Лидин Александр. Запах смерти

   Родителям было не до нее. Работа выматывала их, сон не приносил облегчения. Мать уставала от домашних дел, хоть Валентина ей и помогала, как могла. А периодические запои отца окончательно издергали ее, растоптав и так слишком рано увядшую молодость, протянув седые пряди в ее темных волосах.
   — Валечка, ты сегодня какая-то…— мать не нашла нужного слова.
   Валентина, смерив ее взглядом (презрение к образу жизни матери пришло через несколько месяцев, когда Валентина окончательно освоилась со своим новым амплуа), чуть надменно ответила:
   — Уж и довольной быть нельзя, — и прошествовала в ванную.
   Мать хмыкнула, не понимая, что это с ее дочерью. Но задумываться времени не было. Новый генсек повсеместно боролся за дисциплину, и опаздывать на работу даже не несколько минут не стоило. Поэтому мать ничего не спросила у Валентины. А вечером нужно было зайти за картошкой, и еще в гастрономе в преддверии Дня Советской Армии давали копченую колбасу. Пришлось стоять длинную очередь в кассу. Еще пришлось поругаться с мужиком, который полез без очереди пробивать водку, а стал пробивать колбасу, которая к тому времени, как подошла очередь матери Валентины, уже заканчивалась. Отец Валентины в тот вечер пришел сильно поддавший, и дома был скандал. Мать даже не заметила, как карэ Валентины превратилось в модно-вызывающую стрижку «под мальчика». На парикмахерскую ушли все деньги, которые Валентина копила с начала учебного года, откладывая ежедневно по двадцать-тридцать копеек с денег на обед.
   Мать заметила перемены в своей дочери, лишь через неделю, когда неожиданно Валентина превратилась из шатенки в блондинку, а потом, выкатив швейную машинку, начала перешивать свои вещи, делая их на размер меньше. Но матери нужно было варить обед, еще съездить к двоюродной сестре, жившей в другом конце города, муж которой достал рыбный заказ… К тому же мать Валентины знала, что ее дочь в бюро комсомола. И, положившись на товарищей Валентины, на комсомол и здравомыслие дочери, она пустила дело на самотек, даже не подозревая, во что превращается ее дочь под постоянным и набирающим силу воздействием Искусства.
 

* * *

   С комсомолом у Валентины получилось еще проще, чем с родителями. Галка — председатель бюро — подошла к Валентине на перемене и с неодобрением посмотрела на свою, как она считала, подругу, заметив:
   — Что-то ты выглядишь очень вульгарно.
   На что Валентина ответила, попытавшись говорить с интонацией, которой, по ее мнению, должна была в данной ситуации воспользоваться та дама из журнала:
   — Тебе завидно? Парни не тискают?
   Галка нахмурилась. В поведении Валентины сквозило что-то чужое, вульгарное, словно подругу подменили.
   — Ты чего?
   — Это я должна у тебя спросить: чего тебе нужно?
   Галка взяла себя в руки.
   — Знаешь ли, этот Коваленко, я вижу, очень плохо влияет на тебя.
   — Может, ты мне еще станешь указывать, с кем встречаться? Или мы обсудим на комсомольском собрании, с кем мне в постель ложиться?
   Тут Галка задохнулась от негодования и не нашла слов. Такие вольности вполне могли бы прозвучать из уст какой-нибудь двоечницы, крутящейся среди «трудных» парней, но услышать это от отличницы, гордости школы, чей портрет висел на доске почета у бюста Ленина!
   — Оставайся сегодня после уроков. Соберется бюро для обсуждения линейки на двадцать третье февраля, — только и смогла выдавить из себя Галка.
   Валентина смерила ее все тем же презрительным взглядом и ответила:
   — Зайду, если буду свободна…— и удалилась.
   Галка ошалело смотрела ей вслед.
   — Постой, может, ты заболела?
   Но Валентина не оглянулась.
   Даже походка Валентины изменилась.
   После уроков Валентина демонстративно не пошла на бюро а, выйдя во двор, направилась к десятиклассникам, с независимым видом курящим за углом школы.
   Словно королева подошла она к высокому и белокурому юноше, который, затягиваясь «Беломором», едва сдерживал кашель. Он курил только для того, чтобы не прослыть «слабаком» в глазах приятелей.
   — Мне кажется, мы не знакомы, — с улыбкой сказала она.
   — Чего? — у десятиклассника от удивления глаза округлились.
   — Нет, я ошиблась. Ты еще слишком зелен , — и хлестнув полой шубки по сугробу, обдав курильщиков снежной пылью, Валентина удалилась, оставив с широко открытым ртом не только десятиклассника, но и Галку, наблюдавшую за ней из окна комсомольской комнаты. Галка, конечно, не слышала разговора. Подруги не раз болтали о том, что было бы неплохо встретить настоящего парня, но такое!
   Поведение Валентины изменилось. В тот, да и последующие дни колкие, похабные замечания так и сыпались из нее, словно разом прорвалась какая-то долго сдерживаемая плотина.
 

* * *

   Однако перемены, произошедшие с Валентиной, были лишь первым маленьким шажком по Пути Плоти, который предопределило ей Искусство. Говорят, человек сам строит свою Судьбу — он может измениться сам и изменить предначертанное ему Книгою Судеб. Может, и так. Но когда дело касается Искусства, судьба и воля человека бессильны. Что бы он ни делал, что бы ни предпринимал, он скован рамками восприятия, искаженного призмой Искусства. Вступивший на Путь Искусства именно потому и оказывается на Пути, что видит мир не так, как основная масса общества.

* * *

   Грехопадение Валентина совершила весной того же года. Он был студентом журфака. Они познакомились случайно, на заливе. Раньше Валентина ходила туда гулять с подругами, потом одна, так как подруги-комсомолки отшатнулись от нее. Да и желания заводить дружбу с кем-то из тех девчонок, кто только и думает о парнях и цацках, у Валентины не было.
   А с начинающим журналистом получилось все совершенно естественно. Она брела вдоль залива. На берегу сидела веселая компания. Ребята жарили шашлык. На песке валялась пара пустых винных бутылок. Валентина прошла мимо. Такие компании раньше для нее не существовали. Раньше она считала их стилягами, хиппи или чокнутыми — что для нее было одно и то же.
   Вдруг за спиной у нее раздался взрыв смеха, потом один из длинноволосых парней, увешанный всевозможными кожаными «фенечками», вскочив на ноги, бросился за ней.
   — Девушка, подождите!
   — Да? — красивые темные брови поползли вверх. «Что вам угодно? Я вас внимательно слушаю», — было написано на ее лице.
   Парень оказался тощим, длинным. Темные волосы непомерной длины стягивала яркая ленточка.
   На мгновение он застыл, ошарашенный выражением ее лица. А чего еще он ждал? Что она, задрав юбку, побежит от него, испугавшись? Нет, Валентина ничего не боялась. Искусство оберегало ее, стояло у нее за спиной, и Валентина ничуть не боялась.
   — Я… садитесь с нами… есть шашлык… вино…
   Она согласилась.
   Парня звали Андрей. Он привел ее в компанию — четыре парня и одна девица, лет на пять старше Валентины.
   Пока жарился шашлык, по кругу пошла бутылка. Валентина впервые попробовала «сушняк». Только на Новый год мать впервые разрешила попробовать ей шампанское за новогодним столом. Валентине с детства долбили, что пить вредно, и всякий раз тыкали в отца, добавляя, что пьющая женщина во сто крат хуже.
   От вина у Валентины немного закружилась голова, поэтому когда новая бутылка пошла по кругу, она лишь для вида приложилась губами к горлышку. Она сидела возле Андрея, молча, чуть в стороне от остальных, слушая студенческую болтовню, обильно приправленную матом; подшучивания молодых людей над своей девицей.
   Потом ели шашлык и еще пили. Кто-то предложил искупаться, и девица (кажется, ее звали Катя) заявила, что у нее нет купальника. Как ни странно, это никого не смутило. Двое парней сказали, что у них тоже нет плавок. Валентина же в этот день надела купальник, собираясь немного позагорать, если захочется, поэтому тоже согласилась купаться, а на разговоры о том, что не у всех есть купальники, внимания не обратила. «Или, быть может, и тут виновато Искусство в букете с дешевым вином?»
   Прихватив оставшиеся бутылки, компания отошла подальше — туда, где и вовсе не было народа, а кусты нависали над крошечной полоской пляжа.
   Валентина быстро стянула одежду, и вместе с Андреем, который, оказывается, носил огромные темно-синие семейные трусы, побежала по мелководью, брызгаясь и хохоча. Вскоре к ним присоединился еще один парень. Он был нагишом, но это ничуть не смущало Валентину, хотя раньше она обнаженных мужчин никогда не видела. Его поведение было столь естественным, что в этом не было ничего постыдного. Валентина не обращала на это внимания. Они тискались, брызгались, потом Андрей стал по очереди бросать их в воду. Было весело. Бесшабашно весело. Весело до изнеможения.
   Устав, они отправились назад.
   Зрелище, открывшееся на берегу, поразило Валентину. Один из парней, по пояс голый, сидел на песке и потягивал «сухач». Чуть поодаль в тени кустов пристроились Катерина и другой парень — светловолосый, стриженный ежиком крепыш. Девушка стояла перед ним на коленях. Сначала Валентина не поняла, что происходит. Но, подойдя ближе, она разглядела: Катерина стояла на коленях и сосала член парня. Парень тяжело, прерывисто дышал, почти не двигая низом живота, предоставив партнерше задавать ритм. Парочка находилась достаточно далеко, в тени, и деталей Валентина не видела, но ее распаленное воображение живо дорисовывало то, что было скрыто от ее взгляда. Она слышала про женщин, берущих в рот — но то, что можно вот так стоять и наблюдать, как кто-то занимается этим…
   — Ага, Катерина уже заглотила, — усмехнулся голый парень.
   Но Андрей лишь легкомысленно отмахнулся. Происходящее не интересовало его.
   — Такая и откусить может, — заметил он.
   Его приятель усмехнулся.
   То ли Валентина производила впечатление девушки недоступной, то ли у Андрея не было настроения трахаться впопыхах с кем попало, но в тот вечер он к Валентине не приставал.
   Они уселись на песке, пустили по кругу последние две палочки шашлыка (не забыв оставить немного трахающейся паре) и последние две бутылки вина. Никто не обращал на парочку внимания, словно тех и не существовало. По-прежнему сидя чуть сбоку, Валентина краем глаза видела, как задергалось тело парня, когда он спустил; как судорожно задвигала головой девушка…
   Эта сцена, как и та бесстыдная женщина из журнала, запомнилась Валентине навсегда.
   Когда запыхавшаяся парочка присоединилась к остальным, никто не обсуждал происшедшее, словно ничего и не случилось. Опоздавшим вручили вино, мясо. Вновь зазвучали пошлые шутки и анекдоты, а потом, когда один из парней заметил, что, мол, пора по домам, все равно пить больше нечего, все поднялись и отправились к автобусной остановке.
   Андрей проводил Валентину, взял телефон, пообещал позвонить, но позвонил лишь через неделю.
   Поговорив о том, о сем, он предложил прошвырнуться, и Валентина неожиданно для себя согласилась. Вообще-то она на него злилась. Не звонил целую неделю! Она думала о нем, но понимала, что ничуть не влюблена. Ночью, лежа в постели, пока сон еще не пришел, она мечтала о том, как отдастся ему. Он казался ей олицетворением силы, первозданной страсти и вседозволенности.
   Они посидели в ресторане Дома журналистов. В окружении взрослых людей Валентина сама чувствовала себя взрослой, солидной. Впервые в жизни она была в ресторане, но все ей казалось тут таким знакомым, понятным. Она ничуть не терялась.
   Уже поздно вечером привел ее Андрей домой. Они долго тискались в подъезде, потом он целовал ее взасос — «по-французски», как он заявил. Его развезло, и от этого фразы получались очень смешными: «Птцлуемся по-фрасузки! »
   Дома отец был, как обычно, пьян. Мать, заведенная до предела, устроила Валентине скандал:
   — Ты что, совсем опаскудилась! — орала мать. — Ребенка в подоле хочешь мне принести! Была девушка как девушка, а стала блядью. Волосы остригла! На кого похожа стала…
   — Ты лучше у своего пьяного мужика отсоси, — бросила Валентина.
   Мать застыла. Все, что угодно, ожидала она от дочери. Ну, мог ребенок влюбиться, мог наделать глупостей, но так ответить родной матери ! Запершись в своей комнате, Валентина ничуть не мучалась угрызениями совести. Она спокойно уснула, а ее мать всю ночь прорыдала на кухне, кляня дочь, пьяницу мужа и свою серую, убогую жизнь.
   А Искусство уже прижилось в душе Валентины. Девушка перестала учиться, хамила учителям. На бюро был даже поставлен вопрос об исключении ее из комсомола, но пока ограничились строгим выговором, вспомнив прежние заслуги Валентины.
   — Да отъе… вы! — заявила она Галке, зазывающей ее на очередное то ли комсомольское собрание, то ли классный час. Та только открыла рот и уставилась на подругу дикими, выпученными от удивления глазами…
   Валентина похорошела. Чем более хамски, развязней она себя вела, тем больше парней сходило по ней с ума. Перед самым началом летних каникул, когда выяснилось, что за четверть в табеле Валентины не будет ни одной четверки, уже все парни школы с вожделением посматривали на нее. Любая одежда, даже самая простая, отлично сидела на ней, и Валентина выглядела получше других разодетых девочек. А с учебой творилось вообще что-то невероятное. По логике вещей Валентина не должна была написать ни одной контрольной. Она не учила уроки, не готовилась к контрольным. Вся в двойках за невыполненные домашние задания, в хамстве у доски — впрочем, учителя находили причину, чтобы за контрольные и сочинения ставить ей четверки, а не пятерки. Особенно громкий скандал получился из-за годового сочинения, отмеченного в РОНО, где еще не знали о чудачествах Валентины. Ее сочинение выиграло городской конкурс и чуть не выиграло всесоюзный. Валентина и сама удивлялась, начиная смутно ощущать присутствие той Силы, что отныне стала опекать каждый ее шаг.
   Потом, после почти недельного отсутствия, объявился Андрей. Он затащил Валентину к себе в общежитие.
   — Я тут был с приятелями в «Нектаре». По случаю стипендии купил отличный ликер.
   Ликер хоть был и импортный, и с красивой наклейкой, оказался невкусным, как мыло, но сладким и крепким.
   Потом пили сухое, а после водку. Водки еще оставалось больше полбутылки, когда, разомлев, они начали обниматься. Руки у Андрея были сильными. Валентина, словно погрузившись в транс, сама не сознавая, что делает, полезла Андрею в штаны. Тот опешил. Видно, он не ожидал от Валентины такой прыти, или, наслушавшись от товарищей ужасных историй, боялся связываться с малолеткой. Но Валентина была уверена в себе и отлично понимала, чего хочет.
   Она долго возилась с молнией его джинсов. Расстегивать молнию на штанах кого-то другого было для нее непривычно и неудобно. Ее то и дело заедало. Молния не желала открываться, но Валентина постепенно освоилась и наконец вышла победителем в схватке с упрямым металлом.
   Член Андрея показался очень пахучим. В первый момент сильный запах мочи ударил ей в нос. Валентина едва сдержалась, чтобы не откачнуться. Пальцы Андрея крепко впились ей в затылок, толкая вниз полураскрытые губы, насаживая ее голову на палку вздувшейся плоти. И Валентина заглотила мясистый кляп. Упругий соленый стержень двигался у нее во рту. Она действовала уверенно, хорошо помня то, что видела на пляже, а воображение, женский инстинкт и Искусство помогали ей в остальном.
   Кончив, Андрей чуть передохнул. Развалясь, он долго разглядывал личико Валентины, измазанное спермой. Потом он овладел ею сзади, с напором всадив член и одним махом лишив ее девственности, с которой он и не подозревал столкнуться после столь профессионального миньета. Но отступать было поздно. Крепость оказалась взята.
   Валентина ничуть не испугалась случившегося. Она не боялась забеременеть. Знала, что ничего такого не будет. Откуда? Сказать не могла. Но знала. Искусство берегло ее.
   Лежа на диване в объятиях дремлющего Андрея, она сама себе казалась огромной кошкой, наконец добравшейся до запретного кувшинчика сметаны, вдоволь налакомившейся, а теперь нежащейся на крыльце в горячих лучах солнца.

* * *

   Они встречались недели две. Валентина бурно отдавалась. Андрей делал с ней в постели, что хотел.
   Закончились школьные занятия. Начались каникулы. Будущих десятиклассников заставили отрабатывать на ремонте школы.

* * *

   Андрей не звонил несколько дней. Наконец, не выдержав, Валентина отправилась в общежитие. Она увидела, как ее Андрей выходит из общежития в обнимку с какой-то девицей. Та была крашеной блондинкой, на вид старше Андрея, и выглядела изрядно потасканной. Валентина вспомнила, как ласкала своего возлюбленного; вспомнила, как больно было, когда он в первый раз взял ее сзади, и злость отвергнутой любовницы взыграла в ней. Конечно, она отлично понимала, что ее связь с Андреем временна, что скоро они расстанутся — но финал оказался чересчур неожиданным.
   Пораженная изменой «своего парня», Валентина пошла за парочкой. Те, не замечая, что за ними шпионят, зашли под навес, где был устроен лоток, и Андрей стал что-то покупать, и тут… Вначале Валентина подумала, что за такую измену расплатой должна быть смерть; потом посмотрела на навес, непрочно закрепленный над прилавком, и выше — на пятиэтажный особняк. На балконе прямо над навесом в насмешку над удушливой летней жарой стояли лыжи и лыжные палки. «Вот бы одна из них сорвалась!» — пронеслось в голове у Валентины.
   Налетел ветер.
   Лыжные палки качнулись, потом одна из них, соскользнув, проскочила между отверстиями в витиеватой балконной решетке и копьем устремилась вниз. А Андрей, отсчитывая деньги, даже не видел надвигающейся беды. Да если бы и видел! Все произошло слишком быстро. Палка упала алюминиевой молнией.
   Нет, все же что-то в последний момент Андрей почувствовал. Он поднял голову, когда, пропоров полог навеса, палка копьем прошла сквозь его тело. Андрей упал и замер, распростертый на асфальте, словно бабочка, наколотая на булавку. Выйдя из его спины чуть выше костей таза, у позвоночника, острие лыжной палки угодило в глубокую трещину в асфальте, намертво пригвоздив к земле свою жертву.
   Разбираясь с этим делом, окружная прокуратура отнесла его в разряд несчастных случаев. Но осталось непонятным, как алюминиевая лыжная палка, пусть даже падая с балкона пятого этажа, набрала такую скорость, что пропорола навес и пронзила ни в чем не повинного прохожего. Хозяева квартиры в это время находились на работе и отделались штрафом «за порчу вида архитектурного памятника», под чем подразумевалось хранение лыж на балконе. Милиция просто не нашла, к чему еще можно придраться.
   А тогда все прохожие застыли, объятые ужасом, и крашеная блондинка, истошно завопив, прижала кулачки ко рту. Валентина, зло улыбаясь, прошла мимо, сделав так, чтобы в последнее мгновение своей жизни, уже пронзенный лыжной палкой, Андрей увидел ее. Ей даже показалось, что за мгновение до того, как его глаза мертвенно остекленели, в них появилась искорка понимания. Да, Валентина знала: Андрей успел понять, кому обязан своей смертью, — правда, она сама не была уверена в том, что всему виной не несчастный случай. Однако желаемого театрального эффекта она добилась.
   Вечером, запершись в своей комнате, она пробовала двигать взглядом различные предметы; разжигая в себе ненависть, пыталась заставить сдвинуться с места спичечный коробок. Но ничего не происходило. Никакого телекинеза. Искусство не растрачивало себя по пустякам.

* * *

   В то лето отношения с родителями, точнее, с матерью, стали окончательно натянутыми.
   Валентина меняла кавалеров как перчатки, хотя ни с кем не спала. Ее водили по кабакам. У нее появились солидные знакомые — толстосумы-тридцатники с явственно проступающими лысинами. Несколько раз заметив, что Валентина возвращается домой подвыпившей, мать устроила ей скандал. Валентине пришлось пообещать матери, что она уйдет из дома, и мать, видя, что ее слова не могут бороться с распутством дочери, побоялась худшего и оставила Валентину в покое. Только иногда, сидя на кухне поздним вечером, мать начинала ни с того ни с сего плакать — то ли оплакивая свою горькую судьбу, то ли судьбу дочери.
   Сама же Валентина все больше стервенела и к концу лета (в пионерский лагерь она не поехала, заявив матери, куда та может пойти вместе с лагерем, путевкой и комсомолом) познакомилась с двумя неграми из дружественной Нигерии, которые жили в том же студенческом общежитии, где раньше жил Андрей. И как-то вечером новые знакомые буквально изнасиловали ее. Хотя это они думали, что изнасиловали. Валентина так не считала.
   Через неделю один из негров утонул, купаясь в Финском заливе, а другой умер от несчастного случая — как-то утром у него закоротило бритву. И тогда Валентина уверилась в своей силе. Она начинала понимать, что стоит пожелать — и ни один мужчина не устоит перед ней. А если потом захотеть, он умрет от несчастного случая. И такая власть — власть над похотливыми самцами, всеми самцами, всеми, кого бы она ни пожелала, — вскружила ей голову.
   Чтобы окончательно убедиться в своих способностях, она решила провести эксперимент — зашла в школу. Поднявшись на второй этаж, заглянула в кабинет физики. Учитель — полный, лысый старичок-пуританин — чем-то занимался в лаборантской, готовя скудные наглядные пособия к новому учебному году.
   Валентина вошла в лаборантскую. Ни слова не говоря, разделась, потом, усадив ошарашенного учителя на стул, расстегнула ему ширинку, вынула хилый член и, отсосав, так же безмолвно оделась и ушла. Старичок-учитель оказался так ошарашен натиском, что даже слова вымолвить не посмел. Через полчаса, стоя на спортивной площадке перед школой, она видела, как, широко распахнув окно кабинета, физик рыбкой нырнул вниз с четвертого этажа, разбрызгав мозг и кишки лопнувшего живота по светлому, обожженному солнцем асфальту.
   Еще одно открытие сделала Валентина чуть позже, к концу сентября. Оказывается, ей не обязательно было спать с мужчиной, чтобы его убить. Достаточно лишь коснуться кожи человека, а потом мысленно разорвать струну. Та лопалась с очаровательным звуком: бац! И этот звук слышала только Валентина.
   Бац!
   Ее бывшая подруга Галка так и не окончила десятого класса.
   Бац!
   И Галка умерла, подавившись куриной косточкой в школьном буфете. Это было так просто!
   Бац!
   Порой Валентина удивлялась, вспоминая себя прежнюю. Ей было немного жаль той целеустремленной жизни, которую она вела до первого грехопадения, до появления журнала, но пути назад уже не было. Она уже убила человек десять — это она отлично понимала, так же, как то, что могла бы их и не убивать. Просто ей хотелось разорвать струну, снова услышать «бац!» и смотреть на мир глазами той женщины с фотографии. Смерть Андрея она объясняла местью; смерть негров…? Ей было приятно вспоминать их. «Негры не люди!» — так заявила она сама себе, хотя меньше года назад проповедовала совсем иное. А учитель физики? Безобидный старичок? «Это был просто эксперимент!» Галка? Да и черт с ней! Остальные…
   Валентина не осознавала, насколько цепко Искусство держало ее в своих лапах, и неуемная похоть, постепенно пробуждающаяся в ней, открывала для нее единственный путь в жизни — Путь Плоти.

Глава 4
Люди Искусства

   — Сегодня наш старший брат присоединился к нам, — сказал один из шайки.

«Ли Мянь в крайней нужде встречает благородного рыцаря», Китайская народная повесть

   С Жаждущим (так я его называл, хотя настоящее его имя было Павел) я познакомился не случайно.
   В те годы я еще не писал воспоминаний. Как и многие, служившие Искусству, я не подозревал о его существовании; работал простым инженером-механиком в вычислительном центре учебного института, принадлежащего военно-промышленному комплексу. Я никого не убивал, не предавался порокам, о существовании Колодца — впрочем, как и Жаждущий — в те годы и понятия не имел.
   У меня было скромное хобби: я делал амулеты. А на работе чинил электронные платы, с помощью интуиции находя выгоревшие микросхемы. Сослуживцы говорили, что у меня нюх, что я электронщик по призванию, но все это являлось лишь слабым отражением моих способностей, которые проявлялись, когда я занимался своим хобби. Например, всякий электронщик хоть чуть-чуть знал программирование, мог написать простейшую команду в машинных кодах. Я же работал только с платами, язык машинных кодов был для меня тарабарской грамотой. Мне не важно было, откуда вынули платы: из огромной ЕС-ЭВМ, что занимала весь подвал нашего корпуса института, из осциллографа, из какого-то другого электронного прибора… Я интуитивно находил повреждение, заменял сгоревшую деталь, менял дорожки проводников, подпаивал дополнительные конденсаторы и сопротивления, регулировал частоту и форму сигналов. Хотя, если честно, паял я плохо, и до сих пор толком не научился. Но меня ценили за чутье, за то, что лишь в одном случае из ста мне нужна была схема, чтобы сказать, какой вид должен иметь сигнал осциллографа в той или другой точке платы.
 
   Мое хобби.
   Именно оно приносило мне доход, позволяя ни в чем себе не отказывать, живя на скромную зарплату инженера. С помощью заключенной во мне частички Искусства я делал амулеты: амулеты от сглаза — для старух (до сих пор не уверен, действуют ли они, и существует ли такая вещь, как «сглаз»); амулеты для воров — эти срабатывали почти всегда. Вор, лезущий в квартиру, на склад или в чужой карман, в момент действа приобретал некое шестое чувство, и если слушался его, то становился неуловим. Еще я делал кубики для предсказаний. Обычные такие кубики из оргстекла с маленькими точками на гранях. От одной до шести точек. Бросаешь кубик и задумываешь желание или задаешь вопрос, на который можно ответить однозначно — «да» или «нет». Только надо хорошо сосредоточиться на своем желании, больше ни о чем не думать. Если на кубике выпадет от одного до трех — желание не сбудется (ответ: «нет»), а если от четырех до шести — то сбудется (ответ: «да»), причем, чем вероятнее то, что сбудется задуманное, тем больше число выпавших очков, и наоборот. Кубики пользовались необычайным спросом у ответственных и партийных работников, а также сотрудников прокуратуры и КГБ. Последние, кстати поставляли мне большую часть ингредиентов, необходимых для производства. Я не хочу хаять работу наших «органов безопасности». На них за последнее время вылили море помоев, но такой дефицит, как пальцы повешенного или слезы изнасилованной — незаменимые составные части многих поделок Искусства в те годы — я получал именно от них. Я никогда не стремился особо много заработать, никогда не зарывался; брал за работу столько, сколько платили, — может быть, поэтому меня никто не трогал, никогда никуда не вызывали и не перегружали заказами. Многие считали меня чудаком, верившим в разную чепуху, и относились ко мне снисходительно. Тем не менее они пользовались моими амулетами и рекомендовали мои услуги своим друзьям и знакомым.