Лика Лонго. Омут

   Он молча кивнул.
   – Они должны знать, что он умрет без воды!
   – Мы все умрем без воды, – заметил Алексей Алексеевич.
   – Мы пьем воду, а он должен быть в ней. Каждые несколько часов… Иначе умрет!
   Господи! Неужели мне придется сейчас объяснять дяде Леше, что Саймон – Морской? Но он, похоже, что-то знал. Во всяком случае, не стал задавать вопросов.
   – Побудь за дверью, Полина, – попросил он. – Мне нужно позвонить кое-кому…
   Я вышла в унылый коридор и села на жесткий стул с деревянным сиденьем. Кроме меня здесь никого не было. Тупо глядя на настенные часы, показывавшие, сколько я себя помню, половину девятого, я сжала руки в кулаки. Одна мысль терзала меня: неужели я больше никогда не увижу Саймона?
   Дверь кабинета открылась, и вышел дядя Леша. Я вскочила и впилась в него глазами: выглядел Лисицын несколько обескураженно.
   – Полина, сядь! – сказал он, присаживаясь на соседний стул.
   У меня подогнулись ноги от этих слов.
   – Что с ним?!
   – С ним? Вероятно, все в порядке. Им не удалось довезти его до места назначения – он сбежал. Это все, что я могу сейчас сказать тебе…
   От избытка эмоций я молчала. Только сердце билось так, что, наверное, было слышно даже внизу, в дежурке.
   – За него ты не волнуйся, Полина, – тихо продолжил Алексей Алексеевич, – судя по тому, что мне рассказали, он парень особенный… Ты за себя волнуйся, девочка! – добавил он еще тише. – Послушай старого оперативника – лучше тебе держаться от него как можно дальше.
   – Спасибо вам, дядь Леш! – поднялась я.
   – Мобильный мой запиши, – предложил он и продиктовал номер. – И звони в любое время!
   На выходе из здания меня встречал Рыжик. Он поднял одно ухо и повилял хвостом. Я вдруг почувствовала ужасную слабость и села прямо на пыльные ступеньки крыльца. Слезы сами собой полились из глаз. Рыжик подошел ко мне и лизнул в щеку.
   Пес оказался джентльменом. Подождав, пока я приду в себя, он проводил меня до дома.

Прощай, Бетта!

   Наверное, люди, пытавшиеся похитить Саймона, ввели мне какой-то наркотик. Едва я добралась до кровати и присела, как комната закружилась и поплыла. Проснулась я, когда в окошко уже вовсю светило солнце. Несколько минут я лежала неподвижно, в сонном оцепенении пытаясь вспомнить, что же такое произошло накануне.
   Саймон! Я подскочила на кровати, как ошпаренная, и стала искать мобильный. Он оказался под подушкой – надо же, вчера в полубесчувственном состоянии я все-таки не забыла положить телефон поближе на случай его звонка! Услышав в очередной раз, что «абонент недоступен», я бессильно опустила голову на подушку. Вставать не хотелось. Я не представляла себе, как смогу прожить этот день без любимого.
   С кухни до меня донеслись приглушенные, тревожные голоса мамы и бабушки – кажется, они о чем-то секретничали. Я снова приподнялась. Неужели они уже знают о вчерашнем происшествии? Как сказал тот журналист? «Ходят слухи, что вы Морской из наших старых легенд…» Я не могла себе представить, что будет, если родители узнают правду о Саймоне. Только не это!
   Поднявшись, я осторожно подкралась к двери.
   – Нет, Таня, как хочешь, а государственный вуз – это солиднее! – услышала я ворчливый голос бабушки. – Мало того, что девочка решила стать психологом – что это вообще за профессия такая? – так еще и вместо диплома у нее будет филькина грамота!
   Я облегченно вздохнула и отошла от двери. Мама и бабушка в сто первый раз обсуждали мое предстоящее поступление в институт. Я же в душе надеялась, что как-нибудь все сложится, и мне не придется расставаться с Саймоном, ехать в Москву, сдавать вступительные экзамены. На худой конец я рассчитывала провалить экзамены и вернуться в Бетту…
   Одевшись, я вышла на кухню. Разговор сразу прекратился. К счастью, мама и бабушка ничего не знали о вчерашних событиях.
   В школу я брела, думая только о том, как мне прожить день или два, пока Саймон не даст знать о себе. Это казалось почти невыполнимой задачей. Я сходила с ума от тоски по нему.
   Зайдя в класс, я посмотрела на последнюю парту у окна. Здесь уже несколько месяцев вместе с Катей Комаровой сидела Надя. Катя сосредоточенно читала учебник, место рядом с ней было свободно. Даже когда прозвенел звонок на урок, я еще некоторое время ждала, что услышу скрип двери и хриплый голос Нади: «Анна Георгиевна, я проспала! Можно войти?» Но она так и не пришла.
   На перемене я хотела еще раз прочитать параграф по физике, но обнаружила, что буквы расплываются перед глазами. И поняла, что вот-вот расплачусь. Я быстро вышла из класса и с деловым видом пошла по коридору, будто имела какое-то срочное дело. Только бы никто не остановил меня и не заговорил со мной! Тогда точно разревусь! Я дошла до кабинета завуча старших классов, прочитала табличку «Семенова О.Е.», постояла перед ней, немного успокоилась, а затем вернулась в класс. Здесь меня ждал сюрприз – на моей парте лежала большая черная сумка.
   – Надя! – обрадовалась я. Когда прозвенел звонок, подруга вошла в класс и как ни в чем не бывало села рядом. Я легонько толкнула ее локтем и тут же почувствовала ответный легкий толчок.
   Я честно пыталась сосредоточиться на уроках. На литературе мне это даже как будто удалось. Наша бабулька Софья Матвеевна давала свою самую нелюбимую тему: «Лолита» Набокова.
   Для нее это было сущей пыткой. Софья Матвеевна честно пыталась объяснить разницу между порнографией и искусством, не выходя за рамки приличий, которые ей преподавали, наверное, еще в институте благородных девиц. По классу то и дело пробегали короткие смешки, когда наша бабуля сбивалась, краснела и стыдливо произносила: «Ну вы, дети, понимаете, конечно, о чем я говорю!» или «К порнографии приравнивается упоминание сами знаете каких органов, дети!» Я внимательно следила за рассказом литераторши. Но к концу урока обнаружила, что думаю о Саймоне…
 
   – Полина! – я ощутила легкий толчок в бок и… очнулась. На меня недоуменно смотрела Надя. – Ты спишь, что ли? – возмутилась подруга. – С открытыми глазами? А меня научишь?
   Оказывается, урок литературы закончился. Мы с Надей остались в классе вдвоем. Я со вздохом принялась собирать учебники. Надя, похоже, никуда не торопилась. Она достала пилочку и принялась подравнивать и без того безупречные ногти.
   – Что, лоханулись вчера журналисты-то? – спросила вдруг она. Я замерла. – Надо ж такое придумать! Что твой спасатель – Морской! Они и мне звонили, я им сказала: «Где вы эту чушь услышали?» А они, между прочим, интервью хотели у меня взять! Но я с шоу-бизом завязала, интервью не даю!
   Надя удовлетворенно осмотрела свои ногти и убрала пилочку в косметичку.
   – Так они тебе вчера звонили? – тупо переспросила я.
   – Говорю же – звонили! Над ними вся Бетта смеется! Тоже мне нашли сенсацию! Лучше бы рассказали, как на нашем рынке людей пирожками с собачатиной кормят!
   Мы пошли к выходу.
   – Что сегодня делаешь? Опять со своим? – с деланым равнодушием поинтересовалась Надя.
   – Уроки учить буду… – вяло отозвалась я, действительно надеясь убить день за зубрежкой.
   – А-а-а… Ну давай тогда! До завтра! – бросила Надя разочарованно.
   Впервые за последнее время я радовалась тому, что уроков задали много. Это хоть как-то отвлекло меня от мыслей о Саймоне. Но к девяти часам я сделала все, что задали на текущую неделю. Больше нечем было отгородиться от мыслей, которые атаковали меня весь день. Саймон не позвонил и не дал о себе знать.
   Закрывшись в своей комнатушке, я прильнула к окну и, впав в какое-то оцепенение, смотрела, как последние лучи солнца окрашивают двор, кусты и пыльную дорожку в золотисто-медовый цвет. К горлу подступил ком, и я тихо, судорожно расплакалась. Обхватив голову руками, я раскачивалась туда-сюда, как китайский болванчик…
   Мобильный телефон стал моим наваждением: я не выпускала его из рук ни на минуту. Но Саймон не звонил и был недоступен. На следующее утро, несмотря на то что голова раскалывалась после бессонной ночи, я решила сходить к профессору Стояну – может быть, он знает что-то о Саймоне? Чтобы бабушка не задавала лишних вопросов, я взяла с собой школьную сумку. Но, выйдя из дома, направилась в сторону гор. Дорога до дома профессора показалась мне сегодня нестерпимо длинной. Не обращая внимания на встречный ветер, я упрямо бежала вверх – задыхаясь, спотыкаясь, натыкаясь на колючки кустов и распугивая маленьких ящерок, вылезших погреться на солнце. Минутами мне казалось, что этот бег никогда не закончится, что я всю оставшуюся жизнь буду бежать куда-то навстречу ветру, в поисках любимого…
   Наконец тропинка вывела меня на пологую площадку. Я стояла перед домом профессора, и вся моя прыть куда-то улетучилась. Дом, казалось, всем своим видом показывал, что суете здесь не место. Я подошла к двери и тихонько постучала. Дверь тут же распахнулась, словно меня давно ждали. На пороге, широко улыбаясь, стоял профессор, за его спиной я увидела Магду.
   – Полина, дитя мое! – воскликнул Стоян, делая рукой приглашающий жест. – Наслышан, наслышан! Вся Бетта гудит о маленьком недоразумении с нашим общим другом!
   Я зашла на террасу и выпалила:
   – Саймон пропал!
   По выражению лица профессора я пыталась понять, известно ли ему что-нибудь еще, кроме истории с журналистами. Но Стоян источал благодушие, казалось, его ничто не тревожило.
   – Как ты взволнована, моя прекрасная госпожица! – возразил он, улыбаясь. – Но это напрасно, совсем напрасно!
   – Его увезли какие-то люди… И кажется, он от них убежал… – пробормотала я.
   – О, да! Наш друг Саймон может постоять за себя… Даже если имеет дело со спецслужбами! – сказал Стоян, довольно потирая коротенькие ручки.
   – Но зачем он понадобился… этим людям?
   – Дело в его необычных способностях, девочка… Спецслужбы интересуется всем, что могло бы принести пользу в их работе. А существо, которое может неограниченно находиться под водой, – это мощный ресурс…
   – Саймон – не ресурс! – возмущенно перебила я.
   – А кто он? – возразил профессор, пристально глядя на меня.
   Я замялась, не зная, что ответить.
   – Итак, кто же он для них? – повторил профессор. – Первый же анализ крови покажет, что Саймон – не человек. И так называемые права человека на него не распространяются!
   – Значит, они могут делать с ним, что захотят? – с трудом выговорила я.
   – Как бы не так! – фыркнул профессор. – Я же сказал: наш друг может за себя постоять. Ведь он же убежал от них, если я не ошибаюсь?
   – Да… – протянула я, медленно переваривая услышанное. И вдруг сообразила: если профессор уже знает, что Саймона пытались задержать люди из спецслужб, значит, он говорил с ним. Выходит, Саймон позвонил Стояну, но не позвонил мне…
   – Почему Саймон не дает мне о себе знать? – спросила я, холодея от неприятного предчувствия.
   Тут профессор стал серьезным и переглянулся с Магдой.
   – М-м-м, девочка, а ты перед ним ни в чем не провинилась?
   – Ни… ни в чем… – еле выговорила я.
   – И ты не хвасталась своим подружкам, что у тебя особенный парень? Не такой, как все?
   – Нет! – закричала я так, что опущенные ресницы Магды дрогнули.
   Профессор в шутливом ужасе зажал уши руками.
   – Верю, драгоценнейшая, верю! – затараторил он. – Не надо так кричать! Верю тебе, бедная эмоциональная девочка! Но вот не знаю… – он скрестил руки на груди, – не знаю, поверит ли тебе Саймон!
   Я почувствовала, что среди жаркого весеннего дня меня пронизывает холод. Наверное, выражение моего лица сильно изменилось, потому что профессор опять замахал ручками:
   – Но мы объясним ему, дражайшая, мы все ему объясним!
   – Он больше не появится в Бетте, – произнесла вдруг Магда низким голосом.
   – То верно! – кивнул профессор. – Драгоценная Магда сказала верно, Саймона здесь ищут…
   – Я не уйду, пока вы не объясните, как найти Саймона! Я буду искать его! – мои губы дрожали от волнения, руки непроизвольно сжались в кулаки.
   Профессор посмотрел на меня очень внимательно. Во взгляде его пытливых серых глаз было какое-то удовлетворение, как будто мое отчаяние соответствовало его планам. Он переглянулся с Магдой и сказал:
   – Так, девочка! У тебя горячее сердце… – он немного помолчал и добавил: – Но твоей земной жизни не хватит, чтобы обыскать Черное море!
   – Я не уйду! – только и смогла сказать я.
   – Упрямая, своенравная госпожица! Твои жалобы растопили мое сердце! – театрально воскликнул профессор. – Обещаю тебе: как только он объявится, ты узнаешь об этом первой. Взамен прошу тебя покинуть мой дом…
   – То правда, Полина, – подтвердила Магда. – Здесь искать Саймона бесполезно. Ты ведь должна скоро ехать в Москву, поступать в институт?
   Я молча кивнула.
   – Так поступай, не расстраивай близких, – спокойно убеждала меня Магда. – Как только Саймон объявится, мы дадим тебе знать. – Она загадочно усмехнулась и добавила: – Кто знает, может, в Москве ты будешь ближе к нему, чем в Бетте…
   Лишь сейчас я подумала, что Саймон, возможно, находится в Греции, Болгарии или еще где-то. А в Бетте даже авиабилеты не продают…
   – Не думай ни о чем, девочка, иди домой! – посоветовал профессор. – Саймон найдется, я все ему объясню… Все будет хорошо!
 
   В Бетту я возвращалась по самому солнцепеку. Голова раскалывалась, во рту все горело от жажды. На заборе соседнего с нашим дома кто-то написал огромными буквами: «Иришка! Ты – самая лучшая!» У шестиклашек уже начались весенние влюбленности, скоро такими надписями запестреет вся Бетта. Рядом с признанием расцветал куст сирени. Я присела на корточки в его тени и разревелась. Через несколько минут мне стало легче. Я вытерла лицо, пригладила волосы и пошла к дому…
   Вечером в мою комнату зашла мама.
   – Полина, выйди на кухню, нам с бабушкой нужно поговорить с тобой! – торжественно объявила она.
   Я вышла к ним, и бабуля неодобрительно по смотрела на мою кислую физиономию:
   – Надеюсь, Поля, ты придержишь эмоции, потому что разговор важный! – сказала она. Однако по ее лицу было видно, что она сильно сомневается в моей способности держать себя в руках.
   Я устало плюхнулась на стул между мамой и бабушкой.
   – Что такое? – спросила я, уже заранее зная, о чем пойдет речь.
   – Вижу, ты сегодня не в самом хорошем настроении, – с упреком заметила мама и продолжила: – Но мы все равно должны обсудить твою дальнейшую жизнь. А точнее, поступление в институт, от которого зависит твое будущее.
   Как же я не люблю, когда она выражается так высокопарно! И как я ненавижу теперь слово «будущее»!
   – И что вы решили? – я обвела взглядом семейный «совет».
   Мама с готовностью встрепенулась:
   – Поскольку ты в последнее время была очень занята… э-э-э… своей влюбленностью… – мама слегка покраснела, – и доверила нам выбор института, мы с твоим отцом и бабушкой посовещались и решили, что тебе нужно поступать на психологический факультет Московского социально-педагогического института.
   Что ж, я давно думала о профессии психолога. В тринадцать лет я мечтала поскорее вырасти, выучиться и стать Полиной Дмитриевной, специалистом в области психологии, всеми уважаемым, в том числе за сдержанность и спокойный характер. И никто не называл бы меня тогда Тайфунчиком…
   Но сейчас меня интересовало одно – когда придется ехать в Москву?
   Мама знала, что я спрошу это первым делом. Сделав трагическое лицо, она добавила:
   – И уезжать надо через три дня, доченька… ЕГЭ будешь сдавать в Москве. Папа уже договорился в школе и записал тебя на подготовительные курсы в институт. Будешь жить с ним…
   – А ты? – быстро спросила я.
   – Я останусь здесь. – Я видела, какого труда стоили маме эти три слова.
   Бабушка молча сжала мою руку своей сухой горячей ладонью. Грустно покачав головой, она сказала только:
   – Полиночка, нужно вещи собирать…
   – Хорошо, – кротко согласилась я, и они обе посмотрели на меня удивленно. Мама с бабушкой не ожидали столь легкой победы.
   …Странно, как быстро я примирилась с тем, что нужно уезжать из Бетты. Внутри у меня будто все умерло. Уже через два дня я, словно во сне, прощалась с одноклассниками, вот-вот выпускниками, обмениваясь всевозможными контактами – аськой, телефонами, адресами.
   Все это время Надя демонстративно оставалась в стороне, словно происходящее ее не касалось. Но наконец пришла очередь прощаться с ней. Ребята деликатно разошлись, и мы остались вдвоем. Мы стояли на залитом солнцем крыльце беттинской школы, не зная, что сказать друг другу.
   – Завтра, говоришь, поезд? – спросила Надька.
   Я молча кивнула, не в силах что-либо произнести.
   – Когда-то мы мечтали о том, как вместе будем жить в Москве… В гости ходить друг к другу, – подруга сглотнула. – А теперь ты уезжаешь… А я остаюсь.
   – Ну, может, и ты поступишь в московский вуз? Тогда и встретимся! – сказала я, сама не очень веря своим словам.
   – Шутишь? – горько усмехнулась подруга. – Да у меня одни трояки и знаний – ноль! Мать обещала пристроить в Сочинский колледж, и это лучшее из того, что мне светит!.. Ладно, подруга, увидишь в Москве Игоря – передавай ему мой пламенный привет! – Надькино миловидное лицо исказила кривая, неестественная улыбка.
   Мы крепко обнялись на прощанье, и я быстро направилась в сторону дома. Ускоряя шаги и слушая шорох гравия под ногами, я твердила себе: «Не оборачивайся! Так будет хуже и больней!» Я знала, что Надька стоит и смотрит мне вслед.
   И не обернулась.

Я – предательница?

   – Полина, девочка! – папа широко раскинул сильные большие руки и крепко-крепко обнял меня. Я прижалась щекой к его мягкой байковой домашней рубашке.
   Мы стояли в полутемной прихожей нашей московской квартиры, где отец жил один с тех пор, как они с мамой решили развестись. Быстрым взглядом я окинула холостяцкие хоромы – мда-а-а, от прежнего уюта не осталось и следа. Я даже не уверена, что после нашего отъезда отец хоть раз подмел пол. В углу стояли лыжи – он их обожает, но после зимы, видимо, так и не убрал. Все его время, как всегда, занимает работа. Вот и сегодня он не смог встретить меня на вокзале. Хорошо еще, что домой успел к моему приезду…
   На стене до сих пор висел прошлогодний календарь, открытый на сентябре. Ну конечно, папа ни разу не перевернул страницы с тех пор, как мы уехали! Я подошла и стала листать: октябрь, ноябрь, декабрь…. Нет, слишком много воспоминаний вызывают у меня эти месяцы! Я вернулась в сентябрь и стерла ладонью пыль с чудесного золотого пейзажа, изображенного на страничке. Пусть все в квартире будет так, словно я и не уезжала в Бетту.
   Папа тем временем уже суетился на кухне. Снимая джинсовку и расстегивая любимые «греческие» босоножки, я слышала все его действия. Вот он достал из духовки сковороду и водрузил ее на плиту, вот глухо стукнула дверца холодильника и – вуаля! – один за другим пять щелчков: это яйца отправились на сковородку.
   Я вздохнула. После душного поезда и утомительной дороги есть не хотелось вообще. Единственным желанием было искупаться, смыть с себя дорожную пыль.
   Стараясь забить голову насущными мыслями, чтобы не думать о Саймоне, я быстро наполнила ванну и забралась туда. Какое же это блаженство после уличного душа в Бетте! Я по шею погрузилась в теплую воду и замерла. Московская вода – мертвая, хлорированная. Она расслабляет и лишает энергии. Не то, что морская, от которой тело сразу оживает. Разглядывая сквозь воду свою загорелую кожу, я невольно грустно усмехнулась – сейчас я в стихии Саймона. И порадовалась тому, что бессонная ночь в поезде лишила меня сил – все эмоции ощущались приглушенно, словно в голове убавили звук и свет. Если я буду постоянно пребывать в состоянии усталости, может быть, я выживу. И не сойду с ума…
   «Как все-таки странно снова находиться здесь, в Москве…» – думала я, лениво рассматривая мыльницу в виде черно-белой кошки, свернувшейся в клубок, – мой подарок маме. Я настолько привыкла к Бетте, что сегодня площадь трех вокзалов показалась мне какой-то адской ярмаркой. Пока я плелась со своим баулом до входа в метро, меня, наверное, раз десять обогнали, пихнули, двусмысленно хмыкнули в ухо и предложили «такси в любой конец Москвы».
   Раздался настойчивый стук в дверь.
   – Полина, ну что ты там застряла? Выходи и ешь скорей, яичница остыла уже!
   – Иду, иду, папа! – откликнулась я, вставая. Вода на секунду поднялась, а затем схлынула, напоследок еще раз обласкав мое усталое тело.
   Замотавшись в большое махровое полотенце, я босиком пришлепала на кухню, где на столе уже стояли две большие тарелки с яичницей. На разделочной доске розовела жирная ветчина, а рядом с ней лежала горка ярко-зеленых свежих огурчиков с мелкими пупырышками. Из большой синей чашки шел легкий дымок – папа только что налил горячий чай и плюхнул туда большой ломтик лимона. Я села за стол и положила рядом с собой мобильный – я не расставалась с ним ни на минуту. Папа неодобрительно покосился на телефон, но промолчал.
   Теперь я поняла, что зверски голодна, и с жадностью набросилась на нехитрый обед. Набив щеки, я подняла глаза на отца и вдруг уловила в его взгляде нечто такое, что мне не понравилось. Что это было? Волнение? Ну да, он взволнован моим приездом. Жалость? Пожалуй, да. Раз Алексей Алексеевич знает об истории с Саймоном, значит, отец тоже в курсе. Но почему папа смотрит на меня с жалостью? И кем он считает Саймона?
   Наверное, все эти мысли отразились на моем лице: увидев мое замешательство, отец быстренько изобразил дежурную улыбку и спросил чуть заискивающе:
   – Ну как, доча, нравится холостяцкий обед?
   – Угу! – промычала я, отправляя в рот очередной ломоть ветчины. – Еще как!
   – Пойдешь куда-нибудь вечером? – осторожно осведомился он.
   Я тут же вспомнила «первое правило следователя» – задать сначала ничего не значащий вопрос, а потом уже спросить о том, что действительно интересует.
   – Нет, пап, я устала с дороги… – ответила я. – Пойду лучше вещи разложу…
   Вот и моя комната. На компьютерном столе забытые мною пузырьки с косметикой, мягкий мишка с красным бантом на шее, вазочка с карандашами и большие часы-будильник, покрытые слоем пыли. Я подошла к окну – во дворе слышались детские голоса. Совсем по-летнему щебетали птицы, где-то лаял пес, что-то стучало и чиркало по асфальту: это ребятня носилась по двору на роликах, велосипедах и самокатах. Май в Москве был почти таким же жарким, как в Бетте. Только без свежести, запаха моря. «Почти лето…» – подумала я, задергивая штору. Не было сил заниматься уборкой, и я решила отложить ее на завтра. Набрала номер профессора и долго слушала гудки. Анжей так и не взял трубку. Тяжелые мысли атаковали с новой силой. Может быть, профессор не хочет огорчать меня плохими новостями? Или передумал помогать мне, потому что и сам верит: это я рассказала о Морских журналистам? Фантазия услужливо предлагала самые разные версии – одну ужаснее другой. И все они сводились к тому, что я больше никогда не увижу Саймона…
   Нет! Я не должна поддаваться этим мыслям! Чтобы отвлечься, я решила позвонить своей лучшей московской подружке – Маше. Она ведь уже ждет меня.
   Пальцы плохо слушались, когда я набирала ее городской номер: я поняла, что в глубине души немного боюсь встречи с подругой. Она ведь знала совсем другую Полину. Еще в сентябре, сидя на этой кровати, мы с Машкой устраивали разбор мальчишек из класса. Потом приходили к выводу, что все они не стоят нас, делали себе разные умопомрачительные прически и мечтали о походе в элитный ночной клуб. Мы представляли, как появимся там, всех покорим и домой нас повезут самые крутые парни на самых крутых тачках. Но той Полины больше нет. И я не могу ничего объяснить, ничего рассказать. Придется притворяться, превозмогая боль и стиснув зубы. Вот только получится ли у меня?
   – Алло! – Машкин веселый тонкий голосок на том конце провода заставил меня вздрогнуть.
   – Машка, привет!
   – А-а-а! Полинка? Это ты? Ты уже здесь? – посыпались вопросы. Я прямо видела, как Маша сидит в своей розовой комнатке в шелковом халатике и прижимает трубку к уху.
   – Я приехала, Машунь! Поступать же надо. Не хочу всю жизнь работать дворником, – надо же, у меня даже получается шутить.
   – Когда увидимся? Мне надо столько всего тебе рассказать! – захлебывалась подруга.
   – Маш, да хоть завтра! Сегодня я с дороги устала, высплюсь как следует, и завтра днем можно будет сходить в «Розовый пони» и поболтать.
   – Отлично. Отдыхай, подруга! А завтра звони, как проснешься, и договоримся точнее!
   Как все-таки хорошо, что Маша хочет «столько всего рассказать»! Это значит, что есть шанс избежать разговора обо мне. Интересно, какие у нее новости? Нашла нового мальчика? Родители по обещали купить машину после поступления в универ? А может, все сразу! Как это далеко от того, чем я жила в последнее время! Попав в привычную, но давно забытую обстановку, я острее ощущала произошедшие во мне перемены. Я осознала, что после всего, произошедшего со мной, уже никогда не смогу жить, как раньше – мечтать о крутом парне на дорогой машине, о походе на дискотеку, новых шмотках. И как, оказывается, страшно человеку осознавать убогость своей жизни и стремлений! Именно это сделал со мной Саймон: проживи я еще хоть сто лет – такого, как с ним, уже не испытаю. Холодной волной накатило отчаяние. «Он вернется. Профессор обязательно убедит его, что я ни в чем не виновата. И тогда он вернется. И все будет по-старому», – твердила я себе.