Страница:
Много дней длилось наше плавание. Море вокруг нас было спокойным, пустынным и на вид очень маленьким, казалось, оно как бы загибается книзу на севере, и на юге, и на страшном западе, словно за час можно добраться до его конца. А вскоре оно стало таким и на востоке. Но рука высокого Северянина лежала на рулевом весле, словно проклятие, и рука человечка в сером была такой же твердой. Мы вчетвером чаще всего сидели на носу – работы с парусами было немного – и бросали кости ночью и утром, чтобы угадать нашу судьбу, и проигрывали друг другу наши амулеты и одежду – не будь мы рабами, мы поставили бы на кон даже собственную кожу и кости.
Чтобы не потерять счет дням, я завязал на большом пальце правой руки веревку и каждый день надевал ее на соседний палец, так что она дошла до правого мизинца, перешла на левый мизинец и в конце концов оказалась на большом пальце левой руки. Тогда я надел это веревочное кольцо Тивзу – тоже на большой палец правой руки. Когда пальцы закончились и у него, он передал веревку Ларлту. Так мы и считали дни. И каждый день небо становилось все более пустым, а море все уменьшалось, пока не стало казаться, что его край находится всего в полете стрелы от нашего носа, бортов и кормы. Тивз утверждал, что мы вошли в заколдованную полосу воды, которая тянется по воздуху к красной звезде, и имя этой звезды – Ад. Похоже, Тивз был прав. Не может быть на западе столько воды. Я пересек Внутреннее море и море Монстров и знаю, что говорю.
Когда веревка была у Ларлта на левом безымянном пальце, на нас налетел с юго-запада страшный шторм. Три дня ветер все крепчал, вздымая воду громадными бурлящими волнами; вокруг нас громоздились покрытые пеной водные утесы высотой в мачту и разверзались пенные провалы такой же глубины. Никто таких волн не видел и не увидит – они не для нас и не для наших океанов. И тут я еще раз убедился в том, что над нашими хозяевами тяготеет проклятие. Они не замечали шторма и позволяли ему самому брать рифы у наших парусов. Они не заметили, как Тивза смыло за борт, не заметили, как корабль наш чуть не затонул, по самый планширь наполнившись водой и пеной, так что ведра, которыми мы вычерпывали воду, казались просто пивными кружками. Они стояли на корме, навалившись на рулевое весло, мокрые до нитки, и глядели прямо перед собой нам чудилось, будто они переговариваются с существами, которых может слышать лишь одержимый. Они были прокляты, да еще как! Их охраняли злые демоны по какой-то своей непонятной причине. Как же иначе мы пережили бы этот шторм?
А когда веревка была у Ларлта на большом пальце левой руки, громадные волны и соленая пена уступили место черной зыби – ветер покрыл небо рябью, но пены уже не было. Когда на закате мы впервые увидели это, Увенийс закричал, что чье-то колдовство несет нас по морю из черного песка; Ларлт утверждал, что во время шторма мы провалились в океан из адского масла, который, как говорят некоторые, лежит под землей, – а Ларлт, надо сказать, встречал в свое время далеко на востоке черные пузырящиеся озера; я же вспомнил слова Тивза и подумал быть может, водная полоса уже привела нас в море иного мира? Но человечек в сером, услышав наши разговоры, зачерпнул из-за борта ведро и окатил нас из него, и мы поняли, что корабль наш все еще плывет по воде и вода эта соленая даже здесь, в месте, куда нас занесло.
И потом он попросил нас залатать паруса и придать одномачтовику приличный вид. К полудню мы уже летели на запад даже быстрее, чем шторм, но волны были такими длинными и так быстро двигались вместе с нами, что за весь день мы одолели всего пять или шесть из них. Ну и длинные же были волны, клянусь Черными Идолами!
А веревка уже передвигалась по пальцам Увенийса. Но странное море вокруг нас все зыбилось, а тучи над нами были свинцово-серыми, и мы не знали, что это светит над нами – солнце или какая-нибудь чародейская луна, а когда нам удавалось увидеть звезды, они выглядели совсем чужими. Но белая рука Северянина продолжала крепко сжимать рулевое весло, и они с человечком в сером все смотрели и смотрели вперед. Однако на третий день нашего полета по черному простору Северянин нарушил молчание. Безрадостная, жуткая улыбка исказила его губы, и я услышал, как он тихо проговорил: «Черный берег». И все. Человечек в сером кивнул, словно в этих словах заключалась могущественная магия. Четырежды я слышал, как Северянин произносил эти слова, поэтому они врезались мне в память.
Дни становились все темнее и холоднее, тучи грозно опускались все ниже, будто своды огромной пещеры. А когда веревка оказалась на указательном пальце Увенийса, мы увидели впереди свинцовое неподвижное пространство, похожее на черную зыбь, но выступающее из нее, и мы поняли, что подошли к Черному берегу.
Берег поднимался из моря все выше и выше, и вот мы уже могли различить высокие базальтовые утесы, скругленные сверху, словно волны, и усеянные серыми валунами, на которых виднелись белые пятна, напоминавшие птичий помет, а между тем птиц мы нигде не видели, ни больших, ни маленьких. Над утесами чернели тучи, внизу белела полоска песка – и больше ничего. Северянин навалился на рулевое весло и направил судно прямо на берег, как будто желал нашей погибели, но в последний миг он провел нас на расстоянии мачты от округлого рифа, едва заметного среди волн, и мы оказались в бухте. Брошенный якорь надежно зацепился за дно.
Тогда Северянин и человечек в сером, двигаясь словно во сне, начали снаряжаться: каждый надел легкую кольчугу и круглый шлем без гребня, которые были белы от соли, попавшей на них с брызгами и пеной. Они опоясались мечами, накинули сверху просторные плащи, взяли немного пищи и воды и попросили нас спустить на воду маленькую шлюпку. Я сел на весла и отвез их на берег; они вышли на песок и зашагали к утесам. Тогда, несмотря на сильный испуг, я крикнул им вдогонку «Куда вы идете? Нам тоже высаживаться? Что нам делать?» Несколько мгновений ответа не было. Потом человечек в сером, не оборачиваясь, проговорил тихим, хриплым, но хорошо слышным шепотом: «За нами не идите. Мы – мертвецы. Возвращайтесь назад, если сумеете».
Услышав эти слова, я вздрогнул, склонил голову и стал грести к кораблю. Увенийс, Ларлт и я долго смотрели, как они карабкаются по большим круглым утесам. Их фигуры делались все меньше и меньше, и в конце концов Северянин стал не больше крошечной мошки, а его серого товарища было видно лишь тогда, когда он пересекал очередное белое пятно. С утесов задул ветер, отогнал зыбь от берега, и мы поняли, что можем плыть. Но мы остались – разве мы не рабы, которые дали клятву? И разве я не мингол?
Когда спустился вечер, ветер задул крепче, и наше желание пуститься в путь – пусть даже, чтобы найти смерть в неведомых водах – стало еще сильнее. Нам не нравились круглые базальтовые утесы Черного берега, нам не нравилось, что мы не видим в свинцовом небе чаек, ястребов или других птиц, что на берегу нет никакой растительности. И нам, всем троим, стало казаться, что на вершинах утесов что-то стало поблескивать. Но только на третьем часу ночи мы подняли якорь и оставили Черный берег.
После нескольких дней пути снова разразился ужасный шторм; быть может, он-то и вынес нас в знакомое море. Увенийса смыло волной, Ларлт сошел с ума от жажды, и к концу пути я сам уже не понимал, что происходит. Меня выбросило на южный берег неподалеку от Квармалла, и после многих тягот мне удалось добраться до Ланкмара. Но мне все время снятся эти черные скалы, видятся побелевшие кости моих хозяев, видятся их оскаленные черепа, уставившиеся пустыми глазницами на нечто странное и смертоносное.
А простирающийся перед ними ландшафт был лишен каких бы то ни было признаков жизни. Базальтовая скала перед ними спускалась вниз, к широкой ложбине, покрытой черным песком – мельчайшими частичками железной руды. Из песка выглядывало несколько десятков совершенно черных овальных валунов разного размера – так во всяком случае показалось Мышелову. Но для валунов они были слишком округлы, слишком правильной формы, и до Мышелова постепенно стало доходить, что это никакие не валуны, а чудовищные черные яйца – некоторые небольшие, другие такой величины, что человеку их было бы не обхватить, а одно размером с шатер.
На песке валялись крупные и мелкие кости. Мышелов узнал кабаний череп с торчащими клыками и два черепа поменьше – волчьих. Чуть дальше валялся скелет какого-то крупного хищника из семейства кошачьих. Рядом лежал лошадиный скелет, за ним грудные кости то ли человека, то ли большой обезьяны. Все они ярко-белой полосой опоясывали громадные черные яйца.
Зазвучавший неизвестно откуда бесцветный и тонкий, но отчетливо слышный голос проговорил:
– Воинам – участь воинов.
Мышелов знал этот голос, он звучал у него в ушах уже несколько недель – с тех пор, как с ними заговорил бледный человечек с выпуклым лбом, одетый в черный балахон и сидевший рядом с ним в ланкмарской таверне. А другой, совсем уже едва слышный голос зазвучал где-то у него внутри:
– Он постоянно ищет повторения прошлого опыта, который всегда оказывался для него удачен.
И тут Мышелов увидел, что картина перед его глазами не совсем лишена признаков жизни. На Черном берегу началось какое-то движение. Появилась трещина сначала в одном исполинском черном яйце, потом в другом; трещины змеились, кусочки скорлупы начали падать на черный песок.
Мышелов понимал, что это происходит как бы в ответ на слова первого тоненького голоса. Он знал, что это – конец, к которому тонкий голос призывал его через все Крайнее море. Не в силах двигаться дальше, он угрюмо наблюдал за медленным процессом этого чудовищного рождения. Он видел, как под темнеющим свинцовым небом появляются на свет две смерти – его и Фафхрда.
Первый намек на облик этой смерти появился в виде когтя, который вылез из трещины и сделал ее еще шире. Кусочки скорлупы стали отваливаться быстрее.
Два создания, которые появились в сгущающихся сумерках, показались огромными даже Мышелову с его затуманенным рассудком. Неуклюжие, они стояли прямо, как человек, но были вдвое выше, их черепа рептилий напоминали шлемы, увенчанные гребнями, их задние лапы заканчивались когтями, как у ящериц, на плечах были остроконечные костяные наросты, а на передних конечностях – по одному когтю длиною в ярд. В полутьме они походили на жутких карикатурных рыцарей в латах и с мечами. Мигающие глаза светились желтым огнем.
Снова послышался голос:
– Воинам – участь воинов.
При этих словах словно лопнули оковы, которые опоясывали Мышелова. На миг ему показалось, будто он просыпается после страшного сна. Но тут он увидел, что вылупившиеся существа бегут к нему; из их продолговатых морд вырывался пронзительный скрежещущий вой. Мышелов услышал, как меч Фафхрда со свистом вылетел из ножен. Мышелов последовал примеру друга, и через миг его клинок ударил по казавшемуся стальным когтю, который устремился к его горлу. Одновременно Фафхрд парировал такой же удар второго чудовища.
Потом начался кошмар. Длиннющие когти кололи и рубили. Друзья успевали отражать их удары даже несмотря на то, что на каждый меч приходилось по два смертоносных когтя. Все контратаки разбивались о крепчайшую костяную броню. Внезапно оба чудища развернулись и вдвоем напали на Мышелова, но Фафхрд спас его, налетев на одного из них сбоку. Друзья медленно отступали к краю утеса. Чудовища не знали усталости и, казалось, состояли из кости и металла без малейших признаков плоти. Мышелов уже предвидел конец. Еще какое-то время они с Фафхрдом продержатся, но уже скоро усталость возьмет свое, они будут отбиваться все слабее и медленнее и в конце концов чудища их прикончат.
И как бы предвещая близкую гибель, коготь одного из монстров оцарапал Мышелову запястье. И тут ему вспомнились черные запавшие глаза, которые привели его и Фафхрда сюда, за Крайнее море, вспомнился голос, который предрек им роковой конец. Мышелова охватила странная и бешеная ярость, но направлена она была не на чудовищ, а на их хозяина. Ему почудилось, что мертвые темные глаза смотрят на него из черного песка. Он вконец перестал соображать, что делает. Когда чудовища набросились вдвоем на Фафхрда, он вместо того, чтобы поспешить другу на помощь, пронесся мимо и бросился вниз, в ложбину с полузарытыми в песок яйцами.
Оставшись один, Фафхрд продолжал сражаться с чудовищами как безумный; напрягая остатки сил, он заставлял свой меч молниеносно отражать удар за ударом. Одно из чудищ повернулось и бросилось за его товарищем, но Фафхрд этого даже не заметил.
Мышелов стоял среди яиц, устремив взор на одно из них, которое было меньше остальных и казалось более блестящим. Он занес меч, и карающий клинок обрушился на яйцо. Рука Мышелова мгновенно онемела, но яйцо треснуло.
И тут Мышелов понял, что источник зла лежит здесь, на Черном берегу, а дух его витает где-то далеко и посылает людей на гибель. Позади себя он услышал царапанье когтей по песку и пронзительный визг твари, которой было предначертано его убить. Но он не обернулся, а поднял меч и с размаху опустил его на заморыша, злобствующего здесь, в одиночестве, глумящегося над людьми, которых он обрек на смерть, и хрустнул под стальным клинком выпуклый лоб бледного человечка с тонкими губами.
Мышелов распрямился, ожидая, что ему вот-вот будет нанесен последний удар, но удара не последовало. Повернувшись, он увидел распростертое на черном песке чудовище. А вокруг смертоносные яйца медленно рассыпались в пыль. Четко вырисовываясь на фоне более светлого неба, к Мышелову бежал Фафхрд, бежал спотыкаясь и гортанно выкрикивая какие-то бессвязные слова радости и удивления. Смерть покинула Черный берег, проклятие было выкорчевано. В ночи прозвучал ликующий крик какой-то морской птицы, и Фафхрд с Мышеловом подумали о долгой и пока непроторенной обратной дороге в Ланкмар.
Чтобы не потерять счет дням, я завязал на большом пальце правой руки веревку и каждый день надевал ее на соседний палец, так что она дошла до правого мизинца, перешла на левый мизинец и в конце концов оказалась на большом пальце левой руки. Тогда я надел это веревочное кольцо Тивзу – тоже на большой палец правой руки. Когда пальцы закончились и у него, он передал веревку Ларлту. Так мы и считали дни. И каждый день небо становилось все более пустым, а море все уменьшалось, пока не стало казаться, что его край находится всего в полете стрелы от нашего носа, бортов и кормы. Тивз утверждал, что мы вошли в заколдованную полосу воды, которая тянется по воздуху к красной звезде, и имя этой звезды – Ад. Похоже, Тивз был прав. Не может быть на западе столько воды. Я пересек Внутреннее море и море Монстров и знаю, что говорю.
Когда веревка была у Ларлта на левом безымянном пальце, на нас налетел с юго-запада страшный шторм. Три дня ветер все крепчал, вздымая воду громадными бурлящими волнами; вокруг нас громоздились покрытые пеной водные утесы высотой в мачту и разверзались пенные провалы такой же глубины. Никто таких волн не видел и не увидит – они не для нас и не для наших океанов. И тут я еще раз убедился в том, что над нашими хозяевами тяготеет проклятие. Они не замечали шторма и позволяли ему самому брать рифы у наших парусов. Они не заметили, как Тивза смыло за борт, не заметили, как корабль наш чуть не затонул, по самый планширь наполнившись водой и пеной, так что ведра, которыми мы вычерпывали воду, казались просто пивными кружками. Они стояли на корме, навалившись на рулевое весло, мокрые до нитки, и глядели прямо перед собой нам чудилось, будто они переговариваются с существами, которых может слышать лишь одержимый. Они были прокляты, да еще как! Их охраняли злые демоны по какой-то своей непонятной причине. Как же иначе мы пережили бы этот шторм?
А когда веревка была у Ларлта на большом пальце левой руки, громадные волны и соленая пена уступили место черной зыби – ветер покрыл небо рябью, но пены уже не было. Когда на закате мы впервые увидели это, Увенийс закричал, что чье-то колдовство несет нас по морю из черного песка; Ларлт утверждал, что во время шторма мы провалились в океан из адского масла, который, как говорят некоторые, лежит под землей, – а Ларлт, надо сказать, встречал в свое время далеко на востоке черные пузырящиеся озера; я же вспомнил слова Тивза и подумал быть может, водная полоса уже привела нас в море иного мира? Но человечек в сером, услышав наши разговоры, зачерпнул из-за борта ведро и окатил нас из него, и мы поняли, что корабль наш все еще плывет по воде и вода эта соленая даже здесь, в месте, куда нас занесло.
И потом он попросил нас залатать паруса и придать одномачтовику приличный вид. К полудню мы уже летели на запад даже быстрее, чем шторм, но волны были такими длинными и так быстро двигались вместе с нами, что за весь день мы одолели всего пять или шесть из них. Ну и длинные же были волны, клянусь Черными Идолами!
А веревка уже передвигалась по пальцам Увенийса. Но странное море вокруг нас все зыбилось, а тучи над нами были свинцово-серыми, и мы не знали, что это светит над нами – солнце или какая-нибудь чародейская луна, а когда нам удавалось увидеть звезды, они выглядели совсем чужими. Но белая рука Северянина продолжала крепко сжимать рулевое весло, и они с человечком в сером все смотрели и смотрели вперед. Однако на третий день нашего полета по черному простору Северянин нарушил молчание. Безрадостная, жуткая улыбка исказила его губы, и я услышал, как он тихо проговорил: «Черный берег». И все. Человечек в сером кивнул, словно в этих словах заключалась могущественная магия. Четырежды я слышал, как Северянин произносил эти слова, поэтому они врезались мне в память.
Дни становились все темнее и холоднее, тучи грозно опускались все ниже, будто своды огромной пещеры. А когда веревка оказалась на указательном пальце Увенийса, мы увидели впереди свинцовое неподвижное пространство, похожее на черную зыбь, но выступающее из нее, и мы поняли, что подошли к Черному берегу.
Берег поднимался из моря все выше и выше, и вот мы уже могли различить высокие базальтовые утесы, скругленные сверху, словно волны, и усеянные серыми валунами, на которых виднелись белые пятна, напоминавшие птичий помет, а между тем птиц мы нигде не видели, ни больших, ни маленьких. Над утесами чернели тучи, внизу белела полоска песка – и больше ничего. Северянин навалился на рулевое весло и направил судно прямо на берег, как будто желал нашей погибели, но в последний миг он провел нас на расстоянии мачты от округлого рифа, едва заметного среди волн, и мы оказались в бухте. Брошенный якорь надежно зацепился за дно.
Тогда Северянин и человечек в сером, двигаясь словно во сне, начали снаряжаться: каждый надел легкую кольчугу и круглый шлем без гребня, которые были белы от соли, попавшей на них с брызгами и пеной. Они опоясались мечами, накинули сверху просторные плащи, взяли немного пищи и воды и попросили нас спустить на воду маленькую шлюпку. Я сел на весла и отвез их на берег; они вышли на песок и зашагали к утесам. Тогда, несмотря на сильный испуг, я крикнул им вдогонку «Куда вы идете? Нам тоже высаживаться? Что нам делать?» Несколько мгновений ответа не было. Потом человечек в сером, не оборачиваясь, проговорил тихим, хриплым, но хорошо слышным шепотом: «За нами не идите. Мы – мертвецы. Возвращайтесь назад, если сумеете».
Услышав эти слова, я вздрогнул, склонил голову и стал грести к кораблю. Увенийс, Ларлт и я долго смотрели, как они карабкаются по большим круглым утесам. Их фигуры делались все меньше и меньше, и в конце концов Северянин стал не больше крошечной мошки, а его серого товарища было видно лишь тогда, когда он пересекал очередное белое пятно. С утесов задул ветер, отогнал зыбь от берега, и мы поняли, что можем плыть. Но мы остались – разве мы не рабы, которые дали клятву? И разве я не мингол?
Когда спустился вечер, ветер задул крепче, и наше желание пуститься в путь – пусть даже, чтобы найти смерть в неведомых водах – стало еще сильнее. Нам не нравились круглые базальтовые утесы Черного берега, нам не нравилось, что мы не видим в свинцовом небе чаек, ястребов или других птиц, что на берегу нет никакой растительности. И нам, всем троим, стало казаться, что на вершинах утесов что-то стало поблескивать. Но только на третьем часу ночи мы подняли якорь и оставили Черный берег.
После нескольких дней пути снова разразился ужасный шторм; быть может, он-то и вынес нас в знакомое море. Увенийса смыло волной, Ларлт сошел с ума от жажды, и к концу пути я сам уже не понимал, что происходит. Меня выбросило на южный берег неподалеку от Квармалла, и после многих тягот мне удалось добраться до Ланкмара. Но мне все время снятся эти черные скалы, видятся побелевшие кости моих хозяев, видятся их оскаленные черепа, уставившиеся пустыми глазницами на нечто странное и смертоносное.
* * *
Не отдавая себе отчета в страшной усталости, сковавшей все его тело, Серый Мышелов, цепляясь руками и ногами за едва заметные уступы в граните и черном базальте, прополз мимо последнего валуна и наконец выпрямился на верхушке самого высокого из круглых утесов, окаймлявших Черный берег. Он чувствовал, что Фафхрд стоит рядом – смутно различимая сутулая фигура в побелевшей кольчуге и шлеме. Он различал Фафхрда с трудом, как будто через множество толстых стекол. Единственное, что он видел отчетливо и, казалось, уже целую вечность – это два запавших, похожих на тоннели черных глаза, а за ними – нечто пустынное и смертельно опасное, что раньше находилось за Крайним морем, а теперь – в двух шагах. Так продолжалось с тех пор, как он встал из-за игорного стола в низкой ланкмарской таверне. Смутно припоминал он удивленные взгляды людей Последней Земли, пену, яростный шторм, покатую черную зыбь и выражение ужаса на лице мингола Урфа: эти воспоминания доходили до него тоже как будто сквозь множество стекол. Он неясно сознавал, что над ним и его товарищем висит проклятие и теперь они оказались у источника этого проклятия.А простирающийся перед ними ландшафт был лишен каких бы то ни было признаков жизни. Базальтовая скала перед ними спускалась вниз, к широкой ложбине, покрытой черным песком – мельчайшими частичками железной руды. Из песка выглядывало несколько десятков совершенно черных овальных валунов разного размера – так во всяком случае показалось Мышелову. Но для валунов они были слишком округлы, слишком правильной формы, и до Мышелова постепенно стало доходить, что это никакие не валуны, а чудовищные черные яйца – некоторые небольшие, другие такой величины, что человеку их было бы не обхватить, а одно размером с шатер.
На песке валялись крупные и мелкие кости. Мышелов узнал кабаний череп с торчащими клыками и два черепа поменьше – волчьих. Чуть дальше валялся скелет какого-то крупного хищника из семейства кошачьих. Рядом лежал лошадиный скелет, за ним грудные кости то ли человека, то ли большой обезьяны. Все они ярко-белой полосой опоясывали громадные черные яйца.
Зазвучавший неизвестно откуда бесцветный и тонкий, но отчетливо слышный голос проговорил:
– Воинам – участь воинов.
Мышелов знал этот голос, он звучал у него в ушах уже несколько недель – с тех пор, как с ними заговорил бледный человечек с выпуклым лбом, одетый в черный балахон и сидевший рядом с ним в ланкмарской таверне. А другой, совсем уже едва слышный голос зазвучал где-то у него внутри:
– Он постоянно ищет повторения прошлого опыта, который всегда оказывался для него удачен.
И тут Мышелов увидел, что картина перед его глазами не совсем лишена признаков жизни. На Черном берегу началось какое-то движение. Появилась трещина сначала в одном исполинском черном яйце, потом в другом; трещины змеились, кусочки скорлупы начали падать на черный песок.
Мышелов понимал, что это происходит как бы в ответ на слова первого тоненького голоса. Он знал, что это – конец, к которому тонкий голос призывал его через все Крайнее море. Не в силах двигаться дальше, он угрюмо наблюдал за медленным процессом этого чудовищного рождения. Он видел, как под темнеющим свинцовым небом появляются на свет две смерти – его и Фафхрда.
Первый намек на облик этой смерти появился в виде когтя, который вылез из трещины и сделал ее еще шире. Кусочки скорлупы стали отваливаться быстрее.
Два создания, которые появились в сгущающихся сумерках, показались огромными даже Мышелову с его затуманенным рассудком. Неуклюжие, они стояли прямо, как человек, но были вдвое выше, их черепа рептилий напоминали шлемы, увенчанные гребнями, их задние лапы заканчивались когтями, как у ящериц, на плечах были остроконечные костяные наросты, а на передних конечностях – по одному когтю длиною в ярд. В полутьме они походили на жутких карикатурных рыцарей в латах и с мечами. Мигающие глаза светились желтым огнем.
Снова послышался голос:
– Воинам – участь воинов.
При этих словах словно лопнули оковы, которые опоясывали Мышелова. На миг ему показалось, будто он просыпается после страшного сна. Но тут он увидел, что вылупившиеся существа бегут к нему; из их продолговатых морд вырывался пронзительный скрежещущий вой. Мышелов услышал, как меч Фафхрда со свистом вылетел из ножен. Мышелов последовал примеру друга, и через миг его клинок ударил по казавшемуся стальным когтю, который устремился к его горлу. Одновременно Фафхрд парировал такой же удар второго чудовища.
Потом начался кошмар. Длиннющие когти кололи и рубили. Друзья успевали отражать их удары даже несмотря на то, что на каждый меч приходилось по два смертоносных когтя. Все контратаки разбивались о крепчайшую костяную броню. Внезапно оба чудища развернулись и вдвоем напали на Мышелова, но Фафхрд спас его, налетев на одного из них сбоку. Друзья медленно отступали к краю утеса. Чудовища не знали усталости и, казалось, состояли из кости и металла без малейших признаков плоти. Мышелов уже предвидел конец. Еще какое-то время они с Фафхрдом продержатся, но уже скоро усталость возьмет свое, они будут отбиваться все слабее и медленнее и в конце концов чудища их прикончат.
И как бы предвещая близкую гибель, коготь одного из монстров оцарапал Мышелову запястье. И тут ему вспомнились черные запавшие глаза, которые привели его и Фафхрда сюда, за Крайнее море, вспомнился голос, который предрек им роковой конец. Мышелова охватила странная и бешеная ярость, но направлена она была не на чудовищ, а на их хозяина. Ему почудилось, что мертвые темные глаза смотрят на него из черного песка. Он вконец перестал соображать, что делает. Когда чудовища набросились вдвоем на Фафхрда, он вместо того, чтобы поспешить другу на помощь, пронесся мимо и бросился вниз, в ложбину с полузарытыми в песок яйцами.
Оставшись один, Фафхрд продолжал сражаться с чудовищами как безумный; напрягая остатки сил, он заставлял свой меч молниеносно отражать удар за ударом. Одно из чудищ повернулось и бросилось за его товарищем, но Фафхрд этого даже не заметил.
Мышелов стоял среди яиц, устремив взор на одно из них, которое было меньше остальных и казалось более блестящим. Он занес меч, и карающий клинок обрушился на яйцо. Рука Мышелова мгновенно онемела, но яйцо треснуло.
И тут Мышелов понял, что источник зла лежит здесь, на Черном берегу, а дух его витает где-то далеко и посылает людей на гибель. Позади себя он услышал царапанье когтей по песку и пронзительный визг твари, которой было предначертано его убить. Но он не обернулся, а поднял меч и с размаху опустил его на заморыша, злобствующего здесь, в одиночестве, глумящегося над людьми, которых он обрек на смерть, и хрустнул под стальным клинком выпуклый лоб бледного человечка с тонкими губами.
Мышелов распрямился, ожидая, что ему вот-вот будет нанесен последний удар, но удара не последовало. Повернувшись, он увидел распростертое на черном песке чудовище. А вокруг смертоносные яйца медленно рассыпались в пыль. Четко вырисовываясь на фоне более светлого неба, к Мышелову бежал Фафхрд, бежал спотыкаясь и гортанно выкрикивая какие-то бессвязные слова радости и удивления. Смерть покинула Черный берег, проклятие было выкорчевано. В ночи прозвучал ликующий крик какой-то морской птицы, и Фафхрд с Мышеловом подумали о долгой и пока непроторенной обратной дороге в Ланкмар.
5. Воющая башня
Звук был негромким, но, казалось, наполнял собою всю бескрайнюю темнеющую равнину и высокое бледное небо: какой-то стонущий вой, такой тихий и монотонный, что его не было слышно вовсе, если б не равномерные пульсирующие всплески; древний, зловещий звук был под стать дикому ландшафту со скудной растительностью и варварской одежде трех человек, лежавших в крошечной ложбинке вокруг догорающего костра.
– Волки, наверное, – сказал Фафхрд. – Они выли примерно так же, когда я спасался от них в Стылых Пустошах. Но от Стылых Пустошей нас отделяет целый океан, да и звук тогда был все же немного не такой, Серый Мышелов.
Мышелов закутался поплотнее в шерстяной плащ, и они с Фафхрдом повернулись к третьему спутнику, который продолжал молчать. Это был бедно одетый человек, его плащ явно знавал лучшие времена, ножны короткого меча давно протерлись. Друзья с удивлением увидели, что обведенные белыми кругами глаза на узком продубленном лице расширились, а сам человек задрожал.
– Ты много раз бывал на этих равнинах, – обратился к нему Фафхрд на местном гортанном наречии. – Потому-то мы и попросили тебя быть нашим проводником. Ты должен хорошо знать эти места. – В последних словах звучал скрытый вопрос.
Сглотнув слюну, проводник судорожно кивнул.
– Я слышал этот звук и раньше, но не так громко – неопределенным тоном быстро проговорил он. – Не в эту пору года. Говорят, исчезали люди. Всякое говорят. Например, что человек услышит такой вой во сне и идет, как на приманку. Нехороший вой.
– Хороших волков не бывает, – зычно и весело отозвался Фафхрд.
Было еще достаточно светло, и Мышелов заметил упрямство на лице проводника, когда тот снова нарушил молчание.
– Я никогда не видел в здешних местах волков и не слышал, чтобы кто-нибудь убил хоть одного. – Помолчав, проводник продолжал, как бы между прочим: – Говорят, где-то на этих равнинах есть старая башня. Там вой слышнее. Сам я башню не видел. Говорят….
Проводник осекся. Больше он не дрожал, а, казалось, весь ушел в себя. Мышелов попытался задать ему несколько каверзных вопросов, но в ответ получил лишь неясное хмыканье – ни утвердительное, ни отрицательное.
Сквозь белую золу чуть светились тлеющие угли. Легкий ветерок шелестел редкой травой. Вой прекратился, а может, путешественники так к нему привыкли, что уже не замечали. Сонно глядя на обернутое плащом могучее тело Фафхрда, Мышелов унесся мыслями в далекий, изобилующий тавернами Ланкмар, находящийся во многих лигах отсюда, за чужими землями и неизведанным океаном. Не знающая границ тьма все сгущалась.
Наутро обнаружилось, что проводник ушел. Фафхрд рассмеялся, потом потянулся, вдохнул чистый свежий воздух и заметил:
– Уф! Похоже, не слишком-то нравятся ему эти равнины, хоть он и говорит, что пересекал их семь раз. Все эти суеверие и трусость! Видел, как он затрясся, когда завыли волки? Держу пари, что он сбежал к своим друзьям, с которыми мы расстались у последней воды.
Мышелов, который тщетно всматривался в пустой горизонт, убежденно кивнул и пощупал кошель.
– Хоть не обокрал нас – если не считать двух золотых, которые мы дали ему вперед.
Фафхрд расхохотался и шлепнул ладонью Мышелова по спине. Мышелов поймал друга за кисть, бросил через себя, и они принялись бороться, пока Мышелов не оказался на лопатках.
– Ладно, пошли, – осклабился Фафхрд и вскочил на ноги. – Нам не впервой идти по незнакомым местам без проводника.
За день друзья ушли далеко. Жилистый Мышелов двигался упруго и не отставал от широко шагавшего Фафхрда. Ближе к вечеру жужжащая стрела, выпущенная из лука Фафхрда, настигла небольшую антилопу с изящно изогнутыми рожками. Чуть раньше они обнаружили чистый источник и наполнили водой бурдюки. Когда наступил поздний летний закат, друзья разбили бивак и принялись жевать вкусное вареное мясо и похрустывающий на зубах жир.
Тщательно облизав губы и пальцы. Мышелов взобрался на ближайший пригорок, чтобы наметить дорогу на завтра. Дневная дымка исчезла, воздух посвежел и стал прозрачным, и Мышелову было хорошо видно тянущееся до горизонта море чуть колышущейся травы. Теперь путь в Ланкмар уже не казался таким долгим и утомительным. В той стороне, куда им нужно было идти, острый взгляд Мышелова различил крошечную выпуклость. Для купы деревьев ее очертания были слишком отчетливы, для скалы имели слишком правильную форму, да Мышелов и не встречал в здешних местах ни деревьев, ли скал. Предмет четко вырисовывался на фоне бледного неба. Нет, это было какое-то создание человеческих рук, быть может, башня или что-то в этом роде.
И тут снова послышался тот самый звук. Казалось, он доносится сразу отовсюду, словно чуть слышно подвывает само небо, постанывает сама земля. Теперь вой был немного громче, в нем странно смешивалась печаль и угроза, горе и опасность.
Фафхрд вскочил, замахал руками, и Мышелов услышал его громкий веселый крик:
– Давайте, волки, подходите к нашему костру и погрейте свои холодные носы! Я вышлю вам навстречу своих птичек с бронзовыми клювами, а мой друг покажет, что брошенный из пращи камень может жужжать, как пчела. Вы узнаете тайны меча и топора. Добро пожаловать в гости к Фафхрду и Серому Мышелову! Идите сюда – и маленькие и большие!
Раскатистый хохот, завершивший эту тираду, заглушил непонятный звук, который лишь через какое-то время донесся вновь, как будто смех был сильнее него. Мышелов тоже развеселился и с легким сердцем рассказал Фафхрду об увиденном, после чего напомнил слова проводника о башне и жутком вое.
Снова рассмеявшись, Фафхрд предположил:
– Может, у этих косматых печальников там логово. Завтра все выясним – все равно нам идти в ту сторону. А убить волка я не прочь.
Гигант был в веселом расположении духа и не желал говорить с Мышеловом о серьезном или грустном. Он принялся распевать застольные песни и повторять старые кабацкие шуточки, утверждая, что хмелеет от них не хуже, чем от вина. Он производил такой шум, что Мышелов не мог понять, прекратился странный вой или нет, хотя ему казалось, что раз-другой он все же его слышал. Но когда друзья, готовясь ко сну под призрачными звездами, завернулись в плащи, никакого воя не было слышно наверняка.
А наутро пропал Фафхрд. Мышелов принялся звать приятеля и осматриваться по сторонам, однако он уже понял, что его глупый и казавшийся ему самому смешным страх имел под собою почву. Башня все так же стояла на месте, но в ярком желтоватом утреннем свете казалась дальше, как будто стремилась избежать встречи. Мышелову даже почудилось, что он видит крошечную движущуюся фигурку, которая была уже ближе к башне, чем к месту их ночлега. Но он знал, что это лишь игра воображения. Слишком уж велико было расстояние. Тем не менее он поспешно проглотил несколько кусочков холодного мяса, которое оказалось не хуже горячего, сунул еще несколько ломтей в мешок, запил завтрак водой и двинулся вперед длинным пружинистым шагом – он знал, что может идти так долгие часы.
На дне очередной пологой впадины Мышелов увидел землю помягче, осмотрел ее вдоль и поперек в поисках следов Фафхрда и нашел их. Отпечатки находились довольно далеко один от другого, словно оставивший их человек бежал.
К полудню Мышелов наткнулся на источники расположился рядом, чтобы напиться как следует и немного отдохнуть. Чуть раньше он снова обнаружил следы Фафхрда, а теперь увидел еще одни – они принадлежали не его другу, но шли примерно в том же направлении. По форме и размеру они вполне могли быть оставлены проводником: посредине каждого следа виднелся чуть заметный отпечаток ремешка, которым тот подвязывал сандалии.
Мышелов упрямо шел вперед. Он уже начал ощущать тяжесть мешка, скатанного плаща, бурдюка с водой и оружия. Башня явно приблизилась, хотя яркое солнце скрадывало детали. Мышелов прикинул, что преодолел уже примерно половину пути.
Легкие волны равнинного рельефа казались бесконечными, как во сне. Мышелов замечал их только потому, что идти ему было то легче, то труднее. Небольшие кучки кустарника, по которым он пытался отмечать пройденный путь, походили друг на друга как две капли воды. Редкие узкие лощинки можно было с легкостью перешагнуть. Однажды зеленоватая змея, гревшаяся на камне, подняла свою плоскую головку и уставилась на Мышелова. Время от времени у него из-под ног вылетали кузнечики. Чтобы сберечь силы, Мышелов старался не поднимать ноги высоко над землей, однако шаг его был упруг и широк, потому что он привык подлаживаться под поступь своего рослого товарища. Ноздри Мышелова раздувались, вдыхая и выдыхая воздух. Широкий рот был плотно сжат. Темные глаза над загорелыми щеками смотрели пристально и угрюмо. Мышелов понимал, что при всем старании ему вряд ли удастся сравниться в скорости со своим мощным длинноногим другом.
По небу с севера плыли облака, бросая на равнину громадные, торопливо бегущие тени. Вскоре солнце и вовсе скрылось за ними. Башня стала виднее. На темном фоне стен чернели пятна, возможно, это были окна.
Когда Мышелов остановился на верхушке пологого холма, чтобы перевести дух, снова послышался уже знакомый звук; у захваченного врасплох Мышелова кожа покрылась мурашками. Должно быть, из-за низкой облачности вой теперь был сильнее и отдавался жутковатым эхом. Он показался Мышелову не печальным, а скорее грозным – вероятно, потому, что человечек в сером был один. Но звучал он явно громче, его ритмичные всплески налетали, словно порывы ветра.
Сперва Мышелов рассчитывал добраться до башни к закату. Но зазвучавший так рано вой расстроил все его планы и не предвещал для Фафхрда ничего хорошего. Мышелов прикинул, что теперь ему надо двигаться как можно быстрее. Он мгновенно принял решение. Кинув в заросли кустов объемистый мешок, бурдюк, скатанный плащ, меч и доспехи. Мышелов остался в легкой куртке и взял с собой лишь длинный кинжал и пращу. Облегчив себя таким образом, он стрелой понесся вперед. Низкие тучи потемнели. С неба стали падать редкие капли дождя. Мышелов не отрывал взгляда от земли, избегая неровностей почвы и скользких мест. С каждым не то шагом, не то прыжком Мышелова вой, казалось, усиливался, а звучание его делалось все более грозным.
– Волки, наверное, – сказал Фафхрд. – Они выли примерно так же, когда я спасался от них в Стылых Пустошах. Но от Стылых Пустошей нас отделяет целый океан, да и звук тогда был все же немного не такой, Серый Мышелов.
Мышелов закутался поплотнее в шерстяной плащ, и они с Фафхрдом повернулись к третьему спутнику, который продолжал молчать. Это был бедно одетый человек, его плащ явно знавал лучшие времена, ножны короткого меча давно протерлись. Друзья с удивлением увидели, что обведенные белыми кругами глаза на узком продубленном лице расширились, а сам человек задрожал.
– Ты много раз бывал на этих равнинах, – обратился к нему Фафхрд на местном гортанном наречии. – Потому-то мы и попросили тебя быть нашим проводником. Ты должен хорошо знать эти места. – В последних словах звучал скрытый вопрос.
Сглотнув слюну, проводник судорожно кивнул.
– Я слышал этот звук и раньше, но не так громко – неопределенным тоном быстро проговорил он. – Не в эту пору года. Говорят, исчезали люди. Всякое говорят. Например, что человек услышит такой вой во сне и идет, как на приманку. Нехороший вой.
– Хороших волков не бывает, – зычно и весело отозвался Фафхрд.
Было еще достаточно светло, и Мышелов заметил упрямство на лице проводника, когда тот снова нарушил молчание.
– Я никогда не видел в здешних местах волков и не слышал, чтобы кто-нибудь убил хоть одного. – Помолчав, проводник продолжал, как бы между прочим: – Говорят, где-то на этих равнинах есть старая башня. Там вой слышнее. Сам я башню не видел. Говорят….
Проводник осекся. Больше он не дрожал, а, казалось, весь ушел в себя. Мышелов попытался задать ему несколько каверзных вопросов, но в ответ получил лишь неясное хмыканье – ни утвердительное, ни отрицательное.
Сквозь белую золу чуть светились тлеющие угли. Легкий ветерок шелестел редкой травой. Вой прекратился, а может, путешественники так к нему привыкли, что уже не замечали. Сонно глядя на обернутое плащом могучее тело Фафхрда, Мышелов унесся мыслями в далекий, изобилующий тавернами Ланкмар, находящийся во многих лигах отсюда, за чужими землями и неизведанным океаном. Не знающая границ тьма все сгущалась.
Наутро обнаружилось, что проводник ушел. Фафхрд рассмеялся, потом потянулся, вдохнул чистый свежий воздух и заметил:
– Уф! Похоже, не слишком-то нравятся ему эти равнины, хоть он и говорит, что пересекал их семь раз. Все эти суеверие и трусость! Видел, как он затрясся, когда завыли волки? Держу пари, что он сбежал к своим друзьям, с которыми мы расстались у последней воды.
Мышелов, который тщетно всматривался в пустой горизонт, убежденно кивнул и пощупал кошель.
– Хоть не обокрал нас – если не считать двух золотых, которые мы дали ему вперед.
Фафхрд расхохотался и шлепнул ладонью Мышелова по спине. Мышелов поймал друга за кисть, бросил через себя, и они принялись бороться, пока Мышелов не оказался на лопатках.
– Ладно, пошли, – осклабился Фафхрд и вскочил на ноги. – Нам не впервой идти по незнакомым местам без проводника.
За день друзья ушли далеко. Жилистый Мышелов двигался упруго и не отставал от широко шагавшего Фафхрда. Ближе к вечеру жужжащая стрела, выпущенная из лука Фафхрда, настигла небольшую антилопу с изящно изогнутыми рожками. Чуть раньше они обнаружили чистый источник и наполнили водой бурдюки. Когда наступил поздний летний закат, друзья разбили бивак и принялись жевать вкусное вареное мясо и похрустывающий на зубах жир.
Тщательно облизав губы и пальцы. Мышелов взобрался на ближайший пригорок, чтобы наметить дорогу на завтра. Дневная дымка исчезла, воздух посвежел и стал прозрачным, и Мышелову было хорошо видно тянущееся до горизонта море чуть колышущейся травы. Теперь путь в Ланкмар уже не казался таким долгим и утомительным. В той стороне, куда им нужно было идти, острый взгляд Мышелова различил крошечную выпуклость. Для купы деревьев ее очертания были слишком отчетливы, для скалы имели слишком правильную форму, да Мышелов и не встречал в здешних местах ни деревьев, ли скал. Предмет четко вырисовывался на фоне бледного неба. Нет, это было какое-то создание человеческих рук, быть может, башня или что-то в этом роде.
И тут снова послышался тот самый звук. Казалось, он доносится сразу отовсюду, словно чуть слышно подвывает само небо, постанывает сама земля. Теперь вой был немного громче, в нем странно смешивалась печаль и угроза, горе и опасность.
Фафхрд вскочил, замахал руками, и Мышелов услышал его громкий веселый крик:
– Давайте, волки, подходите к нашему костру и погрейте свои холодные носы! Я вышлю вам навстречу своих птичек с бронзовыми клювами, а мой друг покажет, что брошенный из пращи камень может жужжать, как пчела. Вы узнаете тайны меча и топора. Добро пожаловать в гости к Фафхрду и Серому Мышелову! Идите сюда – и маленькие и большие!
Раскатистый хохот, завершивший эту тираду, заглушил непонятный звук, который лишь через какое-то время донесся вновь, как будто смех был сильнее него. Мышелов тоже развеселился и с легким сердцем рассказал Фафхрду об увиденном, после чего напомнил слова проводника о башне и жутком вое.
Снова рассмеявшись, Фафхрд предположил:
– Может, у этих косматых печальников там логово. Завтра все выясним – все равно нам идти в ту сторону. А убить волка я не прочь.
Гигант был в веселом расположении духа и не желал говорить с Мышеловом о серьезном или грустном. Он принялся распевать застольные песни и повторять старые кабацкие шуточки, утверждая, что хмелеет от них не хуже, чем от вина. Он производил такой шум, что Мышелов не мог понять, прекратился странный вой или нет, хотя ему казалось, что раз-другой он все же его слышал. Но когда друзья, готовясь ко сну под призрачными звездами, завернулись в плащи, никакого воя не было слышно наверняка.
А наутро пропал Фафхрд. Мышелов принялся звать приятеля и осматриваться по сторонам, однако он уже понял, что его глупый и казавшийся ему самому смешным страх имел под собою почву. Башня все так же стояла на месте, но в ярком желтоватом утреннем свете казалась дальше, как будто стремилась избежать встречи. Мышелову даже почудилось, что он видит крошечную движущуюся фигурку, которая была уже ближе к башне, чем к месту их ночлега. Но он знал, что это лишь игра воображения. Слишком уж велико было расстояние. Тем не менее он поспешно проглотил несколько кусочков холодного мяса, которое оказалось не хуже горячего, сунул еще несколько ломтей в мешок, запил завтрак водой и двинулся вперед длинным пружинистым шагом – он знал, что может идти так долгие часы.
На дне очередной пологой впадины Мышелов увидел землю помягче, осмотрел ее вдоль и поперек в поисках следов Фафхрда и нашел их. Отпечатки находились довольно далеко один от другого, словно оставивший их человек бежал.
К полудню Мышелов наткнулся на источники расположился рядом, чтобы напиться как следует и немного отдохнуть. Чуть раньше он снова обнаружил следы Фафхрда, а теперь увидел еще одни – они принадлежали не его другу, но шли примерно в том же направлении. По форме и размеру они вполне могли быть оставлены проводником: посредине каждого следа виднелся чуть заметный отпечаток ремешка, которым тот подвязывал сандалии.
Мышелов упрямо шел вперед. Он уже начал ощущать тяжесть мешка, скатанного плаща, бурдюка с водой и оружия. Башня явно приблизилась, хотя яркое солнце скрадывало детали. Мышелов прикинул, что преодолел уже примерно половину пути.
Легкие волны равнинного рельефа казались бесконечными, как во сне. Мышелов замечал их только потому, что идти ему было то легче, то труднее. Небольшие кучки кустарника, по которым он пытался отмечать пройденный путь, походили друг на друга как две капли воды. Редкие узкие лощинки можно было с легкостью перешагнуть. Однажды зеленоватая змея, гревшаяся на камне, подняла свою плоскую головку и уставилась на Мышелова. Время от времени у него из-под ног вылетали кузнечики. Чтобы сберечь силы, Мышелов старался не поднимать ноги высоко над землей, однако шаг его был упруг и широк, потому что он привык подлаживаться под поступь своего рослого товарища. Ноздри Мышелова раздувались, вдыхая и выдыхая воздух. Широкий рот был плотно сжат. Темные глаза над загорелыми щеками смотрели пристально и угрюмо. Мышелов понимал, что при всем старании ему вряд ли удастся сравниться в скорости со своим мощным длинноногим другом.
По небу с севера плыли облака, бросая на равнину громадные, торопливо бегущие тени. Вскоре солнце и вовсе скрылось за ними. Башня стала виднее. На темном фоне стен чернели пятна, возможно, это были окна.
Когда Мышелов остановился на верхушке пологого холма, чтобы перевести дух, снова послышался уже знакомый звук; у захваченного врасплох Мышелова кожа покрылась мурашками. Должно быть, из-за низкой облачности вой теперь был сильнее и отдавался жутковатым эхом. Он показался Мышелову не печальным, а скорее грозным – вероятно, потому, что человечек в сером был один. Но звучал он явно громче, его ритмичные всплески налетали, словно порывы ветра.
Сперва Мышелов рассчитывал добраться до башни к закату. Но зазвучавший так рано вой расстроил все его планы и не предвещал для Фафхрда ничего хорошего. Мышелов прикинул, что теперь ему надо двигаться как можно быстрее. Он мгновенно принял решение. Кинув в заросли кустов объемистый мешок, бурдюк, скатанный плащ, меч и доспехи. Мышелов остался в легкой куртке и взял с собой лишь длинный кинжал и пращу. Облегчив себя таким образом, он стрелой понесся вперед. Низкие тучи потемнели. С неба стали падать редкие капли дождя. Мышелов не отрывал взгляда от земли, избегая неровностей почвы и скользких мест. С каждым не то шагом, не то прыжком Мышелова вой, казалось, усиливался, а звучание его делалось все более грозным.