Страница:
— Наверное… должна была слышать… — вообще-то я никогда не смотрела марсианские новости с тех пор, как умерла мать — если не считать нескольких дней после огненного погребения Сэнда Винсента.
— Это оказалась могила. Захоронения находили и раньше, но это были урны с прахом. А здесь — здесь оказался саркофаг. Как у земных египтян или плутонидов… вы понимаете, о чем я, мисс Холланд?
— Да.
— Черт побери! — воскликнул человек с собачьими ушами, потом взглянул на алтарь и поспешно извинился: — Прости меня, Господи. Мисс Холланд, сегодня музей уже закрыт, но я виноват перед вами — ведь я напугал вас до полусмерти. Так что если вы хотите посмотреть…
Я хотела отказаться.
— Да, — сказала я. — Мне действительно хотелось бы взглянуть.
— Тогда лучше будет, если вы снимете ваши очки, — просиял он. — Освещение внизу обеспечивает генератор, а он сейчас работает на половинной мощности.
Я сняла очки, и вечернее солнце обрушилось на меня сквозь витражи церкви.
— Как странно, — сказал органист, пока я шла за ним мимо ангелов в комнату за алтарем. — Последний человек, который интересовался экспозицией до вас… у вас случайно нет брата, мисс Холланд?
— Нет.
— Странно, — повторил он. Мы прошли рядом с ангелом, и я увидела тонкие стержни, вделанные в его челюсть. — Это был высокий мужчина, и, я бы сказал, было в нем нечто пиратское. Конечно, он значительно более массивного сложения, чем вы, и брюнет, но, знаете, такое удивительное сходство…
Он говорит о Джейсе? Неужели мы с Джейсом похожи? Нет, не хочу думать о нем, только не сейчас — ни о нем, ни о Касси, ни о чем. Они ровняли площадку, когда начинали строительство этих непонятных куполов, обнаружили лаз, в который я когда-то забралась, и выпотрошили его. Но что бы они ни отыскали там, одну вещь они точно не нашли — ту, что бьется сейчас у меня на груди, как второе багряное сердце.
Мы пришли в каморку органиста. Отсюда вела дверь в ризницу, а вниз, под пол, уходил эскалатор, который сейчас был отключен. Табличка на стене утверждала: «Копии останков».
— Не слишком ли гнусное издевательство над словами? — сказал мой провожатый, кивнув на табличку. Он жестом пригласил меня встать на эскалатор и включил его на спуск, не переставая рассказывать: — Раньше там была ризница. Когда откопали саркофаг, было решено, что это самое надежное место для его хранения во всем Восточном. Или, скорее, самое надежное место из тех, чьи хозяева согласились взять на себя ответственность. Потом, когда подлинники улетели на Землю, в хранилища Федерации, сюда прислали копии. Здесь они и остались. Разумеется, на них претендовал Арес, но мы отстояли свои права. Знаете, я думаю — хорошо, что мы продержались все это время. Мы были хранителями подлинных находок и заставили Федерацию изготовить эти несчастные копии…
Должно быть, Касси побывала здесь, но это было год назад. Что она видела — оригиналы или копии? Копии могут быть столь совершенны, что совсем не отличаются от подлинника. И все же, если бы кулон, что сейчас висит у меня на шее, лежал в хранилище на Земле, а у меня на груди пульсировала бы копия — что бы это изменило?
Как и предупреждал меня смотритель, в бывшей ризнице, ныне музее, царил полумрак. После солнечного ливня из церковных витражей мне было приятно очутиться в скудно освещенном подвале. Вдоль стен стояли экспозиционные модули из тех, что используются во всех музеях — они позволяют хранить экспонаты в неприкосновенности и в то же время дают возможность осмотреть их со всех сторон.
— Тут очень темно, — сказал провожатый. — Но модули, конечно, подсвечиваются. Вот, смотрите, — мы подошли к первому из них, и он тут же засиял — неярко, словно заря.
Плита, которая когда-то преградила мне путь. Гладкая, как шелк, и почти лишенная примет, за исключением того, что там, Сабелла, была трещина, которую ты никогда прежде не видела своими глазами, ты нашла ее ощупью. Трещина, в которой, словно горный хрусталь, лежала твоя судьба.
— Видите крошечную ложбинку вон там? — услужливо пояснял смотритель. — Никто так и не догадался, для чего она могла предназначаться. Чтобы разрезать такую плиту, требуется мощный лазер, не меньше. Взгляните, далее объект представлен в разрезе.
Осветился следующий модуль. Саркофаг, расколотый, будто грецкий орех.
Сердце бешено заколотилось. Просто невозможно остаться в живых, если сердце бьется так часто.
— А вот здесь мы будто попадаем внутрь…
Включилась подсветка третьего модуля. Да, вот оно. Чем бы оно ни было. Это было похоже на пучки желтых струн и серой проволоки. А потом я поняла, что передо мной череп — совсем как человеческий, совершенно обычный и вполне мертвый.
— Здесь перед нами марсианин, — провозгласил смотритель. — Точнее, новомарсианин. Не прах, но кости. Теперь взгляните на одеяния, в которые было задрапировано тело покойного, — он устремился к следующему модулю.
Кости истлели, но саван — нет. Это был кусок ткани, больше всего похожей на очень хороший искусственный шелк и лишь самую малость потускневшей от времени. Рисунок или, возможно, вышивка на ней была четкой, как фотография: мужчина склонился, чтобы испить из чаши, которую подавала ему женщина. Оба были обнаженные, безволосые, но очень красивые. Рядом с первой была изображена еще одна пара — или, скорее, те же самые мужчина и женщина, как рисуют в комиксах, развивая сюжет. Женщина целовала мужчину в шею. Оба рисунка выглядели очень мирно и невинно, если не считать капли кулона на шее у женщины. На первом рисунке капля была бесцветной, как белый бриллиант, на втором — красной.
— Боюсь, теория здесь несколько хромает, — произнес смотритель. — Вам интересно? Одно время шли жаркие споры, стоит ли хранить подобные экспонаты в подвале церкви, если теория верна. Однако, бесспорно, лучшее место для зла — прямо под оком у Господа. Если, конечно, это и вправду зло.
— Было бы интересно послушать.
— Ну, прежде всего, сюжет этих изображений не содержит ничего особенного — исполнение супружеского долга, семейный быт. Потом за дело взялись специалисты по визуальной семантике. Идея состояла в том, что поскольку нам показаны два достаточно специфических действия, между ними должна быть определенная взаимосвязь. На первом рисунке женщина подносит мужчине чашу, и он пьет. На втором он дает напиться женщине, — смотритель умолк и с опаской покосился на меня. После того, как я сорвалась, услышав ангела, он боялся моей излишне нервной реакции на его слова. — Я имею в виду, что она пьет кровь из его сонной артерии. Следовательно, если теоретики не ошибаются, мы имеем дело с вампиризмом. Скорее всего, в этом нет ничего сверхъестественного, возможно, это просто ритуал. Мы так мало знаем о новомарсианах… — и он ударился в рассуждения, как еще можно трактовать изображение на саване.
Я стояла и вызывала в памяти тот приезд Касси в гости к матери. Тетушка вообще не обращала на меня никакого внимания — пока не перечитала материнские письма с недоговорками и намеками. Мама, наверное, ты видела камень и рассказала о нем своей сестре. Я знаю, ты видела его, и когда он был чист и прозрачен, и когда бывал кровавым. И этого хватило, чтобы Касси уловила связь между копиями в церковном подвале, которые, как она считала, показал ей сам Господь — и мною…
— Но суеверие подобно вину — от пристрастия к нему очень трудно избавиться, — тем временем говорил мой гид. — Худшие времена для нашей экспозиции наступили, когда строительный робот извлек из-под земли кости.
Я кое-что поняла про этого человека. Невзирая на то, что он волновался за меня, причем вполне искренне, он все же привел меня сюда, вниз, потому что после случая с ангелом был уверен, что моя реакция на его экскурс будет крайне эмоциональной, возможно, даже истеричной. Много месяцев у него не было посетителей, перед которыми он мог бы потешить самолюбие, и когда я закричала в церкви, где-то в глубине темной стороны его души нарисовалась картина, как я еще немного повизжу среди экспонатов. А я вот не стала. И теперь он ждал. Пора было хоть что-нибудь сказать.
— Вы хотите сказать, что были найдены и другие захоронения?
— В некотором смысле. На самом деле я имел в виду, что за пределами собственно могилы, в подземном тоннеле, были обнаружены человеческие кости.
Наверное, я ослышалась. Такого не могло быть.
— Человеческие?
— О да. И эта загадка вызвала множество глупейших пересудов со стороны противников того, что мы храним здесь артефакты захоронения. Я помню одну леди, которая приехала сюда аж из самого Ареса, чтобы высказаться. У нее еще была такая громкая фамилия… что-то вроде Куперман…
— Коберман, — машинально поправила я, не успев прикусить язык.
— Точно! По-моему, именно так ее и звали. А откуда вы знаете?
— Коберман — весьма известное в Аресе имя. Очень богатое семейство бизнесменов.
— Могу поверить. Так вот, эта леди очень много говорила о Боге и о том, в каком долгу она перед Ним. Она, не побоюсь этого слова, пугала меня. Но оказалось, что все ее возражения против музея совершенно беспочвенны, она даже не знала о человеческих останках. И тогда Пеннингтон, тогдашний смотритель, проболтался ей о них. Леди побледнела как смерть. Это был первый случай, когда женщина потеряла сознание в нашей церкви — вы едва не стали второй. А когда она пришла в себя, то, представьте, заявила, что у нее было видение. Я люблю Господа своего, мисс Холланд, но все эти озарения, подобные удару молнии…
Я ничего не чувствовала. Нет, не совсем так. Я ощущала холодное лезвие у своего горла — легкое, как крыло бабочки. Я не могла подтолкнуть его, но этого и не требовалось.
— Дело в том, — продолжал свой рассказ смотритель, — что кости, которые извлек на свет строительный робот, принадлежали совершенно здоровой девочке, примерно одиннадцати лет от роду, только-только вступившей в пору созревания. Причина смерти осталась неясна, но я думаю, что она забралась в тот лаз, играя, а в воздухе, наверное, было что-то не то, и ребенок задохнулся. Но для суеверов такое объяснение не подходит. Кто-то заманил ее и убил там, говорят они. Ну кто в здравом уме согласится, что склеп может заманить и убить девочку?
Мне было холодно. Господи, как холодно! Я замерзла до костей, до корней волос, до кончиков пальцев, даже слезы замерзли. Холодно, холодно, холодно…
— И кто же это был?
— Девочка, которой принадлежали кости? Видите ли, признаю, что это прозвучит забавно. Смерть наступила примерно за одиннадцать лет до того, как были найдены останки. Несмотря на то, что некоторые фрагменты разрушились под воздействием марсианской почвы, нам удалось точно установить год смерти. Но вся проблема в том, что в тот год у нас в Восточном не было зафиксировано ни одного случая, чтобы ребенок пропал без вести. Обычно в подобных ситуациях останки идентифицируют по зубам. У покойной были прелестные маленькие зубки, в основном безупречные и здоровые, но над одним из коренных все же поработал врач. Подняли все записи стоматологов за соответствующий год, и единственным ребенком, которому, согласно документам, лечили тот же зуб, оказалась девочка по имени…
Нет. Нет. Не надо!
— …Сабелла Кэй.
Он произнес — Ки. Может быть, это значит, что все в порядке. Возможно… это не… это не может…
— Но эта Сабелла Ки… Сабелла — прелестное имя, не правда ли? Так вот, она вовсе не пропадала без вести. На самом деле они с матерью уехали из нашего городка примерно три года спустя после предположительной даты смерти девочки, и теперь живут где-то в округе Брейда. Мы правда, не пытались узнать их точное местожительство. Но все равно думаю, что слухи уже разошлись.
Нет. Нет.
Этот человек — безумец. Он наговорил все это Касси. И Касси решила… ничего удивительного, что Касси подумала…
Это я забралась в подземный ход. Язабралась туда, и яже вылезла обратно. Я, Сабелла. Сабелла. Ах, мамочка, почему сейчас тебя нет рядом со мной, чтобы сказать этому человеку, что он сошел с ума, а я — твоя дочь, которую ты ударила по щеке, которую ты любила, и которая свела тебя в могилу…
Смотритель еще что-то говорил о костях и пропавшем ребенке. Оставался еще один экспозиционный модуль, но я больше не желала находиться здесь. Теперь я знала, что услышала Касси, что заставило ее ненавидеть и бояться меня — и это была ложь.
Однако я, как всегда, должна заметать следы, где только могу. Волчьи следы.
— Было очень любезно с вашей стороны…
— Но вы еще не осмотрели последний экспонат!
— Я очень-очень извиняюсь. Вы даже не представляете, как я опаздываю!
Вспыхнула подсветка последнего модуля, но я уже стояла на эскалаторе.
«Вылезай! — кричала мне мать. — Бел, вылезай оттуда, это же просто грязная нора! Ты слышишь меня, Бел?»
Но это был всего лишь сон, который привиделся мне по дороге в Арес. Сэнд тогда разбудил меня и сказал, что все хорошо. В тот день матери не было со мной.
Но я же помню. Помню.
Мне было одиннадцать лет от роду, мой отец девять лет как погиб. Я жила в Восточном, и ко мне впервые пришла женская кровь. Я чувствовала себя очень несчастной, ушла бродить за поселком, нашла тоннель, ведущий в каменоломню, который, может быть, символизировал влагалище, и…
И когда я вернулась в Восточное прошлой ночью, оказалось, что моего дома больше нет. Словно кто-то стер мое прошлое тряпкой, словно у меня вообще не было прошлого — так, одни лишь слова… Мне вдруг показалось, что и вся моя память — не более чем подделка, сфабрикованная сознанием.
И все же я помню…
Все, что произошло с тех пор, как я выбралась из тоннеля — четко, ясно, в красках, до боли, со всеми нюансами и оттенками. А все, что было до того… Да, тоже помню, но воспоминания кажутся вылинявшими, словно их слепили из папье-маше…
Я знаю, что мой отец погиб, знаю, где я жила и где пошла в школу. Могу вспомнить, как выглядела та или иная комната, то или иное дерево. Помню цвет платья своей куклы и цвет волос матери — они поседели после смерти отца, и она стала красить их, но оттенок был уже другой. Помню свои оценки в школе и то, как у меня начали резаться постоянные зубы, один из которых, может быть, пришлось лечить у стоматолога. И, может быть, я лазила по деревьям и любила лимонное мороженое…
Но знания эти были как заученные, словно исторические даты в школьную пору. Я помнила, но словно… из вторых рук.
За стенами церкви догорал день — солнцу оставалось светить еще полчаса, и медно-розовые лучи ласкали стены по ту сторону церковной ограды.
Все вокруг меня как будто кружилось в вихре, воздух был полон каких-то точек, деревья казались умирающими. Мир рушился, рассыпался в прах, возвращаясь к первозданному хаосу. Для меня в этом мире больше не было никакого критерия, ничего, на что можно опереться. Даже тело мое предало меня — тело Сабеллы оказалось не принадлежащим ей.
Но нет — в океане хаоса осталась единственная мрачная твердь, последний неподвижный маяк посреди всемирного потопа.
Мститель, темный ангел. Через улицу от церкви был бар, и он стоял у его дверей. Все это время он маячил за моим правым плечом, шел по следу твари, которая, он знал, не была человеком — даже получеловеком, как ей самой казалось, тварь не была. В рассыпающемся мире только мститель остался невредимым, но лишь потому, что он был моей смертью, как я всегда и думала.
Он видел, как я вышла из церкви, но не тронулся с места. Он ждал, когда я сама подойду и опущу голову под меч.
Я повернулась и бросилась бежать. Мимо церкви, в спасительную тень деревьев. Дорожка была выложена плитками, в конце ее виднелся еще один выход на улицу.
Наверное, он бежал за мной, желая поймать. Прежде он всегда ловил меня. Но теперь я знала, что я такое, теперь я бежала не просто от человеческого отмщения, но и от самой себя — от того чудовища, что во сне явилось мне в зеркале, с липкими от крови когтями и раздвоенным змеиным языком. Теперь я точно смогу убежать.
Я где-то обронила сумку. Каблук подломился, я сбросила туфли и побежала дальше.
За моей спиной не было слышно его шагов.
Шляпка зацепилась за ветку и повисла, словно черный ворон. Смешно.
Люди на улице шарахались прочь с моего пути. Проносились мимо удивленные лица. Может быть, это не я бежала, а весь мир мчался прочь от меня, унося с собой Джейса.
Я выскочила на дорогу. Машины неслись мимо меня, обдавая горячим дыханием, но я не оглядывалась, ибо за моей спиной была Смерть.
Толпа. Я бежала, толкалась, завязла, вырвалась. Солнце садилось. Попробуй догнать солнце.
Сабелла бежала. Нет. Не Сабелла. Нечто.
Боль вонзилась в бок, затрудняя движение, тяжелая, будто кусок свинца. Алое небо сползало за горизонт, а над головой уже была чернота.
Где я? Какая память мне пригодится, фальшивая или настоящая?
Настоящая. Я выбежала на большое шоссе за городом. Дальше гипермаркетов и гигантских магазинов, туда, где раньше была пивная, а теперь светились вывески баров, желтые прорези на бархате ночи. На то самое место, где в четырнадцать лет я подцепила светловолосого парня. Все правильно, все прекрасно. Полный круг. Вот и открытый джип на солнечных батареях притормозил рядом со мной.
— Эй, леди!
Хорошо. Все хорошо. Так и должно быть. Я повернулась, протянула руку, и трое ухмыляющихся самцов втащили меня в машину.
Даже смерть не догонит это джип.
Только тогда я оглянулась — и не увидела Джейса. Боль застилала глаза, словно невыплаканные слезы, которые я всегда сдерживала, потому что они — все, что у меня было.
Парни в джипе хохотали, гладили мои волосы, руки, украдкой — грудь, запросто — колени. Они предложили мне вина прямо из горла бутылки, а за ветровым стеклом догорал закат.
Там, где за окраинами Восточного тянулись лесопосадки, джип свернул на неосвещенную грунтовую дорогу. Где-то в темноте они заглушили двигатель, выскочили из машины и вытащили меня. Мне ничего не пришлось делать — они все сделали сами: отнесли, уложили, начали раздевать.
Они окружили меня. Сопротивляться не имело смысла, но им хотелось, чтобы я отбивалась, упиралась или хотя бы испугалась до визга, и тогда они начали бить меня.
Я знала, что так будет. Я действительно не чужда мазохизма, я хотела боли, хотела искупить свои грехи, принимая удары. К тому же все это происходило не со мной. Я умерла тринадцать лет назад, скорчившись у могильной плиты в подземном тоннеле.
Один из них навалился на меня, судорожно ища вход. Его тело было горячим, я чувствовала это сквозь тонкую ткань его рубашки. Двое других валялись на земле, истошно вопили (вместо меня?) и держали меня за руки. Поверх их голов я видела звезды, как будто это что-нибудь значило. Потом звезды исчезли.
Парень закричал, дернулся назад и обмяк. Я видела его лицо и разинутый в вопле рот, как у поющего ангела в церкви. Потом затрещали ветки, и он пропал из поля моего зрения. Остальные двое вскинулись, словно псы. Я осталась одна, но мне не было видно, что происходит. Звезды то появлялись, то исчезали вновь, заслоняемые человеческими силуэтами. Потом один из парней упал рядом, лицом ко мне — глаза выпучены, по подбородку стекает кровь. Его руки скребли по земле, кто-то пинком отшвырнул их прочь от меня, снова донесся треск — кто-то убегал сквозь кусты, не разбирая дороги. Мои глаза уже четко видели в темноте, но это было не обязательно — я и так узнала руки смерти, когда они подняли и понесли меня.
Едва смерть коснулась меня, как страх исчез. Я расслабилась и позволила ей нести себя. Одежда моя свисала клочьями, волосы лезли в глаза.
У дороги ждала взятая напрокат машина. Я не стала спрашивать, как Джейс сумел раздобыть ее столь быстро, чтобы успеть за джипом. Может быть, он угнал машину, может быть, вообще упустил джип из виду и нашел снова лишь по чистой случайности. Мне казалось неизбежным, что он снова сумел меня отыскать — он всегда меня находил.
Мотор завелся, Джейс сел за руль. Что-то хрустнуло — наверное, он злился. Но я не смотрела на него.
Он выжал газ, машина с визгом вылетела на шоссе и помчалась обратно в город. И только тогда Джейс закричал на меня. Кричал он долго, не переставая. Я не расслышала половину слов, а те, что расслышала, были инопланетными ругательствами. Они не касались меня, эти крики. В конце концов они смолкли, наступила тишина. Потом он спросил — этим своим нарочито ровным голосом:
— Где ты остановилась?
— Ты все знаешь, а это — нет?
— Совершенно верно.
Я назвала ему адрес гостиницы, и на миг мне стало почти весело. Но потом я вспомнила, что Сабелла умерла тринадцать лет назад. Кем бы я ни была, я не могла веселиться.
Мы снова ехали в молчании.
Когда мы добрались до гостиницы, Джейс завел машину в гараж, велел мне привести одежду в порядок, затем выгрузил меня из машины, провел в вестибюль, потом в лифт.
У Сабеллы болела голова. Мои руки — руки Сабеллы — были все в синяках.
Мы вошли в номер. Джейс закрыл дверь, включил свет и сказал:
— Отправляйся в свой проклятый душ.
И я пошла в душ, сбросила остатки одежды и позволила воде смыть с меня кровь — мою и чужую. Нащупала цепочку на шее. И сняла кулон.
Я рассматривала камень, а струи воды хлестали мою кожу и волосы. Камень вновь посветлел, сделавшись бледно-бледно-розовым. Я стояла в душе, уставившись на камень, а вода все лилась, постепенно вынудив меня упасть на колени. Я сделала это, но не могла отвести взгляда от кулона, который бледнел на глазах, словно жизнь покидала его.
Когда Джейс распахнул дверь в душ, я не сумела поднять головы — я смотрела на камень.
— Видишь, — сказала я, — совсем как у той леди-вампира в могиле.
А потом правильные слова все-таки пришли ко мне.
— Мне страшно. Мне страшно, — повторяла я и не могла остановиться, словно это было единственное, что я хотела сказать.
Джейс выключил душ и поднял меня на руки. Он держал меня очень бережно, и я вспомнила, как Сэнд вот так же держал меня на руках, тоже всю в капельках после душа, как после дождя. Но я не смогла долго удерживать это в сознании.
— Мне страшно, Джейс.
— Я знаю.
В одной моей руке был крепко зажат камень, а другой я еще крепче цеплялась за Джейса. Он принес меня в комнату, положил на кровать и перевернул. Я рассчитывала, что он убьет меня. Но нет, конечно же, он не станет этого делать. Он такой, как и все остальные, магнит притягивает его, как всех, и теперь он мой. Нет. Джейс не такой, как все. Он похож… похож… на меня. Не на Сабеллу — на меня.
— Зачем ты хотел, чтобы я увидела копии в музее? — спросила я.
— Ты не понимаешь?
— Разве только… чтобы я испугалась, чтобы…
— Нет, Сабелла.
— Я не Сабелла.
— Ты настолько Сабелла, насколько тебе самой этого хочется.
— Я чудовище, которое убило Сабеллу и присвоило себе ее облик, ее тело, ее память…
— Но это единственная память, которая у тебя есть. Человеческая. Никаких марсианских штучек не мелькало?
Я лежала и смотрела на него, на его лицо — единственную реальность в мире.
— Ты ведь видела не все модули в музее, так ведь? — поинтересовался он.
— На один я не стала смотреть…
— Мне нужно рассказать тебе кое-что, Сабелла, — сказал он. — Но не прямо сейчас.
Он больше не смотрел мне в глаза — он стал смотреть на меня целиком, и под его взглядом я снова начала становиться настоящей, живой. И от его прикосновения внутри меня вспыхнул огонь.
— Нет, Джейс… нет… — но он не обратил внимания на мои слова, его интересовало лишь то, как мое тело отзывается его рукам. — Джейс… нет…
— Какие прелестные губки, — усмехнулся он. — Жаль только, что говорят неправду.
— Ты же видел меня… с тем парнем в Аресе.
— Я много чего повидал.
— Джейс, я могу убить тебя.
— Нет.
— Нет, могу. Как того парня. Как Сэнда. Я могу, и я… я не хочу…
— Забудь их всех. Когда тебе в последний раз было так хорошо?
Проклятье, а в самом деле — когда? Но я не должна уступать ему ради его же блага… или это всего лишь…
Когда он взял меня на руки, я буквально поднялась над собой, словно плоть соскользнула змеиной кожей, освободив обновленное тело. Потом он склонился надо мной нежно и неотвратимо — и стал целовать. Удивительное ощущение захлестнуло меня. Это было не только наслаждение плоти, которого я никогда прежде не испытывала по-настоящему — мне стало спокойно и почти уютно. Я не могла устоять. Как не могла и обмануть его. Я вдруг поняла, что не смогла бы даже совершить то единственное, с чем ему не под силу справиться. Я не могла отведать его крови — потому что он не оставил во мне места для жажды, не оставил возможности иного ответа на его ласки, кроме единственного. Мне нечего было стыдиться, потому что я не могла совершить с ним ничего преступного — лишь сдаться и позволить ему продолжать.
Вот что я принимала за смерть. Вот что пугало меня в нем.
Я и теперь боялась, но это был иной страх. Или не страх вовсе.
Джейс был прекрасен. У него было самое безупречное мужское тело, какое мне доводилось видеть. И он ужасал меня, потому что реальность обжигала, как солнце. Но я была не в силах сопротивляться, и солнце палило меня, прожигало насквозь, а я ничего не могла поделать. Я не могла даже проявить благоразумие или доставить удовольствие ему — я могла только отдаваться иному, непознанному дотоле блаженству. Значит, вот что чувствовали мои любовники, вот что убивало их, если затягивалось слишком долго. Да, в этом чувствовался привкус смерти. Пламя вздымало меня на волнах солнечной энергии, дыхания не хватало. А потом мир взорвался шестидесятисекундным рассветом.
— Это оказалась могила. Захоронения находили и раньше, но это были урны с прахом. А здесь — здесь оказался саркофаг. Как у земных египтян или плутонидов… вы понимаете, о чем я, мисс Холланд?
— Да.
— Черт побери! — воскликнул человек с собачьими ушами, потом взглянул на алтарь и поспешно извинился: — Прости меня, Господи. Мисс Холланд, сегодня музей уже закрыт, но я виноват перед вами — ведь я напугал вас до полусмерти. Так что если вы хотите посмотреть…
Я хотела отказаться.
— Да, — сказала я. — Мне действительно хотелось бы взглянуть.
— Тогда лучше будет, если вы снимете ваши очки, — просиял он. — Освещение внизу обеспечивает генератор, а он сейчас работает на половинной мощности.
Я сняла очки, и вечернее солнце обрушилось на меня сквозь витражи церкви.
— Как странно, — сказал органист, пока я шла за ним мимо ангелов в комнату за алтарем. — Последний человек, который интересовался экспозицией до вас… у вас случайно нет брата, мисс Холланд?
— Нет.
— Странно, — повторил он. Мы прошли рядом с ангелом, и я увидела тонкие стержни, вделанные в его челюсть. — Это был высокий мужчина, и, я бы сказал, было в нем нечто пиратское. Конечно, он значительно более массивного сложения, чем вы, и брюнет, но, знаете, такое удивительное сходство…
Он говорит о Джейсе? Неужели мы с Джейсом похожи? Нет, не хочу думать о нем, только не сейчас — ни о нем, ни о Касси, ни о чем. Они ровняли площадку, когда начинали строительство этих непонятных куполов, обнаружили лаз, в который я когда-то забралась, и выпотрошили его. Но что бы они ни отыскали там, одну вещь они точно не нашли — ту, что бьется сейчас у меня на груди, как второе багряное сердце.
Мы пришли в каморку органиста. Отсюда вела дверь в ризницу, а вниз, под пол, уходил эскалатор, который сейчас был отключен. Табличка на стене утверждала: «Копии останков».
— Не слишком ли гнусное издевательство над словами? — сказал мой провожатый, кивнув на табличку. Он жестом пригласил меня встать на эскалатор и включил его на спуск, не переставая рассказывать: — Раньше там была ризница. Когда откопали саркофаг, было решено, что это самое надежное место для его хранения во всем Восточном. Или, скорее, самое надежное место из тех, чьи хозяева согласились взять на себя ответственность. Потом, когда подлинники улетели на Землю, в хранилища Федерации, сюда прислали копии. Здесь они и остались. Разумеется, на них претендовал Арес, но мы отстояли свои права. Знаете, я думаю — хорошо, что мы продержались все это время. Мы были хранителями подлинных находок и заставили Федерацию изготовить эти несчастные копии…
Должно быть, Касси побывала здесь, но это было год назад. Что она видела — оригиналы или копии? Копии могут быть столь совершенны, что совсем не отличаются от подлинника. И все же, если бы кулон, что сейчас висит у меня на шее, лежал в хранилище на Земле, а у меня на груди пульсировала бы копия — что бы это изменило?
Как и предупреждал меня смотритель, в бывшей ризнице, ныне музее, царил полумрак. После солнечного ливня из церковных витражей мне было приятно очутиться в скудно освещенном подвале. Вдоль стен стояли экспозиционные модули из тех, что используются во всех музеях — они позволяют хранить экспонаты в неприкосновенности и в то же время дают возможность осмотреть их со всех сторон.
— Тут очень темно, — сказал провожатый. — Но модули, конечно, подсвечиваются. Вот, смотрите, — мы подошли к первому из них, и он тут же засиял — неярко, словно заря.
Плита, которая когда-то преградила мне путь. Гладкая, как шелк, и почти лишенная примет, за исключением того, что там, Сабелла, была трещина, которую ты никогда прежде не видела своими глазами, ты нашла ее ощупью. Трещина, в которой, словно горный хрусталь, лежала твоя судьба.
— Видите крошечную ложбинку вон там? — услужливо пояснял смотритель. — Никто так и не догадался, для чего она могла предназначаться. Чтобы разрезать такую плиту, требуется мощный лазер, не меньше. Взгляните, далее объект представлен в разрезе.
Осветился следующий модуль. Саркофаг, расколотый, будто грецкий орех.
Сердце бешено заколотилось. Просто невозможно остаться в живых, если сердце бьется так часто.
— А вот здесь мы будто попадаем внутрь…
Включилась подсветка третьего модуля. Да, вот оно. Чем бы оно ни было. Это было похоже на пучки желтых струн и серой проволоки. А потом я поняла, что передо мной череп — совсем как человеческий, совершенно обычный и вполне мертвый.
— Здесь перед нами марсианин, — провозгласил смотритель. — Точнее, новомарсианин. Не прах, но кости. Теперь взгляните на одеяния, в которые было задрапировано тело покойного, — он устремился к следующему модулю.
Кости истлели, но саван — нет. Это был кусок ткани, больше всего похожей на очень хороший искусственный шелк и лишь самую малость потускневшей от времени. Рисунок или, возможно, вышивка на ней была четкой, как фотография: мужчина склонился, чтобы испить из чаши, которую подавала ему женщина. Оба были обнаженные, безволосые, но очень красивые. Рядом с первой была изображена еще одна пара — или, скорее, те же самые мужчина и женщина, как рисуют в комиксах, развивая сюжет. Женщина целовала мужчину в шею. Оба рисунка выглядели очень мирно и невинно, если не считать капли кулона на шее у женщины. На первом рисунке капля была бесцветной, как белый бриллиант, на втором — красной.
— Боюсь, теория здесь несколько хромает, — произнес смотритель. — Вам интересно? Одно время шли жаркие споры, стоит ли хранить подобные экспонаты в подвале церкви, если теория верна. Однако, бесспорно, лучшее место для зла — прямо под оком у Господа. Если, конечно, это и вправду зло.
— Было бы интересно послушать.
— Ну, прежде всего, сюжет этих изображений не содержит ничего особенного — исполнение супружеского долга, семейный быт. Потом за дело взялись специалисты по визуальной семантике. Идея состояла в том, что поскольку нам показаны два достаточно специфических действия, между ними должна быть определенная взаимосвязь. На первом рисунке женщина подносит мужчине чашу, и он пьет. На втором он дает напиться женщине, — смотритель умолк и с опаской покосился на меня. После того, как я сорвалась, услышав ангела, он боялся моей излишне нервной реакции на его слова. — Я имею в виду, что она пьет кровь из его сонной артерии. Следовательно, если теоретики не ошибаются, мы имеем дело с вампиризмом. Скорее всего, в этом нет ничего сверхъестественного, возможно, это просто ритуал. Мы так мало знаем о новомарсианах… — и он ударился в рассуждения, как еще можно трактовать изображение на саване.
Я стояла и вызывала в памяти тот приезд Касси в гости к матери. Тетушка вообще не обращала на меня никакого внимания — пока не перечитала материнские письма с недоговорками и намеками. Мама, наверное, ты видела камень и рассказала о нем своей сестре. Я знаю, ты видела его, и когда он был чист и прозрачен, и когда бывал кровавым. И этого хватило, чтобы Касси уловила связь между копиями в церковном подвале, которые, как она считала, показал ей сам Господь — и мною…
— Но суеверие подобно вину — от пристрастия к нему очень трудно избавиться, — тем временем говорил мой гид. — Худшие времена для нашей экспозиции наступили, когда строительный робот извлек из-под земли кости.
Я кое-что поняла про этого человека. Невзирая на то, что он волновался за меня, причем вполне искренне, он все же привел меня сюда, вниз, потому что после случая с ангелом был уверен, что моя реакция на его экскурс будет крайне эмоциональной, возможно, даже истеричной. Много месяцев у него не было посетителей, перед которыми он мог бы потешить самолюбие, и когда я закричала в церкви, где-то в глубине темной стороны его души нарисовалась картина, как я еще немного повизжу среди экспонатов. А я вот не стала. И теперь он ждал. Пора было хоть что-нибудь сказать.
— Вы хотите сказать, что были найдены и другие захоронения?
— В некотором смысле. На самом деле я имел в виду, что за пределами собственно могилы, в подземном тоннеле, были обнаружены человеческие кости.
Наверное, я ослышалась. Такого не могло быть.
— Человеческие?
— О да. И эта загадка вызвала множество глупейших пересудов со стороны противников того, что мы храним здесь артефакты захоронения. Я помню одну леди, которая приехала сюда аж из самого Ареса, чтобы высказаться. У нее еще была такая громкая фамилия… что-то вроде Куперман…
— Коберман, — машинально поправила я, не успев прикусить язык.
— Точно! По-моему, именно так ее и звали. А откуда вы знаете?
— Коберман — весьма известное в Аресе имя. Очень богатое семейство бизнесменов.
— Могу поверить. Так вот, эта леди очень много говорила о Боге и о том, в каком долгу она перед Ним. Она, не побоюсь этого слова, пугала меня. Но оказалось, что все ее возражения против музея совершенно беспочвенны, она даже не знала о человеческих останках. И тогда Пеннингтон, тогдашний смотритель, проболтался ей о них. Леди побледнела как смерть. Это был первый случай, когда женщина потеряла сознание в нашей церкви — вы едва не стали второй. А когда она пришла в себя, то, представьте, заявила, что у нее было видение. Я люблю Господа своего, мисс Холланд, но все эти озарения, подобные удару молнии…
Я ничего не чувствовала. Нет, не совсем так. Я ощущала холодное лезвие у своего горла — легкое, как крыло бабочки. Я не могла подтолкнуть его, но этого и не требовалось.
— Дело в том, — продолжал свой рассказ смотритель, — что кости, которые извлек на свет строительный робот, принадлежали совершенно здоровой девочке, примерно одиннадцати лет от роду, только-только вступившей в пору созревания. Причина смерти осталась неясна, но я думаю, что она забралась в тот лаз, играя, а в воздухе, наверное, было что-то не то, и ребенок задохнулся. Но для суеверов такое объяснение не подходит. Кто-то заманил ее и убил там, говорят они. Ну кто в здравом уме согласится, что склеп может заманить и убить девочку?
Мне было холодно. Господи, как холодно! Я замерзла до костей, до корней волос, до кончиков пальцев, даже слезы замерзли. Холодно, холодно, холодно…
— И кто же это был?
— Девочка, которой принадлежали кости? Видите ли, признаю, что это прозвучит забавно. Смерть наступила примерно за одиннадцать лет до того, как были найдены останки. Несмотря на то, что некоторые фрагменты разрушились под воздействием марсианской почвы, нам удалось точно установить год смерти. Но вся проблема в том, что в тот год у нас в Восточном не было зафиксировано ни одного случая, чтобы ребенок пропал без вести. Обычно в подобных ситуациях останки идентифицируют по зубам. У покойной были прелестные маленькие зубки, в основном безупречные и здоровые, но над одним из коренных все же поработал врач. Подняли все записи стоматологов за соответствующий год, и единственным ребенком, которому, согласно документам, лечили тот же зуб, оказалась девочка по имени…
Нет. Нет. Не надо!
— …Сабелла Кэй.
Он произнес — Ки. Может быть, это значит, что все в порядке. Возможно… это не… это не может…
— Но эта Сабелла Ки… Сабелла — прелестное имя, не правда ли? Так вот, она вовсе не пропадала без вести. На самом деле они с матерью уехали из нашего городка примерно три года спустя после предположительной даты смерти девочки, и теперь живут где-то в округе Брейда. Мы правда, не пытались узнать их точное местожительство. Но все равно думаю, что слухи уже разошлись.
Нет. Нет.
Этот человек — безумец. Он наговорил все это Касси. И Касси решила… ничего удивительного, что Касси подумала…
Это я забралась в подземный ход. Язабралась туда, и яже вылезла обратно. Я, Сабелла. Сабелла. Ах, мамочка, почему сейчас тебя нет рядом со мной, чтобы сказать этому человеку, что он сошел с ума, а я — твоя дочь, которую ты ударила по щеке, которую ты любила, и которая свела тебя в могилу…
Смотритель еще что-то говорил о костях и пропавшем ребенке. Оставался еще один экспозиционный модуль, но я больше не желала находиться здесь. Теперь я знала, что услышала Касси, что заставило ее ненавидеть и бояться меня — и это была ложь.
Однако я, как всегда, должна заметать следы, где только могу. Волчьи следы.
— Было очень любезно с вашей стороны…
— Но вы еще не осмотрели последний экспонат!
— Я очень-очень извиняюсь. Вы даже не представляете, как я опаздываю!
Вспыхнула подсветка последнего модуля, но я уже стояла на эскалаторе.
«Вылезай! — кричала мне мать. — Бел, вылезай оттуда, это же просто грязная нора! Ты слышишь меня, Бел?»
Но это был всего лишь сон, который привиделся мне по дороге в Арес. Сэнд тогда разбудил меня и сказал, что все хорошо. В тот день матери не было со мной.
Но я же помню. Помню.
Мне было одиннадцать лет от роду, мой отец девять лет как погиб. Я жила в Восточном, и ко мне впервые пришла женская кровь. Я чувствовала себя очень несчастной, ушла бродить за поселком, нашла тоннель, ведущий в каменоломню, который, может быть, символизировал влагалище, и…
И когда я вернулась в Восточное прошлой ночью, оказалось, что моего дома больше нет. Словно кто-то стер мое прошлое тряпкой, словно у меня вообще не было прошлого — так, одни лишь слова… Мне вдруг показалось, что и вся моя память — не более чем подделка, сфабрикованная сознанием.
И все же я помню…
Все, что произошло с тех пор, как я выбралась из тоннеля — четко, ясно, в красках, до боли, со всеми нюансами и оттенками. А все, что было до того… Да, тоже помню, но воспоминания кажутся вылинявшими, словно их слепили из папье-маше…
Я знаю, что мой отец погиб, знаю, где я жила и где пошла в школу. Могу вспомнить, как выглядела та или иная комната, то или иное дерево. Помню цвет платья своей куклы и цвет волос матери — они поседели после смерти отца, и она стала красить их, но оттенок был уже другой. Помню свои оценки в школе и то, как у меня начали резаться постоянные зубы, один из которых, может быть, пришлось лечить у стоматолога. И, может быть, я лазила по деревьям и любила лимонное мороженое…
Но знания эти были как заученные, словно исторические даты в школьную пору. Я помнила, но словно… из вторых рук.
За стенами церкви догорал день — солнцу оставалось светить еще полчаса, и медно-розовые лучи ласкали стены по ту сторону церковной ограды.
Все вокруг меня как будто кружилось в вихре, воздух был полон каких-то точек, деревья казались умирающими. Мир рушился, рассыпался в прах, возвращаясь к первозданному хаосу. Для меня в этом мире больше не было никакого критерия, ничего, на что можно опереться. Даже тело мое предало меня — тело Сабеллы оказалось не принадлежащим ей.
Но нет — в океане хаоса осталась единственная мрачная твердь, последний неподвижный маяк посреди всемирного потопа.
Мститель, темный ангел. Через улицу от церкви был бар, и он стоял у его дверей. Все это время он маячил за моим правым плечом, шел по следу твари, которая, он знал, не была человеком — даже получеловеком, как ей самой казалось, тварь не была. В рассыпающемся мире только мститель остался невредимым, но лишь потому, что он был моей смертью, как я всегда и думала.
Он видел, как я вышла из церкви, но не тронулся с места. Он ждал, когда я сама подойду и опущу голову под меч.
Я повернулась и бросилась бежать. Мимо церкви, в спасительную тень деревьев. Дорожка была выложена плитками, в конце ее виднелся еще один выход на улицу.
Наверное, он бежал за мной, желая поймать. Прежде он всегда ловил меня. Но теперь я знала, что я такое, теперь я бежала не просто от человеческого отмщения, но и от самой себя — от того чудовища, что во сне явилось мне в зеркале, с липкими от крови когтями и раздвоенным змеиным языком. Теперь я точно смогу убежать.
Я где-то обронила сумку. Каблук подломился, я сбросила туфли и побежала дальше.
За моей спиной не было слышно его шагов.
Шляпка зацепилась за ветку и повисла, словно черный ворон. Смешно.
Люди на улице шарахались прочь с моего пути. Проносились мимо удивленные лица. Может быть, это не я бежала, а весь мир мчался прочь от меня, унося с собой Джейса.
Я выскочила на дорогу. Машины неслись мимо меня, обдавая горячим дыханием, но я не оглядывалась, ибо за моей спиной была Смерть.
Толпа. Я бежала, толкалась, завязла, вырвалась. Солнце садилось. Попробуй догнать солнце.
Сабелла бежала. Нет. Не Сабелла. Нечто.
Боль вонзилась в бок, затрудняя движение, тяжелая, будто кусок свинца. Алое небо сползало за горизонт, а над головой уже была чернота.
Где я? Какая память мне пригодится, фальшивая или настоящая?
Настоящая. Я выбежала на большое шоссе за городом. Дальше гипермаркетов и гигантских магазинов, туда, где раньше была пивная, а теперь светились вывески баров, желтые прорези на бархате ночи. На то самое место, где в четырнадцать лет я подцепила светловолосого парня. Все правильно, все прекрасно. Полный круг. Вот и открытый джип на солнечных батареях притормозил рядом со мной.
— Эй, леди!
Хорошо. Все хорошо. Так и должно быть. Я повернулась, протянула руку, и трое ухмыляющихся самцов втащили меня в машину.
Даже смерть не догонит это джип.
Только тогда я оглянулась — и не увидела Джейса. Боль застилала глаза, словно невыплаканные слезы, которые я всегда сдерживала, потому что они — все, что у меня было.
Парни в джипе хохотали, гладили мои волосы, руки, украдкой — грудь, запросто — колени. Они предложили мне вина прямо из горла бутылки, а за ветровым стеклом догорал закат.
Там, где за окраинами Восточного тянулись лесопосадки, джип свернул на неосвещенную грунтовую дорогу. Где-то в темноте они заглушили двигатель, выскочили из машины и вытащили меня. Мне ничего не пришлось делать — они все сделали сами: отнесли, уложили, начали раздевать.
Они окружили меня. Сопротивляться не имело смысла, но им хотелось, чтобы я отбивалась, упиралась или хотя бы испугалась до визга, и тогда они начали бить меня.
Я знала, что так будет. Я действительно не чужда мазохизма, я хотела боли, хотела искупить свои грехи, принимая удары. К тому же все это происходило не со мной. Я умерла тринадцать лет назад, скорчившись у могильной плиты в подземном тоннеле.
Один из них навалился на меня, судорожно ища вход. Его тело было горячим, я чувствовала это сквозь тонкую ткань его рубашки. Двое других валялись на земле, истошно вопили (вместо меня?) и держали меня за руки. Поверх их голов я видела звезды, как будто это что-нибудь значило. Потом звезды исчезли.
Парень закричал, дернулся назад и обмяк. Я видела его лицо и разинутый в вопле рот, как у поющего ангела в церкви. Потом затрещали ветки, и он пропал из поля моего зрения. Остальные двое вскинулись, словно псы. Я осталась одна, но мне не было видно, что происходит. Звезды то появлялись, то исчезали вновь, заслоняемые человеческими силуэтами. Потом один из парней упал рядом, лицом ко мне — глаза выпучены, по подбородку стекает кровь. Его руки скребли по земле, кто-то пинком отшвырнул их прочь от меня, снова донесся треск — кто-то убегал сквозь кусты, не разбирая дороги. Мои глаза уже четко видели в темноте, но это было не обязательно — я и так узнала руки смерти, когда они подняли и понесли меня.
Едва смерть коснулась меня, как страх исчез. Я расслабилась и позволила ей нести себя. Одежда моя свисала клочьями, волосы лезли в глаза.
У дороги ждала взятая напрокат машина. Я не стала спрашивать, как Джейс сумел раздобыть ее столь быстро, чтобы успеть за джипом. Может быть, он угнал машину, может быть, вообще упустил джип из виду и нашел снова лишь по чистой случайности. Мне казалось неизбежным, что он снова сумел меня отыскать — он всегда меня находил.
Мотор завелся, Джейс сел за руль. Что-то хрустнуло — наверное, он злился. Но я не смотрела на него.
Он выжал газ, машина с визгом вылетела на шоссе и помчалась обратно в город. И только тогда Джейс закричал на меня. Кричал он долго, не переставая. Я не расслышала половину слов, а те, что расслышала, были инопланетными ругательствами. Они не касались меня, эти крики. В конце концов они смолкли, наступила тишина. Потом он спросил — этим своим нарочито ровным голосом:
— Где ты остановилась?
— Ты все знаешь, а это — нет?
— Совершенно верно.
Я назвала ему адрес гостиницы, и на миг мне стало почти весело. Но потом я вспомнила, что Сабелла умерла тринадцать лет назад. Кем бы я ни была, я не могла веселиться.
Мы снова ехали в молчании.
Когда мы добрались до гостиницы, Джейс завел машину в гараж, велел мне привести одежду в порядок, затем выгрузил меня из машины, провел в вестибюль, потом в лифт.
У Сабеллы болела голова. Мои руки — руки Сабеллы — были все в синяках.
Мы вошли в номер. Джейс закрыл дверь, включил свет и сказал:
— Отправляйся в свой проклятый душ.
И я пошла в душ, сбросила остатки одежды и позволила воде смыть с меня кровь — мою и чужую. Нащупала цепочку на шее. И сняла кулон.
Я рассматривала камень, а струи воды хлестали мою кожу и волосы. Камень вновь посветлел, сделавшись бледно-бледно-розовым. Я стояла в душе, уставившись на камень, а вода все лилась, постепенно вынудив меня упасть на колени. Я сделала это, но не могла отвести взгляда от кулона, который бледнел на глазах, словно жизнь покидала его.
Когда Джейс распахнул дверь в душ, я не сумела поднять головы — я смотрела на камень.
— Видишь, — сказала я, — совсем как у той леди-вампира в могиле.
А потом правильные слова все-таки пришли ко мне.
— Мне страшно. Мне страшно, — повторяла я и не могла остановиться, словно это было единственное, что я хотела сказать.
Джейс выключил душ и поднял меня на руки. Он держал меня очень бережно, и я вспомнила, как Сэнд вот так же держал меня на руках, тоже всю в капельках после душа, как после дождя. Но я не смогла долго удерживать это в сознании.
— Мне страшно, Джейс.
— Я знаю.
В одной моей руке был крепко зажат камень, а другой я еще крепче цеплялась за Джейса. Он принес меня в комнату, положил на кровать и перевернул. Я рассчитывала, что он убьет меня. Но нет, конечно же, он не станет этого делать. Он такой, как и все остальные, магнит притягивает его, как всех, и теперь он мой. Нет. Джейс не такой, как все. Он похож… похож… на меня. Не на Сабеллу — на меня.
— Зачем ты хотел, чтобы я увидела копии в музее? — спросила я.
— Ты не понимаешь?
— Разве только… чтобы я испугалась, чтобы…
— Нет, Сабелла.
— Я не Сабелла.
— Ты настолько Сабелла, насколько тебе самой этого хочется.
— Я чудовище, которое убило Сабеллу и присвоило себе ее облик, ее тело, ее память…
— Но это единственная память, которая у тебя есть. Человеческая. Никаких марсианских штучек не мелькало?
Я лежала и смотрела на него, на его лицо — единственную реальность в мире.
— Ты ведь видела не все модули в музее, так ведь? — поинтересовался он.
— На один я не стала смотреть…
— Мне нужно рассказать тебе кое-что, Сабелла, — сказал он. — Но не прямо сейчас.
Он больше не смотрел мне в глаза — он стал смотреть на меня целиком, и под его взглядом я снова начала становиться настоящей, живой. И от его прикосновения внутри меня вспыхнул огонь.
— Нет, Джейс… нет… — но он не обратил внимания на мои слова, его интересовало лишь то, как мое тело отзывается его рукам. — Джейс… нет…
— Какие прелестные губки, — усмехнулся он. — Жаль только, что говорят неправду.
— Ты же видел меня… с тем парнем в Аресе.
— Я много чего повидал.
— Джейс, я могу убить тебя.
— Нет.
— Нет, могу. Как того парня. Как Сэнда. Я могу, и я… я не хочу…
— Забудь их всех. Когда тебе в последний раз было так хорошо?
Проклятье, а в самом деле — когда? Но я не должна уступать ему ради его же блага… или это всего лишь…
Когда он взял меня на руки, я буквально поднялась над собой, словно плоть соскользнула змеиной кожей, освободив обновленное тело. Потом он склонился надо мной нежно и неотвратимо — и стал целовать. Удивительное ощущение захлестнуло меня. Это было не только наслаждение плоти, которого я никогда прежде не испытывала по-настоящему — мне стало спокойно и почти уютно. Я не могла устоять. Как не могла и обмануть его. Я вдруг поняла, что не смогла бы даже совершить то единственное, с чем ему не под силу справиться. Я не могла отведать его крови — потому что он не оставил во мне места для жажды, не оставил возможности иного ответа на его ласки, кроме единственного. Мне нечего было стыдиться, потому что я не могла совершить с ним ничего преступного — лишь сдаться и позволить ему продолжать.
Вот что я принимала за смерть. Вот что пугало меня в нем.
Я и теперь боялась, но это был иной страх. Или не страх вовсе.
Джейс был прекрасен. У него было самое безупречное мужское тело, какое мне доводилось видеть. И он ужасал меня, потому что реальность обжигала, как солнце. Но я была не в силах сопротивляться, и солнце палило меня, прожигало насквозь, а я ничего не могла поделать. Я не могла даже проявить благоразумие или доставить удовольствие ему — я могла только отдаваться иному, непознанному дотоле блаженству. Значит, вот что чувствовали мои любовники, вот что убивало их, если затягивалось слишком долго. Да, в этом чувствовался привкус смерти. Пламя вздымало меня на волнах солнечной энергии, дыхания не хватало. А потом мир взорвался шестидесятисекундным рассветом.