Страница:
– А Хелен? – спросил я.
Большой Дейв улыбнулся мне, вероятно решив, что его заигрывания с Энджи действуют мне на нервы, посмотрел на четверых мужчин у стойки и подмигнул.
– А Хелен? – повторил я.
– Вы ее видели. Внешность нормальная. Вполне сносная, на мой вкус. Но взглянешь на нее разок, и сразу видно, что в койке она недорогого стоит. – Он навалился на стойку перед Энджи. – Ну а ты, держу пари, трахаешься так, что от трения дым идет, верно, крошка?
Она покачала головой и едва улыбнулась.
Все четверо за стойкой оживились и наблюдали за нами с явным интересом.
Сын Ленни слез со стула и пошел к выходу.
Энджи, опустив взгляд на стойку перед собой, водила пальцем по бумажному кружку, на котором расплылись пятна пива с донышка кружки.
– Не отворачивайся, когда с тобой разговаривают, – сказал Большой Дейв. Голос его сейчас звучал хрипло из-за собравшейся в горле мокроты.
Энджи подняла голову и посмотрела на него.
– Так-то лучше, – сказал Большой Дейв и придвинулся к ней. Его левая рука соскользнула со стойки и стала что-то под ней нащупывать.
Тут в баре что-то громко лязгнуло – сын Ленни запер входную дверь на засов.
Так вот, значит, как это происходит. Женщина, умная, гордая, красивая, приходит в подобное заведение, и собравшиеся здесь мужчины вдруг видят то, чего им так не хватает и чего без насилия у них никогда не будет. Вдруг приходит осознание пороков, приведших их в эту клоаку. Ненависть, зависть и сожаление одновременно кипят в их недоразвитых душах. И хочется сделать так, чтобы женщина пожалела, горько пожалела о своем уме, красоте и особенно о гордости. Хочется выместить на ней ненависть к миру за неудачно сложившуюся жизнь, прижать ее к стойке, насытиться вдосталь, до пресыщения, до блевотины.
В застекленном окошке автомата, продающего сигареты, я видел свое отражение. От бильярдного стола ко мне сзади подходили двое с киями в руках, впереди шел бритоголовый.
– Хелен Маккриди, – проговорил Большой Дейв, не спуская глаз с Энджи, – ничтожество. Неудачница. И дочка ее такая же вырастет. Что бы там ни случилось с ребенком, ей же лучше. Но вот что мне не нравится, так это когда посетители моего бара намекают, будто я наркодилер, и вообще ведут себя так, будто я им в подметки не гожусь.
Сын Ленни прислонился к двери и скрестил руки на груди.
– Дейв, – сказал я.
– Большой Дейв, – поправил он, скрипнув зубами и не сводя глаз с Энджи.
– Дейв, – сказал я, – хорош вые… ваться.
– Дейв, не дури, – сказала Энджи дрогнувшим голосом. – Не дури.
– Посмотри на меня, Дейв, – сказал я.
Он взглянул в мою сторону, не потому что послушался, а скорее чтобы понять, скоро ли подойдут ко мне игравшие на бильярде. Увидев у меня за поясом кольт «коммандер» 45-го калибра, Дейв замер.
Я переложил кольт, когда сын Ленни пошел запирать дверь. Дейв посмотрел мне в лицо и сразу сообразил, в чем разница между человеком, выставляющим оружие напоказ, и держащим его наготове, как я, на всякий случай.
– Еще шаг, – сказал я, – и здесь будет очень горячо.
Дейв, глядя на них мне за спину, качнул головой.
– Вели этой заднице отойти от двери, – сказала Энджи.
– Рей, – позвал Большой Дейв, – сядь.
– Почему? – возмутился Рей. – Какого хрена-то? Разве у нас тут не свободная страна и прочее дерьмо?!
Я слегка постучал указательным пальцем по рукоятке пистолета.
– Рей, – сказал Большой Дейв, не отводя глаз теперь от меня, – отойди от двери, а не то я твоей башкой ее прошибу на хрен.
– Ладно, – сказал Рей. – Ладно-ладно. Черт побери, Большой Дейв. Я хочу сказать, ну не хрена себе! – Рей покачал головой, отпер дверь, но, вместо того чтобы вернуться на место, выскочил из бара.
– Да наш Рей просто оратор! – заметил я.
– Пошли, – сказала Энджи.
– Пошли, – согласился я, оттолкнул ногой стул и пошел к двери. Двое игравших на бильярде оказались справа от меня. Я взглянул на того, кто пролил пиво мне на ботинок. Он держал кий двумя руками тонким концом вниз, положив толстый себе на плечо. Он был не настолько глуп, чтобы рискнуть и подойти поближе, но отойти подальше ума не хватило.
– Ну, – сказал я ему, – теперь тебя точно что-то беспокоит.
Он посмотрел на кий и на подтеки пота, темневшие на нем ниже ладоней.
– Брось кий, – сказал я.
Он оценил расстояние между нами. Подумал о рукоятке пистолета калибра и о моей правой руке в сантиметре от нее. Взглянул мне в лицо. Наклонился и положил кий к моим ногам. Сделал шаг назад. В этот момент со стуком упал на пол кий его приятеля.
Я сделал пять шагов к выходу, остановился и взглянул на Большого Дейва:
– Что?
– Мм? – не понял Дейв, следивший за моими руками.
– Мне показалось, ты что-то сказал.
– Ничего не говорил.
– Мне показалось, ты сказал, что, кажется, сообщил нам не все, что мог, о Хелен Маккриди.
– Не говорил, – сказал Большой Дейв и поднял руки вверх. – Ничего я не говорил.
– Энджи, – сказал я, – как думаешь, Большой Дейв нам все сказал?
Она остановилась у двери и прислонилась к притолоке, небрежно свесив левую руку с пистолетом 38-го калибра.
– Вряд ли… – начала Энджи.
– Видишь, Дейв, нам кажется, ты что-то скрываешь. – Я пожал плечами. – Такое у нас сложилось мнение.
– Я вам все сказал. А теперь, по-моему, вам бы…
– …зайти еще разок вечерком после закрытия? – закончил за него я. – Отличная мысль, ты все правильно понял. Так мы зайдем.
Большой Дейв затряс головой:
– Нет, нет.
– Скажем, часика в два или в начале третьего? – Я кивнул. – До встречи.
Я подошел к троице у стойки. Никто не поднял глаз. Все уставились в свои кружки с пивом.
– Она была не у подружки, не у Дотти, – сказал вдруг Дейв.
Мы с Энджи обернулись. Дейв стоял за стойкой над раковиной, направив себе в лицо струю из надетого на кран шланга.
– Руки на стойку, Дейв! – сказала Энджи.
Он выпрямился, поднял голову, заморгал – капли со лба и бровей попадали ему в глаза – и положил ладони на стойку бара.
– Хелен, – сказал он, – не ходила к Дотти. Она здесь была.
– С кем?
– С Дотти. И с сыном Ленни, Реем.
Ленни поднял голову, склоненную над кружкой с пивом, и сказал:
– Пасть заткни, твою мать, Дейв.
– Это тот подонок, что дверь запирал? – спросила Энджи. – Он – Рей?
Большой Дейв кивнул.
– И что они тут делали?
– Ни слова больше! – сказал Ленни.
Большой Дейв бросил на него отчаянный взгляд, потом взглянул на нас.
– Просто пили. Во-первых, Хелен понимала, что оставлять ребенка одного нехорошо. Если б журналисты и полиция узнали, что на самом деле она была не по соседству, а в баре в десяти кварталах от дома, это бы выглядело совсем некрасиво.
– Какие у них отношения с Реем?
– Трахаются время от времени. – Дейв пожал плечами.
– Фамилия Рея?
– Дэвид! – не выдержал Ленни. – Дэвид, заткни…
– Ликански. Живет в Харвесте. – Дейв судорожно втянул в себя воздух.
– Ну ты и дерьмо! – презрительно бросил Ленни. – Дерьмо, и дерьмом будешь, и твои умственно отсталые потомки, твою мать, и все, к чему прикоснешься, – тоже. Дерьмо.
– Ленни, – предостерегающе сказал я.
Он стоял ко мне спиной и не оборачивался.
– Если думаешь, расколюсь сейчас перед тобой, ты, твою мать, ангельской пылью[7] ширанулся. Может, я и смотрел в свою кружку, но ведь у тебя пушка, и у твоей девки тоже. И что, твою мать? Стреляй давай или вали отсюда.
С улицы донесся приближающийся вой полицейской сирены.
Ленни повернул голову, и его лицо расплылось в улыбке.
– Похоже, за вами приехали, а? – Он презрительно рассмеялся, широко разевая почти беззубый, как красная болячка, рот.
Сирена выла совсем близко. По грунтовке подъезжала патрульная машина. Ленни махнул мне рукой:
– Ну пока. Можешь закурить и оправиться.
Он снова сардонически расхохотался, смех его больше походил на кашель, исходящий из разваливающихся легких. Через несколько секунд к нему присоединились его дружки, сначала нерешительно, потом смелее. Хлопнули дверцы патрульной машины.
Мы вышли. Нам вслед несся истеричный хохот.
5
Большой Дейв улыбнулся мне, вероятно решив, что его заигрывания с Энджи действуют мне на нервы, посмотрел на четверых мужчин у стойки и подмигнул.
– А Хелен? – повторил я.
– Вы ее видели. Внешность нормальная. Вполне сносная, на мой вкус. Но взглянешь на нее разок, и сразу видно, что в койке она недорогого стоит. – Он навалился на стойку перед Энджи. – Ну а ты, держу пари, трахаешься так, что от трения дым идет, верно, крошка?
Она покачала головой и едва улыбнулась.
Все четверо за стойкой оживились и наблюдали за нами с явным интересом.
Сын Ленни слез со стула и пошел к выходу.
Энджи, опустив взгляд на стойку перед собой, водила пальцем по бумажному кружку, на котором расплылись пятна пива с донышка кружки.
– Не отворачивайся, когда с тобой разговаривают, – сказал Большой Дейв. Голос его сейчас звучал хрипло из-за собравшейся в горле мокроты.
Энджи подняла голову и посмотрела на него.
– Так-то лучше, – сказал Большой Дейв и придвинулся к ней. Его левая рука соскользнула со стойки и стала что-то под ней нащупывать.
Тут в баре что-то громко лязгнуло – сын Ленни запер входную дверь на засов.
Так вот, значит, как это происходит. Женщина, умная, гордая, красивая, приходит в подобное заведение, и собравшиеся здесь мужчины вдруг видят то, чего им так не хватает и чего без насилия у них никогда не будет. Вдруг приходит осознание пороков, приведших их в эту клоаку. Ненависть, зависть и сожаление одновременно кипят в их недоразвитых душах. И хочется сделать так, чтобы женщина пожалела, горько пожалела о своем уме, красоте и особенно о гордости. Хочется выместить на ней ненависть к миру за неудачно сложившуюся жизнь, прижать ее к стойке, насытиться вдосталь, до пресыщения, до блевотины.
В застекленном окошке автомата, продающего сигареты, я видел свое отражение. От бильярдного стола ко мне сзади подходили двое с киями в руках, впереди шел бритоголовый.
– Хелен Маккриди, – проговорил Большой Дейв, не спуская глаз с Энджи, – ничтожество. Неудачница. И дочка ее такая же вырастет. Что бы там ни случилось с ребенком, ей же лучше. Но вот что мне не нравится, так это когда посетители моего бара намекают, будто я наркодилер, и вообще ведут себя так, будто я им в подметки не гожусь.
Сын Ленни прислонился к двери и скрестил руки на груди.
– Дейв, – сказал я.
– Большой Дейв, – поправил он, скрипнув зубами и не сводя глаз с Энджи.
– Дейв, – сказал я, – хорош вые… ваться.
– Дейв, не дури, – сказала Энджи дрогнувшим голосом. – Не дури.
– Посмотри на меня, Дейв, – сказал я.
Он взглянул в мою сторону, не потому что послушался, а скорее чтобы понять, скоро ли подойдут ко мне игравшие на бильярде. Увидев у меня за поясом кольт «коммандер» 45-го калибра, Дейв замер.
Я переложил кольт, когда сын Ленни пошел запирать дверь. Дейв посмотрел мне в лицо и сразу сообразил, в чем разница между человеком, выставляющим оружие напоказ, и держащим его наготове, как я, на всякий случай.
– Еще шаг, – сказал я, – и здесь будет очень горячо.
Дейв, глядя на них мне за спину, качнул головой.
– Вели этой заднице отойти от двери, – сказала Энджи.
– Рей, – позвал Большой Дейв, – сядь.
– Почему? – возмутился Рей. – Какого хрена-то? Разве у нас тут не свободная страна и прочее дерьмо?!
Я слегка постучал указательным пальцем по рукоятке пистолета.
– Рей, – сказал Большой Дейв, не отводя глаз теперь от меня, – отойди от двери, а не то я твоей башкой ее прошибу на хрен.
– Ладно, – сказал Рей. – Ладно-ладно. Черт побери, Большой Дейв. Я хочу сказать, ну не хрена себе! – Рей покачал головой, отпер дверь, но, вместо того чтобы вернуться на место, выскочил из бара.
– Да наш Рей просто оратор! – заметил я.
– Пошли, – сказала Энджи.
– Пошли, – согласился я, оттолкнул ногой стул и пошел к двери. Двое игравших на бильярде оказались справа от меня. Я взглянул на того, кто пролил пиво мне на ботинок. Он держал кий двумя руками тонким концом вниз, положив толстый себе на плечо. Он был не настолько глуп, чтобы рискнуть и подойти поближе, но отойти подальше ума не хватило.
– Ну, – сказал я ему, – теперь тебя точно что-то беспокоит.
Он посмотрел на кий и на подтеки пота, темневшие на нем ниже ладоней.
– Брось кий, – сказал я.
Он оценил расстояние между нами. Подумал о рукоятке пистолета калибра и о моей правой руке в сантиметре от нее. Взглянул мне в лицо. Наклонился и положил кий к моим ногам. Сделал шаг назад. В этот момент со стуком упал на пол кий его приятеля.
Я сделал пять шагов к выходу, остановился и взглянул на Большого Дейва:
– Что?
– Мм? – не понял Дейв, следивший за моими руками.
– Мне показалось, ты что-то сказал.
– Ничего не говорил.
– Мне показалось, ты сказал, что, кажется, сообщил нам не все, что мог, о Хелен Маккриди.
– Не говорил, – сказал Большой Дейв и поднял руки вверх. – Ничего я не говорил.
– Энджи, – сказал я, – как думаешь, Большой Дейв нам все сказал?
Она остановилась у двери и прислонилась к притолоке, небрежно свесив левую руку с пистолетом 38-го калибра.
– Вряд ли… – начала Энджи.
– Видишь, Дейв, нам кажется, ты что-то скрываешь. – Я пожал плечами. – Такое у нас сложилось мнение.
– Я вам все сказал. А теперь, по-моему, вам бы…
– …зайти еще разок вечерком после закрытия? – закончил за него я. – Отличная мысль, ты все правильно понял. Так мы зайдем.
Большой Дейв затряс головой:
– Нет, нет.
– Скажем, часика в два или в начале третьего? – Я кивнул. – До встречи.
Я подошел к троице у стойки. Никто не поднял глаз. Все уставились в свои кружки с пивом.
– Она была не у подружки, не у Дотти, – сказал вдруг Дейв.
Мы с Энджи обернулись. Дейв стоял за стойкой над раковиной, направив себе в лицо струю из надетого на кран шланга.
– Руки на стойку, Дейв! – сказала Энджи.
Он выпрямился, поднял голову, заморгал – капли со лба и бровей попадали ему в глаза – и положил ладони на стойку бара.
– Хелен, – сказал он, – не ходила к Дотти. Она здесь была.
– С кем?
– С Дотти. И с сыном Ленни, Реем.
Ленни поднял голову, склоненную над кружкой с пивом, и сказал:
– Пасть заткни, твою мать, Дейв.
– Это тот подонок, что дверь запирал? – спросила Энджи. – Он – Рей?
Большой Дейв кивнул.
– И что они тут делали?
– Ни слова больше! – сказал Ленни.
Большой Дейв бросил на него отчаянный взгляд, потом взглянул на нас.
– Просто пили. Во-первых, Хелен понимала, что оставлять ребенка одного нехорошо. Если б журналисты и полиция узнали, что на самом деле она была не по соседству, а в баре в десяти кварталах от дома, это бы выглядело совсем некрасиво.
– Какие у них отношения с Реем?
– Трахаются время от времени. – Дейв пожал плечами.
– Фамилия Рея?
– Дэвид! – не выдержал Ленни. – Дэвид, заткни…
– Ликански. Живет в Харвесте. – Дейв судорожно втянул в себя воздух.
– Ну ты и дерьмо! – презрительно бросил Ленни. – Дерьмо, и дерьмом будешь, и твои умственно отсталые потомки, твою мать, и все, к чему прикоснешься, – тоже. Дерьмо.
– Ленни, – предостерегающе сказал я.
Он стоял ко мне спиной и не оборачивался.
– Если думаешь, расколюсь сейчас перед тобой, ты, твою мать, ангельской пылью[7] ширанулся. Может, я и смотрел в свою кружку, но ведь у тебя пушка, и у твоей девки тоже. И что, твою мать? Стреляй давай или вали отсюда.
С улицы донесся приближающийся вой полицейской сирены.
Ленни повернул голову, и его лицо расплылось в улыбке.
– Похоже, за вами приехали, а? – Он презрительно рассмеялся, широко разевая почти беззубый, как красная болячка, рот.
Сирена выла совсем близко. По грунтовке подъезжала патрульная машина. Ленни махнул мне рукой:
– Ну пока. Можешь закурить и оправиться.
Он снова сардонически расхохотался, смех его больше походил на кашель, исходящий из разваливающихся легких. Через несколько секунд к нему присоединились его дружки, сначала нерешительно, потом смелее. Хлопнули дверцы патрульной машины.
Мы вышли. Нам вслед несся истеричный хохот.
5
Черный «форд-таурус» остановился всего в полуметре от входа в бар. Младший из двоих полицейских, крупный мужчина, сидевший за рулем, с детской улыбкой высунулся из окна и выключил сирену.
Его напарник тоже с улыбкой, но более осмысленной уселся, скрестив ноги, на капот и, изображая вой сирены, завел:
– У-у-у. – Поднял указательный палец и покрутил кистью. – У-у-у.
– Я уже испугался, – сказал я.
– Правда? – Он деловито хлопнул в ладоши и стал сползать с капота, пока не уперся ногами в бампер.
– Вы, должно быть, Пат Кензи. – Он выбросил вперед руку, которая остановилась на уровне моей груди.
– Патрик, – сказал я и пожал ее.
Он дважды энергично сдавил мою.
– Детектив сержант Ник Рафтопулос. Зовите меня Пул. Меня все так. – Его умное озорное лицо обратилось к Энджи. – А вы, должно быть, Энджела.
– Энджи. – Она пожала ему руку.
– Рад познакомиться, Энджи. Вам уже говорили, у вас глаза отцовские?
Энджи потерла бровь.
– Вы знали отца?
Пул положил ладони на колени.
– Немного. Он играл в команде противника. Мне он нравился, мисс. Классно играл. Сказать по правде, очень жаль, что он… ушел, если можно так сказать. Редкий был человек.
Энджи мягко улыбнулась:
– Спасибо за добрые слова.
Дверь бара за ними открылась, снова повеяло застоявшимся запахом виски.
Полицейский, сидевший в машине, посмотрел на того, кто вышел из бара и сейчас стоял у нас за спиной:
– Назад, шестерка. Ордер на тебя уже заготовлен, и я знаю, у кого он.
Дверь бара закрылась, и запах виски исчез.
Пул указал большим пальцем себе за спину.
– Этот положительный молодой человек в машине – мой напарник, детектив Реми Бруссард.
Мы кивнули Бруссарду, он ответил тем же. При ближайшем рассмотрении Реми оказался не таким уж и молодым. Ему было года сорок три – сорок четыре, хотя, едва выйдя из бара, из-за невинного, как у Тома Сойера, выражения лица и этой мальчишеской ухмылки я принял его за своего ровесника. Но «гусиные лапки» возле глаз, морщины, избороздившие запавшие щеки, и оловянная проседь в курчавых, почти белокурых волосах, если присмотреться, заставляли добавить ему лишний десяток. Он явно был завсегдатаем тренажерного зала. Мускульную массу скрадывал двубортный итальянский оливкового цвета пиджак, под которым была сорочка в тонкую полоску с верхней расстегнутой пуговицей и слегка распущенным голубым с золотом галстуком от Билла Бласса.
Модник, решил я, видя, как он стирает пыль с носка левого ботинка от Флоршейма. Небось у каждой витрины на себя любуется. Он рассматривал нас, опираясь на открытую дверцу машины, судя по взгляду, это был человек умный и расчетливый. Витрины витринами, но взгляд цепкий, такой ничего не упустит.
– Наш дорогой лейтенант Джек-одержимый-Дойл велел поддерживать с вами связь, – сказал Пул. – Вот мы и приехали.
– Вот вы и приехали, – повторил я.
– Едем по проспекту в сторону вашей конторы, – продолжил он, – видим, выбегает из проезда Рей Ликански. Его папаша был известный стукачок, мы с ним старые знакомые. Детективу Бруссарду что Рей, что «Шуга Рей»[8] – все едино. Ну, я говорю, мол, останови колесницу, Реми. Это торопыжка Рей Ликански собственной персоной, и он явно чем-то расстроен. – Пул улыбнулся и забарабанил пальцами по коленям. – Рей верещал, будто бы в этом почтенном заведении кто-то пушкой размахивает. – Он лукаво приподнял бровь.
– Пушкой? – удивился я. – В мужском клубе вроде «Филмо Тэп»? Помилуйте, да я бы никогда!
Бруссард стоял, сложив руки на дверце машины и навалившись на нее грудью. При этих словах он пожал плечами, как бы говоря «Ну, что вы хотите, это – мой напарник!».
Пул, желая привлечь мое внимание, забарабанил по капоту. На его морщинистом лице эльфа появилась улыбка. Ему, вероятно, было чуть меньше шестидесяти. Коренастый, коротко стриженные пепельные волосы. Он поскреб щетину на голове и прищурился, глядя на дома вдали, освещенные ярким послеполуденным солнцем.
– Кольт «коммандер», который я вижу у вас за ремнем справа, мистер Кензи, – не вышеупомянутая ли пушка?
– Все может быть. – Я пожал плечами.
Пул окинул взглядом фасад бара.
– А как там наш Большой Дейв Стрэнд? Цел и невредим?
– Во время последней проверки был цел, – кивнул я.
– Может, арестовать вас за нападение? – Бруссард вытащил из упаковки палочку жевательной резинки «ригли» и сунул себе в рот.
– Это если он подаст в суд.
– Думаете, не подаст? – сказал Пул.
– Почти уверены, что нет, – сказала Энджи.
Пул взглянул на нас, поднял брови, посмотрел на напарника. Бруссард пожал плечами, и оба широко улыбнулись.
– Замечательно! – сказал Пул.
– Неужели Большой Дейв не попробовал вас очаровать? – спросил Бруссард.
– Пробовал, совсем почти очаровал, – буркнула Энджи.
Бруссард пожевал жвачку, выпрямился, не отрывая глаз от Энджи, будто оценивая ее возможности.
– А теперь серьезно, – сказал Пул, хотя, судя по голосу, можно было подумать, что он по-прежнему шутит. – Кто-нибудь из вас стрелял в баре?
– Нет, – сказал я.
Пул выставил руку и щелкнул пальцами.
Я вынул из-за ремня пистолет и отдал ему.
Он вынул из рукоятки обойму, отодвинул затвор, заглянул в патронник, убедился, что там ничего нет, понюхал отверстие ствола, удовлетворенно кивнул и вложил обойму мне в левую руку, а пистолет в правую.
Я убрал оружие в кобуру, а обойму сунул в карман пиджака.
– А разрешения у вас есть? – спросил Бруссард.
– В бумажниках, непросроченные, – сказала Энджи.
Пул и Бруссард ухмыльнулись, глядя друг на друга, потом уставились на нас. Мы достали разрешения и положили на капот. Пул мельком взглянул на них и вернул.
– Постоянных клиентов опрашивать будем, Пул?
Пул посмотрел на Бруссарда:
– Есть хочется.
– Я бы тоже поел, – кивнул тот.
Пул вопросительно взглянул на нас:
– Проголодались?
– Да не особенно.
– Ничего. Там, куда мы собрались, – сказал Пул, аккуратно беря меня под локоть, – жратва все равно омерзительная. Зато вода изумительная. Лучшая во всей округе. Прямо из-под крана.
– Так вы ни к чему и не пришли? – спросила Энджи.
Пул обмакнул свинину в яблочный соус.
– По правде говоря, ни к чему.
Бруссард утер рот салфеткой.
– Нам не приходилось работать с делами, которые бы так долго оставались у всех на виду и при этом не закончились бы плохо.
– Думаете, Хелен не имеет отношения к делу? – спросил я.
– Сначала думали, имеет, – сказал Пул. – Была у меня гипотеза, что она продала ребенка или что наркодилер, которому она задолжала, похитил девочку.
– И что вас заставило отказаться от этой гипотезы?
Пул пожевал и подтолкнул локтем Бруссарда, прося ответить.
– Полиграф. Она прошла испытание. Кроме того, посмотрите на этого детектива, уплетающего свиные отбивные, посмотрите на меня. Нас нелегко обмануть, если мы работаем над кем-то вместе. Хелен врет, но, не поймите меня неправильно, не по поводу исчезновения дочери. Она действительно не знает, что случилось.
– А как насчет места, где она находилась в ночь исчезновения Аманды?
Сэндвич застыл в воздухе на полпути ко рту Реми.
– А что?
– Вы верите тому, что она рассказала журналистам? – спросила Энджи.
– А что, есть основания не верить? – спросил Пул и запустил вилку в яблочный соус.
– Большой Дейв рассказал совсем другую историю.
Пул откинулся на спинку стула и стряхнул с рук крошки.
– И какую же?
– Так вы поверили тому, что рассказала Хелен, или не поверили? – спросила Энджи.
– Поверили, но не совсем, – сказал Бруссард. – Полиграф показал, что она была с Дотти, но, возможно, не в ее квартире. Проверяли несколько раз, результат один и тот же.
– А где она была? – спросил Пул.
– По словам Дейва, в «Филмо».
Они переглянулись и снова посмотрели на нас.
– Итак, – медленно произнес Бруссард, – она нам лапши навешала.
– Не хотела испортить себе пятнадцать секунд, – сказал Пул.
– Что за пятнадцать секунд? – не понял я.
– В лучах славы, – сказал Пул. – Раньше это время измеряли минутами, теперь секундами. – Он вздохнул. – Играет на телевидении роль безутешной матери в красивом голубом платье. Помните бразильянку в Олстоне, у которой мальчик пропал восемь месяцев назад?
– Так и не нашли, – кивнула Энджи.
– Верно. Штука в том, что та мать была темнокожая, одевалась плохо, цепенела перед камерами. Через некоторое время публике стало решительно наплевать на ее пропавшего сына, так мамаша всех достала.
– Но Хелен Маккриди, – сказал Бруссард, – белая. Ухоженная, хорошо смотрится на экране. Может, и не звезда первой величины, но женщина миловидная.
– Ничего подобного, – сказала Энджи.
– Живьем? – Бруссард покачал головой. – Живьем она миловидна, как лобковая вошь. Но на экране, в интервью на пятнадцать секунд… Ее охотно снимают, и публика ее любит. Она оставила ребенка одного почти на четыре часа, это вызывает определенное возмущение, но люди говорят: «Проявите же снисходительность, каждый может совершить ошибку».
– Ее, наверное, никогда в жизни так не любили, – сказал Пул. – Как только Аманда найдется или, скажем, произойдет еще что-нибудь, что вытеснит это дело с первых полос газет, Хелен снова станет прежней, такой, какой была. Но сейчас, говорю вам, она упивается своими пятнадцатью секундами славы.
– Думаете, это и все, ради чего она водит всех за нос с тем, где находилась в ту ночь?
– Возможно, – ответил Бруссард. Он утер рот салфеткой и отодвинул тарелку. – Не поймите нас неправильно. Через несколько минут мы будем у ее брата, мы ей за эту ложь вклеим – мало не покажется. А если и еще в чем-то наврала, все выясним. – Он резко вытянул руку в нашу сторону. – Спасибо вам.
– Сколько вы занимаетесь этим делом? – спросил Пул.
Энджи взглянула на часы.
– Начали вчера поздно вечером.
– И сразу заметили наше упущение? – ухмыльнулся Пул. – Вы, видно, действительно такие способные, как о вас говорят.
Энджи хлопнула ресницами. Бруссард улыбнулся:
– Иногда встречаемся с Оскаром Ли. Когда-то давным-давно мы охраняли порядок в жилых кварталах. После того как Джерри Глинна уложили на той площадке пару лет назад, я спросил его о вас. Знаете, что он сказал?
Я пожал плечами:
– Если я правильно представляю себе Оскара, гадость, наверное, какую-нибудь?
Бруссард кивнул:
– Сказал, что оба вы раздолбаи почти во всех отношениях.
– Похоже на него, – заметила Энджи.
– Еще он сказал, что, если вам взбредет в голову раскрыть преступление, вам сам Господь Бог не помешает.
– Ну, Оскар! – восхитился я. – Красавец!
– Итак, вы сейчас занимаетесь тем же делом, что и мы. – Пул положил на тарелку аккуратно сложенную салфетку.
– Вас это смущает? – спросила Энджи.
Пул и Бруссард переглянулись. Бруссард пожал плечами.
– Тогда, – сказал он, – надо соблюдать определенные правила.
– Например?
– Например… – Пул достал пачку «Кэмела», снял с нее целлофан, развернул фольгу и вытащил сигарету без фильтра. Глубоко вдохнул, поднес ее к носу, закинул голову и закрыл глаза. Потом наклонился и стал тыкать незажженной сигаретой в пепельницу, как бы гася ее, пока она не разломилась пополам. После этого убрал пачку в карман.
– Прошу прощения. Я бросил.
– Когда? – заинтересовалась Энджи.
– Два года назад. Но мне по-прежнему нужен этот ритуал. – Он улыбнулся. – Ритуалы надо соблюдать.
Энджи запустила руку в сумочку:
– Я покурю, не возражаете?
– Да ради бога!
Он проследил, как Энджи зажигала сигарету. Мы встретились взглядами, и мне показалось, что он читает мои мысли.
– Основные правила, – сказал он. – Нельзя допускать утечки в СМИ. Вы дружите с Ричи Колганом из «Триб».
Я кивнул.
– Колган полиции – не друг, – сказал Бруссард.
– А он и не обязан быть другом. Он писать обязан. Работа у него такая.
– Не спорю, – сказал Пул. – Но нельзя, чтобы журналисты узнали об этом расследовании что-то такое, чего мы не хотели бы разглашать. Согласны?
Я взглянул на Энджи. Она рассматривала Пула через сигаретный дым. Наконец она кивнула:
– Согласны.
– Чудесно! – сказал Пул с шотландским акцентом.
– Где вы раздобыли такого? – спросила Энджи Бруссарда.
– Работая его напарником, получаю лишнюю сотню в неделю. За риск.
Пул наклонился, принюхиваясь к струйке дыма от сигареты Энджи.
– Во-вторых, – продолжал он, – вы не из нашей конторы. Прекрасно. Но мы не можем позволить вам участвовать в этом деле, если вы будете добывать показания, демонстрируя огнестрельное оружие, как это было с мистером Большим Дейвом Стрэндом.
– Большой Дейв Стрэнд собирался меня изнасиловать, сержант Рафтопулос.
– Понимаю.
– Нет, не понимаете. Вы понятия не имеете, что это такое.
Пул кивнул:
– Прошу прощения. Как бы то ни было, сегодняшнее происшествие в «Филмо» – исключение. Это не должно повториться. Согласны?
– Согласны, – сказала Энджи.
– Что ж, ловлю на слове. Как вам наши условия?
– Если мы согласимся не давать утечек журналистам, что, уж вы мне поверьте, подпортит наши отношения с Ричи Колганом, вам придется держать нас в курсе. Будете вести себя с нами как со СМИ, позвоним Колгану.
Бруссард кивнул:
– Условие справедливое. Как думаешь, Пул?
Пул пожал плечами, не сводя с меня глаз.
– Мне трудно поверить, – сказала Энджи, – что четырехлетний ребенок исчез из дому теплой ночью и никто этого не видел.
Бруссард крутил на пальце обручальное кольцо.
– Мне тоже.
– Итак, что мы имеем? – сказала Энджи. – Прошло три дня, у вас, должно быть, есть что-то, чего не было в газетах.
– У нас показания двенадцати человек, – сказал Бруссард, – начиная от «Я забрал девчонку и съел» и заканчивая «Я забрал девчонку и продал представителям униатской церкви». – Он печально улыбнулся. – Ни одно из этих показаний не проверено. Одни экстрасенсы говорят, что она в Коннектикуте, другие – в Калифорнии, третьи – в нашем же штате, но только в лесистой местности. Допрашивали Лайонела и Беатрис Маккриди, алиби у них железные. Наведались к бомжам. Обошли всех соседей, не только чтобы спросить, не заметили ли они чего-либо странного в тот вечер, но проверяли невзначай, нет ли в доме каких-нибудь следов девочки. Теперь знаем, кто нюхает кокаин, кто пьет, кто жену бьет, кто мужа, но никакой связи с исчезновением Аманды Маккриди не обнаружили.
– В общем, ноль, – подытожил я. – У вас ничего нет.
Бруссард медленно повернул голову и посмотрел на Пула. Тот смотрел на нас через стол, оттопырив языком нижнюю губу. Так прошло около минуты. Затем Пул открыл потертый дипломат, достал несколько глянцевых фотографий и передал нам через стол первую, черно-белую. На ней крупным планом был изображен человек лет шестидесяти. Кожа его лица так плотно прилегала к костям, что казалось, ее оттянули на затылок, собрали там в складку и закрепили металлической прищепкой. Тусклые глаза выпучивались из глазниц, крошечный рот едва был виден в тени изогнутого, как коготь, носа. Кожа на ввалившихся щеках была так сморщена, как будто этот человек беспрерывно сосал лимон. Лысый яйцеобразный череп прикрывала дюжина жидких седых прядей волос.
– Знаете его? – спросил Бруссард.
Мы отрицательно покачали головами.
– Зовут Леон Третт. Сидел за педофилию. Попадался трижды. Первый раз присудили принудительное лечение в психушке, потом два тюремных срока. Последний отсидел примерно два с половиной года назад, вышел из Бриджуотерской тюрьмы и исчез.
Пул передал вторую фотографию, на этот раз цветную, на которой была изображена в полный рост гигантских размеров женщина, косая сажень в плечах, с косматой гривой, как у святого Бернарда, каштановых волос.
– Боже, кто это? – ужаснулась Энджи.
– Роберта Третт, – сказал Пул. – Жена Леона. Снимок сделан десять лет назад, так что она, возможно, немного изменилась, но не думаю, чтобы в объеме. У Роберты дар, под ее рукой начинает колоситься даже засохший пень. Зарабатывает на жизнь и поддерживает своего дорогого Леона, выращивая цветы на продажу. Два с половиной года назад бросила работу, съехала со своей квартиры в Рослиндейле, и с тех пор их обоих никто не видел.
– Но… – начала было Энджи.
Пул передал нам через стол последнюю фотографию. Смуглый человечек со странно перекошенным, морщинистым лицом, кося правым глазом, вглядывался в объектив, всем своим видом выражая бессильный гнев и замешательство.
– Корвин Орл, – сказал Пул. – Тоже педофил. Из Бриджуотерской тюрьмы вышел неделю назад. Где сейчас – неизвестно.
– Но связан с Треттами? – спросил я.
Бруссард кивнул:
– Сидел с Леоном. Когда тот вышел на волю, соседом Орла по камере стал грабитель из Дорчестера, Бобби Минтон. Вручную выражал свое отношение к статье Леона, перевоспитывал. А в перерывах слушал его откровения. По словам Минтона, у Корвина была мечта: после освобождения поехать к Леону и его женушке и зажить с ними одной большой счастливой семьей. Приехать Корвин собирался не с пустыми руками. Тяжелый у него случай, по-моему. Как говорит Минтон, подарить он хотел вовсе не бутылку виски «Катти Сарк» Леону и розы Роберте. Подарком должен был стать ребенок. Третты любили, чтобы дети были маленькие. Не старше девяти.
Его напарник тоже с улыбкой, но более осмысленной уселся, скрестив ноги, на капот и, изображая вой сирены, завел:
– У-у-у. – Поднял указательный палец и покрутил кистью. – У-у-у.
– Я уже испугался, – сказал я.
– Правда? – Он деловито хлопнул в ладоши и стал сползать с капота, пока не уперся ногами в бампер.
– Вы, должно быть, Пат Кензи. – Он выбросил вперед руку, которая остановилась на уровне моей груди.
– Патрик, – сказал я и пожал ее.
Он дважды энергично сдавил мою.
– Детектив сержант Ник Рафтопулос. Зовите меня Пул. Меня все так. – Его умное озорное лицо обратилось к Энджи. – А вы, должно быть, Энджела.
– Энджи. – Она пожала ему руку.
– Рад познакомиться, Энджи. Вам уже говорили, у вас глаза отцовские?
Энджи потерла бровь.
– Вы знали отца?
Пул положил ладони на колени.
– Немного. Он играл в команде противника. Мне он нравился, мисс. Классно играл. Сказать по правде, очень жаль, что он… ушел, если можно так сказать. Редкий был человек.
Энджи мягко улыбнулась:
– Спасибо за добрые слова.
Дверь бара за ними открылась, снова повеяло застоявшимся запахом виски.
Полицейский, сидевший в машине, посмотрел на того, кто вышел из бара и сейчас стоял у нас за спиной:
– Назад, шестерка. Ордер на тебя уже заготовлен, и я знаю, у кого он.
Дверь бара закрылась, и запах виски исчез.
Пул указал большим пальцем себе за спину.
– Этот положительный молодой человек в машине – мой напарник, детектив Реми Бруссард.
Мы кивнули Бруссарду, он ответил тем же. При ближайшем рассмотрении Реми оказался не таким уж и молодым. Ему было года сорок три – сорок четыре, хотя, едва выйдя из бара, из-за невинного, как у Тома Сойера, выражения лица и этой мальчишеской ухмылки я принял его за своего ровесника. Но «гусиные лапки» возле глаз, морщины, избороздившие запавшие щеки, и оловянная проседь в курчавых, почти белокурых волосах, если присмотреться, заставляли добавить ему лишний десяток. Он явно был завсегдатаем тренажерного зала. Мускульную массу скрадывал двубортный итальянский оливкового цвета пиджак, под которым была сорочка в тонкую полоску с верхней расстегнутой пуговицей и слегка распущенным голубым с золотом галстуком от Билла Бласса.
Модник, решил я, видя, как он стирает пыль с носка левого ботинка от Флоршейма. Небось у каждой витрины на себя любуется. Он рассматривал нас, опираясь на открытую дверцу машины, судя по взгляду, это был человек умный и расчетливый. Витрины витринами, но взгляд цепкий, такой ничего не упустит.
– Наш дорогой лейтенант Джек-одержимый-Дойл велел поддерживать с вами связь, – сказал Пул. – Вот мы и приехали.
– Вот вы и приехали, – повторил я.
– Едем по проспекту в сторону вашей конторы, – продолжил он, – видим, выбегает из проезда Рей Ликански. Его папаша был известный стукачок, мы с ним старые знакомые. Детективу Бруссарду что Рей, что «Шуга Рей»[8] – все едино. Ну, я говорю, мол, останови колесницу, Реми. Это торопыжка Рей Ликански собственной персоной, и он явно чем-то расстроен. – Пул улыбнулся и забарабанил пальцами по коленям. – Рей верещал, будто бы в этом почтенном заведении кто-то пушкой размахивает. – Он лукаво приподнял бровь.
– Пушкой? – удивился я. – В мужском клубе вроде «Филмо Тэп»? Помилуйте, да я бы никогда!
Бруссард стоял, сложив руки на дверце машины и навалившись на нее грудью. При этих словах он пожал плечами, как бы говоря «Ну, что вы хотите, это – мой напарник!».
Пул, желая привлечь мое внимание, забарабанил по капоту. На его морщинистом лице эльфа появилась улыбка. Ему, вероятно, было чуть меньше шестидесяти. Коренастый, коротко стриженные пепельные волосы. Он поскреб щетину на голове и прищурился, глядя на дома вдали, освещенные ярким послеполуденным солнцем.
– Кольт «коммандер», который я вижу у вас за ремнем справа, мистер Кензи, – не вышеупомянутая ли пушка?
– Все может быть. – Я пожал плечами.
Пул окинул взглядом фасад бара.
– А как там наш Большой Дейв Стрэнд? Цел и невредим?
– Во время последней проверки был цел, – кивнул я.
– Может, арестовать вас за нападение? – Бруссард вытащил из упаковки палочку жевательной резинки «ригли» и сунул себе в рот.
– Это если он подаст в суд.
– Думаете, не подаст? – сказал Пул.
– Почти уверены, что нет, – сказала Энджи.
Пул взглянул на нас, поднял брови, посмотрел на напарника. Бруссард пожал плечами, и оба широко улыбнулись.
– Замечательно! – сказал Пул.
– Неужели Большой Дейв не попробовал вас очаровать? – спросил Бруссард.
– Пробовал, совсем почти очаровал, – буркнула Энджи.
Бруссард пожевал жвачку, выпрямился, не отрывая глаз от Энджи, будто оценивая ее возможности.
– А теперь серьезно, – сказал Пул, хотя, судя по голосу, можно было подумать, что он по-прежнему шутит. – Кто-нибудь из вас стрелял в баре?
– Нет, – сказал я.
Пул выставил руку и щелкнул пальцами.
Я вынул из-за ремня пистолет и отдал ему.
Он вынул из рукоятки обойму, отодвинул затвор, заглянул в патронник, убедился, что там ничего нет, понюхал отверстие ствола, удовлетворенно кивнул и вложил обойму мне в левую руку, а пистолет в правую.
Я убрал оружие в кобуру, а обойму сунул в карман пиджака.
– А разрешения у вас есть? – спросил Бруссард.
– В бумажниках, непросроченные, – сказала Энджи.
Пул и Бруссард ухмыльнулись, глядя друг на друга, потом уставились на нас. Мы достали разрешения и положили на капот. Пул мельком взглянул на них и вернул.
– Постоянных клиентов опрашивать будем, Пул?
Пул посмотрел на Бруссарда:
– Есть хочется.
– Я бы тоже поел, – кивнул тот.
Пул вопросительно взглянул на нас:
– Проголодались?
– Да не особенно.
– Ничего. Там, куда мы собрались, – сказал Пул, аккуратно беря меня под локоть, – жратва все равно омерзительная. Зато вода изумительная. Лучшая во всей округе. Прямо из-под крана.
* * *
«У Виктории» в Роксбери кормили просто превосходно. Ник Рафтопулос заказал свиные отбивные, Реми Бруссард – клубный сэндвич. Мы попросили кофе.– Так вы ни к чему и не пришли? – спросила Энджи.
Пул обмакнул свинину в яблочный соус.
– По правде говоря, ни к чему.
Бруссард утер рот салфеткой.
– Нам не приходилось работать с делами, которые бы так долго оставались у всех на виду и при этом не закончились бы плохо.
– Думаете, Хелен не имеет отношения к делу? – спросил я.
– Сначала думали, имеет, – сказал Пул. – Была у меня гипотеза, что она продала ребенка или что наркодилер, которому она задолжала, похитил девочку.
– И что вас заставило отказаться от этой гипотезы?
Пул пожевал и подтолкнул локтем Бруссарда, прося ответить.
– Полиграф. Она прошла испытание. Кроме того, посмотрите на этого детектива, уплетающего свиные отбивные, посмотрите на меня. Нас нелегко обмануть, если мы работаем над кем-то вместе. Хелен врет, но, не поймите меня неправильно, не по поводу исчезновения дочери. Она действительно не знает, что случилось.
– А как насчет места, где она находилась в ночь исчезновения Аманды?
Сэндвич застыл в воздухе на полпути ко рту Реми.
– А что?
– Вы верите тому, что она рассказала журналистам? – спросила Энджи.
– А что, есть основания не верить? – спросил Пул и запустил вилку в яблочный соус.
– Большой Дейв рассказал совсем другую историю.
Пул откинулся на спинку стула и стряхнул с рук крошки.
– И какую же?
– Так вы поверили тому, что рассказала Хелен, или не поверили? – спросила Энджи.
– Поверили, но не совсем, – сказал Бруссард. – Полиграф показал, что она была с Дотти, но, возможно, не в ее квартире. Проверяли несколько раз, результат один и тот же.
– А где она была? – спросил Пул.
– По словам Дейва, в «Филмо».
Они переглянулись и снова посмотрели на нас.
– Итак, – медленно произнес Бруссард, – она нам лапши навешала.
– Не хотела испортить себе пятнадцать секунд, – сказал Пул.
– Что за пятнадцать секунд? – не понял я.
– В лучах славы, – сказал Пул. – Раньше это время измеряли минутами, теперь секундами. – Он вздохнул. – Играет на телевидении роль безутешной матери в красивом голубом платье. Помните бразильянку в Олстоне, у которой мальчик пропал восемь месяцев назад?
– Так и не нашли, – кивнула Энджи.
– Верно. Штука в том, что та мать была темнокожая, одевалась плохо, цепенела перед камерами. Через некоторое время публике стало решительно наплевать на ее пропавшего сына, так мамаша всех достала.
– Но Хелен Маккриди, – сказал Бруссард, – белая. Ухоженная, хорошо смотрится на экране. Может, и не звезда первой величины, но женщина миловидная.
– Ничего подобного, – сказала Энджи.
– Живьем? – Бруссард покачал головой. – Живьем она миловидна, как лобковая вошь. Но на экране, в интервью на пятнадцать секунд… Ее охотно снимают, и публика ее любит. Она оставила ребенка одного почти на четыре часа, это вызывает определенное возмущение, но люди говорят: «Проявите же снисходительность, каждый может совершить ошибку».
– Ее, наверное, никогда в жизни так не любили, – сказал Пул. – Как только Аманда найдется или, скажем, произойдет еще что-нибудь, что вытеснит это дело с первых полос газет, Хелен снова станет прежней, такой, какой была. Но сейчас, говорю вам, она упивается своими пятнадцатью секундами славы.
– Думаете, это и все, ради чего она водит всех за нос с тем, где находилась в ту ночь?
– Возможно, – ответил Бруссард. Он утер рот салфеткой и отодвинул тарелку. – Не поймите нас неправильно. Через несколько минут мы будем у ее брата, мы ей за эту ложь вклеим – мало не покажется. А если и еще в чем-то наврала, все выясним. – Он резко вытянул руку в нашу сторону. – Спасибо вам.
– Сколько вы занимаетесь этим делом? – спросил Пул.
Энджи взглянула на часы.
– Начали вчера поздно вечером.
– И сразу заметили наше упущение? – ухмыльнулся Пул. – Вы, видно, действительно такие способные, как о вас говорят.
Энджи хлопнула ресницами. Бруссард улыбнулся:
– Иногда встречаемся с Оскаром Ли. Когда-то давным-давно мы охраняли порядок в жилых кварталах. После того как Джерри Глинна уложили на той площадке пару лет назад, я спросил его о вас. Знаете, что он сказал?
Я пожал плечами:
– Если я правильно представляю себе Оскара, гадость, наверное, какую-нибудь?
Бруссард кивнул:
– Сказал, что оба вы раздолбаи почти во всех отношениях.
– Похоже на него, – заметила Энджи.
– Еще он сказал, что, если вам взбредет в голову раскрыть преступление, вам сам Господь Бог не помешает.
– Ну, Оскар! – восхитился я. – Красавец!
– Итак, вы сейчас занимаетесь тем же делом, что и мы. – Пул положил на тарелку аккуратно сложенную салфетку.
– Вас это смущает? – спросила Энджи.
Пул и Бруссард переглянулись. Бруссард пожал плечами.
– Тогда, – сказал он, – надо соблюдать определенные правила.
– Например?
– Например… – Пул достал пачку «Кэмела», снял с нее целлофан, развернул фольгу и вытащил сигарету без фильтра. Глубоко вдохнул, поднес ее к носу, закинул голову и закрыл глаза. Потом наклонился и стал тыкать незажженной сигаретой в пепельницу, как бы гася ее, пока она не разломилась пополам. После этого убрал пачку в карман.
– Прошу прощения. Я бросил.
– Когда? – заинтересовалась Энджи.
– Два года назад. Но мне по-прежнему нужен этот ритуал. – Он улыбнулся. – Ритуалы надо соблюдать.
Энджи запустила руку в сумочку:
– Я покурю, не возражаете?
– Да ради бога!
Он проследил, как Энджи зажигала сигарету. Мы встретились взглядами, и мне показалось, что он читает мои мысли.
– Основные правила, – сказал он. – Нельзя допускать утечки в СМИ. Вы дружите с Ричи Колганом из «Триб».
Я кивнул.
– Колган полиции – не друг, – сказал Бруссард.
– А он и не обязан быть другом. Он писать обязан. Работа у него такая.
– Не спорю, – сказал Пул. – Но нельзя, чтобы журналисты узнали об этом расследовании что-то такое, чего мы не хотели бы разглашать. Согласны?
Я взглянул на Энджи. Она рассматривала Пула через сигаретный дым. Наконец она кивнула:
– Согласны.
– Чудесно! – сказал Пул с шотландским акцентом.
– Где вы раздобыли такого? – спросила Энджи Бруссарда.
– Работая его напарником, получаю лишнюю сотню в неделю. За риск.
Пул наклонился, принюхиваясь к струйке дыма от сигареты Энджи.
– Во-вторых, – продолжал он, – вы не из нашей конторы. Прекрасно. Но мы не можем позволить вам участвовать в этом деле, если вы будете добывать показания, демонстрируя огнестрельное оружие, как это было с мистером Большим Дейвом Стрэндом.
– Большой Дейв Стрэнд собирался меня изнасиловать, сержант Рафтопулос.
– Понимаю.
– Нет, не понимаете. Вы понятия не имеете, что это такое.
Пул кивнул:
– Прошу прощения. Как бы то ни было, сегодняшнее происшествие в «Филмо» – исключение. Это не должно повториться. Согласны?
– Согласны, – сказала Энджи.
– Что ж, ловлю на слове. Как вам наши условия?
– Если мы согласимся не давать утечек журналистам, что, уж вы мне поверьте, подпортит наши отношения с Ричи Колганом, вам придется держать нас в курсе. Будете вести себя с нами как со СМИ, позвоним Колгану.
Бруссард кивнул:
– Условие справедливое. Как думаешь, Пул?
Пул пожал плечами, не сводя с меня глаз.
– Мне трудно поверить, – сказала Энджи, – что четырехлетний ребенок исчез из дому теплой ночью и никто этого не видел.
Бруссард крутил на пальце обручальное кольцо.
– Мне тоже.
– Итак, что мы имеем? – сказала Энджи. – Прошло три дня, у вас, должно быть, есть что-то, чего не было в газетах.
– У нас показания двенадцати человек, – сказал Бруссард, – начиная от «Я забрал девчонку и съел» и заканчивая «Я забрал девчонку и продал представителям униатской церкви». – Он печально улыбнулся. – Ни одно из этих показаний не проверено. Одни экстрасенсы говорят, что она в Коннектикуте, другие – в Калифорнии, третьи – в нашем же штате, но только в лесистой местности. Допрашивали Лайонела и Беатрис Маккриди, алиби у них железные. Наведались к бомжам. Обошли всех соседей, не только чтобы спросить, не заметили ли они чего-либо странного в тот вечер, но проверяли невзначай, нет ли в доме каких-нибудь следов девочки. Теперь знаем, кто нюхает кокаин, кто пьет, кто жену бьет, кто мужа, но никакой связи с исчезновением Аманды Маккриди не обнаружили.
– В общем, ноль, – подытожил я. – У вас ничего нет.
Бруссард медленно повернул голову и посмотрел на Пула. Тот смотрел на нас через стол, оттопырив языком нижнюю губу. Так прошло около минуты. Затем Пул открыл потертый дипломат, достал несколько глянцевых фотографий и передал нам через стол первую, черно-белую. На ней крупным планом был изображен человек лет шестидесяти. Кожа его лица так плотно прилегала к костям, что казалось, ее оттянули на затылок, собрали там в складку и закрепили металлической прищепкой. Тусклые глаза выпучивались из глазниц, крошечный рот едва был виден в тени изогнутого, как коготь, носа. Кожа на ввалившихся щеках была так сморщена, как будто этот человек беспрерывно сосал лимон. Лысый яйцеобразный череп прикрывала дюжина жидких седых прядей волос.
– Знаете его? – спросил Бруссард.
Мы отрицательно покачали головами.
– Зовут Леон Третт. Сидел за педофилию. Попадался трижды. Первый раз присудили принудительное лечение в психушке, потом два тюремных срока. Последний отсидел примерно два с половиной года назад, вышел из Бриджуотерской тюрьмы и исчез.
Пул передал вторую фотографию, на этот раз цветную, на которой была изображена в полный рост гигантских размеров женщина, косая сажень в плечах, с косматой гривой, как у святого Бернарда, каштановых волос.
– Боже, кто это? – ужаснулась Энджи.
– Роберта Третт, – сказал Пул. – Жена Леона. Снимок сделан десять лет назад, так что она, возможно, немного изменилась, но не думаю, чтобы в объеме. У Роберты дар, под ее рукой начинает колоситься даже засохший пень. Зарабатывает на жизнь и поддерживает своего дорогого Леона, выращивая цветы на продажу. Два с половиной года назад бросила работу, съехала со своей квартиры в Рослиндейле, и с тех пор их обоих никто не видел.
– Но… – начала было Энджи.
Пул передал нам через стол последнюю фотографию. Смуглый человечек со странно перекошенным, морщинистым лицом, кося правым глазом, вглядывался в объектив, всем своим видом выражая бессильный гнев и замешательство.
– Корвин Орл, – сказал Пул. – Тоже педофил. Из Бриджуотерской тюрьмы вышел неделю назад. Где сейчас – неизвестно.
– Но связан с Треттами? – спросил я.
Бруссард кивнул:
– Сидел с Леоном. Когда тот вышел на волю, соседом Орла по камере стал грабитель из Дорчестера, Бобби Минтон. Вручную выражал свое отношение к статье Леона, перевоспитывал. А в перерывах слушал его откровения. По словам Минтона, у Корвина была мечта: после освобождения поехать к Леону и его женушке и зажить с ними одной большой счастливой семьей. Приехать Корвин собирался не с пустыми руками. Тяжелый у него случай, по-моему. Как говорит Минтон, подарить он хотел вовсе не бутылку виски «Катти Сарк» Леону и розы Роберте. Подарком должен был стать ребенок. Третты любили, чтобы дети были маленькие. Не старше девяти.