Страница:
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
- 6
- 7
- 8
- Следующая »
- Последняя >>
Роберт Ладлэм
Парижский вариант
Благодарность
В будущем нас ждет множество научных достижений, и молекулярный, или ДНК – , компьютер, несомненно, одно из самых интересных и многообещающих. Мы благодарим доктора Кейтлин Фольц, поделившуюся с нами последними достижениями в этой области, за ее бескорыстную помощь. Доктор Фольц является адъюнкт-профессором отделения молекулярной биологии, цитологии и эмбриологии Университета штата Калифорния (Санта-Барбара), а также сотрудником Института биологии моря. Недавно Национальный фонд научных исследований назвал ее почетным членом своего совета.
Роберт Ладлэм, Гейл Линдс
Роберт Ладлэм, Гейл Линдс
Пролог
Париж, Франция
Воскресенье, 4 мая
Над тесными проулками и широкими бульварами французской столицы веяли первые теплые ветры весны, и уставшие от холодов парижане высыпали на улицы. Невзирая на поздний уже час, они теснились на тротуарах, прогуливаясь рука об руку, заполняли места за столиками уличных кафе. Всюду слышалась болтовня, всюду сияли улыбки, и даже туристы прекратили свое извечное нытье – в конце концов, именно такой, чарующий Париж обещали им путеводители.
И те из парижан, кто праздновал наступление весны с бокалом vin ordinaire на шумной рю де Вожирар, не обратили никакого внимания на черный микроавтобус «Рено», что проехал мимо них и свернул на бульвар Пастера. Машина же, поблескивая затемненными стеклами, объехала весь квартал – по улице Доктора Ру, а оттуда – на тихую рю де Волонтер, где ее могла заметить разве что целующаяся в подворотне юная парочка.
Черная машина остановилась напротив Пастеровского института, заглушила двигатель и погасила фары. И, покуда слепые от счастья любовники не скрылись в подъезде, не происходило ничего.
А затем задние двери автобуса распахнулись, и оттуда вынырнули четверо в черном, чьи лица были скрыты лыжными шапочками. Сжимая в руках «узи», они, невидимые, скользнули в ночь. Соткавшаяся из тени массивного институтского корпуса фигура впустила их в приоткрытые двери. Улица за спинами пришельцев оставалась тихой и пустынной.
На рю де Вожирар хрипло и сочно запел саксофон. Ночной ветерок заносил обрывки музыки, смех, ароматы цветов в распахнутые окна многочисленных корпусов знаменитого Пастеровского института. В его лабораториях трудилось более двух с половиной тысяч ученых, лаборантов, администраторов и студентов, и немалая часть их позволяла себе работать ночами.
Незваные гости не ожидали такого столпотворения. Тревожно озираясь и прислушиваясь, они крались в тени деревьев и зданий, избегая открытых дорожек и поминутно примечая, не появится ли чья-нибудь тень в окне. Шаги их заглушал веселый гам с рю де Вожирар.
Впрочем, даже этот шум не мог помешать доктору Эмилю Шамбору, в одиночестве корпевшему в своей лаборатории. Собственно, кроме него, на всем втором этаже корпуса не было ни единой живой души.
Доктору Шамбору, как одному из ведущих специалистов Пастеровского института, полагалась лаборатория не просто большая, но оснащенная уникальным оборудованием, включавшим автоматизированный геноанализатор и туннельный сканирующий микроскоп, способный манипулировать отдельными атомами. Однако в тот вечер для ученого куда дороже были плоды его собственных трудов – стопка папок, подпиравшая его левый локоть, и блокнот на пружинке, куда доктор Шамбор имел обыкновение тщательно заносить результаты работ. Сейчас блокнот был открыт на последней заполненной странице.
Пальцы ученого нетерпеливо затрепетали над клавишами. Клавиатура была подсоединена к некоему устройству, на первый взгляд имевшему больше общего с осьминогом, нежели с «Ай-Би-Эм» или «Компаком». Мозгом ему служила помещенная в термостат стеклянная кювета. Сквозь ее прозрачные стенки виднелись серебристо-голубые капсулы, погруженные, словно гипертрофированная икра, в пенистую желеобразную среду. Капсулы соединялись друг с другом с помощью сверхтонких трубочек. В стеклянную крышку кюветы была врезана эмалированная пластина, объединяющая гроздья капсул. Венчала всю конструкцию машинка размером с «и-Мак», снабженная сложным пультом управления, на котором нервозно перемигивались индикаторы. От нее тянулись трубочки к кювете и кабели – к клавиатуре, монитору, принтеру и прочей периферии.
Вводя команды одну за одной, доктор Шамбор поглядывал то на монитор, то на прибор поверх кюветы, поминутно проверяя температуру в капсулах с гелем и занося что-то в блокнот. Внезапно он оторвался от работы, задумчиво оглядел загадочную установку и, резко кивнув каким-то своим мыслям, набрал целый абзац совершенно невразумительной мешанины из букв, цифр и знаков препинания, после чего завел таймер.
Ему пришлось нервно барабанить пальцами по столу и постукивать каблуком об пол ровно двенадцать секунд, по истечении которых оживший принтер выплюнул лист бумаги. Сдерживая возбуждение, доктор Шамбор остановил хронометр, сделал пометку в блокноте и только тогда позволил себе схватить вожделенный листок.
– Mais oui [1], – вчитавшись, прошептал он с улыбкой.
Переведя дух, ученый набрал серию коротких команд – отзывы появлялись на экране так быстро, что пальцы не успевали нажимать на клавиши. Эмиль Шамбор бормотал что-то неразборчивое, потом, напрягшись, склонился к дисплею и прошептал по-французски: "…еще раз… еще… раз… есть!»
Торжествующе расхохотавшись, он обернулся к большим настенным часам – те показывали 21:55, записал время в блокнот и поднялся на ноги. Бледное лицо его сияло.
Запихав и папки, и блокнот в потрепанный кейс, он снял пальто с древней, помнящей еще Наполеона III, вешалки у дверей. Уже надев шляпу, ученый вновь глянул на часы и, будто вспомнив что-то, вернулся к установке. Не присев, он ввел еще одну серию команд, посозерцал с минуту экран и решительно обесточил установку. Торопливо выскочив в коридор, он огляделся – все было темно и пустынно, и на миг недобрые предчувствия овладели доктором Эмилем Шамбором.
Но ученый тут же отбросил их. «Non», – укорил он себя. Пришел сладостный миг его великого триумфа!
Все еще широко улыбаясь, он шагнул в переполненный мраком зал. Двери за собою затворить он уже не успел – четыре фигуры в черном окружили его.
Тридцать минут спустя вожак непрошеных гостей, жилистый человек в черном, наблюдал, как трое его пособников загружают последние ящики в черный микроавтобус, стоящий у тротуара на рю де Волонтер. Когда двери багажного отделения захлопнулись, он в последний раз оглядел улицу и вскочил на свое место – рядом с водителем, тут же давшим по газам. «Рено» выехал на рю де Вожирар и растворился в плотном потоке машин. Легкомысленное веселье на улицах, в кафе и табачных лавочках продолжалось. Текло, как Сена, столовое вино, заглушали друг друга уличные музыканты.
А несколько минут спустя здание на территории Пастеровского института, где размещалась лаборатория доктора Шамбора, взорвалось. Пламя разом хлестнуло изо всех окон, взмыло видимым за много миль жарким ало-золотым столбом в черное ночное небо. Дрогнула земля. Потом с неба посыпались кирпичная крошка, осколки стекла, горящие ошметки и пепел. И только тогда замершие в недоумении толпы на прилегающих улицах с воплями ужаса бросились прочь.
И те из парижан, кто праздновал наступление весны с бокалом vin ordinaire на шумной рю де Вожирар, не обратили никакого внимания на черный микроавтобус «Рено», что проехал мимо них и свернул на бульвар Пастера. Машина же, поблескивая затемненными стеклами, объехала весь квартал – по улице Доктора Ру, а оттуда – на тихую рю де Волонтер, где ее могла заметить разве что целующаяся в подворотне юная парочка.
Черная машина остановилась напротив Пастеровского института, заглушила двигатель и погасила фары. И, покуда слепые от счастья любовники не скрылись в подъезде, не происходило ничего.
А затем задние двери автобуса распахнулись, и оттуда вынырнули четверо в черном, чьи лица были скрыты лыжными шапочками. Сжимая в руках «узи», они, невидимые, скользнули в ночь. Соткавшаяся из тени массивного институтского корпуса фигура впустила их в приоткрытые двери. Улица за спинами пришельцев оставалась тихой и пустынной.
На рю де Вожирар хрипло и сочно запел саксофон. Ночной ветерок заносил обрывки музыки, смех, ароматы цветов в распахнутые окна многочисленных корпусов знаменитого Пастеровского института. В его лабораториях трудилось более двух с половиной тысяч ученых, лаборантов, администраторов и студентов, и немалая часть их позволяла себе работать ночами.
Незваные гости не ожидали такого столпотворения. Тревожно озираясь и прислушиваясь, они крались в тени деревьев и зданий, избегая открытых дорожек и поминутно примечая, не появится ли чья-нибудь тень в окне. Шаги их заглушал веселый гам с рю де Вожирар.
Впрочем, даже этот шум не мог помешать доктору Эмилю Шамбору, в одиночестве корпевшему в своей лаборатории. Собственно, кроме него, на всем втором этаже корпуса не было ни единой живой души.
Доктору Шамбору, как одному из ведущих специалистов Пастеровского института, полагалась лаборатория не просто большая, но оснащенная уникальным оборудованием, включавшим автоматизированный геноанализатор и туннельный сканирующий микроскоп, способный манипулировать отдельными атомами. Однако в тот вечер для ученого куда дороже были плоды его собственных трудов – стопка папок, подпиравшая его левый локоть, и блокнот на пружинке, куда доктор Шамбор имел обыкновение тщательно заносить результаты работ. Сейчас блокнот был открыт на последней заполненной странице.
Пальцы ученого нетерпеливо затрепетали над клавишами. Клавиатура была подсоединена к некоему устройству, на первый взгляд имевшему больше общего с осьминогом, нежели с «Ай-Би-Эм» или «Компаком». Мозгом ему служила помещенная в термостат стеклянная кювета. Сквозь ее прозрачные стенки виднелись серебристо-голубые капсулы, погруженные, словно гипертрофированная икра, в пенистую желеобразную среду. Капсулы соединялись друг с другом с помощью сверхтонких трубочек. В стеклянную крышку кюветы была врезана эмалированная пластина, объединяющая гроздья капсул. Венчала всю конструкцию машинка размером с «и-Мак», снабженная сложным пультом управления, на котором нервозно перемигивались индикаторы. От нее тянулись трубочки к кювете и кабели – к клавиатуре, монитору, принтеру и прочей периферии.
Вводя команды одну за одной, доктор Шамбор поглядывал то на монитор, то на прибор поверх кюветы, поминутно проверяя температуру в капсулах с гелем и занося что-то в блокнот. Внезапно он оторвался от работы, задумчиво оглядел загадочную установку и, резко кивнув каким-то своим мыслям, набрал целый абзац совершенно невразумительной мешанины из букв, цифр и знаков препинания, после чего завел таймер.
Ему пришлось нервно барабанить пальцами по столу и постукивать каблуком об пол ровно двенадцать секунд, по истечении которых оживший принтер выплюнул лист бумаги. Сдерживая возбуждение, доктор Шамбор остановил хронометр, сделал пометку в блокноте и только тогда позволил себе схватить вожделенный листок.
– Mais oui [1], – вчитавшись, прошептал он с улыбкой.
Переведя дух, ученый набрал серию коротких команд – отзывы появлялись на экране так быстро, что пальцы не успевали нажимать на клавиши. Эмиль Шамбор бормотал что-то неразборчивое, потом, напрягшись, склонился к дисплею и прошептал по-французски: "…еще раз… еще… раз… есть!»
Торжествующе расхохотавшись, он обернулся к большим настенным часам – те показывали 21:55, записал время в блокнот и поднялся на ноги. Бледное лицо его сияло.
Запихав и папки, и блокнот в потрепанный кейс, он снял пальто с древней, помнящей еще Наполеона III, вешалки у дверей. Уже надев шляпу, ученый вновь глянул на часы и, будто вспомнив что-то, вернулся к установке. Не присев, он ввел еще одну серию команд, посозерцал с минуту экран и решительно обесточил установку. Торопливо выскочив в коридор, он огляделся – все было темно и пустынно, и на миг недобрые предчувствия овладели доктором Эмилем Шамбором.
Но ученый тут же отбросил их. «Non», – укорил он себя. Пришел сладостный миг его великого триумфа!
Все еще широко улыбаясь, он шагнул в переполненный мраком зал. Двери за собою затворить он уже не успел – четыре фигуры в черном окружили его.
Тридцать минут спустя вожак непрошеных гостей, жилистый человек в черном, наблюдал, как трое его пособников загружают последние ящики в черный микроавтобус, стоящий у тротуара на рю де Волонтер. Когда двери багажного отделения захлопнулись, он в последний раз оглядел улицу и вскочил на свое место – рядом с водителем, тут же давшим по газам. «Рено» выехал на рю де Вожирар и растворился в плотном потоке машин. Легкомысленное веселье на улицах, в кафе и табачных лавочках продолжалось. Текло, как Сена, столовое вино, заглушали друг друга уличные музыканты.
А несколько минут спустя здание на территории Пастеровского института, где размещалась лаборатория доктора Шамбора, взорвалось. Пламя разом хлестнуло изо всех окон, взмыло видимым за много миль жарким ало-золотым столбом в черное ночное небо. Дрогнула земля. Потом с неба посыпались кирпичная крошка, осколки стекла, горящие ошметки и пепел. И только тогда замершие в недоумении толпы на прилегающих улицах с воплями ужаса бросились прочь.
Часть 1
Глава 1
Остров Диего-Гарсия, Индийский океан
В шесть часов пятьдесят четыре минуты утра старший вахтенный офицер в авиадиспетчерской на ключевой базе армии, ВВС и ВМФ США, лениво моргая, пялился в окно. Утреннее солнце просвечивало насквозь теплые голубые воды Изумрудного залива – лагуны, врезавшейся в сердце С-образного атолла. Офицер мечтал, чтобы вахта закончилась поскорее.
Пока смена длится, зевать нельзя – база поддержки ВМФ США, разместившаяся на этом стратегически и тактически идеально расположенном островке, отслеживала все воздушные и морские рейсы в регионе. Но платой за бдительность служил сам остров, почти не тронутый людьми тропический рай, где неторопливые ритмы рутины душили любые амбиции в зародыше.
Офицер как раз подумывал совершить дальний заплыв по лагуне ровно через три минуты после конца вахты, когда в 06:55 утра диспетчерская разом потеряла связь со всем воздушным флотом базы – «В-1В», «В-52», «Аваксами», «Р-3 Орион» и самолетами-шпионами «U-2», – находившимся в воздухе на заданиях различной степени важности и секретности, в том числе противолодочном патрулировании и в разведвылетах.
Тут уже было не до плавания. Дежурный, разбрасывая приказы направо и налево, спихнул со стула кого-то из инженеров и лично запустил диагностику. Диспетчеры сражались с индикаторами, клавиатурами и экранами в тщетных попытках восстановить связь.
Все без толку. В 06:58 дежурный, с трудом подавляя панику, сообщил о происходящем командующему базой.
В 06:59 командующий позвонил в Пентагон.
А в 07:00 ровно, с точностью до секунды, через пять минут после обрыва, связь восстановилась – так же внезапно и необъяснимо, как пропала.
Пока смена длится, зевать нельзя – база поддержки ВМФ США, разместившаяся на этом стратегически и тактически идеально расположенном островке, отслеживала все воздушные и морские рейсы в регионе. Но платой за бдительность служил сам остров, почти не тронутый людьми тропический рай, где неторопливые ритмы рутины душили любые амбиции в зародыше.
Офицер как раз подумывал совершить дальний заплыв по лагуне ровно через три минуты после конца вахты, когда в 06:55 утра диспетчерская разом потеряла связь со всем воздушным флотом базы – «В-1В», «В-52», «Аваксами», «Р-3 Орион» и самолетами-шпионами «U-2», – находившимся в воздухе на заданиях различной степени важности и секретности, в том числе противолодочном патрулировании и в разведвылетах.
Тут уже было не до плавания. Дежурный, разбрасывая приказы направо и налево, спихнул со стула кого-то из инженеров и лично запустил диагностику. Диспетчеры сражались с индикаторами, клавиатурами и экранами в тщетных попытках восстановить связь.
Все без толку. В 06:58 дежурный, с трудом подавляя панику, сообщил о происходящем командующему базой.
В 06:59 командующий позвонил в Пентагон.
А в 07:00 ровно, с точностью до секунды, через пять минут после обрыва, связь восстановилась – так же внезапно и необъяснимо, как пропала.
Форт-Коллинз, Колорадо
Понедельник, 5 мая
Над просторами прерии поднималось солнце, озаряя студенческий городок Университета штата Колорадо. Впрочем, доктор медицинских наук Джонатан – или попросту Джон – Смит его не видел. Он сидел в современнейшей лаборатории в совершенно неприметном здании на территории университета и глядел исключительно в бинокулярный микроскоп. Пальцы его осторожно подвели к предметному стеклу тончайшую микропипетку. Незримо-крошечная капля упала на диск размером чуть больше булавочной головки. Под мощным микроскопом диск очень походил, как ни странно это могло показаться, на печатную плату.
Смит поработал верньерами, подводя предметное стекло в фокус.
– Хорошо-о… – пробормотал он и улыбнулся. – Значит, не все безнадежно.
Джон Смит был не только специалистом по вирусологии и молекулярной биологии, но и офицером – строго говоря, подполковником – медицинской службы, и среди могучих сосен в предгорьях Колорадо он оказался временно. Военно-медицинский исследовательский институт США по инфекционным заболеваниям (ВМИИЗ США), где работал Джон, неофициально «одолжил» его Центру по контролю за инфекционными заболеваниями (ЦКИЗ) якобы для проведения исследовательских работ по эволюции вирусов.
Правда, к хрупким структурам, которые Джон наблюдал через окуляры тем утром, вирусы никакого отношения не имели. ВМИИЗ США представлял собой ведущий центр оборонно-медицинских исследований, а ЦКИЗ – его избалованного сугубо штатского двойника, и обычно две эти конторы соперничали как могли. Но только не здесь и не в этом. Потому что работы, которые велись в этой лаборатории, имели к медицине весьма отдаленное отношение.
Джон Смит входил в совместную команду исследователей ЦКИЗ и ВМИИЗ, принимавшую участие в необъявленной всемирной гонке – кто первым построит молекулярный, он же ДНК – , компьютер, срастив тем самым биологию с информатикой. Идея эта возбуждала научное любопытство Смита и требовала от него полной профессиональной отдачи. В столь ранний час его привела в лабораторию надежда получить результат в очередном опыте по синтезу молекулярных сетей. Пока что ни ему, ни его коллегам не удалось получить органические полимеры с нужными свойствами.
Если опыт удастся, это будет означать, что новосинтезированные цепи ДНК способны к многократной переконфигурации, а команда ученых сделала еще один шаг на пути к тому, чтобы отправить монокристаллический кремний, основу современных компьютерных микросхем, на свалку истории. Оно и к лучшему – современные технологии уже подошли к физическому пределу плотности кремниевых микросхем, в то время как молекулярные компьютеры обещали стать следующим шагом. Вот только сделать его оказалось непросто. Но когда ДНК-компьютеры заработают, они окажутся много мощнее, чем может даже вообразить средний обыватель.
Вот тут встрепенулась армия. И к исследованиям подключился ВМИИЗ США.
Едва заслышав о том, что в глубокой тайне организуется совместная команда исследователей из ЦКИЗ и ВМИИЗ США, Смит, которого данная тема и без того завораживала, пробился в эту команду, чтобы принять участие в технологической гонке, за победителем которой оставалось будущее.
– Привет, Джон! – В лабораторию въехала инвалидная коляска цитолога Ларри Шуленберга, еще одного члена команды. – Слышал, что случилось в Пастеровском?
Джон поднял голову. Для своих пятидесяти с лишком бритоголовый, загорелый Шуленберг был необыкновенно энергичен и мог похвастаться серьгой с бриллиантом в одном ухе и широченными плечами – накачанными за долгие годы хождения на костылях.
– Я не слышал даже, как ты открыл дверь. – Смит осекся, заметив, как непривычно мрачен Ларри. – В Пастеровском? – переспросил он. – А что? Что-то серьезное?
Лаборатории Пастеровского института, наравне с ЦКИЗ и ВМИИЗ США, были одними из лучших в мире.
– Взрыв, – мрачно ответил Ларри. – Мощный. Есть жертвы.
Он выдернул листок из груды распечаток, которую придерживал на коленях.
Джон едва не вырвал заметку у него из рук.
– Господи боже! Как? Несчастный случай?
– Французская полиция другого мнения. Возможно, и бомба. Уже проверяют уволенных работников. – Ларри развернул кресло. – Я решил, тебе будет любопытно, – бросил он через плечо. – Мне сообщил «мылом» Джим Трейн из Портон-Даун, так что я скачал всю статью. Посмотрю, кто уже на месте. Всем будет интересно.
– Спасибо.
Смит прочел заметку прежде, чем дверь успела затвориться. Потом, подавляя сосущее ощущение под ложечкой, перечитал…
Марти?!
Джон машинально смял распечатку. Перед глазами всплывало лицо старого друга – кривая улыбка, пронзительные зеленые глаза, готовые то засверкать, то вдруг оловянно погаснуть, когда мысли их владельца уносились без предупреждения в горние сферы. Невысокий толстячок с неуклюжей походкой, будто бы не до конца научившийся передвигать ноги, – Мартин Зеллербах страдал синдромом Аспергера [2], редким психическим расстройством, близким к аутизму. Симптомы его болезни включали, наряду с высоким уровнем интеллекта, невроз навязчивых состояний, полнейшую неспособность жить в обществе других людей и сосредоточение всех способностей в одной области. Для Марти это были математика и электроника. Проще говоря, он был компьютерным гением. Горло Смита стиснул ужас. «Черепно-мозговая травма». Насколько тяжело пострадал Марти? Об этом в статье не говорилось. Джон вытащил мобильник, снабженный шифровальным блоком, и набрал хорошо известный ему вашингтонский номер.
Они с Марти вместе выросли в Айове. Джон защищал товарища от насмешек одноклассников и даже некоторых учителей, неспособных поверить, что парень, настолько умный, не может освоить элементарные правила вежливости. Потом у Марти определили наконец синдром Аспергера и назначили лечение, позволившее толстяку не растекаться мыслью по древу. Впрочем, Зеллербах ненавидел таблетки, а потому, как только смог, организовал свою жизнь так, чтоб обходиться без них вовсе. Он годами не покидал собственного уютного домика в Вашингтоне. Там, среди компьютеров последних моделей и программ, которые Марти разрабатывал, его гений мог парить невозбранно и свободно. Бизнесмены и ученые со всего мира обращались к Мартину Зеллербаху за консультацией, но никогда – лично, а только при помощи компьютера.
Так что же необщительный чародей двоичного кода делал в Париже?
В последний раз Марти согласился выйти из дома полтора года назад, и то лишь под градом пуль, в преддверии катастрофы, вызванной вирусом Аида и погубившей невесту Джона – Софию Расселл.
В трубке раздались гудки – где-то в далеком Вашингтоне зазвонил телефон. И в ту же секунду за дверями лаборатории запиликал чей-то мобильник. У Джона возникло странное ощущение…
– Привет, – окликнул его Натаниэль Фредерик (для друзей просто Фред) Клейн.
Смит резко обернулся.
– Заходи, Фред.
Глава сверхсекретной разведывательной и контрразведывательной организации «Прикрытие-1» переступил через порог неслышно, точно призрак. Телефон его продолжал трезвонить.
– Мне следовало догадаться, что ты позвонишь, – бросил он, выключая мобильник.
– Из-за Марти? Да. Только что прочитал о трагедии в Пастеровском. А что знаешь об этом ты и каким ветром тебя сюда занесло?
Клейн ответил не сразу. Пройдя вдоль уставленных сверкающими пробирками и разнообразным оборудованием лабораторных столов, за которыми вскоре займут свои места остальные члены совместной команды, он пристроился боком на мраморной столешнице напротив Джона и мрачно скрестил руки на груди. Его костюму это не повредило – тот был, как всегда, уже измят. Темно-коричневая ткань оттеняла бледность кожи, подолгу не видевшей солнца. Фред Клейн был кабинетным работником. Залысины, высокий лоб и очки в проволочной оправе делали его похожим не то на книгоиздателя, не то на фальшивомонетчика.
– Твой приятель жив, – проронил он не без сочувствия, оглядев Джона с головы до пят. – Но он в коме. Не стану тебе лгать, подполковник, – врачи за него… тревожатся.
Известие о ранении Марти невольно напомнило Джону пережитую после гибели Софии боль. Но Софии больше нет… и то, что случилось с Марти, сейчас важнее.
– Какого черта он вообще делал в Пастеровском?
Клейн вытащил из кармана трубку и кисет.
– Нас это тоже очень интересует.
Джон открыл было рот, но осекся. Организация «Прикрытие-1» трудилась во мраке, незримая для всех, кроме высших кругов администрации, и неподконтрольная конгрессу. Она не входила в официальную командную цепочку военной разведки. Ее загадочный шеф появлялся, только когда случалась или грозила случиться катастрофа. «Прикрытие-1» не имело ни формальной организации, ни бюрократического аппарата, ни штаба, ни штатных работников. Оно состояло, если так можно выразиться, из профессионалов в самых разных областях. Все они имели опыт нелегальной деятельности, большинство – военные, и каждый – «перекатиполе», без семьи, без родных, без обязательств, временных или постоянных.
Таким элитным оперативником был и Джон Смит – когда его об этом просили.
– Ты здесь не из-за Марти, – убежденно проговорил Джон. – Из-за Пастеровского. Что-то случилось. Рассказывай.
– Пошли прогуляемся. – Клейн поднял очки на лоб и принялся набивать трубку.
– Здесь курить нельзя, – предупредил его Смит. – Пылевые частицы загрязняют образцы ДНК.
Клейн вздохнул:
– Еще одна причина убраться отсюда.
Фред Клейн – а в его лице «Прикрытие-1» – не доверял никому, ничему и ни в чем. Даже лаборатория, официально не существующая вовсе, могла быть усажена «жучками». Поэтому Клейн и хотел ее покинуть.
Смит последовал за главой разведки к двери и запер ее за собой. Они спустились по лестнице, прошли мимо темных лабораторий и кабинетов. Лишь кое-где горел свет, и в здании было тихо – только одышливо гудела вентиляция.
На улице рассветное солнце заливало косыми лучами декоративные ели, разделяя каждое дерево на половинки – восточную, зеленую, и западную, поглощенную смоляно-черными тенями. Далеко на западе, сверкая снежными пиками, громоздились Скалистые горы. В долинах по их склонам еще лежали лиловые ночные тени. В воздухе висел аромат хвои.
Отойдя от здания лаборатории на дюжину шагов, Клейн остановился, чтобы разжечь трубку. Он то раскуривал ее, то пытался утрамбовать табак, покуда не погрузился с головой в облако дыма – пришлось разгонять руками.
– Пошли, – бросил Клейн наконец, направившись в сторону дороги. – Расскажи, как продвигается твоя работа? Далеко вам еще до создания молекулярного компьютера?
– Увы. Работа продвигается, но уж больно медленно. Слишком сложно.
Все правительства мира мечтали первыми наложить руку на работающий ДНК-компьютер. Для начала – потому, что тот был способен за несколько секунд взломать любой код или шифр. Устрашающая перспектива, особенно для департамента обороны. Все ракетные шахты Америки, секретные системы АНБ [3], спутники-шпионы НОР [4], оперативные системы связи ВМФ, все планы Пентагона – все, что основано на электронике, падет к ногам первого же молекулярного компьютера, потому что даже мощнейший в мире суперкомпьютер на кремниевых микросхемах не сможет сравниться с ним.
– И как скоро мы увидим действующий образец? – поинтересовался Клейн.
– Через пару лет, – уверенно отозвался Смит, – не раньше.
– И кто подошел к черте ближе всего?
– К созданию рабочей модели? Покуда – никто.
Клейн затянулся и заново утрамбовал тлеющий табак.
– Если бы я заявил, что такой образец создан – по-твоему, кем?
Прототипы молекулярных схем работали с каждым годом все устойчивее, но создать настоящий, действующий ДНК-компьютер? На это нужно, что бы ни говорил Клейн, лет пять, если только… Такеда? Шамбор?
И тут Смита осенило. Если Клейн примчался по его душу, разгадка – институт Пастера.
– Эмиль Шамбор… Ты хочешь сказать, что Шамбор обогнал нас всех не на один год? Даже Такеду из Токийского?
– Шамбор, предположительно, погиб при взрыве. – Клейн озабоченно попыхал трубкой. – От его лаборатории ничего не осталось. Только кирпичная крошка, обгорелые щепки и битое стекло. Его искали дома, искали у дочери – всюду. Машина осталась на институтской стоянке. Самого Шамбора – нет. И ходят слухи.
– Слухи ходят всегда.
– Но не всегда – среди высших чинов французской армии, коллег Шамбора и его начальства.
– Если бы Шамбор подошел к цели настолько близко, слухами бы дело не ограничилось. Кто-то знал.
– Необязательно. Военные регулярно связывались с ним, но Шамбор неизменно утверждал, что продвинулся в своих исследованиях не дальше остальных. Что же до Пастеровского института, то ученый с таким опытом и положением, как Шамбор, не обязан ни перед кем отчитываться.
Смит кивнул. В сем почтенном учреждении еще сохранялся такой анахронизм, как независимые исследователи.
– А его записи? Отчеты? Статьи?
– За последний год – ничего. Нуль.
– Ничего? – воскликнул Джон. – Не верю! Они должны храниться в базе данных Пастеровского. Только не говорите, что взрыв уничтожил мейнфрейм их сети!
– Нет, компьютер цел – он находится в бомбоубежище. Но за последний год Шамбор не вводил в него никаких данных.
Смит нахмурился:
– Он вел дневник от руки?
– Если вообще вел.
– Иначе не бывает. Невозможно проводить даже самые простые исследования без рабочего дневника. Если протоколы опытов недостаточно подробны, то результат невозможно ни проверить, ни воспроизвести. Записывать надо каждый отрицательный результат, каждую ошибку, каждый тупик, в который ты воткнулся. Черт, если Шамбор не заносил данные в компьютер, он должен был вести рукописный дневник! Я в этом уверен!
– Возможно, Джон, но покуда ни пастеровцы, ни французские власти не нашли никакого следа этих записей, и поверь – не потому, что не искали.
«Что за этим скрывается? – мелькнуло в голове Джона. – Зачем Шамбору понадобилось вести дневник от руки? Или, осознав, насколько близок он к успеху, ученый превратился в параноика?»
– Полагаете, он подозревал – или был уверен, – что кто-то из коллег следит за ним?
– Французы не знают, что и думать, – ответил Клейн. – Мы тоже.
– Шамбор работал в одиночку?
– У него был лаборант, но тот сейчас в отпуске. Французская полиция его ищет, – отозвался Клейн, глядя, как восходит над прерией огромное алое солнце. – А еще… мы полагаем, что с ним сотрудничал доктор Зеллербах.
– Полагаете?
– Чем бы ни занимался доктор Зеллербах, это происходило совершенно неофициально… почти секретно. В журналах охраны Пастеровского он проходит просто как «наблюдатель». Сразу же после взрыва полиция обыскала его номер в отеле, но не нашла ничего. Из вещей – лишь чемодан белья. Ни с кем в отеле или в институте он не общался. Полицейские здорово удивились тому, как мало людей вообще его вспомнили.
Смит поработал верньерами, подводя предметное стекло в фокус.
– Хорошо-о… – пробормотал он и улыбнулся. – Значит, не все безнадежно.
Джон Смит был не только специалистом по вирусологии и молекулярной биологии, но и офицером – строго говоря, подполковником – медицинской службы, и среди могучих сосен в предгорьях Колорадо он оказался временно. Военно-медицинский исследовательский институт США по инфекционным заболеваниям (ВМИИЗ США), где работал Джон, неофициально «одолжил» его Центру по контролю за инфекционными заболеваниями (ЦКИЗ) якобы для проведения исследовательских работ по эволюции вирусов.
Правда, к хрупким структурам, которые Джон наблюдал через окуляры тем утром, вирусы никакого отношения не имели. ВМИИЗ США представлял собой ведущий центр оборонно-медицинских исследований, а ЦКИЗ – его избалованного сугубо штатского двойника, и обычно две эти конторы соперничали как могли. Но только не здесь и не в этом. Потому что работы, которые велись в этой лаборатории, имели к медицине весьма отдаленное отношение.
Джон Смит входил в совместную команду исследователей ЦКИЗ и ВМИИЗ, принимавшую участие в необъявленной всемирной гонке – кто первым построит молекулярный, он же ДНК – , компьютер, срастив тем самым биологию с информатикой. Идея эта возбуждала научное любопытство Смита и требовала от него полной профессиональной отдачи. В столь ранний час его привела в лабораторию надежда получить результат в очередном опыте по синтезу молекулярных сетей. Пока что ни ему, ни его коллегам не удалось получить органические полимеры с нужными свойствами.
Если опыт удастся, это будет означать, что новосинтезированные цепи ДНК способны к многократной переконфигурации, а команда ученых сделала еще один шаг на пути к тому, чтобы отправить монокристаллический кремний, основу современных компьютерных микросхем, на свалку истории. Оно и к лучшему – современные технологии уже подошли к физическому пределу плотности кремниевых микросхем, в то время как молекулярные компьютеры обещали стать следующим шагом. Вот только сделать его оказалось непросто. Но когда ДНК-компьютеры заработают, они окажутся много мощнее, чем может даже вообразить средний обыватель.
Вот тут встрепенулась армия. И к исследованиям подключился ВМИИЗ США.
Едва заслышав о том, что в глубокой тайне организуется совместная команда исследователей из ЦКИЗ и ВМИИЗ США, Смит, которого данная тема и без того завораживала, пробился в эту команду, чтобы принять участие в технологической гонке, за победителем которой оставалось будущее.
– Привет, Джон! – В лабораторию въехала инвалидная коляска цитолога Ларри Шуленберга, еще одного члена команды. – Слышал, что случилось в Пастеровском?
Джон поднял голову. Для своих пятидесяти с лишком бритоголовый, загорелый Шуленберг был необыкновенно энергичен и мог похвастаться серьгой с бриллиантом в одном ухе и широченными плечами – накачанными за долгие годы хождения на костылях.
– Я не слышал даже, как ты открыл дверь. – Смит осекся, заметив, как непривычно мрачен Ларри. – В Пастеровском? – переспросил он. – А что? Что-то серьезное?
Лаборатории Пастеровского института, наравне с ЦКИЗ и ВМИИЗ США, были одними из лучших в мире.
– Взрыв, – мрачно ответил Ларри. – Мощный. Есть жертвы.
Он выдернул листок из груды распечаток, которую придерживал на коленях.
Джон едва не вырвал заметку у него из рук.
– Господи боже! Как? Несчастный случай?
– Французская полиция другого мнения. Возможно, и бомба. Уже проверяют уволенных работников. – Ларри развернул кресло. – Я решил, тебе будет любопытно, – бросил он через плечо. – Мне сообщил «мылом» Джим Трейн из Портон-Даун, так что я скачал всю статью. Посмотрю, кто уже на месте. Всем будет интересно.
– Спасибо.
Смит прочел заметку прежде, чем дверь успела затвориться. Потом, подавляя сосущее ощущение под ложечкой, перечитал…
Уничтожена лаборатория Пастеровского институтаСердце екнуло в груди. "…доктор Мартин Зеллербах, американский программист, получивший черепно-мозговую травму…»
Париж. Вчера в 22:52 мощный взрыв разрушил трехэтажное здание лаборатории Пастеровского института. Погибло по меньшей мере 12 человек, еще четверо находятся в критическом состоянии. Поиски жертв продолжаются.
Следователи пожарной охраны утверждают, что причиной взрыва послужил теракт, однако до сих пор ни одна группировка не взяла на себя ответственность. Следствие продолжается; ведущей версией остается месть недавно уволенных сотрудников.
Среди выживших опознан доктор Мартин Зеллербах, американский программист, получивший черепно-мозговую травму…
Марти?!
Джон машинально смял распечатку. Перед глазами всплывало лицо старого друга – кривая улыбка, пронзительные зеленые глаза, готовые то засверкать, то вдруг оловянно погаснуть, когда мысли их владельца уносились без предупреждения в горние сферы. Невысокий толстячок с неуклюжей походкой, будто бы не до конца научившийся передвигать ноги, – Мартин Зеллербах страдал синдромом Аспергера [2], редким психическим расстройством, близким к аутизму. Симптомы его болезни включали, наряду с высоким уровнем интеллекта, невроз навязчивых состояний, полнейшую неспособность жить в обществе других людей и сосредоточение всех способностей в одной области. Для Марти это были математика и электроника. Проще говоря, он был компьютерным гением. Горло Смита стиснул ужас. «Черепно-мозговая травма». Насколько тяжело пострадал Марти? Об этом в статье не говорилось. Джон вытащил мобильник, снабженный шифровальным блоком, и набрал хорошо известный ему вашингтонский номер.
Они с Марти вместе выросли в Айове. Джон защищал товарища от насмешек одноклассников и даже некоторых учителей, неспособных поверить, что парень, настолько умный, не может освоить элементарные правила вежливости. Потом у Марти определили наконец синдром Аспергера и назначили лечение, позволившее толстяку не растекаться мыслью по древу. Впрочем, Зеллербах ненавидел таблетки, а потому, как только смог, организовал свою жизнь так, чтоб обходиться без них вовсе. Он годами не покидал собственного уютного домика в Вашингтоне. Там, среди компьютеров последних моделей и программ, которые Марти разрабатывал, его гений мог парить невозбранно и свободно. Бизнесмены и ученые со всего мира обращались к Мартину Зеллербаху за консультацией, но никогда – лично, а только при помощи компьютера.
Так что же необщительный чародей двоичного кода делал в Париже?
В последний раз Марти согласился выйти из дома полтора года назад, и то лишь под градом пуль, в преддверии катастрофы, вызванной вирусом Аида и погубившей невесту Джона – Софию Расселл.
В трубке раздались гудки – где-то в далеком Вашингтоне зазвонил телефон. И в ту же секунду за дверями лаборатории запиликал чей-то мобильник. У Джона возникло странное ощущение…
– Привет, – окликнул его Натаниэль Фредерик (для друзей просто Фред) Клейн.
Смит резко обернулся.
– Заходи, Фред.
Глава сверхсекретной разведывательной и контрразведывательной организации «Прикрытие-1» переступил через порог неслышно, точно призрак. Телефон его продолжал трезвонить.
– Мне следовало догадаться, что ты позвонишь, – бросил он, выключая мобильник.
– Из-за Марти? Да. Только что прочитал о трагедии в Пастеровском. А что знаешь об этом ты и каким ветром тебя сюда занесло?
Клейн ответил не сразу. Пройдя вдоль уставленных сверкающими пробирками и разнообразным оборудованием лабораторных столов, за которыми вскоре займут свои места остальные члены совместной команды, он пристроился боком на мраморной столешнице напротив Джона и мрачно скрестил руки на груди. Его костюму это не повредило – тот был, как всегда, уже измят. Темно-коричневая ткань оттеняла бледность кожи, подолгу не видевшей солнца. Фред Клейн был кабинетным работником. Залысины, высокий лоб и очки в проволочной оправе делали его похожим не то на книгоиздателя, не то на фальшивомонетчика.
– Твой приятель жив, – проронил он не без сочувствия, оглядев Джона с головы до пят. – Но он в коме. Не стану тебе лгать, подполковник, – врачи за него… тревожатся.
Известие о ранении Марти невольно напомнило Джону пережитую после гибели Софии боль. Но Софии больше нет… и то, что случилось с Марти, сейчас важнее.
– Какого черта он вообще делал в Пастеровском?
Клейн вытащил из кармана трубку и кисет.
– Нас это тоже очень интересует.
Джон открыл было рот, но осекся. Организация «Прикрытие-1» трудилась во мраке, незримая для всех, кроме высших кругов администрации, и неподконтрольная конгрессу. Она не входила в официальную командную цепочку военной разведки. Ее загадочный шеф появлялся, только когда случалась или грозила случиться катастрофа. «Прикрытие-1» не имело ни формальной организации, ни бюрократического аппарата, ни штаба, ни штатных работников. Оно состояло, если так можно выразиться, из профессионалов в самых разных областях. Все они имели опыт нелегальной деятельности, большинство – военные, и каждый – «перекатиполе», без семьи, без родных, без обязательств, временных или постоянных.
Таким элитным оперативником был и Джон Смит – когда его об этом просили.
– Ты здесь не из-за Марти, – убежденно проговорил Джон. – Из-за Пастеровского. Что-то случилось. Рассказывай.
– Пошли прогуляемся. – Клейн поднял очки на лоб и принялся набивать трубку.
– Здесь курить нельзя, – предупредил его Смит. – Пылевые частицы загрязняют образцы ДНК.
Клейн вздохнул:
– Еще одна причина убраться отсюда.
Фред Клейн – а в его лице «Прикрытие-1» – не доверял никому, ничему и ни в чем. Даже лаборатория, официально не существующая вовсе, могла быть усажена «жучками». Поэтому Клейн и хотел ее покинуть.
Смит последовал за главой разведки к двери и запер ее за собой. Они спустились по лестнице, прошли мимо темных лабораторий и кабинетов. Лишь кое-где горел свет, и в здании было тихо – только одышливо гудела вентиляция.
На улице рассветное солнце заливало косыми лучами декоративные ели, разделяя каждое дерево на половинки – восточную, зеленую, и западную, поглощенную смоляно-черными тенями. Далеко на западе, сверкая снежными пиками, громоздились Скалистые горы. В долинах по их склонам еще лежали лиловые ночные тени. В воздухе висел аромат хвои.
Отойдя от здания лаборатории на дюжину шагов, Клейн остановился, чтобы разжечь трубку. Он то раскуривал ее, то пытался утрамбовать табак, покуда не погрузился с головой в облако дыма – пришлось разгонять руками.
– Пошли, – бросил Клейн наконец, направившись в сторону дороги. – Расскажи, как продвигается твоя работа? Далеко вам еще до создания молекулярного компьютера?
– Увы. Работа продвигается, но уж больно медленно. Слишком сложно.
Все правительства мира мечтали первыми наложить руку на работающий ДНК-компьютер. Для начала – потому, что тот был способен за несколько секунд взломать любой код или шифр. Устрашающая перспектива, особенно для департамента обороны. Все ракетные шахты Америки, секретные системы АНБ [3], спутники-шпионы НОР [4], оперативные системы связи ВМФ, все планы Пентагона – все, что основано на электронике, падет к ногам первого же молекулярного компьютера, потому что даже мощнейший в мире суперкомпьютер на кремниевых микросхемах не сможет сравниться с ним.
– И как скоро мы увидим действующий образец? – поинтересовался Клейн.
– Через пару лет, – уверенно отозвался Смит, – не раньше.
– И кто подошел к черте ближе всего?
– К созданию рабочей модели? Покуда – никто.
Клейн затянулся и заново утрамбовал тлеющий табак.
– Если бы я заявил, что такой образец создан – по-твоему, кем?
Прототипы молекулярных схем работали с каждым годом все устойчивее, но создать настоящий, действующий ДНК-компьютер? На это нужно, что бы ни говорил Клейн, лет пять, если только… Такеда? Шамбор?
И тут Смита осенило. Если Клейн примчался по его душу, разгадка – институт Пастера.
– Эмиль Шамбор… Ты хочешь сказать, что Шамбор обогнал нас всех не на один год? Даже Такеду из Токийского?
– Шамбор, предположительно, погиб при взрыве. – Клейн озабоченно попыхал трубкой. – От его лаборатории ничего не осталось. Только кирпичная крошка, обгорелые щепки и битое стекло. Его искали дома, искали у дочери – всюду. Машина осталась на институтской стоянке. Самого Шамбора – нет. И ходят слухи.
– Слухи ходят всегда.
– Но не всегда – среди высших чинов французской армии, коллег Шамбора и его начальства.
– Если бы Шамбор подошел к цели настолько близко, слухами бы дело не ограничилось. Кто-то знал.
– Необязательно. Военные регулярно связывались с ним, но Шамбор неизменно утверждал, что продвинулся в своих исследованиях не дальше остальных. Что же до Пастеровского института, то ученый с таким опытом и положением, как Шамбор, не обязан ни перед кем отчитываться.
Смит кивнул. В сем почтенном учреждении еще сохранялся такой анахронизм, как независимые исследователи.
– А его записи? Отчеты? Статьи?
– За последний год – ничего. Нуль.
– Ничего? – воскликнул Джон. – Не верю! Они должны храниться в базе данных Пастеровского. Только не говорите, что взрыв уничтожил мейнфрейм их сети!
– Нет, компьютер цел – он находится в бомбоубежище. Но за последний год Шамбор не вводил в него никаких данных.
Смит нахмурился:
– Он вел дневник от руки?
– Если вообще вел.
– Иначе не бывает. Невозможно проводить даже самые простые исследования без рабочего дневника. Если протоколы опытов недостаточно подробны, то результат невозможно ни проверить, ни воспроизвести. Записывать надо каждый отрицательный результат, каждую ошибку, каждый тупик, в который ты воткнулся. Черт, если Шамбор не заносил данные в компьютер, он должен был вести рукописный дневник! Я в этом уверен!
– Возможно, Джон, но покуда ни пастеровцы, ни французские власти не нашли никакого следа этих записей, и поверь – не потому, что не искали.
«Что за этим скрывается? – мелькнуло в голове Джона. – Зачем Шамбору понадобилось вести дневник от руки? Или, осознав, насколько близок он к успеху, ученый превратился в параноика?»
– Полагаете, он подозревал – или был уверен, – что кто-то из коллег следит за ним?
– Французы не знают, что и думать, – ответил Клейн. – Мы тоже.
– Шамбор работал в одиночку?
– У него был лаборант, но тот сейчас в отпуске. Французская полиция его ищет, – отозвался Клейн, глядя, как восходит над прерией огромное алое солнце. – А еще… мы полагаем, что с ним сотрудничал доктор Зеллербах.
– Полагаете?
– Чем бы ни занимался доктор Зеллербах, это происходило совершенно неофициально… почти секретно. В журналах охраны Пастеровского он проходит просто как «наблюдатель». Сразу же после взрыва полиция обыскала его номер в отеле, но не нашла ничего. Из вещей – лишь чемодан белья. Ни с кем в отеле или в институте он не общался. Полицейские здорово удивились тому, как мало людей вообще его вспомнили.