Страница:
– Что это у вас, Эдуард? (Невинный вопрос, не так ли?)
– Вам нельзя, вы на службе. Граппа.
– Никогда в жизни не пробовал граппы… – чуть ли не стонет Север – большой молодой человек в небольших очках – как Пьер Безухов из фильма.
– На, глотни. – Я протягиваю бутыль. Он глотает.
– Да, качественный продукт. Уважаю. – Отдает мне бутылку. Занимаем места в автомобилях. Беру бутылку с собой в салон. Двигаемся. От секретаря Елены пахнет неким черносливово-свежим чуингамом. Павел включает диктофон. Изо рта у меня сыпятся солдаты, заключенные, Наташа Медведева, Елена Щапова, Катя Волкова…
Мы уже в Новгородской области. Более серьезно выглядят сосны по обочинам дороги. И дорога становится заметно уже и хуже. Качество дороги, соединяющей две столицы России, я бы определил как невыносимое. В свое время к тому же выводу в XVIII веке пришел уважаемый Александр Радищев. Этому дворянину его книга обошлась трагически дорого. В мае 1790 года в книжном магазине Зотова «Путешествие из Петербурга в Москву» была продана в количестве двадцати пяти экземпляров. В магазин Зотова (видимо, нечто вроде «Фаланстера») нагрянули жандармы. Автора молниеносно арестовали, и через месяц судебная палата вынесла ему смертный приговор. Полтора месяца Радищев ждал смерти, но Екатерина II заменила казнь ссылкой в Илимский острог на десять лет. В 1802 году он покончил с собой, оставив записку: «Потомство за меня отомстит». И отомстили.
Я размышляю обо всем этом, глядя то мимо лица секретаря Елены и ее черной волны волос, то мимо лица Павла of Rolling Stone, глядя на темные сосны, на косматые старые ели Новгородской земли. В России тяжелая государственность, на борьбу с которой уходят все силы общества и силы гениев русской земли. Наше государство – жестокий тупой зверь. Что при Екатерине, что в 2008 году. Так я простенько думаю.
Вдруг мы останавливаемся. Происходит это среди глухого в общем леса, ясно, что тут нет светофоров и нет поперечных дорог. Стоят дальнобойные фуры из Германии, изо всей Европы, и мы в наших двух машинах. Стоим полчаса, час, два. Чуть сдвигаемся было, но опять многокилометровый караван замирает. Водители произвольно покидают свои автомобили, высматривают даль с обочины, бродят, уходят в лес отлить. Я ухожу отлить. Охранники следуют за мной, но скромно отворачиваются. Фотограф Rolling Stone тоже следует за мной.
– Ну нет, не за этим занятием! – возражаю я. (Он, по-моему, собирается снять меня именно за этим. Он же фотограф из Rolling Stone, не из журнала Vogue).
Ели, лианы какие-то северные на них, папоротники – красивый лес на подходе к дому Бабы-яги, но еще не у самого дома Бабы-яги.
Со скрипом сдвигаемся метров на пятьсот. Чуть впереди виден пост ДПС. Копошатся не спеша пара ментов. На самом деле Россия покрыта сетью КПП. Подобных сетей нет ни в одной стране. Они в других странах появляются временно, при введении чрезвычайного положения. У нас полицейские контрольно-пропускные пункты существуют вечно, уже при Радищеве жандармы стояли на заставах. И эти ДПС – пункты сбора дани с населения и пункты контроля за населением – просто позорно кричат об отсутствии свобод в России, о том, что у нас полицейское государство.
Один из охранников добирается до ДПС и приносит нам разгадку появления чудовищной пробки там, где к этому нет предпосылок. Ремонт дороги! Меняют покрытие. Еще через час мы добираемся до места ремонта. Все рабочие сидят в автобусах, готовые, видимо, уехать. На дороге никто не работает! Какого же! Мать их! Работали ли они в только что прошедшем времени? Не факт.
В одном месте дороги фривольный мент, играя своей палкой, стоит, закрыв собою путь встречному каравану фур и автомобилей. Мы катим, счастливчики, мимо них, несчастливых. Уже одиннадцатый час, еще светло. Мы насчитываем в восемь километров длину каравана встречных автомобилей.
После 23 часов вечера, у древнего елового леса, теперь уже такого, как у самого дома Бабы-яги, останавливаемся отлить по просьбе Елены. Женщины в таких делах более терпеливы. Это ее первый раз. В красном пальто, черные волосы гривой, она отходит вглубь леса. Дико громко поют замерзшие соловьи. Красным пятном Елена выходит из леса.
– По машинам!
Устремляемся дальше, к городу Валдай, где намереваемся поесть. Есть уже хочется даже мне. (Почему «даже»? А я ем раз в день, вечером.)
Валдай выглядит аккуратно. Павел of Rolling Stone, высадившись на потемневшей, по-видимому, главной улице города (вдали в конце улицы потому что виден абрис собора), обращается к двум юным валдайкам. Валдайки дружелюбно объясняют Павлу, как доехать до кафе «Арарат». Радищев в своем «Путешествии» забавно предупреждал путешественников о наглых валдайских девках, однако отмечал, что к моменту его путешествия они как будто сделались менее наглыми. Спрашиваю Павла, наглыми ли показались ему современные валдайки? «Нет, отличные валдайки, приветливые…»
Город выглядит ухоженным. Правда, мы в самом центре. Проезжаем до самого собора. Сворачиваем влево. Видим, что у летнего кафе сидят за столиками некие по виду гопники в тренировочных костюмах. Если это кафе «Арарат», то нам не сюда. Возвращаемся к собору. Фотограф решает запечатлеть собор. Что и делает. Катим, собираясь покинуть город. Вдруг оказываемся у кафе «Арарат». Павел идет на разведку. За ним следуют охранники. Возвращается, оценив обстановку. Общий диагноз: нормальное заведение. Входим все, подымаемся на второй этаж. За одним из столов в углу зала действительно армяне. Занимаем место за тяжелым деревянным столом. Как раз ему приданы десять стульев. Рассаживаемся.
Водитель «Волги» Стас иронически набрасывает словесный портрет города. Согласно Стасу, Валдаем владеют две группировки: гопников, со штаб, квартирой в кафе с пластиковыми стульями, и группировка армянской диаспоры, штаб-квартира в кафе «Арарат». Вероятнее всего, они враждуют. Действительно, видимо, так и есть.
Водку пьем лишь мы с Павлом. Елена пьет шампанское. Салаты, мясо в горшочках, шашлыков нет, есть телятина… Мы всему рады, очень уж голодны. Охрана, она же служба моей безопасности, пьют соки, и заканчивают они мороженым. Я выпиваю большую часть полулитровой бутыли водки «Флагман», но ни в одном глазу, что называется. Трезв.
Усаживаемся в автомобили. Выезжаем из Валдая и несемся в Москву. План Павла заночевать в Валдае не реализуем. Нам еще ехать и ехать, а в 13:30 у меня встреча с отечественными VIP-лицами оппозиционной политики. А уже полвторого ночи ведь.
Трасса оживленно пульсирует. Непрерывный поток фур и автомобилей. В обоих направлениях. Фотограф сменяет за рулем главного редактора Глеба. Елена засыпает. Выпадает в сон Павел of Rolling Stone. Я сижу между ними, место у меня неудобное, да и в любом случае мне никогда не удавалось заснуть в автомобиле. В автомобиле я пассажир, езжу на встречи, сижу в пробках, живя в Америке, мне приходилось в автомобиле make love, но спать не могу.
Начало июня – начало белых ночей. Ночь еще есть, но она всего три – четыре часа. Потому очень скоро небо быстро светлеет. Просыпается Елена, вынимает тушь и подкрашивает зачем-то глаза, а позднее – губы. Ей двадцать три года, зачем подкрашивать? Но ей так хочется. Павел of Rolling Stone спит, навалясь на дверцу машины. Подмосковная растительность проносится мимо. Несемся мимо Зеленограда, вонзаемся в городской округ Химки, а вот уже и бетонные сваи, подпирающие МКАД. Безалаберная, плохо структурированная, скопление бетонных бараков и асфальтовых артерий под нами и вокруг нас – Москва.
Радищев путешествовал в карете и получил в конечном счете за свою книгу десятку. В 2003 году 28 февраля мне пытались за небольшой текст «Вторая Россия» впаять четырнадцать лет. Прокурор запросил четырнадцать. Тогда мне повезло больше, чем Радищеву, судья Матросов дал мне четыре года. «Потомство отомстит за меня»? Надеюсь, что успею сделать это сам.
Поклонение лошади
Города
На мокрой старой груди Венеции
– Вам нельзя, вы на службе. Граппа.
– Никогда в жизни не пробовал граппы… – чуть ли не стонет Север – большой молодой человек в небольших очках – как Пьер Безухов из фильма.
– На, глотни. – Я протягиваю бутыль. Он глотает.
– Да, качественный продукт. Уважаю. – Отдает мне бутылку. Занимаем места в автомобилях. Беру бутылку с собой в салон. Двигаемся. От секретаря Елены пахнет неким черносливово-свежим чуингамом. Павел включает диктофон. Изо рта у меня сыпятся солдаты, заключенные, Наташа Медведева, Елена Щапова, Катя Волкова…
Мы уже в Новгородской области. Более серьезно выглядят сосны по обочинам дороги. И дорога становится заметно уже и хуже. Качество дороги, соединяющей две столицы России, я бы определил как невыносимое. В свое время к тому же выводу в XVIII веке пришел уважаемый Александр Радищев. Этому дворянину его книга обошлась трагически дорого. В мае 1790 года в книжном магазине Зотова «Путешествие из Петербурга в Москву» была продана в количестве двадцати пяти экземпляров. В магазин Зотова (видимо, нечто вроде «Фаланстера») нагрянули жандармы. Автора молниеносно арестовали, и через месяц судебная палата вынесла ему смертный приговор. Полтора месяца Радищев ждал смерти, но Екатерина II заменила казнь ссылкой в Илимский острог на десять лет. В 1802 году он покончил с собой, оставив записку: «Потомство за меня отомстит». И отомстили.
Я размышляю обо всем этом, глядя то мимо лица секретаря Елены и ее черной волны волос, то мимо лица Павла of Rolling Stone, глядя на темные сосны, на косматые старые ели Новгородской земли. В России тяжелая государственность, на борьбу с которой уходят все силы общества и силы гениев русской земли. Наше государство – жестокий тупой зверь. Что при Екатерине, что в 2008 году. Так я простенько думаю.
Вдруг мы останавливаемся. Происходит это среди глухого в общем леса, ясно, что тут нет светофоров и нет поперечных дорог. Стоят дальнобойные фуры из Германии, изо всей Европы, и мы в наших двух машинах. Стоим полчаса, час, два. Чуть сдвигаемся было, но опять многокилометровый караван замирает. Водители произвольно покидают свои автомобили, высматривают даль с обочины, бродят, уходят в лес отлить. Я ухожу отлить. Охранники следуют за мной, но скромно отворачиваются. Фотограф Rolling Stone тоже следует за мной.
– Ну нет, не за этим занятием! – возражаю я. (Он, по-моему, собирается снять меня именно за этим. Он же фотограф из Rolling Stone, не из журнала Vogue).
Ели, лианы какие-то северные на них, папоротники – красивый лес на подходе к дому Бабы-яги, но еще не у самого дома Бабы-яги.
Со скрипом сдвигаемся метров на пятьсот. Чуть впереди виден пост ДПС. Копошатся не спеша пара ментов. На самом деле Россия покрыта сетью КПП. Подобных сетей нет ни в одной стране. Они в других странах появляются временно, при введении чрезвычайного положения. У нас полицейские контрольно-пропускные пункты существуют вечно, уже при Радищеве жандармы стояли на заставах. И эти ДПС – пункты сбора дани с населения и пункты контроля за населением – просто позорно кричат об отсутствии свобод в России, о том, что у нас полицейское государство.
Один из охранников добирается до ДПС и приносит нам разгадку появления чудовищной пробки там, где к этому нет предпосылок. Ремонт дороги! Меняют покрытие. Еще через час мы добираемся до места ремонта. Все рабочие сидят в автобусах, готовые, видимо, уехать. На дороге никто не работает! Какого же! Мать их! Работали ли они в только что прошедшем времени? Не факт.
В одном месте дороги фривольный мент, играя своей палкой, стоит, закрыв собою путь встречному каравану фур и автомобилей. Мы катим, счастливчики, мимо них, несчастливых. Уже одиннадцатый час, еще светло. Мы насчитываем в восемь километров длину каравана встречных автомобилей.
После 23 часов вечера, у древнего елового леса, теперь уже такого, как у самого дома Бабы-яги, останавливаемся отлить по просьбе Елены. Женщины в таких делах более терпеливы. Это ее первый раз. В красном пальто, черные волосы гривой, она отходит вглубь леса. Дико громко поют замерзшие соловьи. Красным пятном Елена выходит из леса.
– По машинам!
Устремляемся дальше, к городу Валдай, где намереваемся поесть. Есть уже хочется даже мне. (Почему «даже»? А я ем раз в день, вечером.)
Валдай выглядит аккуратно. Павел of Rolling Stone, высадившись на потемневшей, по-видимому, главной улице города (вдали в конце улицы потому что виден абрис собора), обращается к двум юным валдайкам. Валдайки дружелюбно объясняют Павлу, как доехать до кафе «Арарат». Радищев в своем «Путешествии» забавно предупреждал путешественников о наглых валдайских девках, однако отмечал, что к моменту его путешествия они как будто сделались менее наглыми. Спрашиваю Павла, наглыми ли показались ему современные валдайки? «Нет, отличные валдайки, приветливые…»
Город выглядит ухоженным. Правда, мы в самом центре. Проезжаем до самого собора. Сворачиваем влево. Видим, что у летнего кафе сидят за столиками некие по виду гопники в тренировочных костюмах. Если это кафе «Арарат», то нам не сюда. Возвращаемся к собору. Фотограф решает запечатлеть собор. Что и делает. Катим, собираясь покинуть город. Вдруг оказываемся у кафе «Арарат». Павел идет на разведку. За ним следуют охранники. Возвращается, оценив обстановку. Общий диагноз: нормальное заведение. Входим все, подымаемся на второй этаж. За одним из столов в углу зала действительно армяне. Занимаем место за тяжелым деревянным столом. Как раз ему приданы десять стульев. Рассаживаемся.
Водитель «Волги» Стас иронически набрасывает словесный портрет города. Согласно Стасу, Валдаем владеют две группировки: гопников, со штаб, квартирой в кафе с пластиковыми стульями, и группировка армянской диаспоры, штаб-квартира в кафе «Арарат». Вероятнее всего, они враждуют. Действительно, видимо, так и есть.
Водку пьем лишь мы с Павлом. Елена пьет шампанское. Салаты, мясо в горшочках, шашлыков нет, есть телятина… Мы всему рады, очень уж голодны. Охрана, она же служба моей безопасности, пьют соки, и заканчивают они мороженым. Я выпиваю большую часть полулитровой бутыли водки «Флагман», но ни в одном глазу, что называется. Трезв.
Усаживаемся в автомобили. Выезжаем из Валдая и несемся в Москву. План Павла заночевать в Валдае не реализуем. Нам еще ехать и ехать, а в 13:30 у меня встреча с отечественными VIP-лицами оппозиционной политики. А уже полвторого ночи ведь.
Трасса оживленно пульсирует. Непрерывный поток фур и автомобилей. В обоих направлениях. Фотограф сменяет за рулем главного редактора Глеба. Елена засыпает. Выпадает в сон Павел of Rolling Stone. Я сижу между ними, место у меня неудобное, да и в любом случае мне никогда не удавалось заснуть в автомобиле. В автомобиле я пассажир, езжу на встречи, сижу в пробках, живя в Америке, мне приходилось в автомобиле make love, но спать не могу.
Начало июня – начало белых ночей. Ночь еще есть, но она всего три – четыре часа. Потому очень скоро небо быстро светлеет. Просыпается Елена, вынимает тушь и подкрашивает зачем-то глаза, а позднее – губы. Ей двадцать три года, зачем подкрашивать? Но ей так хочется. Павел of Rolling Stone спит, навалясь на дверцу машины. Подмосковная растительность проносится мимо. Несемся мимо Зеленограда, вонзаемся в городской округ Химки, а вот уже и бетонные сваи, подпирающие МКАД. Безалаберная, плохо структурированная, скопление бетонных бараков и асфальтовых артерий под нами и вокруг нас – Москва.
Радищев путешествовал в карете и получил в конечном счете за свою книгу десятку. В 2003 году 28 февраля мне пытались за небольшой текст «Вторая Россия» впаять четырнадцать лет. Прокурор запросил четырнадцать. Тогда мне повезло больше, чем Радищеву, судья Матросов дал мне четыре года. «Потомство отомстит за меня»? Надеюсь, что успею сделать это сам.
Поклонение лошади
По-французски «рыцарь» – это chevalier, то есть тот, кто на коне, потому что «конь» – это cheval, он. Леха-алтаец, таким образом, был прирожденным рыцарем. И отец его был рыцарем, поскольку был возчиком. И родственные алтайцам калмыки – все рыцари. И Чингиз-хан был рыцарем.
Леха-алтаец рассказал мне о своих отношениях с его лошадью. Как у всех алтайцев, американских индейцев и сибирских и финских народов, у Лехи отсутствует ген, ответственный за переработку алкоголя. Леха, признался он мне, часто заканчивал день в состоянии алкогольной интоксикации. Верная кобыла Айдын, «Дуня по-вашему», объяснил Леха, всякий раз привозила его домой. Будучи не чистым алтайцем – один из дедов Лехи был русский мужик, старовер, – Леха обычно бывал всё же в состоянии распрячь Айдын, разнуздать то есть, снять седло, напоить и дать ей зерна. Ну, овса. И только потом падал себе.
– Один день очень пьяный я был, забыл про нее. Утром прихожу, она стоит, некормленая, непоеная, с седлом, удила рот растягивают.
– Айдын, – говорю. – Ай, виноватый я! Извини, пьяный был!
Она чуть повернулась и задом меня толкнула. Я упал.
– Ты что, собака!
Вскочил, кулаком ей в челюсть. Она отпрыгнула и копытом меня. Больно, но ничего не сломала. Силу удара рассчитала. Могла бы ведь убить.
Я ей опять в челюсть. Она меня к изгороди прижала…
Долго дрались, целый, может, час…
Потом помирились всё же…
Лошадь – загадочный зверь. Огромное в сравнении с человеком существо, верховая ведь весит до 600 кг, а тяжеловесы – свыше тонны, высоченное, в холке до 175 см и больше, почему она добровольно служит человеку, образуя с ним удачный творческий симбиоз? Из этой пары лошадь нужнее человеку, чем он ей, так по крайней мере кажется с первого взгляда. Человек приобрел с лошадью силу, выносливость, мощь. Да, так. Но лошадь приобрела его дьявольский изобретательный злобный ум, хитрость, коварство, волю к завоеванию. Никто не знает, тщеславны ли лошади, но звуки труб, победы, триумфа должны им нравиться. Впервые применять лошадь в сражениях стали в Древней Месопотамии в третьем тысячелетии до нашей эры. А закончили во Вторую мировую. Какой путь! Сколько трупов людей и лошадей!
Вместе они покорили племена, страны и даже континенты. В двух Америках, в Северной и Южной, лошадей до появления европейцев не было. Кортес покорил мощнейшее государство ацтеков исключительно благодаря ужасу, который вызывал у ацтеков испанский воин на лошади. Ацтеки приняли пару конь – всадник за единое существо, за жестоких демонов, напавших на их землю.
А на минуточку представьте себе лавину всадников Первой конной, несущихся с бритвами в метр длиной на другую такую же лавину польских конфедератов с такими же острейшими бритвами в руках! От одной картинки такой мысленной мурашки по коже, стальные уколы по коже! А они неслись, и кони, и люди! Крепкий конник комбриг Котовский мог разрубить противника косым ударом от плеча до седла… От плеча до седла, наискосок, представляете? Мы, живущие сегодня, хлипкие люди, вырожденцы, может быть, оттого, что разъединились с лошадью?
Кентавров из учебника, когда Грецию и ее мифологию изучали, помните? Конь на четырех копытах – мускулистый зверюга с торсом и головой человека, с легкой бородкой, веселый, злой и похотливый.
Кобыла вынашивает плод целых 11 месяцев, дольше, чем человеческая женщина. И рождает обыкновенно одного, от силы двух жеребят, как женщина.
Equus gerus caballus – одомашненная лошадь – единственный род в ее виде, так же как Homo Sapiens в своем виде единственный. Вот они и сблизились, сироты в своих родах, чтобы победить мир. Вряд ли это был союз по расчету только, скорее союз по любви, от жгучей зависти друг к другу они объединили усилия. Помните, Калигула, жестокий юный император Рима, не делая различий между лошадью и человеком, посадил своего жеребца в Сенат… А легенды о римской Мессалине и российской императрице Екатерине, утолявших свои страсти с жеребцами?! А!
Лошадьми кишит мировая история. Они изображены на доброй половине всех полотен живописцев. Мифический Пегас – конь с крыльями – возносил поэтов на Олимп…
Боевые лошади воевали, мирные вспахивали поля, дорожные влекли по дорогам кареты, слепые, ходя по кругу, подымали воду из колодцев и опрокидывали ее в оросительные каналы. Принц Эдинбургский, муж королевы Английской, и ее сын, принц Чарльз, имеют лошадиные лица. Даже мужские пиджаки до самых семидесятых годов XX века имели основанием для груди подкладку из конского волоса…
Весь Древний мир вывезла на себе лошадь. Она влекла колесницы первых фараонов и артиллерийские орудия Второй мировой. Все Средние века человечество прожило тесно с лошадью. Вплоть до конок, потащивших по стальным рельсам вагоны на рубеже XIX и XX веков. Человек, как видим, не в одиночестве покорил планету. Он покорил ее совместно с лошадью.
Жеребята у них как дети. История, которой я был сам свидетелем на Алтае, высоко в горах. Однажды приезжают пастухи-алтайцы. Озабоченные.
– Наших жеребят не видели?
– Нет. А что такое?
– Увел хулиган Нури одиннадцать жеребят в лес и сманил от табуна, чтоб ему плохо было. У нас тут волков полно, и умницы такие наши волки…
– Кто такой Нури?
– Он жеребенок, Нури, очень дерзкий, непослушный, родился таким. Хулиган. Уже не раз сам убегал, а тут еще десяток подростков подбил. Ускакали. Второй день ищем.
На следующий день проезжаем на уазике мимо табуна. Видим, что в отдельном загоне стоит черный жеребенок и спокойно ест овес из ведра. Под передней ногой у него красное пятно.
– Утро доброе, – подходит пастух.
– Ну как, нашли жеребят?
– Нашли. Сами вернулись, только вот волк его кушал, – показывает пастух на черного жеребенка.
– А зачем он отдельно у вас?
– Умрет скоро, нельзя с другими держать.
– Почему умрет? Рану что, нельзя залечить?
– Совсем нельзя. Слюна у волка такой ядовитый слюна, всё равно умрет. Водки у вас нет?
Водки у нас не было.
Леха-алтаец рассказал мне о своих отношениях с его лошадью. Как у всех алтайцев, американских индейцев и сибирских и финских народов, у Лехи отсутствует ген, ответственный за переработку алкоголя. Леха, признался он мне, часто заканчивал день в состоянии алкогольной интоксикации. Верная кобыла Айдын, «Дуня по-вашему», объяснил Леха, всякий раз привозила его домой. Будучи не чистым алтайцем – один из дедов Лехи был русский мужик, старовер, – Леха обычно бывал всё же в состоянии распрячь Айдын, разнуздать то есть, снять седло, напоить и дать ей зерна. Ну, овса. И только потом падал себе.
– Один день очень пьяный я был, забыл про нее. Утром прихожу, она стоит, некормленая, непоеная, с седлом, удила рот растягивают.
– Айдын, – говорю. – Ай, виноватый я! Извини, пьяный был!
Она чуть повернулась и задом меня толкнула. Я упал.
– Ты что, собака!
Вскочил, кулаком ей в челюсть. Она отпрыгнула и копытом меня. Больно, но ничего не сломала. Силу удара рассчитала. Могла бы ведь убить.
Я ей опять в челюсть. Она меня к изгороди прижала…
Долго дрались, целый, может, час…
Потом помирились всё же…
Лошадь – загадочный зверь. Огромное в сравнении с человеком существо, верховая ведь весит до 600 кг, а тяжеловесы – свыше тонны, высоченное, в холке до 175 см и больше, почему она добровольно служит человеку, образуя с ним удачный творческий симбиоз? Из этой пары лошадь нужнее человеку, чем он ей, так по крайней мере кажется с первого взгляда. Человек приобрел с лошадью силу, выносливость, мощь. Да, так. Но лошадь приобрела его дьявольский изобретательный злобный ум, хитрость, коварство, волю к завоеванию. Никто не знает, тщеславны ли лошади, но звуки труб, победы, триумфа должны им нравиться. Впервые применять лошадь в сражениях стали в Древней Месопотамии в третьем тысячелетии до нашей эры. А закончили во Вторую мировую. Какой путь! Сколько трупов людей и лошадей!
Вместе они покорили племена, страны и даже континенты. В двух Америках, в Северной и Южной, лошадей до появления европейцев не было. Кортес покорил мощнейшее государство ацтеков исключительно благодаря ужасу, который вызывал у ацтеков испанский воин на лошади. Ацтеки приняли пару конь – всадник за единое существо, за жестоких демонов, напавших на их землю.
А на минуточку представьте себе лавину всадников Первой конной, несущихся с бритвами в метр длиной на другую такую же лавину польских конфедератов с такими же острейшими бритвами в руках! От одной картинки такой мысленной мурашки по коже, стальные уколы по коже! А они неслись, и кони, и люди! Крепкий конник комбриг Котовский мог разрубить противника косым ударом от плеча до седла… От плеча до седла, наискосок, представляете? Мы, живущие сегодня, хлипкие люди, вырожденцы, может быть, оттого, что разъединились с лошадью?
Кентавров из учебника, когда Грецию и ее мифологию изучали, помните? Конь на четырех копытах – мускулистый зверюга с торсом и головой человека, с легкой бородкой, веселый, злой и похотливый.
Кобыла вынашивает плод целых 11 месяцев, дольше, чем человеческая женщина. И рождает обыкновенно одного, от силы двух жеребят, как женщина.
Equus gerus caballus – одомашненная лошадь – единственный род в ее виде, так же как Homo Sapiens в своем виде единственный. Вот они и сблизились, сироты в своих родах, чтобы победить мир. Вряд ли это был союз по расчету только, скорее союз по любви, от жгучей зависти друг к другу они объединили усилия. Помните, Калигула, жестокий юный император Рима, не делая различий между лошадью и человеком, посадил своего жеребца в Сенат… А легенды о римской Мессалине и российской императрице Екатерине, утолявших свои страсти с жеребцами?! А!
Лошадьми кишит мировая история. Они изображены на доброй половине всех полотен живописцев. Мифический Пегас – конь с крыльями – возносил поэтов на Олимп…
Боевые лошади воевали, мирные вспахивали поля, дорожные влекли по дорогам кареты, слепые, ходя по кругу, подымали воду из колодцев и опрокидывали ее в оросительные каналы. Принц Эдинбургский, муж королевы Английской, и ее сын, принц Чарльз, имеют лошадиные лица. Даже мужские пиджаки до самых семидесятых годов XX века имели основанием для груди подкладку из конского волоса…
Весь Древний мир вывезла на себе лошадь. Она влекла колесницы первых фараонов и артиллерийские орудия Второй мировой. Все Средние века человечество прожило тесно с лошадью. Вплоть до конок, потащивших по стальным рельсам вагоны на рубеже XIX и XX веков. Человек, как видим, не в одиночестве покорил планету. Он покорил ее совместно с лошадью.
Жеребята у них как дети. История, которой я был сам свидетелем на Алтае, высоко в горах. Однажды приезжают пастухи-алтайцы. Озабоченные.
– Наших жеребят не видели?
– Нет. А что такое?
– Увел хулиган Нури одиннадцать жеребят в лес и сманил от табуна, чтоб ему плохо было. У нас тут волков полно, и умницы такие наши волки…
– Кто такой Нури?
– Он жеребенок, Нури, очень дерзкий, непослушный, родился таким. Хулиган. Уже не раз сам убегал, а тут еще десяток подростков подбил. Ускакали. Второй день ищем.
На следующий день проезжаем на уазике мимо табуна. Видим, что в отдельном загоне стоит черный жеребенок и спокойно ест овес из ведра. Под передней ногой у него красное пятно.
– Утро доброе, – подходит пастух.
– Ну как, нашли жеребят?
– Нашли. Сами вернулись, только вот волк его кушал, – показывает пастух на черного жеребенка.
– А зачем он отдельно у вас?
– Умрет скоро, нельзя с другими держать.
– Почему умрет? Рану что, нельзя залечить?
– Совсем нельзя. Слюна у волка такой ядовитый слюна, всё равно умрет. Водки у вас нет?
Водки у нас не было.
Города
На мокрой старой груди Венеции
Венеция, что б нам ни говорили, была пиратской республикой. С какой бы целью ни удалились на острова Венецианской лагуны еще в шестом веке первые их поселенцы, в девятом венецианцы уже вовсю жили быстрыми набегами на морских судах на торговые пути Средиземного моря. Венецианская республика грабила, торговала, натравливала соседние государства друг на друга. Боясь до поры до времени Восточной Римской империи (она же Византия), смиренно прижималась к сапогу ее императоров. В 1082 году Константинополь даровал Венеции важные коммерческие привилегии. Это не помешало в 1204-м венецианцам перевезти на своих судах крестоносцев к Константинополю. Крестоносцы захватили город и утопили его в крови. Венецианцы под шумок занялись открытым беспощадным мародерством. Их знаменитый собор Святого Марка полон колонн и архитектурных украшений, с мясом вырванных из византийских храмов. Сокровищница венецианцев тогда же заполнилась константинопольским золотом и драгоценностями до такой степени, что пришлось строить еще одну.
Пиратский Большой Совет (кто видел фильм «Пираты Карибского моря – 3», тот может смоделировать, как выглядел первый Большой Совет Венецианской республики) был создан в 1148 году. Москва была тогда еще сараем боярина Кучки, а пираты уже дружно советовались, кого лучше ограбить, кого предать. Впоследствии венецианцы использовали борьбу турок и европейцев, переходя из лагеря в лагерь с легкостью необыкновенной. Святого для них никогда ничего не было. Разбойничьи роды строили разбойничьи гнезда на островах, дома, из дверей которых можно было в случае опасности выпрыгнуть прямо в гондолу и мчаться на всех веслах к родному кораблю под парусами. Грамотно построили свои дома венецианцы: парадная пристань, а сзади черный ход, выходящий дверями на пустой мелкий не канал, но kanaletto, каналец. Чтобы удобно было бежать.
Кровь предков пиратов, для которых нет ничего святого, оказала влияние на поведение их потомков и на их репутацию. В Италии венецианцы всегда считались людьми коварными и лживыми, доверять которым нельзя, нарушителями договоров и клятв. Понятно, потомки пиратов… Вы бы доверились сегодня сомалийским пиратам? Или их детям? Или даже их внукам?
Разбогатев награбленным, Венеция стала ценить роскошь и искусство. В музее «Академия» висят впечатляющие полотна со всего мира, но и венецианской школы: шедевры Беллини, Карпаччио, Джорджоне, Тициана, Веронезе, Тинторетто, Каналетто, Тьеполо! Достаточно этих имен, чтобы у знатока искусства захватило дух. Художников тянет к золоту, а золота в Венеции было много.
Венецианскую республику в 1797 году отменил великий Бонапарт, предварительно разбив ее войско наголову. Венеция вошла в состав Австрии, а в 1866 году – в состав объединенной Италии. С тех пор Венеция – город богатых скучающих романтиков и город туристов. Там бывали Байрон и Оскар Уайльд. Хемингуэй прославил город романом «За рекой, в тени деревьев». В Венеции черный Отелло душил белую Дездемону. «Смерть в Венеции» – гомоэротический фильм большой силы – связал Венецию с наказуемыми пороками.
После этой официальной части-вступления приступим к неофициальной. Я побывал в Венеции два раза, и оба – нелегально. Так случилось. Каждый раз это случалось зимой. Каждый раз было холодно, и срывался снег. Два этих посещения, в 1982 году и в 1992 году, разделяют десять лет.
Когда вы выдаете себя за того человека, которым вы не являетесь, и в кармане у вас лежит не ваш паспорт, то Венеция выглядит настороженно и тревожно. Старые пиратские гнезда вкось и вкривь вытанцовывают перед катером vaporino, который влечет вас на встречу, а она может оказаться последней в вашей жизни.
В эти моменты вы видите то, что недоступно взгляду обычного туриста, озабоченного лишь тем, чтобы не опоздать к бесплатному обеду в гостинице. Вы видите, что вода – белая, и белая мыльная вода соприкасается на Большом канале с огуречно-салатовым небом. Что везомые баржей дрова имеют белую кору, но это не березовые дрова. Что волосы вашей спутницы – зеленые… Что у нее крупный классический нос, как у античной статуи… у нее ведь замечательный профиль! – думаете вы… Замечательный профиль…
Когда у вас в кармане чужой паспорт, все вам кажутся подозрительными. Человек в шерстистом зеленом пальто, почему он вышел из брюха вапорино и упорно стоит рядом с вами на палубе? Почему ему не холодно?
В состоянии беспокойства я шел вдоль галерей на площади Сан-Марко, не освободившейся еще окончательно от груза воды с лагуны. Я думал, что Венецию всё чаще заливает, всё выше уровень гнилых вод, что скоро она, возможно, скроется под водой. Но мне милы умирающие и разрушенные города. Я не выношу вылизанных, залакированных столиц. Мне подавай умирающие или разбитые в войне. Мне в них уютно.
Я много видел Венецию с черного хода, подплывал по своим рискованным поручениям в задние дворы особняков, через выбитые стекла и заколоченные изнутри и снаружи рамы видел убожество и разруху внутри домов. Возможно, обитаемы были лишь передние комнаты особняков, а большая их часть, скрытая от взглядов кирпичной кладкой, остается безмолвная, черная и гнилая? Там обитают мокрицы, каракатицы и, возможно, плавающие породы крыс, как небольшие страшные звери бобры. С огромными зубами.
Дымят и шипят венецианские камины. Старики в креслах-качалках накрыты многими пледами. И умирают медленно на фоне вылинявших гобеленов. Подле каждого старика стоит медсестра из Хорватии. Хорватия ведь рукой подать, через Адриатику несколько сот километров. Хорватские медсестры должны быть дешевы. «Mare aggitato», – говорят хорватские медсестры старикам. То есть море беспокойно. Либо: «mare calme». То есть море спокойно. Лица стариков, как старые кожаные куртки, в страннейших морщинах всех направлений. Измятые, как много раз употребленные газеты. Хорватские черноволосые девушки носят темный пушок на верхней губе.
Я хорошо знаю этот тип стариков, потому что ходил к одному старику-принцу. У старика был butler. Он носил то красный, то белый фартук, этот батлер. Он подавал нам еду в огромных старых тарелках под серебряными колпаками. Еды было немного: горстка брокколи, маленькая рыбка, потому что принц был беден. Я сам приносил ему вино. Несколько лет спустя я увидел моего старика-принца в репортаже в новостях. Убили одного политика, и подозревали правых. Был каким-то образом замешан и мой «принц». Последним показали батлера. Он зло тянул дверь на себя, сужая щель. В репортаже злобно намекнули на то, что butler – старый любовник принца… У меня всегда были предосудительные знакомые. Кисти рук принца были в пятнышках старости.
Там же, в Венеции, меня привели к старой графине. Она, сказали мне, дает деньги правым, может, даст и тебе. У дома старухи был такой значительный фасад, но большинство окон были заколочены. Жила она только в трех комнатах. Но у нее тоже был butler.
Я сидел в замечательном кресле, графиня полулежала в постели, покрытая лоскутным одеялом, имеющим вид, сходный с ковриками, которые в России продают бедным. Но вокруг нее были подсвечники, тихо тлел камин, в окне плескался канал, и потому образовался густой трагизм от этого свидания. Я чувствовал себя международным авантюристом, пришедшим к Пиковой Даме выведать ее страшный секрет. Но ведь на самом деле так и было. Несмотря на лоскутное одеяло, старуха была очень богата и давала деньги правым радикалам по всей Европе.
Ночами я не спал в моем отеле, замышляя интриги и всякие козни. Где же их и замышлять, если не в Венеции? Время от времени к шепелявому плеску волн под окнами примешивался резкий звук мотора полицейского катера, и я тревожился. За мной?
В 1992-м я провел в Венеции сутки в сопровождении целой банды военных. Мы приплыли из Далмации, с той стороны Адриатики. Не только нелегалами пробрались мы в город-музей, но и вооруженными. Это было интересное ощущение. Забыть это невозможно. Эти ощущения…
Холоднейший ветер над морем. Ведь там сыро, низко, над морем-то. Конец декабря, лица у всех красные (накануне пили много), заветренные, глаза красные, кисти рук – как лапы у гусей. Кураж в головах, удаль похмелья, презрение к итальянской береговой охране и полиции. Выдаем себя за торговых моряков, одеты похоже, бушлаты, черные шапки. Все дюжие, здоровые, молодые. Я – старше и тоньше всех.
Совершать поступки, которые не позволяет закон, – рафинированное, тончайшее удовольствие. Еще и в этом заключается притягательность преступлений, а не лишь в вульгарной жажде наживы или в пошлом неумении сдержать эмоции. Нарушить закон тянет всех граждан, но только дерзкие нарушают закон. Правды ради сказать также, что легальным путем нас никто никогда бы в Венецию не пустил, сколько бы мы ни клялись в своих благих намерениях. Между тем, намерения действительно были самые легкие, самые глупые даже: заехать в Венецию в ночь на католическую Пасху. К тому же мы декларировали все принадлежность к другой ветви христианства. У нас Пасха позже.
Мы шли, хохоча, подталкивая друг друга, как настоящие грубые парни-матросы, кочегары и палубные матросы, между тем большинство из нас были профессиональные военные, воевавшие третий год! Три капитана были среди нас!
Нас сдувало с Венеции. Мы подкреплялись из фляжек, но, посчитав валюту, вынуждены были войти в тратторию. А там было чудесно хорошо, как детям, проблуждавшим в холодном лесу, войти во дворец. Там пахло, как в пиратских романах: вареными моллюсками, мясом, пролитым вином.
Нам поставили стол. Принесли граппы. Из нас вдруг с дрожью стал выходить холод. Жителям северных стран знакома эта дрожь от выходящего холода. После того как измерз и попал в пышущее помещение…
Венеция одна-единственная сохранилась из пиратских столиц. В Карибском море у пиратов тоже была столица, на острове Тобаго, но от нее и гнилой доски не осталось. А тут столько осталось! Тех, с Тобаго, перевешали после штурма, а венецианцы высокоискусные, хитрецы, умники, зловредные, злонравные, блистательные, были приняты в сообщество нормальных государств, тоже, нужно сказать, преступных, ибо все государства преступны.
И вот пиратские гнезда пляшут вкривь и вкось в ветреные дни вместе с лагуной. Дорогие бутики развратно предлагают свои прелести размякшим туристам. Ординарные люди, недостойные этого города – пиратского гнезда, бродят тут, где можно бродить, и плывут, где нельзя бродить. В прежние времена чужим сюда можно было попасть либо пленником (здесь перегружали пленных для отправки в Алжир, в еще одну пиратскую республику, для продажи в рабство), либо купцом, либо военным – союзником венецианцев. В новые времена все суются, куда туристические агентства зовут либо друзья или родственники рекомендуют. И в этом тягчайшая дисгармония современности, когда ординарные люди попадают в исключительные места, где им не место. От этой дисгармонии всё в мире пошло наперекосяк, всё стало нехорошо.
А я? Венеция приняла меня с чужим паспортом как своего. Она прятала меня в свои мистические тени, ибо она влюблена, я уверен, в авантюристов, в тех, кто приезжает по тайным делам. Ее, как говорят, хлебом не корми – дай пригреть на своей мокрой, старой груди заговорщиков и преступников. Она благоволит таким и лишь сожалеет, что она немолода, ох немолода. Но из-под старого лоскутного одеяла высовывается она по грудь по причине азарта, забыв счастливо, что груди у нее старые и висят…
Пиратский Большой Совет (кто видел фильм «Пираты Карибского моря – 3», тот может смоделировать, как выглядел первый Большой Совет Венецианской республики) был создан в 1148 году. Москва была тогда еще сараем боярина Кучки, а пираты уже дружно советовались, кого лучше ограбить, кого предать. Впоследствии венецианцы использовали борьбу турок и европейцев, переходя из лагеря в лагерь с легкостью необыкновенной. Святого для них никогда ничего не было. Разбойничьи роды строили разбойничьи гнезда на островах, дома, из дверей которых можно было в случае опасности выпрыгнуть прямо в гондолу и мчаться на всех веслах к родному кораблю под парусами. Грамотно построили свои дома венецианцы: парадная пристань, а сзади черный ход, выходящий дверями на пустой мелкий не канал, но kanaletto, каналец. Чтобы удобно было бежать.
Кровь предков пиратов, для которых нет ничего святого, оказала влияние на поведение их потомков и на их репутацию. В Италии венецианцы всегда считались людьми коварными и лживыми, доверять которым нельзя, нарушителями договоров и клятв. Понятно, потомки пиратов… Вы бы доверились сегодня сомалийским пиратам? Или их детям? Или даже их внукам?
Разбогатев награбленным, Венеция стала ценить роскошь и искусство. В музее «Академия» висят впечатляющие полотна со всего мира, но и венецианской школы: шедевры Беллини, Карпаччио, Джорджоне, Тициана, Веронезе, Тинторетто, Каналетто, Тьеполо! Достаточно этих имен, чтобы у знатока искусства захватило дух. Художников тянет к золоту, а золота в Венеции было много.
Венецианскую республику в 1797 году отменил великий Бонапарт, предварительно разбив ее войско наголову. Венеция вошла в состав Австрии, а в 1866 году – в состав объединенной Италии. С тех пор Венеция – город богатых скучающих романтиков и город туристов. Там бывали Байрон и Оскар Уайльд. Хемингуэй прославил город романом «За рекой, в тени деревьев». В Венеции черный Отелло душил белую Дездемону. «Смерть в Венеции» – гомоэротический фильм большой силы – связал Венецию с наказуемыми пороками.
После этой официальной части-вступления приступим к неофициальной. Я побывал в Венеции два раза, и оба – нелегально. Так случилось. Каждый раз это случалось зимой. Каждый раз было холодно, и срывался снег. Два этих посещения, в 1982 году и в 1992 году, разделяют десять лет.
Когда вы выдаете себя за того человека, которым вы не являетесь, и в кармане у вас лежит не ваш паспорт, то Венеция выглядит настороженно и тревожно. Старые пиратские гнезда вкось и вкривь вытанцовывают перед катером vaporino, который влечет вас на встречу, а она может оказаться последней в вашей жизни.
В эти моменты вы видите то, что недоступно взгляду обычного туриста, озабоченного лишь тем, чтобы не опоздать к бесплатному обеду в гостинице. Вы видите, что вода – белая, и белая мыльная вода соприкасается на Большом канале с огуречно-салатовым небом. Что везомые баржей дрова имеют белую кору, но это не березовые дрова. Что волосы вашей спутницы – зеленые… Что у нее крупный классический нос, как у античной статуи… у нее ведь замечательный профиль! – думаете вы… Замечательный профиль…
Когда у вас в кармане чужой паспорт, все вам кажутся подозрительными. Человек в шерстистом зеленом пальто, почему он вышел из брюха вапорино и упорно стоит рядом с вами на палубе? Почему ему не холодно?
В состоянии беспокойства я шел вдоль галерей на площади Сан-Марко, не освободившейся еще окончательно от груза воды с лагуны. Я думал, что Венецию всё чаще заливает, всё выше уровень гнилых вод, что скоро она, возможно, скроется под водой. Но мне милы умирающие и разрушенные города. Я не выношу вылизанных, залакированных столиц. Мне подавай умирающие или разбитые в войне. Мне в них уютно.
Я много видел Венецию с черного хода, подплывал по своим рискованным поручениям в задние дворы особняков, через выбитые стекла и заколоченные изнутри и снаружи рамы видел убожество и разруху внутри домов. Возможно, обитаемы были лишь передние комнаты особняков, а большая их часть, скрытая от взглядов кирпичной кладкой, остается безмолвная, черная и гнилая? Там обитают мокрицы, каракатицы и, возможно, плавающие породы крыс, как небольшие страшные звери бобры. С огромными зубами.
Дымят и шипят венецианские камины. Старики в креслах-качалках накрыты многими пледами. И умирают медленно на фоне вылинявших гобеленов. Подле каждого старика стоит медсестра из Хорватии. Хорватия ведь рукой подать, через Адриатику несколько сот километров. Хорватские медсестры должны быть дешевы. «Mare aggitato», – говорят хорватские медсестры старикам. То есть море беспокойно. Либо: «mare calme». То есть море спокойно. Лица стариков, как старые кожаные куртки, в страннейших морщинах всех направлений. Измятые, как много раз употребленные газеты. Хорватские черноволосые девушки носят темный пушок на верхней губе.
Я хорошо знаю этот тип стариков, потому что ходил к одному старику-принцу. У старика был butler. Он носил то красный, то белый фартук, этот батлер. Он подавал нам еду в огромных старых тарелках под серебряными колпаками. Еды было немного: горстка брокколи, маленькая рыбка, потому что принц был беден. Я сам приносил ему вино. Несколько лет спустя я увидел моего старика-принца в репортаже в новостях. Убили одного политика, и подозревали правых. Был каким-то образом замешан и мой «принц». Последним показали батлера. Он зло тянул дверь на себя, сужая щель. В репортаже злобно намекнули на то, что butler – старый любовник принца… У меня всегда были предосудительные знакомые. Кисти рук принца были в пятнышках старости.
Там же, в Венеции, меня привели к старой графине. Она, сказали мне, дает деньги правым, может, даст и тебе. У дома старухи был такой значительный фасад, но большинство окон были заколочены. Жила она только в трех комнатах. Но у нее тоже был butler.
Я сидел в замечательном кресле, графиня полулежала в постели, покрытая лоскутным одеялом, имеющим вид, сходный с ковриками, которые в России продают бедным. Но вокруг нее были подсвечники, тихо тлел камин, в окне плескался канал, и потому образовался густой трагизм от этого свидания. Я чувствовал себя международным авантюристом, пришедшим к Пиковой Даме выведать ее страшный секрет. Но ведь на самом деле так и было. Несмотря на лоскутное одеяло, старуха была очень богата и давала деньги правым радикалам по всей Европе.
Ночами я не спал в моем отеле, замышляя интриги и всякие козни. Где же их и замышлять, если не в Венеции? Время от времени к шепелявому плеску волн под окнами примешивался резкий звук мотора полицейского катера, и я тревожился. За мной?
В 1992-м я провел в Венеции сутки в сопровождении целой банды военных. Мы приплыли из Далмации, с той стороны Адриатики. Не только нелегалами пробрались мы в город-музей, но и вооруженными. Это было интересное ощущение. Забыть это невозможно. Эти ощущения…
Холоднейший ветер над морем. Ведь там сыро, низко, над морем-то. Конец декабря, лица у всех красные (накануне пили много), заветренные, глаза красные, кисти рук – как лапы у гусей. Кураж в головах, удаль похмелья, презрение к итальянской береговой охране и полиции. Выдаем себя за торговых моряков, одеты похоже, бушлаты, черные шапки. Все дюжие, здоровые, молодые. Я – старше и тоньше всех.
Совершать поступки, которые не позволяет закон, – рафинированное, тончайшее удовольствие. Еще и в этом заключается притягательность преступлений, а не лишь в вульгарной жажде наживы или в пошлом неумении сдержать эмоции. Нарушить закон тянет всех граждан, но только дерзкие нарушают закон. Правды ради сказать также, что легальным путем нас никто никогда бы в Венецию не пустил, сколько бы мы ни клялись в своих благих намерениях. Между тем, намерения действительно были самые легкие, самые глупые даже: заехать в Венецию в ночь на католическую Пасху. К тому же мы декларировали все принадлежность к другой ветви христианства. У нас Пасха позже.
Мы шли, хохоча, подталкивая друг друга, как настоящие грубые парни-матросы, кочегары и палубные матросы, между тем большинство из нас были профессиональные военные, воевавшие третий год! Три капитана были среди нас!
Нас сдувало с Венеции. Мы подкреплялись из фляжек, но, посчитав валюту, вынуждены были войти в тратторию. А там было чудесно хорошо, как детям, проблуждавшим в холодном лесу, войти во дворец. Там пахло, как в пиратских романах: вареными моллюсками, мясом, пролитым вином.
Нам поставили стол. Принесли граппы. Из нас вдруг с дрожью стал выходить холод. Жителям северных стран знакома эта дрожь от выходящего холода. После того как измерз и попал в пышущее помещение…
Венеция одна-единственная сохранилась из пиратских столиц. В Карибском море у пиратов тоже была столица, на острове Тобаго, но от нее и гнилой доски не осталось. А тут столько осталось! Тех, с Тобаго, перевешали после штурма, а венецианцы высокоискусные, хитрецы, умники, зловредные, злонравные, блистательные, были приняты в сообщество нормальных государств, тоже, нужно сказать, преступных, ибо все государства преступны.
И вот пиратские гнезда пляшут вкривь и вкось в ветреные дни вместе с лагуной. Дорогие бутики развратно предлагают свои прелести размякшим туристам. Ординарные люди, недостойные этого города – пиратского гнезда, бродят тут, где можно бродить, и плывут, где нельзя бродить. В прежние времена чужим сюда можно было попасть либо пленником (здесь перегружали пленных для отправки в Алжир, в еще одну пиратскую республику, для продажи в рабство), либо купцом, либо военным – союзником венецианцев. В новые времена все суются, куда туристические агентства зовут либо друзья или родственники рекомендуют. И в этом тягчайшая дисгармония современности, когда ординарные люди попадают в исключительные места, где им не место. От этой дисгармонии всё в мире пошло наперекосяк, всё стало нехорошо.
А я? Венеция приняла меня с чужим паспортом как своего. Она прятала меня в свои мистические тени, ибо она влюблена, я уверен, в авантюристов, в тех, кто приезжает по тайным делам. Ее, как говорят, хлебом не корми – дай пригреть на своей мокрой, старой груди заговорщиков и преступников. Она благоволит таким и лишь сожалеет, что она немолода, ох немолода. Но из-под старого лоскутного одеяла высовывается она по грудь по причине азарта, забыв счастливо, что груди у нее старые и висят…