Лэйтон Эдит. Клад

   — О, Ханна, — с сожалением молвил Дэн, отпуская ее губы. Он прекрасно понимал, что при звуках своего имени она очнется.
   — Боже! — произнесла девушка и, захлопав ресницами, отступила.
   Она не знала, куда девать глаза. Щеки пылали, глаза были круглыми от ужаса, и она казалась настолько потрясенной, что мужчина с трудом удержался, чтобы снова не обнять ее. Он знал, что может заставить ее снова забыть собственное имя. Но теперь это было бы неразумно. Время еще не настало.
   Внезапное появление попугая даже обрадовало его, хотя еще минуту назад Дэн непременно проклял бы глупую птицу.
   Он заметил его издалека. Подобно яркой комете, попугай вылетел из густой темно-зеленой кроны орешника, а через пару секунд со всего маху плюхнулся на плечо хозяина. Дэн даже не вздрогнул. Звук этих крыльев, как и этот вес на плече были ему хорошо знакомы. Птица потерлась маленькой теплой головкой о подбородок моряка и тихонько заворковала.
   Ханна смотрела на это во все глаза, прикрыв рот ладонью.
   — Шер-ребр-ришко! — протянул попугай высоким хрипловатым голоском. — Шер-ребр-ришко!
   Глаза у Ханны округлились как у ребенка, которому показали загадочный фокус.
   Дэн пожал плечами. Но он знал, что это не спугнет птицу.
   — О, ми кор-рашон![Мое сердце (исп.).
   — проворковал пернатый разбойник, приседая на плече Дэна и потираясь зеленой головой о его щеку. — О, радость моей душ-ши!
   Однако миссис Дженкинс вовсе не обрадовалась. Да и мистером Дженкинсом овладели столь явные подозрения, что он даже не пытался скрывать их.
   — Дэн говорит, что птица была на корабле, с которого его выбросили, — попыталась объяснить дочь. — Он помнит этого попугая, а попугай, очевидно, запомнил его. Дэн был добр к птице, а у своего хозяина она голодала.
   Попугай сидел на плече у Дэна и не мигая наблюдал за людьми.
   — Я правда не знаю, откуда он тут взялся, — сказал Дэн и пожал плечами. Попугай потоптался, устраиваясь понадежнее. — Я не пытался его приручить… Эта птица скорее принадлежала всей команде корабля, чем кому-то одному. Но должен признать, что он скрашивал мое одиночество, когда мы вместе сидели под звездами. Вот почему, наверное, я часто делил с ним мой завтрак. От меня он видел больше добра, чем от всех остальных. Это единственная причина, по которой он мог меня выбрать. И должен признать, он явно предпочитал мое общество. Правда, я бы ни за что не подумал, что попугай последует за мной. Наверное, улетел, когда увидел, что я упал в воду, а? — спросил Дэн у попугая, почесав длинным пальцем его зеленую головку. Тот закрыл глаза, словно в экстазе.
   Ханна ощутила, как потеплело у нее под ложечкой. Она почти завидовала этой птице.
   — Ну что ж, говорят, животные умеют чувствовать не хуже, чем люди. А попугаи живут не меньше нашего, — заметил Джереми, наблюдая, как зеленая птица прижимается к шее Дэна, — да еще и пару выбирают как мы, на всю жизнь. Ничего удивительного, что они способны полюбить человека. Я еще и не такое слыхивал. Однако птицы нередко покидают корабль, если он близко подходит к хорошему берегу. Здесь неподалеку, в саду Вильсонов, растут прекрасные фруктовые деревья. Аромат персиков, возможно, донесся по ветру и соблазнил этого сорванца.
   Птичка снова потопталась на широком плече.
   — О, ми кор-рашон! — хрипло выкрикнула она. — Ми кор-рашон!
   — А может, нашелся соблазн и посильнее, — добавил Джереми.
   — Ну, если так, — сказал Дэн, слегка улыбнувшись, — то перед нами довольно легкомысленная тварь. Ведь я уже не первая его любовь. Похоже, говорить его научил какой-то испанец. Он все время повторяет «мое сердце, мое сердце» по-испански, когда ему хорошо.
   — Шер-р-ребришко! Шер-р-ребришко! — вдруг проорал попугай, смешно приседая.
   — А это, — прокомментировал Дэн, начиная слегка тревожиться, — когда хочет набедокурить.
   — Ой, надо же! «Шеребришко», «корашон», — рассмеялась Ханна, радуясь своему открытию. — Да он шепелявит!
   — Да. Я же говорю, что его, видимо, учил испанец, — ответил Дэн.
   — Ну да. И это свое «серебришко», видимо, он подслушал у испанского пирата или просто на испанском корабле, с которого его украли, — вставила свое слово Рейчел, прищуриваясь на гостя. — Ведь если они такие преданные создания, то лишь смерть хозяина или похищение могло разлучить их.
   — Возможно, — кивнул Дэн в наступившем напряженном молчании.
 
   В ту ночь в темноте и в тишине своей спальни супруги Дженкинсы обсуждали будущее и прошлое своего гостя.
   — Нечего и сомневаться, он был пиратом, — сказал Джереми.
   — Нечего и говорить, он явно не безгрешен, — согласилась его жена. — Уж что было, то было, а глаза его всегда расскажут мне, о чем он думает. Честный моряк или исправившийся пират, он не святой, это ясно. Да и в глазах Ханны, как только она его увидит, отражается все, что у девочки на сердце. Мне кажется, что она слишком часто видит его. Нам ведь совершенно неизвестно, откуда он явился и куда дальше лежит его путь.
   — Ты права, — молвил муж, помолчав немного. — Но во всяком случае, мы позаботимся о том, чтобы она не ушла с ним, пока парень не расскажет всю правду.
   — Хорошо, — облегченно вздохнула Рейчел. — А там уж посмотрим, что еще можно сделать, — проговорила она, прежде чем супруг повернулся на бок и заснул.
   Но дочь их не могла спать. Ханна беспокойно ворочалась в кровати, да так, что простыни скатались почти в канаты. Наконец она встала и принялась расхаживать по комнате. Выглядывая в окошко, она не видела ничего, кроме мягкого тумана, висевшего над ночным Лонг-Айлендом. Решив отказаться от попыток заснуть и накинув халат, девушка направилась в кухню, чтобы поискать чего-нибудь съестного. Но на полпути, уже стоя на верхней ступеньке лестницы, она вдруг услышала…
   Сначала она подумала, что это крики зеленой экзотической птицы. Попугай постоянно находился в комнате своего хозяина, ни в какую не желая терять из виду его плечо. Но голос явно принадлежал не птице. То был жутковатый звук, отравленное хрипение, которое, как ни странно, раздавалось из человеческого горла. Звук этот определенно доносился из комнаты Дэна.
   Ханна знала каждый уголок отцовского дома как свои пять пальцев и потому быстро подбежала к дверям его комнаты. Прислушавшись, девушка различила отдельные слова.
   — Нет, нет, нет… — повторял он, а потом вдруг начал быстро-быстро и с диким ужасом говорить что-то неразборчивое. Она так часто входила в эту комнату прежде, когда он лежал совершенно беспомощный, что после секундного колебания решилась войти туда снова.
   Он был один, но, лежа в постели, хватал руками воздух, выгибался и, не открывая глаз, запрокидывал голову, вдавливая затылок в подушки. Он был обнажен до пояса, широкая грудь блестела от пота. Попугай взлетел на изголовье кровати и тревожно хлопал крыльями, хотя при этом хранил молчание.
   — Нет, нет, нет, — продолжал бормотать Дэн, мотая головой как в лихорадке. Но, положив ладонь ему на лоб, Ханна почувствовала, что кожа холодная, влажная.
   — Нет, нет, нет, — отозвалась она с искренним сочувствием. Болезненный комок встал у нее в горле, она склонилась и тронула его руку. Дэн вздрогнул. Она пожала судорожно скрюченные пальцы, и он замер. Глаза мужчины раскрылись, он быстро поднялся в постели и, одним быстрым движением схватив девушку за плечи, повалил на постель рядом с собой.
   — Что такое? — прорычал он. — О Господи! — Судя по испуганному голосу, он наконец узнал ее. Отпустив ее плечи, он откинулся на спину и оцепенел, — Неужели это правда?.. — простонал он, стряхивая остатки сна. — Вокруг меня — песок, и, чем больше я копаю; тем больше сыплется сверху. Я копаю собственную могилу, хотя при этом стремлюсь наверх. О Господи, неужто мне никогда не избавиться от этого кошмара?
   Не успела она придумать, какими словами его подбодрить, как он сел рядом и нежно погладил девушку по щеке.
   — Я тебя не поранил? — спросил он своим обычным голосом. — Опять этот проклятый сон. Как ты себя чувствуешь? О, Ханна, прости меня.
   — Я в порядке, — шепнула девушка, поняв, что грань между сном и явью постепенно восстанавливается в его пробуждающемся сознании. — Но ты? Я услышала твои стоны и пришла…
   — И вот что получила за свою доброту, — огорченно проговорил Дэн. — О Господи, видишь ли ты это? В моей постели, посреди ночи! Что скажут родители? Ханна, уходи. Сейчас же. Ступай к себе в кровать. Я еще ни разу в жизни не говорил с такой неохотой, — добавил он, нервно усмехнувшись. — Но прошу тебя, иди. Мне уже лучше.
   Она встала и подошла к двери, но еще раз вопросительно оглянулась.
   — Да, я уверен, — ответил Дэн на этот немой вопрос. — А ну-ка, кыш!
   Когда же девушка закрыла за собой дверь, он рухнул навзничь на влажные подушки и положил руку поверх глаз. Он был сильным мужчиной, но просто не понимал, как ему удалось отослать ее. Подумать только! Очнувшись от ночного кошмара, он обнаружил подле себя женщину, какие лишь в самых сладких грезах являются морякам, давно не видевшим суши. Распущенные волосы ароматным шелковистым потоком спускались до самого пояса. А талия! Рукой он ощущал эту мягкую и плавную линию… Ну о чем еще можно мечтать? Пожалуй, лишь о том, чтобы очутиться вместе с нею в постели.
   Он получит ее, но только не теперь, когда их в любую минуту могут застукать. Обязательно получит, пообещал себе Дэн. Эти мечты подействовали на него умиротворяюще: пульс замедлился, дыхание успокоилось, и, отложив свои желания до лучших времен, он растянулся на спине и приготовился уснуть. Сон долго не шел к нему, наверное, потому, что он боялся кошмаров почти так же сильно, как нуждался в отдыхе. Ведь это была уже не первая ночь, когда он буквально выкарабкивался из кошмара, весь покрываясь потом и сдерживая стон.
   Он не понимал, почему. Ведь ему следовало бы радоваться своему счастью и спать, как всегда, глубоко и без сновидений. Ведь он действительно оказался счастливчиком! Приятели закопали его недостаточно глубоко. Видимо, совсем неглубоко, потому что, как только он очнулся от дикой боли в этой мокрой тьме, весь окруженный песком, то немедленно понял, что с ним сделали. Это было омерзительно, но такова уж пиратская жизнь, и Танцору это было отлично известно. Кто-то другой, возможно, в подобной ситуации впал бы в отчаяние и сдался. Но Дэну приходилось слышать о подобных вещах, и потому, вместо того чтобы тратить последние отпущенные ему секунды на отчаяние, он принял решение бороться. Ужас придал ему сил. Он что есть мочи карабкался наружу. Борьба была отчаянной, но недолгой. Хорошо еще, что его усадили на сундук — вот уж, наверное, Джуэл посмеялся напоследок. Но нет, последним будет смеяться Дэн! Он поклялся себе в этом. И с этой клятвой на устах и в сердце он заснул.
   Ханна же не спала еще очень долго. Теперь она переживала не столько за него, сколько за себя. Дэн Силвер был самым удивительным мужчиной из всех, кого она знала, с каждой минутой он пленял ее все сильнее. Выглядел он как отчаянный корсар, а говорил словно английский лорд. А еще, бывало, он смущался как мальчишка из-за того, что не умел читать. Однако он учился настолько быстро, что она была почти убеждена: он просто притворился неграмотным. Но какая разница? Ханна радовалась любому поводу, чтобы побыть наедине с ним. Это всегда было так волнующе! Несмотря на то что Дэн неизменно вел себя с ней как истинный джентльмен, взгляд его глаз был осязаем, словно прикосновение. А воспоминания о его прикосновениях заставляли Ханну подолгу ворочаться в постели без сна. Но их гость ни разу не заговорил с нею о будущем, а у нее не было никакого права, а может, и смелости, чтобы задавать ему подобные вопросы.
   У нее, но не у хозяина дома.
   — Ты поправляешься, — сказал однажды Джереми, раскуривая свою трубку. — И мы очень этому рады. Но тут как раз главная загвоздка, — продолжил он и, не закончив, уставился на струйки дыма, чтобы не глядеть в сверкающие глаза гостя.
   — Что ж, совершенно справедливо, — спокойно отвечал Дэн Силвер. — Сильный, здоровый мужчина не должен жиреть за чужой счет, раз он снова встал на ноги. Я уж и сам хотел поговорить об этом с вами, сэр.
   Они сидели в общей комнате перед веселым пламенем камина.
   — Вот уже несколько недель я гощу в вашем доме, — продолжал Дэн. — Вы вернули мне жизнь. Не знаю, как смогу отплатить вам за это. Но с нынешнего дня я бы хотел сам зарабатывать себе на жизнь. Думаю, так будет лучше для всех.
   Джереми не стал отрицать этого. Оба они знали, чего стоило обеспокоенным родителям постоянно загружать Ханну работой по дому. В свободное же время девушку то брали с собой в гости, то отправляли одну, так что с того самого дня, как неделю назад к Дэну вернулся попугай, она ни разу не оставалась с молодым человеком наедине. С тех пор изменилось многое. Раненому позволили выходить, и теперь он ежедневно подолгу пропадал где-то, сопровождаемый лишь своим невероятно преданным зеленым попугаем. Его видели на берегу. Он вглядывался в морскую даль и явно был чем-то обеспокоен, а Ханна столь же явно жаждала увидеться с ним снова.
   — Вдова Кларк, что живет в городе, и Ремсоны, которые держат ферму на озере, — начал Джереми, — ищут работника. У Ремсона больная спина, да и вдове не повредил бы крепкий помощник. Они готовы предоставить тебе добрый стол и мягкую кровать. А там, глядишь, решил бы, что тебе дальше делать.
   Джереми принялся деловито раскуривать едва не погасшую трубку. Ему ужасно не хотелось лезть не в свое дело и задавать человеку лишние вопросы. Дочка, разумеется, его дело, но он не мог даже спросить о намерениях этого парня, потому что парень, собственно, даже не намекал ни на что подобное. Ханна — вот кто не мог отвести от него глаз. Это было так на нее не похоже и так не нравилось Джереми!
   — О, это было бы прекрасно, — кивнул Дэн. — Но только… В общем, вы сами знаете, что меня мучают ночные кошмары, мистер Дженкинс. Надеюсь только, что я не обеспокоил кого-нибудь в вашем доме. Наяву я ничего не помню, но по ночам кошмар возвращается. Думаю, будет лучше, если я поживу один, пока не справлюсь с моими видениями. И потом, так мне легче будет решить, чем заниматься дальше. — Поглядев на свои сомкнутые пальцы, он задумчиво произнес:
   — Я тут заприметил брошенную лачугу в лесу возле моря, недалеко от мыса. Там лишь одна комната, но ведь и я лишь одинокий мужчина. Думаю, я мог бы починить там все, поправить. Мне бы хотелось пожить в уединении. Тогда я смогу работать и на вдову, и на этого беднягу с больной спиной. А за работу мне нужна только пища. Таким образом, я бы мог снова обрести самостоятельность, а по ночам оставался бы один, пока не смогу снова поселиться среди людей.
   — Что ж, не вижу к тому никаких препятствий, — задумчиво проговорил Джереми. — Хижина долгое время стояла пустая. Человек, которому она принадлежала, приехал сюда посмотреть, хороша ли эта земля. Несколько лет назад он бросил ее… — Подумав немного, рыбак добавил:
   — А знаешь, это, может быть, именно то, что надо. Мы бы поставили для тебя кровать и приносили бы еду… Очень может быть, что это как раз то, что надо, — заключил он.
   Ведь если парень больше не будет жить в их доме, то и Ханна не станет так пристально на него смотреть. А им с матерью, в свою очередь, не придется так пристально наблюдать за дочкой.
   — Благодарю вас, на первое время это было бы просто отлично, — ответил Дэн.
   — Ну а потом?.. — спросил Джереми, пользуясь непринужденной обстановкой, чтобы углубиться чуть дальше.
   — Потом, — отозвался Дэн с улыбкой, — надеюсь, я найду, чем заняться. Я никогда не имел дела с землей, но, наверное, научусь. Теперь, когда я умею читать, могу многое узнать из книжек. А потом, я ведь хороший моряк, а хорошему моряку всегда найдется занятие даже на суше. — Подняв свои яркие глаза, он поглядел прямо в лицо хозяину дома. — Но мужчина обязан сначала заложить фундамент будущего, прежде чем обсуждать свои мечты… Особенно обсуждать с отцом той, о которой он осмеливается мечтать. Разве не так? Я хочу сказать, смею ли я мечтать?
   — Поживем — увидим, — отвечал Джереми, очень довольный этими речами.
   — Я не мог бы просить большего, — чистосердечно сказал Дэн.
   Он улыбался, думая, что не лжет. Просить о большем он действительно не мог. Но уж конечно, мог взять столько, сколько считал нужным. И непременно возьмет.
   Когда Дэн покинул дом Дженкинсов, в нем как-то вдруг стало очень пусто. Силвер трудился у вдовы и у Уилта Ремсона, и Ханна слышала о нем только самые добрые отзывы. Иногда она видела его в поле. Иногда ей рассказывали, как он бродит на закате по пляжу, бросает в воду камешки и смотрит на солнечную дорожку, пересекающую пролив. Она успела выходить немало морских зверей и птиц и знала, как они чахнут от тоски, пока не вернутся в родную стихию. Мысль о том, что Дэн тоже когда-нибудь покинет этот берег, ранила ее очень больно.
   Девушка тосковала по его шуткам и даже по задумчивости, которая порой омрачала лицо Дэна и которую тот старался развеять, как только замечал, что за ним наблюдают. Ей не хватало его удивительных рассказов и лукавой улыбки, которой он давал понять, что шутит… И еще — обращенного на нее жадного взора, когда он думал, что она этого не видит. Родители постоянно давали ей разные поручения, но, даже занимаясь чем-нибудь, Ханна постоянно думала о нем. Она пыталась представить себе, каково ему там, в ночном лесу, в одиночестве, в компании зеленого попугая и собственных кошмаров. Прошла уже неделя с тех пор, как он переехал в лачугу, и с тех пор они не перемолвились ни единым словом. Но ей все время казалось, что Дэн зовет ее.
   В то утро ей дали корзинку с едой для Дэна. Причем сначала она должна была зайти к миссис Хаггерти, которая жила на их улице. Предполагалось, что девушка зайдет к соседке, занесет той немного фруктов и поспеет к хижине Дэна где-то после полудня. В это время он еще работал в поле. Но Ханне удалось разговорить миссис Хаггерти. Она так ловко притворилась, будто горячо сочувствует проблемам этой доброй женщины и ее невестки, что миссис Хаггерти, обрадовавшись неожиданной возможности поговорить с заинтересованным слушателем, пригласила ее на чай. Соседка была в восторге от того, что Ханна задержалась у нее так долго.
   Девушка уходила, чувствуя, что в ушах у нее звенит, улыбка приклеилась к лицу, а соседка страшно довольна состоявшимся душевным разговором. Вдобавок ее мучила совесть. Ведь если она и не вполне обманывала мать, то все же прекрасно понимала, что та не слишком обрадуется, узнав, что дочка появилась у дверей Дэна Силвера ближе к сумеркам. Но Ханна подбадривала себя, как могла.
   Дэн искренне удивился, увидев ее на пороге, а потом она поразилась, насколько же приятно видеть радость в его чистых сияющих глазах, которая сменила изумление. Этот яркий взгляд оттенял загорелую кожу его лица и… лишал ее дара речи.
   — Я думал, ты на меня сердишься, — сказал Дэн.
   — Нет-нет, — выдавила из себя Ханна и сразу опустила голову, словно заглядывая в принесенную корзинку.
   Он осторожно приподнял ее лицо за подбородок.
   — Я так давно тебя не видел, — просто произнес он.
   — Да, не видел, но ты все время работал, да и я была занята…
   — Видимо, твои родители не хотят, чтобы я был рядом, — вздохнул Дэн и отвернулся. Заложив руки в карманы, он смотрел на море.
   Хижина, в которой он поселился, стояла на утесе, высившемся над проливом. Вечер был тихий, и на позолоченной закатом поверхности моря не видно было ничего, кроме чаек. Ханна наблюдала за тем, как Дэн смотрел на море. Лицо его было спокойным, широкое плечо почти закрывало от нее бескрайний морской простор. «Что же он видит там, за этим прекрасным пейзажем?» — думала она и не могла знать, что он глядит не на заходящее солнце и не на чаек, но лишь на дорогу. На ту дорогу, что привела его сюда, на ту, по которой он уйдет отсюда. Наконец Силвер повернулся к ней.
   — Я бродяга, скиталец, человек, случайно оторванный от моря и вечно принадлежащий ему, — сказал он с неожиданной вспышкой искренности. — А ты — девушка из добропорядочной семьи. — Он пожал плечами. Что еще сказать? Но он пристально смотрел на Ханну. У него были на нее свои планы, и он серьезно сомневался, что она сумеет их нарушить. Но он не любил темнить. Она должна была понимать, чего он добивается. И если, несмотря ни на что, она решится, да будет так. Совесть у него небольшая, так что не станет слишком его мучить.
   — Значит ли это, что я не могу принести тебе корзинку свежего хлеба и сыра? — весело спросила Ханна, ища спасения в шутке.
   Но Дэн пропустил шутку мимо ушей. Он взял ее лицо обеими руками и пристально вгляделся в него. Яркий, жгучий взгляд его глаз удерживал девушку не менее надежно, чем руки. Потом он кивнул, удовлетворившись тем, что увидел, и поцеловал ее.
   Она совершенно забылась. Рот его был горячим и пьянящим, а руки — сильными и нежными. Она прижалась к нему, но не смела обнять. Однако его прикосновения были слишком приятны, чтобы отталкивать его. Она хотела, чтобы этот поцелуй длился вечно. И он действительно показался бесконечным. Но Дэн не настолько потерял голову от немыслимой сладости ее губ, чтобы забыть о том, что не имеет на эту девушку никаких прав. И он отпустил Ханну.
   — Лети же домой, маленькая птичка, — проговорил он хриплым голосом. — Уже темнеет, не стоит одной гулять в темноте.
   — Но ведь ты со мной, — возразила Ханна.
   — Вот именно. Разве это обрадует твоего отца? — с горечью спросил Дэн.
   — Но почему же нет? — спросила она, пьянея от удовольствия и ужасаясь собственной храбрости, боясь, что он больше никогда не будет с нею так решителен.
   — Действительно, почему? У меня нет ни семьи, ни работы и вообще никаких рекомендаций, кроме моих собственных рук. Так разве любой отец не будет польщен тем, что я сопровождаю его дорогую дочку по темной улице?
   — Отец не судит о людях по их прошлому. Только по их планам на будущее.
   — Разве? — спросил Дэн. — А если речь идет о тебе? Глаза ее округлились, а щеки слегка порозовели.
   — Он не стал бы возражать, — очень тихо проговорила она.
   — А ты? — спросил он снова и усмехнулся, увидев, что она сумела ответить ему лишь жестом.
   Следующий поцелуй длился, пока Дэн не понял, что больше не может сдерживаться. Тогда он снова с усилием оторвался от нее.
   — Идем, я провожу тебя, — сказал он и, взяв девушку за руку, поцеловал ее пальцы. Затем повел ее по длинной дороге к дому.
   Когда они прощались у садовой калитки, пришлось напомнить, чтобы Ханна отдала ему корзинку.
   — Дома ты лучше ничего не говори, пока я не смогу сказать больше, — серьезно попросил он, — то есть до поры до времени. Прошу тебя об этом. Я должен сам. Мне это будет приятно, хорошо?
   Ханна кивнула. Он вырвал у нее еще один долгий поцелуй, после чего ласково подтолкнул к крыльцу.
   — Ну, пока, — сказал он и помахал рукой. Оглянувшись в последний раз, Ханна увидела, что Дэн скрылся в вечерней тьме.
   Он широко шагал, весьма довольный собой. Он не обещал ей ничего определенного. Лишь упомянул о чем-то, что должно случиться в будущем, в свое время. И если она поймала его на слове, значит, он поймал ее. Пусть даже та пора, о которой говорил Дэн, была дальше, чем другой берег моря, а время, когда он останется на берегу со своей единственной избранницей, невозможно было исчислить ни по одному из существующих календарей. Он ведь вообще никогда не утруждал себя арифметикой.
   Однако он страшно хотел ее. Все его знакомые женщины были проститутками. Эта же была порядочной девушкой, такой сладкой и уступчивой. С тех пор он просыпался по ночам не только от своих ночных кошмаров, но и от совсем иного волнения — вкус ее губ, вид ее длинных темных волос и ее улыбка прочно запечатлелись в его памяти. Кроме того, что Ханна имела привлекательную внешность, она была добросердечна и мила, а в его жизни этого так не хватало.
   Родившись в нищете, Силвер бежал на море, чтобы разбогатеть. Но вместо богатства нашел страдания. И однажды ночью, в ливерпульской таверне, напившись до бесчувствия, он принял решение навсегда сойти на берег. Однако, очнувшись, обнаружил себя на борту другого судна. Теперь он был на королевской службе, а королю плевать, жив ли ты или умер. Он много лет драил палубу, а потом сбежал к тем единственным морякам, которые внушали страх королевскому флоту. Так он стал пиратом…
   Теперь, идя по ночной дороге, он глубоко вдыхал аромат папоротников и каких-то ночных цветов, что росли на обочинах. Земля пахла слаще, чем море, но море — его дом. Он покинет эти края, как только представится подходящий случай. Но прежде чем уехать, он получит Ханну. У него было так мало удовольствий в жизни. Он полагал, что сейчас имеет на это право.
   По крайней мере он оставит ей приятные воспоминания и понимание того, что не всякий мужчина безобиден. Возможно, она постигнет ту простую истину, что нельзя ждать от судьбы больше, чем ты смеешь взять сам. Что ж, не такое уж плохое наследство. В конце концов, больше у него все равно ничего нет.
   Он подошел к порогу, и зеленая птица вспорхнула ему на плечо.
   — Дор-рогуша, дор-рогуша, — заворковала она. Дэн расхохотался и погладил шелковистые перышки.
   — Значит, ты любишь меня, птичка, а? Ох, ладно, почему и нет? Ведь это ты, радость моя, заставил меня очухаться, когда я сидел в песке. Именно твой ангельский голосок вернул меня к жизни. Значит, я твой навеки, так ведь? Преданность! Да ты у меня настоящий собственник, почище любой девчонки, да? И я готов поспорить, что ты в десять раз преданнее любой из них. Вот погоди-ка, сейчас угощу тебя печеньем, — пообещал он.