Страница:
То есть на партийном поле встречались юноши/девушки, знакомились, влюблялись.
Как видим, Дугину тогда собралась помогать разная публика. Его поддержала группа «Рабочая борьба» во главе с Дмитрием Жвания, такие суровые образованные мальчики троцкистского толка. Пришли забубённые скины — сплошь растатуированные свастиками, помню, двое из них, возвращаясь из нашего штаба с подписными листами, попали в милицию, где их жестоко избили. Газета «Лимонка» взялась защищать их и защищала. Плюс музыканты Курёхина и школьники Веснина: получилась такая яркая команда. Дугин, сумев собрать такой невиданный коктейль, допустил впоследствии ошибку. Он стал выпивать с ребятами и, уже проиграв выборы, завёл себе моду ездить в Питер, оттягиваться, сбегая, по-видимому, от контроля жены. Оттягиваясь в запоях, он начисто развалил им же и созданную организацию. Те, кто не хотел и не мог пить, ушли, всех остальных он сплачивал некоторое время, наезжая в карнавальном поистине по размахам запое. Однажды он привёз в Питер меня, и мне пришлось наблюдать это веселье. Не надо думать, что философ Дугин — безобразный алкаш. Он работоспособный, интеллектуально энергичный человек и может выдавать до 20–25 страниц талантливых текстов ежедневно. Раз в несколько месяцев он намеренно позволял себе напиваться, возможно, этот процесс омолаживал его, оживлял, давал новый старт. Но он споил первый состав НБП в Питере.
Тех, кто думает, что в «серьёзных» партиях прошлого такого быть не могло, что там только и делали, что, насупясь с карандашом в руках, читали «Майн Кампф» и «Капитал», отсылаю к ежедневной жизни итальянских фашистов и штурмовиков. Полезно прочесть книгу Курцио Малапарте «Капут», различные воспоминания. Даже несгибаемый Сталин умудрился пьянствовать в Царицыне во время обороны оного с Климентом Ворошиловым, за что Ленин пенял ему и ругал его при появлении в столице. Люди остаются людьми, чем бы они ни занимались, возделывают поля или же работают в политических партиях. Человек приходит в партию ещё и потому, чтобы не быть одному, чтобы чувствовать рядом друзей — их мускулистые тела. В число дружеских обрядов политического коллектива входит совместная мариновка на улицах, горделивая колонна под яркими флагами стремится видом своим устрашить противника, заявить о себе. В число обрядов входят и потасовки с противником, и совместный приём пищи, и совместные возлияния. Политическая партия — это как бы племя, отдельное, другое, и ему, чтобы поддерживать себя в общности, нужны ритуалы. Безусловно плохо и безнравственно, когда возлияния чрезмерны. С этим мы всегда боролись в Национал-большевистской партии. В московской организации я в конце концов запретил совместные возлияния в штабе. Вне пределов штаба и тогда, когда не заняты национал-большевистской работой, нацболы также призваны соблюдать умеренность. Алкоголиков, впрочем, у нас никогда не было. Были несколько пьяниц, с которых я не спускал глаз. Некоторых мы изгнали. На время выборов газета наша сделалась скучнее. Дело в том, что Дугин, а за ним и я, стали печатать в ней материалы для выборов. Рассчитаны материалы были на избирателей, а не на национал-большевиков. Мне самому было противно читать их, и после выборов я потом напишу резко: «Избирателей надо бить ногами». Александр Гельевич был подавлен результатом выборов, я не помню, сколько он получил голосов, но немного. Впрочем, и я получил какие-то странные, если не ошибаюсь, 5.555 голосов, что резко контрастировало с моим результатом в 93-м году в Твери, тогда я взял около 23 тысяч голосов. Объяснялось это поражение в моём случае просто: избиратель уже и в 1993 году выбирал партии (пусть и в сугубо российском понимании этого слова), а на личности уже не обращал внимания. Что касается Дугина, то он был намного менее известен широкой публике. В его округе победил «яблочник» Голов. Лично у Голова известность была вряд ли больше, чем у Дугина, но к «Яблоку» питерская интеллигенция относилась крайне сочувственно. У меня в округе победил Владимир… тут я сознаюсь, что забыл фамилию этого достаточно заурядного демократа… Лысенко! Вспомнил. Демократ.
После выборов я с ещё большей энергией взялся за газету. Дабы сократить расходы, я сам стал клеить макет «Лимонки». Научился делать это менее чем за два часа. В назначенный день я клал свою газету в папку, вёз её на метро «Полежаевская» и взбирался вверх пешком по улице Зорге. Проходил мимо вахтёрши в «Картолитографию». Находил или директора Слуцкого в его потрёпанной кожанке или относил макет прямо в производственный отдел на второй этаж к девушкам в белых халатах, отдавал им сопутствующие фотографии и уходил.
Типографская работа всегда доставляла мне удовольствие, как и пребывание в типографии. У Слуцкого тогда не было заказов, и потому мы, платившие наличными, были желанны здесь. К нам относились радушно. Я уже было думал, что нашёл друзей на долгие годы, как вдруг через год на Слуцкого наехали «неопознанные наши враги», пригрозили ему, что если он будет продолжать печатать нашу газету, то ему откажут в крупном заказе на печатание школьных учебников для Московской области.
Кто такие «ННВ», Слуцкий не разгласил, но намекнул, что это, возможно, КПРФ или ЛДПР, и попросил меня поискать другую типографию. Я тогда на него обиделся и даже обратился в прокуратуру с просьбой расследовать эту историю, тем более что Слуцкий сказал мне, что ему угрожали. Через несколько лет после событий мне поведали, что в дело была замешана некая Любовь Кезина — министр образования правительства Москвы и мать Жени Кезина — приятеля Тараса Рабко. Я помнил Женю по поездке в город Вятку, как высокого парня с хвостом и только, и думать не думал, что его мать почему-то окажет влияние на судьбу нашей газеты. Я и до сего дня не понял, что там такое произошло на самом деле. То ли Женя Кезин показал матери отличные номера «Лимонок» и сказал: «Вот мама, как надо издавать, в лучшей типографии города, простаивающей, так как у них нет работы». А мать Кезина искала, где бы дёшево и качественно издать московские учебники. А затем Кезина, чтоб не компрометировать себя соседством с радикальной газетой, обронила Слуцкому: «Кстати, а почему вы печатаете этих коммуно-фашистов? Они, что, вам хорошо платят?»
«Да помилуйте! — мог сказать Слуцкий, — по самым низким расценкам платят. Я их попрошу найти себе другую типографию, проблемы нет, Любовь Александровна». А могло быть ещё проще: получив жирный заказ, Слуцкий сам решил выставить нас от греха подальше. С совестью справиться ему было очень легко: «Картолитография» должна была кормить своих рабочих, а директор Слуцкий был им как бы отец-кормилец.
Я бросился искать типографию. Произошло всё это весной 1996 года. Именно тогда же, с дистанцией в несколько недель, произошёл первый кризис с Дугиным. Я расскажу о нём в следующей главе, а пока расскажу о том, как газета строила партию.
Механизм был прост. Издающаяся в столице радикальная молодёжная газета, очень необычная, весёлая и злая, — полная правых сказок Дугина, крутых левых и правых материалов. В доступной форме говорящая на языках молодёжи о молодёжи. Говорящая о том, что читать, что слушать, что смотреть, подключающая немедленно любого пацана из Богом забытого города к столице, к цивилизации — такая газета вдруг появляется в городе N-ске. Её читают, передают из рук в руки, она вызывает брожение умов. Она бросает семена в ожидающую почву российского провинциального города. Через несколько месяцев там, куда попала «Лимонка», образовывался кружок, а потом и ячейка нацболов. Эти пацаны встречались, обговаривали газету, потом писали нам. И получали — порой долго ждали, но, в конце концов, как правило, получали — ответ. Мы посылали им другие номера газеты, завязывался обмен, начиналась поставка. Так появлялись у нас первые организации. Мы не сразу сами поняли этот механизм. Когда поняли — стали его использовать.
Поначалу я всего лишь заботился о том, чтобы газета наша попала в наиболее возможное число городов. Сперва «Логос-М» брал у нас от 5.000 до 3.600 экземпляров «Лимонки». К 1996 году стали брать меньше. Но не потому, что на нас не было спроса, а потому, что киоскёрам было невыгодно нами заниматься. Они гнали читателю миллионы тиражей «Комсомольской правды», «Аргументов и фактов» или «СПИД-ИНФО», те газеты, которые уже имели миллионы читателей. Выставлять нас на своём прилавке в один квадратный метр им было невыгодно. Газетный и издательский бизнес первым в России успешно стал капиталистическим, работал в режиме свободного ранка. Этот рынок не хотел давать ход политической оппозиционной газете — это раз. И второе — мы не могли платить за популяризацию жирные деньги. У нас их не имелось.
Постепенно мы перешли на самораспространение. Часть газет мы отвозили к музею Ленина, где был рынок патриотической прессы, и сдавали оптом оппозиционным старушкам и старикам. Часть газет уезжала на поездах в различные города России и СНГ. Мы далеко не всегда получали за свои газеты деньги, но мы неизменно и тупо развозили свои газеты по вокзалам. И газеты встречали в далёких городах, а когда мы в конце концов в 1998 году подсчитали количество региональных организаций НБП, то ахнули: более пятидесяти регионов оказалось у нас в руках. Их покорила вначале «Лимонка», а уж потом НБП.
Надо понимать, как устроен российский социум. Каждый русский город имеет не такое уж большое ядро активной молодёжи и все друг друга знают. Ясно, что наша газета не могла заинтересовать криминалов. Но молодёжь контр-культуры, политзаинтересованная молодёжь, альтернативщики, рокеры, панки, все читали нас запоем. Не обязательно все шли в НБП, но читали все! Каждый номер ожидался (и ожидается!) с нетерпением. Ибо что в тусклой жизни провинциального города ещё происходит? Газета давала единение с молодёжным движением во всей стране. Думаю, в недалёком будущем «Лимонку» будут изучать как важнейший литературный, культурный и политический феномен конца XX — начала XXI века, которому нет аналогов в истории России. Удивительна близорукость тех, кто не понимает размеров этого Зверя под названием «Лимонка». Мы были the absolut Beginers!
Через свою эстетику революционности (даже в слабых проявлениях хулиганства и дебоширства), через 4-ю полосу, где пропагандировались новая музыка, новое видео, новая графика, новое кино (в конце концов у нас нашёл прибежище и киноавангард — Сальников и Мавромати, и артавангард — Бренер и Осмоловский, и поэт Витухновская, и музыкант авангарда Курёхин) — мы цепляли на крючок души, даже далёкие от политики. А потом они у нас начинали читать и 2-ю и 1-ю полосы — саму политику. Мы сумели сделать политику нескучной. Приватизировали героев мира и левых и правых: Че Гевару и Мэнсона, Мисиму и Баадера. Они никому в России не были нужны: мы их подобрали. И дали нашему читателю и партийцу в качестве примеров для подражания.
глава X. Правые союзники
Как видим, Дугину тогда собралась помогать разная публика. Его поддержала группа «Рабочая борьба» во главе с Дмитрием Жвания, такие суровые образованные мальчики троцкистского толка. Пришли забубённые скины — сплошь растатуированные свастиками, помню, двое из них, возвращаясь из нашего штаба с подписными листами, попали в милицию, где их жестоко избили. Газета «Лимонка» взялась защищать их и защищала. Плюс музыканты Курёхина и школьники Веснина: получилась такая яркая команда. Дугин, сумев собрать такой невиданный коктейль, допустил впоследствии ошибку. Он стал выпивать с ребятами и, уже проиграв выборы, завёл себе моду ездить в Питер, оттягиваться, сбегая, по-видимому, от контроля жены. Оттягиваясь в запоях, он начисто развалил им же и созданную организацию. Те, кто не хотел и не мог пить, ушли, всех остальных он сплачивал некоторое время, наезжая в карнавальном поистине по размахам запое. Однажды он привёз в Питер меня, и мне пришлось наблюдать это веселье. Не надо думать, что философ Дугин — безобразный алкаш. Он работоспособный, интеллектуально энергичный человек и может выдавать до 20–25 страниц талантливых текстов ежедневно. Раз в несколько месяцев он намеренно позволял себе напиваться, возможно, этот процесс омолаживал его, оживлял, давал новый старт. Но он споил первый состав НБП в Питере.
Тех, кто думает, что в «серьёзных» партиях прошлого такого быть не могло, что там только и делали, что, насупясь с карандашом в руках, читали «Майн Кампф» и «Капитал», отсылаю к ежедневной жизни итальянских фашистов и штурмовиков. Полезно прочесть книгу Курцио Малапарте «Капут», различные воспоминания. Даже несгибаемый Сталин умудрился пьянствовать в Царицыне во время обороны оного с Климентом Ворошиловым, за что Ленин пенял ему и ругал его при появлении в столице. Люди остаются людьми, чем бы они ни занимались, возделывают поля или же работают в политических партиях. Человек приходит в партию ещё и потому, чтобы не быть одному, чтобы чувствовать рядом друзей — их мускулистые тела. В число дружеских обрядов политического коллектива входит совместная мариновка на улицах, горделивая колонна под яркими флагами стремится видом своим устрашить противника, заявить о себе. В число обрядов входят и потасовки с противником, и совместный приём пищи, и совместные возлияния. Политическая партия — это как бы племя, отдельное, другое, и ему, чтобы поддерживать себя в общности, нужны ритуалы. Безусловно плохо и безнравственно, когда возлияния чрезмерны. С этим мы всегда боролись в Национал-большевистской партии. В московской организации я в конце концов запретил совместные возлияния в штабе. Вне пределов штаба и тогда, когда не заняты национал-большевистской работой, нацболы также призваны соблюдать умеренность. Алкоголиков, впрочем, у нас никогда не было. Были несколько пьяниц, с которых я не спускал глаз. Некоторых мы изгнали. На время выборов газета наша сделалась скучнее. Дело в том, что Дугин, а за ним и я, стали печатать в ней материалы для выборов. Рассчитаны материалы были на избирателей, а не на национал-большевиков. Мне самому было противно читать их, и после выборов я потом напишу резко: «Избирателей надо бить ногами». Александр Гельевич был подавлен результатом выборов, я не помню, сколько он получил голосов, но немного. Впрочем, и я получил какие-то странные, если не ошибаюсь, 5.555 голосов, что резко контрастировало с моим результатом в 93-м году в Твери, тогда я взял около 23 тысяч голосов. Объяснялось это поражение в моём случае просто: избиратель уже и в 1993 году выбирал партии (пусть и в сугубо российском понимании этого слова), а на личности уже не обращал внимания. Что касается Дугина, то он был намного менее известен широкой публике. В его округе победил «яблочник» Голов. Лично у Голова известность была вряд ли больше, чем у Дугина, но к «Яблоку» питерская интеллигенция относилась крайне сочувственно. У меня в округе победил Владимир… тут я сознаюсь, что забыл фамилию этого достаточно заурядного демократа… Лысенко! Вспомнил. Демократ.
После выборов я с ещё большей энергией взялся за газету. Дабы сократить расходы, я сам стал клеить макет «Лимонки». Научился делать это менее чем за два часа. В назначенный день я клал свою газету в папку, вёз её на метро «Полежаевская» и взбирался вверх пешком по улице Зорге. Проходил мимо вахтёрши в «Картолитографию». Находил или директора Слуцкого в его потрёпанной кожанке или относил макет прямо в производственный отдел на второй этаж к девушкам в белых халатах, отдавал им сопутствующие фотографии и уходил.
Типографская работа всегда доставляла мне удовольствие, как и пребывание в типографии. У Слуцкого тогда не было заказов, и потому мы, платившие наличными, были желанны здесь. К нам относились радушно. Я уже было думал, что нашёл друзей на долгие годы, как вдруг через год на Слуцкого наехали «неопознанные наши враги», пригрозили ему, что если он будет продолжать печатать нашу газету, то ему откажут в крупном заказе на печатание школьных учебников для Московской области.
Кто такие «ННВ», Слуцкий не разгласил, но намекнул, что это, возможно, КПРФ или ЛДПР, и попросил меня поискать другую типографию. Я тогда на него обиделся и даже обратился в прокуратуру с просьбой расследовать эту историю, тем более что Слуцкий сказал мне, что ему угрожали. Через несколько лет после событий мне поведали, что в дело была замешана некая Любовь Кезина — министр образования правительства Москвы и мать Жени Кезина — приятеля Тараса Рабко. Я помнил Женю по поездке в город Вятку, как высокого парня с хвостом и только, и думать не думал, что его мать почему-то окажет влияние на судьбу нашей газеты. Я и до сего дня не понял, что там такое произошло на самом деле. То ли Женя Кезин показал матери отличные номера «Лимонок» и сказал: «Вот мама, как надо издавать, в лучшей типографии города, простаивающей, так как у них нет работы». А мать Кезина искала, где бы дёшево и качественно издать московские учебники. А затем Кезина, чтоб не компрометировать себя соседством с радикальной газетой, обронила Слуцкому: «Кстати, а почему вы печатаете этих коммуно-фашистов? Они, что, вам хорошо платят?»
«Да помилуйте! — мог сказать Слуцкий, — по самым низким расценкам платят. Я их попрошу найти себе другую типографию, проблемы нет, Любовь Александровна». А могло быть ещё проще: получив жирный заказ, Слуцкий сам решил выставить нас от греха подальше. С совестью справиться ему было очень легко: «Картолитография» должна была кормить своих рабочих, а директор Слуцкий был им как бы отец-кормилец.
Я бросился искать типографию. Произошло всё это весной 1996 года. Именно тогда же, с дистанцией в несколько недель, произошёл первый кризис с Дугиным. Я расскажу о нём в следующей главе, а пока расскажу о том, как газета строила партию.
Механизм был прост. Издающаяся в столице радикальная молодёжная газета, очень необычная, весёлая и злая, — полная правых сказок Дугина, крутых левых и правых материалов. В доступной форме говорящая на языках молодёжи о молодёжи. Говорящая о том, что читать, что слушать, что смотреть, подключающая немедленно любого пацана из Богом забытого города к столице, к цивилизации — такая газета вдруг появляется в городе N-ске. Её читают, передают из рук в руки, она вызывает брожение умов. Она бросает семена в ожидающую почву российского провинциального города. Через несколько месяцев там, куда попала «Лимонка», образовывался кружок, а потом и ячейка нацболов. Эти пацаны встречались, обговаривали газету, потом писали нам. И получали — порой долго ждали, но, в конце концов, как правило, получали — ответ. Мы посылали им другие номера газеты, завязывался обмен, начиналась поставка. Так появлялись у нас первые организации. Мы не сразу сами поняли этот механизм. Когда поняли — стали его использовать.
Поначалу я всего лишь заботился о том, чтобы газета наша попала в наиболее возможное число городов. Сперва «Логос-М» брал у нас от 5.000 до 3.600 экземпляров «Лимонки». К 1996 году стали брать меньше. Но не потому, что на нас не было спроса, а потому, что киоскёрам было невыгодно нами заниматься. Они гнали читателю миллионы тиражей «Комсомольской правды», «Аргументов и фактов» или «СПИД-ИНФО», те газеты, которые уже имели миллионы читателей. Выставлять нас на своём прилавке в один квадратный метр им было невыгодно. Газетный и издательский бизнес первым в России успешно стал капиталистическим, работал в режиме свободного ранка. Этот рынок не хотел давать ход политической оппозиционной газете — это раз. И второе — мы не могли платить за популяризацию жирные деньги. У нас их не имелось.
Постепенно мы перешли на самораспространение. Часть газет мы отвозили к музею Ленина, где был рынок патриотической прессы, и сдавали оптом оппозиционным старушкам и старикам. Часть газет уезжала на поездах в различные города России и СНГ. Мы далеко не всегда получали за свои газеты деньги, но мы неизменно и тупо развозили свои газеты по вокзалам. И газеты встречали в далёких городах, а когда мы в конце концов в 1998 году подсчитали количество региональных организаций НБП, то ахнули: более пятидесяти регионов оказалось у нас в руках. Их покорила вначале «Лимонка», а уж потом НБП.
Надо понимать, как устроен российский социум. Каждый русский город имеет не такое уж большое ядро активной молодёжи и все друг друга знают. Ясно, что наша газета не могла заинтересовать криминалов. Но молодёжь контр-культуры, политзаинтересованная молодёжь, альтернативщики, рокеры, панки, все читали нас запоем. Не обязательно все шли в НБП, но читали все! Каждый номер ожидался (и ожидается!) с нетерпением. Ибо что в тусклой жизни провинциального города ещё происходит? Газета давала единение с молодёжным движением во всей стране. Думаю, в недалёком будущем «Лимонку» будут изучать как важнейший литературный, культурный и политический феномен конца XX — начала XXI века, которому нет аналогов в истории России. Удивительна близорукость тех, кто не понимает размеров этого Зверя под названием «Лимонка». Мы были the absolut Beginers!
Через свою эстетику революционности (даже в слабых проявлениях хулиганства и дебоширства), через 4-ю полосу, где пропагандировались новая музыка, новое видео, новая графика, новое кино (в конце концов у нас нашёл прибежище и киноавангард — Сальников и Мавромати, и артавангард — Бренер и Осмоловский, и поэт Витухновская, и музыкант авангарда Курёхин) — мы цепляли на крючок души, даже далёкие от политики. А потом они у нас начинали читать и 2-ю и 1-ю полосы — саму политику. Мы сумели сделать политику нескучной. Приватизировали героев мира и левых и правых: Че Гевару и Мэнсона, Мисиму и Баадера. Они никому в России не были нужны: мы их подобрали. И дали нашему читателю и партийцу в качестве примеров для подражания.
глава X. Правые союзники
Опыт с Зюгановым долго давил на меня. Обещав мне лично помощь (или хотя бы невмешательство) на выборах декабря 1993 года, он кинул меня. Я позвонил ему предварительно, посоветовался «Ты будешь, Гена, кого-нибудь выдвигать в Тверском округе? Я хотел бы попытать счастья и побороться за место депутата Госдумы. Если у тебя там кто-то идёт, я не буду выдвигаться?» — «Нет, Эдик, никого в Тверском у нас не будет. Иди, мы тебе поможем. Если б нам разрешили участвовать в выборах, я бы взял тебя в список КПРФ». Через несколько недель Ельцин разрешил КПРФ участвовать в выборах, но Зюганов не сказал своим партайгеноссе, когда они делили округа: «Давайте возьмём в список Лимонова? Не член нашей партии, но свой. Столько сделал для оппозиции. Храбрый человек, воевал в Сербии».
Хера лысого сказал Гена. Ясно, что я был шокирован предательством «своих». И меня отшатнуло вправо. Раз ты предан левыми, ты, естественно, склоняешься вправо. Я пошел на правую конференцию под названием «Куда идет национализм?», так, кажется, где увидел массу правых: национал-демократа Севастьянова, главаря Народно-национальной партии Сухаревского, руководителя московской организации Национал-республиканской партии (забыл фамилию, толстый и высокий), в Питере партию возглавлял, уведя её от Лысенко, — подозрительный бывший мент Юрий Беляев. Я выступил на их конференции. (Хотя они неохотно признавали НБП националистами или не признавали вовсе.) Интересно отметить, что Корчинський, симпатичный мне бывший лидер УНА/УНСО, говорил мне, что украинский националистический бомонд никогда не признавал УНА/УНСО националистами. В своей речи я сказал, что надо бы нам объединиться и перестать бороться друг с другом, что следует бороться с Системой. После моей речи ко мне подошел Иванов-Сухаревский и сообщил, что согласен — пора объединяться.
Чуть позже все вышеперечисленные: я, Иванов-Сухаревский (красочная по-своему личность, кинорежиссёр, актёр, человек в белых перчатках и красном джемпере, демагог, антисемит и психопат), глава московской организации НРПР (тот же толстый и высокий, блин, как же его?), ещё один типчик с восточными чертами лица, руководитель неясной организации, все мы собрались у меня в кабинете в Бункере и образовали организацию под названием Координационный Совет Радикальных Националистических Партий (сокращенно КСРНП). Случилось это в начале 1996 года. Таким образом, я второй раз сделался руководителем политического блока, если считать Национал-большевистский фронт, созданный в мае 1993 года, — первым. (Я понимаю, что для «нормального» смертного, не для политического маньяка, каковым я являюсь, вся эта социальная возня с людьми очевидно представляется безумием.)
В феврале 1996 года состоялось и публичное, как бы это выразиться, «обмывание», что ли, нашего координационного совета — Юрий Беляев, толстяк-мент (он был ментом во всяком случае до 1993 года) созвал в Санкт-Петербурге съезд националистов. Какой-то по счёту. Вообще, было такое впечатление, что платили за съезд менты. На этот съезд мы все и отправились: Иванов-Сухаревский, человек с восточными чертами лица и даже Дугин. В первый день должен был состояться съезд Национал-республиканской партии, а во второй — съезд националистов России.
В первый день ничего интересного не произошло. Звучала музыка, носили знамёна. Изрядно поредевшие партийцы НРПР произносили речи. Зал был полон всяких людей. Я присутствовал на 1-м съезде НРПР в 1992 году. Там были известные члены российской нацтусовки: среди них Безверхий — тощий старикан с красным носом — лидер организации венедов. Ну были мы, грешные, — весь КСРНП во главе со вдохновенным байроновским блондином Ивановым-Сухаревским, его помощником Шаропаевым (уже знакомым читателю по ФНРД — бывшего коллективным членом НБФ за три года до этого). Был Олег Бахтияров, хороший мужик, психиатр и боевик, участник войны в Приднестровье и взятия мэрии в 93-м году, киевлянин, один из лидеров организации «Славянское Единство». Был Дугин, сидел чинно рядом со мной в первом отделении, но в перерыве (его шурин Сережа Меленьев стоял в фойе и продавал книги) Дугин исчез, и я нашёл его уже вечером в штабе НБП. Ещё часть зала состояла из того человеческого материала, который по аналогии с «дем. шизой» — можно было назвать «нац. шизой». А на старом журналистском жаргоне такую публику называют «чайниками». Это завсегдатаи, яростные тётки и дядьки, крикуны и кликуши, благим матом орущие с мест во всех эмоциональных моментах. В самом начале в зале сидела группа не то сонных, не то уже пьяных скинов, человек 30. В перерыве они выпили и бродили там в фойе меж лотков с правой литературой, время от времени возвращались в зал. Было большое количество старых, хромых и косых, с дефектами, и просто бедных людей. Я уже знал эту толпу. Их не следовало принимать за людей национальных убеждений, хотя некоторые из них были примитивными, фольклорного типа националистами. Не следовало их принимать и за электорат, ибо их было ничтожное количество, от 200 до 300 человек всего-то. Их не следовало покорять, — то есть аплодируют они или свистят, не имело значения. Их следовало воспринимать как не очень приятных людей, набившихся в зал съезда. Так я и делал.
Беляев предложил встретиться вечером, ближе к ночи, дабы обсудить, что будем делать завтра на съезде националистов России. Договорились встретиться у нас в штабе ближе к ночи. В штабе я застал уже нездоровую атмосферу. Партийцы, бывшие на съезде, уже все перекочевали в штаб и теперь бродили там с веселыми лицами людей, собравшихся на вечеринку. Я не стал портить им настроение. То был период кризиса, когда первый состав питерских нацболов деградировал (не все, разумеется), а сколько-нибудь выдающегося лидера не существовало. (К середине года я уговорил Диму Жвания — лидера «Рабочей борьбы» — стать лидером НБП в Питере, а в декабре его будет уже оспаривать юный Андрей Гребнев.) Беляев приехал, приехали ещё несколько лидеров партий, присутствовал Бахтияров, мы позвали Дугина. Тот нехотя явился. История следующего дня съезда сводилась к вот какой проблеме. Завтра на съезде должен был председательствовать Владимир Безверхий, глава общества венедов-язычников. Он считался патриархом правого движения в России, Беляев относился к нему как к учителю, о чём он не преминул объявить ещё в первый день на съезде НРПР. Но проблема состояла в том, что съезд националистов России должен был выдвинуть кандидата в президенты от националистов. И вот Безверхий по заданию КПРФ должен был сманипулировать нашим съездом так, чтобы мы объявили кандидатом красного Зюганова. А Беляев хотел Ельцина. Почему Ельцина? Была такая национальная вера, что пусть уж будет хуже некуда с Президентом Ельциным, чем народ надолго успокоится с Президентом Зюгановым. Уже выпивший и, как всегда, парадоксальный Дугин также высказался за Ельцина… Бахтияров сказал, что мы безумны, если говорим такое, что народ нас не поймёт. И Бахтияров оказался прав. Я? Я выслушал их всех и решил, что приму сторону большинства. Но для начала я предложил выйти за рамки двух кандидатур. Почему только Зюганов и только Ельцин? Давайте выдвинем кого-то из своих. Присутствующие, оказалось, своих не хотят. Самыми известными тогда национальными лидерами России были Николай Лысенко и Александр Баркашов. Лысенко они все дружно отвергли. Для Беляева он был бывший соперник — бывший лидер НРПР, побежденный, выпихнутый с места лидера ещё в 1994 году Беляевым. Лысенко сидел тогда в тюрьме (до этого он пробыл два года депутатом Госдумы, кстати, единственный из радикальных националистов, кто был депутатом). О Лысенко никто и слышать не хотел. Для Беляева — бывший соперник, для всех остальных не авторитет. «Давайте Баркашова?» — предложил я. «Этот тип наслал на меня киллеров, они угрожали моей жене…» — взорвался Иванов-Сухаревский. Дело в том, что на его квартиру было совершено нападение, и Иванов-Сухаревский считал, что организовал его Баркашов. «Нет, только не Баркаш, — закричал Беляев, — к тому же его организация разваливается… завтра увидите, три группы от имени РНЕ собираются участвовать». Беляев довольно закряхтел, и заколыхался в стуле. Как холодец.
Я не утрирую и не пишу сатирические заметки. Баркашова не любили как самого удачливого, как самого раскрученного, его организации доставалось все внимание СМИ. Сам Баркашов обладал высокомерием выскочки-пролетария, был хамоват и недружелюбен, что не прибавляло любви к нему. Но он был руководителем самой массовой на тот период организации националистов России. И по справедливости следовало бы выдвинуть его. Хотя я его тоже не любил, и Беляев был прав, с РНЕ у Баркашова начались проблемы и в Питере, и в других регионах. Но у Баркашова они начались, у других же националистических партий они существовали давно, и тот же Сухаревский знал, что в сравнении с организацией Баркашова его организация всего лишь секта.
«Ельцина! Только его! Чем хуёвей, тем отличней! Нужно поддержать эту образину Ельцина!» — внятно и с выражением вещал Дугин. К нему прислушивались, побаиваясь его эрудиции. Я еле уломал Дугина прийти в кабинет Саши-афганца, где мы совещались. «Эдуард, я пошёл в партию, не давая вам обещания, что должен буду общаться со всякими полудурками», — заявил Дугин, когда я явился в штаб со съезда и пригласил его на совещание. Я уломал его, и теперь он страдал, и потому так чётко артикулировал слова и говорил злым голосом, что уже выпил и хотел выпить ещё вместе с юношами и девушками нацболами: с худеньким мальчиком Леусом, с девочкой Машей, с учеником Карагодиным, этот приехал с нами из Москвы, они ждали его в комнате зала собраний. Там слонялись ещё десятка два-три нацболов, возбуждённые приездом вождей.
Я дал им увлечь себя. Дал увлечь себя дугинскому парадоксализму. А Беляев просто расчетливо хотел стать на сторону власти и заявить об этом. Баркашов ведь также на всех углах заявлял о том, что поддерживает Ельцина. Я дал увлечь себя и потому, что был возмущён предательской позицией Зюганова и компартии по отношению к себе и к националистам. Ведь часть их электората принадлежала нам. Ведь это за них голосовали национально настроенные избиратели, потому что нас не допускали до выборов. Ведь часть наших идей Зюганов подхватил и эксплуатирует, образовав Народно-патриотический союз. «Ельцина, Ельцина, только его. Нужно поддержать эту дубину Ельцина!» — выкрикнул Дугин и улизнул.
Вскоре все лидеры удалились, решив, что завтра мы вместе переломим течение съезда и сделаем так, что съезд проголосует за Ельцина, чтобы не голосовать за Зюганова. В кабинет Саши-афганца явились Дугин и Карагодин и 17-летняя девочка Маша Забродина. «Маша давно мечтала с вами познакомиться, Эдуард Вениаминович», — язвительно сказал Дугин, и они с Карагодиным удалились. Ночь я провёл с Машей и в Маше. Утром она отвела меня на съезд. Когда я зашёл в помещение для собраний, там высоко в клубах дыма над полом левитировали Александр Дугин, мальчик Леус и мальчик Карагодин. Они говорили о мистическом фашизме. «Саша, нам пора на съезд». — напомнил я. «Вы что, совсем собрались подчинить меня своей воле, Эдуард Вениаминович?» — сказал Дугин. Мне оставалось лишь поспешить на съезд.
Оказалось, что все они успели испугаться. И теперь не знали, что делать. Бахтияров сказал, что это безумие. «А Баркашов?» — заметил Беляев. «Баркашову прощают то, что не простят нам», — сказал кто-то. «Мы приняли вчера решение, — сказал я, — давайте следовать принятому решению. Нужно быть твёрдыми». — «Что скажет зал?» — спросил восточный мужчина. «Зал скажет то, что ему внушит Александр Кузьмич Сухаревский», — сказал я и тем выиграл на этот день поддержку Иванова-Сухаревского. «Это безумие, — воскликнул Бахтияров, — народ не поймёт». — «Давайте следовать принятому решению». — «О чём вы там шепчетесь? — спросил Безверхий, уже занявший своё председательское место. — Садитесь». Мы сели в президиум.
Начали мы с того, что я огласил решение о создании Координационного совета радикальных националистических партий, огласил несколько пунктов сближения — тот зонт, под которым мы согласились объединиться, и предложил присутствующим лидерам, желающим стать членами Координационного совета, подписать документ. Подписал даже Безверхий. В зале захлопали, закричали: «Давно бы так! Пора!» — «Правильно!» — «Объединение!»
Как и оповестил вчера вечером Беляев, на сцену взгромоздился вначале один мрачноватый парень, заявивший, что он представляет питерское региональное отделение РНЕ. С задних рядов десяток хмурых людей прервали его речь, объявив парня самозванцем и назвав себя истинными представителями РНЕ. «Почему вы считаете, что вы истинные, а другая группа — нет?» — по-деловому поинтересовался Безверхий. «Дайте нам слово!» — потребовали с задних рядов. Безверхий дал слово второй группе. Представитель РНЕ № 2, назвав пофамильно представителей группы РНЕ № 1, денонсировал всех, назвав их отколовшимися ренегатами и сослался, в доказательство своей подлинности, на письмо Баркашова и полез за письмом. «Нет, — остановил его Безверхий, — письма нам не надо, у нас не съезд РНЕ, мы лишь хотели знать, кто из вас будет представлять РНЕ на съезде».
Хера лысого сказал Гена. Ясно, что я был шокирован предательством «своих». И меня отшатнуло вправо. Раз ты предан левыми, ты, естественно, склоняешься вправо. Я пошел на правую конференцию под названием «Куда идет национализм?», так, кажется, где увидел массу правых: национал-демократа Севастьянова, главаря Народно-национальной партии Сухаревского, руководителя московской организации Национал-республиканской партии (забыл фамилию, толстый и высокий), в Питере партию возглавлял, уведя её от Лысенко, — подозрительный бывший мент Юрий Беляев. Я выступил на их конференции. (Хотя они неохотно признавали НБП националистами или не признавали вовсе.) Интересно отметить, что Корчинський, симпатичный мне бывший лидер УНА/УНСО, говорил мне, что украинский националистический бомонд никогда не признавал УНА/УНСО националистами. В своей речи я сказал, что надо бы нам объединиться и перестать бороться друг с другом, что следует бороться с Системой. После моей речи ко мне подошел Иванов-Сухаревский и сообщил, что согласен — пора объединяться.
Чуть позже все вышеперечисленные: я, Иванов-Сухаревский (красочная по-своему личность, кинорежиссёр, актёр, человек в белых перчатках и красном джемпере, демагог, антисемит и психопат), глава московской организации НРПР (тот же толстый и высокий, блин, как же его?), ещё один типчик с восточными чертами лица, руководитель неясной организации, все мы собрались у меня в кабинете в Бункере и образовали организацию под названием Координационный Совет Радикальных Националистических Партий (сокращенно КСРНП). Случилось это в начале 1996 года. Таким образом, я второй раз сделался руководителем политического блока, если считать Национал-большевистский фронт, созданный в мае 1993 года, — первым. (Я понимаю, что для «нормального» смертного, не для политического маньяка, каковым я являюсь, вся эта социальная возня с людьми очевидно представляется безумием.)
В феврале 1996 года состоялось и публичное, как бы это выразиться, «обмывание», что ли, нашего координационного совета — Юрий Беляев, толстяк-мент (он был ментом во всяком случае до 1993 года) созвал в Санкт-Петербурге съезд националистов. Какой-то по счёту. Вообще, было такое впечатление, что платили за съезд менты. На этот съезд мы все и отправились: Иванов-Сухаревский, человек с восточными чертами лица и даже Дугин. В первый день должен был состояться съезд Национал-республиканской партии, а во второй — съезд националистов России.
В первый день ничего интересного не произошло. Звучала музыка, носили знамёна. Изрядно поредевшие партийцы НРПР произносили речи. Зал был полон всяких людей. Я присутствовал на 1-м съезде НРПР в 1992 году. Там были известные члены российской нацтусовки: среди них Безверхий — тощий старикан с красным носом — лидер организации венедов. Ну были мы, грешные, — весь КСРНП во главе со вдохновенным байроновским блондином Ивановым-Сухаревским, его помощником Шаропаевым (уже знакомым читателю по ФНРД — бывшего коллективным членом НБФ за три года до этого). Был Олег Бахтияров, хороший мужик, психиатр и боевик, участник войны в Приднестровье и взятия мэрии в 93-м году, киевлянин, один из лидеров организации «Славянское Единство». Был Дугин, сидел чинно рядом со мной в первом отделении, но в перерыве (его шурин Сережа Меленьев стоял в фойе и продавал книги) Дугин исчез, и я нашёл его уже вечером в штабе НБП. Ещё часть зала состояла из того человеческого материала, который по аналогии с «дем. шизой» — можно было назвать «нац. шизой». А на старом журналистском жаргоне такую публику называют «чайниками». Это завсегдатаи, яростные тётки и дядьки, крикуны и кликуши, благим матом орущие с мест во всех эмоциональных моментах. В самом начале в зале сидела группа не то сонных, не то уже пьяных скинов, человек 30. В перерыве они выпили и бродили там в фойе меж лотков с правой литературой, время от времени возвращались в зал. Было большое количество старых, хромых и косых, с дефектами, и просто бедных людей. Я уже знал эту толпу. Их не следовало принимать за людей национальных убеждений, хотя некоторые из них были примитивными, фольклорного типа националистами. Не следовало их принимать и за электорат, ибо их было ничтожное количество, от 200 до 300 человек всего-то. Их не следовало покорять, — то есть аплодируют они или свистят, не имело значения. Их следовало воспринимать как не очень приятных людей, набившихся в зал съезда. Так я и делал.
Беляев предложил встретиться вечером, ближе к ночи, дабы обсудить, что будем делать завтра на съезде националистов России. Договорились встретиться у нас в штабе ближе к ночи. В штабе я застал уже нездоровую атмосферу. Партийцы, бывшие на съезде, уже все перекочевали в штаб и теперь бродили там с веселыми лицами людей, собравшихся на вечеринку. Я не стал портить им настроение. То был период кризиса, когда первый состав питерских нацболов деградировал (не все, разумеется), а сколько-нибудь выдающегося лидера не существовало. (К середине года я уговорил Диму Жвания — лидера «Рабочей борьбы» — стать лидером НБП в Питере, а в декабре его будет уже оспаривать юный Андрей Гребнев.) Беляев приехал, приехали ещё несколько лидеров партий, присутствовал Бахтияров, мы позвали Дугина. Тот нехотя явился. История следующего дня съезда сводилась к вот какой проблеме. Завтра на съезде должен был председательствовать Владимир Безверхий, глава общества венедов-язычников. Он считался патриархом правого движения в России, Беляев относился к нему как к учителю, о чём он не преминул объявить ещё в первый день на съезде НРПР. Но проблема состояла в том, что съезд националистов России должен был выдвинуть кандидата в президенты от националистов. И вот Безверхий по заданию КПРФ должен был сманипулировать нашим съездом так, чтобы мы объявили кандидатом красного Зюганова. А Беляев хотел Ельцина. Почему Ельцина? Была такая национальная вера, что пусть уж будет хуже некуда с Президентом Ельциным, чем народ надолго успокоится с Президентом Зюгановым. Уже выпивший и, как всегда, парадоксальный Дугин также высказался за Ельцина… Бахтияров сказал, что мы безумны, если говорим такое, что народ нас не поймёт. И Бахтияров оказался прав. Я? Я выслушал их всех и решил, что приму сторону большинства. Но для начала я предложил выйти за рамки двух кандидатур. Почему только Зюганов и только Ельцин? Давайте выдвинем кого-то из своих. Присутствующие, оказалось, своих не хотят. Самыми известными тогда национальными лидерами России были Николай Лысенко и Александр Баркашов. Лысенко они все дружно отвергли. Для Беляева он был бывший соперник — бывший лидер НРПР, побежденный, выпихнутый с места лидера ещё в 1994 году Беляевым. Лысенко сидел тогда в тюрьме (до этого он пробыл два года депутатом Госдумы, кстати, единственный из радикальных националистов, кто был депутатом). О Лысенко никто и слышать не хотел. Для Беляева — бывший соперник, для всех остальных не авторитет. «Давайте Баркашова?» — предложил я. «Этот тип наслал на меня киллеров, они угрожали моей жене…» — взорвался Иванов-Сухаревский. Дело в том, что на его квартиру было совершено нападение, и Иванов-Сухаревский считал, что организовал его Баркашов. «Нет, только не Баркаш, — закричал Беляев, — к тому же его организация разваливается… завтра увидите, три группы от имени РНЕ собираются участвовать». Беляев довольно закряхтел, и заколыхался в стуле. Как холодец.
Я не утрирую и не пишу сатирические заметки. Баркашова не любили как самого удачливого, как самого раскрученного, его организации доставалось все внимание СМИ. Сам Баркашов обладал высокомерием выскочки-пролетария, был хамоват и недружелюбен, что не прибавляло любви к нему. Но он был руководителем самой массовой на тот период организации националистов России. И по справедливости следовало бы выдвинуть его. Хотя я его тоже не любил, и Беляев был прав, с РНЕ у Баркашова начались проблемы и в Питере, и в других регионах. Но у Баркашова они начались, у других же националистических партий они существовали давно, и тот же Сухаревский знал, что в сравнении с организацией Баркашова его организация всего лишь секта.
«Ельцина! Только его! Чем хуёвей, тем отличней! Нужно поддержать эту образину Ельцина!» — внятно и с выражением вещал Дугин. К нему прислушивались, побаиваясь его эрудиции. Я еле уломал Дугина прийти в кабинет Саши-афганца, где мы совещались. «Эдуард, я пошёл в партию, не давая вам обещания, что должен буду общаться со всякими полудурками», — заявил Дугин, когда я явился в штаб со съезда и пригласил его на совещание. Я уломал его, и теперь он страдал, и потому так чётко артикулировал слова и говорил злым голосом, что уже выпил и хотел выпить ещё вместе с юношами и девушками нацболами: с худеньким мальчиком Леусом, с девочкой Машей, с учеником Карагодиным, этот приехал с нами из Москвы, они ждали его в комнате зала собраний. Там слонялись ещё десятка два-три нацболов, возбуждённые приездом вождей.
Я дал им увлечь себя. Дал увлечь себя дугинскому парадоксализму. А Беляев просто расчетливо хотел стать на сторону власти и заявить об этом. Баркашов ведь также на всех углах заявлял о том, что поддерживает Ельцина. Я дал увлечь себя и потому, что был возмущён предательской позицией Зюганова и компартии по отношению к себе и к националистам. Ведь часть их электората принадлежала нам. Ведь это за них голосовали национально настроенные избиратели, потому что нас не допускали до выборов. Ведь часть наших идей Зюганов подхватил и эксплуатирует, образовав Народно-патриотический союз. «Ельцина, Ельцина, только его. Нужно поддержать эту дубину Ельцина!» — выкрикнул Дугин и улизнул.
Вскоре все лидеры удалились, решив, что завтра мы вместе переломим течение съезда и сделаем так, что съезд проголосует за Ельцина, чтобы не голосовать за Зюганова. В кабинет Саши-афганца явились Дугин и Карагодин и 17-летняя девочка Маша Забродина. «Маша давно мечтала с вами познакомиться, Эдуард Вениаминович», — язвительно сказал Дугин, и они с Карагодиным удалились. Ночь я провёл с Машей и в Маше. Утром она отвела меня на съезд. Когда я зашёл в помещение для собраний, там высоко в клубах дыма над полом левитировали Александр Дугин, мальчик Леус и мальчик Карагодин. Они говорили о мистическом фашизме. «Саша, нам пора на съезд». — напомнил я. «Вы что, совсем собрались подчинить меня своей воле, Эдуард Вениаминович?» — сказал Дугин. Мне оставалось лишь поспешить на съезд.
Оказалось, что все они успели испугаться. И теперь не знали, что делать. Бахтияров сказал, что это безумие. «А Баркашов?» — заметил Беляев. «Баркашову прощают то, что не простят нам», — сказал кто-то. «Мы приняли вчера решение, — сказал я, — давайте следовать принятому решению. Нужно быть твёрдыми». — «Что скажет зал?» — спросил восточный мужчина. «Зал скажет то, что ему внушит Александр Кузьмич Сухаревский», — сказал я и тем выиграл на этот день поддержку Иванова-Сухаревского. «Это безумие, — воскликнул Бахтияров, — народ не поймёт». — «Давайте следовать принятому решению». — «О чём вы там шепчетесь? — спросил Безверхий, уже занявший своё председательское место. — Садитесь». Мы сели в президиум.
Начали мы с того, что я огласил решение о создании Координационного совета радикальных националистических партий, огласил несколько пунктов сближения — тот зонт, под которым мы согласились объединиться, и предложил присутствующим лидерам, желающим стать членами Координационного совета, подписать документ. Подписал даже Безверхий. В зале захлопали, закричали: «Давно бы так! Пора!» — «Правильно!» — «Объединение!»
Как и оповестил вчера вечером Беляев, на сцену взгромоздился вначале один мрачноватый парень, заявивший, что он представляет питерское региональное отделение РНЕ. С задних рядов десяток хмурых людей прервали его речь, объявив парня самозванцем и назвав себя истинными представителями РНЕ. «Почему вы считаете, что вы истинные, а другая группа — нет?» — по-деловому поинтересовался Безверхий. «Дайте нам слово!» — потребовали с задних рядов. Безверхий дал слово второй группе. Представитель РНЕ № 2, назвав пофамильно представителей группы РНЕ № 1, денонсировал всех, назвав их отколовшимися ренегатами и сослался, в доказательство своей подлинности, на письмо Баркашова и полез за письмом. «Нет, — остановил его Безверхий, — письма нам не надо, у нас не съезд РНЕ, мы лишь хотели знать, кто из вас будет представлять РНЕ на съезде».