человеческого уха? А может, дело лишь в том, что крысы говорят по-ланкмарски только в норах? Мышелов незаметно пощупал себе пульс. Вроде нормальный. Ну а вдруг он здорово участился, но в такой же мере участилась работа его органов чувств и мозга, и поэтому разница незаметна? Шильба упомянул что-то о том, что в сутках содержится одна десятая миллиона ударов пульса. Чей пульс он имел в виду – крысиный или человеческий? А вдруг час у крыс такой короткий, что девять их часов займут всего около сотни человеческих минут? Мышелов почувствовал сильнейшее желание броситься вверх по первой попавшейся лестнице. Нет, стоп…. Если считать время по пульсу, а он у него в норме, то не удастся ли ему выкроить хоть немного времени для нормального сна? Да, тут сам черт ногу сломит.
– Да пропади оно все припадем, клянусь сосисками из кошачьих кишок и жареными собачьими глазами! – от души выругался Мышелов.
Кое-что тем не менее было вполне ясно. Прежде чем он позволит себе отдохнуть или вздремнуть, не говоря уж о нормальном сне, ему нужно каким-то образом соотнести здешнее время с тем, что течет снаружи. Кроме того, чтобы разобраться с крысиными ночью и днем, следует поскорее выяснить, когда эти чертовы грызуны спят. По какой-то таинственной причине Мышелову пришла на ум рослая крысиха с землеройками на сворке. Нет, это просто смешно, тут же одернул он себя. Сон сну рознь, и один не имеет практически никакого отношения к другому.
Выйдя наконец из глубокой задумчивости, Мышелов в полной мере ощутил то, что уже некоторое время подсказывали ему органы чувств: прохожие стали появляться реже, ветерок сделался более влажным и прохладным и отдавал морем, а колонны впереди освещались желтоватым светом, но не ярким, а мерцающим и не похожим на тот, что давали огненные жуки, светляки и крошечные факелы.
Миновав какие-то отделанные мрамором двери, Мышелов увидел в них мельком спускающиеся вниз беломраморные ступени, вошел в проход между двумя каменными колоннами, и глазам его открылось поистине сказочное место.
Это была естественная пещера, имевшая форму неправильной окружности, в несколько крысиных ростов высотой, а в длину и ширину еще больше; внизу чуть плескалась морская вода, пронизанная мягким желтоватым светом, который лился из отверстия в ее дальнем конце, находившемся под водой на глубине, примерно равной длине крысиного копья. Вокруг подземного озера, на высоте двух крысиных копий над водой, шла узкая тропинка, частично естественного происхождения, частично выдолбленная в камне. На ней теперь и стоял Мышелов. Прямо над подводным отверстием Мышелов различил с полдюжины неподвижно стоящих на тропке вооруженных крыс, – по всей вероятности, это были часовые.
Через некоторое время Мышелов заметил, что желтоватый свет сделался еще более желтым, и понял: день снаружи уже клонится к вечеру – тот самый день, когда он попал в крысиное царство. Солнце в это время года заходило в шесть, сюда он попал после трех, стало быть, из девяти отпущенных ему часов он пробыл здесь почти три. Но что важнее всего, теперь ему удалось установить связь между здешним временем и тем, что текло снаружи, и он сам удивился, какое почувствовал облегчение.
Мышелову припомнились якобы мертвые крысы, которые, как ему тогда показалось, выплывали из клетки, выброшенной из окна дворца во Внутреннее море после демонстрации Хисвином его чудодейственного заклинания. Они вполне могли заплыть под водой в эту пещеру или другую ей подобную.
Теперь Мышелову стала ясна природа влажного ветерка. Он знал, что сейчас время прилива, и примерно через час вода достигнет наивысшего уровня – значит, поднимаясь, она гнала воздух из пещеры в подземный лабиринт. А при отливе отверстие частично выйдет из воды, и в пещеру начнет поступать свежий воздух. Весьма умная система периодической вентиляции. Очевидно, некоторые крысы были гораздо более изобретательны, чем он мог предположить.
Внезапно что-то – и явно не человеческая рука – легонько прикоснулось к правому плечу Мышелова. Обернувшись, он увидел отступившую чуть назад крысу в черной одежде и маске с обнаженным мечом в опущенной руке – ту самую, что чуть раньше вломилась к нему в кабинку.
– Что все это значит? – неистово завизжал Мышелов. – Клянусь безволосым хвостом божества, я не потерплю, чтобы меня не переставая травили кошками и хорьками, черная ты собака!
Крыса в черном осведомилась по-ланкмарски, причем гораздо более чисто, чем верещал Мышелов:
– Что вы делаете в запретной зоне? Я вынужден попросить вас снять маску, сударь.
– Снять маску? Хорошо, но прежде я хочу посмотреть, какого цвета у тебя печень, мышиное ты отродье! – возопил Мышелов, понимая, что не должен выходить из роли.
– Мне что, позвать солдат, чтобы они сорвали с вас маску? – таким же мягким, но зловещим тоном поинтересовалась крыса в черном. – Впрочем, в этом нет необходимости. Ваше нежелание снять маску окончательно подтверждает мою догадку относительно того, что вы – каким-то магическим образом уменьшившееся человеческое существо, которое явилось в Нижний Ланкмар в шпионских целях.
– Снова опиумные фантазии? – заорал Мышелов, кладя ладонь на рукоять Скальпеля. – Исчезни, полоумная мышь, которую окунули в чернила, пока я не порубил тебя в фарш!
– Ваше хвастовство и угрозы ни к чему не приведут, сударь, – тихонько рассмеявшись, отвечала крыса. – Вас удивляет, каким образом мне удалось вас разоблачить? Полагаю, вы считаете, что действовали крайне ловко. Но на самом деле вы себя выдали, и не раз. Во-первых, тем, что облегчились в туалете, где я вас впервые встретил. Ваши экскременты отличаются по форме, цвету, консистенции и запаху от помета моих соотечественников. Вам следовало бы поискать ватерклозет. Во-вторых, хотя вы и попытались спрятать свои глаза, прорези в вашей маске расположены слишком близко для крысы. В-третьих, ваши сапоги сшиты явно на человеческую ногу, это заметно, несмотря даже на то, что вы догадались идти на цыпочках, чтобы ваши ноги и походка были похожи на наши.
Мышелов увидел, что подметки на черных сапогах его собеседника гораздо тоньше, чем у него, а головки, так же как и голенища, сделаны из одной и той же мягкой кожи.
Между тем его собеседник продолжал:
– И я с самого начала понял, что вы чужак, поскольку в противном случае вы никогда бы не осмелились толкать и оскорблять самого известного дуэлянта и владельца самого быстрого меча во всем Нижнем Ланкмаре.
Левой лапой в черной перчатке он сорвал с себя маску с серебряным кантом, и взору Мышелова предстали торчащие закругленные уши, длинная морда, поросшая черной шерстью, и огромные, выпуклые и широко расставленные черные глаза. Обнажив в самодовольной и высокомерной ухмылке длинные белые резцы и прижав маску к груди, крыса в черном с коротким язвительным поклоном добавила:
– Свивомило, к вашим услугам.
И тут Мышелов понял, что лишь непомерное тщеславие – почти равное его собственному! – заставило его преследователя бросить солдат в лабиринте, дабы иметь возможность задержать нарушителя в одиночку. Одновременно выхватив из ножен Скальпель и Кошачий Коготь, не помедлив даже, чтобы снять маску, Мышелов провел стремительнейшую атаку и завершил ее мощным выпадом в горло противника. Ему показалось, что никогда в жизни он не действовал столь быстро – в крошечных размерах безусловно были свои преимущества.
В воздухе что-то сверкнуло, раздался звон, и Скальпель скользнул по кинжалу Свивомило, который тот выхватил с поистине молниеносной быстротой. Он тут же перешел в наступление, тесня Мышелова вдоль узкой тропинки над водой, причем человечек в черном отбивался обоими клинками. Ему невольно пришло в голову, что у его противника было гораздо больше времени, чтобы приспособиться к маленькому росту и сопутствующей ей быстроте движений, тогда как ему самому маска очень ограничивала обзор и грозила вообще лишить такового, соскользни она хоть чуть-чуть в сторону. Однако Свивомило все наступал, и у Мышелова просто не было возможности сорвать ее и выбросить прочь. В отчаянном порыве он бросился вперед и ухитрился на миг захватить Скальпелем меч соперника, после чего, полоснув Кошачьим Когтем по его лапе с кинжалом, благодаря точному глазу и везению, перерезал на ней сухожилия.
Свивомило отскочил назад, и Мышелов, сделав три мощных выпада, которые противник отразил двумя двойными и одним круговым отбивами, на четвертый раз боковым ударом всадил Скальпель прямо в горло Свивомило, так что острие застряло у того в позвонке.
Алая кровь хлынула ему на черное кружевное жабо, из груди вырвался короткий хрип – кроме артерии, Мышелов рассек ему и дыхательное горло, – и самоуверенный, но безрассудный дуэлянт рухнул ничком и забился в предсмертных судорогах.
И тут Мышелов совершил ошибку забыв, что ножны Скальпеля лишились проволочного каркаса, он стал пытаться засунуть в них меч. Успехом его старания не увенчались, и он послал подальше ставшие мягкими, как хвост Свивомило, ножны.
Внезапно из двух скальных коридоров вынырнули четыре крысы в кирасах и шлемах и с копьями наперевес. Размахивая окровавленным мечом и сверкающим кинжалом, Мышелов бросился в оставленный без присмотра проход, через который он вошел, и, с устрашающим визгом влетев в замеченные им раньше мраморные двери, кинулся вниз по белой лестнице.
В уже привычной нише на площадке он увидел только три кабинки с дверьми из слоновой кости, отделанной серебром. В среднюю как раз входила крыса в белых сапогах, широком белом плаще с капюшоном, державшая в правой лапе, затянутой в белую перчатку, жезл из слоновой кости с большим сапфиром на конце.
Недолго думая, Мышелов ввалился в нишу, втолкнул в кабинку крысу в белом плаще, захлопнул дверь из слоновой кости и мигом запер ее на задвижку.
Немного опомнившись, жертва Мышелова повернулась и с видом оскорбленного достоинства, размахивая жезлом, воскликнула из-под украшенной бриллиантами белой маски:
– Кто ты такой, что пошмел шовершить нашилие над шоветником Григом иж Шовета Тринадшати! Шквернавец!
Пока частью своего мозга Мышелов соображал, что видел эту шепелявую белую крысу на плече у Хисвина, когда тот был на борту «Каракатицы», глаза успели ему сообщить, что в этой кабинке была не корзина для помета, а приподнятый над полом серебряный стульчак, из которого доносился звук и запах проточной морской воды. Наверное, это и был один из упомянутых Свивомило ватерклозетов.
Отбросив Скальпель в сторону, Мышелов откинул капюшон Грига, сдернул с него через голову маску, поставил лопочущего что-то советника на колени, и, пригнув его голову к дальнему краю серебряного стульчака, перерезал Кошачьим Когтем белую мохнатую глотку от уха до уха, так, что кровь хлынула в поток бегущей внизу воды. Когда жертва перестала дергаться, Мышелов снял с нее белый плащ с капюшоном, стараясь не измазать его в крови.
И в этот миг он услышал топот сапог: по лестнице кто-то спускался. Действуя с поистине дьявольской скоростью, Мышелов положил Скальпель, жезл из слоновой кости, белую маску и плащ за стульчак, посадил на него труп, а сам присел на корточки сзади, глядя на запертую дверь и поддерживая мертвеца в сидячем положении. Сделав все это, он стал самым искренним образом молиться Иссеку Кувшинному – первому пришедшему ему в голову божеству, которому когда-то служил Фафхрд.
Над дверцей засверкали волнистые и загнутые на концах наконечники копий из вороненой стали. Двери двух других кабинок с треском распахнулись. Последовала пауза, в продолжение которой, как надеялся Мышелов, кто-то заглянул под дверь и заметил белые сапоги, после чего раздался тихий стук и учтивый голос осведомился:
– Прошу прощения, ваше великородие, не повстречался ли вам недавно некто в плаще и маске из тончайшего серого меха, вооруженный мечом и кинжалом?
Мышелов отозвался голосом, которому постарался придать спокойствие и благородную снисходительность:
– Никого такого не жаметил, шударь. Но примерно тридцать вждохов нажад я шлышал, как кто-то быштро пробежал вниж по штупенькам.
– Тысяча благодарностей, ваше великородие, – ответил голос, и сапоги загрохотали по лестнице вниз, к пятому этажу.
Мышелов неслышно выпустил воздух из легких и прервал свою молитву. Затем быстро принялся за работу, поскольку понимал, что задача перед ним стоит сложная и не из приятных. Прежде всего он вытер и сунул в ножны Скальпель и Кошачий Коготь. Затем тщательно осмотрел плащ, капюшон и маску жертвы и практически не найдя на них пятен, отложил в сторонку. Мысленно он отметил, что плащ застегивается спереди на пуговицы из слоновой кости. После этого он стащил с Грига высокие сапоги из белоснежной замши и попробовал их примерить. Несмотря на мягкость материала, из которого они были сшиты, он натянул их с большим трудом, причем конец подошвы пришелся ему примерно на середину стопы. Ладно, это поможет не забывать про крысиную походку. Мышелов примерил также длинные белые перчатки Грига, которые сидели еще хуже, чем сапоги, если такое вообще было возможно. Однако носить их некоторое время он все же мог. Свои собственные сапоги и перчатки он засунул себе за серый пояс.
Потом он раздел Грига и одно за другим выбросил в воду все, что на том было, оставив лишь острый как бритва кинжал, отделанный слоновой костью и золотом, несколько небольших пергаментных свитков, нижнюю сорочку и открывавшийся с двух концов кошель, набитый золотыми монетами, на одной стороне которых была отчеканена крысиная голова в венке из колосьев, а на другой – какой-то запутанный лабиринт (туннели?), несколько цифр и буквы: О.О.Н.Л. – «От Основания Нижнего Ланкмара»? – промелькнула у него в голове блестящая догадка. Он повесил на пояс кошель, затем кинжал, воспользовавшись золотым крючком на ножнах из слоновой кости, а свитки, не читая, сунул в свою суму.
Затем, крякнув от омерзения, он засучил рукава и с помощью нового кинжала принялся расчленять покрытый шерстью труп на куски такой величины, чтобы их можно было протолкнуть в стульчак и выбросить в воду.
Покончив с этим жутким занятием, он внимательно осмотрел пол в поисках капель крови, вытер его и серебряный стульчак сорочкой Грига и выбросил ее вслед за остальными вещами.
После этого, не давая себе ни малейшей передышки, Мышелов снова натянул белые замшевые сапоги, накинул плащ из тончайшей шерсти и застегнул его спереди на все пуговицы, предварительно продев руки в прорези по бокам. Потом надел маску и обнаружил, что ему нужно с помощью кинжала удлинить прорези внутри, чтобы видеть хоть что-то своими близко посаженными человеческими глазами. Затем он привязал капюшон и надвинул его как можно ниже, дабы скрыть несколько изуродованную маску и отсутствие волосатых крысиных ушей. И в завершение Мышелов натянул длинные и неудобные белые перчатки.
Оказалось, что действовал он без промедления очень кстати: на лестнице снова послышался стук сапог, и грозные наконечники копий снова заколыхались над дверью, тогда как под ней Мышелов увидел типичные крысиные сапоги с загнутыми носами, сделанные из тонкой черной кожи и украшенные золотыми завитушками. В дверь постучали уже громче, и скрипучий голос проговорил вежливо, но вместе с тем категорично:
– Прошу прощения, советник. Это Грист. Как заместитель начальника пятого этажа я вынужден просить вас открыть дверь. Вы находитесь здесь уже довольно давно, и я должен убедиться лично, что шпион, которого мы разыскиваем, не приставил вам нож к горлу.
Мышелов кашлянул, взял жезл из слоновой кости с сапфиром на конце, широко распахнул дверь и, чуть прихрамывая, величественно вышел наружу. Ему пришлось снова вернуться к мучительной походке на цыпочках, и из-за этого левую ногу внезапно свело судорогой.
Крысы-копейщики преклонили колени. Крыса в вычурных сапогах, чья одежда, маска, перчатки и ножны меча тоже были разрисованы тонкими золотыми узорами, попятилась.
Скользнув по ней взглядом, Мышелов произнес ледяным тоном:
– Ты ошмелился побешпокоить шоветника Грига и поторопить его ш отправлениями. Что ж, надеюшь, у тебя для этого ешть вешкие причины. Надеюшь.
Грист сдернул с головы широкополую шляпу с плюмажем из грудных перышек черной канарейки.
– Разумеется, есть, ваше великородие. В Нижнем Ланкмаре прячется посланный людьми шпион, который каким-то волшебным образом уменьшился до нашего роста. Он уже убил нашего опытного, хотя и несколько буйного и заносчивого воина Свивомило.
– Вешьма печальное ижвестие, – прошепелявил Мышелов. – Отышкать этого шпиона немедленно! Вожьмите школько вам нужно шолдат и не жалейте шил. Ешли ваш поштигнет неудача, Гришт, я доложу об этом шовету.
Под извинения, благодарности и заверения Гриста Мышелов стал царственной походкой спускаться по беломраморным ступеням; его хромота была почти незаметна благодаря пришедшемуся очень кстати жезлу из слоновой кости. Сапфир на его конце сверкал, как голубая звезда Ашша. Мышелов чувствовал себя царем.
Это было радующее душу зрелище, но Фафхрд хмурился – у внутренних концов бровей лоб его пересекали две глубокие морщины.
Левая морщина, если можно так выразиться, была посвящена тому, что находилось у него за спиной. Неспешно оглянувшись через плечо, он увидел, что четверо всадников, которых он впервые заметил, когда они спускались по Сархеенмарской дороге, находятся всего в полутора полетах стрелы. Они мчались на вороных лошадях и были одеты в просторные черные плащи с капюшонами. Теперь Северянин знал точно: это были его старые знакомцы – илтхмарские головорезы. А горевшие жаждой добычи, не говоря уж о мщении, илтхмарские сухопутные пираты славились тем, что отваживались преследовать свою жертву вплоть до Болотной заставы Ланкмара.
Появление правой, более глубокой морщины было вызвано почти незаметным наклоном с юга на север иззубренной линии горизонта. Фафхрд понял: Зыбучие Земли дали крошечный крен в противоположном направлении, и это подтвердилось, когда мингольскую кобылу вдруг повезло влево. Он дал шенкеля и пустил лошадь в резвый галоп. Только бы успеть добраться до насыпной дороги через Топь, пока Зыбучие Земли не погрузились в пучину.
Ланкмарские философы считали, что Зыбучие Земли представляют собой громадную, вогнутую снизу и скалистую сверху плиту из породы настолько пористой, что ее удельный вес в точности равен удельному весу воды. Вулканические газы, которые выделяются из основания Илтхмарских гор, а также зловонные испарения из неизведанных глубин Великой Соленой Топи постепенно наполняют углубление в плите, и она всплывает на поверхность. Однако устойчивостью она не обладает, поскольку плотность ее поверхностного слоя гораздо больше, чем плотность пористой породы. Словом, всплыв на поверхность, громадная плита сразу начинает раскачиваться. Поддерживающие ее газы и испарения выходят громадными пузырями то с одной, то с другой стороны. В результате плита погружается в воду, и медленный периодический процесс повторяется сызнова.
Короче говоря, по крену Фафхрд понял, что Зыбучие Земли вскоре опять погрузятся в море. Крен увеличился до такой степени, что ему пришлось немного натянуть правый повод, чтобы удержать кобылу на дороге. Оглянувшись через правое плечо, он увидел, что четыре черных всадника тоже прибавили ходу и скачут даже чуть быстрее, чем он сам.
Переведя взгляд на столь дорогую его сердцу и желанную Топь, Фафхрд вдруг увидел, как совсем рядом с ним воды Внутреннего моря взвились в воздух каскадом серых пенистых гейзеров – первый выброс газов, – а Восточное море заплескалось у самой дороги.
Затем скальная плита под ним начала медленно крениться в другую сторону, и вскоре ему пришлось натягивать уже левый повод, чтобы не дать лошади сойти с дороги. Северянин радовался, что кобыла под ним – мингольская, приученная не обращать внимания на любые необычные явления природы, включая и землетрясения.
Теперь уже спокойные воды Восточного моря взорвались длинной и грязной стеной пенящегося газа, а волны Внутреннего моря разбивались чуть ли не под копытами лошади.
Но до Топи уже было совсем рукой подать. Фафхрд мог различить отдельные колючие деревья, кактусы и пучки исполинской морской травы, которые четко вырисовывались на фоне уже совершенно обескровленного неба на западе. Через несколько мгновений он разглядел и прямую черную полосу: это – хвала Иссеку! – была насыпная дорога.
Из-под железных подков лошади вылетали снопы белых искр. Животное дышало сипло и часто.
Но тут в пейзаже начали происходить тревожные, хотя и едва заметные изменения. Почти неразличимо для глаза вся Великая Соленая Топь стала подниматься.
Это означало, что Зыбучие Земли начали опять медленно погружаться в воду.
С обеих сторон, с севера и с юга, к Фафхрду подступали серые стены – бушующие пенистые воды Внутреннего и Восточного морей ринулись на громадную каменную плиту, которая лишилась поддерживавшего ее газового пузыря.
Внезапно перед Фафхрдом вырос черный уступ примерно в ярд высотой. Низко пригнувшись в седле, Северянин дал кобыле шенкеля; в мощном прыжке преодолев высоту, она приземлилась на твердую почву и без малейшей задержки поскакала дальше – с той лишь разницей, что теперь ее копыта не гремели по камню, а мягко стучали по плотно утрамбованному гравию насыпной дороги.
Грозный гул позади нарастал, внезапно раздался оглушительный взрыв. Фафхрд оглянулся и увидел чудовищную круговерть воды, но уже не серой, а призрачно-белой в слабом свете, лившемся с запада: прямо над дорогой столкнулись волны Внутреннего моря с валами Восточного.
Северянин уже собрался было отвернуться от этого жуткого зрелища и чуть придержать кобылу, когда из бело-серого водоворота вынырнул сперва один черный всадник, за ним другой, потом третий. Четвертого не было, – по-видимому, он сгинул в пучине. При мысли о том, какой прыжок пришлось совершить трем вороным лошадям и их всадникам, волосы на затылке у Фафхрда встали дыбом, и он, чертыхаясь, принялся понукать свою мингольскую кобылу, прекрасно зная, что к нежному обращению она не приучена.
На, миг Мышеловом овладело искушение вернуться, заманить куда-нибудь и обчистить этого толстяка, но он тут же сообразил, что в человеческом мире его звонкие золотые будут меньше блесток на платье красавицы.
Это соображение заставило Мышелова вернуться к задаче, которая смутно ужасала его с тех пор, как он попал в крысиный мир. Шильба заявил, что зелье будет действовать девять часов. После этого он скорее всего вернется к своим нормальным размерам, причем с той же быстротой, с какой и уменьшился. Если это произойдет в норе или даже в помещении высотой в полтора фута, подпертом крепями, – ему конец. Мышелов даже поморщился.
С одной стороны, у него не было ни малейшего желания провести все девять часов в крысином царстве. С другой – ему не хотелось начинать выбираться отсюда прямо сейчас. Слоняться полночи по Ланкмару в виде каким-то чудом ожившей серой куклы ему вовсе не улыбалось – это будет ужасно стыдно, особенно если в таком мерзком виде ему придется докладывать столь важные сведения о крысином царстве Глипкерио и Олегнию Мингологубцу, причем не исключено, что в присутствии Хисвет. Кроме того, Мышелов уже загорелся желанием убить крысиного короля, если таковой имеется, или сорвать планы завоевателей каким-нибудь еще более эффектным манером, причем на их территории. Мышелов ощущал удивительную уверенность в себе, не отдавая себе отчета в одном: эта уверенность вызвана тем обстоятельством, что теперь он стал ростом с большую крысу, примерно как Фафхрд среди людей, а не коротышка, каким был всю жизнь.
Однако не следовало упускать из вида, что по какой-нибудь несчастливой случайности его могут разоблачить, схватить и посадить в крошечную темницу. Мысль, мягко говоря, не из приятных.
Но еще сильнее Мышелова тревожила проблема времени. Как оно движется у крыс – быстрее или медленнее? У Мышелова сложилось впечатление, что здесь, внизу, жизнь во всех ее проявлениях протекает в ускоренном темпе. Но так ли это? Почему он стал так ясно разбирать речь говорящих по-ланкмарски крыс, которая наверху казалась ему просто писком? Потому ли, что его слух стал острее, а уши меньше, или же просто потому, что крысиный писк слишком высок для человеческого уха? А может, дело лишь в том, что крысы говорят по-ланкмарски только в норах? Мышелов незаметно пощупал себе пульс. Вроде нормальный. Ну а вдруг он здорово участился, но в такой же мере участилась работа его органов чувств и мозга, и поэтому разница незаметна? Шильба упомянул что-то о том, что в сутках содержится одна десятая миллиона ударов пульса. Чей пульс он имел в виду – крысиный или человеческий? А вдруг час у крыс такой короткий, что девять их часов займут всего около сотни человеческих минут? Мышелов почувствовал сильнейшее желание броситься вверх по первой попавшейся лестнице. Нет, стоп…. Если считать время по пульсу, а он у него в норме, то не удастся ли ему выкроить хоть немного времени для нормального сна? Да, тут сам черт ногу сломит.
– Да пропади оно все припадем, клянусь сосисками из кошачьих кишок и жареными собачьими глазами! – от души выругался Мышелов.
Кое-что тем не менее было вполне ясно. Прежде чем он позволит себе отдохнуть или вздремнуть, не говоря уж о нормальном сне, ему нужно каким-то образом соотнести здешнее время с тем, что течет снаружи. Кроме того, чтобы разобраться с крысиными ночью и днем, следует поскорее выяснить, когда эти чертовы грызуны спят. По какой-то таинственной причине Мышелову пришла на ум рослая крысиха с землеройками на сворке. Нет, это просто смешно, тут же одернул он себя. Сон сну рознь, и один не имеет практически никакого отношения к другому.
Выйдя наконец из глубокой задумчивости, Мышелов в полной мере ощутил то, что уже некоторое время подсказывали ему органы чувств: прохожие стали появляться реже, ветерок сделался более влажным и прохладным и отдавал морем, а колонны впереди освещались желтоватым светом, но не ярким, а мерцающим и не похожим на тот, что давали огненные жуки, светляки и крошечные факелы.
Миновав какие-то отделанные мрамором двери, Мышелов увидел в них мельком спускающиеся вниз беломраморные ступени, вошел в проход между двумя каменными колоннами, и глазам его открылось поистине сказочное место.
Это была естественная пещера, имевшая форму неправильной окружности, в несколько крысиных ростов высотой, а в длину и ширину еще больше; внизу чуть плескалась морская вода, пронизанная мягким желтоватым светом, который лился из отверстия в ее дальнем конце, находившемся под водой на глубине, примерно равной длине крысиного копья. Вокруг подземного озера, на высоте двух крысиных копий над водой, шла узкая тропинка, частично естественного происхождения, частично выдолбленная в камне. На ней теперь и стоял Мышелов. Прямо над подводным отверстием Мышелов различил с полдюжины неподвижно стоящих на тропке вооруженных крыс, – по всей вероятности, это были часовые.
Через некоторое время Мышелов заметил, что желтоватый свет сделался еще более желтым, и понял: день снаружи уже клонится к вечеру – тот самый день, когда он попал в крысиное царство. Солнце в это время года заходило в шесть, сюда он попал после трех, стало быть, из девяти отпущенных ему часов он пробыл здесь почти три. Но что важнее всего, теперь ему удалось установить связь между здешним временем и тем, что текло снаружи, и он сам удивился, какое почувствовал облегчение.
Мышелову припомнились якобы мертвые крысы, которые, как ему тогда показалось, выплывали из клетки, выброшенной из окна дворца во Внутреннее море после демонстрации Хисвином его чудодейственного заклинания. Они вполне могли заплыть под водой в эту пещеру или другую ей подобную.
Теперь Мышелову стала ясна природа влажного ветерка. Он знал, что сейчас время прилива, и примерно через час вода достигнет наивысшего уровня – значит, поднимаясь, она гнала воздух из пещеры в подземный лабиринт. А при отливе отверстие частично выйдет из воды, и в пещеру начнет поступать свежий воздух. Весьма умная система периодической вентиляции. Очевидно, некоторые крысы были гораздо более изобретательны, чем он мог предположить.
Внезапно что-то – и явно не человеческая рука – легонько прикоснулось к правому плечу Мышелова. Обернувшись, он увидел отступившую чуть назад крысу в черной одежде и маске с обнаженным мечом в опущенной руке – ту самую, что чуть раньше вломилась к нему в кабинку.
– Что все это значит? – неистово завизжал Мышелов. – Клянусь безволосым хвостом божества, я не потерплю, чтобы меня не переставая травили кошками и хорьками, черная ты собака!
Крыса в черном осведомилась по-ланкмарски, причем гораздо более чисто, чем верещал Мышелов:
– Что вы делаете в запретной зоне? Я вынужден попросить вас снять маску, сударь.
– Снять маску? Хорошо, но прежде я хочу посмотреть, какого цвета у тебя печень, мышиное ты отродье! – возопил Мышелов, понимая, что не должен выходить из роли.
– Мне что, позвать солдат, чтобы они сорвали с вас маску? – таким же мягким, но зловещим тоном поинтересовалась крыса в черном. – Впрочем, в этом нет необходимости. Ваше нежелание снять маску окончательно подтверждает мою догадку относительно того, что вы – каким-то магическим образом уменьшившееся человеческое существо, которое явилось в Нижний Ланкмар в шпионских целях.
– Снова опиумные фантазии? – заорал Мышелов, кладя ладонь на рукоять Скальпеля. – Исчезни, полоумная мышь, которую окунули в чернила, пока я не порубил тебя в фарш!
– Ваше хвастовство и угрозы ни к чему не приведут, сударь, – тихонько рассмеявшись, отвечала крыса. – Вас удивляет, каким образом мне удалось вас разоблачить? Полагаю, вы считаете, что действовали крайне ловко. Но на самом деле вы себя выдали, и не раз. Во-первых, тем, что облегчились в туалете, где я вас впервые встретил. Ваши экскременты отличаются по форме, цвету, консистенции и запаху от помета моих соотечественников. Вам следовало бы поискать ватерклозет. Во-вторых, хотя вы и попытались спрятать свои глаза, прорези в вашей маске расположены слишком близко для крысы. В-третьих, ваши сапоги сшиты явно на человеческую ногу, это заметно, несмотря даже на то, что вы догадались идти на цыпочках, чтобы ваши ноги и походка были похожи на наши.
Мышелов увидел, что подметки на черных сапогах его собеседника гораздо тоньше, чем у него, а головки, так же как и голенища, сделаны из одной и той же мягкой кожи.
Между тем его собеседник продолжал:
– И я с самого начала понял, что вы чужак, поскольку в противном случае вы никогда бы не осмелились толкать и оскорблять самого известного дуэлянта и владельца самого быстрого меча во всем Нижнем Ланкмаре.
Левой лапой в черной перчатке он сорвал с себя маску с серебряным кантом, и взору Мышелова предстали торчащие закругленные уши, длинная морда, поросшая черной шерстью, и огромные, выпуклые и широко расставленные черные глаза. Обнажив в самодовольной и высокомерной ухмылке длинные белые резцы и прижав маску к груди, крыса в черном с коротким язвительным поклоном добавила:
– Свивомило, к вашим услугам.
И тут Мышелов понял, что лишь непомерное тщеславие – почти равное его собственному! – заставило его преследователя бросить солдат в лабиринте, дабы иметь возможность задержать нарушителя в одиночку. Одновременно выхватив из ножен Скальпель и Кошачий Коготь, не помедлив даже, чтобы снять маску, Мышелов провел стремительнейшую атаку и завершил ее мощным выпадом в горло противника. Ему показалось, что никогда в жизни он не действовал столь быстро – в крошечных размерах безусловно были свои преимущества.
В воздухе что-то сверкнуло, раздался звон, и Скальпель скользнул по кинжалу Свивомило, который тот выхватил с поистине молниеносной быстротой. Он тут же перешел в наступление, тесня Мышелова вдоль узкой тропинки над водой, причем человечек в черном отбивался обоими клинками. Ему невольно пришло в голову, что у его противника было гораздо больше времени, чтобы приспособиться к маленькому росту и сопутствующей ей быстроте движений, тогда как ему самому маска очень ограничивала обзор и грозила вообще лишить такового, соскользни она хоть чуть-чуть в сторону. Однако Свивомило все наступал, и у Мышелова просто не было возможности сорвать ее и выбросить прочь. В отчаянном порыве он бросился вперед и ухитрился на миг захватить Скальпелем меч соперника, после чего, полоснув Кошачьим Когтем по его лапе с кинжалом, благодаря точному глазу и везению, перерезал на ней сухожилия.
Свивомило отскочил назад, и Мышелов, сделав три мощных выпада, которые противник отразил двумя двойными и одним круговым отбивами, на четвертый раз боковым ударом всадил Скальпель прямо в горло Свивомило, так что острие застряло у того в позвонке.
Алая кровь хлынула ему на черное кружевное жабо, из груди вырвался короткий хрип – кроме артерии, Мышелов рассек ему и дыхательное горло, – и самоуверенный, но безрассудный дуэлянт рухнул ничком и забился в предсмертных судорогах.
И тут Мышелов совершил ошибку забыв, что ножны Скальпеля лишились проволочного каркаса, он стал пытаться засунуть в них меч. Успехом его старания не увенчались, и он послал подальше ставшие мягкими, как хвост Свивомило, ножны.
Внезапно из двух скальных коридоров вынырнули четыре крысы в кирасах и шлемах и с копьями наперевес. Размахивая окровавленным мечом и сверкающим кинжалом, Мышелов бросился в оставленный без присмотра проход, через который он вошел, и, с устрашающим визгом влетев в замеченные им раньше мраморные двери, кинулся вниз по белой лестнице.
В уже привычной нише на площадке он увидел только три кабинки с дверьми из слоновой кости, отделанной серебром. В среднюю как раз входила крыса в белых сапогах, широком белом плаще с капюшоном, державшая в правой лапе, затянутой в белую перчатку, жезл из слоновой кости с большим сапфиром на конце.
Недолго думая, Мышелов ввалился в нишу, втолкнул в кабинку крысу в белом плаще, захлопнул дверь из слоновой кости и мигом запер ее на задвижку.
Немного опомнившись, жертва Мышелова повернулась и с видом оскорбленного достоинства, размахивая жезлом, воскликнула из-под украшенной бриллиантами белой маски:
– Кто ты такой, что пошмел шовершить нашилие над шоветником Григом иж Шовета Тринадшати! Шквернавец!
Пока частью своего мозга Мышелов соображал, что видел эту шепелявую белую крысу на плече у Хисвина, когда тот был на борту «Каракатицы», глаза успели ему сообщить, что в этой кабинке была не корзина для помета, а приподнятый над полом серебряный стульчак, из которого доносился звук и запах проточной морской воды. Наверное, это и был один из упомянутых Свивомило ватерклозетов.
Отбросив Скальпель в сторону, Мышелов откинул капюшон Грига, сдернул с него через голову маску, поставил лопочущего что-то советника на колени, и, пригнув его голову к дальнему краю серебряного стульчака, перерезал Кошачьим Когтем белую мохнатую глотку от уха до уха, так, что кровь хлынула в поток бегущей внизу воды. Когда жертва перестала дергаться, Мышелов снял с нее белый плащ с капюшоном, стараясь не измазать его в крови.
И в этот миг он услышал топот сапог: по лестнице кто-то спускался. Действуя с поистине дьявольской скоростью, Мышелов положил Скальпель, жезл из слоновой кости, белую маску и плащ за стульчак, посадил на него труп, а сам присел на корточки сзади, глядя на запертую дверь и поддерживая мертвеца в сидячем положении. Сделав все это, он стал самым искренним образом молиться Иссеку Кувшинному – первому пришедшему ему в голову божеству, которому когда-то служил Фафхрд.
Над дверцей засверкали волнистые и загнутые на концах наконечники копий из вороненой стали. Двери двух других кабинок с треском распахнулись. Последовала пауза, в продолжение которой, как надеялся Мышелов, кто-то заглянул под дверь и заметил белые сапоги, после чего раздался тихий стук и учтивый голос осведомился:
– Прошу прощения, ваше великородие, не повстречался ли вам недавно некто в плаще и маске из тончайшего серого меха, вооруженный мечом и кинжалом?
Мышелов отозвался голосом, которому постарался придать спокойствие и благородную снисходительность:
– Никого такого не жаметил, шударь. Но примерно тридцать вждохов нажад я шлышал, как кто-то быштро пробежал вниж по штупенькам.
– Тысяча благодарностей, ваше великородие, – ответил голос, и сапоги загрохотали по лестнице вниз, к пятому этажу.
Мышелов неслышно выпустил воздух из легких и прервал свою молитву. Затем быстро принялся за работу, поскольку понимал, что задача перед ним стоит сложная и не из приятных. Прежде всего он вытер и сунул в ножны Скальпель и Кошачий Коготь. Затем тщательно осмотрел плащ, капюшон и маску жертвы и практически не найдя на них пятен, отложил в сторонку. Мысленно он отметил, что плащ застегивается спереди на пуговицы из слоновой кости. После этого он стащил с Грига высокие сапоги из белоснежной замши и попробовал их примерить. Несмотря на мягкость материала, из которого они были сшиты, он натянул их с большим трудом, причем конец подошвы пришелся ему примерно на середину стопы. Ладно, это поможет не забывать про крысиную походку. Мышелов примерил также длинные белые перчатки Грига, которые сидели еще хуже, чем сапоги, если такое вообще было возможно. Однако носить их некоторое время он все же мог. Свои собственные сапоги и перчатки он засунул себе за серый пояс.
Потом он раздел Грига и одно за другим выбросил в воду все, что на том было, оставив лишь острый как бритва кинжал, отделанный слоновой костью и золотом, несколько небольших пергаментных свитков, нижнюю сорочку и открывавшийся с двух концов кошель, набитый золотыми монетами, на одной стороне которых была отчеканена крысиная голова в венке из колосьев, а на другой – какой-то запутанный лабиринт (туннели?), несколько цифр и буквы: О.О.Н.Л. – «От Основания Нижнего Ланкмара»? – промелькнула у него в голове блестящая догадка. Он повесил на пояс кошель, затем кинжал, воспользовавшись золотым крючком на ножнах из слоновой кости, а свитки, не читая, сунул в свою суму.
Затем, крякнув от омерзения, он засучил рукава и с помощью нового кинжала принялся расчленять покрытый шерстью труп на куски такой величины, чтобы их можно было протолкнуть в стульчак и выбросить в воду.
Покончив с этим жутким занятием, он внимательно осмотрел пол в поисках капель крови, вытер его и серебряный стульчак сорочкой Грига и выбросил ее вслед за остальными вещами.
После этого, не давая себе ни малейшей передышки, Мышелов снова натянул белые замшевые сапоги, накинул плащ из тончайшей шерсти и застегнул его спереди на все пуговицы, предварительно продев руки в прорези по бокам. Потом надел маску и обнаружил, что ему нужно с помощью кинжала удлинить прорези внутри, чтобы видеть хоть что-то своими близко посаженными человеческими глазами. Затем он привязал капюшон и надвинул его как можно ниже, дабы скрыть несколько изуродованную маску и отсутствие волосатых крысиных ушей. И в завершение Мышелов натянул длинные и неудобные белые перчатки.
Оказалось, что действовал он без промедления очень кстати: на лестнице снова послышался стук сапог, и грозные наконечники копий снова заколыхались над дверью, тогда как под ней Мышелов увидел типичные крысиные сапоги с загнутыми носами, сделанные из тонкой черной кожи и украшенные золотыми завитушками. В дверь постучали уже громче, и скрипучий голос проговорил вежливо, но вместе с тем категорично:
– Прошу прощения, советник. Это Грист. Как заместитель начальника пятого этажа я вынужден просить вас открыть дверь. Вы находитесь здесь уже довольно давно, и я должен убедиться лично, что шпион, которого мы разыскиваем, не приставил вам нож к горлу.
Мышелов кашлянул, взял жезл из слоновой кости с сапфиром на конце, широко распахнул дверь и, чуть прихрамывая, величественно вышел наружу. Ему пришлось снова вернуться к мучительной походке на цыпочках, и из-за этого левую ногу внезапно свело судорогой.
Крысы-копейщики преклонили колени. Крыса в вычурных сапогах, чья одежда, маска, перчатки и ножны меча тоже были разрисованы тонкими золотыми узорами, попятилась.
Скользнув по ней взглядом, Мышелов произнес ледяным тоном:
– Ты ошмелился побешпокоить шоветника Грига и поторопить его ш отправлениями. Что ж, надеюшь, у тебя для этого ешть вешкие причины. Надеюшь.
Грист сдернул с головы широкополую шляпу с плюмажем из грудных перышек черной канарейки.
– Разумеется, есть, ваше великородие. В Нижнем Ланкмаре прячется посланный людьми шпион, который каким-то волшебным образом уменьшился до нашего роста. Он уже убил нашего опытного, хотя и несколько буйного и заносчивого воина Свивомило.
– Вешьма печальное ижвестие, – прошепелявил Мышелов. – Отышкать этого шпиона немедленно! Вожьмите школько вам нужно шолдат и не жалейте шил. Ешли ваш поштигнет неудача, Гришт, я доложу об этом шовету.
Под извинения, благодарности и заверения Гриста Мышелов стал царственной походкой спускаться по беломраморным ступеням; его хромота была почти незаметна благодаря пришедшемуся очень кстати жезлу из слоновой кости. Сапфир на его конце сверкал, как голубая звезда Ашша. Мышелов чувствовал себя царем.
***
В сгущающихся сумерках Фафхрд скакал на запад, подковы мингольской кобылы высекали искры из кремнистой дороги, пересекавшей Зыбучие Земли. Искры сверкали в полутьме так же, как и несколько самых крупных звезд на небе. Дорога, вернее, простая вереница следов от копыт была едва различима. С севера и с юга серели угрюмые просторы Внутреннего и Восточного морей: первое из них было подернуто рябью. Только теперь, на фоне грязно-розовой полоски заката, Фафхрд начал различать черную волнистую линию приземистых деревьев и толстых кактусов – там начиналась Великая Соленая Топь.Это было радующее душу зрелище, но Фафхрд хмурился – у внутренних концов бровей лоб его пересекали две глубокие морщины.
Левая морщина, если можно так выразиться, была посвящена тому, что находилось у него за спиной. Неспешно оглянувшись через плечо, он увидел, что четверо всадников, которых он впервые заметил, когда они спускались по Сархеенмарской дороге, находятся всего в полутора полетах стрелы. Они мчались на вороных лошадях и были одеты в просторные черные плащи с капюшонами. Теперь Северянин знал точно: это были его старые знакомцы – илтхмарские головорезы. А горевшие жаждой добычи, не говоря уж о мщении, илтхмарские сухопутные пираты славились тем, что отваживались преследовать свою жертву вплоть до Болотной заставы Ланкмара.
Появление правой, более глубокой морщины было вызвано почти незаметным наклоном с юга на север иззубренной линии горизонта. Фафхрд понял: Зыбучие Земли дали крошечный крен в противоположном направлении, и это подтвердилось, когда мингольскую кобылу вдруг повезло влево. Он дал шенкеля и пустил лошадь в резвый галоп. Только бы успеть добраться до насыпной дороги через Топь, пока Зыбучие Земли не погрузились в пучину.
Ланкмарские философы считали, что Зыбучие Земли представляют собой громадную, вогнутую снизу и скалистую сверху плиту из породы настолько пористой, что ее удельный вес в точности равен удельному весу воды. Вулканические газы, которые выделяются из основания Илтхмарских гор, а также зловонные испарения из неизведанных глубин Великой Соленой Топи постепенно наполняют углубление в плите, и она всплывает на поверхность. Однако устойчивостью она не обладает, поскольку плотность ее поверхностного слоя гораздо больше, чем плотность пористой породы. Словом, всплыв на поверхность, громадная плита сразу начинает раскачиваться. Поддерживающие ее газы и испарения выходят громадными пузырями то с одной, то с другой стороны. В результате плита погружается в воду, и медленный периодический процесс повторяется сызнова.
Короче говоря, по крену Фафхрд понял, что Зыбучие Земли вскоре опять погрузятся в море. Крен увеличился до такой степени, что ему пришлось немного натянуть правый повод, чтобы удержать кобылу на дороге. Оглянувшись через правое плечо, он увидел, что четыре черных всадника тоже прибавили ходу и скачут даже чуть быстрее, чем он сам.
Переведя взгляд на столь дорогую его сердцу и желанную Топь, Фафхрд вдруг увидел, как совсем рядом с ним воды Внутреннего моря взвились в воздух каскадом серых пенистых гейзеров – первый выброс газов, – а Восточное море заплескалось у самой дороги.
Затем скальная плита под ним начала медленно крениться в другую сторону, и вскоре ему пришлось натягивать уже левый повод, чтобы не дать лошади сойти с дороги. Северянин радовался, что кобыла под ним – мингольская, приученная не обращать внимания на любые необычные явления природы, включая и землетрясения.
Теперь уже спокойные воды Восточного моря взорвались длинной и грязной стеной пенящегося газа, а волны Внутреннего моря разбивались чуть ли не под копытами лошади.
Но до Топи уже было совсем рукой подать. Фафхрд мог различить отдельные колючие деревья, кактусы и пучки исполинской морской травы, которые четко вырисовывались на фоне уже совершенно обескровленного неба на западе. Через несколько мгновений он разглядел и прямую черную полосу: это – хвала Иссеку! – была насыпная дорога.
Из-под железных подков лошади вылетали снопы белых искр. Животное дышало сипло и часто.
Но тут в пейзаже начали происходить тревожные, хотя и едва заметные изменения. Почти неразличимо для глаза вся Великая Соленая Топь стала подниматься.
Это означало, что Зыбучие Земли начали опять медленно погружаться в воду.
С обеих сторон, с севера и с юга, к Фафхрду подступали серые стены – бушующие пенистые воды Внутреннего и Восточного морей ринулись на громадную каменную плиту, которая лишилась поддерживавшего ее газового пузыря.
Внезапно перед Фафхрдом вырос черный уступ примерно в ярд высотой. Низко пригнувшись в седле, Северянин дал кобыле шенкеля; в мощном прыжке преодолев высоту, она приземлилась на твердую почву и без малейшей задержки поскакала дальше – с той лишь разницей, что теперь ее копыта не гремели по камню, а мягко стучали по плотно утрамбованному гравию насыпной дороги.
Грозный гул позади нарастал, внезапно раздался оглушительный взрыв. Фафхрд оглянулся и увидел чудовищную круговерть воды, но уже не серой, а призрачно-белой в слабом свете, лившемся с запада: прямо над дорогой столкнулись волны Внутреннего моря с валами Восточного.
Северянин уже собрался было отвернуться от этого жуткого зрелища и чуть придержать кобылу, когда из бело-серого водоворота вынырнул сперва один черный всадник, за ним другой, потом третий. Четвертого не было, – по-видимому, он сгинул в пучине. При мысли о том, какой прыжок пришлось совершить трем вороным лошадям и их всадникам, волосы на затылке у Фафхрда встали дыбом, и он, чертыхаясь, принялся понукать свою мингольскую кобылу, прекрасно зная, что к нежному обращению она не приучена.
12
Когда тени удлинились до бесконечности, а солнечный диск сделался темно-оранжевым, Ланкмар начал готовиться к еще одной ночи ужаса. Жители города не клюнули на то, что свирепых крыс на улицах стало меньше: чувствуя наэлектризованное затишье перед бурей, они, как и в прошлую ночь, баррикадировались в верхних этажах своих домов. Солдаты и стражи порядка, в зависимости от индивидуальных особенностей характера, удовлетворенно ухмылялись или ворчали на глупость начальства, когда узнали, что за час до полуночи им следует собраться в южных казармах, где перед ними выступит Олегний Мингологубец, который славился своими длиннейшими, нуднейшими и слюнявейшими речами как ни один главнокомандующий за всю историю Невона, не говоря уж о том, что от него по-стариковски воняло кислятиной.