Страница:
Вряд ли все обращенные проповедниками катаров становились истинно верующими. Есть подозрения, что многие относились к своей новой вере не более серьезно, чем другие христиане того времени относились к своему католичеству. Но катарская ересь, безусловно, казалась привлекательной. Для рыцарей, дворян, купцов, лавочников и крестьян юга Франции она, похоже, представляла приемлемую альтернативу Риму – гибкость, терпимость, великодушие, честность, которые нелегко было сыскать среди официального духовенства.
В практическом плане это обещало спасение от вездесущего клира Рима, от наглости клириков и от злоупотреблений коррумпированной Церкви, чьи вымогательства становились все более нестерпимыми. Не подлежит сомнению, что Церковь в то время была чудовищно развращенной. В начале тринадцатого столетия папа говорил о своих собственных священниках, что они «хуже животных, валяющихся в собственных испражнениях». Как писал крупнейший средневековый немецкий поэт-лирик Вальтер фон дер Фогельвейде (ок. 1170 – ок. 1230):
Епископы того времени описывались современником как «ловцы денег, а не душ, имеющие тысячу уловок, как опустошить карманы бедняка». Папский легат в Германии жаловался, что находящееся в его юрисдикции духовенство предается роскоши и обжорству, не соблюдает постов, охотится, играет в азартные игры и занимается коммерцией. Возможности для коррупции были огромными, и мало кто из священников прилагал какие-либо серьезные усилия, чтобы удержаться от соблазна. Многие требовали платы даже за выполнение своих официальных обязанностей. Венчания и похороны могли проходить не раньше, чем выплачивались вперед деньги. В причастии отказывалось до получения пожертвования. Даже умирающего не причащали, пока не выколачивали из него нужную сумму. Право даровать индульгенции, освобождение от наказаний вследствие отпущения грехов, давало немалый дополнительный доход.
На юге Франции подобная коррупция особенно процветала. Имелись церкви, например, в которых мессы не служились более тридцати лет. Многие священники пренебрегали спасением душ своих прихожан и занимались коммерческой деятельностью или заправляли большими поместьями. Архиепископ Турский, известный гомосексуалист, бывший любовником своего предшественника, потребовал, чтобы вакантное место епископа Орлеана было отдано его же любовнику. Архиепископ Нарбонна так и не удосужился посетить город или свою епархию. Многие другие духовные лица пировали, заводили себе любовниц, путешествовали в пышных экипажах, имели при себе огромный штат челяди и вели жизнь под стать верхушке дворянства, в то время как вверенные их попечению души прозябали в страшном рабстве, нищете и грехах.
Потому едва ли удивительно, что существенная часть населения этих земель, далеких от какого-либо духовного благополучия, отвернулась от Рима и приняла воззрения катаров. Едва ли удивительно также, что Рим, столкнувшись с таким массовым вероотступничеством и заметным падением доходов, стал все больше тревожиться за свое положение. Такая тревога была не безосновательна. Существовала очень реальная перспектива замены вероучением катаров католицизма как господствующей религии на юге Франции, а отсюда оно могло легко распространиться и повсеместно. В ноябре 1207 года папа Иннокентий III написал королю Франции и целому ряду высокопоставленных французских вельмож, побуждая их подавить еретиков в своих владениях военной силой. Взамен им даровались конфискованное имущество и те же индульгенции, которые предназначались крестоносцам, участвовавшим в походе в Святую землю. Эти посулы, судя по всему, не возымели большого действия, особенно на юге. Граф Тулузский, к примеру, пообещал искоренить всех еретиков в своей вотчине, но и пальцем не пошевельнул, чтобы осуществить свое обещание. Посчитав его служение Церкви недостаточно ревностным, папский легат Пьер де Кастельно потребовал встречи с ним. Аудиенция быстро переросла в яростную ссору.
Пьер обвинил графа в поддержке катаров и без долгих рассуждений предал его анафеме. Граф, который, вероятно, сам был катаром, ответил со своей стороны, как и следовало ожидать, собственными угрозами.
Утром 14 января 1208 года, когда Пьер готовился переправиться через реку Рону, один из приближенных графа окликнул его и заколол насмерть. Папа был в ярости и незамедлительно издал буллу, обращенную ко всему дворянству Южной Франции, в которой обвинял графа в подстрекательстве к убийству и подтверждал его отлучение. Далее понтифик требовал, чтобы графа публично осудили во всех церквях, и давал всякому католику право преследовать его, равно как и конфисковать его земли. Но этим дело не закончилось. Папа также написал королю Франции с требованием начать «священную войну» для уничтожения еретиков-катаров, которые характеризовались как более страшное зло, чем мусульманские неверные. Все, кто примет участие в этой кампании, берутся под немедленную защиту папского престола. Они освобождаются от уплаты всех процентов по своим долгам. Они выходят из-под юрисдикции гражданских судов. Им даруется полное прощение за все их грехи и преступления, при условии, что они прослужат минимум сорок дней. Так папа Иннокентий III проповедовал то, что впоследствии стало известно как крестовый поход против альбигойцев. Это был первый крестовый поход, предпринимавшийся в христианской стране против других христиан (пусть и еретиков). В придачу к объявленным привилегиям он сулил, разумеется, и подразумевавшееся право грабить, мародерствовать, отнимать и присваивать имущество. И сверх этого он сулил и другие преимущества. Крестоносцу, обратившему свое оружие против катаров, не нужно было, к примеру, отправляться за море. Он был избавлен от трудностей и расходов, связанных с длительным путешествием. Он был избавлен также от тягот ведения боевых действий в условиях пустыни и тяжелого климата Среднего Востока. Если ситуация обернется неблагоприятным образом, он не останется отрезанным посреди чужой и враждебной страны. Напротив, он достаточно легко мог вернуть себе безопасность или даже раствориться среди местного населения.
В последних числах июня 1209 года на Роне собралось войско из пятнадцати-двадцати тысяч северных дворян, рыцарей, солдат, прислуги, авантюристов и маркитантов. Небогатый французский барон Симон де Монфор должен был выступать в качестве военного предводителя. Их духовным лидером был папский легат Арнольд Альмарик – фанатик, цистерцианец и в то время аббат Сито [4]. К 22 июля войско прибыло в стратегический город Безье, среди жителей которого было немало катаров. Во время последовавшего затем разграбления города Арнольда спросили, как отличить еретиков от праведных католиков. Папский легат ответил одной из самых позорных фраз в истории Церкви: «Бейте их всех, Господь своих узнает!» В устроенной крестоносцами резне погибло около 15 тысяч мужчин, женщин и детей. С торжеством, граничившим с экстатическим восторгом, Арнольд писал папе, что в расчет не принимались «ни возраст, ни пол, ни занимаемое положение».
Разграбление Безье повергло в ужас всю Южную Францию. Крестоносцы еще только пытались построиться в боевые порядки среди дымящихся развалин, когда прибыла делегация из Нарбонна, предлагавшая сдать всех катаров и иудеев (которые также стали к этому времени «законными мишенями») в своем городе, а также обеспечить армию провиантом и деньгами. Жители других городов и селений покидали свои дома, спасаясь бегством в горы и леса. Но крестоносцы имели не только намерение восстановить главенство Рима. Они также были настроены на полное уничтожение еретиков, равно как и на разграбление всего и всех. Посему кампания продолжилась. 15 августа, после непродолжительной осады, сдался Каркассон, и Симон де Монфор стал виконтом Каркассонским. По всему югу еретики десятками сжигались на кострах, а всякий, кто осмеливался выступать против, вздергивался на виселице. Тем не менее катары – поддерживаемые многими южными дворянами, которые пытались оказывать сопротивление опустошительным набегам, – отвечали на удары, и многие города и замки не один раз переходили из рук в руки. Масштабы кровопролития возрастали. В 1213 году король Арагона попытался встать на сторону катаров и южнофранцузских феодалов, однако его армия была разбита крестоносцами в сражении при Мюре, а сам он был убит. Осенью 1217 года крестоносцы обрушились на Тулузу, после чего последовала девятимесячная осада. 25 июня 1218 года Симон де Монфор встретил смерть у стен города, сраженный куском кирпичной кладки, которую выпустила из требюше одна из защитниц города. Со смертью де Монфора армия крестоносцев стала рассеиваться, и на разграбленную и истерзанную землю снизошел зыбкий и непрочный мир. Он длился недолго. В 1224 году был предпринят новый крестовый поход против юга, военным предводителем которого стал король Людовик VIII, а в роли религиозного вдохновителя выступал все тот же Арнольд Альмарик. Несмотря на смерть французского короля в 1226 году, кампания продолжалась до тех пор, пока в 1229 году весь Лангедок [5] не оказался под властью французской короны.
Дальнейшие восстания катаров против новой власти происходили в 1240 и 1242 годах. 16 марта 1244 года после длительной осады пал Монсегюр, самый важный из остававшихся оплотов катаров, и более 200 еретиков были сожжены на кострах у подножия горы, на которой стоял замок. Спустя одиннадцать лет, в 1255 году, пала последняя крепость катаров Керибюс. Только тогда наконец прекратилось организованное сопротивление катаров. К тому времени много уцелевших еретиков бежали в Каталонию и Ломбардию, где они создали новые общины. Даже на юге Франции следы катарской ереси исчезли не полностью. Многие еретики попросту смешались с местным населением и продолжали втайне исповедовать свои догматы и придерживаться своих обрядов. Они оставались активными в этих землях еще по крайней мере в течение полувека, а в течение двух первых десятилетий четырнадцатого столетия в районе селения Монтайю во французских Пиренеях возникла новая волна катарской ереси. К этому времени, однако, для подавления еретиков уже был создан не менее зловещий институт, чем любая армия крестоносцев.
ГЛАВА ВТОРАЯ
В практическом плане это обещало спасение от вездесущего клира Рима, от наглости клириков и от злоупотреблений коррумпированной Церкви, чьи вымогательства становились все более нестерпимыми. Не подлежит сомнению, что Церковь в то время была чудовищно развращенной. В начале тринадцатого столетия папа говорил о своих собственных священниках, что они «хуже животных, валяющихся в собственных испражнениях». Как писал крупнейший средневековый немецкий поэт-лирик Вальтер фон дер Фогельвейде (ок. 1170 – ок. 1230):
«О Господи, доколе Ты будешь почивать в своем сне?.. Поставленный Тобой охранять крадет богатство, которое Ты скопил. Твои наместники грабят здесь и убивают там. И за Твоими овцами присматривает волк».
Епископы того времени описывались современником как «ловцы денег, а не душ, имеющие тысячу уловок, как опустошить карманы бедняка». Папский легат в Германии жаловался, что находящееся в его юрисдикции духовенство предается роскоши и обжорству, не соблюдает постов, охотится, играет в азартные игры и занимается коммерцией. Возможности для коррупции были огромными, и мало кто из священников прилагал какие-либо серьезные усилия, чтобы удержаться от соблазна. Многие требовали платы даже за выполнение своих официальных обязанностей. Венчания и похороны могли проходить не раньше, чем выплачивались вперед деньги. В причастии отказывалось до получения пожертвования. Даже умирающего не причащали, пока не выколачивали из него нужную сумму. Право даровать индульгенции, освобождение от наказаний вследствие отпущения грехов, давало немалый дополнительный доход.
На юге Франции подобная коррупция особенно процветала. Имелись церкви, например, в которых мессы не служились более тридцати лет. Многие священники пренебрегали спасением душ своих прихожан и занимались коммерческой деятельностью или заправляли большими поместьями. Архиепископ Турский, известный гомосексуалист, бывший любовником своего предшественника, потребовал, чтобы вакантное место епископа Орлеана было отдано его же любовнику. Архиепископ Нарбонна так и не удосужился посетить город или свою епархию. Многие другие духовные лица пировали, заводили себе любовниц, путешествовали в пышных экипажах, имели при себе огромный штат челяди и вели жизнь под стать верхушке дворянства, в то время как вверенные их попечению души прозябали в страшном рабстве, нищете и грехах.
Потому едва ли удивительно, что существенная часть населения этих земель, далеких от какого-либо духовного благополучия, отвернулась от Рима и приняла воззрения катаров. Едва ли удивительно также, что Рим, столкнувшись с таким массовым вероотступничеством и заметным падением доходов, стал все больше тревожиться за свое положение. Такая тревога была не безосновательна. Существовала очень реальная перспектива замены вероучением катаров католицизма как господствующей религии на юге Франции, а отсюда оно могло легко распространиться и повсеместно. В ноябре 1207 года папа Иннокентий III написал королю Франции и целому ряду высокопоставленных французских вельмож, побуждая их подавить еретиков в своих владениях военной силой. Взамен им даровались конфискованное имущество и те же индульгенции, которые предназначались крестоносцам, участвовавшим в походе в Святую землю. Эти посулы, судя по всему, не возымели большого действия, особенно на юге. Граф Тулузский, к примеру, пообещал искоренить всех еретиков в своей вотчине, но и пальцем не пошевельнул, чтобы осуществить свое обещание. Посчитав его служение Церкви недостаточно ревностным, папский легат Пьер де Кастельно потребовал встречи с ним. Аудиенция быстро переросла в яростную ссору.
Пьер обвинил графа в поддержке катаров и без долгих рассуждений предал его анафеме. Граф, который, вероятно, сам был катаром, ответил со своей стороны, как и следовало ожидать, собственными угрозами.
Утром 14 января 1208 года, когда Пьер готовился переправиться через реку Рону, один из приближенных графа окликнул его и заколол насмерть. Папа был в ярости и незамедлительно издал буллу, обращенную ко всему дворянству Южной Франции, в которой обвинял графа в подстрекательстве к убийству и подтверждал его отлучение. Далее понтифик требовал, чтобы графа публично осудили во всех церквях, и давал всякому католику право преследовать его, равно как и конфисковать его земли. Но этим дело не закончилось. Папа также написал королю Франции с требованием начать «священную войну» для уничтожения еретиков-катаров, которые характеризовались как более страшное зло, чем мусульманские неверные. Все, кто примет участие в этой кампании, берутся под немедленную защиту папского престола. Они освобождаются от уплаты всех процентов по своим долгам. Они выходят из-под юрисдикции гражданских судов. Им даруется полное прощение за все их грехи и преступления, при условии, что они прослужат минимум сорок дней. Так папа Иннокентий III проповедовал то, что впоследствии стало известно как крестовый поход против альбигойцев. Это был первый крестовый поход, предпринимавшийся в христианской стране против других христиан (пусть и еретиков). В придачу к объявленным привилегиям он сулил, разумеется, и подразумевавшееся право грабить, мародерствовать, отнимать и присваивать имущество. И сверх этого он сулил и другие преимущества. Крестоносцу, обратившему свое оружие против катаров, не нужно было, к примеру, отправляться за море. Он был избавлен от трудностей и расходов, связанных с длительным путешествием. Он был избавлен также от тягот ведения боевых действий в условиях пустыни и тяжелого климата Среднего Востока. Если ситуация обернется неблагоприятным образом, он не останется отрезанным посреди чужой и враждебной страны. Напротив, он достаточно легко мог вернуть себе безопасность или даже раствориться среди местного населения.
В последних числах июня 1209 года на Роне собралось войско из пятнадцати-двадцати тысяч северных дворян, рыцарей, солдат, прислуги, авантюристов и маркитантов. Небогатый французский барон Симон де Монфор должен был выступать в качестве военного предводителя. Их духовным лидером был папский легат Арнольд Альмарик – фанатик, цистерцианец и в то время аббат Сито [4]. К 22 июля войско прибыло в стратегический город Безье, среди жителей которого было немало катаров. Во время последовавшего затем разграбления города Арнольда спросили, как отличить еретиков от праведных католиков. Папский легат ответил одной из самых позорных фраз в истории Церкви: «Бейте их всех, Господь своих узнает!» В устроенной крестоносцами резне погибло около 15 тысяч мужчин, женщин и детей. С торжеством, граничившим с экстатическим восторгом, Арнольд писал папе, что в расчет не принимались «ни возраст, ни пол, ни занимаемое положение».
Разграбление Безье повергло в ужас всю Южную Францию. Крестоносцы еще только пытались построиться в боевые порядки среди дымящихся развалин, когда прибыла делегация из Нарбонна, предлагавшая сдать всех катаров и иудеев (которые также стали к этому времени «законными мишенями») в своем городе, а также обеспечить армию провиантом и деньгами. Жители других городов и селений покидали свои дома, спасаясь бегством в горы и леса. Но крестоносцы имели не только намерение восстановить главенство Рима. Они также были настроены на полное уничтожение еретиков, равно как и на разграбление всего и всех. Посему кампания продолжилась. 15 августа, после непродолжительной осады, сдался Каркассон, и Симон де Монфор стал виконтом Каркассонским. По всему югу еретики десятками сжигались на кострах, а всякий, кто осмеливался выступать против, вздергивался на виселице. Тем не менее катары – поддерживаемые многими южными дворянами, которые пытались оказывать сопротивление опустошительным набегам, – отвечали на удары, и многие города и замки не один раз переходили из рук в руки. Масштабы кровопролития возрастали. В 1213 году король Арагона попытался встать на сторону катаров и южнофранцузских феодалов, однако его армия была разбита крестоносцами в сражении при Мюре, а сам он был убит. Осенью 1217 года крестоносцы обрушились на Тулузу, после чего последовала девятимесячная осада. 25 июня 1218 года Симон де Монфор встретил смерть у стен города, сраженный куском кирпичной кладки, которую выпустила из требюше одна из защитниц города. Со смертью де Монфора армия крестоносцев стала рассеиваться, и на разграбленную и истерзанную землю снизошел зыбкий и непрочный мир. Он длился недолго. В 1224 году был предпринят новый крестовый поход против юга, военным предводителем которого стал король Людовик VIII, а в роли религиозного вдохновителя выступал все тот же Арнольд Альмарик. Несмотря на смерть французского короля в 1226 году, кампания продолжалась до тех пор, пока в 1229 году весь Лангедок [5] не оказался под властью французской короны.
Дальнейшие восстания катаров против новой власти происходили в 1240 и 1242 годах. 16 марта 1244 года после длительной осады пал Монсегюр, самый важный из остававшихся оплотов катаров, и более 200 еретиков были сожжены на кострах у подножия горы, на которой стоял замок. Спустя одиннадцать лет, в 1255 году, пала последняя крепость катаров Керибюс. Только тогда наконец прекратилось организованное сопротивление катаров. К тому времени много уцелевших еретиков бежали в Каталонию и Ломбардию, где они создали новые общины. Даже на юге Франции следы катарской ереси исчезли не полностью. Многие еретики попросту смешались с местным населением и продолжали втайне исповедовать свои догматы и придерживаться своих обрядов. Они оставались активными в этих землях еще по крайней мере в течение полувека, а в течение двух первых десятилетий четырнадцатого столетия в районе селения Монтайю во французских Пиренеях возникла новая волна катарской ереси. К этому времени, однако, для подавления еретиков уже был создан не менее зловещий институт, чем любая армия крестоносцев.
ГЛАВА ВТОРАЯ
НАЧАЛО ИНКВИЗИЦИИ
В то же время, когда войска крестоносцев осаждали катарские крепости и города с проживающими в них катарами, произошло еще одно событие. Хотя оно и было внешне менее грандиозным, менее драматичным, менее эпичным, ему суждено было иметь даже большее значение для истории христианства, далеко выходящее за границы Южной Франции тринадцатого века. Его влиянию суждено было распространиться по всему христианскому миру, сформировать существенные стороны западной истории и культуры и докатиться до наших дней.
Летом 1206 года, спустя полтора года после того как впервые прозвучал призыв о крестовом походе против альбигойцев, епископ Осмы, что на северо-востоке Испании, возвращался через Южную Францию после своего визита в Рим. В путешествии его сопровождал некто Доминик Гусман, помощник настоятеля монастыря в Осме. Доминику, сыну знатного кастильца, было в ту пору около тридцати шести лет. Десять лет он учился в университете Валенсии и прославился своими ораторскими навыками и проповедническим даром. Тремя годами ранее, в 1203 году, он совершил свою первую поездку во Францию, и угроза, которой подвергала там устои Церкви катарская ересь, вызвала у него праведное возмущение.
Оно усилилось от его второй поездки. В Монпелье он вместе с епископом встретился с местными папскими легатами, которые только и говорили что о «заражающей» регион ереси. Дабы уничтожить заразу, Доминик и епископ замыслили амбициозный проект. Епископу, однако, суждено было умереть через год, и этот проект пришлось воплощать Доминику одному. Если уместно использовать в данном случае слово «честь», то ему суждено было удостоиться этой чести. Катары успешно вербовали себе сторонников по большей части с помощью странствующих проповедников, которые снискали уважение своей образованностью, красноречием и познаниями в теологии. Но они также снискали уважение своим поведением – своей очевидной бедностью и простотой, своей честностью и неподкупностью, своей ревностной приверженностью к тому аскетизму, который традиционно ассоциировался с самим Иисусом и его апостолами. Церковь не могла соперничать с ними в этих признанных «христианских» добродетелях. Верхушка церковной иерархии вела жизнь, которая своей пышностью, роскошью, сибаритством и бесстыдной расточительностью едва ли походила на какой-либо признанный библейский пример.
С другой стороны, местные священники, хотя и достаточно бедные, были вместе с тем ужасающе невежественными и необразованными, мало на что способными, кроме того, как наскоро служить мессу, и, конечно же, были неподготовленными для ведения теологических споров. Жизнь монахов по-прежнему ограничивалась пределами их монастырей, где они отдавали свое время преимущественно физическому труду, религиозным службам или молитвенному созерцанию. Те немногие из них, кто обладал какой-либо ученостью, не имели возможности передавать ее миру за пределами монастырских стен. Доминик принялся исправлять эту ситуацию и, как он полагал, бить катаров их же оружием.
Он организовал обширную сеть странствующих монахов, или братьев, – людей, которые не замыкались в стенах аббатства или монастыря, а бродили по дорогам и селениям округи. В отличие от церковных иерархов, братья Доминика расхаживали босиком и жили просто и скромно, тем самым являя пример строгости и аскетизма, требовавшихся от ранних христиан и которому следовали Отцы-основатели Церкви. Более того, странствующие монахи Доминика были образованными, искусными в ведении ученого спора, способными вовлечь катарских проповедников или кого угодно в «теологические состязания». Их одежда могла быть простой, а ноги босыми, но с собой они всегда носили книги.
В прошлом другие клирики выступали за ученость ради нее самой или сохранения и монополизации знания Римом. Доминик стал первым деятелем в истории Церкви, который отстаивал образованность и эрудицию в качестве неотъемлемого средства и инструмента проповедника.
Во время обряда канонизации, последовавшего за его смертью, у тех, кто знал его лично или наблюдал его в служении, были взяты и записаны показания. Из них складывается нечто вроде его портрета.
Доминик описывается как худощавый мужчина, который без устали молился по ночам и часто при этом плакал. Днем он устраивал публичные сборища, которые давали ему возможность проповедовать против катаров, и нередко разражался слезами во время проповеди. Он неутомимо предавался аскезе и умерщвлению плоти. Молясь, он нередко бичевал себя железной цепью, которую носил на ногах. Он не расставался с грубой власяницей, пестрящей заплатами. Он никогда не спал на постели, только на земле или на досках. В то же время он был не лишен особого рода тщеславия. Судя по всему, он ясно сознавал свой образ аскета и не удерживался от того, чтобы подкрепить его, прибегая к некоторым слишком человеческим, мало подобающим святому хитростям и уловкам.
Например, подходя к харчевне или постоялому двору, где он намеревался провести ночь, он сперва делал остановку у ближайшего источника или родника и вдосталь утолял жажду, в то время когда никто не видел. Оказавшись в заведении, он укреплял в глазах постояльцев свою репутацию человека, ведущего строгий и аскетичный образ жизни, почти не прикасаясь к воде. Еще в 1206 году – во время своей поездки через Францию с епископом Осмы и за два года до объявления крестового похода против альбигойцев – Доминик основал монастырь в Пруле. Среди папских легатов, с которыми ему довелось познакомиться, был Пьер де Кастельно, убийство которого в 1208 году спровоцировало крестовый поход. Речь, которую Доминик якобы произнес в Пруле вскоре после вспыхнувшей вражды, проливает некоторый свет на особенности его менталитета:
Мало сведений о том, какое именно участие принимал Доминик в кампании против катаров. Представляется очевидным, однако, что он двигался вместе с передовыми отрядами армии крестоносцев, действуя на основе полномочий, полученных от столь же фанатичного папского легата Арнольда Альмарика, аббата Сито, который отдал приказ об истреблении всего населения Безье, руководствуясь тем, что «Господь признает своих». Даже самые большие апологеты Доминика из числа его биографов признают, что от него часто требовалось выносить приговор подозреваемым в катарской ереси, возвращать их в лоно Церкви или – если это не удавалось сделать – предавать их огню. На его глазах сожгли огромное число еретиков, и, по-видимому, он довольно легко примирил свою совесть с их смертью.
Неудивительно, что Доминик сделался близким другом, доверенным лицом и советником безжалостного военного руководителя крестоносцев Симона де Монфора и сопровождал того в его кровавом походе. В течение какого-то времени в 1213 году, когда де Монфор квартировал в Каркассоне, Доминик служил помощником епископа города. Считается также, что он находился с армией в сражении при Мюре, где его проповеди помогли воодушевить солдат де Монфора на победу над королем Арагона. В 1214 году Симон де Монфор передал Доминику «доход» от по крайней мере одного только что взятого города. Доминик также крестил дочь Монфора и совершал обряд бракосочетания его старшего сына с внучкой французского короля.
К тому времени деятельность Доминика и его связь с Симоном де Монфором превратили его в нечто вроде знаменитости среди крестоносцев. Так, в 1214 году богатые католики – граждане Тулузы передали в дар три здания (одно из которых все еще стоит) ему и его ордену братьев-проповедников. Годом спустя он расстался со своим первоначальным намерением учредить свой орден в Каркассоне, видимо, из-за слишком недоброжелательной, даже откровенно враждебной критики. Вместо этого он переехал в Тулузу, и именно в этих пожалованных ему зданиях был создан орден доминиканцев, хотя пока и неофициально.
Позже в 1215 году Доминик отправился в Рим и присутствовал там на IV Латеранском соборе. На этом соборе папа Иннокентий III повторил настойчивые утверждения Доминика о необходимости теологических штудий в любом проповедовании веры. Папа также дал согласие на официальное учреждение ордена доминиканцев, но скончался прежде, чем это было осуществлено.
В декабре 1216 года доминиканцы были официально признаны новым понтификом Гонорием III. К 1217 году первые доминиканцы в Тулузе спровоцировали такую волну враждебности, что вынуждены были на время «исчезнуть». При этом они стали расселяться по обителям далеко за чертой своего города – например, в Париже, Болонье и различных местностях Испании. В орден теперь активно вербовали учителей, и были выпущены правила, касавшиеся обучения и бережного обращения с книгами. В каждой обители доминиканцев имелся свой собственный преподаватель, присутствие на занятиях которого было делом обязательным. В то же время доминиканцы вели некую деятельность, которая породила к ним такую ненависть со стороны граждан Каркассона, а затем Тулузы, – они шпионили, занимались доносами и сбором компрометирующих сведений. Занимаясь подобными делами, доминиканцы демонстрировали свою необходимость для Церкви. «Отряды» странствующих братьев, бродящих по дорогам округи, идеально подходили для сбора информации.
В 1221 году Доминик умер от лихорадки в Болонье. Ему было чуть больше пятидесяти, но казалось, что он полностью истощил свои силы неуемным фанатизмом. Начатое им дело, однако, быстро расширялось. На момент его смерти существовало уже около двадцати обителей доминиканцев во Франции и Испании. Члены ордена были известны не только проповедями, но и активным и ревностным штудированием теологии. К 1224 году по меньшей мере 120 доминиканцев изучали теологию в Париже. К 1227 году папа начал обращаться к ним за помощью в «делах веры». По специальному поручению понтифика они все чаще стали заниматься выискиванием и преследованием еретиков, и их усердие в таких делах делало их еще более незаменимыми для Церкви.
В 1234 году Доминик был официально канонизирован (как могло бы показаться сегодня, в неподобающей спешке). Возможно, мало найдется святых, чьи руки были бы настолько обагрены кровью. Ко времени, когда Доминик «пришел к своей награде» (что бы это ни значило), его орден исчислялся почти сотней монастырей. Доминиканцы устраивали свою деятельность с таким упором на дисциплину и послушание, который сегодня может ассоциироваться с некоторыми сектами и культами. Вступив в орден, человек «умирал» для родственников и мира. В одном случае, согласно агиографическим описаниям, знатная римская семья попыталась вызволить своего сына из когтей ордена. Юношу отправили в другой монастырь доминиканцев, подальше от Рима. Его семья последовала за ним. Когда он переправился через реку, на другом берегу появились его родственники. В этот момент река чудесным образом разлила свои воды, вздыбилась и стала непереходимой. Юноша остался доминиканцем.
В 1233 году один из друзей Доминика взошел на Престол святого Петра под именем папы Григория IX. Он-то и инициировал процесс, который год спустя завершился канонизацией Доминика. Одновременно, 20 апреля 1233 года, новый понтифик издал буллу, которая возлагала на доминиканцев особую задачу по уничтожению ереси. Обращаясь к своим епископам, папа писал:
Двумя днями позже папа адресовал вторую буллу непосредственно доминиканцам:
Далее папа объявлял об учреждении постоянного трибунала с монахами-доминиканцами в качестве его членов. Так фактически была создана инквизиция.
Механизм был запущен год спустя, в 1234 году, в Тулузе, где были назначены два официальных инквизитора. Любопытно отметить, что их деятельность, согласно папской булле, была первоначально направлена против духовных лиц – свидетельство того, что многие римские священники в действительности тайно сочувствовали катарам. Благодаря папскому эдикту инквизиторы-доминиканцы получали законные полномочия признавать виновными предполагаемых еретиков без какой бы то ни было возможности апелляции – и, таким образом, по сути дела, выносить без долгих разбирательств смертные приговоры. Сжигание еретиков было, конечно, делом не новым. Симон де Монфор и его армия охотно практиковали это с начала крестового похода против альбигойцев в 1209 году. Его действия, однако, были действиями жестокого военного командующего, каравшего по своей собственной инициативе, насаждавшего свой вариант военного суда на завоеванной территории и поступавшего со своими врагами так, как он считал нужным. Теперь же, с папского благословения, механизм массового истребления инакомыслящих был поставлен на официальную законную основу, с формальной санкцией и мандатом, исходящими напрямую от самой высокой власти в католическом мире. Неизбежно, если учесть природу и масштаб затронутого при этом административного аппарата, возникали помехи. Многие клирики завидовали неожиданному могуществу доминиканцев и вместе с тем выказывали некоторую долю сочувствия к катарам, если и не с теологических, то с гуманистических позиций. Неудивительно также, что возникало смешение властных полномочий между инквизиторами и местными епископами. Папа утверждал, что облегчит бремя епископов. На практике же он обходным путем отбирал у них некоторую часть их церковных полномочий, что породило разного рода разногласия, подчас даже открытое негодование. Некоторые епископы настаивали, чтобы требовалось их участие в деле, прежде чем могли осудить еретика. Другие высказывали притязание на право изменять приговор. Иные требовали себе инквизиторских полномочий. В ходе тринадцатого столетия ревности и антагонизму между инквизиторами и епископами суждено было порой принимать острую форму. В теории инквизиционным трибуналам полагалось быть простым дополнением к епископальному трибуналу. На деле же власть епископов постепенно подрывалась. В 1248 году Собор был вынужден угрожать епископам недопущением их в их собственные церкви, если они не будут соглашаться с приговорами, выносимыми инквизицией. В 1257 году папа Александр IV сделал инквизицию независимой, устранив необходимость для нее консультироваться с епископами.
Летом 1206 года, спустя полтора года после того как впервые прозвучал призыв о крестовом походе против альбигойцев, епископ Осмы, что на северо-востоке Испании, возвращался через Южную Францию после своего визита в Рим. В путешествии его сопровождал некто Доминик Гусман, помощник настоятеля монастыря в Осме. Доминику, сыну знатного кастильца, было в ту пору около тридцати шести лет. Десять лет он учился в университете Валенсии и прославился своими ораторскими навыками и проповедническим даром. Тремя годами ранее, в 1203 году, он совершил свою первую поездку во Францию, и угроза, которой подвергала там устои Церкви катарская ересь, вызвала у него праведное возмущение.
Оно усилилось от его второй поездки. В Монпелье он вместе с епископом встретился с местными папскими легатами, которые только и говорили что о «заражающей» регион ереси. Дабы уничтожить заразу, Доминик и епископ замыслили амбициозный проект. Епископу, однако, суждено было умереть через год, и этот проект пришлось воплощать Доминику одному. Если уместно использовать в данном случае слово «честь», то ему суждено было удостоиться этой чести. Катары успешно вербовали себе сторонников по большей части с помощью странствующих проповедников, которые снискали уважение своей образованностью, красноречием и познаниями в теологии. Но они также снискали уважение своим поведением – своей очевидной бедностью и простотой, своей честностью и неподкупностью, своей ревностной приверженностью к тому аскетизму, который традиционно ассоциировался с самим Иисусом и его апостолами. Церковь не могла соперничать с ними в этих признанных «христианских» добродетелях. Верхушка церковной иерархии вела жизнь, которая своей пышностью, роскошью, сибаритством и бесстыдной расточительностью едва ли походила на какой-либо признанный библейский пример.
С другой стороны, местные священники, хотя и достаточно бедные, были вместе с тем ужасающе невежественными и необразованными, мало на что способными, кроме того, как наскоро служить мессу, и, конечно же, были неподготовленными для ведения теологических споров. Жизнь монахов по-прежнему ограничивалась пределами их монастырей, где они отдавали свое время преимущественно физическому труду, религиозным службам или молитвенному созерцанию. Те немногие из них, кто обладал какой-либо ученостью, не имели возможности передавать ее миру за пределами монастырских стен. Доминик принялся исправлять эту ситуацию и, как он полагал, бить катаров их же оружием.
Он организовал обширную сеть странствующих монахов, или братьев, – людей, которые не замыкались в стенах аббатства или монастыря, а бродили по дорогам и селениям округи. В отличие от церковных иерархов, братья Доминика расхаживали босиком и жили просто и скромно, тем самым являя пример строгости и аскетизма, требовавшихся от ранних христиан и которому следовали Отцы-основатели Церкви. Более того, странствующие монахи Доминика были образованными, искусными в ведении ученого спора, способными вовлечь катарских проповедников или кого угодно в «теологические состязания». Их одежда могла быть простой, а ноги босыми, но с собой они всегда носили книги.
В прошлом другие клирики выступали за ученость ради нее самой или сохранения и монополизации знания Римом. Доминик стал первым деятелем в истории Церкви, который отстаивал образованность и эрудицию в качестве неотъемлемого средства и инструмента проповедника.
Во время обряда канонизации, последовавшего за его смертью, у тех, кто знал его лично или наблюдал его в служении, были взяты и записаны показания. Из них складывается нечто вроде его портрета.
Доминик описывается как худощавый мужчина, который без устали молился по ночам и часто при этом плакал. Днем он устраивал публичные сборища, которые давали ему возможность проповедовать против катаров, и нередко разражался слезами во время проповеди. Он неутомимо предавался аскезе и умерщвлению плоти. Молясь, он нередко бичевал себя железной цепью, которую носил на ногах. Он не расставался с грубой власяницей, пестрящей заплатами. Он никогда не спал на постели, только на земле или на досках. В то же время он был не лишен особого рода тщеславия. Судя по всему, он ясно сознавал свой образ аскета и не удерживался от того, чтобы подкрепить его, прибегая к некоторым слишком человеческим, мало подобающим святому хитростям и уловкам.
Например, подходя к харчевне или постоялому двору, где он намеревался провести ночь, он сперва делал остановку у ближайшего источника или родника и вдосталь утолял жажду, в то время когда никто не видел. Оказавшись в заведении, он укреплял в глазах постояльцев свою репутацию человека, ведущего строгий и аскетичный образ жизни, почти не прикасаясь к воде. Еще в 1206 году – во время своей поездки через Францию с епископом Осмы и за два года до объявления крестового похода против альбигойцев – Доминик основал монастырь в Пруле. Среди папских легатов, с которыми ему довелось познакомиться, был Пьер де Кастельно, убийство которого в 1208 году спровоцировало крестовый поход. Речь, которую Доминик якобы произнес в Пруле вскоре после вспыхнувшей вражды, проливает некоторый свет на особенности его менталитета:
«Уже многие годы я пою вам сладостные слова, проповедуя, увещевая, плача. Но, как говорят в моей стране, там, где не действует ласка, подействует таска. Теперь мы призовем на вас воинов и прелатов, которые, увы, соберутся вместе против этой страны… и заставят многих людей умереть от меча, превратят в руины ваши башни, опрокинут и разрушат ваши стены и обратят всех вас в рабов… Сила дубинки восторжествует там, где ничего не смогли поделать ласковые слова».
Мало сведений о том, какое именно участие принимал Доминик в кампании против катаров. Представляется очевидным, однако, что он двигался вместе с передовыми отрядами армии крестоносцев, действуя на основе полномочий, полученных от столь же фанатичного папского легата Арнольда Альмарика, аббата Сито, который отдал приказ об истреблении всего населения Безье, руководствуясь тем, что «Господь признает своих». Даже самые большие апологеты Доминика из числа его биографов признают, что от него часто требовалось выносить приговор подозреваемым в катарской ереси, возвращать их в лоно Церкви или – если это не удавалось сделать – предавать их огню. На его глазах сожгли огромное число еретиков, и, по-видимому, он довольно легко примирил свою совесть с их смертью.
Неудивительно, что Доминик сделался близким другом, доверенным лицом и советником безжалостного военного руководителя крестоносцев Симона де Монфора и сопровождал того в его кровавом походе. В течение какого-то времени в 1213 году, когда де Монфор квартировал в Каркассоне, Доминик служил помощником епископа города. Считается также, что он находился с армией в сражении при Мюре, где его проповеди помогли воодушевить солдат де Монфора на победу над королем Арагона. В 1214 году Симон де Монфор передал Доминику «доход» от по крайней мере одного только что взятого города. Доминик также крестил дочь Монфора и совершал обряд бракосочетания его старшего сына с внучкой французского короля.
К тому времени деятельность Доминика и его связь с Симоном де Монфором превратили его в нечто вроде знаменитости среди крестоносцев. Так, в 1214 году богатые католики – граждане Тулузы передали в дар три здания (одно из которых все еще стоит) ему и его ордену братьев-проповедников. Годом спустя он расстался со своим первоначальным намерением учредить свой орден в Каркассоне, видимо, из-за слишком недоброжелательной, даже откровенно враждебной критики. Вместо этого он переехал в Тулузу, и именно в этих пожалованных ему зданиях был создан орден доминиканцев, хотя пока и неофициально.
Позже в 1215 году Доминик отправился в Рим и присутствовал там на IV Латеранском соборе. На этом соборе папа Иннокентий III повторил настойчивые утверждения Доминика о необходимости теологических штудий в любом проповедовании веры. Папа также дал согласие на официальное учреждение ордена доминиканцев, но скончался прежде, чем это было осуществлено.
В декабре 1216 года доминиканцы были официально признаны новым понтификом Гонорием III. К 1217 году первые доминиканцы в Тулузе спровоцировали такую волну враждебности, что вынуждены были на время «исчезнуть». При этом они стали расселяться по обителям далеко за чертой своего города – например, в Париже, Болонье и различных местностях Испании. В орден теперь активно вербовали учителей, и были выпущены правила, касавшиеся обучения и бережного обращения с книгами. В каждой обители доминиканцев имелся свой собственный преподаватель, присутствие на занятиях которого было делом обязательным. В то же время доминиканцы вели некую деятельность, которая породила к ним такую ненависть со стороны граждан Каркассона, а затем Тулузы, – они шпионили, занимались доносами и сбором компрометирующих сведений. Занимаясь подобными делами, доминиканцы демонстрировали свою необходимость для Церкви. «Отряды» странствующих братьев, бродящих по дорогам округи, идеально подходили для сбора информации.
В 1221 году Доминик умер от лихорадки в Болонье. Ему было чуть больше пятидесяти, но казалось, что он полностью истощил свои силы неуемным фанатизмом. Начатое им дело, однако, быстро расширялось. На момент его смерти существовало уже около двадцати обителей доминиканцев во Франции и Испании. Члены ордена были известны не только проповедями, но и активным и ревностным штудированием теологии. К 1224 году по меньшей мере 120 доминиканцев изучали теологию в Париже. К 1227 году папа начал обращаться к ним за помощью в «делах веры». По специальному поручению понтифика они все чаще стали заниматься выискиванием и преследованием еретиков, и их усердие в таких делах делало их еще более незаменимыми для Церкви.
В 1234 году Доминик был официально канонизирован (как могло бы показаться сегодня, в неподобающей спешке). Возможно, мало найдется святых, чьи руки были бы настолько обагрены кровью. Ко времени, когда Доминик «пришел к своей награде» (что бы это ни значило), его орден исчислялся почти сотней монастырей. Доминиканцы устраивали свою деятельность с таким упором на дисциплину и послушание, который сегодня может ассоциироваться с некоторыми сектами и культами. Вступив в орден, человек «умирал» для родственников и мира. В одном случае, согласно агиографическим описаниям, знатная римская семья попыталась вызволить своего сына из когтей ордена. Юношу отправили в другой монастырь доминиканцев, подальше от Рима. Его семья последовала за ним. Когда он переправился через реку, на другом берегу появились его родственники. В этот момент река чудесным образом разлила свои воды, вздыбилась и стала непереходимой. Юноша остался доминиканцем.
Искоренение ереси
В 1233 году один из друзей Доминика взошел на Престол святого Петра под именем папы Григория IX. Он-то и инициировал процесс, который год спустя завершился канонизацией Доминика. Одновременно, 20 апреля 1233 года, новый понтифик издал буллу, которая возлагала на доминиканцев особую задачу по уничтожению ереси. Обращаясь к своим епископам, папа писал:
«Видя, что вы поглощены вихрем забот и с трудом можете дышать под гнетом тяготящих вас тревог, мы находим полезным облегчить ваше бремя, чтобы вы могли легко переносить его. Поэтому мы решили послать братьев-проповедников против еретиков Франции и прилегающих провинций и умоляем и призываем вас, приказываем вам… принять их дружески… и оказывать им в том помощь, дабы они могли хорошо исполнять свою службу».
Двумя днями позже папа адресовал вторую буллу непосредственно доминиканцам:
«Поэтому вам… дается власть… навсегда лишать духовных лиц их бенефиций и преследовать их и всех других судом, безапелляционно, призывая на помощь светскую власть, если в том встретится надобность».
Далее папа объявлял об учреждении постоянного трибунала с монахами-доминиканцами в качестве его членов. Так фактически была создана инквизиция.
Механизм был запущен год спустя, в 1234 году, в Тулузе, где были назначены два официальных инквизитора. Любопытно отметить, что их деятельность, согласно папской булле, была первоначально направлена против духовных лиц – свидетельство того, что многие римские священники в действительности тайно сочувствовали катарам. Благодаря папскому эдикту инквизиторы-доминиканцы получали законные полномочия признавать виновными предполагаемых еретиков без какой бы то ни было возможности апелляции – и, таким образом, по сути дела, выносить без долгих разбирательств смертные приговоры. Сжигание еретиков было, конечно, делом не новым. Симон де Монфор и его армия охотно практиковали это с начала крестового похода против альбигойцев в 1209 году. Его действия, однако, были действиями жестокого военного командующего, каравшего по своей собственной инициативе, насаждавшего свой вариант военного суда на завоеванной территории и поступавшего со своими врагами так, как он считал нужным. Теперь же, с папского благословения, механизм массового истребления инакомыслящих был поставлен на официальную законную основу, с формальной санкцией и мандатом, исходящими напрямую от самой высокой власти в католическом мире. Неизбежно, если учесть природу и масштаб затронутого при этом административного аппарата, возникали помехи. Многие клирики завидовали неожиданному могуществу доминиканцев и вместе с тем выказывали некоторую долю сочувствия к катарам, если и не с теологических, то с гуманистических позиций. Неудивительно также, что возникало смешение властных полномочий между инквизиторами и местными епископами. Папа утверждал, что облегчит бремя епископов. На практике же он обходным путем отбирал у них некоторую часть их церковных полномочий, что породило разного рода разногласия, подчас даже открытое негодование. Некоторые епископы настаивали, чтобы требовалось их участие в деле, прежде чем могли осудить еретика. Другие высказывали притязание на право изменять приговор. Иные требовали себе инквизиторских полномочий. В ходе тринадцатого столетия ревности и антагонизму между инквизиторами и епископами суждено было порой принимать острую форму. В теории инквизиционным трибуналам полагалось быть простым дополнением к епископальному трибуналу. На деле же власть епископов постепенно подрывалась. В 1248 году Собор был вынужден угрожать епископам недопущением их в их собственные церкви, если они не будут соглашаться с приговорами, выносимыми инквизицией. В 1257 году папа Александр IV сделал инквизицию независимой, устранив необходимость для нее консультироваться с епископами.