Страница:
— Потому что это не мне.
— Посмотрите на наклейку и убедитесь сами.
— Мне не нужно никуда смотреть.
— Ну пожалуйста.
Я бросила взгляд на посылку. На ней вообще не было никаких наклеек.
— Тут ничего нет.
— А может быть, вам просто не видно?
Я боялась его. Но почему? Мне доводилось иметь дело с подобными назойливыми типами. И всегда удавалось с ними справиться. Некоторые из них уже не будут докучать никому и никогда. Мой голос не выдал страха.
— Я вижу, что здесь нет никакой наклейки и никаких надписей.
— Если вы снимете темные очки, вам будет лучше видно, — нагло заявил он и попытался помочь мне в этом.
— Убирайтесь! — закричала я. Сердце мое подскочило к горлу и сильно заколотилось.
И тогда он снял свои темные очки, вскинул голову и с улыбкой посмотрел на меня. В свете, приглушенном тонированным стеклом, я увидела его глаза. Они походили цветом на красное дерево — и светились. Ресницы были черными и толстыми, неприятно жесткими. Когда он смеялся, от внешних уголков его глаз разбегались морщинки — тонкие, с волос толщиной, серебряные трещинки на золоте кожи.
— Вам когда-нибудь приходилось играть в «Делай как я», мисс Кви? — спросил он. — Я свой ход сделал, очередь за вами.
— Вы не почтальон, — уверенно сказала я.
— Тогда вам лучше позвонить в полицию.
Молчание повисло, заполнив собою холл. Свет струился в открытую дверь, обтекая силуэт незнакомца, и мучил, как распятие.
— Что мне сделать, чтобы вы убрались? — раздраженно спросила я. — Дать денег?
— А тот парень был прав, — он сделал паузу и усмехнулся еще шире. — Он сказал, что вы никогда не выходите к дверям одетая.
Сейчас на мне был не халатик, а длинная, до пят, черная рубаха с узорными пуговками, четыре верхние расстегнуты.
— Как насчет драгоценностей? — спросил он. Я поняла, что он различил отблеск кулона в вырезе моего одеяния.
— То, на что вы уставились — простое стекло. За него не выручишь больше двадцати кредитов. И это все, что у меня есть.
— Зато есть вы.
Когда он это сказал, внутри меня все сжалось от ужаса. Конечно, я давно не невинная девочка. Для меня это приблизительно так же, как для кошки — когда ее гладят по шерсти, мягко или грубо, и не более того. Но откуда взялся ужас?
Этот человек перемывал мои косточки с почтальоном. Он принес коробку и хочет, чтобы я открыла ее. Я резко выхватила посылку у него из рук, сорвала обертку и уплотнитель. Одна сторона внутренней упаковки раскрылась, и что-то с сухим треском упало на паркет.
Это оказалась шкатулка из слоновой кости с золотым замочком и ключиком на ленточке, шкатулка, которую я уже видела в спальне Касси. Тогда в ней лежало отравленное письмо. Я не стала брать ее с собой. А теперь этот человек, на восемь дюймов выше меня и на семьдесят фунтов тяжелее, принес ее в мой дом… Сабелла, его рост и вес не имеют значения. Тебе не того нужно бояться. Действительно страшное — это его лицо, его глаза, в которых словно свернулись кольца тугой пружины длиной в сотни ярдов, и в любую минуту она готова распрямиться и ударить тебя, как плеть…
— Вы сказали, что это пришло из Фламинго, — мой голос прозвучал холодно и безразлично. Он знал, что я вовсе не равнодушна, но если он увидит, что я держу себя в руках, может быть, это заставит его слегка поостыть.
— Фламинго? Неужели я так сказал? Нет, это из Ареса.
— Кто дал вам это, чтобы вы передали мне?
— Кто дал мне это, чтобы я передал вам? Почтовая служба, мэм, — теперь он снова глупо ухмылялся — ни дать, ни взять простачок, который боится потерять работу и боится, что я неправильно поняла его. Я стояла безучастно, и он продолжил: — Мой приятель прихворнул, мэм, видно, что-то съел. Вот я и вызвался принести вам посылку вместо него. Он не мог сам ее доставить, мэм. Его тошнит. Он лежит и блюет. Налево и направо, мэм. Его прямо всего наизнанку выворачивает… мэм.
Почтальон натрепался обо мне. И этот незнакомец, мой новый враг, будучи заинтригован, убедил или вынудил почтальона, чтобы он разрешил доставить мою посылку вместо него. Неужели все так просто? Неужели они решили рискнуть, полагая, что я слишком погрязла в темных делишках и, значит, не стану жаловаться? Но почему на посылке нет наклейки с адресом, а саму коробку, похоже, вскрывали? И к чему эти ухищрения с путаницей имен и городов, словно меня вынуждали своими устами назвать себя и тех, кто прислал шкатулку? Письма в посылке не было.
— Теперь осталось только приложить пальчик, — напомнил мне незнакомец. Эту фразу он сказал иначе — мягко, лениво, вкрадчиво. Промурлыкал.
Но у него не было рамки, которую используют при снятии отпечатка пальца. Вместо этого он протянул свою руку — сильную и красивую, поросшую волосками, с огнем, бегущим в жилах под золотой кожей. Он снова бросал мне вызов. А потом вдруг схватил мои пальцы и стиснул их. Его рука была сухой и горячей, как пустыня под солнцем.
Он взял мое запястье в такой жесткий захват, будто хотел сломать мне кость — и при этом продолжал улыбаться. Но его глаза были холодны. Я не могла понять — может быть, он просто садист и ему в удовольствие причинять боль? Нет, тут было нечто большее. Только я не могла разобрать, что именно.
Наконец он отпустил меня. Отсалютовал и вальяжной походкой двинулся к выходу. Я подошла к запирающей кнопке — медленно. Я уже знала на горьком опыте, что при желании он все равно сумеет помешать мне закрыть дверь. На верхней ступеньке крыльца он приостановился.
— Прежде чем выгнать меня, может быть, вы сумеете мне помочь, — сказал он. — Видите ли, я навожу справки, мисс Кер-вэй. О своем брате.
Я и глазом не моргнула. Но теперь я висела на волоске.
— Неужели вас тут двое… таких?
Он рассмеялся, сочно захохотал. Потом развернулся на каблуке и положил крепкую ладонь на перила. Он знал, что я не закрою дверь.
— Забавно, мисс Кер-ву, очень забавно. Мисс Кер-вук, я разыскиваю своего младшего брата. Его зовут Сэнд, Сэнд Винсент. Я так понимаю, вы никогда о нем не слышали?
Волосок лопнул.
— Вы правильно понимаете.
— Напрасно вы так, мисс Кер-вэк, напрасно.
Он сбежал по ступенькам. Нигде не было видно машины, даже на шоссе, где ее обычно оставлял настоящий почтальон. Когда мой новый враг обернулся, на нем уже вновь были темные очки.
— До встречи, Джезабелла*4, — бросил он.
Почему я не переношу солнца, даже ультрафиолетовых ламп? Нет, дело тут не в еще одном мифе. Солнце вредит мне. Думаю, все упирается в кровь. Моя кровь строится из чужой крови, она менее густая, чем человеческая, и более уязвима. При свете дня мои клетки разрушаются. Солнце воздействует на любую кровь, но для обычного человека солнечное излучение губительно лишь на малых расстояниях от светила, меня же оно убивает даже вдалеке от него.
Всю вторую половину дня я бродила по дому среди синих и фиолетовых полутеней. Бродила внизу, поднималась на второй этаж и в мансарду, вглядывалась сквозь занавеси, чтобы убедиться, что он убрался и не вернулся.
Он ушел к Озеру Молота легким прогулочным шагом. Даже сквозь шторы его силуэт был отчетлив и не хотел исчезать. Должно быть, он знал, что я наблюдаю. Но не оборачивался.
Джейс Винсент не мог знать, что в посылке, пока не вскрыл ее. Кто-то наткнулся на шкатулку в спальне Касси, закрыл ее, запер и послал мне. Возможно, кто-то из слуг — угрюмый и болезненно честный. Потому-то и не было никакого сопроводительного письма. Или Джейс вынул письмо и уничтожил, а может, просто потерял… Как он нашел меня? «Того, кто тебе по-настоящему нужен, найти очень просто». Я представила себе Джейса в доме Касси, его разговор с Боровом. Или с патрульными того поста. Но, наверное, все гораздо проще. Сэнд мог время от времени связываться со старшим братом (который, как оказалось, и вправду у него был), упоминая обо мне и плато Молота. А кто всюду бывает и всех знает? Почтальон. Вот вам и союз двух честных джентльменов против жуткой ведьмы-отшельницы. Той, которая открывает дверь в халате, у которой бывают гости на машинах с номерами Ареса.
Разве что-нибудь из этого имеет значение?
Важно то, что Джейс Винсент в поисках своего брата вышел на меня. Возможно, ради этого он прилетел с другой планеты — приглядывал же он за Сэндом раньше в иных краях, иных мирах. С Вулкана Желчи, где Джейс выхаживал брата от мескадриновой ломки? Опять-таки, это к делу не относится. Он — здесь.
И что теперь?
Ему пока не с чего быть уверенным. Он не мог знать наверняка, что Сэнд во что-то влип, тем более, что он уже мертв. Но Сэнд постоянно во что-то влипал. Откуда вообще Джейс узнал, что случилось нечто серьезное? Сила привычки? Или братская кровь подсказала?
«До встречи», — сказал он.
И мне некого звать на помощь. Мне придется самой помогать себе. Но я знала лишь один способ обезопасить себя и не могла вновь к нему прибегнуть. Я и так уже наказана.
Ангел-гладиатор, крылатый мститель…
Ни с того ни с сего дом сам заперся на все замки — и окна, и двери. Это моя мать установила такую систему. Теперь никто не сможет пробраться внутрь — разве что с боем.
Возможно, он просто рассчитывал вспугнуть меня, как собака дичь. Надеюсь, я смогла убедить его, что меня не проймешь, а может быть, и что я тут ни при чем. Вполне возможно, что он никогда не вернется.
«До встречи».
Что он рассказал полиции, если обращался туда? Что он наговорил Борову, или слугам Касси, или почтальону?
Может быть, у них с Сэндом был какой-то договор, и они регулярно слали друг другу некие сообщения? И когда сообщение не пришло, Джейс понял, что его брат мертв?
Медленно тянулся день. Сиял солнечным светом, потом померк, и ночь задернула небесные шторы. Я спрятала шкатулку Касси в один из пустых ящиков туалетного столика. С глаз долой, из сердца вон? Я сидела в гостиной, от напряжения сводило затылок и мышцы между лопаток. Я сидела, прислушиваясь и ожидая. Выйти наружу я не могла — он был где-то там.
Я могла бы уехать с плато Молота. В мире полно необжитых мест.
Того, кто тебе по-настоящему нужен, найти очень просто. Где бы он ни был.
До встречи.
Утром солнце вернулось, но Джейс Винсент — нет. Он держал паузу, словно музыкант-виртуоз, чтобы потом обрушить на меня каскад струнных аккордов и медный рев труб.
Я приняла душ и переоделась в платье. Надела чулки и туфли, которых почти не ношу дома или на плато.
Дверь была снабжена охранной системой, одним из тех силовых полей, что не пропускают никого, кроме жильцов. Ее не включали с тех пор, как умерла мать, но теперь я вставила батарею в разъем и привела систему в рабочее состояние.
Стоя у дверей, я услышала шум мотора — кто-то свернул с шоссе на подъездную дорогу к дому. Внутри меня все оборвалось, но я сумела устоять на ногах.
Придется открыть. Запереться в доме — значит, признать, что испугалась, а тому, кто боится — прямая дорога в полицию. Я этого не могла, значит, нельзя признавать, что у меня есть причины туда обращаться. Остается прикинуться, что явление Джейса для меня — всего лишь досадное недоразумение, с которым я вполне могу справиться.
Звук мотора смолк, некоторое время было тихо, потом послышались шаги по земле, по ступеням, тяжело скрипнули доски веранды. За дверным стеклом проступила тень. Не тень Джейса — я мгновенно поняла это, не знаю, как. Я бы узнала его поступь.
Раздался звонок. На негнущихся ногах я подошла к двери и открыла ее. На крыльце стоял мальчишка лет пятнадцати, в белой форменной куртке. В руках он держал прозрачную коробку, хрустальный гроб, полный зеленых савиорских роз.
— Мисс Кервау?
— Вовсе нет.
— Нет? — мальчик в замешательстве уставился в квитанцию на посылке, растерялся, не зная, что ему теперь делать, глаза его подозрительно заблестели. Он был в возрасте постоянного смущения, когда подростки могут только продумать последовательность шагов в зависимости от того, поступит ли их оппонент тем или иным заранее известным образом. Если же собеседник реагирует не так, как ожидалось — это полностью обескураживает их. По сценарию мне полагалось воскликнуть «Ах! Зачем же! О да…» — и прижать цветы к груди, как младенца. Посыльный улыбнулся бы («Какой милый мальчик!»), и мы оба остались бы довольны. А теперь он теребил квитанцию, совершенно выбитый из колеи.
— Тут написано… написано: «Мисс Кервау».
— А там сказано, кто отправитель?
Бедный мальчик и не подозревал, что меня трясет от страха раз в двадцать сильнее, чем его.
— Конечно. Дж. Винсент.
— Заберите их.
— Но, мисс Кервау…
— Моя фамилия вовсе не Кервау.
— Леди, это специальный заказ! Он стоит двадцать три кредита плюс доставка… — глаза посыльного были полны слез. Я поняла, что он никогда не уйдет. Он останется здесь, пока зеленые бутоны не станут бурыми, а белая куртка не обратится в лохмотья на его скелете.
И я сложила руки на груди — чтобы прижать несчастный букет, как младенца.
— Ладно. Давайте сюда…
Что-то щелкнуло у него в голове. Ему не нужно было продумывать ответ заранее — обида сделала все за него.
— Не надо мне ваших одолжений, леди!
Я не дала ему чаевых и закрыла дверь. Мальчишке было пятнадцать, он работал на «Расцвет-студию», и ему были нужны деньги. Но цветы прислал Джейс…
Я поставила хрустальный гроб на пол. Меня терзало такое же предчувствие, как тогда, когда я впервые увидела шкатулку Касси. Но взрыва не произошло, записки тоже не оказалось. Да она и не была нужна. Цветы, как известно, кладут на могилу.
Они были прекрасны, эти розы. Я не знала, что с ними делать. Надо было уничтожить их, потому что их прислал Джейс, потому что так присылают врагам отравленные платки и перчатки.
Но они были не отравой, а воплощенным очарованием. Так что я сцедила воду и поставила их в одно из керамических кашпо матери. Когда он придет, я любезно поблагодарю его.
Потом я села ждать на кухне. Сквозь штору на окне были видны сломанные качели и апельсиновое дерево, под которым тот тип избил, изнасиловал меня и ушел живым. Как же его звали?
Посыльный из цветочного салона давно уехал, но теперь, похоже, вернулся — в прихожей раздался звонок. Руки мои дрожали, сердце отчаянно колотилось. Но за дверью вновь оказался не его силуэт.
— Мисс Кервак, вам ящик вина.
Итак, Джейс Винсент прислал мне ящик вина. Это обошлось ему в две сотни кредитов. Я не впустила посыльных, приказав им оставить вино на крыльце.
Прежде чем они уехали, я достала розы из кашпо и положила рядом с вином. Я даже не стала отрицать, что моя фамилия — Кервак. Записки опять не было.
Я сидела на паркете в холле, у стены, куда не доставало кровавое пятно витража, и ни о чем не думала. Сердце билось редко и тяжко. Вино пьют на похоронах.
Звонок.
— Мисс Квит?
Во мне что-то надломилось, и я расхохоталась. Это же смешно, это же весело! Он прислал мне плюшевого медведя — трехногого и белого. Если расстегнуть такому мишке брюхо, внутри окажется флакончик духов в коконе из белого атласа. Глаза у медведя были холодные. Холодные синие глаза. Как у той змеи.
Я закрыла дверь, скорчилась и попыталась вызвать рвоту. Но внутри было сухо, как в выжженном солнцем канале.
Наверное, он все же не был уверен, что я виновна. Я все еще могла притвориться честным ничтожеством и позвонить в полицию Озера Молота. Поэтому он облекал свои угрозы в форму даров, на которые я не могла бы пожаловаться. Благовония, которыми умащивают мертвецов. Ладан и мирра.
Потом я снова томилась ожиданием. Весь день. Порой дом потрескивал, и мое сердце начинало бешено колотиться. Можно было бы позвонить Борову: «Дядюшка, вы юрист. Понимаете, меня преследует один человек…» Но Боров не станет слушать, а если прислушается, то захочет узнать больше. Слишком много.
Когда он вернется, у тебя не будет выбора, Сабелла. Тебе придется убить его. А значит, ты встретишь его любезно и станешь смотреть, как он, подобно всем прочим, поддается действию магнита. Все, что от тебя требуется — это хоть ненадолго возжелать его. Разве это так трудно? Его кожа — гладкая и золотая, как теплое дерево, без единого изъяна, его волосы — черный агат. Его кровь — кроваво-алая. Воздух, чтобы дышать, Сабелла. Воздух…
И все же, все же… Что-то в нем пугало меня. Мне не хотелось прикасаться к нему, даже просто пройти слишком близко. Я боялась его.
Подумай о мужчине под апельсиновым деревом. Ты могла уничтожить его в любую минуту, но сдержалась — не потому, что боялась, хотя ты была в ужасе, но потому, что не хотела брать грех на душу. Помнишь?
Джейса ты можешь убить. Это не грех, а самозащита.
Когда он вернется.
На крыльце в лучах закатного солнца сверкало вино, увядали розы, таращил глаза медведь. Поднялся ветер, как в тот день, когда я вернулась из Ареса. День, вечером которого меня отыскал Сэнд.
Пепел к пеплу, прах к праху. Песок… к песку.
Но Джейс — не прах, не песок, не агат, не дерево и не бронза. Он — кожа, кости, мышцы, сухожилия, ферменты, атомы. Его никто не выдумал. Он настоящий.
Больше я не стану открывать дверь. Я оставила охранную систему включенной, поднялась наверх и легла на кровать под газовым пологом.
Отче наш…
Я задремала… Вдруг оказалось — в комнате стоит чернильная тьма. Ночь внутри и снаружи. Шум. Кто-то внизу долбился в стеклянную дверь. В наше время стекла не бьются — если только их специально не делают бьющимися. Он не может не знать этого. И все же зачем стучать, если есть звонок?
Я лежала и ждала, когда стук стихнет. Но он не прекращался. Что ж, я смогу перетерпеть шум. Хоть все кулаки себе в кровь отстучи, ублюдок.
А потом уши резанул высокий девичий крик.
Я рывком села, сбросила ноги с кровати. На некоторые вещи всегда реагируешь совершенно предсказуемым образом, как тот пятнадцатилетний посыльный. Если на моем крыльце кричит девушка — значит, что-то стряслось. Однажды в Озере Молота меня прямо посреди улицы начала допрашивать полиция, потому что в баре, из которого я вышла, подрались две девицы. Девушка на крыльце продолжала вопить, и теперь я сумела разобрать, что она повторяет одно и то же: «Эй! Эй! Эй!».
У меня уже давно выработалось умение видеть в темноте. Света звезд мне было достаточно, чтобы через окно наверху увидеть на крыльце силуэт — на сей раз белый, — прижавшийся к стеклу двери. Она не увидела меня, эта кричащая девица, и вновь начала долбиться в дверь — громко, настойчиво.
Это он подослал ее. Она была на крыльце, там же, где цветы, вино и медведь с благовониями в брюхе. Страх снова всколыхнулся во мне, словно оркестр грянул.
Стук все продолжался, сделавшись каким-то назойливым контрапунктом.
— Эй! Эй!!!
Я сбежала вниз по лестнице, хотя не собиралась никуда бежать. По пути стукнула кулаком по старомодному выключателю на стене — пестику в бутоне лилии. Свет залил холл, выплеснулся сквозь стекло двери. Мои зрачки сузились до предела, но я по-прежнему видела ее. Там, на крыльце была — я. Сабелла, какой она была в шестнадцать-восемнадцать лет. Платье с глубоким вырезом, слой светлой пудры на лице и плечах, выбеленные волосы, красные ногти. Роковая соблазнительница, женщина-вамп (прошу прощения за каламбур) — шлюха с Озера Молота. Откуда он узнал, как я выглядела в семнадцать лет?
Я нажала кнопку, дверь широко распахнулась, и я оказалась лицом к лицу с собой. Глаза в глаза. Нет, она не была моей точной копией. Она была воплощением моего прошлого, и только. Моего прошлого, которое никогда не кончится.
— Эй! — повторила она со странной смесью замешательства и возмущения. — Это что, называется вечеринкой? — и скорчила рожицу, передразнивая меня. Неужели я действительно так выгляжу? Отступив на шаг, девица громко и капризно бросила в темноту: — Дже-ейси!
Должно быть, они шли пешком от шоссе, потому что машины, которая перегородила бы подножие крыльца, не было. Но когда Джейс вырос из-за резных перил, он перегородил его собой. Он опять был во всем черном, но уже в другой одежде, темных очков не было, только глаза блестели, как черное стекло.
— Ба! — сказал он. — Да это же моя подружка Джезабель!
Я стояла в дверях. Силовое поле было включено, Джейс видел его слабое мерцание и понимал, что дальше ему не пройти.
— Она расположена принимать гостей? — осведомился он.
— Вроде нет, — заявила девица.
— А как же мой аванс? — возмутился он. — Джезабелла, я-то думал, что застану тебя смакующей мое вино, нюхающей мои розы и благоухающей, как бутылка за шестьдесят кредов. И смотри, — он продемонстрировал мне толстую пачку банкнот, какие теперь редко увидишь в наш век чеков и электронных карт. — Вот тебе следующий взнос. Потом будет еще. Или с тех пор, как тут побывал мой братец, цены подскочили?
Я не стала отвечать. До девицы неожиданно дошло, что ей подсунули конфету с горькой начинкой.
— Дже-ейси! Ты говорил, что тут будет вечери-инка!
— Заткнись, — дружески сказал он ей. — Если только не хочешь напомнить этой леди, почем нынче шлюхи в Озере Молота.
— Дже-ейси…
— Боишься, что она кому-нибудь позвонит? Например, патрульным? Не позвонит. Только не старушка Джезабелла. Мне о ней младший братец рассказывал. Та еще штучка. Делает это, как никто другой.
— Никто не может делать это, как никто другой! — с неожиданным апломбом заявила ему проститутка.
Джейс протянул руку — невзначай, будто хотел коснуться меня, и силовое поле зашипело, готовясь противостоять ему. Он улыбнулся мне столь же любезно, как в прошлый раз, потом наклонился и подхватил ящик с вином — легко, как если бы тот весил раза в четыре меньше, чем на самом деле. Кивнул девице:
— Остальное — твое.
— Ой, — расплылась та в улыбке, на ее лице появился детский восторг. — Мишку тоже можно взять?
— Конечно, — сказал Джейс.
Она была довольна — ведь она хорошо поработала и добилась своего. Теперь у нее есть розы и плюшевый медведь.
Она казалась юной и очень счастливой. Про меня она забыла.
Как ни в чем не бывало, они ушли в ночь. Джейс насвистывал мотив религиозного гимна про реки Вавилона, но в таком ритме, в каком его никто, находящийся в здравом уме, никогда не станет играть в церкви.
Примерно в двух третях пути до шоссе раздалось рычание двигателя. Наверное, машина Джейса.
Несколько опавших зеленых лепестков взметнулось над крыльцом.
Солнце превратилось в огромный розовый опал, и золотые лучи, острые, как бритвы, пронзили шторы. Я лежала в постели и слушала, как солнечный дождь заливает мой дом, как потрескивают стыки, отслаивается краска, меняются запахи. Сверхъестественный покой охватил меня, поскольку беспокоиться не было смысла. Того, что хранилось про запас в холодильнике, хватит, чтобы продержаться еще два-три дня. И еще у меня есть гранулы гашиша, табак, фруктовый сок, очищенный воздух и музыка. Мне не нужно выходить. Ни к чему открывать дверь. Я могу просто лежать, пользоваться отведенным мне временем, приводить мысли в порядок. А когда я буду готова, то приглашу его в дом. С удовольствием.
Что-то сухо щелкнуло об оконное стекло. Мне вспомнилось Восточное. Там мальчишки частенько бросали камешки в мое окно, чтобы разбудить.
— О, мисс Квоур! — его голос казался мне уже более знакомым, чем даже голос матери, который время размыло в моей памяти. — О, мисс Квоур, у вас такая стильная резиденция!
Что-то со звоном разбилось. Бьющееся стекло? Бутылка из того ящика? Если Джейс и пребывал этой ночью поблизости, то я его не слышала.
— Да, мисс Квир, должен сказать, что у вас весьма завидное хозяйство!
Я приподнялась на постели, потом снова откинулась на подушки. Надо же, я чуть было не отправилась вниз, посмотреть. Глупо.
Когда он подал голос в следующий раз, я поняла, что Джейс не спеша обходит дом. Но шагов я не слышала. Он, как и я, умел ходить мягко и бесшумно. Как и положено охотнику.
Потом, судя по звуку, он ударил обо что-то камнем. Теперь он был уже с другой стороны дома, там, где росло дерево. Я понятия не имела, обо что там можно долбить, но он уже снова был под моим окном.
— Ого, да тут такие прелестные антикварные диковины!
И тут я поняла, обо что он ударил. Я медленно села и затаила дыхание.
— Черт, мисс Квэк, у вас есть даже печка для мусора!
Тогда я познала, что значит окаменеть. Руки и ноги налились тяжестью, так что ими стало невозможно шевельнуть, вдохнуть тоже не получалось — ребра будто сдавило, язык намертво прилип к нёбу.
Тишина снаружи не говорила ни о чем. Камень не может спросить, не может выглянуть в окно.
Потом я услышала его шаги. Джейс больше не пытался двигаться бесшумно. Раздался зловещий хруст гравия и тонкий электронный гул — он катил какой-то механизм вверх по дорожке, ведущей к дому. Вместе с этим механизмом он направился в обход, к задней двери. Гул неожиданно перешел в свист, к нему добавилось громкое пыхтение, весь дом задрожал от вибрации. А потом Джейс вдруг хрипло затянул псалом:
Когда придем мы сюда,
В этот славный город златой,
Иисус будет ждать нас,
О да, Господь будет ждать нас…
Я заставила свое окаменевшее тело сдвинуться с места.
Окна спальни моей матери выходили аккурат на апельсиновое дерево. До сих пор помню ее бледное лицо — она стояла у окна и смотрела, как я все качаюсь и качаюсь. Пять лет я не заходила туда. Я нажала кнопку замка, открывая дверь — это было все равно, что резать каравай времени, сначала корку, потом мякиш. Сам воздух здесь был густой, словно хлебный мякиш, хотя пылепоглотители и кондиционеры исправно делали свое дело. Я не стала смотреть по сторонам — только в окно. В единственное окно, где не было защитной шторы, лишь тонкий желтый тюль. Солнечный свет резал как нож, пол дрожал от рева машины.
— Посмотрите на наклейку и убедитесь сами.
— Мне не нужно никуда смотреть.
— Ну пожалуйста.
Я бросила взгляд на посылку. На ней вообще не было никаких наклеек.
— Тут ничего нет.
— А может быть, вам просто не видно?
Я боялась его. Но почему? Мне доводилось иметь дело с подобными назойливыми типами. И всегда удавалось с ними справиться. Некоторые из них уже не будут докучать никому и никогда. Мой голос не выдал страха.
— Я вижу, что здесь нет никакой наклейки и никаких надписей.
— Если вы снимете темные очки, вам будет лучше видно, — нагло заявил он и попытался помочь мне в этом.
— Убирайтесь! — закричала я. Сердце мое подскочило к горлу и сильно заколотилось.
И тогда он снял свои темные очки, вскинул голову и с улыбкой посмотрел на меня. В свете, приглушенном тонированным стеклом, я увидела его глаза. Они походили цветом на красное дерево — и светились. Ресницы были черными и толстыми, неприятно жесткими. Когда он смеялся, от внешних уголков его глаз разбегались морщинки — тонкие, с волос толщиной, серебряные трещинки на золоте кожи.
— Вам когда-нибудь приходилось играть в «Делай как я», мисс Кви? — спросил он. — Я свой ход сделал, очередь за вами.
— Вы не почтальон, — уверенно сказала я.
— Тогда вам лучше позвонить в полицию.
Молчание повисло, заполнив собою холл. Свет струился в открытую дверь, обтекая силуэт незнакомца, и мучил, как распятие.
— Что мне сделать, чтобы вы убрались? — раздраженно спросила я. — Дать денег?
— А тот парень был прав, — он сделал паузу и усмехнулся еще шире. — Он сказал, что вы никогда не выходите к дверям одетая.
Сейчас на мне был не халатик, а длинная, до пят, черная рубаха с узорными пуговками, четыре верхние расстегнуты.
— Как насчет драгоценностей? — спросил он. Я поняла, что он различил отблеск кулона в вырезе моего одеяния.
— То, на что вы уставились — простое стекло. За него не выручишь больше двадцати кредитов. И это все, что у меня есть.
— Зато есть вы.
Когда он это сказал, внутри меня все сжалось от ужаса. Конечно, я давно не невинная девочка. Для меня это приблизительно так же, как для кошки — когда ее гладят по шерсти, мягко или грубо, и не более того. Но откуда взялся ужас?
Этот человек перемывал мои косточки с почтальоном. Он принес коробку и хочет, чтобы я открыла ее. Я резко выхватила посылку у него из рук, сорвала обертку и уплотнитель. Одна сторона внутренней упаковки раскрылась, и что-то с сухим треском упало на паркет.
Это оказалась шкатулка из слоновой кости с золотым замочком и ключиком на ленточке, шкатулка, которую я уже видела в спальне Касси. Тогда в ней лежало отравленное письмо. Я не стала брать ее с собой. А теперь этот человек, на восемь дюймов выше меня и на семьдесят фунтов тяжелее, принес ее в мой дом… Сабелла, его рост и вес не имеют значения. Тебе не того нужно бояться. Действительно страшное — это его лицо, его глаза, в которых словно свернулись кольца тугой пружины длиной в сотни ярдов, и в любую минуту она готова распрямиться и ударить тебя, как плеть…
— Вы сказали, что это пришло из Фламинго, — мой голос прозвучал холодно и безразлично. Он знал, что я вовсе не равнодушна, но если он увидит, что я держу себя в руках, может быть, это заставит его слегка поостыть.
— Фламинго? Неужели я так сказал? Нет, это из Ареса.
— Кто дал вам это, чтобы вы передали мне?
— Кто дал мне это, чтобы я передал вам? Почтовая служба, мэм, — теперь он снова глупо ухмылялся — ни дать, ни взять простачок, который боится потерять работу и боится, что я неправильно поняла его. Я стояла безучастно, и он продолжил: — Мой приятель прихворнул, мэм, видно, что-то съел. Вот я и вызвался принести вам посылку вместо него. Он не мог сам ее доставить, мэм. Его тошнит. Он лежит и блюет. Налево и направо, мэм. Его прямо всего наизнанку выворачивает… мэм.
Почтальон натрепался обо мне. И этот незнакомец, мой новый враг, будучи заинтригован, убедил или вынудил почтальона, чтобы он разрешил доставить мою посылку вместо него. Неужели все так просто? Неужели они решили рискнуть, полагая, что я слишком погрязла в темных делишках и, значит, не стану жаловаться? Но почему на посылке нет наклейки с адресом, а саму коробку, похоже, вскрывали? И к чему эти ухищрения с путаницей имен и городов, словно меня вынуждали своими устами назвать себя и тех, кто прислал шкатулку? Письма в посылке не было.
— Теперь осталось только приложить пальчик, — напомнил мне незнакомец. Эту фразу он сказал иначе — мягко, лениво, вкрадчиво. Промурлыкал.
Но у него не было рамки, которую используют при снятии отпечатка пальца. Вместо этого он протянул свою руку — сильную и красивую, поросшую волосками, с огнем, бегущим в жилах под золотой кожей. Он снова бросал мне вызов. А потом вдруг схватил мои пальцы и стиснул их. Его рука была сухой и горячей, как пустыня под солнцем.
Он взял мое запястье в такой жесткий захват, будто хотел сломать мне кость — и при этом продолжал улыбаться. Но его глаза были холодны. Я не могла понять — может быть, он просто садист и ему в удовольствие причинять боль? Нет, тут было нечто большее. Только я не могла разобрать, что именно.
Наконец он отпустил меня. Отсалютовал и вальяжной походкой двинулся к выходу. Я подошла к запирающей кнопке — медленно. Я уже знала на горьком опыте, что при желании он все равно сумеет помешать мне закрыть дверь. На верхней ступеньке крыльца он приостановился.
— Прежде чем выгнать меня, может быть, вы сумеете мне помочь, — сказал он. — Видите ли, я навожу справки, мисс Кер-вэй. О своем брате.
Я и глазом не моргнула. Но теперь я висела на волоске.
— Неужели вас тут двое… таких?
Он рассмеялся, сочно захохотал. Потом развернулся на каблуке и положил крепкую ладонь на перила. Он знал, что я не закрою дверь.
— Забавно, мисс Кер-ву, очень забавно. Мисс Кер-вук, я разыскиваю своего младшего брата. Его зовут Сэнд, Сэнд Винсент. Я так понимаю, вы никогда о нем не слышали?
Волосок лопнул.
— Вы правильно понимаете.
— Напрасно вы так, мисс Кер-вэк, напрасно.
Он сбежал по ступенькам. Нигде не было видно машины, даже на шоссе, где ее обычно оставлял настоящий почтальон. Когда мой новый враг обернулся, на нем уже вновь были темные очки.
— До встречи, Джезабелла*4, — бросил он.
Почему я не переношу солнца, даже ультрафиолетовых ламп? Нет, дело тут не в еще одном мифе. Солнце вредит мне. Думаю, все упирается в кровь. Моя кровь строится из чужой крови, она менее густая, чем человеческая, и более уязвима. При свете дня мои клетки разрушаются. Солнце воздействует на любую кровь, но для обычного человека солнечное излучение губительно лишь на малых расстояниях от светила, меня же оно убивает даже вдалеке от него.
Всю вторую половину дня я бродила по дому среди синих и фиолетовых полутеней. Бродила внизу, поднималась на второй этаж и в мансарду, вглядывалась сквозь занавеси, чтобы убедиться, что он убрался и не вернулся.
Он ушел к Озеру Молота легким прогулочным шагом. Даже сквозь шторы его силуэт был отчетлив и не хотел исчезать. Должно быть, он знал, что я наблюдаю. Но не оборачивался.
Джейс Винсент не мог знать, что в посылке, пока не вскрыл ее. Кто-то наткнулся на шкатулку в спальне Касси, закрыл ее, запер и послал мне. Возможно, кто-то из слуг — угрюмый и болезненно честный. Потому-то и не было никакого сопроводительного письма. Или Джейс вынул письмо и уничтожил, а может, просто потерял… Как он нашел меня? «Того, кто тебе по-настоящему нужен, найти очень просто». Я представила себе Джейса в доме Касси, его разговор с Боровом. Или с патрульными того поста. Но, наверное, все гораздо проще. Сэнд мог время от времени связываться со старшим братом (который, как оказалось, и вправду у него был), упоминая обо мне и плато Молота. А кто всюду бывает и всех знает? Почтальон. Вот вам и союз двух честных джентльменов против жуткой ведьмы-отшельницы. Той, которая открывает дверь в халате, у которой бывают гости на машинах с номерами Ареса.
Разве что-нибудь из этого имеет значение?
Важно то, что Джейс Винсент в поисках своего брата вышел на меня. Возможно, ради этого он прилетел с другой планеты — приглядывал же он за Сэндом раньше в иных краях, иных мирах. С Вулкана Желчи, где Джейс выхаживал брата от мескадриновой ломки? Опять-таки, это к делу не относится. Он — здесь.
И что теперь?
Ему пока не с чего быть уверенным. Он не мог знать наверняка, что Сэнд во что-то влип, тем более, что он уже мертв. Но Сэнд постоянно во что-то влипал. Откуда вообще Джейс узнал, что случилось нечто серьезное? Сила привычки? Или братская кровь подсказала?
«До встречи», — сказал он.
И мне некого звать на помощь. Мне придется самой помогать себе. Но я знала лишь один способ обезопасить себя и не могла вновь к нему прибегнуть. Я и так уже наказана.
Ангел-гладиатор, крылатый мститель…
Ни с того ни с сего дом сам заперся на все замки — и окна, и двери. Это моя мать установила такую систему. Теперь никто не сможет пробраться внутрь — разве что с боем.
Возможно, он просто рассчитывал вспугнуть меня, как собака дичь. Надеюсь, я смогла убедить его, что меня не проймешь, а может быть, и что я тут ни при чем. Вполне возможно, что он никогда не вернется.
«До встречи».
Что он рассказал полиции, если обращался туда? Что он наговорил Борову, или слугам Касси, или почтальону?
Может быть, у них с Сэндом был какой-то договор, и они регулярно слали друг другу некие сообщения? И когда сообщение не пришло, Джейс понял, что его брат мертв?
Медленно тянулся день. Сиял солнечным светом, потом померк, и ночь задернула небесные шторы. Я спрятала шкатулку Касси в один из пустых ящиков туалетного столика. С глаз долой, из сердца вон? Я сидела в гостиной, от напряжения сводило затылок и мышцы между лопаток. Я сидела, прислушиваясь и ожидая. Выйти наружу я не могла — он был где-то там.
Я могла бы уехать с плато Молота. В мире полно необжитых мест.
Того, кто тебе по-настоящему нужен, найти очень просто. Где бы он ни был.
До встречи.
Утром солнце вернулось, но Джейс Винсент — нет. Он держал паузу, словно музыкант-виртуоз, чтобы потом обрушить на меня каскад струнных аккордов и медный рев труб.
Я приняла душ и переоделась в платье. Надела чулки и туфли, которых почти не ношу дома или на плато.
Дверь была снабжена охранной системой, одним из тех силовых полей, что не пропускают никого, кроме жильцов. Ее не включали с тех пор, как умерла мать, но теперь я вставила батарею в разъем и привела систему в рабочее состояние.
Стоя у дверей, я услышала шум мотора — кто-то свернул с шоссе на подъездную дорогу к дому. Внутри меня все оборвалось, но я сумела устоять на ногах.
Придется открыть. Запереться в доме — значит, признать, что испугалась, а тому, кто боится — прямая дорога в полицию. Я этого не могла, значит, нельзя признавать, что у меня есть причины туда обращаться. Остается прикинуться, что явление Джейса для меня — всего лишь досадное недоразумение, с которым я вполне могу справиться.
Звук мотора смолк, некоторое время было тихо, потом послышались шаги по земле, по ступеням, тяжело скрипнули доски веранды. За дверным стеклом проступила тень. Не тень Джейса — я мгновенно поняла это, не знаю, как. Я бы узнала его поступь.
Раздался звонок. На негнущихся ногах я подошла к двери и открыла ее. На крыльце стоял мальчишка лет пятнадцати, в белой форменной куртке. В руках он держал прозрачную коробку, хрустальный гроб, полный зеленых савиорских роз.
— Мисс Кервау?
— Вовсе нет.
— Нет? — мальчик в замешательстве уставился в квитанцию на посылке, растерялся, не зная, что ему теперь делать, глаза его подозрительно заблестели. Он был в возрасте постоянного смущения, когда подростки могут только продумать последовательность шагов в зависимости от того, поступит ли их оппонент тем или иным заранее известным образом. Если же собеседник реагирует не так, как ожидалось — это полностью обескураживает их. По сценарию мне полагалось воскликнуть «Ах! Зачем же! О да…» — и прижать цветы к груди, как младенца. Посыльный улыбнулся бы («Какой милый мальчик!»), и мы оба остались бы довольны. А теперь он теребил квитанцию, совершенно выбитый из колеи.
— Тут написано… написано: «Мисс Кервау».
— А там сказано, кто отправитель?
Бедный мальчик и не подозревал, что меня трясет от страха раз в двадцать сильнее, чем его.
— Конечно. Дж. Винсент.
— Заберите их.
— Но, мисс Кервау…
— Моя фамилия вовсе не Кервау.
— Леди, это специальный заказ! Он стоит двадцать три кредита плюс доставка… — глаза посыльного были полны слез. Я поняла, что он никогда не уйдет. Он останется здесь, пока зеленые бутоны не станут бурыми, а белая куртка не обратится в лохмотья на его скелете.
И я сложила руки на груди — чтобы прижать несчастный букет, как младенца.
— Ладно. Давайте сюда…
Что-то щелкнуло у него в голове. Ему не нужно было продумывать ответ заранее — обида сделала все за него.
— Не надо мне ваших одолжений, леди!
Я не дала ему чаевых и закрыла дверь. Мальчишке было пятнадцать, он работал на «Расцвет-студию», и ему были нужны деньги. Но цветы прислал Джейс…
Я поставила хрустальный гроб на пол. Меня терзало такое же предчувствие, как тогда, когда я впервые увидела шкатулку Касси. Но взрыва не произошло, записки тоже не оказалось. Да она и не была нужна. Цветы, как известно, кладут на могилу.
Они были прекрасны, эти розы. Я не знала, что с ними делать. Надо было уничтожить их, потому что их прислал Джейс, потому что так присылают врагам отравленные платки и перчатки.
Но они были не отравой, а воплощенным очарованием. Так что я сцедила воду и поставила их в одно из керамических кашпо матери. Когда он придет, я любезно поблагодарю его.
Потом я села ждать на кухне. Сквозь штору на окне были видны сломанные качели и апельсиновое дерево, под которым тот тип избил, изнасиловал меня и ушел живым. Как же его звали?
Посыльный из цветочного салона давно уехал, но теперь, похоже, вернулся — в прихожей раздался звонок. Руки мои дрожали, сердце отчаянно колотилось. Но за дверью вновь оказался не его силуэт.
— Мисс Кервак, вам ящик вина.
Итак, Джейс Винсент прислал мне ящик вина. Это обошлось ему в две сотни кредитов. Я не впустила посыльных, приказав им оставить вино на крыльце.
Прежде чем они уехали, я достала розы из кашпо и положила рядом с вином. Я даже не стала отрицать, что моя фамилия — Кервак. Записки опять не было.
Я сидела на паркете в холле, у стены, куда не доставало кровавое пятно витража, и ни о чем не думала. Сердце билось редко и тяжко. Вино пьют на похоронах.
Звонок.
— Мисс Квит?
Во мне что-то надломилось, и я расхохоталась. Это же смешно, это же весело! Он прислал мне плюшевого медведя — трехногого и белого. Если расстегнуть такому мишке брюхо, внутри окажется флакончик духов в коконе из белого атласа. Глаза у медведя были холодные. Холодные синие глаза. Как у той змеи.
Я закрыла дверь, скорчилась и попыталась вызвать рвоту. Но внутри было сухо, как в выжженном солнцем канале.
Наверное, он все же не был уверен, что я виновна. Я все еще могла притвориться честным ничтожеством и позвонить в полицию Озера Молота. Поэтому он облекал свои угрозы в форму даров, на которые я не могла бы пожаловаться. Благовония, которыми умащивают мертвецов. Ладан и мирра.
Потом я снова томилась ожиданием. Весь день. Порой дом потрескивал, и мое сердце начинало бешено колотиться. Можно было бы позвонить Борову: «Дядюшка, вы юрист. Понимаете, меня преследует один человек…» Но Боров не станет слушать, а если прислушается, то захочет узнать больше. Слишком много.
Когда он вернется, у тебя не будет выбора, Сабелла. Тебе придется убить его. А значит, ты встретишь его любезно и станешь смотреть, как он, подобно всем прочим, поддается действию магнита. Все, что от тебя требуется — это хоть ненадолго возжелать его. Разве это так трудно? Его кожа — гладкая и золотая, как теплое дерево, без единого изъяна, его волосы — черный агат. Его кровь — кроваво-алая. Воздух, чтобы дышать, Сабелла. Воздух…
И все же, все же… Что-то в нем пугало меня. Мне не хотелось прикасаться к нему, даже просто пройти слишком близко. Я боялась его.
Подумай о мужчине под апельсиновым деревом. Ты могла уничтожить его в любую минуту, но сдержалась — не потому, что боялась, хотя ты была в ужасе, но потому, что не хотела брать грех на душу. Помнишь?
Джейса ты можешь убить. Это не грех, а самозащита.
Когда он вернется.
На крыльце в лучах закатного солнца сверкало вино, увядали розы, таращил глаза медведь. Поднялся ветер, как в тот день, когда я вернулась из Ареса. День, вечером которого меня отыскал Сэнд.
Пепел к пеплу, прах к праху. Песок… к песку.
Но Джейс — не прах, не песок, не агат, не дерево и не бронза. Он — кожа, кости, мышцы, сухожилия, ферменты, атомы. Его никто не выдумал. Он настоящий.
Больше я не стану открывать дверь. Я оставила охранную систему включенной, поднялась наверх и легла на кровать под газовым пологом.
Отче наш…
Я задремала… Вдруг оказалось — в комнате стоит чернильная тьма. Ночь внутри и снаружи. Шум. Кто-то внизу долбился в стеклянную дверь. В наше время стекла не бьются — если только их специально не делают бьющимися. Он не может не знать этого. И все же зачем стучать, если есть звонок?
Я лежала и ждала, когда стук стихнет. Но он не прекращался. Что ж, я смогу перетерпеть шум. Хоть все кулаки себе в кровь отстучи, ублюдок.
А потом уши резанул высокий девичий крик.
Я рывком села, сбросила ноги с кровати. На некоторые вещи всегда реагируешь совершенно предсказуемым образом, как тот пятнадцатилетний посыльный. Если на моем крыльце кричит девушка — значит, что-то стряслось. Однажды в Озере Молота меня прямо посреди улицы начала допрашивать полиция, потому что в баре, из которого я вышла, подрались две девицы. Девушка на крыльце продолжала вопить, и теперь я сумела разобрать, что она повторяет одно и то же: «Эй! Эй! Эй!».
У меня уже давно выработалось умение видеть в темноте. Света звезд мне было достаточно, чтобы через окно наверху увидеть на крыльце силуэт — на сей раз белый, — прижавшийся к стеклу двери. Она не увидела меня, эта кричащая девица, и вновь начала долбиться в дверь — громко, настойчиво.
Это он подослал ее. Она была на крыльце, там же, где цветы, вино и медведь с благовониями в брюхе. Страх снова всколыхнулся во мне, словно оркестр грянул.
Стук все продолжался, сделавшись каким-то назойливым контрапунктом.
— Эй! Эй!!!
Я сбежала вниз по лестнице, хотя не собиралась никуда бежать. По пути стукнула кулаком по старомодному выключателю на стене — пестику в бутоне лилии. Свет залил холл, выплеснулся сквозь стекло двери. Мои зрачки сузились до предела, но я по-прежнему видела ее. Там, на крыльце была — я. Сабелла, какой она была в шестнадцать-восемнадцать лет. Платье с глубоким вырезом, слой светлой пудры на лице и плечах, выбеленные волосы, красные ногти. Роковая соблазнительница, женщина-вамп (прошу прощения за каламбур) — шлюха с Озера Молота. Откуда он узнал, как я выглядела в семнадцать лет?
Я нажала кнопку, дверь широко распахнулась, и я оказалась лицом к лицу с собой. Глаза в глаза. Нет, она не была моей точной копией. Она была воплощением моего прошлого, и только. Моего прошлого, которое никогда не кончится.
— Эй! — повторила она со странной смесью замешательства и возмущения. — Это что, называется вечеринкой? — и скорчила рожицу, передразнивая меня. Неужели я действительно так выгляжу? Отступив на шаг, девица громко и капризно бросила в темноту: — Дже-ейси!
Должно быть, они шли пешком от шоссе, потому что машины, которая перегородила бы подножие крыльца, не было. Но когда Джейс вырос из-за резных перил, он перегородил его собой. Он опять был во всем черном, но уже в другой одежде, темных очков не было, только глаза блестели, как черное стекло.
— Ба! — сказал он. — Да это же моя подружка Джезабель!
Я стояла в дверях. Силовое поле было включено, Джейс видел его слабое мерцание и понимал, что дальше ему не пройти.
— Она расположена принимать гостей? — осведомился он.
— Вроде нет, — заявила девица.
— А как же мой аванс? — возмутился он. — Джезабелла, я-то думал, что застану тебя смакующей мое вино, нюхающей мои розы и благоухающей, как бутылка за шестьдесят кредов. И смотри, — он продемонстрировал мне толстую пачку банкнот, какие теперь редко увидишь в наш век чеков и электронных карт. — Вот тебе следующий взнос. Потом будет еще. Или с тех пор, как тут побывал мой братец, цены подскочили?
Я не стала отвечать. До девицы неожиданно дошло, что ей подсунули конфету с горькой начинкой.
— Дже-ейси! Ты говорил, что тут будет вечери-инка!
— Заткнись, — дружески сказал он ей. — Если только не хочешь напомнить этой леди, почем нынче шлюхи в Озере Молота.
— Дже-ейси…
— Боишься, что она кому-нибудь позвонит? Например, патрульным? Не позвонит. Только не старушка Джезабелла. Мне о ней младший братец рассказывал. Та еще штучка. Делает это, как никто другой.
— Никто не может делать это, как никто другой! — с неожиданным апломбом заявила ему проститутка.
Джейс протянул руку — невзначай, будто хотел коснуться меня, и силовое поле зашипело, готовясь противостоять ему. Он улыбнулся мне столь же любезно, как в прошлый раз, потом наклонился и подхватил ящик с вином — легко, как если бы тот весил раза в четыре меньше, чем на самом деле. Кивнул девице:
— Остальное — твое.
— Ой, — расплылась та в улыбке, на ее лице появился детский восторг. — Мишку тоже можно взять?
— Конечно, — сказал Джейс.
Она была довольна — ведь она хорошо поработала и добилась своего. Теперь у нее есть розы и плюшевый медведь.
Она казалась юной и очень счастливой. Про меня она забыла.
Как ни в чем не бывало, они ушли в ночь. Джейс насвистывал мотив религиозного гимна про реки Вавилона, но в таком ритме, в каком его никто, находящийся в здравом уме, никогда не станет играть в церкви.
Примерно в двух третях пути до шоссе раздалось рычание двигателя. Наверное, машина Джейса.
Несколько опавших зеленых лепестков взметнулось над крыльцом.
Солнце превратилось в огромный розовый опал, и золотые лучи, острые, как бритвы, пронзили шторы. Я лежала в постели и слушала, как солнечный дождь заливает мой дом, как потрескивают стыки, отслаивается краска, меняются запахи. Сверхъестественный покой охватил меня, поскольку беспокоиться не было смысла. Того, что хранилось про запас в холодильнике, хватит, чтобы продержаться еще два-три дня. И еще у меня есть гранулы гашиша, табак, фруктовый сок, очищенный воздух и музыка. Мне не нужно выходить. Ни к чему открывать дверь. Я могу просто лежать, пользоваться отведенным мне временем, приводить мысли в порядок. А когда я буду готова, то приглашу его в дом. С удовольствием.
Что-то сухо щелкнуло об оконное стекло. Мне вспомнилось Восточное. Там мальчишки частенько бросали камешки в мое окно, чтобы разбудить.
— О, мисс Квоур! — его голос казался мне уже более знакомым, чем даже голос матери, который время размыло в моей памяти. — О, мисс Квоур, у вас такая стильная резиденция!
Что-то со звоном разбилось. Бьющееся стекло? Бутылка из того ящика? Если Джейс и пребывал этой ночью поблизости, то я его не слышала.
— Да, мисс Квир, должен сказать, что у вас весьма завидное хозяйство!
Я приподнялась на постели, потом снова откинулась на подушки. Надо же, я чуть было не отправилась вниз, посмотреть. Глупо.
Когда он подал голос в следующий раз, я поняла, что Джейс не спеша обходит дом. Но шагов я не слышала. Он, как и я, умел ходить мягко и бесшумно. Как и положено охотнику.
Потом, судя по звуку, он ударил обо что-то камнем. Теперь он был уже с другой стороны дома, там, где росло дерево. Я понятия не имела, обо что там можно долбить, но он уже снова был под моим окном.
— Ого, да тут такие прелестные антикварные диковины!
И тут я поняла, обо что он ударил. Я медленно села и затаила дыхание.
— Черт, мисс Квэк, у вас есть даже печка для мусора!
Тогда я познала, что значит окаменеть. Руки и ноги налились тяжестью, так что ими стало невозможно шевельнуть, вдохнуть тоже не получалось — ребра будто сдавило, язык намертво прилип к нёбу.
Тишина снаружи не говорила ни о чем. Камень не может спросить, не может выглянуть в окно.
Потом я услышала его шаги. Джейс больше не пытался двигаться бесшумно. Раздался зловещий хруст гравия и тонкий электронный гул — он катил какой-то механизм вверх по дорожке, ведущей к дому. Вместе с этим механизмом он направился в обход, к задней двери. Гул неожиданно перешел в свист, к нему добавилось громкое пыхтение, весь дом задрожал от вибрации. А потом Джейс вдруг хрипло затянул псалом:
Когда придем мы сюда,
В этот славный город златой,
Иисус будет ждать нас,
О да, Господь будет ждать нас…
Я заставила свое окаменевшее тело сдвинуться с места.
Окна спальни моей матери выходили аккурат на апельсиновое дерево. До сих пор помню ее бледное лицо — она стояла у окна и смотрела, как я все качаюсь и качаюсь. Пять лет я не заходила туда. Я нажала кнопку замка, открывая дверь — это было все равно, что резать каравай времени, сначала корку, потом мякиш. Сам воздух здесь был густой, словно хлебный мякиш, хотя пылепоглотители и кондиционеры исправно делали свое дело. Я не стала смотреть по сторонам — только в окно. В единственное окно, где не было защитной шторы, лишь тонкий желтый тюль. Солнечный свет резал как нож, пол дрожал от рева машины.