Страница:
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ЧУДОТВОРЕЦ
Глава 1
Первый город, в который я попал, был мертвый город Эшкорек – золотой череп. Мой второй город, сияющий муравейник, жил и казался недоступным для несчастий, упадка, стремительно летящих ветров времени, для любой из тех сил, что заживо съели Эшкорек. Я помню, что несмотря на все те события, который привели меня туда, я был все еще достаточно молод, чтобы на семнадцатое утро разинуть от удивления рот, когда «Иакинф Вайн-Ярд», свернув паруса, как голубой мотылек свои крылья, вошел на веслах в бухту Храгон.
В Бар-Айбитни рано пришло лето; на фоне декораций индигового неба пять сотен дворцов купали свои отражения в море сапфира. Западнее, там, где начиналась часть залива, отведенная для стоянки торговых судов, вода была покрыта золотыми и зелеными кораблями-аллигаторами. В самой дальней части залива, полыхая, как огонь высотой около шестидесяти футов, стояла статуя из позолоченного алькума – фигура Масримаса Бар-Айбитнийского. Храгон Масрийский, первый король-завоеватель, который сделал город могущественным, установил и статую. Это стоило жизни тысяче хессекских рабов, но жизнь раба, как всегда, недорого обходилась. Бог был облачен в складчатую юбку, штаны с обильными сборками и высокие, до колен, сапоги завоевателей; еще он имел массивный воротник, наплечники и остроконечный шлем воина. Этот наряд, впечатляющий на высоких масрийцах и на самом деле служивший для того, чтобы они казались гигантами среди мелкоты, был для людей под их властью еще одним напоминанием о том, что уменьшить человека до карликового роста значит победить его.
Сто лет назад, в дни хессекских королей «старой» крови, здесь был только эмбрион города – Бит-Хесси, или Устье моря. Внутренние земли занимали три хессекские провинции, а через море к западу лежали хессекские Сима и Тинзен. Хессекским королевствам удалось просуществовать несколько веков, прежде чем гроза войны разрушила древнюю и уже пришедшую в упадок культуру. Война пришла с востока в лице людей молодой расы, рвавшихся на юг и на запад. Старый мир рассыпался там, где они проходили. Маленькие империи, разбитые и разграбленные, истреблялись одна за другой и восстанавливались под рукой Масримаса, повелителя пламени.
Почитатели огня были выдающейся расой, многочисленной, имевшей огромную армию. Их легионы, или джерды, были несравненны. Вымуштрованные, одетые в полированную бронзу, на лошадях (а подобных животных на юге не видели раньше), подгоняемые нуждой в земле, они переливались, как море, через все границы, означенные на картах. Голодавшие на своей засушливой родине среди бесснежных скал и голой пустыни, масрийцы оценили юг, его реки и пойменные долины, а хессеки с тупым упрямством сопротивлявшиеся переменам, были повержены и одичали вместе со всеми остальными. Соблазненные, однако, той невестой, которую они взяли силой, воины отстроили старый мир заново, переименовав его в «Новый» и развели на руинах пустяковую архитектуру. Бит-Хесси – единственный хессекский порт на океане, был восстановлен и перестроен в образцовый город для императора – воина Храгона. Город стал называться Бар-Айбитни; он моментально бросил вызов масрийским городам на востоке, а вскоре и затмил их.
Построенные у моря дворцы, храмы, памятники, театры быстро низвели обличье бывшей древней столицы до художественного уровня балагана.
Завоеватели стали оккупантами земли, на которой жили многие, им пришлось учить ее обычаи. Теперь джерды маршировали лишь на плацах и придворных парадах, оружие ставили в тавернах и у постелей женщин; скоро половина Хессека была оплодотворена масрийским семенем. Сейчас масрийцев размягчали те духовные и плотские радости, которые предвещали закат силы нации. «Иакинф Вайн-Ярд» уплатил пошлины и был пропущен на стоянку. Гавань посещало такое количество судов, что порт и пристани протянулись более чем на милю. Позади них лежали обширные склады и Рыбный базар; вход в него был обозначен двумя золотыми рыбками на высоких гранитных колоннах. Здесь начиналась Янтарная дорога, которая вела к Вселенскому базару, где тогда можно было купить все, что было в империи, – от прозрачного шелка до зеленого тинзенского табака и засахаренных пчел. От этого колоссального торгового центра растекались базарчики поменьше, специализирующиеся по лошадям, скоту, рабам; отсюда также начинались постоялые дворы, винные лавки и публичные дома.
Я оставил Чарпона с тремя его помощниками, чтобы он, как обычно, привел в порядок дела корабля в конторах купцов вокруг залива. Эскортируемый десятью хессеками, Кочес, еще один помощник, проводил меня через Рыбный базар вверх по Янтарной дороге к «Зубам Дельфина». Это место, названное морским именем, как корабли называют сухопутными именами, было кричаще-безвкусной гостиницей для богатых разбойников, и они населяли ее в изрядном количестве. Даже хессекские пираты собирались там, если, конечно, у них было достаточно серебра, чтобы заплатить за обслуживание. И все-таки этот дом был более масрийским, он пародировал стиль завоевателей, хотя я не думаю, чтобы когда-либо хоть один чистокровный масриец переступал его порог. Кочес вел меня вверх по желтым мраморным ступеням «Зубов Дельфина» с гордостью помещика, возвращавшегося в свои владения. Толстые колонны, разрисованные режущими глаза синими и красными сполохами, поддерживали белый лепной потолок. Стены покрывали изразцы с изображениями дельфинов. Ранние выпивохи, капитаны кораблей и морские бандиты расхаживали с важным видом туда-сюда по вестибюлю. Кочес, сентиментальный, как садист, показывал в ухмылке черные зубы и обнимался со знакомыми. Увидев, что я скромно стою в стороне, какой-то покрытый шрамами дьявол, с горстью золота в руке, одноглазый, как и положено пирату, отпустил замечание, что я выгляжу, как деревенщина. Кочес кинул на меня испуганный взгляд.
– Это господин из далеких земель. В его распоряжении целый корабль.
– Что, Чарпон в человеческом распоряжении? Эй, вы, девичьи глазки!
Что вы сделали для него? Я бы сказал, вы на вкус господина высоковаты.
Я небрежно сказал Длинному Глазу, который стоял позади меня:
– Видишь там этого крикуна? Пойди и ударь его за меня.
Кочес съежился, пират стоял, озадаченный, не веря своим ушам, а Длинный Глаз, повинуясь мне без всякого выражения и без промедления, врезал ему по зубам. Золотой руке не понравилось такое приветствие, и он поднял свой мясистый кулак, чтобы расплющить Длинного Глаза, прежде чем заняться мной, в то время как вокруг движение замедлилось, и все с интересом наблюдали за нами. Бот так я в первый раз произвел впечатление в Бар-Айбитни: из ладони я выпустил луч белой энергии, яркий, как молния. Он задел шею Золотой Руки и свалил его, как быка. Тот рухнул на покрытый масрийскими изразцами пол, рыча, как раненый, а над толпой пронесся одновременный невольный вздох, который означает знакомство с волшебником, пока он еще не слишком преуспел в своей карьере. Чтобы придать происходящему еще больше торжественности, все наши десять хессекских моряков бухнулись на колени и простерлись ниц передо мной, а Кочес подполз ближе, моля, чтобы я ничего больше не делал.
Золотая Рука перестал кататься по полу и смотрел на меня с изумлением побежденного.
– Надеюсь, тебе этого хватит, – сказал я ему. – Можешь запомнить, что лучше пусть мой слуга ударит тебя, чем я сам.
По углам зала возник напряженный шум. Любопытство превысило страх, когда все увидели, что я не собираюсь метать молнии во все стороны. Это и есть цивилизующее действие, которое большой город оказывает на людей. Он убивает инстинкты и заменяет их длинными носами.
Как раз в это время в вестибюль вплыла некая фигура.
Фигура хессекской расы, надушенная, нарумяненная, напудренная; губы, щеки, мочки ушей были оттенены цветом прекрасного розового коралла; глаза обведены голубой краской, волосы завиты и присыпаны серебряной пылью. Шлейф из газа и зеленого шелка, пара туфель без задников на высоких каблуках с украшениями в виде дисков, звякающих в аккомпанемент скользящей походке, плавной, как бег вниз с горки хорошо смазанного колеса. В узких белых руках был серебряный кубок, который этот милый дом с хорошими манерами предлагал прибывшим.
Это было так неожиданно, что на минуту заняло мои мысли и чувства. Прелестная девушка. Без грудей. А когда она подошла совсем близко, предлагая мне кубок и опуская веки, яркие, как бабочки, я заметил, что кошачий подбородок наверняка побрили, прежде чем его раскрасить, так как мальчиков-проституток в Бар-Айбитни не кастрировали.
– Выпейте, мой господин, – произнес голос, заботливо наученный ничего не выражать, кроме того, что это говорила не женщина, – и вы, господин Кочес, добро пожаловать к «Дельфину» опять. Господин Чарпон приедет позже? – Как же он удержится? – игриво сказал Кочес, без всяких вступлений засовывая свою руку в обширные складки, покрывающие гладкое, тщательно избавленное от волос тело. – Это Тэи, – сказал он мне, – особо рекомендуемое удовольствие гостиницы. А этот господин, Тэи, чужестранец, колдун, как он только что нам показал. Позаботься, чтобы управляющий не слишком докучал ему, не то он обрушит дом.
Он по-прежнему выглядел желтым от страха; несмотря на свои гримасы, он очень хотел бы находиться с землетрясением как бы в одной шеренге и обмануть всех, да и самого себя, что его дрожь именно от землетрясения и происходила.
Золотая Рука спрятался среди своих друзей, как бык в зарослях.
Толпа в холле глухо шумела, и забавный Тэи увел нас.
Комната в «Зубах Дельфина» – три стены выкрашены в темно-красный цвет, а четвертая – в лавандовый. Лампы из лавандового стекла в свинцовых рамах висели среди бронзовых клеток с насвистывающими белыми и розовыми птичками, и весь потолок казался вихрем трепещущих крыльев и огоньков. Масрийский очаг во всю длину красной стены был старой постройки.
Поклонение Масримасу не допускало смотреть на открытый огонь. Вязанки хвороста незаметно для глаза зажигались позади причудливого железного кружева, которое быстро раскалилось и холодной весенней ночью полыхало палящим жаром. В стене лавандового цвета находилось единственное большое окно с пергаментной шторой, которую можно было опустить, и тогда вся комната становилась темно-красной.
За окном виднелся маленький двор, мандариновые деревья и мраморный бассейн с полосатыми рыбками.
В этой комнате я изменил свою внешность согласно городской моде. Аристократ, купец, бандит – все выглядели одинаково при условии, что они могли позволить такие траты: следовать моде было дорогой штукой.
Они обрезают волосы по плечи, а бороды – до самого подбородка и завивают при помощи щипцов то, что остается. Для ванны они вам показывают сорок эссенций и порекомендуют еще сорок, которых у них не имеется. Три портных приходят с готовыми одеяниями и нераскроенными отрезами и плюются и препираются друг с другом, а ювелир прокрадывается и показывает серебряное ожерелье шириной в две ладони, со львами на эполетах, которое вызывает у вас вполне обоснованное подозрение, что раньше оно находилось вокруг шеи какого-нибудь принца-пирата, которому как раз сейчас его заменяют веревкой подходящей длины.
Наконец и обед приносят. Вы открываете блюда, полные позолоченных тушеных даров моря, с изюмом и айвой и с миниатюрными косточками печеных землероек и бог знает чем еще; здесь же и высокие горлышки черных бутылок с куисом, южным ромом. Короче, все, что могут пожелать любящие роскошь акулы типа Чарпона.
Все эти удобства включают и щедрый кредит для всех офицеров Чарпона.
Если мне надо было платить наличными, я занимал у Кочеса, который каждую мою экскурсию в его кошелек принимал как гарантию против моего гнева. Сразу после полудня появился Чарпон, превратившись за это время в такого же щеголя, как и я; его коротко стриженную макушку укрывал парик из иссиня-черных локонов. – Я слышу, вы посылаете моих людей по своим делам, господин, – сказал он. Он оглядел меня, обратив внимание на мою новомодную внешность. – И вовсю пользуетесь моим кредитом.
– Господин Вазкор тратит мои деньги, Чарпон, – вскричал Кочес, озабоченный сохранением лояльности по отношению к обоим своим опасным господам.
– Чарпон, – сказал я, – не хочешь иметь со мной дела – уходи.
– Вы же знаете, господин мой, что я такой же ваш раб, как и любой из моей хессекской толпы. Я удивлен, как вы сохранили мне жизнь после такого обращения с вами.
– У меня нет желания убивать человека без причины, – сказал я.
Я заметил, как в его взгляде мелькнуло спрятанное, впрочем, под слоем осторожной покорности подозрение, что я молод и честен; даже мое колдовство не излечило его от этого.
У меня было шестнадцать дней, пока «Вайн-Ярд» плыл, а я жил на иждивении у Чарпона в его же каюте, чтобы обдумать свои планы, которые были довольно просты. Если моя сука-мать была здесь на юге, как меня уверяло мое чувство предвидения, мне понадобятся средства и хитрые уловки, чтобы разыскать ее. Наверняка она спряталась. Разговор с моряками не дал никаких сведений, она явно не поднялась до положения, обеспечивающего влияние в обществе, как в Эзланне, когда она была женой моего отца. Предположим, что она здесь, она вполне могла спрятаться на задворках Бар-Айбитни. Я придумал только один способ выгнать ее из укрытия – наделать шуму именем моего отца. Я собирался стать чудотворцем и целителем Вазкором. Я также намеревался приобрести кое-какое богатство, заставив свой удивляющий дар работать на меня. С надлежащей репутацией и деньгами мои изыскания могли бы стать легкими. Если она убежит от меня или если мне не удастся ее найти, я должен буду раскинуть сеть еще шире.
В Бар-Айбитни рано пришло лето; на фоне декораций индигового неба пять сотен дворцов купали свои отражения в море сапфира. Западнее, там, где начиналась часть залива, отведенная для стоянки торговых судов, вода была покрыта золотыми и зелеными кораблями-аллигаторами. В самой дальней части залива, полыхая, как огонь высотой около шестидесяти футов, стояла статуя из позолоченного алькума – фигура Масримаса Бар-Айбитнийского. Храгон Масрийский, первый король-завоеватель, который сделал город могущественным, установил и статую. Это стоило жизни тысяче хессекских рабов, но жизнь раба, как всегда, недорого обходилась. Бог был облачен в складчатую юбку, штаны с обильными сборками и высокие, до колен, сапоги завоевателей; еще он имел массивный воротник, наплечники и остроконечный шлем воина. Этот наряд, впечатляющий на высоких масрийцах и на самом деле служивший для того, чтобы они казались гигантами среди мелкоты, был для людей под их властью еще одним напоминанием о том, что уменьшить человека до карликового роста значит победить его.
Сто лет назад, в дни хессекских королей «старой» крови, здесь был только эмбрион города – Бит-Хесси, или Устье моря. Внутренние земли занимали три хессекские провинции, а через море к западу лежали хессекские Сима и Тинзен. Хессекским королевствам удалось просуществовать несколько веков, прежде чем гроза войны разрушила древнюю и уже пришедшую в упадок культуру. Война пришла с востока в лице людей молодой расы, рвавшихся на юг и на запад. Старый мир рассыпался там, где они проходили. Маленькие империи, разбитые и разграбленные, истреблялись одна за другой и восстанавливались под рукой Масримаса, повелителя пламени.
Почитатели огня были выдающейся расой, многочисленной, имевшей огромную армию. Их легионы, или джерды, были несравненны. Вымуштрованные, одетые в полированную бронзу, на лошадях (а подобных животных на юге не видели раньше), подгоняемые нуждой в земле, они переливались, как море, через все границы, означенные на картах. Голодавшие на своей засушливой родине среди бесснежных скал и голой пустыни, масрийцы оценили юг, его реки и пойменные долины, а хессеки с тупым упрямством сопротивлявшиеся переменам, были повержены и одичали вместе со всеми остальными. Соблазненные, однако, той невестой, которую они взяли силой, воины отстроили старый мир заново, переименовав его в «Новый» и развели на руинах пустяковую архитектуру. Бит-Хесси – единственный хессекский порт на океане, был восстановлен и перестроен в образцовый город для императора – воина Храгона. Город стал называться Бар-Айбитни; он моментально бросил вызов масрийским городам на востоке, а вскоре и затмил их.
Построенные у моря дворцы, храмы, памятники, театры быстро низвели обличье бывшей древней столицы до художественного уровня балагана.
Завоеватели стали оккупантами земли, на которой жили многие, им пришлось учить ее обычаи. Теперь джерды маршировали лишь на плацах и придворных парадах, оружие ставили в тавернах и у постелей женщин; скоро половина Хессека была оплодотворена масрийским семенем. Сейчас масрийцев размягчали те духовные и плотские радости, которые предвещали закат силы нации. «Иакинф Вайн-Ярд» уплатил пошлины и был пропущен на стоянку. Гавань посещало такое количество судов, что порт и пристани протянулись более чем на милю. Позади них лежали обширные склады и Рыбный базар; вход в него был обозначен двумя золотыми рыбками на высоких гранитных колоннах. Здесь начиналась Янтарная дорога, которая вела к Вселенскому базару, где тогда можно было купить все, что было в империи, – от прозрачного шелка до зеленого тинзенского табака и засахаренных пчел. От этого колоссального торгового центра растекались базарчики поменьше, специализирующиеся по лошадям, скоту, рабам; отсюда также начинались постоялые дворы, винные лавки и публичные дома.
Я оставил Чарпона с тремя его помощниками, чтобы он, как обычно, привел в порядок дела корабля в конторах купцов вокруг залива. Эскортируемый десятью хессеками, Кочес, еще один помощник, проводил меня через Рыбный базар вверх по Янтарной дороге к «Зубам Дельфина». Это место, названное морским именем, как корабли называют сухопутными именами, было кричаще-безвкусной гостиницей для богатых разбойников, и они населяли ее в изрядном количестве. Даже хессекские пираты собирались там, если, конечно, у них было достаточно серебра, чтобы заплатить за обслуживание. И все-таки этот дом был более масрийским, он пародировал стиль завоевателей, хотя я не думаю, чтобы когда-либо хоть один чистокровный масриец переступал его порог. Кочес вел меня вверх по желтым мраморным ступеням «Зубов Дельфина» с гордостью помещика, возвращавшегося в свои владения. Толстые колонны, разрисованные режущими глаза синими и красными сполохами, поддерживали белый лепной потолок. Стены покрывали изразцы с изображениями дельфинов. Ранние выпивохи, капитаны кораблей и морские бандиты расхаживали с важным видом туда-сюда по вестибюлю. Кочес, сентиментальный, как садист, показывал в ухмылке черные зубы и обнимался со знакомыми. Увидев, что я скромно стою в стороне, какой-то покрытый шрамами дьявол, с горстью золота в руке, одноглазый, как и положено пирату, отпустил замечание, что я выгляжу, как деревенщина. Кочес кинул на меня испуганный взгляд.
– Это господин из далеких земель. В его распоряжении целый корабль.
– Что, Чарпон в человеческом распоряжении? Эй, вы, девичьи глазки!
Что вы сделали для него? Я бы сказал, вы на вкус господина высоковаты.
Я небрежно сказал Длинному Глазу, который стоял позади меня:
– Видишь там этого крикуна? Пойди и ударь его за меня.
Кочес съежился, пират стоял, озадаченный, не веря своим ушам, а Длинный Глаз, повинуясь мне без всякого выражения и без промедления, врезал ему по зубам. Золотой руке не понравилось такое приветствие, и он поднял свой мясистый кулак, чтобы расплющить Длинного Глаза, прежде чем заняться мной, в то время как вокруг движение замедлилось, и все с интересом наблюдали за нами. Бот так я в первый раз произвел впечатление в Бар-Айбитни: из ладони я выпустил луч белой энергии, яркий, как молния. Он задел шею Золотой Руки и свалил его, как быка. Тот рухнул на покрытый масрийскими изразцами пол, рыча, как раненый, а над толпой пронесся одновременный невольный вздох, который означает знакомство с волшебником, пока он еще не слишком преуспел в своей карьере. Чтобы придать происходящему еще больше торжественности, все наши десять хессекских моряков бухнулись на колени и простерлись ниц передо мной, а Кочес подполз ближе, моля, чтобы я ничего больше не делал.
Золотая Рука перестал кататься по полу и смотрел на меня с изумлением побежденного.
– Надеюсь, тебе этого хватит, – сказал я ему. – Можешь запомнить, что лучше пусть мой слуга ударит тебя, чем я сам.
По углам зала возник напряженный шум. Любопытство превысило страх, когда все увидели, что я не собираюсь метать молнии во все стороны. Это и есть цивилизующее действие, которое большой город оказывает на людей. Он убивает инстинкты и заменяет их длинными носами.
Как раз в это время в вестибюль вплыла некая фигура.
Фигура хессекской расы, надушенная, нарумяненная, напудренная; губы, щеки, мочки ушей были оттенены цветом прекрасного розового коралла; глаза обведены голубой краской, волосы завиты и присыпаны серебряной пылью. Шлейф из газа и зеленого шелка, пара туфель без задников на высоких каблуках с украшениями в виде дисков, звякающих в аккомпанемент скользящей походке, плавной, как бег вниз с горки хорошо смазанного колеса. В узких белых руках был серебряный кубок, который этот милый дом с хорошими манерами предлагал прибывшим.
Это было так неожиданно, что на минуту заняло мои мысли и чувства. Прелестная девушка. Без грудей. А когда она подошла совсем близко, предлагая мне кубок и опуская веки, яркие, как бабочки, я заметил, что кошачий подбородок наверняка побрили, прежде чем его раскрасить, так как мальчиков-проституток в Бар-Айбитни не кастрировали.
– Выпейте, мой господин, – произнес голос, заботливо наученный ничего не выражать, кроме того, что это говорила не женщина, – и вы, господин Кочес, добро пожаловать к «Дельфину» опять. Господин Чарпон приедет позже? – Как же он удержится? – игриво сказал Кочес, без всяких вступлений засовывая свою руку в обширные складки, покрывающие гладкое, тщательно избавленное от волос тело. – Это Тэи, – сказал он мне, – особо рекомендуемое удовольствие гостиницы. А этот господин, Тэи, чужестранец, колдун, как он только что нам показал. Позаботься, чтобы управляющий не слишком докучал ему, не то он обрушит дом.
Он по-прежнему выглядел желтым от страха; несмотря на свои гримасы, он очень хотел бы находиться с землетрясением как бы в одной шеренге и обмануть всех, да и самого себя, что его дрожь именно от землетрясения и происходила.
Золотая Рука спрятался среди своих друзей, как бык в зарослях.
Толпа в холле глухо шумела, и забавный Тэи увел нас.
Комната в «Зубах Дельфина» – три стены выкрашены в темно-красный цвет, а четвертая – в лавандовый. Лампы из лавандового стекла в свинцовых рамах висели среди бронзовых клеток с насвистывающими белыми и розовыми птичками, и весь потолок казался вихрем трепещущих крыльев и огоньков. Масрийский очаг во всю длину красной стены был старой постройки.
Поклонение Масримасу не допускало смотреть на открытый огонь. Вязанки хвороста незаметно для глаза зажигались позади причудливого железного кружева, которое быстро раскалилось и холодной весенней ночью полыхало палящим жаром. В стене лавандового цвета находилось единственное большое окно с пергаментной шторой, которую можно было опустить, и тогда вся комната становилась темно-красной.
За окном виднелся маленький двор, мандариновые деревья и мраморный бассейн с полосатыми рыбками.
В этой комнате я изменил свою внешность согласно городской моде. Аристократ, купец, бандит – все выглядели одинаково при условии, что они могли позволить такие траты: следовать моде было дорогой штукой.
Они обрезают волосы по плечи, а бороды – до самого подбородка и завивают при помощи щипцов то, что остается. Для ванны они вам показывают сорок эссенций и порекомендуют еще сорок, которых у них не имеется. Три портных приходят с готовыми одеяниями и нераскроенными отрезами и плюются и препираются друг с другом, а ювелир прокрадывается и показывает серебряное ожерелье шириной в две ладони, со львами на эполетах, которое вызывает у вас вполне обоснованное подозрение, что раньше оно находилось вокруг шеи какого-нибудь принца-пирата, которому как раз сейчас его заменяют веревкой подходящей длины.
Наконец и обед приносят. Вы открываете блюда, полные позолоченных тушеных даров моря, с изюмом и айвой и с миниатюрными косточками печеных землероек и бог знает чем еще; здесь же и высокие горлышки черных бутылок с куисом, южным ромом. Короче, все, что могут пожелать любящие роскошь акулы типа Чарпона.
Все эти удобства включают и щедрый кредит для всех офицеров Чарпона.
Если мне надо было платить наличными, я занимал у Кочеса, который каждую мою экскурсию в его кошелек принимал как гарантию против моего гнева. Сразу после полудня появился Чарпон, превратившись за это время в такого же щеголя, как и я; его коротко стриженную макушку укрывал парик из иссиня-черных локонов. – Я слышу, вы посылаете моих людей по своим делам, господин, – сказал он. Он оглядел меня, обратив внимание на мою новомодную внешность. – И вовсю пользуетесь моим кредитом.
– Господин Вазкор тратит мои деньги, Чарпон, – вскричал Кочес, озабоченный сохранением лояльности по отношению к обоим своим опасным господам.
– Чарпон, – сказал я, – не хочешь иметь со мной дела – уходи.
– Вы же знаете, господин мой, что я такой же ваш раб, как и любой из моей хессекской толпы. Я удивлен, как вы сохранили мне жизнь после такого обращения с вами.
– У меня нет желания убивать человека без причины, – сказал я.
Я заметил, как в его взгляде мелькнуло спрятанное, впрочем, под слоем осторожной покорности подозрение, что я молод и честен; даже мое колдовство не излечило его от этого.
У меня было шестнадцать дней, пока «Вайн-Ярд» плыл, а я жил на иждивении у Чарпона в его же каюте, чтобы обдумать свои планы, которые были довольно просты. Если моя сука-мать была здесь на юге, как меня уверяло мое чувство предвидения, мне понадобятся средства и хитрые уловки, чтобы разыскать ее. Наверняка она спряталась. Разговор с моряками не дал никаких сведений, она явно не поднялась до положения, обеспечивающего влияние в обществе, как в Эзланне, когда она была женой моего отца. Предположим, что она здесь, она вполне могла спрятаться на задворках Бар-Айбитни. Я придумал только один способ выгнать ее из укрытия – наделать шуму именем моего отца. Я собирался стать чудотворцем и целителем Вазкором. Я также намеревался приобрести кое-какое богатство, заставив свой удивляющий дар работать на меня. С надлежащей репутацией и деньгами мои изыскания могли бы стать легкими. Если она убежит от меня или если мне не удастся ее найти, я должен буду раскинуть сеть еще шире.
Глава 2
Отпустив Чарпона, я вышел в городскую жару, которая к концу лета превращалась в печной жар. Янтарная дорога тянется вдоль западной части Стены Храгона, которая отделяет аристократическую часть города от окраин. Бар-Айбитни состоял из четырех городов. Его сердцевиной была обширная торговая территория порта, доков, базаров, которая карабкалась в пригороды через возвышения на юге. За внутренней Стеной Храгона лежала укрепленная цитадель на естественном холме, называемом «Столб». Это было военное сооружение, расположенное на двух квадратных милях, его окружали стены с бойницами, облицованными бронзой. Цитадель могла вместить семнадцать джердов – примерно семнадцать тысяч человек. Дальше за Столбом, к востоку, протянулся Пальмовый квартал; террасы его громадных храмов и дворцов сказочного изобилия заканчивались в Небесном городе, оплоте императора, недоступном для большинства.
В то же время позади заболоченного участка далеко на западе, там, где болото окружило, как накипь, древние заброшенные доки, находилось то, что осталось от старого хессекского города Бит-Хесси (широко известное как Крысиная нора), – лабиринт трущоб, окружавших новую столицу.
Никто – ни воин, ни слабоумный – не посещал эти места, наполовину ушедшие под землю, часто видевшие лихорадку, в полдень темные, как сумерки, и хоть глаз выколи темные ночью; люди не рисковали заходить туда, если только во всех остальных местах им не угрожала смерть.
Янтарная дорога оканчивалась у Ворот Крылатой лошади, где был главный вход в Пальмовый квартал через Стену Храгона. Здесь, у западной части стены, начиналась фешенебельная часть торгового города, здесь были площади с фонтанами, дома с лепными украшениями и цветными колоннами, и Роща ста магнолий. Те, у кого находилось время для безделья, в этот час приходили в рощу, чтобы прогуляться по мягким лужайкам, подышать ароматами цветущих магнолий; фокусники выделывали свои штуки, а дикие звери ревели в клетках. Когда Кочес и я, сопровождаемые обычной толпой краснолицых охранников, шагали по улице в сторону рощи, из тени на нас выскочил Лайо. – Господин Вазкор, – сказал он настойчиво на своем симейзском языке, который я один здесь понимал. – Их будет трое.
Пока я устраивался в гостинице, хессеки Чарпона находились в городе по моим поручениям, разнося слово чудотворца. Свою славу, видимо, снискал и мой поступок с Золотой Рукой, пиратом. Лайо я отправил вместе с человеком, который знал все подводные течения в Бар-Айбитни, чтобы поискать среди больных тех, кто нуждался в экстравагантном лечении.
– Трое, – сказал я. – Хорошо.
Он ухмыльнулся; он бегал по моим поручениям, довольный, что у него теперь здоровая грудь.
– Это будет вот как, лау-йесс. На второй лужайке к вам подойдет старуха, продающая конфеты с лотка. Она споткнется и упадет на вашем пути, крича так громко, что всем будет слышно. Ее хорошо знают, у нее поврежден позвоночник, и она специально привлекает к этому внимание, чтобы добиться сочувствия.
– Она не будет возражать, чтобы я ее вылечил?
– О нет, лау-йесс. Она говорит, что если вы достаточно могущественный волшебник, она сможет показывать себя, как произведение рук ваших, да еще и денег соберет больше, чем раньше. Она спрашивает, – он опять ухмыльнулся, – не можете ли вы сделать ее заодно и молодой?
– И во сколько она нам обошлась?
Он сжал губы.
– Прости, Кочес, – сказал я. – Лайо, рассказывай остальное.
– После того как вы сотворите чудо для нее, придет еще один молодой человек, про которого все знают, что он слепой на оба глаза. Он младший сын купца Кечама, но отец выгнал его из дому, когда он начал жить с проституткой, а теперь только эта проститутка заботится о нем. Она приведет его на излечение, но она хуже, чем старая продавщица конфет, я на нее потратил три куска серебра, потому что я ей не доверяю. После того как глаза мальчика будут вылечены, лау-йесс, толпа должна уже быть довольна. Но на всякий случай я перекинулся словечком с привратниками в доме Фунлина – он полумасриец, богат и суеверен, а его жена сплетничает со служанками и еще более суеверна, чем он. Возле мочевого пузыря у него камень, который почти убивает его болью. Он уже призывал и жрецов-целителей из масрийских храмов, и, как я слышал, жрецов старой веры тоже. Если он узнает, что в Роще магнолий чудотворец, он обязательно пойдет проверить. А после чуда-другого он упадет к вашим ногам и будет просить вас.
– Хорошо поработал, – сказал я.
Другой мальчик для поручений тоже вернулся, и Кочес без возражений заплатил им обоим. Мы пересекли Площадь Крылатой лошади и миновали старую стену Рощи, которая сто с лишним лет назад была хессекским садом. Лужайки поднимались четырьмя ступенями, испещренными розовыми магнолиями и пятнышками водоемов. Тонкий аромат пыли курился над вьющимися дорожками, по которым прогуливались купцы и им подобные.
Было совсем мало женщин. Основным положением хессекской морали была мысль о том, что женщина – это драгоценность, которую лучше держать в шкатулке. Дамы могли отважиться выйти вместе со своими мужьями только под покровом темноты, да и то занавешенные от носа до лодыжки. Даже более бедные женщины, по необходимости выходящие из дома, тоже наполовину покрывали свои лица и целиком – фигуру; только масрийские девушки были с открытыми лицами, но они в основном жили в Пальмовом квартале. Торговый Бар-Айбитни был рассадником смешанной крови, старой и новой, и хотя мужчины надевали складчатые штаны и личины масрийцев, их женщины придерживались старой моды. Зато в Роще было много куртизанок мужского пола типа Тэи. Не раз я, прежде чем привык, останавливал свой взгляд на ком-нибудь, слишком похожем на девушку, чтобы ею быть. На второй лужайке красный тигр шагал на огороженном месте над тропинкой, с прицельной ненавистью глядя на толпу дураков, которые его охраняли. Единственное слабое звено в его железных кандалах означало бы совсем другую игру.
Кочес сказал:
– Эта старуха идет. Вон там. Я уже видел ее, горбатую Лели.
Я обернулся, чтобы посмотреть на нее. Она должна была меня узнать, Лайо описал ей меня. Ее седые жидкие волосы были ничем не покрыты, ее глаза, казалось, зашиты в складки кожи, но нижнюю часть ее лица скрывал кусок покрывала. Она была худая, усохшая, маленькая даже для хессеков, ее спина возвышалась над ней, как небольшой обломок скалы. Перед собой она катила плетеный лоток на деревянном колесе, там лежали изысканные сладости, они словно высмеивали ее безобразие.
Она остановилась в двух ярдах от меня, сзывая покупателей тонким голосом. Я понял, почему она потребовала денег – для большего театрального эффекта она уронила свой бар к моим ногам. Когда сладости раскатились во все стороны, Лели неуклюже повалилась, растянувшись на траве, и начала пронзительно кричать с жуткой мукой в голосе.
Праздная толпа раздалась в стороны, встревоженная близостью несчастья. Кочес, не в силах сдержать веселья при виде такого представления, начал посмеиваться, пока я не велел ему успокоиться. Подбежала какая-то неряшливо одетая женщина, чья то тощая служанка. Возможно, она знала горбатую старуху раньше. Она склонилась над ней, пытаясь взять ее руку.
Я подошел туда, где Лели лежала, скорчившись, на лужайке и пищала, а служанка посмотрела на меня глупыми глазами и закричала:
– Не обижайте ее, господин. Она не в себе, но ей сейчас уже будет лучше, посмотрите, – она говорила на плохом масрийском, специально для меня, я полагаю. Я был такого же роста, как масрийцы, загар у меня был очень темный и в своих новомодных одеждах я, должно быть, выглядел чистокровным масрийцем – потомком завоевателей.
– Я не хочу обижать ее, девочка. Если это продавщица конфет Лели, я собираюсь вылечить ее.
Служанка ахнула; толпа вокруг нас заволновалась. Только один человек засмеялся, услышав мои слова. Горбатая Лели тем временем повернула свою птичью голову и, прищурившись, посмотрела на меня с крайней злостью.
– Как ты можешь меня вылечить? – спросила она, получив на это одобрение Лайо, при этом она так верещала, что слышно ее было очень далеко. – Всю жизнь я ношу на своих плечах проклятье богов. Я наклонился и поднял ее. Она была легкой, как связка высушенной соломы, от дневной жары готовая вспыхнуть в любую минуту. Ее голова не поднялась выше моего пояса.
– Не смейся надо мной, мой милый мальчик, – пронзительно выкрикнула она. – Как ты можешь вылечить уродину, которая со дня своего рождения согнута, как коромысло? – И, сдержав дыхание, только для меня она потихоньку добавила:
– Посмотрим, как ты это сделаешь, ты, дьявол из моря Хессу.
– Т-с-с, бабуля, – сказал я мягко.
Я положил свою правую руку на ее позвоночник, а левую – ей под подбородок, и стал выпрямлять ее, как выпрямлял бы палку из сырого дерева. В предыдущих случаях я ничего не чувствовал или чувствовал очень мало. На этот раз я почувствовал импульс, исходящий из моих ладоней, а она вскрикнула по-настоящему, и ее перекрученный позвоночник захрустел, как зола под ногами. И вот она разогнулась, ее груз исчез, и лохмотья свободно болтались на ее спине; голова ее оказалась на уровне моей грудной клетки. Толпа издала свой звук.
Девочка-служанка спрятала свое и так на три четверти спрятанное лицо. Именно Лели подняла свои хищные глаза и сказала:
– Так ли это, как кажется? Неужели? Боль прошла по мне, как раскаленные розги, но сейчас я стройна, как девица. Скажи-ка, красавчик-жрец, а не сделаешь ли ты меня заодно и молодой? – она стрельнула в меня глазами, коварная, как седая лиса. – Я неплохо выглядела, когда была молодой, несмотря на мой горб, я действительно была вороша. Ну как, сделаешь?
Меня передернуло, как и в тот момент, когда Лайо впервые сказал мне об этом. Если бы я мог сделать это, – сострогать возраст, восстановить юность, это действительно было бы зрелищем, достойным славы, но я не был уверен. Казалось, это то, к чему ни один человек, ни колдун, ни священник, не должны стремиться. Это было бы наполовину святотатством. Думая об этом, я становился суеверным. Тем не менее, я довольно спокойно сказал:
– На сегодня ты свое лечение уже получила. Кроме того, я не делаю чудес без выгоды для себя, девочка-бабуля. Если я сделаю то, о чем ты меня просишь, ты станешь потом моей ручной обезьянкой, моим показательным номером, этакой визитной карточкой колдуна. Я свою работу даром не делаю. – Сделай меня девушкой и используй меня для любой своей цели. – Она вцепилась в мой рукав, хихикнула и сказала:
– Сделай меня девственницей и сам возьми мою девственность. Ну, красавчик?
Кочес схватил ее за сухое, как тростинка, запястье и принялся оттаскивать от меня.
– Помягче, – сказал я.
Она выглядела достаточно хрупкой, чтобы сломаться в его лапах. При этих словах она бросила на меня внезапный взгляд, повернулась и кинулась через лужайку, прочь от лотка на колесике, от служанки, которая подбежала помочь ей, от всей глазеющей толпы, топча рассыпанные сладости, на ходу выкрикивая, как ребенок:
– Посмотрите! Какая я стройная теперь и какая красивая!
Я надеялся, что слепой парень и его проститутка окажутся более сдержанными и, взяв деньги, не поверят обещанию. Но они пришли попробовать воды и, найдя ее свежей, были готовы попить. Через две или три секунды после того, как убежала Лели, сына Кечама вытащила вперед его милка – не женского пола, несмотря на употребление Лайо местоимения «она», а еще один Тэи, и не столь привлекательный. У сына Кечама было заболевание конъюнктивы, которое мог бы вылечить хороший доктор, если бы он вовремя этим занялся, но, боюсь, у девочки-мальчика не было богатств, чтобы заплатить доктору. Ну, для меня это было легко, и я опять ничего особенного не почувствовал. А когда мальчик обнаружил, что он уже больше не слеп, он начал плакать, а его любовник бросился ему на шею и тоже заплакал. Это было умилительное зрелище.
В то же время позади заболоченного участка далеко на западе, там, где болото окружило, как накипь, древние заброшенные доки, находилось то, что осталось от старого хессекского города Бит-Хесси (широко известное как Крысиная нора), – лабиринт трущоб, окружавших новую столицу.
Никто – ни воин, ни слабоумный – не посещал эти места, наполовину ушедшие под землю, часто видевшие лихорадку, в полдень темные, как сумерки, и хоть глаз выколи темные ночью; люди не рисковали заходить туда, если только во всех остальных местах им не угрожала смерть.
Янтарная дорога оканчивалась у Ворот Крылатой лошади, где был главный вход в Пальмовый квартал через Стену Храгона. Здесь, у западной части стены, начиналась фешенебельная часть торгового города, здесь были площади с фонтанами, дома с лепными украшениями и цветными колоннами, и Роща ста магнолий. Те, у кого находилось время для безделья, в этот час приходили в рощу, чтобы прогуляться по мягким лужайкам, подышать ароматами цветущих магнолий; фокусники выделывали свои штуки, а дикие звери ревели в клетках. Когда Кочес и я, сопровождаемые обычной толпой краснолицых охранников, шагали по улице в сторону рощи, из тени на нас выскочил Лайо. – Господин Вазкор, – сказал он настойчиво на своем симейзском языке, который я один здесь понимал. – Их будет трое.
Пока я устраивался в гостинице, хессеки Чарпона находились в городе по моим поручениям, разнося слово чудотворца. Свою славу, видимо, снискал и мой поступок с Золотой Рукой, пиратом. Лайо я отправил вместе с человеком, который знал все подводные течения в Бар-Айбитни, чтобы поискать среди больных тех, кто нуждался в экстравагантном лечении.
– Трое, – сказал я. – Хорошо.
Он ухмыльнулся; он бегал по моим поручениям, довольный, что у него теперь здоровая грудь.
– Это будет вот как, лау-йесс. На второй лужайке к вам подойдет старуха, продающая конфеты с лотка. Она споткнется и упадет на вашем пути, крича так громко, что всем будет слышно. Ее хорошо знают, у нее поврежден позвоночник, и она специально привлекает к этому внимание, чтобы добиться сочувствия.
– Она не будет возражать, чтобы я ее вылечил?
– О нет, лау-йесс. Она говорит, что если вы достаточно могущественный волшебник, она сможет показывать себя, как произведение рук ваших, да еще и денег соберет больше, чем раньше. Она спрашивает, – он опять ухмыльнулся, – не можете ли вы сделать ее заодно и молодой?
– И во сколько она нам обошлась?
Он сжал губы.
– Прости, Кочес, – сказал я. – Лайо, рассказывай остальное.
– После того как вы сотворите чудо для нее, придет еще один молодой человек, про которого все знают, что он слепой на оба глаза. Он младший сын купца Кечама, но отец выгнал его из дому, когда он начал жить с проституткой, а теперь только эта проститутка заботится о нем. Она приведет его на излечение, но она хуже, чем старая продавщица конфет, я на нее потратил три куска серебра, потому что я ей не доверяю. После того как глаза мальчика будут вылечены, лау-йесс, толпа должна уже быть довольна. Но на всякий случай я перекинулся словечком с привратниками в доме Фунлина – он полумасриец, богат и суеверен, а его жена сплетничает со служанками и еще более суеверна, чем он. Возле мочевого пузыря у него камень, который почти убивает его болью. Он уже призывал и жрецов-целителей из масрийских храмов, и, как я слышал, жрецов старой веры тоже. Если он узнает, что в Роще магнолий чудотворец, он обязательно пойдет проверить. А после чуда-другого он упадет к вашим ногам и будет просить вас.
– Хорошо поработал, – сказал я.
Другой мальчик для поручений тоже вернулся, и Кочес без возражений заплатил им обоим. Мы пересекли Площадь Крылатой лошади и миновали старую стену Рощи, которая сто с лишним лет назад была хессекским садом. Лужайки поднимались четырьмя ступенями, испещренными розовыми магнолиями и пятнышками водоемов. Тонкий аромат пыли курился над вьющимися дорожками, по которым прогуливались купцы и им подобные.
Было совсем мало женщин. Основным положением хессекской морали была мысль о том, что женщина – это драгоценность, которую лучше держать в шкатулке. Дамы могли отважиться выйти вместе со своими мужьями только под покровом темноты, да и то занавешенные от носа до лодыжки. Даже более бедные женщины, по необходимости выходящие из дома, тоже наполовину покрывали свои лица и целиком – фигуру; только масрийские девушки были с открытыми лицами, но они в основном жили в Пальмовом квартале. Торговый Бар-Айбитни был рассадником смешанной крови, старой и новой, и хотя мужчины надевали складчатые штаны и личины масрийцев, их женщины придерживались старой моды. Зато в Роще было много куртизанок мужского пола типа Тэи. Не раз я, прежде чем привык, останавливал свой взгляд на ком-нибудь, слишком похожем на девушку, чтобы ею быть. На второй лужайке красный тигр шагал на огороженном месте над тропинкой, с прицельной ненавистью глядя на толпу дураков, которые его охраняли. Единственное слабое звено в его железных кандалах означало бы совсем другую игру.
Кочес сказал:
– Эта старуха идет. Вон там. Я уже видел ее, горбатую Лели.
Я обернулся, чтобы посмотреть на нее. Она должна была меня узнать, Лайо описал ей меня. Ее седые жидкие волосы были ничем не покрыты, ее глаза, казалось, зашиты в складки кожи, но нижнюю часть ее лица скрывал кусок покрывала. Она была худая, усохшая, маленькая даже для хессеков, ее спина возвышалась над ней, как небольшой обломок скалы. Перед собой она катила плетеный лоток на деревянном колесе, там лежали изысканные сладости, они словно высмеивали ее безобразие.
Она остановилась в двух ярдах от меня, сзывая покупателей тонким голосом. Я понял, почему она потребовала денег – для большего театрального эффекта она уронила свой бар к моим ногам. Когда сладости раскатились во все стороны, Лели неуклюже повалилась, растянувшись на траве, и начала пронзительно кричать с жуткой мукой в голосе.
Праздная толпа раздалась в стороны, встревоженная близостью несчастья. Кочес, не в силах сдержать веселья при виде такого представления, начал посмеиваться, пока я не велел ему успокоиться. Подбежала какая-то неряшливо одетая женщина, чья то тощая служанка. Возможно, она знала горбатую старуху раньше. Она склонилась над ней, пытаясь взять ее руку.
Я подошел туда, где Лели лежала, скорчившись, на лужайке и пищала, а служанка посмотрела на меня глупыми глазами и закричала:
– Не обижайте ее, господин. Она не в себе, но ей сейчас уже будет лучше, посмотрите, – она говорила на плохом масрийском, специально для меня, я полагаю. Я был такого же роста, как масрийцы, загар у меня был очень темный и в своих новомодных одеждах я, должно быть, выглядел чистокровным масрийцем – потомком завоевателей.
– Я не хочу обижать ее, девочка. Если это продавщица конфет Лели, я собираюсь вылечить ее.
Служанка ахнула; толпа вокруг нас заволновалась. Только один человек засмеялся, услышав мои слова. Горбатая Лели тем временем повернула свою птичью голову и, прищурившись, посмотрела на меня с крайней злостью.
– Как ты можешь меня вылечить? – спросила она, получив на это одобрение Лайо, при этом она так верещала, что слышно ее было очень далеко. – Всю жизнь я ношу на своих плечах проклятье богов. Я наклонился и поднял ее. Она была легкой, как связка высушенной соломы, от дневной жары готовая вспыхнуть в любую минуту. Ее голова не поднялась выше моего пояса.
– Не смейся надо мной, мой милый мальчик, – пронзительно выкрикнула она. – Как ты можешь вылечить уродину, которая со дня своего рождения согнута, как коромысло? – И, сдержав дыхание, только для меня она потихоньку добавила:
– Посмотрим, как ты это сделаешь, ты, дьявол из моря Хессу.
– Т-с-с, бабуля, – сказал я мягко.
Я положил свою правую руку на ее позвоночник, а левую – ей под подбородок, и стал выпрямлять ее, как выпрямлял бы палку из сырого дерева. В предыдущих случаях я ничего не чувствовал или чувствовал очень мало. На этот раз я почувствовал импульс, исходящий из моих ладоней, а она вскрикнула по-настоящему, и ее перекрученный позвоночник захрустел, как зола под ногами. И вот она разогнулась, ее груз исчез, и лохмотья свободно болтались на ее спине; голова ее оказалась на уровне моей грудной клетки. Толпа издала свой звук.
Девочка-служанка спрятала свое и так на три четверти спрятанное лицо. Именно Лели подняла свои хищные глаза и сказала:
– Так ли это, как кажется? Неужели? Боль прошла по мне, как раскаленные розги, но сейчас я стройна, как девица. Скажи-ка, красавчик-жрец, а не сделаешь ли ты меня заодно и молодой? – она стрельнула в меня глазами, коварная, как седая лиса. – Я неплохо выглядела, когда была молодой, несмотря на мой горб, я действительно была вороша. Ну как, сделаешь?
Меня передернуло, как и в тот момент, когда Лайо впервые сказал мне об этом. Если бы я мог сделать это, – сострогать возраст, восстановить юность, это действительно было бы зрелищем, достойным славы, но я не был уверен. Казалось, это то, к чему ни один человек, ни колдун, ни священник, не должны стремиться. Это было бы наполовину святотатством. Думая об этом, я становился суеверным. Тем не менее, я довольно спокойно сказал:
– На сегодня ты свое лечение уже получила. Кроме того, я не делаю чудес без выгоды для себя, девочка-бабуля. Если я сделаю то, о чем ты меня просишь, ты станешь потом моей ручной обезьянкой, моим показательным номером, этакой визитной карточкой колдуна. Я свою работу даром не делаю. – Сделай меня девушкой и используй меня для любой своей цели. – Она вцепилась в мой рукав, хихикнула и сказала:
– Сделай меня девственницей и сам возьми мою девственность. Ну, красавчик?
Кочес схватил ее за сухое, как тростинка, запястье и принялся оттаскивать от меня.
– Помягче, – сказал я.
Она выглядела достаточно хрупкой, чтобы сломаться в его лапах. При этих словах она бросила на меня внезапный взгляд, повернулась и кинулась через лужайку, прочь от лотка на колесике, от служанки, которая подбежала помочь ей, от всей глазеющей толпы, топча рассыпанные сладости, на ходу выкрикивая, как ребенок:
– Посмотрите! Какая я стройная теперь и какая красивая!
Я надеялся, что слепой парень и его проститутка окажутся более сдержанными и, взяв деньги, не поверят обещанию. Но они пришли попробовать воды и, найдя ее свежей, были готовы попить. Через две или три секунды после того, как убежала Лели, сына Кечама вытащила вперед его милка – не женского пола, несмотря на употребление Лайо местоимения «она», а еще один Тэи, и не столь привлекательный. У сына Кечама было заболевание конъюнктивы, которое мог бы вылечить хороший доктор, если бы он вовремя этим занялся, но, боюсь, у девочки-мальчика не было богатств, чтобы заплатить доктору. Ну, для меня это было легко, и я опять ничего особенного не почувствовал. А когда мальчик обнаружил, что он уже больше не слеп, он начал плакать, а его любовник бросился ему на шею и тоже заплакал. Это было умилительное зрелище.