Страница:
– Мой господин, – пролепетала она, – о, мой господин!
Ее заплаканное лицо было искажено слезами и страхом, она боялась даже меня. Я усадил ее на широкий край фонтана и дал глоток куиса из серебряной фляжки, которую проглядели погромщики; большинство других ценностей и спиртные напитки исчезли. От изумления, что ей прислуживает хозяин дома, девушка пришла в себя и без вступлений поведала мне о том, что случилось. Беда явилась в предрассветные часы, когда она уже готовилась зажечь огонь в печи и наносить из общественного колодца воды в чан для мытья. Охранники-хессеки перешептывались и вообще вели себя странно (скорее всего, подумал я, они прослышали, что меня увезли на болото). Однако несмотря на возбуждение, а может быть, из-за него, часовые не были настороже. Наружные ворота вдруг распахнулись, и двор был запружен чужими людьми. Они звали меня, но, не получив ответа, выдернули перепуганных домочадцев из постелей или из уголков, куда те попрятались. Девушка многого не видела. Привыкнув к неприятностям с нежного возраста она нашла укрытие в большом чане, который питал краны в ванной. Этот чан был ей хорошо знаком – по утрам она должна была приносить девять кувшинов воды из колодца, чтобы наполнить его. Ночью он был наполовину пуст, и она, свернувшись в нем, прислушивалась к звукам погрома. Чужаки избили Кочеса и хессеков и забрали их с собой, обыскали все комнаты, а потом обшарили и соседние дворы. Не найдя меня, они обратились к моей собственности: выпили спиртное, изнасиловали женщин из кухни, которые, как пуритански заявила девушка, будучи все как одна шлюхами, недвусмысленно выражали одобрение и удовольствие. Наконец, когда все стихло, моя девушка набралась храбрости и вылезла из чана. Она нашла кругом хаос, как и я, и никого, кроме нескольких перепуганных соседей, большинство из которых разбежалось. Она осталась, чтобы предупредить меня.
Итак, она оказалась более храброй и проворной, чем все остальные вместе взятые, и я отдал ей серебряную фляжку и еще немного денег, которые у меня оказались с собой, – неравноценно наградив ее за отвагу. Но она вспыхнула и вернула мне деньги, сказав, что любит меня и только поэтому так поступила. Бедняжка, я едва ее замечал – тощую, маленькую, смуглую девчонку из бедной масрийской семьи; ей было немногим больше тринадцати. Фляжку, однако, она не попыталась мне вернуть. Я решил, что жизнь научила ее ставить прагматизм выше яств. Я спросил ее, не может ли она сказать, кто были эти захватчики, и она сразу ответила:
– Они были одеты в желтое с черным – цвета гвардии Баснурмона Храгон-Дата, наследника императора. Все знают эту осиную расцветку.
Я отправил девочку домой, после того как она удивила меня признанием, что таковой у нее есть. Затем я подобрал более или менее ценные вещи, вероятно, случайно пропущенные мародерами Баснурмона, и отправился, не переодеваясь, как был, в грязи Бит-Хесси, прямо в ближайшие наемные конюшни.
Человек, открывший мне, казался достаточно невинным, по он уже знал о том, как солдаты обобрали мой дом, и нервничал, задавая вопросы, ответа на которые не получил. За связку монет я взял у него лошадь и через час после полуночного колокола уже пересек яркие улицы Пальмового квартала и стучался в бронзовые Ворота Лисы на холме под названием Столб, у входа в Цитадель.
Там было три или четыре приличных комнаты, центральная – большая, хорошо обставленная, мало похожая на солдатскую казарму, скорее – комната командира. Лампы светились таким же простым и приятным светом, как цвет желтого вина в хрустальном графине. На желтоватых стенах висели мечи из булатного алькума, коллекция щитов, а также луки и копья для охоты или войны; а на одной стене висела шкура леопарда, которого Сорем убил сам и гордился этим. Я и сам бы не стыдился, убив такого. Было что-то немасрийское в отсутствии пестроты, но это не было неприятно. Лишь тканые тинзенские коврики пестрели всеми цветами, которых не было у ламп, а чаши для вина из полированного малахита не потерялись бы и на парадном столе Зррана в Эшкореке. Светло-серая гончая лежала у открытых окон, там, где с каменной веранды дул прохладный бриз. Из казарм раздавались приглушенные звуки, которые смешивались с шелестом резко пахнущих лимонных деревьев в садике под окнами.
В Цитадели, как и повсюду в восточном Бар-Айбитни, спать ложились поздно. У Ворот Лисы было нетрудно получить позволение войти; оказалось, Сорем слышал о мародерах. Несколько его людей были отправлены на помощь мне, а страже у ворот заранее велели меня впустить. С тех пор, как мы расстались с взаимными любезностями на Поле Льва, необычайные события произошли в Цитадели, как мне предстояло узнать.
Вошел Сорем, нисколько не заспанный, одетый в обычную форму джердата.
Его лицо было напряженным, настороженным, но он улыбнулся мне с таким мальчишеским возбуждением, что это больше, чем что-либо другое, сказало мне: затеяна новая игра. Какая-то девушка налила нам вина и вышла, а мы, по-масрийски, стоя пили в молчании первую чашу, чтобы показать винограду, как мы ценим его дар.
После этого Сорем сказал:
– Я обязан тебе жизнью и торжественно обещаю безопасность. Кроме того, тебе следует сразу знать, что ты стоишь на земле, объявленной вне закона.
– Почему вне закона?
– В Цитадели стало известно о действиях Баснурмона, и джерды присягнули мне, – сказал он просто. – По меньшей мере, это сделали мои собратья-командиры джердов в здешнем гарнизоне и подчиненные мне офицеры, но я думаю, что солдаты не имеют ничего против меня и предпочитают меня Баснурмону, что означает – все пять джердов, расположенных сейчас в Цитадели, перешли под мое командование. Это поразительное событие остается в секрете от города благодаря лояльности моих людей. Кажется, они готовы ради меня рискнуть своим местом и даже жизнью. Но в сущности, Вазкор, Столб сейчас так же вне закона, как и Старый Хессек на болоте.
Я залпом допил остатки своего вина. Это совершенно совпадало с планом, который созревал у меня, и я был почти готов поклясться, что чей-нибудь бог приложил к этому руку.
– А что ты знаешь про Старый Хессек на болоте? – спросил я.
Он был крайне удивлен.
– Название, которое ему здесь дали, говорит само за себя – Крысиная нора. Вместилище злодейства и загнивания. Там придерживаются старой хессекской веры, какой-то гнусной магии, включающей человеческие жертвоприношения. Со времен моего деда, масрийца, который завоевал юг и построил этот город, масрийские законы пытаются насильно остановить эту деятельность, вытащить этих людей из болота и искоренить жестокости, которые они практикуют.
– А что вы предлагаете им вместо болота? Рабство у масрийских хозяев?
Или жизнь бродяг на ваших роскошных улицах?
– Это не моя вина, Вазкор. Императорский указ запрещает использовать масрийцев, а налог на Бит-Хесси обеспечивает Бар-Айбитни рабами. Каждый год он забирает в рабство три сотни детей из Старого Хессека, больше всего в шахты на востоке. Жрецы Крысиной норы не возражают. В самом деле, я слышал, говорят, что их болото не может прокормить больше детей, чем у них остается, и этот налог предотвращает голод. Конечно, это жестоко. Я не стал бы скреплять этот указ своей печатью, если бы я был хозяином Малинового дворца.
Я улыбнулся. Он еще не выдавал своих амбиций, без сомнения, он научился их скрывать. Однако теперь, когда открылись подлые намерения Баснурмона, а Цитадель присягнула Сорему, зазвучали голоса, которые неслышно перешептывались в нем в течение двадцати лет.
Должно быть, впервые я хорошо разглядел его в ровном свете лампы, так ясно и близко.
Он был немного ниже меня ростом, по телосложению мы могли бы быть братьями. Жизнь у нас обоих не была гладкой. Его ладони затвердели мозолями от меча, лука, лошадиной сбруи, а на предплечье я заметил неровный белый шрам – любовная отметина кабаньего клыка, если я не забыл, как сам охотился. Он напомнил мне меня самого. Его голубые глаза в иные моменты напоминали мне совсем не о нем: на лице масрийского принца сияли глаза проклятого племени дагкта. Мне вспомнилось кое-что еще общее для нас: нелюбимые и не любящие нас отцы; матери-изгнанницы, не желавшие терпеть животную похоть мужей; права, принадлежавшие нам по рождению, но отнятые, а в случае с Соремом – отданные другому…
Эти горькие параллели в наших жизнях уводили меня куда-то, и, вернувшись из Бит-Хесси, я понял куда: я должен вмешаться в династические дела Храгонов, искупить свое прошлое настоящим Сорема, захватить власть и пользоваться ею. А сделать это у меня есть веская причина: я найду ту, что охотилась за мной в болотном городе, – белую ведьму в ее хитро сплетенной паутине – и уничтожу ее.
Мы сидели, и я коротко рассказал Сорему, что случилось со мной с той ночи на Поле Льва. Он внимательно слушал и не делал замечаний. Я не расписывал красот Бит-Хесси, не говорил об Уастис или об образе моего отца, появившемся из круга на полу гробницы, но я дал ему прочувствовать ужас и тьму, и страстную веру хессеков в то, что я – их мессия, Шайтхун-Кем.
– Цитадель присягнула Сорему, – сказал я. – Это пять тысяч человек. А по моему слову, несмотря на все, что я там натворил, даже несмотря на мое бегство, Бит-Хесси присягнет Вазкору. Как ты думаешь, сколько боеспособных мужчин найдется в Крысиной норе?
– Во имя Пламени! Не одних только мужчин, Вазкор. Ты же видел их. Пойдут сражаться и женщины, и дети. Это мой отец Храгон-Дат запретил им носить ножи, так как все время ходили слухи о волнениях и пророчествующих вождях на болоте. Они все равно найдут способ перехитрить закон. Для ровного счета я бы сказал – семь тысяч или восемь, если будут сражаться их старики и совсем молодые. А кроме того, за мессию поднимутся рабы в Бар-Айбитни. – Он заглянул мне в глаза и сказал холодно:
– Не собираешься ли ты повернуть их против меня, Вазкор? Они ведь не пойдут помогать масрийцам.
– Они помогут тебе, – сказал я, – не подозревая об этом. Выслушай меня, потом возражай.
Я изложил ему свой план под неподходящий аккомпанемент любовной песни, исполняемой каким-то джердиером за три двора от нашего.
Это была длинная ночь, посвященная выработке стратегии и вину, которое мы пили, заполняя паузы в разговорах. Пришел Яшлом, помощник Сорема, капитан, вместе с которым он воевал. Раз или два они спасли друг другу жизни, и в основном за это друг другу нравились. Яшлом был молодым человеком, младшим отпрыском масрийской аристократической семьи, серьезным и сообразительным, с очень крепкими руками. Позвали еще двух командиров джердов, которые стали друзьями Сорема, хотя долг призывал их избегать этого: Бэйлгара из джерда Щита (названного по воинскому знаку отличия, который они завоевали в прошлом) и Дашема, который первым объявил себя сторонником Сорема, когда весть о предательстве Баснурмона достигла Цитадели. Они не сразу мне поверили, и нельзя их было за это винить. Особенно убедительными для них оказались события на Поле Льва. Остальных командиров джердов Сорем намеревался утром собрать на совет, и на этом мы разошлись незадолго до восхода солнца.
Я спал мало – слишком многое теснилось в мыслях, чтобы уснуть, и когда в молельных башнях города зазвучали утренние гимны, я встал и принялся мерить шагами комнату, которую мне отвели, еще раз все обдумывая. Кроме пяти джердов в Цитадели, насчитывавших до пяти тысяч человек, в Небесном городе находились еще три Императорских джерда – исключительно для защиты императора. Вдобавок девять джердов охраняли границы империи, Тинзен и восточные провинции и, вызванные в Бар-Айбитни, форсированным маршем могли добраться сюда за два месяца, а то и раньше. Наши шансы были невелики, но если в горшок заговора добавить Бит-Хесси, похлебка станет очень острой.
Мой замысел состоял в следующем: отдать себя в залог Крысиной норе, подбить их сбросить масрийских угнетателей, затем разузнать, каковы их планы, их силы и час, который они выберут, чтобы нанести удар. Восемь тысяч хессеков, буйствующих в религиозном безумии, могли обеспечить две вещи. Во-первых, застигнутый врасплох император должен будет вплотную заняться ликвидацией беспорядков, его джерды будут полностью заняты, и военный режим Небесного города и Малинового дворца погрузится в хаос. Во-вторых, разгневанный Бар-Айбитни возложит вину за восстание на Храгон-Дата и его наследника Баснурмона, так как они оба известны тем, что вводят законы и налоги, которые превращают хессеков в изгнанников. Трех джердов императора будет недостаточно, чтобы подавить восстание: всем известно их пренебрежение своими обязанностями. Если восстанию будет позволено развиться и пострадают богатые купцы и жители Пальмового квартала, Храгон-Дат и его преемник не смогут рассчитывать на снисхождение своих подданных. В этот момент Сорем, выехав из Цитадели во главе своих джердов, спасет метрополию от хессекской угрозы. Пять джердов – на лошадях, в доспехах, вооруженные масрийскими арбалетами и длинными мечами, хорошо вымуштрованные, готовые к отпору, – достойно встретят полуголодную толпу с болота с духовыми трубками и кремнями. Симпатия и одобрение, как маятник, качнутся в сторону Сорема, и после подавления восстания будет открыт путь к низложению императора Храгон-Дата и возвышению Сорема. Как сказал сам Сорем, весь город знал, что и с мужской и с женской стороны он королевской крови.
Таким путем я собирался помочь Сорему не потому, что он мне нравился, хотя он действительно мне нравился, но потому, что для себя я предвидел возможность временно обладать властью, и достичь этого можно было благодаря ему. Если я в этой кампании стану ему братом, то потом вполне смогу выбрать себе положение по своим заслугам, без магии и уловок. Кусок Масрийской империи был бы неплохим призом. Это доказывала даже та ее малая часть, которую я увидел. Несмотря на то что она стала сонной и ленивой, два человека, молодые и умные, могли бы в ней все изменить. У меня были какие-то смутные мечты о завоеваниях, возможно, наследство отца: он пытался создать империю, но едва сложив ее, потерял из-за предательства придворных. Я, лишенный королевских прав, принадлежавших мне по рождению, имел некоторое право на свой кусок. И более всего я был одержим идеей стереть с лица земли грязь и вонь Старого Хессека и показать ведьме, которая управляла ими, что я могу нанести ей поражение. Она хотела, чтобы они со своими верованиями съели меня живьем, она надеялась, что я буду сопротивляться им и погибну. Я не сомневался: она знала, что я чуть не запутался в паутине, и с нетерпением ждала, в своем тайнике, похоронных вестей обо мне. Но я разочаровал ее, я освободился. В другой раз ей не придется рассчитывать на мое желание отправиться в западню.
Ей предстоит умереть вместе с этими подонками, если она в Бар-Айбитни, или спустя какое-то время, если она где-нибудь в другом месте. Я хорошо помнил, как – ирония судьбы! – отправил хессеков на ее поиски: либо она держала их в неведении, либо они мне лгали. Я должен быть осторожен со своей Силой, так как она стала маяком для нее. Она питалась ею и использовала ее против меня. Именно поэтому я и обратился к солдатам, оружию из железа, к обычным человеческим уловкам. Но я покончу с ней так или иначе. И тогда я мог бы стать принцем масрийцев и взять все, в чем она мне отказала, – и это тоже будет моей местью.
А о крысах Крысиной норы я нисколько не беспокоился, как и об утопающем в роскоши населении Бар-Айбитни, которому скоро предстояло испытать на себе крысиные укусы. Нельзя играть в войну, если беспокоишься о мертвых. Смерть – удел человеческий, он выпадает рано или поздно. Чтобы я мог получить то, чего хочу, он выпадет сейчас. Как говорят масрийцы, только тот, кто живет в сахарнице, думает, что мир сделан из леденцов.
Наш совет был коротким и толковым. Они были сообразительные люди. Самому старшему, Бэйлгару, было чуть за тридцать, и он еще не закостенел в своих взглядах. Я также думаю, что они видели, что Бар-Айбитни загнил, что армия задыхается в своих казармах, а в состоянии готовности ее поддерживают лишь незначительные случайные стычки на границах.
Прекрасная выучка и отличные боевые навыки джедов делали им честь. Из общего разговора я понял, что джердам императорской гвардии особенно нечем похвастать.
Мой план изумляли их, но в конце концов его приняли. Им была известна моя репутация, и они задавали мне вопросы. Где мог, я давал прямые ответы, а где не мог – ответы, которые казались прямыми. Меня больше не раздражала их открытая преданность Сорему, теперь я мог ее использовать. У него был дар нравиться людям, и он был в достаточной степени мужчиной, чтобы укреплять это отношение делами, так что никому не было стыдно назвать его своим командиром или другом. В это утро я увидел, что он стреляет с меткостью атакующего ястреба. Мы упражнялись в огромном Дворе секир в Цитадели. Видимо, джердаты хотели испытать меня, но я был достаточно умел в обращении и с окованными железом луками, и в других военных забавах, и им не к чему было придраться. Бэйлгар даже расщедрился на похвалу и сказал, хлопнув меня по плечу, что его глаз очень меток и ему даже обидно видеть, что мой глаз острее.
Я был занят всеми этими делами, но обдумывал иное.
«Иакинф Вайн-Ярд», корабль, который я купил ценой жизни Чарпона, стоял у причала в порту. Я надеялся, что кто-нибудь из головорезов Кочеса остался на борту, если только туда тоже не нагрянули люди Баснурмона, и хотя корабль уже не имел для меня такого значения, как раньше, поскольку мои планы изменились, я все же решил поискать среди команды хессеков одного человека. Не имея намерения лично являться в Бит-Хесси, я нуждался в посланнике.
Я обсудил это с Соремом. Мое лицо было слишком хорошо известно в городе, поэтому мне пришлось замаскироваться, и не первый раз в жизни.
На эту прогулку я взял с собой Бэйлгара и еще четверых из его джердиеров. Помимо командиров, никто в Цитадели официально не признавал, что джерды служат не императору, а Сорему и что он командует ими. Однако я почувствовал: многие поняли, что затевалось.
Беспокойство, копившееся здесь месяцами и даже годами, популярность Сорема и глупость императора были тем трутом, которому не хватало лишь искры. Повсюду, куда бы я ни кинул взгляд, люди надраивали обмундирование, тщательно подковывали лошадей, занимались боевой подготовкой. Смех и шумная возня выдавали напряжение нервного ожидания.
Даже шестеро жрецов, которые вышли из Ворот Лисы за час до полуденного колокола и выглядели как занозы в гуще солдат, не вызвали особых пересудов, их встретили только легкие ухмылки или торжественные маски на лицах часовых.
Эти шесть священников принадлежали к ордену Поедающих Огонь странной секте, у которой был храм или два в Бар-Айбитни. Ответвление от главной религии – поклонения Масримасу, – они заявили, что получают откровение от бога, глотая пламя.
Основная часть поклоняющихся огню правоверных масрийцев считала их ритуалы богохульством и, как правило, держалась подальше от оранжевых одеяний членов ордена.
Жрецы ехали на мулах и, как многие люди их знания, были весьма медлительны. Не спеша двигались они по широким улицам Пальмового квартала сквозь Ворота Крылатой лошади по Янтарной дороге, и не привлекали ничьего внимания, но в торговой части города нет-нет да и раздавалось проклятие или ругательство в их адрес, а маленькая девочка, продававшая фиги на Вселенском Базаре, неслышно подошла к ним и вежливо предложила свой товар как дар. Один из жрецов поблагодарив, отказался и зажал в ее кулачке медную монетку. Девочка, проявившая масрийское благочестие, была наполовину из хессеков. В Цитадели слуги были только масрийцами, и это радовало меня, но так как я сейчас искал хессеков, такое положение я не мог одобрить. Меня преследовал один и тот же образ – не Лели и не демон с головой кошки, даже не человек-тигр, которого я принес в жертву, – нет, это был ребенок, который вонзил в меня зубы, когда я хотел его вылечить, и пил мою кровь. Он стал для меня символом этого кладбища.
Запах Рыбного базара напомнил мне о том дне, когда я прибыл в Бар-Айбитни, о моих тогдашних простых планах, четких решениях, чувстве одиночества, собственной божественности и непобедимости. Все те же две рыбки блестели на столбах на фоне неба цвета ляпис-лазури, как и в то утро. Никаких видимых перемен, и повсюду – незаметные перемены.
«Вайн-Ярд» тихо качался у причала. Его паруса сняли, а попорченные погодой золотые и синие краски обновили еще по приказу Кочеса, который очень заботился о внешней красоте. Наемная охрана разбежалась и не потрудилась вернуться, когда я стал мишенью Баснурмона, а палуба кишела грязными детьми в лохмотьях, которые, как черные мартышки, дрались друг с другом и раскачивались на канатах. Побывали здесь и другие визитеры, так как я с первого взгляда заметил, что многих вещей недостает. Даже эмалевые крылья бога на форштевне исчезли, а румпель выдернули и утащили.
Лицо Бэйлгара под капюшоном перекосилось от отвращения.
– Тебе, пожалуй, надо воспользоваться магией, Вазкор, – грубовато-добродушно сказал он, – чтобы вырвать свою собственность из лап воров. Это бы их позабавило.
Я ничего ему не ответил: он не хотел меня обидеть, а велел двоим из своих людей найти коменданта порта и сказать ему, чтобы он возобновил охрану корабля чудотворца.
– Если он будет возражать, – добавил Бэйлгар, – скажи, что в этом заинтересован принц Баснурмон и ему не понравится, если что-нибудь будет испорчено. Это быстро приведет негодяя в чувство.
Два солдата, Бэйлгар и я взошли по трапу, оставленному каким-то безумцем, на палубу. Портовые дети-полукровки улепетывали во всех направлениях, некоторые даже прыгали в воду и плыли к причалам подальше от нас. Секунд за десять палуба очистилась.
– Дефицит хессеков, – сказал я Бэйлгару. – Мне теперь придется обшарить весь порт.
Мы заглянули всюду, даже в помещение для гребцов, теперь опустевшее. Рабы-гребцы воспользовались случаем и сбежали, но меня это не разозлило. Из каюты Чарпона унесли подушки, шелка, меха и даже позолоченную бронзовую статуэтку Масримаса.
Любовники-мужчины пользовались ложем и оставили следы своего пребывания, а гниющие фрукты приманили крыс, тараканов и других таких же гостей. Это было сделано всего лишь за одну или две ночи. Грустное зрелище.
С палубы меня позвал один из солдат. Я вышел и обнаружил еще одно грустное зрелище – фигуру, распластавшуюся на палубе и пытавшуюся спрятать голову под обшивку палубы, когда я подошел поближе. Это был не кто иной, как мой верный и преданный Лайо.
– Я нашел его в кладовке, господин, – сказал мне солдат. – Он подумал, что я подонок Баснурмона, и поднял шум. Напуган темнотой, хотя сидел там все это время, и до смерти боится вас.
Я велел Лайо подняться, что он в конце концов и сделал. Задыхаясь, он рассказал, как спасся бегством из моего дома, когда туда вломились стражники-осы, как искал укрытия на «Вайн-Ярде», ибо никакого другого места в городе он не знал. Он был слегка не в своем уме, боясь всего на свете, а главное – меня, вспоминая, как он дважды убегал в ту ночь, когда я отправился в Бит-Хесси.
Я смотрел на него без всякой жалости и видел только то, чем я мог воспользоваться, если только он перестанет всхлипывать. Его жизнь в моих руках, не так ли? Так пусть он ее заработает.
Я отвел его к перилам. Мне не хотелось пользоваться своей Силой, но здесь ее требовалось немного. Я слегка загипнотизировал Лайо. Всхлипывания прекратились, и я почувствовал, как его мозг трепещет под натиском моего. Я тихо заговорил с ним.
Я знал, что Бэйлгар и солдаты стоят рядом, таращась на нас и не понимая, что я затеял, но полагая, что это какой-нибудь колдовской прием, хранили молчание.
Лайо ушел с корабля и из порта, направляясь на запад. Я был убежден, что на пристани за мной наблюдали. Его проводят до места, поскольку он идет от меня. Я думал, что его не убьют, так как Лайо был не масрийцем, а симейзом, человеком из родственного хессекам народа.
Он скажет им, что их мессия после борьбы с собой покорился их воле, своей судьбе и поведет их.
Шайтхун-Кем, Бог, ставший видимым.
Бэйлгар повернул ко мне свое лицо, покрытое грубым красным загаром, уже не такое добродушное. До этого он только слышал о моих намерениях.
– Дело сделано? Ну что ж, ты знаешь, что затеял. Как они дадут тебе знать, когда будут готовы?
– Лайо скажет им, что я обитаю в Цитадели. Он должен сказать, что я пользуюсь дружбой с Соремом, чтобы защитить себя, усыпить подозрения масрийцев и выяснить силу и слабость вашей армии. Хессеки знают, что я спас Сорему жизнь, а остальное само собой разумеется. Если хессеки будут иметь доступ ко мне в Цитадель, они дадут мне знать.
Бэйлгар взглянул на своих солдат и снова на меня.
– Я рад, Вазкор, что вы не имеете желания быть мессией Бит-Хесси. Я полагаю, что нет. Ну, теперь я могу спокойно спать по ночам.
– Я много чего хочу, – сказал я ему, – но не этого.
Предполагаю, что мой взгляд и голос были убедительны. Он мне поверил.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Глава 1
Ее заплаканное лицо было искажено слезами и страхом, она боялась даже меня. Я усадил ее на широкий край фонтана и дал глоток куиса из серебряной фляжки, которую проглядели погромщики; большинство других ценностей и спиртные напитки исчезли. От изумления, что ей прислуживает хозяин дома, девушка пришла в себя и без вступлений поведала мне о том, что случилось. Беда явилась в предрассветные часы, когда она уже готовилась зажечь огонь в печи и наносить из общественного колодца воды в чан для мытья. Охранники-хессеки перешептывались и вообще вели себя странно (скорее всего, подумал я, они прослышали, что меня увезли на болото). Однако несмотря на возбуждение, а может быть, из-за него, часовые не были настороже. Наружные ворота вдруг распахнулись, и двор был запружен чужими людьми. Они звали меня, но, не получив ответа, выдернули перепуганных домочадцев из постелей или из уголков, куда те попрятались. Девушка многого не видела. Привыкнув к неприятностям с нежного возраста она нашла укрытие в большом чане, который питал краны в ванной. Этот чан был ей хорошо знаком – по утрам она должна была приносить девять кувшинов воды из колодца, чтобы наполнить его. Ночью он был наполовину пуст, и она, свернувшись в нем, прислушивалась к звукам погрома. Чужаки избили Кочеса и хессеков и забрали их с собой, обыскали все комнаты, а потом обшарили и соседние дворы. Не найдя меня, они обратились к моей собственности: выпили спиртное, изнасиловали женщин из кухни, которые, как пуритански заявила девушка, будучи все как одна шлюхами, недвусмысленно выражали одобрение и удовольствие. Наконец, когда все стихло, моя девушка набралась храбрости и вылезла из чана. Она нашла кругом хаос, как и я, и никого, кроме нескольких перепуганных соседей, большинство из которых разбежалось. Она осталась, чтобы предупредить меня.
Итак, она оказалась более храброй и проворной, чем все остальные вместе взятые, и я отдал ей серебряную фляжку и еще немного денег, которые у меня оказались с собой, – неравноценно наградив ее за отвагу. Но она вспыхнула и вернула мне деньги, сказав, что любит меня и только поэтому так поступила. Бедняжка, я едва ее замечал – тощую, маленькую, смуглую девчонку из бедной масрийской семьи; ей было немногим больше тринадцати. Фляжку, однако, она не попыталась мне вернуть. Я решил, что жизнь научила ее ставить прагматизм выше яств. Я спросил ее, не может ли она сказать, кто были эти захватчики, и она сразу ответила:
– Они были одеты в желтое с черным – цвета гвардии Баснурмона Храгон-Дата, наследника императора. Все знают эту осиную расцветку.
Я отправил девочку домой, после того как она удивила меня признанием, что таковой у нее есть. Затем я подобрал более или менее ценные вещи, вероятно, случайно пропущенные мародерами Баснурмона, и отправился, не переодеваясь, как был, в грязи Бит-Хесси, прямо в ближайшие наемные конюшни.
Человек, открывший мне, казался достаточно невинным, по он уже знал о том, как солдаты обобрали мой дом, и нервничал, задавая вопросы, ответа на которые не получил. За связку монет я взял у него лошадь и через час после полуночного колокола уже пересек яркие улицы Пальмового квартала и стучался в бронзовые Ворота Лисы на холме под названием Столб, у входа в Цитадель.
Там было три или четыре приличных комнаты, центральная – большая, хорошо обставленная, мало похожая на солдатскую казарму, скорее – комната командира. Лампы светились таким же простым и приятным светом, как цвет желтого вина в хрустальном графине. На желтоватых стенах висели мечи из булатного алькума, коллекция щитов, а также луки и копья для охоты или войны; а на одной стене висела шкура леопарда, которого Сорем убил сам и гордился этим. Я и сам бы не стыдился, убив такого. Было что-то немасрийское в отсутствии пестроты, но это не было неприятно. Лишь тканые тинзенские коврики пестрели всеми цветами, которых не было у ламп, а чаши для вина из полированного малахита не потерялись бы и на парадном столе Зррана в Эшкореке. Светло-серая гончая лежала у открытых окон, там, где с каменной веранды дул прохладный бриз. Из казарм раздавались приглушенные звуки, которые смешивались с шелестом резко пахнущих лимонных деревьев в садике под окнами.
В Цитадели, как и повсюду в восточном Бар-Айбитни, спать ложились поздно. У Ворот Лисы было нетрудно получить позволение войти; оказалось, Сорем слышал о мародерах. Несколько его людей были отправлены на помощь мне, а страже у ворот заранее велели меня впустить. С тех пор, как мы расстались с взаимными любезностями на Поле Льва, необычайные события произошли в Цитадели, как мне предстояло узнать.
Вошел Сорем, нисколько не заспанный, одетый в обычную форму джердата.
Его лицо было напряженным, настороженным, но он улыбнулся мне с таким мальчишеским возбуждением, что это больше, чем что-либо другое, сказало мне: затеяна новая игра. Какая-то девушка налила нам вина и вышла, а мы, по-масрийски, стоя пили в молчании первую чашу, чтобы показать винограду, как мы ценим его дар.
После этого Сорем сказал:
– Я обязан тебе жизнью и торжественно обещаю безопасность. Кроме того, тебе следует сразу знать, что ты стоишь на земле, объявленной вне закона.
– Почему вне закона?
– В Цитадели стало известно о действиях Баснурмона, и джерды присягнули мне, – сказал он просто. – По меньшей мере, это сделали мои собратья-командиры джердов в здешнем гарнизоне и подчиненные мне офицеры, но я думаю, что солдаты не имеют ничего против меня и предпочитают меня Баснурмону, что означает – все пять джердов, расположенных сейчас в Цитадели, перешли под мое командование. Это поразительное событие остается в секрете от города благодаря лояльности моих людей. Кажется, они готовы ради меня рискнуть своим местом и даже жизнью. Но в сущности, Вазкор, Столб сейчас так же вне закона, как и Старый Хессек на болоте.
Я залпом допил остатки своего вина. Это совершенно совпадало с планом, который созревал у меня, и я был почти готов поклясться, что чей-нибудь бог приложил к этому руку.
– А что ты знаешь про Старый Хессек на болоте? – спросил я.
Он был крайне удивлен.
– Название, которое ему здесь дали, говорит само за себя – Крысиная нора. Вместилище злодейства и загнивания. Там придерживаются старой хессекской веры, какой-то гнусной магии, включающей человеческие жертвоприношения. Со времен моего деда, масрийца, который завоевал юг и построил этот город, масрийские законы пытаются насильно остановить эту деятельность, вытащить этих людей из болота и искоренить жестокости, которые они практикуют.
– А что вы предлагаете им вместо болота? Рабство у масрийских хозяев?
Или жизнь бродяг на ваших роскошных улицах?
– Это не моя вина, Вазкор. Императорский указ запрещает использовать масрийцев, а налог на Бит-Хесси обеспечивает Бар-Айбитни рабами. Каждый год он забирает в рабство три сотни детей из Старого Хессека, больше всего в шахты на востоке. Жрецы Крысиной норы не возражают. В самом деле, я слышал, говорят, что их болото не может прокормить больше детей, чем у них остается, и этот налог предотвращает голод. Конечно, это жестоко. Я не стал бы скреплять этот указ своей печатью, если бы я был хозяином Малинового дворца.
Я улыбнулся. Он еще не выдавал своих амбиций, без сомнения, он научился их скрывать. Однако теперь, когда открылись подлые намерения Баснурмона, а Цитадель присягнула Сорему, зазвучали голоса, которые неслышно перешептывались в нем в течение двадцати лет.
Должно быть, впервые я хорошо разглядел его в ровном свете лампы, так ясно и близко.
Он был немного ниже меня ростом, по телосложению мы могли бы быть братьями. Жизнь у нас обоих не была гладкой. Его ладони затвердели мозолями от меча, лука, лошадиной сбруи, а на предплечье я заметил неровный белый шрам – любовная отметина кабаньего клыка, если я не забыл, как сам охотился. Он напомнил мне меня самого. Его голубые глаза в иные моменты напоминали мне совсем не о нем: на лице масрийского принца сияли глаза проклятого племени дагкта. Мне вспомнилось кое-что еще общее для нас: нелюбимые и не любящие нас отцы; матери-изгнанницы, не желавшие терпеть животную похоть мужей; права, принадлежавшие нам по рождению, но отнятые, а в случае с Соремом – отданные другому…
Эти горькие параллели в наших жизнях уводили меня куда-то, и, вернувшись из Бит-Хесси, я понял куда: я должен вмешаться в династические дела Храгонов, искупить свое прошлое настоящим Сорема, захватить власть и пользоваться ею. А сделать это у меня есть веская причина: я найду ту, что охотилась за мной в болотном городе, – белую ведьму в ее хитро сплетенной паутине – и уничтожу ее.
Мы сидели, и я коротко рассказал Сорему, что случилось со мной с той ночи на Поле Льва. Он внимательно слушал и не делал замечаний. Я не расписывал красот Бит-Хесси, не говорил об Уастис или об образе моего отца, появившемся из круга на полу гробницы, но я дал ему прочувствовать ужас и тьму, и страстную веру хессеков в то, что я – их мессия, Шайтхун-Кем.
– Цитадель присягнула Сорему, – сказал я. – Это пять тысяч человек. А по моему слову, несмотря на все, что я там натворил, даже несмотря на мое бегство, Бит-Хесси присягнет Вазкору. Как ты думаешь, сколько боеспособных мужчин найдется в Крысиной норе?
– Во имя Пламени! Не одних только мужчин, Вазкор. Ты же видел их. Пойдут сражаться и женщины, и дети. Это мой отец Храгон-Дат запретил им носить ножи, так как все время ходили слухи о волнениях и пророчествующих вождях на болоте. Они все равно найдут способ перехитрить закон. Для ровного счета я бы сказал – семь тысяч или восемь, если будут сражаться их старики и совсем молодые. А кроме того, за мессию поднимутся рабы в Бар-Айбитни. – Он заглянул мне в глаза и сказал холодно:
– Не собираешься ли ты повернуть их против меня, Вазкор? Они ведь не пойдут помогать масрийцам.
– Они помогут тебе, – сказал я, – не подозревая об этом. Выслушай меня, потом возражай.
Я изложил ему свой план под неподходящий аккомпанемент любовной песни, исполняемой каким-то джердиером за три двора от нашего.
Это была длинная ночь, посвященная выработке стратегии и вину, которое мы пили, заполняя паузы в разговорах. Пришел Яшлом, помощник Сорема, капитан, вместе с которым он воевал. Раз или два они спасли друг другу жизни, и в основном за это друг другу нравились. Яшлом был молодым человеком, младшим отпрыском масрийской аристократической семьи, серьезным и сообразительным, с очень крепкими руками. Позвали еще двух командиров джердов, которые стали друзьями Сорема, хотя долг призывал их избегать этого: Бэйлгара из джерда Щита (названного по воинскому знаку отличия, который они завоевали в прошлом) и Дашема, который первым объявил себя сторонником Сорема, когда весть о предательстве Баснурмона достигла Цитадели. Они не сразу мне поверили, и нельзя их было за это винить. Особенно убедительными для них оказались события на Поле Льва. Остальных командиров джердов Сорем намеревался утром собрать на совет, и на этом мы разошлись незадолго до восхода солнца.
Я спал мало – слишком многое теснилось в мыслях, чтобы уснуть, и когда в молельных башнях города зазвучали утренние гимны, я встал и принялся мерить шагами комнату, которую мне отвели, еще раз все обдумывая. Кроме пяти джердов в Цитадели, насчитывавших до пяти тысяч человек, в Небесном городе находились еще три Императорских джерда – исключительно для защиты императора. Вдобавок девять джердов охраняли границы империи, Тинзен и восточные провинции и, вызванные в Бар-Айбитни, форсированным маршем могли добраться сюда за два месяца, а то и раньше. Наши шансы были невелики, но если в горшок заговора добавить Бит-Хесси, похлебка станет очень острой.
Мой замысел состоял в следующем: отдать себя в залог Крысиной норе, подбить их сбросить масрийских угнетателей, затем разузнать, каковы их планы, их силы и час, который они выберут, чтобы нанести удар. Восемь тысяч хессеков, буйствующих в религиозном безумии, могли обеспечить две вещи. Во-первых, застигнутый врасплох император должен будет вплотную заняться ликвидацией беспорядков, его джерды будут полностью заняты, и военный режим Небесного города и Малинового дворца погрузится в хаос. Во-вторых, разгневанный Бар-Айбитни возложит вину за восстание на Храгон-Дата и его наследника Баснурмона, так как они оба известны тем, что вводят законы и налоги, которые превращают хессеков в изгнанников. Трех джердов императора будет недостаточно, чтобы подавить восстание: всем известно их пренебрежение своими обязанностями. Если восстанию будет позволено развиться и пострадают богатые купцы и жители Пальмового квартала, Храгон-Дат и его преемник не смогут рассчитывать на снисхождение своих подданных. В этот момент Сорем, выехав из Цитадели во главе своих джердов, спасет метрополию от хессекской угрозы. Пять джердов – на лошадях, в доспехах, вооруженные масрийскими арбалетами и длинными мечами, хорошо вымуштрованные, готовые к отпору, – достойно встретят полуголодную толпу с болота с духовыми трубками и кремнями. Симпатия и одобрение, как маятник, качнутся в сторону Сорема, и после подавления восстания будет открыт путь к низложению императора Храгон-Дата и возвышению Сорема. Как сказал сам Сорем, весь город знал, что и с мужской и с женской стороны он королевской крови.
Таким путем я собирался помочь Сорему не потому, что он мне нравился, хотя он действительно мне нравился, но потому, что для себя я предвидел возможность временно обладать властью, и достичь этого можно было благодаря ему. Если я в этой кампании стану ему братом, то потом вполне смогу выбрать себе положение по своим заслугам, без магии и уловок. Кусок Масрийской империи был бы неплохим призом. Это доказывала даже та ее малая часть, которую я увидел. Несмотря на то что она стала сонной и ленивой, два человека, молодые и умные, могли бы в ней все изменить. У меня были какие-то смутные мечты о завоеваниях, возможно, наследство отца: он пытался создать империю, но едва сложив ее, потерял из-за предательства придворных. Я, лишенный королевских прав, принадлежавших мне по рождению, имел некоторое право на свой кусок. И более всего я был одержим идеей стереть с лица земли грязь и вонь Старого Хессека и показать ведьме, которая управляла ими, что я могу нанести ей поражение. Она хотела, чтобы они со своими верованиями съели меня живьем, она надеялась, что я буду сопротивляться им и погибну. Я не сомневался: она знала, что я чуть не запутался в паутине, и с нетерпением ждала, в своем тайнике, похоронных вестей обо мне. Но я разочаровал ее, я освободился. В другой раз ей не придется рассчитывать на мое желание отправиться в западню.
Ей предстоит умереть вместе с этими подонками, если она в Бар-Айбитни, или спустя какое-то время, если она где-нибудь в другом месте. Я хорошо помнил, как – ирония судьбы! – отправил хессеков на ее поиски: либо она держала их в неведении, либо они мне лгали. Я должен быть осторожен со своей Силой, так как она стала маяком для нее. Она питалась ею и использовала ее против меня. Именно поэтому я и обратился к солдатам, оружию из железа, к обычным человеческим уловкам. Но я покончу с ней так или иначе. И тогда я мог бы стать принцем масрийцев и взять все, в чем она мне отказала, – и это тоже будет моей местью.
А о крысах Крысиной норы я нисколько не беспокоился, как и об утопающем в роскоши населении Бар-Айбитни, которому скоро предстояло испытать на себе крысиные укусы. Нельзя играть в войну, если беспокоишься о мертвых. Смерть – удел человеческий, он выпадает рано или поздно. Чтобы я мог получить то, чего хочу, он выпадет сейчас. Как говорят масрийцы, только тот, кто живет в сахарнице, думает, что мир сделан из леденцов.
Наш совет был коротким и толковым. Они были сообразительные люди. Самому старшему, Бэйлгару, было чуть за тридцать, и он еще не закостенел в своих взглядах. Я также думаю, что они видели, что Бар-Айбитни загнил, что армия задыхается в своих казармах, а в состоянии готовности ее поддерживают лишь незначительные случайные стычки на границах.
Прекрасная выучка и отличные боевые навыки джедов делали им честь. Из общего разговора я понял, что джердам императорской гвардии особенно нечем похвастать.
Мой план изумляли их, но в конце концов его приняли. Им была известна моя репутация, и они задавали мне вопросы. Где мог, я давал прямые ответы, а где не мог – ответы, которые казались прямыми. Меня больше не раздражала их открытая преданность Сорему, теперь я мог ее использовать. У него был дар нравиться людям, и он был в достаточной степени мужчиной, чтобы укреплять это отношение делами, так что никому не было стыдно назвать его своим командиром или другом. В это утро я увидел, что он стреляет с меткостью атакующего ястреба. Мы упражнялись в огромном Дворе секир в Цитадели. Видимо, джердаты хотели испытать меня, но я был достаточно умел в обращении и с окованными железом луками, и в других военных забавах, и им не к чему было придраться. Бэйлгар даже расщедрился на похвалу и сказал, хлопнув меня по плечу, что его глаз очень меток и ему даже обидно видеть, что мой глаз острее.
Я был занят всеми этими делами, но обдумывал иное.
«Иакинф Вайн-Ярд», корабль, который я купил ценой жизни Чарпона, стоял у причала в порту. Я надеялся, что кто-нибудь из головорезов Кочеса остался на борту, если только туда тоже не нагрянули люди Баснурмона, и хотя корабль уже не имел для меня такого значения, как раньше, поскольку мои планы изменились, я все же решил поискать среди команды хессеков одного человека. Не имея намерения лично являться в Бит-Хесси, я нуждался в посланнике.
Я обсудил это с Соремом. Мое лицо было слишком хорошо известно в городе, поэтому мне пришлось замаскироваться, и не первый раз в жизни.
На эту прогулку я взял с собой Бэйлгара и еще четверых из его джердиеров. Помимо командиров, никто в Цитадели официально не признавал, что джерды служат не императору, а Сорему и что он командует ими. Однако я почувствовал: многие поняли, что затевалось.
Беспокойство, копившееся здесь месяцами и даже годами, популярность Сорема и глупость императора были тем трутом, которому не хватало лишь искры. Повсюду, куда бы я ни кинул взгляд, люди надраивали обмундирование, тщательно подковывали лошадей, занимались боевой подготовкой. Смех и шумная возня выдавали напряжение нервного ожидания.
Даже шестеро жрецов, которые вышли из Ворот Лисы за час до полуденного колокола и выглядели как занозы в гуще солдат, не вызвали особых пересудов, их встретили только легкие ухмылки или торжественные маски на лицах часовых.
Эти шесть священников принадлежали к ордену Поедающих Огонь странной секте, у которой был храм или два в Бар-Айбитни. Ответвление от главной религии – поклонения Масримасу, – они заявили, что получают откровение от бога, глотая пламя.
Основная часть поклоняющихся огню правоверных масрийцев считала их ритуалы богохульством и, как правило, держалась подальше от оранжевых одеяний членов ордена.
Жрецы ехали на мулах и, как многие люди их знания, были весьма медлительны. Не спеша двигались они по широким улицам Пальмового квартала сквозь Ворота Крылатой лошади по Янтарной дороге, и не привлекали ничьего внимания, но в торговой части города нет-нет да и раздавалось проклятие или ругательство в их адрес, а маленькая девочка, продававшая фиги на Вселенском Базаре, неслышно подошла к ним и вежливо предложила свой товар как дар. Один из жрецов поблагодарив, отказался и зажал в ее кулачке медную монетку. Девочка, проявившая масрийское благочестие, была наполовину из хессеков. В Цитадели слуги были только масрийцами, и это радовало меня, но так как я сейчас искал хессеков, такое положение я не мог одобрить. Меня преследовал один и тот же образ – не Лели и не демон с головой кошки, даже не человек-тигр, которого я принес в жертву, – нет, это был ребенок, который вонзил в меня зубы, когда я хотел его вылечить, и пил мою кровь. Он стал для меня символом этого кладбища.
Запах Рыбного базара напомнил мне о том дне, когда я прибыл в Бар-Айбитни, о моих тогдашних простых планах, четких решениях, чувстве одиночества, собственной божественности и непобедимости. Все те же две рыбки блестели на столбах на фоне неба цвета ляпис-лазури, как и в то утро. Никаких видимых перемен, и повсюду – незаметные перемены.
«Вайн-Ярд» тихо качался у причала. Его паруса сняли, а попорченные погодой золотые и синие краски обновили еще по приказу Кочеса, который очень заботился о внешней красоте. Наемная охрана разбежалась и не потрудилась вернуться, когда я стал мишенью Баснурмона, а палуба кишела грязными детьми в лохмотьях, которые, как черные мартышки, дрались друг с другом и раскачивались на канатах. Побывали здесь и другие визитеры, так как я с первого взгляда заметил, что многих вещей недостает. Даже эмалевые крылья бога на форштевне исчезли, а румпель выдернули и утащили.
Лицо Бэйлгара под капюшоном перекосилось от отвращения.
– Тебе, пожалуй, надо воспользоваться магией, Вазкор, – грубовато-добродушно сказал он, – чтобы вырвать свою собственность из лап воров. Это бы их позабавило.
Я ничего ему не ответил: он не хотел меня обидеть, а велел двоим из своих людей найти коменданта порта и сказать ему, чтобы он возобновил охрану корабля чудотворца.
– Если он будет возражать, – добавил Бэйлгар, – скажи, что в этом заинтересован принц Баснурмон и ему не понравится, если что-нибудь будет испорчено. Это быстро приведет негодяя в чувство.
Два солдата, Бэйлгар и я взошли по трапу, оставленному каким-то безумцем, на палубу. Портовые дети-полукровки улепетывали во всех направлениях, некоторые даже прыгали в воду и плыли к причалам подальше от нас. Секунд за десять палуба очистилась.
– Дефицит хессеков, – сказал я Бэйлгару. – Мне теперь придется обшарить весь порт.
Мы заглянули всюду, даже в помещение для гребцов, теперь опустевшее. Рабы-гребцы воспользовались случаем и сбежали, но меня это не разозлило. Из каюты Чарпона унесли подушки, шелка, меха и даже позолоченную бронзовую статуэтку Масримаса.
Любовники-мужчины пользовались ложем и оставили следы своего пребывания, а гниющие фрукты приманили крыс, тараканов и других таких же гостей. Это было сделано всего лишь за одну или две ночи. Грустное зрелище.
С палубы меня позвал один из солдат. Я вышел и обнаружил еще одно грустное зрелище – фигуру, распластавшуюся на палубе и пытавшуюся спрятать голову под обшивку палубы, когда я подошел поближе. Это был не кто иной, как мой верный и преданный Лайо.
– Я нашел его в кладовке, господин, – сказал мне солдат. – Он подумал, что я подонок Баснурмона, и поднял шум. Напуган темнотой, хотя сидел там все это время, и до смерти боится вас.
Я велел Лайо подняться, что он в конце концов и сделал. Задыхаясь, он рассказал, как спасся бегством из моего дома, когда туда вломились стражники-осы, как искал укрытия на «Вайн-Ярде», ибо никакого другого места в городе он не знал. Он был слегка не в своем уме, боясь всего на свете, а главное – меня, вспоминая, как он дважды убегал в ту ночь, когда я отправился в Бит-Хесси.
Я смотрел на него без всякой жалости и видел только то, чем я мог воспользоваться, если только он перестанет всхлипывать. Его жизнь в моих руках, не так ли? Так пусть он ее заработает.
Я отвел его к перилам. Мне не хотелось пользоваться своей Силой, но здесь ее требовалось немного. Я слегка загипнотизировал Лайо. Всхлипывания прекратились, и я почувствовал, как его мозг трепещет под натиском моего. Я тихо заговорил с ним.
Я знал, что Бэйлгар и солдаты стоят рядом, таращась на нас и не понимая, что я затеял, но полагая, что это какой-нибудь колдовской прием, хранили молчание.
Лайо ушел с корабля и из порта, направляясь на запад. Я был убежден, что на пристани за мной наблюдали. Его проводят до места, поскольку он идет от меня. Я думал, что его не убьют, так как Лайо был не масрийцем, а симейзом, человеком из родственного хессекам народа.
Он скажет им, что их мессия после борьбы с собой покорился их воле, своей судьбе и поведет их.
Шайтхун-Кем, Бог, ставший видимым.
Бэйлгар повернул ко мне свое лицо, покрытое грубым красным загаром, уже не такое добродушное. До этого он только слышал о моих намерениях.
– Дело сделано? Ну что ж, ты знаешь, что затеял. Как они дадут тебе знать, когда будут готовы?
– Лайо скажет им, что я обитаю в Цитадели. Он должен сказать, что я пользуюсь дружбой с Соремом, чтобы защитить себя, усыпить подозрения масрийцев и выяснить силу и слабость вашей армии. Хессеки знают, что я спас Сорему жизнь, а остальное само собой разумеется. Если хессеки будут иметь доступ ко мне в Цитадель, они дадут мне знать.
Бэйлгар взглянул на своих солдат и снова на меня.
– Я рад, Вазкор, что вы не имеете желания быть мессией Бит-Хесси. Я полагаю, что нет. Ну, теперь я могу спокойно спать по ночам.
– Я много чего хочу, – сказал я ему, – но не этого.
Предполагаю, что мой взгляд и голос были убедительны. Он мне поверил.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
МАЛИНОВЫЙ ДВОРЕЦ
Глава 1
Выбравшись из трясины, я нашел в Цитадели здоровую атмосферу. Две квадратные мили, облицованные бронзой внешних укреплений, охраняемые часовыми в красно-белой форме джердов, были как спящий щит против хессеков. И хотя я даже самому себе не признавался, как боюсь хессеков и того, что они со мной сделали, превратив меня в бессильное неуклюжее животное, редкий ночной час проходил без сновидений, напоминавших об этом. Обнаружив паутину в нише стены Двора секир, я обрушился на ничем не провинившегося паука и его липкое кружево, как ребенок, съежившись от страха и злости.