Страница:
Антигерои-предатели существовали на Руси испокон веков, так же как существовали они у всех народов мира. Имя Эфиальта — грека, предавшего защитников Фермопил персам, сохраняется 25 веков. Но здесь пойдет речь о предателях особого рода — «идеологических». Они, предатели «плохих» режимов, находятся на особом, двусмысленном положении. Если с эфиальтами и мазепами все просто, то с «идеологическими» все сложно. Князь Курбский предал государя Ивана Грозного, сбежал в Литву. Переметнулся к врагам Российского государства. Однако, зная репутацию Ивана Грозного, мы, потомки, относимся к предательству Курбского снисходительно, делая его кем-то вроде современного диссидента, Василия Аксенова или Георгия Владимова. Письма Курбского сравнимы с выступлениями диссидентов на радио «Свобода». «Бичуя» несправедливости абсолютизма времен Екатерины, был своего рода «позитивным» стукачом Радищев. Можно составить временную цепь из антигероев, получится что-то вроде: Курбский — Радищев — Чаадаев — Герцен — Кравченко — Солженицын… Из этой цепи становится ясным, что существует, очевидно, определенная российская традиция изобличения «стукачества» на плохие режимы. Можно восхищаться Курбским или Чаадаевым, а можно и не очень. К находящемуся под домашним арестом Чаадаеву приезжали на поклон с почтением (свидетельствуют современники) генералы и светские женщины. Уже тогда, как видим, двусмысленная фигура обличителя-интеллектуала притягивала к себе русское общество… А что, если советская демократическая интеллигенция, следуя этой традиции, самовольно продолжила ее Александром Экштейном и Аркадием Шевченко? Что, если советские демократы заблудились в своей собственной ментальности и каким-то образом отождествляют себя с фигурой стукача и предателя? Если это так, дела наши (российского общества) очень плохи. Чего не натворит (и уже натворила) дезориентированная до такой степени интеллигенция!
Тут я вынужден покуситься на последнее якобы несомненное звено в цепи традиции героических антигероев. На кумира посягать необыкновенно опасно, потому я попытаюсь уйти от ответственности. Я приведу высказывания о Солженицыне чужих людей, иностранцев. Предварительно, однако, я вынужден сделать следующее заявление. Я не сомневаюсь в том, что Александр Исаевич Солженицын — крупный писатель, и уверен в том, что он еще более крупномасштабная личность, и за все это он заслуживает премии имени изобретателя динамита. Не занимать ему и храбрости. Однако я вовсе не уверен в оценке роли этого человека в Истории. По моему мнению, он, помимо своей воли, сыграл (во всяком случае, вне СССР) негативную роль. Но прислушаемся к чужим голосам. В книге Боба Вудварда (вы помните: журналисты Вудвард и Бернстайн раскопали дело "Уотэргейта"…) "ВУАЛЬ — секретные войны ЦРУ" на с. 40–41 я наткнулся на следующий эпизод.
В конце ноября 1980 г. (Рейган уже выбран президентом, но только в январе приступит к исполнению обязанностей) Рейгана посетил в Калифорнии французский полковник Александр де Марэнш. Убежденный и активный антикоммунист (в его кабинете висела карта, где красным были окрашены страны, находящиеся под коммунистическим влиянием), полковник в течение десяти лет был начальником французской контрразведки. Между ним и Рейганом состоялся разговор, отрывок из которого приводит Вудвард. Цитирую.
"Рейган: "Нет ли у вас совета для меня? Все дают мне советы".
"Я могу лишь рекомендовать вам встретиться с определенными личностями и избегать других", — сказал де Марэнш, который говорит на прекрасном английском.
Рейган: "Кого я должен увидеть?"
Полковник де Марэнш назвал Александра Солженицына, человека, который "понял природу советского зла", и Жонаса Савимби, шефа «Юнита» — движения сопротивления, которое воюет против коммунистического режима в Анголе… ЦРУ нелегально оказывало поддержку Савимби… "Для того чтобы понять, что есть ад, необходимо встретиться с людьми, которые его знают", — декларировал Александр де Марэнш".
Признаюсь, меня неприятно поразило, что наш Солженицын так высоко оценивается шефом французской контрразведки. И не просто шефом, но человеком широко известным во Франции своими ультраправыми взглядами.
В книге ставшего известным благодаря Норману Мейлеру американского заключенного Джека Хенри Абботта "В брюхе зверя" (письма из тюрьмы к Норману Мейлеру) на с. 157 есть очень неприятные для Александра Исаевича строки. Я приведу здесь лишь часть менее обидную, но приведу, так как считаю, что любое, и тем более такое крайнее мнение заслуживает, чтобы его знали советские читатели, пытающиеся ориентироваться в современном мире. Абботт пишет:
"…я прочел три книги Александра Солженицына: "Август 1914", "В круге Первом" и "Архипелаг Гулаг". Я также прочел несколько его статей.
Он предатель не коммунизма (для этого прежде всего надо быть коммунистом), но своего народа, своих соотечественников (заметь: Америка есть седьмое небо для самых зловещих из предателей!).
Я был счастлив прочесть "В круге Первом", потому что за всем его говном я узнал многое о том, как снисходителен был Советский Союз к своим заключенным. Я просидел в тюрьме' в два раза дольше, чем он, и я не предатель, который пытается отдать свою страну другой стране. Он отсидел десять лет в тюрьме за преступление, которое было бы почти точно наказуемо смертной казнью сегодня в США. И если не смертной казнью, он бы сейчас только начинал его срок пожизненного заключения в Левенворс (тюрьма строгого режима. — Э. Л.). В любом случае, он бы никогда в жизни не освободился. Я отсидел больше времени, чем он, только лишь в «дыре» (штрафной изолятор в американских тюрьмах)."
Талантливый и преступный Джек Абботт слишком резок в своей оценке. Все же мы не вправе называть предателями людей, выступающих против «плохих» режимов с пером в руках. Чаадаев или Герцен и уж тем более страдалец Радищев — не предатели. И если я иронически назвал их «стукачами», то поставил слово в кавычки. (Во время Великой Отечественной войны партизаны, не очень разбираясь, вешали переводчиков на площадях вместе с полицаями.) И все же Абботт правильно понял самое распространенное понимание "Архипелага Гулаг" западными толпами. А именно: «совьете» — народ архипелага. Страшное уравнение. Публикация томов "Архипелага'" на Западе была мощнейшим ударом по репутации коммунизма как идеологии, но также и ударом по СССР, по советскому народу. Я вынужден подтвердить Абботта. Я жил в тот период в США. Лишь немногие интеллектуалы способны были строго разграничивать коммунистическую идеологию и советский народ. Обнародование на Западе существования Гулага послужило доводом не только против коммунистической системы, но против СОВЬЕТС, как нас называют в Соединенных Штатах, вовсе не отличая коммунистов от беспартийных и русских от других народностей. Ужасные «совьете», способные создать Гулаг, заслуживали бы горячей войны, не будь у них ядерного оружия. Закономерно, что очередной припадок "холодной войны" совпал с публикацией солжени-цынского «Архипелага». Александр Исаевич, публикуя книгу, должен был предвидеть и такую интерпретацию.
Если демократическая интеллигенция действительно считает, что СИСТЕМА виновна в появлении подлеца Экштейна, что Аркадий Шевченко и Олег Гордиевский могут быть оправданы потому, что они предали «плохую» систему, демократическая интеллигенция забралась на минное поле и тащит на него часть советского общества, следующую за ней. А они-таки, кажется, так считают. Меня поразил тот факт, что в предисловии к отрывкам из мемуаров Аркадия Шевченко "Совершенно секретно" (1991. № 1) называет его… "бывший высокопоставленный советский дипломат — невозвращенец…". Я не могу отделаться от мысли, что «демократическая» печать пытается внушить читателям, что предавший Родину в 1948 г. предал всего лишь «сталинизм», а предавший ее в 1978 г. предал «застой», и только. Э, милые, так дело не пойдет, Родина всегда одна. Шевченко был важный чин министерства иностранных дел в ранге посла. Он знал секреты, за выдачу которых иностранному государству в любой стране полагается, как минимум, пожизненное заключение. Называть Шевченко невозвращенцем — значит оправдывать его предательство. Вот если бы Шевченко вдруг покинул здание ООН для жизни отшельника в австралийской пустыне — тогда он был бы невозвращенец. Но этот жирный окорок без стеснения пишет о том, как он выпросил у ЦРУ даже… девочек.
Если Шевченко для демократов еще полусвой, то уж коллеги, работающие на радио ЦРУ «Либерти», совсем свои. "Верните наших домой!" — развязно требует Юрий Щекочи-хин в "Литературной газете" (1991. № 14). Для корреспондента "Московских новостей" Александра Кабакова сотрудники «Либерти» очень симпатичные люди. Цитирую эпитеты, какими Кабаков наградил их: «милейший», "отличный спорщик", "тихий, мягкий". Правда, один из сотрудников "жестоко ироничный", но только один. «МН» с большим пониманием относится и к Щаранскому (1990. № 40), и к «невозвращенцам» — безумной семье Ващенко, в свое время проведшей пять лет в подвале американского посольства в Москве (1991. № 5). С чего бы это? Егор Яковлев — автор премированных киносценариев и книг о Владимире Ильиче Ленине, «невозвратившийся» уже два раза: к Ленину в 1985 г. и к Горбачеву в 1989 г. (сейчас в стане Ельцина), симпатизирует родственным душам?
Если явных предателей Родины еще только дотягивают в свои, то предательство прошлого страны уже давно узаконено и является обязанностью каждого номенклатурного демократа, как ранее было обязательным для него членство в компартии. Трудно найти номер «демократического» издания (да и умеренные и даже «консервативные» печатные органы грешат этим), в котором не содержалось бы материалов, стучащих на прошлое, разоблачающих историю. Даже находящиеся, казалось бы, за пределами политики трагические, но нормальные в контексте жизни события — смерть Горького, самоубийство Есенина — подвергаются выворачиванию наизнанку, обнюхиванию, сомнению, стучанию на… Иррациональная страсть к событиям 60—65-летней давности похожа на симптомы редкой болезни «некрофилии» и поражает своей бессмысленностью. Даже если допустить, что Горького и Есенина убили, даже если найдутся доказательства, что их убили по приказу Сталина, то что это меняет? На Сталина уже достаточно материалов было собрано еще в 1956 г. Остановитесь! Довольно! Но каждый хочет пнуть ногой мертвого тирана и плюнуть в него, дабы засвидетельствовать свою благонадежность сегодня. Есть отвратительные кадры кинохроники, когда толпа пинает ногами в голову, тушит сигареты и мочится на труп Муссолини. Отвращение вовсе не становится меньше оттого, что вы отдаете себе отчет, что это труп «дуче».
Коллективным стучанием на прошлое, стараниями тысяч журналистов, мемуаристов, историков, «невозвращенцев» удалось изменить даже представление о климате прошлого. После чтения «стукаческой» советской прессы у иностранца, я полагаю, должно возникнуть впечатление, что на протяжении семидесяти лет Советской власти в стране было темно, шел снег, дул пронизывающий холодный ветер и по улицам советских городов разъезжали исключительно «воронки» с заключенными.
Мерзавец Экштейн прав в одном. Вожди стукачества, сделавшие его фактически новой идеологией вместо коммунистической, сумели заразить болезнью стукачества миллионы людей. В стране бушует эпидемия стукачества. Седовласый писатель, выступающий в Париже на встрече с читателями, стремясь быть правовернее папы римского, поливает последними словами свой Союз писателей, в котором он верноподданно состоял пятьдесят лет, и лишь год назад вышел из него, дабы вступить в «Апрель», где членами (вот абсурд-то!) сплошь бывшие члены ССП! Беззаботно стучит на свой народ (сам часть его) советский турист, объясняющий приславшей ему вызов французской семье: "…в Союзе ничего нет и не будет никогда, потому что наш народ не умеет работать… коммунистический режим развалил страну…"
Стучащий чувствует себя героем? Маленьким героем-доносчиком, ничем не рискующим бессильным подражателем тем немногим, кто имел мужество (или безрассудство) выступать против Зла до 1953 г… Судьба устроила так, что мне пришлось присутствовать при (куда более лимитированной) местной эпидемии стукачества среди советских эмигрантов в Америке в 1975–1980 гг. Почувствовав себя в безопасности, как смело бросились бывшие советские граждане стучать на СССР! Очевидно необходимое условие для возникновения эпидемии — отсутствие риска. Уже шесть лет бушует эпидемия стукачества в полную силу в огромной стране. Опасно долго бушует. Нормально, что время от времени в жизни народов случаются периоды переоценки ценностей. Однако для трех сотен миллионов людей находиться в состоянии негативного отрицания целых шесть лет и не прийти к позитивному мышлению есть признак того, что болезнь перешла в хроническую. Оставаясь в стадии стукачества столь долгое время, советское общество паразитирует на прошлом: отрицая его, утверждается за его счет. Отрицательное мышление, превратившееся в идеологию стукачество может лишь разрушать. Создать оно ничего не в силах. Выгляните в окно! Настучав на свою историю, объявив ее преступной, вооружили мощными аргументами сталинизма и застоя националистов всех мастей и теперь удивляются, что распадается страна. Вдохновившись антитоталитаризмом, доборолись против центральной власти до такой степени, что раздробили ее на тысячи властей. Результат — политической власти не существует. Остатки порядка поддерживаются по привычке органами порядка. А если распадутся и милиция и армия?
Оказывается, их это не страшит. В том же номере "Литературной газеты'*, где Щекочихин призывает вернуть стукачей с «Либерти» в Москву, Борис Стругацкий поделился с корреспондентом газеты таким вот, мягко говоря, безумным откровением: "Я оптимист. Еще каких-нибудь пять лет назад я был совершенно уверен, что сложившуюся у нас в стране государственную систему власти — расшатать невозможно… А теперь вижу: есть такие силы. Не могу назвать их, не вижу их, но зато вижу результат их действий. Вижу, как машина начинает сбоить, как она дребезжит, разбалтывается, норовит заклинить… Это вселяет надежду". С вашим носом ("Литературная газета" поместила фото самосожженца) и вашими очками, уважаемый Борис Натанович, в момент, когда машина заклинит, Александр Экштейн настучит на вас, а его дружки вас линчуют на московской улице. Молите Бога, чтобы она тянула! Ненавистная вам, оберегающая вас «машина». Метод стукачества распространился и на культуру. Стукачи-писатели пишут книги наоборот — карикатуры на свои же прежние книги. Стукачи-художники, отталкиваясь от соцреализма, создают карикатуры (первопроходец в этой области художник Целков — любимец Евтушенко). В сущности, все современное советское искусство (за редкими исключениями) есть карикатура на советское общество до 1985 г. Самостоятельного искусства стукачество создать не в силах.
Размеры статьи не позволяют мне проанализировать стукачество как культурный метод так подробно, как мне хотелось бы, но я позволю себе остановиться на жанре популярной песни. Уже герой песен Высоцкого и Галича (не всех, но многих) есть, по сути дела, карикатура на героя. Стучащий на самого себя, он не верит в свою трагичность, но, напротив, уверен в своей карикатурности, грубости, хамстве. Вечный провинциал с окраины мира (Европа ему метрополия), он так себя всегда и признает провинциалом и спешит окарикатурить (заложить) свой народ, свою страну и тем самым подчеркнуть различие между ними и собой. Отделиться. Он предает, чтобы не принадлежать. Чтобы сказать: "Я понимаю, что они бедные, и грубые, и провинциальные, и потому, что я это понимаю, я не такой, как они". Ибо советский стукач страдает комплексом неполноценности.
Современные поп-авторы и исполнители так и не вырвались за пределы карикатурности и сатиричности, навязанных им сильным талантом Высоцкого, каковой, увы, отдал дань стукачеству. (В лучших своих песнях Высоцкий, однако, поднялся выше стукачества.) Поп-тексты держатся исключительно на стукачестве на "старый режим". Издевка, насмешка над своими, нашими, над верованиями отцов — их метод. (Декларируемое часто советскими поп-идолами якобы равнодушие к политике не соответствует действительности.) "Наслаждайся трезвым бригадиром", — издевательски скандирует певец группы «Центр» Вася Шумов. Чем бы вы были, дорогие ребятки, без всех этих бригадиров, сталинистов? Вас не существовало бы, так как вы существуете лишь в отрицании ТЕХ — героических и сильных. Мощный мужественный рок-н-ролл не может быть создан на основе идеологии стукачества. До сих пор с Востока слышны только бессильные визги.
Стукачество неразрывно связано с завистью. Недаром такое центральное место в мировоззрении «демократов» занимает предмет зависти — Запад. Воспаленная мечта ИХ — ИХ ЗАПАД — мало похож на реальные страны Запада. Запад вызывает у советского стукача комплекс неполноценности. Именно комплекс неполноценности вызывает к жизни вот уже шесть лет тысячи реформ — одна другой непригоднее, одна другой фантастичнее.
С отрицательной идеологией стукачества страна обречена на агонию и смерть. Одним отрицанием плюс сухая формула рынка не объединить массы. Призыв к совместной спекуляции и обогащению, разумеется, может вдохновить несколько миллионов, но не три сотни миллионов людей. Стране срочно нужна ЭМОЦИОНАЛЬНАЯ ПОЗИТИВНАЯ ИДЕОЛОГИЯ. Обращение к интернациональным традициям российской цивилизации, к народным корням, к благородному коллективизму, к равенству неизбежно.
Советская Россия. 1991. 3 августа.
ЧТО ВЫ СДЕЛАЛИ С МОЕЙ СТРАНОЙ?
В моем праве учить и давать советы я не сомневаюсь. Право высказывать свое мнение по вопросам советской внутренней и внешней политики у меня естественное. Его дает мне принадлежность к украинской нации по отцу и к русской по матери. Это право я имею потому, что бесчисленные поколения моих крестьянских предков кормили Россию хлебом и умирали с оружием в руках, защищая ее в снежных полях. В Великой Отечественной войне погибли вес мои родственники мужского пола, кроме отца. Несомненное право высказываться о том, что происходит на земле, где я родился (и жил до тридцати лет), я имею и как писатель, пишущий на русском языке. И как единственный сын престарелых родителей-пенсионеров, живущих в СССР и разделяющих вместе со всем народом тяготы перехода от недостроенного социализма к невразумительному и, по-видимому, страшному будущему. Поэтому я вправе спрашивать радикалов перестройки: "Что вы сделали с моей страной?"
Дисквалификация же по принципу географическому ничуть не более благородна, чем, скажем, дисквалификация по принципу расовому. Цель дисквалификации — избавиться от сильных противников. "Лимонов из Парижа" — звучит одновременно завистливо и презрительно. Можно подумать, что речь идет о купце или принце крови, — привилегированный и избалованный, живет он в Париже из прихоти. Между тем я родился в семье солдата сверхсрочной службы, в рабочем поселке. Двадцать лет я работал и в СССР, и в США простым рабочим. Писателем мне удалось стать только в возрасте 37 лет. У ребят из цеха точного литья харьковского завода "Серп и молот", где я работал обрубщиком и шихтовщиком в 1963–1964 гг., было столько же шансов оказаться в Нью-Йорке и Париже, как и у меня. То есть никаких. Всем, что я имею, я обязан себе. Своему таланту… Кстати сказать, перестроившаяся Родина так и не удосужилась вернуть мне отнятое у меня в 1974 г. гражданство. Так что прежде чем упрекать меня в том, что я даю советы "из Парижа" (для детского сознания моих советских критиков Париж представляется бесспорным раем земным, между тем это жестокий и дорогой город), справедливо было бы предоставить мне возможность жить в Москве.
Какова твоя личная позиция, где ты помещаешь себя в советской политике? В каком месте шкалы? Слева? Справа? В центре?
Я не левый, я не правый и не в центре. Я естественным образом люблю мой народ, которого я верный, пусть и блудный, сын. Я защищаю мой советский (заметь, не русский, но советский) народ, людей этого народа, многие из них совсем простые люди, мало чего добившиеся в жизни. Сам я долгие годы был неудачником и в СССР, и в Соединенных Штатах и книгу "Дневник Неудачника" написал. В ней я пытался интерпретировать чувства и желания каждодневного пролетария, человека, вынужденного выполнять скучную и монотонную работу. Прототипом книги послужил я сам и моя собственная судьба — разнорабочего в Нью-Йорке. Я и остался в известном смысле неудачником, сохранил психологию такового, так как пришел в литературу довольно поздно, моя первая книга была опубликована во Франции, когда мне было уже 37 лет. Я пытаюсь защитить мой советский народ от обманов, от ложной информации, от новых красивых иллюзий, которыми его кормят энергичные супермены— новые лидеры, вооруженные подозрительно энергичными лозунгами… Честные и трудолюбивые, советские люди не понимают технических деталей высоких проектов экономики и политики. Как всегда, они лишь хотят верить в лучшее будущее, несмотря на то что их много раз и самым жестоким образом обманывали. В 1979 г. страна послала свою молодежь на войну. Они отправились воевать, доверяя своей стране. Сегодня советским людям говорят, что, для того чтобы завтра жить лучше в рыночной экономике, сегодня они ДОЛЖНЫ жить очень плохо. Скрипя зубами, они сомневаются (ради построения коммунизма их также заставляли пожертвовать сегодняшним благополучием), но стараются верить и терпят. Пользуясь их долготерпением и доверчивостью, их вовлекают во все новые эксперименты.
Сегодня новые демократические политиканы, уже куда более зубастые и профессиональные, чем старые лидеры, оскорбляют советских людей, называя их ЛЕНТЯЯМИ (миллионер Святослав Федоров: "В стране… 40–50 миллионов лентяев"), народом алкоголиков, пинают мой народ и оскорбляют его историю. Я пытаюсь сказать советскому народу в моих статьях, что он не хуже других народов, что нам нечего стесняться нашей истории. Что мы должны гордиться ею. Я говорю советскому народу, что он честный, трудолюбивый, и сильный, и талантливый народ. Я пытаюсь поднять его мораль в момент, когда его совсем затюкали…
Мне оказывают сопротивление. Например, "Литературная газета" в лице ее редактора Федора Бурлацкого отказалась печатать мои статьи. Бурлацкий передал мне, что "не хочет ставить газету под удар". На самом деле он не хочет ставить под удар своих сообщников и союзников — партию советской буржуазии — Межрегиональную депутатскую группу и людей вокруг нее. Однако в 1980 г. "Литературная газета" практически с той же, что и сегодня, редколлегией не постеснялась напечатать оскорбительную для меня статью "Человек на дне", а в номере 51 за 1990 г. напечатано враждебное письмо профессора Эткинда против меня.
Каким образом писатель Лимонов вдруг превратился в журналиста и публициста Лимонова?
Я всегда хотел стать журналистом. Ясно, что в СССР 60-х и в начале 70-х годов мне, сыну простых родителей, провинциалу, нечего было и мечтать о журналистике. Эта профессия была облюбована детьми партийной аристократии и отпрысками советской буржуазии. К тому же я не хотел становиться советским журналистом, я хотел быть ЖУРНАЛИСТОМ. Первой моей литературной активностью за границей была, кстати говоря, журналистская деятельность. Уже в Вене, едва сойдя с самолета, я написал серию статей о московской контркультуре. Оказавшись летом 1975 г. в Нью-Йорке на должности корректора в эмигрантской газете "Новое Русское Слово", я воспользовался возможностью и стал предлагать главному редактору свои статьи. Многие были отвергнуты, но кое-какие прошли. В октябре 1975 г. «НРС» опубликовало мою статью «Разочарование» — о положении бывших советских граждан в Соединенных Штатах. Это была первая «антизападная» статья, написанная советским эмигрантом, и мне пришлось дорого за нее заплатить. Приложение к «Известиям» — «Неделя» напечатала пересказ моей статьи, к редактору «НРС» явились типы из ФБР, и Андрей Седых объявил мне, что "ваша помощь газете больше не нужна". Излишне объяснять, что я оказался без средств к существованию. Осенью же 1975 г. я пытался поместить мои статьи в нью-йоркские газеты: "Нью-Йорк тайме", "Нью-Йорк пост", "Дейли ньюс", "Вилледж Войс". Порой я работал в соавторстве с другим "диссидентом среди диссидентов" Валентином Пруссаковым. Нас отовсюду гнали. Между тем мысли и идеи, высказываемые нами, были далеко не глупыми. Мы отстаивали взгляд на СССР, как на дряхлое, застойное государство, в Соединенных же Штатах тогда и общественное мнение, и пресса сохраняли устарелый имидж СССР как тоталитарно-кровавого сталинского государства. О "кровавом советском режиме" разглагольствовали и диссиденты.
Тут я вынужден покуситься на последнее якобы несомненное звено в цепи традиции героических антигероев. На кумира посягать необыкновенно опасно, потому я попытаюсь уйти от ответственности. Я приведу высказывания о Солженицыне чужих людей, иностранцев. Предварительно, однако, я вынужден сделать следующее заявление. Я не сомневаюсь в том, что Александр Исаевич Солженицын — крупный писатель, и уверен в том, что он еще более крупномасштабная личность, и за все это он заслуживает премии имени изобретателя динамита. Не занимать ему и храбрости. Однако я вовсе не уверен в оценке роли этого человека в Истории. По моему мнению, он, помимо своей воли, сыграл (во всяком случае, вне СССР) негативную роль. Но прислушаемся к чужим голосам. В книге Боба Вудварда (вы помните: журналисты Вудвард и Бернстайн раскопали дело "Уотэргейта"…) "ВУАЛЬ — секретные войны ЦРУ" на с. 40–41 я наткнулся на следующий эпизод.
В конце ноября 1980 г. (Рейган уже выбран президентом, но только в январе приступит к исполнению обязанностей) Рейгана посетил в Калифорнии французский полковник Александр де Марэнш. Убежденный и активный антикоммунист (в его кабинете висела карта, где красным были окрашены страны, находящиеся под коммунистическим влиянием), полковник в течение десяти лет был начальником французской контрразведки. Между ним и Рейганом состоялся разговор, отрывок из которого приводит Вудвард. Цитирую.
"Рейган: "Нет ли у вас совета для меня? Все дают мне советы".
"Я могу лишь рекомендовать вам встретиться с определенными личностями и избегать других", — сказал де Марэнш, который говорит на прекрасном английском.
Рейган: "Кого я должен увидеть?"
Полковник де Марэнш назвал Александра Солженицына, человека, который "понял природу советского зла", и Жонаса Савимби, шефа «Юнита» — движения сопротивления, которое воюет против коммунистического режима в Анголе… ЦРУ нелегально оказывало поддержку Савимби… "Для того чтобы понять, что есть ад, необходимо встретиться с людьми, которые его знают", — декларировал Александр де Марэнш".
Признаюсь, меня неприятно поразило, что наш Солженицын так высоко оценивается шефом французской контрразведки. И не просто шефом, но человеком широко известным во Франции своими ультраправыми взглядами.
В книге ставшего известным благодаря Норману Мейлеру американского заключенного Джека Хенри Абботта "В брюхе зверя" (письма из тюрьмы к Норману Мейлеру) на с. 157 есть очень неприятные для Александра Исаевича строки. Я приведу здесь лишь часть менее обидную, но приведу, так как считаю, что любое, и тем более такое крайнее мнение заслуживает, чтобы его знали советские читатели, пытающиеся ориентироваться в современном мире. Абботт пишет:
"…я прочел три книги Александра Солженицына: "Август 1914", "В круге Первом" и "Архипелаг Гулаг". Я также прочел несколько его статей.
Он предатель не коммунизма (для этого прежде всего надо быть коммунистом), но своего народа, своих соотечественников (заметь: Америка есть седьмое небо для самых зловещих из предателей!).
Я был счастлив прочесть "В круге Первом", потому что за всем его говном я узнал многое о том, как снисходителен был Советский Союз к своим заключенным. Я просидел в тюрьме' в два раза дольше, чем он, и я не предатель, который пытается отдать свою страну другой стране. Он отсидел десять лет в тюрьме за преступление, которое было бы почти точно наказуемо смертной казнью сегодня в США. И если не смертной казнью, он бы сейчас только начинал его срок пожизненного заключения в Левенворс (тюрьма строгого режима. — Э. Л.). В любом случае, он бы никогда в жизни не освободился. Я отсидел больше времени, чем он, только лишь в «дыре» (штрафной изолятор в американских тюрьмах)."
Талантливый и преступный Джек Абботт слишком резок в своей оценке. Все же мы не вправе называть предателями людей, выступающих против «плохих» режимов с пером в руках. Чаадаев или Герцен и уж тем более страдалец Радищев — не предатели. И если я иронически назвал их «стукачами», то поставил слово в кавычки. (Во время Великой Отечественной войны партизаны, не очень разбираясь, вешали переводчиков на площадях вместе с полицаями.) И все же Абботт правильно понял самое распространенное понимание "Архипелага Гулаг" западными толпами. А именно: «совьете» — народ архипелага. Страшное уравнение. Публикация томов "Архипелага'" на Западе была мощнейшим ударом по репутации коммунизма как идеологии, но также и ударом по СССР, по советскому народу. Я вынужден подтвердить Абботта. Я жил в тот период в США. Лишь немногие интеллектуалы способны были строго разграничивать коммунистическую идеологию и советский народ. Обнародование на Западе существования Гулага послужило доводом не только против коммунистической системы, но против СОВЬЕТС, как нас называют в Соединенных Штатах, вовсе не отличая коммунистов от беспартийных и русских от других народностей. Ужасные «совьете», способные создать Гулаг, заслуживали бы горячей войны, не будь у них ядерного оружия. Закономерно, что очередной припадок "холодной войны" совпал с публикацией солжени-цынского «Архипелага». Александр Исаевич, публикуя книгу, должен был предвидеть и такую интерпретацию.
Если демократическая интеллигенция действительно считает, что СИСТЕМА виновна в появлении подлеца Экштейна, что Аркадий Шевченко и Олег Гордиевский могут быть оправданы потому, что они предали «плохую» систему, демократическая интеллигенция забралась на минное поле и тащит на него часть советского общества, следующую за ней. А они-таки, кажется, так считают. Меня поразил тот факт, что в предисловии к отрывкам из мемуаров Аркадия Шевченко "Совершенно секретно" (1991. № 1) называет его… "бывший высокопоставленный советский дипломат — невозвращенец…". Я не могу отделаться от мысли, что «демократическая» печать пытается внушить читателям, что предавший Родину в 1948 г. предал всего лишь «сталинизм», а предавший ее в 1978 г. предал «застой», и только. Э, милые, так дело не пойдет, Родина всегда одна. Шевченко был важный чин министерства иностранных дел в ранге посла. Он знал секреты, за выдачу которых иностранному государству в любой стране полагается, как минимум, пожизненное заключение. Называть Шевченко невозвращенцем — значит оправдывать его предательство. Вот если бы Шевченко вдруг покинул здание ООН для жизни отшельника в австралийской пустыне — тогда он был бы невозвращенец. Но этот жирный окорок без стеснения пишет о том, как он выпросил у ЦРУ даже… девочек.
Если Шевченко для демократов еще полусвой, то уж коллеги, работающие на радио ЦРУ «Либерти», совсем свои. "Верните наших домой!" — развязно требует Юрий Щекочи-хин в "Литературной газете" (1991. № 14). Для корреспондента "Московских новостей" Александра Кабакова сотрудники «Либерти» очень симпатичные люди. Цитирую эпитеты, какими Кабаков наградил их: «милейший», "отличный спорщик", "тихий, мягкий". Правда, один из сотрудников "жестоко ироничный", но только один. «МН» с большим пониманием относится и к Щаранскому (1990. № 40), и к «невозвращенцам» — безумной семье Ващенко, в свое время проведшей пять лет в подвале американского посольства в Москве (1991. № 5). С чего бы это? Егор Яковлев — автор премированных киносценариев и книг о Владимире Ильиче Ленине, «невозвратившийся» уже два раза: к Ленину в 1985 г. и к Горбачеву в 1989 г. (сейчас в стане Ельцина), симпатизирует родственным душам?
Если явных предателей Родины еще только дотягивают в свои, то предательство прошлого страны уже давно узаконено и является обязанностью каждого номенклатурного демократа, как ранее было обязательным для него членство в компартии. Трудно найти номер «демократического» издания (да и умеренные и даже «консервативные» печатные органы грешат этим), в котором не содержалось бы материалов, стучащих на прошлое, разоблачающих историю. Даже находящиеся, казалось бы, за пределами политики трагические, но нормальные в контексте жизни события — смерть Горького, самоубийство Есенина — подвергаются выворачиванию наизнанку, обнюхиванию, сомнению, стучанию на… Иррациональная страсть к событиям 60—65-летней давности похожа на симптомы редкой болезни «некрофилии» и поражает своей бессмысленностью. Даже если допустить, что Горького и Есенина убили, даже если найдутся доказательства, что их убили по приказу Сталина, то что это меняет? На Сталина уже достаточно материалов было собрано еще в 1956 г. Остановитесь! Довольно! Но каждый хочет пнуть ногой мертвого тирана и плюнуть в него, дабы засвидетельствовать свою благонадежность сегодня. Есть отвратительные кадры кинохроники, когда толпа пинает ногами в голову, тушит сигареты и мочится на труп Муссолини. Отвращение вовсе не становится меньше оттого, что вы отдаете себе отчет, что это труп «дуче».
Коллективным стучанием на прошлое, стараниями тысяч журналистов, мемуаристов, историков, «невозвращенцев» удалось изменить даже представление о климате прошлого. После чтения «стукаческой» советской прессы у иностранца, я полагаю, должно возникнуть впечатление, что на протяжении семидесяти лет Советской власти в стране было темно, шел снег, дул пронизывающий холодный ветер и по улицам советских городов разъезжали исключительно «воронки» с заключенными.
Мерзавец Экштейн прав в одном. Вожди стукачества, сделавшие его фактически новой идеологией вместо коммунистической, сумели заразить болезнью стукачества миллионы людей. В стране бушует эпидемия стукачества. Седовласый писатель, выступающий в Париже на встрече с читателями, стремясь быть правовернее папы римского, поливает последними словами свой Союз писателей, в котором он верноподданно состоял пятьдесят лет, и лишь год назад вышел из него, дабы вступить в «Апрель», где членами (вот абсурд-то!) сплошь бывшие члены ССП! Беззаботно стучит на свой народ (сам часть его) советский турист, объясняющий приславшей ему вызов французской семье: "…в Союзе ничего нет и не будет никогда, потому что наш народ не умеет работать… коммунистический режим развалил страну…"
Стучащий чувствует себя героем? Маленьким героем-доносчиком, ничем не рискующим бессильным подражателем тем немногим, кто имел мужество (или безрассудство) выступать против Зла до 1953 г… Судьба устроила так, что мне пришлось присутствовать при (куда более лимитированной) местной эпидемии стукачества среди советских эмигрантов в Америке в 1975–1980 гг. Почувствовав себя в безопасности, как смело бросились бывшие советские граждане стучать на СССР! Очевидно необходимое условие для возникновения эпидемии — отсутствие риска. Уже шесть лет бушует эпидемия стукачества в полную силу в огромной стране. Опасно долго бушует. Нормально, что время от времени в жизни народов случаются периоды переоценки ценностей. Однако для трех сотен миллионов людей находиться в состоянии негативного отрицания целых шесть лет и не прийти к позитивному мышлению есть признак того, что болезнь перешла в хроническую. Оставаясь в стадии стукачества столь долгое время, советское общество паразитирует на прошлом: отрицая его, утверждается за его счет. Отрицательное мышление, превратившееся в идеологию стукачество может лишь разрушать. Создать оно ничего не в силах. Выгляните в окно! Настучав на свою историю, объявив ее преступной, вооружили мощными аргументами сталинизма и застоя националистов всех мастей и теперь удивляются, что распадается страна. Вдохновившись антитоталитаризмом, доборолись против центральной власти до такой степени, что раздробили ее на тысячи властей. Результат — политической власти не существует. Остатки порядка поддерживаются по привычке органами порядка. А если распадутся и милиция и армия?
Оказывается, их это не страшит. В том же номере "Литературной газеты'*, где Щекочихин призывает вернуть стукачей с «Либерти» в Москву, Борис Стругацкий поделился с корреспондентом газеты таким вот, мягко говоря, безумным откровением: "Я оптимист. Еще каких-нибудь пять лет назад я был совершенно уверен, что сложившуюся у нас в стране государственную систему власти — расшатать невозможно… А теперь вижу: есть такие силы. Не могу назвать их, не вижу их, но зато вижу результат их действий. Вижу, как машина начинает сбоить, как она дребезжит, разбалтывается, норовит заклинить… Это вселяет надежду". С вашим носом ("Литературная газета" поместила фото самосожженца) и вашими очками, уважаемый Борис Натанович, в момент, когда машина заклинит, Александр Экштейн настучит на вас, а его дружки вас линчуют на московской улице. Молите Бога, чтобы она тянула! Ненавистная вам, оберегающая вас «машина». Метод стукачества распространился и на культуру. Стукачи-писатели пишут книги наоборот — карикатуры на свои же прежние книги. Стукачи-художники, отталкиваясь от соцреализма, создают карикатуры (первопроходец в этой области художник Целков — любимец Евтушенко). В сущности, все современное советское искусство (за редкими исключениями) есть карикатура на советское общество до 1985 г. Самостоятельного искусства стукачество создать не в силах.
Размеры статьи не позволяют мне проанализировать стукачество как культурный метод так подробно, как мне хотелось бы, но я позволю себе остановиться на жанре популярной песни. Уже герой песен Высоцкого и Галича (не всех, но многих) есть, по сути дела, карикатура на героя. Стучащий на самого себя, он не верит в свою трагичность, но, напротив, уверен в своей карикатурности, грубости, хамстве. Вечный провинциал с окраины мира (Европа ему метрополия), он так себя всегда и признает провинциалом и спешит окарикатурить (заложить) свой народ, свою страну и тем самым подчеркнуть различие между ними и собой. Отделиться. Он предает, чтобы не принадлежать. Чтобы сказать: "Я понимаю, что они бедные, и грубые, и провинциальные, и потому, что я это понимаю, я не такой, как они". Ибо советский стукач страдает комплексом неполноценности.
Современные поп-авторы и исполнители так и не вырвались за пределы карикатурности и сатиричности, навязанных им сильным талантом Высоцкого, каковой, увы, отдал дань стукачеству. (В лучших своих песнях Высоцкий, однако, поднялся выше стукачества.) Поп-тексты держатся исключительно на стукачестве на "старый режим". Издевка, насмешка над своими, нашими, над верованиями отцов — их метод. (Декларируемое часто советскими поп-идолами якобы равнодушие к политике не соответствует действительности.) "Наслаждайся трезвым бригадиром", — издевательски скандирует певец группы «Центр» Вася Шумов. Чем бы вы были, дорогие ребятки, без всех этих бригадиров, сталинистов? Вас не существовало бы, так как вы существуете лишь в отрицании ТЕХ — героических и сильных. Мощный мужественный рок-н-ролл не может быть создан на основе идеологии стукачества. До сих пор с Востока слышны только бессильные визги.
Стукачество неразрывно связано с завистью. Недаром такое центральное место в мировоззрении «демократов» занимает предмет зависти — Запад. Воспаленная мечта ИХ — ИХ ЗАПАД — мало похож на реальные страны Запада. Запад вызывает у советского стукача комплекс неполноценности. Именно комплекс неполноценности вызывает к жизни вот уже шесть лет тысячи реформ — одна другой непригоднее, одна другой фантастичнее.
С отрицательной идеологией стукачества страна обречена на агонию и смерть. Одним отрицанием плюс сухая формула рынка не объединить массы. Призыв к совместной спекуляции и обогащению, разумеется, может вдохновить несколько миллионов, но не три сотни миллионов людей. Стране срочно нужна ЭМОЦИОНАЛЬНАЯ ПОЗИТИВНАЯ ИДЕОЛОГИЯ. Обращение к интернациональным традициям российской цивилизации, к народным корням, к благородному коллективизму, к равенству неизбежно.
Советская Россия. 1991. 3 августа.
ЧТО ВЫ СДЕЛАЛИ С МОЕЙ СТРАНОЙ?
Интервью с самим собой № 2
Многие советские газеты опубликовали в последние месяцы отклики читателей (письма и статьи) на твои статьи в «Известиях» и в «Собеседнике». Частый лейтмотив этих откликов — попытка дисквалифицировать тебя, твои мысли и идеи только на том основании, что ты живешь за рубежом, в Париже. Не стоит, мол, нам прислушиваться к голосу из-за рубежа. Например, антилимоновская статья в "Советской культуре" так и озаглавлена: "Может быть, обойдемся?" Что ты об этом думаешь?В моем праве учить и давать советы я не сомневаюсь. Право высказывать свое мнение по вопросам советской внутренней и внешней политики у меня естественное. Его дает мне принадлежность к украинской нации по отцу и к русской по матери. Это право я имею потому, что бесчисленные поколения моих крестьянских предков кормили Россию хлебом и умирали с оружием в руках, защищая ее в снежных полях. В Великой Отечественной войне погибли вес мои родственники мужского пола, кроме отца. Несомненное право высказываться о том, что происходит на земле, где я родился (и жил до тридцати лет), я имею и как писатель, пишущий на русском языке. И как единственный сын престарелых родителей-пенсионеров, живущих в СССР и разделяющих вместе со всем народом тяготы перехода от недостроенного социализма к невразумительному и, по-видимому, страшному будущему. Поэтому я вправе спрашивать радикалов перестройки: "Что вы сделали с моей страной?"
Дисквалификация же по принципу географическому ничуть не более благородна, чем, скажем, дисквалификация по принципу расовому. Цель дисквалификации — избавиться от сильных противников. "Лимонов из Парижа" — звучит одновременно завистливо и презрительно. Можно подумать, что речь идет о купце или принце крови, — привилегированный и избалованный, живет он в Париже из прихоти. Между тем я родился в семье солдата сверхсрочной службы, в рабочем поселке. Двадцать лет я работал и в СССР, и в США простым рабочим. Писателем мне удалось стать только в возрасте 37 лет. У ребят из цеха точного литья харьковского завода "Серп и молот", где я работал обрубщиком и шихтовщиком в 1963–1964 гг., было столько же шансов оказаться в Нью-Йорке и Париже, как и у меня. То есть никаких. Всем, что я имею, я обязан себе. Своему таланту… Кстати сказать, перестроившаяся Родина так и не удосужилась вернуть мне отнятое у меня в 1974 г. гражданство. Так что прежде чем упрекать меня в том, что я даю советы "из Парижа" (для детского сознания моих советских критиков Париж представляется бесспорным раем земным, между тем это жестокий и дорогой город), справедливо было бы предоставить мне возможность жить в Москве.
Какова твоя личная позиция, где ты помещаешь себя в советской политике? В каком месте шкалы? Слева? Справа? В центре?
Я не левый, я не правый и не в центре. Я естественным образом люблю мой народ, которого я верный, пусть и блудный, сын. Я защищаю мой советский (заметь, не русский, но советский) народ, людей этого народа, многие из них совсем простые люди, мало чего добившиеся в жизни. Сам я долгие годы был неудачником и в СССР, и в Соединенных Штатах и книгу "Дневник Неудачника" написал. В ней я пытался интерпретировать чувства и желания каждодневного пролетария, человека, вынужденного выполнять скучную и монотонную работу. Прототипом книги послужил я сам и моя собственная судьба — разнорабочего в Нью-Йорке. Я и остался в известном смысле неудачником, сохранил психологию такового, так как пришел в литературу довольно поздно, моя первая книга была опубликована во Франции, когда мне было уже 37 лет. Я пытаюсь защитить мой советский народ от обманов, от ложной информации, от новых красивых иллюзий, которыми его кормят энергичные супермены— новые лидеры, вооруженные подозрительно энергичными лозунгами… Честные и трудолюбивые, советские люди не понимают технических деталей высоких проектов экономики и политики. Как всегда, они лишь хотят верить в лучшее будущее, несмотря на то что их много раз и самым жестоким образом обманывали. В 1979 г. страна послала свою молодежь на войну. Они отправились воевать, доверяя своей стране. Сегодня советским людям говорят, что, для того чтобы завтра жить лучше в рыночной экономике, сегодня они ДОЛЖНЫ жить очень плохо. Скрипя зубами, они сомневаются (ради построения коммунизма их также заставляли пожертвовать сегодняшним благополучием), но стараются верить и терпят. Пользуясь их долготерпением и доверчивостью, их вовлекают во все новые эксперименты.
Сегодня новые демократические политиканы, уже куда более зубастые и профессиональные, чем старые лидеры, оскорбляют советских людей, называя их ЛЕНТЯЯМИ (миллионер Святослав Федоров: "В стране… 40–50 миллионов лентяев"), народом алкоголиков, пинают мой народ и оскорбляют его историю. Я пытаюсь сказать советскому народу в моих статьях, что он не хуже других народов, что нам нечего стесняться нашей истории. Что мы должны гордиться ею. Я говорю советскому народу, что он честный, трудолюбивый, и сильный, и талантливый народ. Я пытаюсь поднять его мораль в момент, когда его совсем затюкали…
Мне оказывают сопротивление. Например, "Литературная газета" в лице ее редактора Федора Бурлацкого отказалась печатать мои статьи. Бурлацкий передал мне, что "не хочет ставить газету под удар". На самом деле он не хочет ставить под удар своих сообщников и союзников — партию советской буржуазии — Межрегиональную депутатскую группу и людей вокруг нее. Однако в 1980 г. "Литературная газета" практически с той же, что и сегодня, редколлегией не постеснялась напечатать оскорбительную для меня статью "Человек на дне", а в номере 51 за 1990 г. напечатано враждебное письмо профессора Эткинда против меня.
Каким образом писатель Лимонов вдруг превратился в журналиста и публициста Лимонова?
Я всегда хотел стать журналистом. Ясно, что в СССР 60-х и в начале 70-х годов мне, сыну простых родителей, провинциалу, нечего было и мечтать о журналистике. Эта профессия была облюбована детьми партийной аристократии и отпрысками советской буржуазии. К тому же я не хотел становиться советским журналистом, я хотел быть ЖУРНАЛИСТОМ. Первой моей литературной активностью за границей была, кстати говоря, журналистская деятельность. Уже в Вене, едва сойдя с самолета, я написал серию статей о московской контркультуре. Оказавшись летом 1975 г. в Нью-Йорке на должности корректора в эмигрантской газете "Новое Русское Слово", я воспользовался возможностью и стал предлагать главному редактору свои статьи. Многие были отвергнуты, но кое-какие прошли. В октябре 1975 г. «НРС» опубликовало мою статью «Разочарование» — о положении бывших советских граждан в Соединенных Штатах. Это была первая «антизападная» статья, написанная советским эмигрантом, и мне пришлось дорого за нее заплатить. Приложение к «Известиям» — «Неделя» напечатала пересказ моей статьи, к редактору «НРС» явились типы из ФБР, и Андрей Седых объявил мне, что "ваша помощь газете больше не нужна". Излишне объяснять, что я оказался без средств к существованию. Осенью же 1975 г. я пытался поместить мои статьи в нью-йоркские газеты: "Нью-Йорк тайме", "Нью-Йорк пост", "Дейли ньюс", "Вилледж Войс". Порой я работал в соавторстве с другим "диссидентом среди диссидентов" Валентином Пруссаковым. Нас отовсюду гнали. Между тем мысли и идеи, высказываемые нами, были далеко не глупыми. Мы отстаивали взгляд на СССР, как на дряхлое, застойное государство, в Соединенных же Штатах тогда и общественное мнение, и пресса сохраняли устарелый имидж СССР как тоталитарно-кровавого сталинского государства. О "кровавом советском режиме" разглагольствовали и диссиденты.