Страница:
Ужасной и мучительной представлялась сицилийцам их будущая служба вдали от дома, но ослушаться они не посмели и в назначенный срок явились показать консулу своих коней и оружие. Завершив смотр, Сципион обратился к ним с неожиданным предложением:
– Мне докладывали, что кое-кто из вас боится и не желает служить за морем. И правда, вид у вас невеселый. Ну что ж, лучше сразу признаться, чем после жаловаться и только мешать общему делу.
Хотя консул говорил приветливо и благосклонно, поначалу все робели.
Наконец кто-то один промолвил едва слышно:
– Я на войну не хочу. А Сципион ему в ответ:
– Благодарю тебя за откровенность и в награду дам тебе заместителя, а ты отдашь ему коня, оружие и снаряжение, и уведешь с собою в свой дом, и выучишь всему, что надо знать и уметь хорошему коннику.
И с этими словами указал на одного из трехсот добровольцев, которые стояли подле.
Приняли заместителей и прочие сицилийцы и обучали их с величайшим усердием, потому что консул предупредил: если кто будет нерадив, пойдет служить сам. Этот конный отряд был впоследствии одним из лучших в Сципионовом войске.
На большой поход в Африку Сципион в том году так и не решился. За море ушел лишь Гай Лелий на нескольких старых судах (новые приберегали для будущего – для дел более важных). Он высадился ночью у города Гиппона и с первыми лучами зари повел своих людей грабить прибрежные поля и деревни. Насмерть перепуганные гонцы кинулись в Карфаген и сообщили, что явился римский флот во главе с самим Сципионом.
Страх и тоска охватили город. «Как переменчива судьба! – думали карфагеняне. – Еще совсем недавно наше победоносное войско стояло у стен Рима, а теперь мы вскоре увидим опустошение Африки и осаду Карфагена». Но следом доставлена новая весть – что из Сицилии приплыл не Сципион, а только его легат с малочисленным отрядом, и карфагеняне вздохнули свободнее.
Услышал о приходе римских кораблей и Масинисса. Он прискакал к Лелию и просил передать Сципиону, чтобы тот не мешкал – более благоприятных обстоятельств для войны в Африке желать нельзя. Правда, он, Масинисса, изгнан врагами из своих владений, но войска у него много, и пешего, и конного. А Лелию в Африке задерживаться нельзя, пусть поскорее плывет назад, в Сицилию: из карфагенской гавани уже отправился флот, с которым ему одному, без помощи Сципиона, не совладать.
Назавтра Лелий погрузил на борт добычу и пустился в обратный путь. Сципиона рассказ его о беседе с Масиниссою очень порадовал и обнадежил, а воины жадными глазами смотрели, как разгружают суда, громко завидовали счастливцам, которые эту добычу захватили, и мечтали поскорее попасть в Африку сами.
Бесчинства в Локрах.
Пятнадцатый год войны – от основания Рима 550 (204 до н. э.)
Локрийское посольство в Риме. Сенатское расследование в Локрах и Сиракузах.
Измена Сифака и ее неожиданные последствия.
Высадка в Африке.
Шестнадцатый год войны – от основания Рима 551 (203 до н. э.)
Огонь – союзник римлян.
– Мне докладывали, что кое-кто из вас боится и не желает служить за морем. И правда, вид у вас невеселый. Ну что ж, лучше сразу признаться, чем после жаловаться и только мешать общему делу.
Хотя консул говорил приветливо и благосклонно, поначалу все робели.
Наконец кто-то один промолвил едва слышно:
– Я на войну не хочу. А Сципион ему в ответ:
– Благодарю тебя за откровенность и в награду дам тебе заместителя, а ты отдашь ему коня, оружие и снаряжение, и уведешь с собою в свой дом, и выучишь всему, что надо знать и уметь хорошему коннику.
И с этими словами указал на одного из трехсот добровольцев, которые стояли подле.
Приняли заместителей и прочие сицилийцы и обучали их с величайшим усердием, потому что консул предупредил: если кто будет нерадив, пойдет служить сам. Этот конный отряд был впоследствии одним из лучших в Сципионовом войске.
На большой поход в Африку Сципион в том году так и не решился. За море ушел лишь Гай Лелий на нескольких старых судах (новые приберегали для будущего – для дел более важных). Он высадился ночью у города Гиппона и с первыми лучами зари повел своих людей грабить прибрежные поля и деревни. Насмерть перепуганные гонцы кинулись в Карфаген и сообщили, что явился римский флот во главе с самим Сципионом.
Страх и тоска охватили город. «Как переменчива судьба! – думали карфагеняне. – Еще совсем недавно наше победоносное войско стояло у стен Рима, а теперь мы вскоре увидим опустошение Африки и осаду Карфагена». Но следом доставлена новая весть – что из Сицилии приплыл не Сципион, а только его легат с малочисленным отрядом, и карфагеняне вздохнули свободнее.
Услышал о приходе римских кораблей и Масинисса. Он прискакал к Лелию и просил передать Сципиону, чтобы тот не мешкал – более благоприятных обстоятельств для войны в Африке желать нельзя. Правда, он, Масинисса, изгнан врагами из своих владений, но войска у него много, и пешего, и конного. А Лелию в Африке задерживаться нельзя, пусть поскорее плывет назад, в Сицилию: из карфагенской гавани уже отправился флот, с которым ему одному, без помощи Сципиона, не совладать.
Назавтра Лелий погрузил на борт добычу и пустился в обратный путь. Сципиона рассказ его о беседе с Масиниссою очень порадовал и обнадежил, а воины жадными глазами смотрели, как разгружают суда, громко завидовали счастливцам, которые эту добычу захватили, и мечтали поскорее попасть в Африку сами.
Бесчинства в Локрах.
В Бруттии свирепствовала моровая язва, косившая и пунийцев, и римлян одинаково; поэтому консул Красе бездействовал и не тревожил Ганнибала. Зато Сципион потревожил его, и довольно чувствительно, отбив у врага город Локры. Поставив там гарнизон во главе со своим легатом Племинием, он возвратился в Сицилию. В пору своего владычества карфагеняне обходились с горожанами так жестоко, что локрийцы были готовы переносить строгость победителей не только с необходимым терпением, но даже с охотою. Однако Племиний и его солдаты намного превзошли врага преступною алчностью, и казалось, будто не в силе оружия состязаются могучие противники, а в силе и мерзости пороков. Нет такого злодеяния, такого надругательства, которое не совершил бы начальник римского гарнизона и его подчиненные над гражданами Локр, их женами, детьми, рабами, имуществом. Мало того – были ограблены все храмы, не исключая и знаменитого святилища Прозерпины, но богиня быстро покарала святотатцев: она навела безумие на всех, кто запятнал руки грабежом ее сокровищ, и стравила их между собою, точно взбесившихся собак. Вот как это случилось.
Под прямым началом у Племиния находилась лишь часть караульного отряда, другою его частью командовали двое военных трибунов – Сергий и Матиён. Один из людей Племиния украл в каком-то доме серебряный кубок, хозяева бросились вдогонку, вор – наутек и как раз наткнулся на Мати-ена и Сергия. Выяснив, в чем дело, трибуны приказали вернуть кубок владельцам, вор наотрез отказался, началась перебранка, которая перешла в драку, и солдаты Племиния, защищавшие товарища, были избиты и рассеяны людьми Сергия и Матиена. Все в крови и кровоподтеках, примчались «невинно пострадавшие» к начальнику гарнизона; со слезами, со стонами, с проклятиями они показывали ему свои раны, повторяли бранные слова, которыми трибуны, к их воины награждали в перепалке самого Племиния, и Пле-миний вне себя от ярости выскочил на улицу и велел немедленно привести Сергия и Матиена, сорвать с них платье и высечь розгами. Но трибуны сопротивлялись как только могли и, не умолкая, звали на помощь. Призывы их не остались без ответа: со всех сторон сбегаются солдаты, словно на голос боевой трубы, видят трибунов, уже исполосованных розгами, и, совершенно потеряв голову, забыв не только об уважении к власти, но утратив все человеческие чувства, кидаются на легата. Его колотят кулаками, потом, свалив на землю, топчут ногами и, наконец, уже едва живому, отрезают нос и уши.
Через несколько дней о случившемся в Локрах стало известно Сципиону. Он прибыл немедленно и немедленно устроил суд над участниками беспорядков. Своего легата консул полностью оправдал, а трибунов счел виновными и распорядился заключить в оковы и доставить в Рим, с тем чтобы дальнейшую их участь решил сенат. Но едва лишь Сципион отплыл назад, в Сицилию, Племиний, недовольный приговором консула, чересчур, по его мнению, мягким, выволок трибунов из тюрьмы, предал всем пыткам, какие только способно вынести человеческое тело, и, запытав до полусмерти, казнил. Трупы казненных были выброшены на съедение бездомным псам и хищным птицам. Так же зверски расправился Племиний с первыми гражданами Локр, которые жаловались Сципиону на его бесчинства и беззакония, – это они известили консула о смуте в римском гарнизоне. Наглое самоуправство легата марало позором и самого главнокомандующего.
В том же году римляне заключили мир с македонским царем Филиппом: в предвидении и ожидании борьбы в Африке они желали освободиться от всех прочих забот.
Год близился к концу. Консулами на следующий год были избраны Марк Корнелий Цетег и Публий Семпроний Тудитан.
Под прямым началом у Племиния находилась лишь часть караульного отряда, другою его частью командовали двое военных трибунов – Сергий и Матиён. Один из людей Племиния украл в каком-то доме серебряный кубок, хозяева бросились вдогонку, вор – наутек и как раз наткнулся на Мати-ена и Сергия. Выяснив, в чем дело, трибуны приказали вернуть кубок владельцам, вор наотрез отказался, началась перебранка, которая перешла в драку, и солдаты Племиния, защищавшие товарища, были избиты и рассеяны людьми Сергия и Матиена. Все в крови и кровоподтеках, примчались «невинно пострадавшие» к начальнику гарнизона; со слезами, со стонами, с проклятиями они показывали ему свои раны, повторяли бранные слова, которыми трибуны, к их воины награждали в перепалке самого Племиния, и Пле-миний вне себя от ярости выскочил на улицу и велел немедленно привести Сергия и Матиена, сорвать с них платье и высечь розгами. Но трибуны сопротивлялись как только могли и, не умолкая, звали на помощь. Призывы их не остались без ответа: со всех сторон сбегаются солдаты, словно на голос боевой трубы, видят трибунов, уже исполосованных розгами, и, совершенно потеряв голову, забыв не только об уважении к власти, но утратив все человеческие чувства, кидаются на легата. Его колотят кулаками, потом, свалив на землю, топчут ногами и, наконец, уже едва живому, отрезают нос и уши.
Через несколько дней о случившемся в Локрах стало известно Сципиону. Он прибыл немедленно и немедленно устроил суд над участниками беспорядков. Своего легата консул полностью оправдал, а трибунов счел виновными и распорядился заключить в оковы и доставить в Рим, с тем чтобы дальнейшую их участь решил сенат. Но едва лишь Сципион отплыл назад, в Сицилию, Племиний, недовольный приговором консула, чересчур, по его мнению, мягким, выволок трибунов из тюрьмы, предал всем пыткам, какие только способно вынести человеческое тело, и, запытав до полусмерти, казнил. Трупы казненных были выброшены на съедение бездомным псам и хищным птицам. Так же зверски расправился Племиний с первыми гражданами Локр, которые жаловались Сципиону на его бесчинства и беззакония, – это они известили консула о смуте в римском гарнизоне. Наглое самоуправство легата марало позором и самого главнокомандующего.
В том же году римляне заключили мир с македонским царем Филиппом: в предвидении и ожидании борьбы в Африке они желали освободиться от всех прочих забот.
Год близился к концу. Консулами на следующий год были избраны Марк Корнелий Цетег и Публий Семпроний Тудитан.
Пятнадцатый год войны – от основания Рима 550 (204 до н. э.)
После вступления консулов в должность сенат занимался обычными для начала года делами, утверждая новых командующих, продлевая власть прежним (среди них, разумеется, был и Публий Корнелий Сципион), определяя численность набора и потребность государства в деньгах для дальнейшего ведения войны, назначая умилостивительные молебствия богам. Но все занятия были приостановлены появлением в Риме локрийских послов.
Локрийское посольство в Риме. Сенатское расследование в Локрах и Сиракузах.
Однажды, когда консулы находились на Форуме, десять человек в траурном платье, нестриженые, нечесаные, небритые, держа в руках ветви оливы – в знак того, что молят о защите, – с жалобными криками простерлись ниц перед трибуналом. Консулы просили их подняться и осведомились, кто они и откуда. Пришельцы отвечали, что они греки из Локр и что под властью легата Квинта Племиния и римских воинов терпят такие муки, каких народ римский не желает и карфагенянам.
Без отлагательств послы были представлены сенату, и старейший среди них произнес длинную речь, в которой подробно изобразил и бедствия своих сограждан, и раздоры внутри гарнизона. В Племинии, говорил он, нет ничего от человека, кроме внешнего обличья, и ничего от римлянина, кроме платья и латинской речи. Это гнусный зверь, чудовище, и, что самое ужасное, всех своих людей – и рядовых воинов, и младших начальников – исхитрился он превратить в зверей той же породы, в Племиниев. Все, как один, крадут, секут, грабят, рубят, ранят, все убивают, похищают юношей и девушек, отнимают жен у мужей, вырывают детей из родительских объятий. Особенно настойчиво обращался посол к известному в целом мире благочестию римлян. Вы столь ревностно чтите и своих, и чужеземных богов, говорил он, как же можете вы оставить безнаказанным оскорбление, нанесенное Прозерпине? Знайте, что богиня всегда умела отомстить за себя, помните, что гнев ее может пасть яе только на прямых участников кощунства, но и на все ваше государство.
– А к Публию Сципиону вы с жалобою обращались? – спросил Квинт Фабий Максим.
– Обращались, – отвечал глава посольства, – но консул весь поглощен приготовлениями к войне и теперь уже, верно, в Африке либо вот-вот переправится за море. Вдобавок мы хорошо знаем, как он расположен к своему легату: Племиний провинился нисколько не меньше, а пожалуй, и больше, чем трибуны, но его Сципион выгородил и обелил, а трибунов бросил в тюрьму.
Послы вышли из курии, и сенаторы один за другим принялись высказываться, резко порицая не только Племиния, но и Сципиона. Резче всех выступил Фабий Максим. Он предложил: Племиния заковать в цепи, привезти в Рим и, если донос локрийцев подтвердится, казнить; Публия Сципиона, покидавшего свою провинцию без ведома и разрешения сената, от должности отрешить и из Сицилии отозвать; локрийцам объявить публично, что все обиды были им нанесены помимо и вопреки желанию римского сената и народа, а затем вернуть им их имущество, жен и детей; деньги, похищенные из сокровищницы Прозерпины, разыскать и возвратить богине, прибавив от имени Римского государства еще столько же.
На Сципиона нападали и вне связи со злодействами Племиния. Ему ставили в укор поведение, не достойное римлянина и воина: он бывает в гимнасиях, навещает палестры, читает никчемные греческие книжонки, он и думать забыл о Карфагене и Ганнибале, он и сам испортился, и войско испортил и развратил удовольствиями, безделием и преступными поблажками солдатскому своеволию.
Немало, впрочем, нашлось у Сципиона и защитников, и в конце концов верх взяло мнение Квинта Метелла, который во всем прочем согласился с Фабием, но Сципиона отзывать без суда и следствия не советовал, тем более что, по словам самих локрийцев, его нельзя упрекнуть всерьез ни в чем ином, кроме чрезмерной, снисходительности к своему легату. Сенат постановил в ближайшие же три дня отправить в Сицилию претора Марка Помпония с тринадцатью советниками, среди которых должны быть два народных трибуна. Если выяснится, что бесчинства в Локрах совершались по распоряжению или хотя бы с согласия Публия Корнелия Сципиона, Помпоний прикажет ему немедленно покинуть провинцию, а если при этом Сципион уже успел переправиться в Африку, народные трибуны выедут следом и доставят его обратно[93]. Если же претор вместе с прочими посланцами установит, что Сципион в злодеяниях Племиния не замешан, никаких перемен производить не надо.
Сципион узнал о сенатском расследовании заранее, и к тому времени, когда прибыл Помпоний, Квинт Племиний уже томился в цепях и под строгой охраною в Рёгии. Прежде всего претор и его спутники поспешили умилостивить гневную Прозерпину, в точности исполнив постановление сената о разграбленных сокровищах ее храма. Затем Помпоний вывел гарнизон из города и под страхом смерти запретил солдатам уносить с собою с городских квартир какое бы то ни было имущество, кроме оружия и платья на собственном теле. Затем локрийцам было предложено, чтобы они обходили солдатские квартиры и каждый брал назад свои вещи, какие кто отыщет, а обо всем, чего отыскать не удастся, пусть докладывают претору; объявлено, что свободные граждане Локр, обращенные в рабство вопреки закону и справедливости, могут вернуться по домам, а любой, кто будет этому препятствовать, понесет суровую кару. Затем созывается Народное собрание, и претор извещает локрий-цев, что желающим выступить с обвинениями против Племиния надлежит явиться в Регий, а если кто намерен изобличить самого главнокомандующего, пусть назначат своих уполномоченных, и он, Помпоний, охотно их выслушает.
Локрийцы благодарили претора, римский народ и сенат.
Против Племиния рвались свидетельствовать все, задевать Сципиона не желал никто, не столько в надежде на его признательность и дружбу, сколько опасаясь вражды такого могущественного человека. К тому же, говорили локрийцы, прямой вины за их страдания на нем нет, он только был равнодушен и безучастен к этим страданиям.
Такой ответ очень обрадовал Помпония, избавив его от тягостной необходимости открывать следствие против Сципиона. Отослав в Рим Племиния и главных его сообщников, он отправился в Сиракузы, чтобы собственными глазами увидеть, насколько соответствуют истине слухи о недостойном образе жизни командующего и о распущенности войска.
Очиститься от наветов Сципион решил не словами, а делом. Он собрал в Сиракузы все войско, а весь флот изготовил к плаванию. Назавтра после прибытия претора с советниками он показал им пехотные учения, и суда в гавани разыграли примерный морской бой. Потом посланцев сената повели по оружейным мастерским и хлебным амбарам, и они были в восторге от всего, что увидели, и не скрыли своего восхищения ни от Сципиона, ни позднее, в Риме, от сената. Сенат постановил, чтобы Сципион не откладывал надолго высадку в Африке, но воспользовался бы первым же благоприятным для этого стечением обстоятельств.
Без отлагательств послы были представлены сенату, и старейший среди них произнес длинную речь, в которой подробно изобразил и бедствия своих сограждан, и раздоры внутри гарнизона. В Племинии, говорил он, нет ничего от человека, кроме внешнего обличья, и ничего от римлянина, кроме платья и латинской речи. Это гнусный зверь, чудовище, и, что самое ужасное, всех своих людей – и рядовых воинов, и младших начальников – исхитрился он превратить в зверей той же породы, в Племиниев. Все, как один, крадут, секут, грабят, рубят, ранят, все убивают, похищают юношей и девушек, отнимают жен у мужей, вырывают детей из родительских объятий. Особенно настойчиво обращался посол к известному в целом мире благочестию римлян. Вы столь ревностно чтите и своих, и чужеземных богов, говорил он, как же можете вы оставить безнаказанным оскорбление, нанесенное Прозерпине? Знайте, что богиня всегда умела отомстить за себя, помните, что гнев ее может пасть яе только на прямых участников кощунства, но и на все ваше государство.
– А к Публию Сципиону вы с жалобою обращались? – спросил Квинт Фабий Максим.
– Обращались, – отвечал глава посольства, – но консул весь поглощен приготовлениями к войне и теперь уже, верно, в Африке либо вот-вот переправится за море. Вдобавок мы хорошо знаем, как он расположен к своему легату: Племиний провинился нисколько не меньше, а пожалуй, и больше, чем трибуны, но его Сципион выгородил и обелил, а трибунов бросил в тюрьму.
Послы вышли из курии, и сенаторы один за другим принялись высказываться, резко порицая не только Племиния, но и Сципиона. Резче всех выступил Фабий Максим. Он предложил: Племиния заковать в цепи, привезти в Рим и, если донос локрийцев подтвердится, казнить; Публия Сципиона, покидавшего свою провинцию без ведома и разрешения сената, от должности отрешить и из Сицилии отозвать; локрийцам объявить публично, что все обиды были им нанесены помимо и вопреки желанию римского сената и народа, а затем вернуть им их имущество, жен и детей; деньги, похищенные из сокровищницы Прозерпины, разыскать и возвратить богине, прибавив от имени Римского государства еще столько же.
На Сципиона нападали и вне связи со злодействами Племиния. Ему ставили в укор поведение, не достойное римлянина и воина: он бывает в гимнасиях, навещает палестры, читает никчемные греческие книжонки, он и думать забыл о Карфагене и Ганнибале, он и сам испортился, и войско испортил и развратил удовольствиями, безделием и преступными поблажками солдатскому своеволию.
Немало, впрочем, нашлось у Сципиона и защитников, и в конце концов верх взяло мнение Квинта Метелла, который во всем прочем согласился с Фабием, но Сципиона отзывать без суда и следствия не советовал, тем более что, по словам самих локрийцев, его нельзя упрекнуть всерьез ни в чем ином, кроме чрезмерной, снисходительности к своему легату. Сенат постановил в ближайшие же три дня отправить в Сицилию претора Марка Помпония с тринадцатью советниками, среди которых должны быть два народных трибуна. Если выяснится, что бесчинства в Локрах совершались по распоряжению или хотя бы с согласия Публия Корнелия Сципиона, Помпоний прикажет ему немедленно покинуть провинцию, а если при этом Сципион уже успел переправиться в Африку, народные трибуны выедут следом и доставят его обратно[93]. Если же претор вместе с прочими посланцами установит, что Сципион в злодеяниях Племиния не замешан, никаких перемен производить не надо.
Сципион узнал о сенатском расследовании заранее, и к тому времени, когда прибыл Помпоний, Квинт Племиний уже томился в цепях и под строгой охраною в Рёгии. Прежде всего претор и его спутники поспешили умилостивить гневную Прозерпину, в точности исполнив постановление сената о разграбленных сокровищах ее храма. Затем Помпоний вывел гарнизон из города и под страхом смерти запретил солдатам уносить с собою с городских квартир какое бы то ни было имущество, кроме оружия и платья на собственном теле. Затем локрийцам было предложено, чтобы они обходили солдатские квартиры и каждый брал назад свои вещи, какие кто отыщет, а обо всем, чего отыскать не удастся, пусть докладывают претору; объявлено, что свободные граждане Локр, обращенные в рабство вопреки закону и справедливости, могут вернуться по домам, а любой, кто будет этому препятствовать, понесет суровую кару. Затем созывается Народное собрание, и претор извещает локрий-цев, что желающим выступить с обвинениями против Племиния надлежит явиться в Регий, а если кто намерен изобличить самого главнокомандующего, пусть назначат своих уполномоченных, и он, Помпоний, охотно их выслушает.
Локрийцы благодарили претора, римский народ и сенат.
Против Племиния рвались свидетельствовать все, задевать Сципиона не желал никто, не столько в надежде на его признательность и дружбу, сколько опасаясь вражды такого могущественного человека. К тому же, говорили локрийцы, прямой вины за их страдания на нем нет, он только был равнодушен и безучастен к этим страданиям.
Такой ответ очень обрадовал Помпония, избавив его от тягостной необходимости открывать следствие против Сципиона. Отослав в Рим Племиния и главных его сообщников, он отправился в Сиракузы, чтобы собственными глазами увидеть, насколько соответствуют истине слухи о недостойном образе жизни командующего и о распущенности войска.
Очиститься от наветов Сципион решил не словами, а делом. Он собрал в Сиракузы все войско, а весь флот изготовил к плаванию. Назавтра после прибытия претора с советниками он показал им пехотные учения, и суда в гавани разыграли примерный морской бой. Потом посланцев сената повели по оружейным мастерским и хлебным амбарам, и они были в восторге от всего, что увидели, и не скрыли своего восхищения ни от Сципиона, ни позднее, в Риме, от сената. Сенат постановил, чтобы Сципион не откладывал надолго высадку в Африке, но воспользовался бы первым же благоприятным для этого стечением обстоятельств.
Измена Сифака и ее неожиданные последствия.
Сенатское постановление пришлось весьма кстати: обстоятельства складывались так, что медлить с высадкой действительно было нельзя. Дело в том, что карфагенянам удалось восстановить дружбу с царем Сифаком, на верность которого всего больше полагался римский полководец. Гасдрубала, сына Гисгона, связывали с Сифаком обязательства взаимного гостеприимства. (Как Гасдрубал, возвращаясь из Испании, оказался гостем царя впервые и как в царском доме он встретился со Сципионом, уже рассказывалось раньше.) Эти узы Гасдрубал надумал укрепить и предложил нумидийцу в жены свою дочь. Сифак согласился: он слышал стороною, что Софониба, дочь Гасдрубала, очень красива, а среди варваров нет племени более чувствительного к женской красоте, чем нумидийцы. Под шум свадебных торжеств к частному союзу прибавили и общий, государственный: Сифак и карфагеняне обменялись клятвами, что впредь и друзья, и враги будут у них общие.
Но Гасдрубал помнил, что и римлянам Сифак давал такую же самую клятву. Действуя исподтишка, с помощью Софонибы, которую царь полюбил безумной, неистовою любовью, он убедил нумидийца отправить в Сицилию посольство и предупредить Сципиона, чтобы тот не рассчитывал на прежние его обещания и лучше держался бы вдали от Африки, а иначе, мол, придется ему, Сифаку, поднять оружие в защиту своей супруги, дочери карфагенского гражданина, в защиту африканской земли – общего отечества пунийцев и нумидийцев.
Сципион написал ответ, призывая царя одуматься, и поскорее отпустил послов, чтобы цель их приезда не сделалась известна войску. Но нумидийцев видели на городских улицах, видели и подле квартиры главнокомандующего, среди солдат пошли тревожные толки, и Сципион понял, что, скрывая правду, он только помогает ей обнаружиться. И он идет на дерзкий, ничем не прикрытый обман – объявляет на сходке, что Сифак устал ждать и грозит изменою, если римляне не высадятся в самое ближайшее время.
– Впрочем, все готово и у нас, – закончил Сципион, – и потому вот мое решение: весь флот, боевой и грузовой, я сегодня же отправляю из Сиракуз в Лилибей, туда же выступит завтра вся пехота и вся конница, и с помощью богов мы начинаем переправу!
И вскоре все корабли и все воины, сколько ни было их в Сицилии, собрались в Лилибее, и город не мог вместить бесчисленного множества людей, а гавань – судов, и все горели таким желанием попасть за море, словно не на войну их везли, а за наградами и почетными дарами. Но среди многих легионов Сципион выбрал только два, и оба состояли из воинов, уцелевших после разгрома под Каннами. Сципион относился к ним без всякого презрения, напротив – с искренним сочувствием, сознавая, что позорное и нескончаемое свое наказание они терпят незаслуженно, ибо отнюдь не их трусость была причиною катастрофы. Вдобавок едва ли кто в целом войске мог сравниться с ним боевым опытом и умением. Сципион устроил каннским легионам самый придирчивый смотр, и всякого, кто не внушал ему безусловного доверия силою своих рук, проворством ног и крепостью сложения, исключал, а взамен исключенных поставил добровольцев, которых привез с собою из Италии год назад.
Сколько всего войска (считая и вспомогательные отряды союзников) переправил в Африку Сципион, никто в точности не знает, но численность флота известна: сорок боевых судов и четыреста грузовых. Посадка и погрузка закончились быстро и в строгом порядке; воды и провианта взяли на полтора месяца, вареной пищи – на полмесяца. Когда же все матросы и солдаты заняли свое место на борту, командующий разослал по судам приказ, чтобы с каждого корабля на городскую площадь явились начальник, кормчий и по два воина. Через них были переданы последние распоряжения перед отплытием: солдатам хранить образцовую тишину и спокойствие, не слоняться попусту, не затевать ссор и драк, чтобы моряки могли исполнять свои обязанности беспрепятственно; морякам помнить, что средину строя займут грузовые суда, справа их прикроют двадцать боевых под начальством самого Сципиона и его брата Луция, слева – еще двадцать под начальством Гая Лелия и квестора Марка Порция Катбна; ночами на грузовых судах поднимать по одному фонарю, на боевых – по два, корабль же командующего будут отличать от всех прочих три сигнальных огня.
На другой день флот снялся с якоря. Проводить его пришли не только все жители Лилибея, но и посланцы всех сицилийских городов во главе с претором Марком Помпо-нием, наместником острова, пришли и легионеры, которые оставались в Сицилии. Прекрасным и грозным было это зрелище – громадное скопление судов на воде и громадная толпа людей на берегу. Глашатай потребовал молчания, и, когда все умолкли, Сципион произнес молитву и, по старинному обычаю, бросил в море внутренности жертвенного животного. Прозвучала труба; корабли двинулись к выходу из гавани.
Но Гасдрубал помнил, что и римлянам Сифак давал такую же самую клятву. Действуя исподтишка, с помощью Софонибы, которую царь полюбил безумной, неистовою любовью, он убедил нумидийца отправить в Сицилию посольство и предупредить Сципиона, чтобы тот не рассчитывал на прежние его обещания и лучше держался бы вдали от Африки, а иначе, мол, придется ему, Сифаку, поднять оружие в защиту своей супруги, дочери карфагенского гражданина, в защиту африканской земли – общего отечества пунийцев и нумидийцев.
Сципион написал ответ, призывая царя одуматься, и поскорее отпустил послов, чтобы цель их приезда не сделалась известна войску. Но нумидийцев видели на городских улицах, видели и подле квартиры главнокомандующего, среди солдат пошли тревожные толки, и Сципион понял, что, скрывая правду, он только помогает ей обнаружиться. И он идет на дерзкий, ничем не прикрытый обман – объявляет на сходке, что Сифак устал ждать и грозит изменою, если римляне не высадятся в самое ближайшее время.
– Впрочем, все готово и у нас, – закончил Сципион, – и потому вот мое решение: весь флот, боевой и грузовой, я сегодня же отправляю из Сиракуз в Лилибей, туда же выступит завтра вся пехота и вся конница, и с помощью богов мы начинаем переправу!
И вскоре все корабли и все воины, сколько ни было их в Сицилии, собрались в Лилибее, и город не мог вместить бесчисленного множества людей, а гавань – судов, и все горели таким желанием попасть за море, словно не на войну их везли, а за наградами и почетными дарами. Но среди многих легионов Сципион выбрал только два, и оба состояли из воинов, уцелевших после разгрома под Каннами. Сципион относился к ним без всякого презрения, напротив – с искренним сочувствием, сознавая, что позорное и нескончаемое свое наказание они терпят незаслуженно, ибо отнюдь не их трусость была причиною катастрофы. Вдобавок едва ли кто в целом войске мог сравниться с ним боевым опытом и умением. Сципион устроил каннским легионам самый придирчивый смотр, и всякого, кто не внушал ему безусловного доверия силою своих рук, проворством ног и крепостью сложения, исключал, а взамен исключенных поставил добровольцев, которых привез с собою из Италии год назад.
Сколько всего войска (считая и вспомогательные отряды союзников) переправил в Африку Сципион, никто в точности не знает, но численность флота известна: сорок боевых судов и четыреста грузовых. Посадка и погрузка закончились быстро и в строгом порядке; воды и провианта взяли на полтора месяца, вареной пищи – на полмесяца. Когда же все матросы и солдаты заняли свое место на борту, командующий разослал по судам приказ, чтобы с каждого корабля на городскую площадь явились начальник, кормчий и по два воина. Через них были переданы последние распоряжения перед отплытием: солдатам хранить образцовую тишину и спокойствие, не слоняться попусту, не затевать ссор и драк, чтобы моряки могли исполнять свои обязанности беспрепятственно; морякам помнить, что средину строя займут грузовые суда, справа их прикроют двадцать боевых под начальством самого Сципиона и его брата Луция, слева – еще двадцать под начальством Гая Лелия и квестора Марка Порция Катбна; ночами на грузовых судах поднимать по одному фонарю, на боевых – по два, корабль же командующего будут отличать от всех прочих три сигнальных огня.
На другой день флот снялся с якоря. Проводить его пришли не только все жители Лилибея, но и посланцы всех сицилийских городов во главе с претором Марком Помпо-нием, наместником острова, пришли и легионеры, которые оставались в Сицилии. Прекрасным и грозным было это зрелище – громадное скопление судов на воде и громадная толпа людей на берегу. Глашатай потребовал молчания, и, когда все умолкли, Сципион произнес молитву и, по старинному обычаю, бросил в море внутренности жертвенного животного. Прозвучала труба; корабли двинулись к выходу из гавани.
Высадка в Африке.
Дул свежий попутный ветер, и земля быстро исчезла из виду. К полудню опустился густой туман, и ветер ослабел. Туман рассеялся только наутро, ветер снова усилился, корабли побежали шибче, и вот уж показался африканский берег. Кормчий доложил Сципиону, что в восьми километрах-от них есть залив, где мог бы поместиться весь римский флот. Но командующий велел искать другую гавань, удобнее и ближе к Карфагену, и плавание продолжалось. Примерно в тот же час, что накануне, опять сгустился туман; он закрыл землю и заставил улечься ветер. До ночи шли на веслах, потом остановились и бросили якоря, чтобы не столкнуться в непроницаемой мгле, сквозь которую не просвечивали даже сигнальные огни на мачтах. Наконец поднялось солнце и разогнало туман.
– Как называется этот мыс? спросил кормчего Сципион, указывая на ближайший выступ берега.
– Красивый», если перевести с местного наречия на наш язык, – ответил кормчий.
– Это добрый знак от богов, – промолвил командующий. – Туда и веди.
Римляне разбили лагерь над морем, и, хотя боевые действия еще не начинались, невиданное до тех пор смятение охватило поля, деревни и города. По всем дорогам потянулись вереницы людей, везли женщин с малыми детьми, гнали скот, – казалось, будто вся Африка вдруг снялась с места. Беженцы искали пристанища и защиты за городскими укреплениями, сея ужас и там. В самом Карфагене были убеждены, что Сципион может появиться в любую минуту. Начальник охраны распорядился запереть ворота, расставил караулы на стенах и башнях, и ночью весь город бодрствовал, не смыкая глаз.
Поутру отряд в тысячу всадников отправился к римской стоянке на разведку. Сципион успел уже и флот отослать к соседнему порту Утике, и продвинуться несколько в глубь страны. Римские конники встретили карфагенский отряд, легко обратили его в бегство и многих убили. В тот же день – всего только во второй день после высадки! – в римский лагерь прибыл Масинисса.
Нам случилось упомянуть, что свое царство он потерял. Пока он воевал за карфагенян в Испании, отец его, Гала, умер, и власть попала в чужие руки. Масинисса вернул было себе престол, но карфагеняне внушили Сифаку, что Масинисса – сосед слишком беспокойный и опасный и что с ним надо разделаться, пока он слаб, а иначе, со временем, он подчинит себе всех нумидийцев. Началась борьба, которая для Масиниссы была до крайности несчастливой, но и Сифаку окончательного успеха не принесла. Трижды разбивал он врага наголову, и трижды Масинисса чудом увертывался от смерти и набирал новое войско. Правда, к Сципиону он пришел всего с двумя сотнями верховых, не оправившись еще после недавнего, третьего, поражения.
Сципион перенес лагерь к Утике. Здесь ему сообщили, что еще один отряд вражеской конницы, числом около четырех тысяч, стоит в городе Салеке, в двадцати двух километрах от Утики.
– Летом загнать конницу в город?! – вскричал Сципион. – Ну, при таком начальнике она нам не страшна, будь ее даже в десять раз больше!
Не мешкая, высылает он вперед Масиниссу с нумидий-цами выманить неприятеля за ворота и втянуть в сражение, а сам, выждав несколько времени, ведет следом римскую конницу.
Конники Масиниссы, удачно изображая отвагу и испуг попеременно, то подлетали к самым стенам, то откатывались назад. В конце концов они достигли своего и раззадорили врагов. Начальник карфагенского отряда метался по Салеке, поднимая одних, отяжелевших от беспробудного сна и пьянства, и сдерживая других, слепо и беспорядочно рвавшихся к воротам. Сперва Масинисса легко отражал натиск немногочисленного противника, потом силы уравнялись, а потом и весь карфагенский отряд оказался на поле, по сю сторону укреплений, и Масинисса начал отходить. Он отходил к холмам, окаймлявшим поле: за этими холмами – так было условлено заранее – скрывался в засаде Сципион. Высыпав из-за укрытия, римские конники мигом смяли пунийцев, уже утомленных боем и погоней за Масиниссою, и в схватке уложили не меньше тысячи, а преследуя бегущих – еще две.
Сципион поставил в Салеке караульный отряд и возвратился в свой лагерь, но не сразу: семь дней разорял он окрестные городки и деревни, грабя добычу. Затем он обрушился на Утику: этот город он хотел превратить в исходную точку и опорный пункт для всех дальнейших боевых действий.
К стенам придвинули осадные машины, привезенные из Сицилии и изготовленные на месте искусными мастерами. Римские суда снялись со стоянки и блокировали Утику с моря. Вся надежда осажденных была только на карфагенян, а карфагеняне сами чувствовали себя беззащитными, почти обреченными, и гнали нарочного за нарочным к Гас-друбалу, сыну Гисгона, умоляя поспешить на выручку отечеству и поднять против римлян зятя, Сифака. Пунийский полководец навербовал тридцать тысяч пехоты и три тысячи конницы, но приблизиться к лагерю Сципиона один, без Сифака, не осмеливался. Лишь на сороковой день осады союзники соединенными силами подступили к Утике; войско Сифака насчитывало пятьдесят тысяч пехотинцев и десять тысяч конников.
Сципион был вынужден снять осаду. Осень кончалась, и он занялся устройством зимних квартир. На высоком мысу, протянувшемся с юга на север, разбили лагерь легионы. Северную оконечность мыса заняли моряки, вытащив на сушу свои суда. Южнее пехотного лагеря расположилась конница, а еще южнее, через перешеек, отделявший мыс от материка, провели вал и ров. Навезли громадное количество хлеба и прочих съестных припасов из Италии, Сицилии и Сардинии, доставили и одежду для солдат – двенадцать тысяч туник и тысячу двести тог.
В том году успешно боролся против Ганнибала в Брут-тии консул Публий Семпроний Тудитан совместно с бывшим консулом Публием Крассом.
Консулами на следующий год были избраны Гней Сер-вилий Цепибн и Гай Сервилий Гемин.
– Как называется этот мыс? спросил кормчего Сципион, указывая на ближайший выступ берега.
– Красивый», если перевести с местного наречия на наш язык, – ответил кормчий.
– Это добрый знак от богов, – промолвил командующий. – Туда и веди.
Римляне разбили лагерь над морем, и, хотя боевые действия еще не начинались, невиданное до тех пор смятение охватило поля, деревни и города. По всем дорогам потянулись вереницы людей, везли женщин с малыми детьми, гнали скот, – казалось, будто вся Африка вдруг снялась с места. Беженцы искали пристанища и защиты за городскими укреплениями, сея ужас и там. В самом Карфагене были убеждены, что Сципион может появиться в любую минуту. Начальник охраны распорядился запереть ворота, расставил караулы на стенах и башнях, и ночью весь город бодрствовал, не смыкая глаз.
Поутру отряд в тысячу всадников отправился к римской стоянке на разведку. Сципион успел уже и флот отослать к соседнему порту Утике, и продвинуться несколько в глубь страны. Римские конники встретили карфагенский отряд, легко обратили его в бегство и многих убили. В тот же день – всего только во второй день после высадки! – в римский лагерь прибыл Масинисса.
Нам случилось упомянуть, что свое царство он потерял. Пока он воевал за карфагенян в Испании, отец его, Гала, умер, и власть попала в чужие руки. Масинисса вернул было себе престол, но карфагеняне внушили Сифаку, что Масинисса – сосед слишком беспокойный и опасный и что с ним надо разделаться, пока он слаб, а иначе, со временем, он подчинит себе всех нумидийцев. Началась борьба, которая для Масиниссы была до крайности несчастливой, но и Сифаку окончательного успеха не принесла. Трижды разбивал он врага наголову, и трижды Масинисса чудом увертывался от смерти и набирал новое войско. Правда, к Сципиону он пришел всего с двумя сотнями верховых, не оправившись еще после недавнего, третьего, поражения.
Сципион перенес лагерь к Утике. Здесь ему сообщили, что еще один отряд вражеской конницы, числом около четырех тысяч, стоит в городе Салеке, в двадцати двух километрах от Утики.
– Летом загнать конницу в город?! – вскричал Сципион. – Ну, при таком начальнике она нам не страшна, будь ее даже в десять раз больше!
Не мешкая, высылает он вперед Масиниссу с нумидий-цами выманить неприятеля за ворота и втянуть в сражение, а сам, выждав несколько времени, ведет следом римскую конницу.
Конники Масиниссы, удачно изображая отвагу и испуг попеременно, то подлетали к самым стенам, то откатывались назад. В конце концов они достигли своего и раззадорили врагов. Начальник карфагенского отряда метался по Салеке, поднимая одних, отяжелевших от беспробудного сна и пьянства, и сдерживая других, слепо и беспорядочно рвавшихся к воротам. Сперва Масинисса легко отражал натиск немногочисленного противника, потом силы уравнялись, а потом и весь карфагенский отряд оказался на поле, по сю сторону укреплений, и Масинисса начал отходить. Он отходил к холмам, окаймлявшим поле: за этими холмами – так было условлено заранее – скрывался в засаде Сципион. Высыпав из-за укрытия, римские конники мигом смяли пунийцев, уже утомленных боем и погоней за Масиниссою, и в схватке уложили не меньше тысячи, а преследуя бегущих – еще две.
Сципион поставил в Салеке караульный отряд и возвратился в свой лагерь, но не сразу: семь дней разорял он окрестные городки и деревни, грабя добычу. Затем он обрушился на Утику: этот город он хотел превратить в исходную точку и опорный пункт для всех дальнейших боевых действий.
К стенам придвинули осадные машины, привезенные из Сицилии и изготовленные на месте искусными мастерами. Римские суда снялись со стоянки и блокировали Утику с моря. Вся надежда осажденных была только на карфагенян, а карфагеняне сами чувствовали себя беззащитными, почти обреченными, и гнали нарочного за нарочным к Гас-друбалу, сыну Гисгона, умоляя поспешить на выручку отечеству и поднять против римлян зятя, Сифака. Пунийский полководец навербовал тридцать тысяч пехоты и три тысячи конницы, но приблизиться к лагерю Сципиона один, без Сифака, не осмеливался. Лишь на сороковой день осады союзники соединенными силами подступили к Утике; войско Сифака насчитывало пятьдесят тысяч пехотинцев и десять тысяч конников.
Сципион был вынужден снять осаду. Осень кончалась, и он занялся устройством зимних квартир. На высоком мысу, протянувшемся с юга на север, разбили лагерь легионы. Северную оконечность мыса заняли моряки, вытащив на сушу свои суда. Южнее пехотного лагеря расположилась конница, а еще южнее, через перешеек, отделявший мыс от материка, провели вал и ров. Навезли громадное количество хлеба и прочих съестных припасов из Италии, Сицилии и Сардинии, доставили и одежду для солдат – двенадцать тысяч туник и тысячу двести тог.
В том году успешно боролся против Ганнибала в Брут-тии консул Публий Семпроний Тудитан совместно с бывшим консулом Публием Крассом.
Консулами на следующий год были избраны Гней Сер-вилий Цепибн и Гай Сервилий Гемин.
Шестнадцатый год войны – от основания Рима 551 (203 до н. э.)
Стоя на зимних квартирах, Сципион попытался завязать переговор» с Сифаком. Царь принял посланцев Сципиона и даже сказал, что готов вернуться к союзу с Римом, но только если обе враждующие стороны очистят чужие владения: пусть Сципион покинет Африку – в тот же день карфагеняне отзовут Ганнибала из Италии. Нелепое это условие римский командующий, разумеется, пропустил мимо ушей, но переговоров не прервал – чтобы оставить открытым для себя вход во вражеские лагери.
Огонь – союзник римлян.
Зимний лагерь карфагенян был почти сплошь деревянный, а нумидийцы зимовали в шалашах, сплетенных из тростника и разбросанных как попало – даже за линией лагерных укреплений. Узнав об этом, Сципион проникнулся надеждою истребить врага огнем. Вот чего ради продолжал он засылать к Сифаку одно посольство за другим, и с каждым из них под видом слуг прибывали самые опытные и самые храбрые легионеры.