Страница:
– Только не сбивайте меня вопросами, хорошо? Попытаюсь восстановить их разговор. Не перебивайте, я умоляю. В общем, сначала они говорили о пустяках, то есть только о своем, то есть ничего не касалось нас. Я половины не понимала вообще. Сплошные имена, клички, жаргон. Вот после того, как вы здесь разорались и они взглянули на вас в “глазок”, разговор перешел на нас. Сперва всякие идиотские шутки. Потом один спрашивает у другого: а чего нам по два часа торчать, когда их, то есть нас, продержат самое большее до вечера. Сделали бы смену по часу. Дескать, всяко Маэстро прилетит к вечеру. Он что, их всех с собой заберет, спрашивает второй. Нет, говорит первый, я слышал… В общем, где-то он там подслушал, что Маэстро нужен всего один из нас. Кто-то очень крутой. Остальные – мусор.
Так и сказал – мусор, а мусору место на помойке. Тут другой возражает, что если Маэстро нужен этот крутой, то он его заберет, а этих оставит. Ты что, очумел, говорит первый, чтоб Маэстро следы оставлял, свидетелей? Полная химчистка. И что мы с ними делать будем? – добавляет. А вдруг кто сбежит? А у Маэстро, раз сам прилетает, большой интерес, значит, к тому одному. Вот тут, – Татьяна сглотнула, – один другого спрашивает, а кто из этих, из нас то есть, Маэстро понадобился? Ха, смеется другой, про то знают только Маэстро да сам Падре, как его по имени… то ли Изебара или Эскобара, я не разобрала. Больше никто. Здесь они переключились на этого Эскобара, стали его обсуждать. Потом заговорили о… Не о нас… К нам больше не возвращались. Да разве этого мало! Любка, правда?
Последнюю фразу Татьяна почти прокричала.
– А я вообще ничего не поняла, у них акцент какой-то не такой… – хлюпнула носом Люба. – Да и какая разница, а?!
Татьяна пожала плечами и промолчала. Остальные тоже безмолвствовали.
– Что за поядрень! – взорвался наконец Миша. – Что это значит?!.
Аккорд третий
Аккорд четвертый
Так и сказал – мусор, а мусору место на помойке. Тут другой возражает, что если Маэстро нужен этот крутой, то он его заберет, а этих оставит. Ты что, очумел, говорит первый, чтоб Маэстро следы оставлял, свидетелей? Полная химчистка. И что мы с ними делать будем? – добавляет. А вдруг кто сбежит? А у Маэстро, раз сам прилетает, большой интерес, значит, к тому одному. Вот тут, – Татьяна сглотнула, – один другого спрашивает, а кто из этих, из нас то есть, Маэстро понадобился? Ха, смеется другой, про то знают только Маэстро да сам Падре, как его по имени… то ли Изебара или Эскобара, я не разобрала. Больше никто. Здесь они переключились на этого Эскобара, стали его обсуждать. Потом заговорили о… Не о нас… К нам больше не возвращались. Да разве этого мало! Любка, правда?
Последнюю фразу Татьяна почти прокричала.
– А я вообще ничего не поняла, у них акцент какой-то не такой… – хлюпнула носом Люба. – Да и какая разница, а?!
Татьяна пожала плечами и промолчала. Остальные тоже безмолвствовали.
– Что за поядрень! – взорвался наконец Миша. – Что это значит?!.
Аккорд третий
Должен остаться только один
Любовь Варыгина
Значит, так.
Не люблю таких. Молодая, а наглая, как змея. Подавай ей прямо сейчас все и сразу. Только и научилась, что передком работать, а кто этого, спрашивается, не умеет? Ну чего ей надо еще, шалашовке? Отхватила денежного кобеля, разъезжает за его счет по курортным странам, ест-пьет от пуза, чемоданы тряпками набивает – о такой жизни девки только и мечтают. А эта получила ее, считай, сразу после школы. Ей, малолетке, привалила такая лафа, когда другие в обносках ходят и помоями питаются. Радуйся этому, будь добрее, людям помогай. Так нет же! С жиру бесится, мерзавка. Соплячка! Подстилка такая! Ей, профуре, еще и Лешка понадобился. Заскучала, видишь ли, многостаночница, захотела чары свои проверить. А дружок ейный – лапоть лаптем, что ли? Или он из-за бутылки уже ничего не видит? Не видит, как его секретутка хвостом перед чужим морячком вертит?
Чего в ней находят, не пойму. Килька тощая. Ни задницы толковой, ни передницы. А пить так совсем не умеет. Развезло с каких-то граммов. При такой канареечной комплекции не удивительно. Хотя на ткацкой фабрике, где я ишачила в молодости, была у нас такая, Зинка по кличке Вертолет. Так вот она весила, ну, сорок кило, не боле, маленькая, худенькая, но, кстати, грудастая. И перепивала всех наших мужиков. А хлебали мы тогда, между прочим, исключительно спирт. Заводской, гидролизный, протирочный.
Ну и хорошо, что Танька эта пить не умеет. На катере она наконец отрубилась, уклюкавшаяся, и мы с Лешкой остались наедине. В той будке, где штурвал…
Но до того они все, кроме Таньки и Вовчика, снесенного мужиками в койку, еще долго не могли угомониться. Ходили туда-сюда по моторке, пили, закусывали, веселились, здоровенной удочкой ловили в темноте акул. Лешка таскался с ними со всеми, и мне никак не удавалось хоть на минуту оттеснить его на разговор тет-а-тет. А оттеснить надо было. Потом мы все набились в будку, где штурвал. Там еще торчал панамец, молчаливый, потому что по-русски не тянул, и угрюмый, потому что не пил. А ему предлагали: хочешь водочку, хочешь пивко, джин-тоника или ихней текиловки. Энрике этот мотал башкой, твердил как заведенный “ноу, ноу” и еще крепче держался за “баранку”. И разозлил своим упрямством Танькиного Мишку: “Да чтоб я какого-то папуаса не напоил! Падлой буду, он у меня водку щас трескать начнет, только подноси!”
Молодец Михаил – сказал “напою” и напоил ведь. Он этому панамцу за каждый стакан водяры отстегивал по десять баксов, а за стакан пива – по пять. А для здешних десятка “зеленых” – огромные деньги, многим за них месяц погорбатиться в радость в этой Панаме.
Недопитая водка разлилась лужицей по полу, стакан успел на лету ловко так подхватить Лешка, а рубанувшегося панамца – под мышки – Михаил.
– Последний чирик не твой, парень. И так почти на стошку меня опустил, ха-ха. – Танькин хахаль выдрал десятку из кулака Энрике и утащил его на воздух. Отсыпаться.
– Я тоже, пожалуй, пойду сосну, – сказал этот непонятный дед, обнаружившийся на катере.
Значит, дед ушел, но вдвоем мы с Лешкой пока еще не остались. Так как Михаил отволок панамца и вернулся. На мои намеки, чтоб он пошел проведать свою ненаглядную, буржуй наш никак не реагировал. Ему, видишь ли, приспичило порулить. И у Лешки, моряка хренова, тоже проснулась тоска по штурвалам. Ну, они и давай рулить, песни моряцкие горланить. Как пацаны голозадые, честное слово.
Я походила по моторке, постояла на корме, глядя на бурунчик, слазила на кухню, сделала два бутерброда и съела их. Заглянула к нашим. Спят. И Вовчик дрыхнет. Короче, поубивала я время и вернулась. Нет, Леха, не уйти тебе от меня. И вообще, хватит дурака валять, надо дело делать.
Вхожу в будку, где штурвал, и решительно говорю Михаилу:
– Иди, твоя там внизу ревет на весь пароход: “Где Миша, где Миша, Мишу хочу, прямо умираю!” Давай, давай, торопись!
И почти выталкиваю его из будки.
И вот так мы с Лешкой наконец остались наедине. Кто на кого набросился, я так и не поняла. Факт, что меня сжали железные ручищи, я подлетела и очутилась сидящей на какой-то панели с приборами. Одна нога моя легла на штурвал. И завертелась карусель.
По-своему качался катер, а я качалась по-своему. И укачало меня все это на славу. Аж дух перехватило. Надо признаться, первый раз на море сексом занималась. Что-то в этом есть… А может, и не в море дело.
Недаром мне Лешка сразу понравился. Не зря за него билась. Мужик! Здоровущий, обожмет так, что сок течет. Сразу делаешься бескостной, перинной – самое то для этого занятия. Остается только визжать от удовольствия. Впрочем, и про дело я не забывала.
Почти до самого рассвета мы с моим миленочком проторчали в этой будке. Целовались, обжимались, а потом по новой трах-тарарах… В общем, двух зайцев я убила. Наповал.
Измученные, спать мы пошли к нему на койку. Ему отвели место в купе, где еще Вовка был. А мне, кстати, сватали спать в купе с Мишкиной Танькой. Ну и правильно, что не сосватали. Вовка не проснулся от нашего прихода. Спал как сурок. Ну да мне это и лучше. Не проснулся он и утром, когда мы поднялись и пошлепали на палубу…
Посеревшее лицо Борисыча было каменным, мертвым, похожим на маску. Наконец старик справился с собой, откашлялся и преспокойно подытожил:
– Итак, бандитам нужен один из нас. Причем какой-то крутой. Других отправят в расход. Так надо понимать… – Он резко повернулся к Татьяниному патрону и почти весело поинтересовался: – Мишка, ты, что ли, крутой у нас?
– Ты ничего не напутала? – ухватил Алексей Татьяну за прозрачный рукав платья.
– Как я могла напутать, ну как?.. – Татьяна внимательно наблюдала за реакцией Борисыча. Потом перевела вопросительный взгляд на шефа. Шеф недоуменно посмотрел на переводчицу и вдруг хлопнул себя по лбу:
– Ну ясный хрен, я им нужен! Влипалово! Натуральное влипалово! Какой я лох! – Миша заметался по камере. – Как лоха развели… Дешево как… Упаковать и выколотить… “Крутой”… Суки! Козлы! Бараны! – Он с размаху вмазал ногой по стене. Шлепанец с ноги слетел и упорхнул в угол.
– Зачем ты им? – Вопрос Любы содержал примесь презрения.
– Зачем?! Ты!.. Ты не догоняешь – зачем? Расписать тебе по-белому – зачем? – Миша яростно тыкал босой ногой в сбежавший шлепанец. И не попадал. – Рассказать, каков оборот фирмы? А сумма панамского контракта? Думаешь, они не знают? Обтрясти фирму на бабки, вот что им нужно! Взять на шару несколько лимонов!
– Да кто за тебя заплатит…
– Вот именно! Ни хрена они не рубят! Они думают, я совладелец и миллионер, у меня бабки есть. А собери мои наличку, хазу, тачку, дачу, катер – что выкатится? Хрен под горку выкатится, даже лимона не наберется! Даже то мое, что в фирме шелестит, – херня, да никто и не отдаст. Они вбились, что я миллионер. Е-мое, так влипнуть… – Он наконец сумел надеть шлепанец и теперь мерил узилище шагами, задевая сокамерников покатыми плечами.
– А если предположить, что им нужен не Михаил, – сказал Борисыч, взяв себя в руки, – есть еще среди нас человек, кем могли бы заинтересоваться мафиозные структуры?
Все посмотрели друг на друга.
– А с наркотой никто не повязан? Ну-ка разбудите этого типа. – Алексей показал на Вовика.
Михаил, оказавшийся ближе других к Вове, пнул его. Пнул легко и безрезультатно.
– Тоже мне – “крутой”, – мрачно прокомментировал Михаил.
– Он мог быть перевозчиком, – предположил Алексей.
– Вряд ли, – тихо возразила Татьяна. – Он говорил вроде, что будто бы химик какой-то. Или биолог, что ли…
– А биологи курьерами не бывают? – пожал плечами Алексей. – Или химики? А если химик, может, он какую новую наркоту изобрел…
– Химик, блин, – сквозь зубы прорычал Михаил. – Биолог… Ну я щас этого ботаника…
– Миша, остынь, – устало бросил Борисыч и принялся обмахивать потное лицо кепочкой. – Перевозчиком мог быть любой.
– Ой, – вдруг пискнула Люба и прикрыла рот руками. – Может, я… – ее глаза округлились, – я им нужна? Слушайте, о Господи! Ты сказала – Эскобара?
– Выкладывай, ну, живо! – взял ее за плечи Алексей и придвинул к себе. – Тихо и внятно. И без воплей мне.
– Я вот что подумал. Не о том мы говорим… – встрял Борисыч.
– Погоди, отец, – остановил его Алексей и снова повернулся к Любе: – Ну?
– Я, это… я, Леша, жила в Панаме с одним мужчиной…
– Сколько ты уже торчишь в Панаме?
– Пятый месяц. Три дня в Ла-Пальме. А до того в Читре.
– Зачем ты вообще сюда приехала?
– К Габриэлю.
– Что за хрен?
– Ну-у… Панамец один… А может, и колумбиец.
– Ты что, не знаешь?
– Черный и черный. Говорит по-ихнему. Я в Свердловске в одном “ночнике” танцевала. Там и познакомились. Ну, пообщались недельку… Потом он меня вызвал в Панаму. Чего еще?
– Ты что ж, по-испански сечешь?
– Ничего я не секу.
– Он по-русски, что ли, сек?!
– Нет! – взвизгнула Люба. – И не надо повышать голос, я тебе не жена!
– Оставь свои бабские штучки. Здесь вопрос жизни и смерти. Отвечай коротко и четко.
– По-английски! По-английски мы говорили! Я так… немного в училище, потом курсы, в тот “ночник” без знания языков не брали… перед поездкой немного подучила еще… А он не лучше моего. Короче, понимали друг друга. – И с вызовом закончила: – Да и не очень мы с ним болтали, все больше делом занимались.
– Уф, ну и духотища тут у них, – невпопад выдохнул Леха. – Кто он? Чем занимался?
– Пустышку тянешь, – вмешался Михаил, который бросил возиться с Вовой, едва завязался этот интересный разговор.
– Не лезь! Кто он?
– Говорил – по бизнесу. Не проверяла. Богатый, по местным меркам. Квартиру недешевую мне снял. Целыми днями пропадал, приходил вечером или только на ночь. Однажды летал в Колумбию. Точно! Говорил, что там часто бывает. Вообще похож на мафиозного. Таинственный.
– Так бандит или нет?
– Да не знаю я, не знаю! Пистолета не видала.
– Ну и на хрен ты нам все это рассказываешь, не пойму!
– Сбежала я от него, понимаешь ты?! Вот в чем дело. Об этом и рассказываю. Сбежала от него… в Ла-Пальму.
– Сбежала? Натурально? – удивился Михаил.
– Да.
Леха, едва сдерживаясь:
– Деньги, бумаги, вещи его не брала?
Люба:
– За кого ты меня принимаешь?!
Леха, все еще сдерживаясь:
– За труп. В который скоро превратишься. И мы вместе с тобой. Отвечай, овца, брала или нет?
Люба, не вполне твердо:
– Ничего не брала…
Леха, взревев:
– Говори, коза!
Люба, чуть не плача:
– Только деньги, которые он мне дал. Когда я приехала, он пачку выдал. На, говорит, трать, развлекайся. Их и взяла.
– Сколько?
– Там оставалось пятьсот. Долларов.
– Ха! – воскликнул Михаил и с улыбкой оглядел стоящих рядом. – Пробили, из-за чего разборки-то начались!
– Ты его не знаешь. – Люба повернулась к Мише. – На деньги ему начхать. Из ревности мог свою мафию поднять.
– Так, мне все ясно. – Леша отошел от своей ночной возлюбленной и нервно заходил по камере, засунув руки в карманы обвислых тренировочных штанов.
– Зачем от него срыла-то? – поинтересовался Миша.
– Надоел, – то ли объяснила, то ли отмахнулась женщина.
– Не о том мы говорим, – снова взял слово Борисыч. – Если их интересует один из нас, а других они собираются пустить в расход, то какая нам, в сущности, разница, кто этот один? Допустим, Михаил. Или пускай некий перевозчик наркотиков. А что делать пятерым непричастным? Умереть? Я, как человек из этой пятерки, обеспокоен своей судьбой, а не какого-то избранника мафии.
– Миха, да разбуди ты его наконец! – вдруг прекратил расхаживать Алексей и вытянул руку по направлению к Вовику.
– Сам буди, – огрызнулся Миха. – Будильник нашел…
– Я вот подумала сейчас, – сказала Татьяна, – те, за дверью, – люди из низшего звена. Они слышали звон, но поняли его по-своему. Может быть, дела обстоят не так. И мы обыкновенные заложники обыкновенных террористов. Как в фильмах. Чем нас больше, тем террористам лучше. Будут держать нас взаперти и что-то у кого-то требовать.
– Ты же сама говорила… – развел руки Михаил.
– Я ничего не утверждала, я передала то, что слышала.
Опять вступил Борисыч:
– Хорошо бы так. Хотя тоже ничего хорошего. Но мы, мне сдается, должны исходить из худшего. Иначе может быть поздно что-либо поправить.
– Что ты предлагаешь? Бежать? – оказался рядом со стариком Алексей, бросив заниматься Вовой. Бросил, впрочем, уже добившись успеха. Леха поднимал его, тряс, ставил к стене, отпускал, опять ставил, и – Вова проснулся. А проснувшись, тут же заявил о себе:
– Мужики, у меня в черепе туман, растолкуйте…
– Во, ты хотел его разбудить! – обрадованно вскричал Миша. – Вот он!
– Всем тихо! – скомандовал Леха. – Сбежать было бы неплохо, отец, но как?
– Мужики, – снова затянул Вова, – а, мужики…
– Слушай, иди… – Леша подумал. – Иди посмотри в пакете, может, курево найдешь. Ты соображаешь, отец, у них у каждого по стволу! Как бежать?
Миша хотел было взбрыкнуть по поводу того, что кого-то откомандировывают копаться в его пакете, но потом махнул рукой.
– А если взаправду им нужен один? Других перестреляют, – сказала Люба, и в ее глазах опять заблестели слезы.
– Народ, гля, че я надыбал! – страшным голосом вдруг заорал Вовик.
Агент “Неваляшка”
Мне виделось, что морская прогулка – чуть ли не счастливая случайность, дававшая отсрочку неизбежной развязке или даже снимавшая ее неизбежность, что на катере я уведу “персону” из плотного, сужающегося кольца… Колумбия-то рядом, точка изъятия – в двух шагах… Оказалось, все не так. Оказалось, что прогулка была умело сконструирована. Очень умело. И финал ее застал меня врасплох. Времени не хватило отправить донесение, и это самое скверное в создавшейся ситуации. Хотя одно положительное обстоятельство все же имеет место быть: “персона” подконтрольна, я рядом с ней. Отпускать ее от себя никак нельзя. А надо изо всех сил играть залегендированную личину. И носа из-под нее не казать. Быть именно тем человеком, за кого я себя выдаю. Поступать как этот человек. Говорить как этот человек. Даже думать. Чтоб ни у кого не возникло и тени сомнения. И вот почему.
Как неведомый противник сумел так лихо подчинить себе “форс-мажор”? Пьянка – материя капризная, может повернуть в любую сторону. Хорошо, пускай катер и панамец были нам подсунуты. Но ведь вторую половину ночи и до десяти утра Энрике в рубке не было! Катер вели пьяные люди, по своей вроде как прихоти поворачивая штурвал. И выйти точно к месту атаки не могли. Такого не бывает. Значит, напрашивается вывод: все-таки катер оказался там не случайно. Кто-то доложил на берег о курсе “Виктории”… Выходит, кто-то из нашей компании? Кто? Вот почему его сразу не отделили от нас, я понимаю. В лицо его знают, как говорили охранники, только двое: дон Мигель, он же Маэстро, и дон Эскобара, он же Падре.
И еще одно. По крайней мере, вопрос о том, из какой хреновины подбили “Викторию”, можно считать отпавшим. Подозрительный железный ящик, который солдатня погрузила в грузовик вместе с нами, очень сильно смахивал на родимый ракетный комплекс “Тритон-210”, предназначенный для точечного поражения целей любого масштаба. И если у моего противника имеются такие возможности…
Ладно. Назовем определение мистера Икса задачей номер два. Именно поэтому мне сейчас нельзя раскрываться. Пока у меня есть фора: он (или она?) понятия не имеет о моем существовании. А задача номер один – прежняя: “персона”, ее сохранность, подконтрольность и спасение.
Кто-то сидел на циновках, кто-то стоял, наклонившись, но все рассматривали находку Вовика. То, что он обнаружил в пакете.
Доллары. Увесистая пачка, завернутая в мокрые Мишкины плавки. Мишка шумно поскреб пятерней бритую голову и смущенно хихикнул:
– Штука там. Точняк. Я и забыл, как сунул. Хе, надо же! Подмокли, зелененькие…
– Ну что вы делаете? – рыдающим голосом спросила Люба. – О чем вы говорите? Надо же что-то делать, мужики вы или тряпки?! Ну придумайте что-нибудь! Нас же убьют! Бежать надо!..
– Может, подкупить охрану? Здесь это большие деньги, – не обращая на ночную подругу внимания, предложила Татьяна.
– Хрена, – отрезал Мишка, – они бабки чисто себе заберут.
– Татьяна, ты бы не отвлекалась, слушала, о чем они там говорят… – всхлипнула Люба.
Татьяна молча отошла от тесной группки соотечественников.
– Правильно, – одобрил Борисыч, – не помешает. Что все-таки делать будем?
– Кормить и выгуливать нас не станут, – задумчиво протянул Алексей. – До приезда ихнего пахана дверь не отопрут. На фига? Значит, надо, чтобы они открыли дверь. Эти двое.
– Нет, я так больше не могу, не могу… – вновь заплакала Люба.
– Ты хочешь сказать – напасть и обезоружить. – Борисыч снова нацепил кепку на голову. В глазах его замерцал непонятный огонек.
– Это что, тюряга? Во засада… Какое сегодня число, а, ребята? – вдруг обеспокоился Вовик.
– Увянь, ботаник, бля! – гавкнул на него Михаил. – Вы че, мужики, в натуре свинитить отсюда собрались?
Алексей ответил:
– А чего гадать – “стрельнут, не стрельнут”? Эх, как бы их дверь заставить открыть…
– Ты занимался чем или на силу надеешься? – спросил Борисыч у Лешки.
– Мордобоем в Мурманске занимался по малолетке. Ну вообще-то на корабле ребята показывали кой-чего. Боцман у нас самбист был. Учил помалу, от не фиг делать. А сила… Чего сила? Не обижен вроде. – И, подумав, добавил: – Двоих вырублю. С виду они тут все хлипковаты.
Вернулась Татьяна.
– Молчат, будто уснули. Побег задумываете, слышу.
– Какое сегодня число? – опять влез Вовик.
Но на Вовика теперь внимания обращали не больше, чем обращают, скажем, на радиоточку, которая гнусаво мямлит что-то в углу на кухне.
– Ребят, вы серьезно? – Теперь этот вопрос поступил от Любы.
Агент “Неваляшка”
Другого выхода пока нет: необходимо убедить их бежать, потому что я знаю: боевикам действительно нужен только один из нас. И не сомневаюсь, кто именно: моя обожаемая “персона”. Потому что это уже перебор – заваривать такую кашу из-за кого-то еще. Другие – лишь опасные свидетели в игре на большие ставки, и жалость в ее правила не входит. Меня и еще четверых расстреляют (пардон, может, всего лишь троих, так как один (или одна) предположительно из команды соперников). Поэтому если и суждено умереть – впрочем, моя работа предусматривает постоянную готовность к такому исходу, – то прежде надо использовать все шансы выжить. Я вижу на данный момент единственный шанс: побег до прилета Маэстро на базу.
Необходимо убедить остальных. Но инициатива должна исходить не от меня. Или не только от меня. Если в команде имеется засланный казачок, то нельзя обращать его внимание на себя. Он наверняка раскроется, если попытается помешать побегу. И тогда я его увижу. И упредительно зайду со спины.
– Это, Леша, глупости из фильмов – все эти заболевшие животы и доллары за глоток воды, – говорил Борисыч. – Не сработает. Не идиоты же нас пасут. Надо иначе действовать… Конечно, стопроцентный план мы не изобретем, но с высокой вероятностью удачи, думаю, придумать в состоянии.
– Чего-то придумал? – быстро спросил Мишка.
– Да, забрезжила одна идейка. Так, пока только эскиз…
– Ну, говори, говори, – подбодрил Алексей.
– Скажу, конечно. Представим себе этих людей, что поставлены нас охранять. Психологию часовых, так сказать…
– Отец, давай сразу по делу, а? – Лешка притопнул ногой в замшевой туфле.
– Не всегда нужна спешка, Леша, не всегда, – размеренным менторским тоном ответил Борисыч. Будто время тянул. – Итак, они не боятся нас, безоружных и с виду бестолковых, зато очень боятся своих главарей. Это банда, и законы у них суровые, расправа быстрая.
– Батя, а ты не из тамбовских пацанов будешь? – хохотнул Михаил.
– Часовым наверняка дано строгое предписание не открывать камеру, – пропустил его слова мимо ушей старик. – По крайней мере, без разводящего. Без, так сказать, начальника караула. Старшего, иными словами. Или, возможно, открывать только в присутствии имеющегося на данный момент главаря. Или по прибытии так называемого Маэстро.
Алексей демонстративно тяжело вздохнул, но промолчал.
– И даже сотня долларов за стакан воды, что ты предлагал, не заставит их отпереть дверь. Потому что, узнай об их проступке старший, они могут потерять гораздо больше.
– Смотри главу о суровых расправах в банде, – вставила Татьяна.
Борисыч с укоризной бросил взгляд на девушку и продолжил:
– Однако мы можем использовать то обстоятельство, что, по их мнению, этого загадочного Маэстро интересует только один из нас и они не знают, кто именно. Но они уверены, что этот неизвестный представляет для Маэстро огромную ценность.
– Ну и что, что? – прорвалось у Алексея нетерпение.
– А теперь я перехожу собственно к плану…
Значит, так.
Не люблю таких. Молодая, а наглая, как змея. Подавай ей прямо сейчас все и сразу. Только и научилась, что передком работать, а кто этого, спрашивается, не умеет? Ну чего ей надо еще, шалашовке? Отхватила денежного кобеля, разъезжает за его счет по курортным странам, ест-пьет от пуза, чемоданы тряпками набивает – о такой жизни девки только и мечтают. А эта получила ее, считай, сразу после школы. Ей, малолетке, привалила такая лафа, когда другие в обносках ходят и помоями питаются. Радуйся этому, будь добрее, людям помогай. Так нет же! С жиру бесится, мерзавка. Соплячка! Подстилка такая! Ей, профуре, еще и Лешка понадобился. Заскучала, видишь ли, многостаночница, захотела чары свои проверить. А дружок ейный – лапоть лаптем, что ли? Или он из-за бутылки уже ничего не видит? Не видит, как его секретутка хвостом перед чужим морячком вертит?
Чего в ней находят, не пойму. Килька тощая. Ни задницы толковой, ни передницы. А пить так совсем не умеет. Развезло с каких-то граммов. При такой канареечной комплекции не удивительно. Хотя на ткацкой фабрике, где я ишачила в молодости, была у нас такая, Зинка по кличке Вертолет. Так вот она весила, ну, сорок кило, не боле, маленькая, худенькая, но, кстати, грудастая. И перепивала всех наших мужиков. А хлебали мы тогда, между прочим, исключительно спирт. Заводской, гидролизный, протирочный.
Ну и хорошо, что Танька эта пить не умеет. На катере она наконец отрубилась, уклюкавшаяся, и мы с Лешкой остались наедине. В той будке, где штурвал…
Но до того они все, кроме Таньки и Вовчика, снесенного мужиками в койку, еще долго не могли угомониться. Ходили туда-сюда по моторке, пили, закусывали, веселились, здоровенной удочкой ловили в темноте акул. Лешка таскался с ними со всеми, и мне никак не удавалось хоть на минуту оттеснить его на разговор тет-а-тет. А оттеснить надо было. Потом мы все набились в будку, где штурвал. Там еще торчал панамец, молчаливый, потому что по-русски не тянул, и угрюмый, потому что не пил. А ему предлагали: хочешь водочку, хочешь пивко, джин-тоника или ихней текиловки. Энрике этот мотал башкой, твердил как заведенный “ноу, ноу” и еще крепче держался за “баранку”. И разозлил своим упрямством Танькиного Мишку: “Да чтоб я какого-то папуаса не напоил! Падлой буду, он у меня водку щас трескать начнет, только подноси!”
Молодец Михаил – сказал “напою” и напоил ведь. Он этому панамцу за каждый стакан водяры отстегивал по десять баксов, а за стакан пива – по пять. А для здешних десятка “зеленых” – огромные деньги, многим за них месяц погорбатиться в радость в этой Панаме.
Недопитая водка разлилась лужицей по полу, стакан успел на лету ловко так подхватить Лешка, а рубанувшегося панамца – под мышки – Михаил.
– Последний чирик не твой, парень. И так почти на стошку меня опустил, ха-ха. – Танькин хахаль выдрал десятку из кулака Энрике и утащил его на воздух. Отсыпаться.
– Я тоже, пожалуй, пойду сосну, – сказал этот непонятный дед, обнаружившийся на катере.
Значит, дед ушел, но вдвоем мы с Лешкой пока еще не остались. Так как Михаил отволок панамца и вернулся. На мои намеки, чтоб он пошел проведать свою ненаглядную, буржуй наш никак не реагировал. Ему, видишь ли, приспичило порулить. И у Лешки, моряка хренова, тоже проснулась тоска по штурвалам. Ну, они и давай рулить, песни моряцкие горланить. Как пацаны голозадые, честное слово.
Я походила по моторке, постояла на корме, глядя на бурунчик, слазила на кухню, сделала два бутерброда и съела их. Заглянула к нашим. Спят. И Вовчик дрыхнет. Короче, поубивала я время и вернулась. Нет, Леха, не уйти тебе от меня. И вообще, хватит дурака валять, надо дело делать.
Вхожу в будку, где штурвал, и решительно говорю Михаилу:
– Иди, твоя там внизу ревет на весь пароход: “Где Миша, где Миша, Мишу хочу, прямо умираю!” Давай, давай, торопись!
И почти выталкиваю его из будки.
И вот так мы с Лешкой наконец остались наедине. Кто на кого набросился, я так и не поняла. Факт, что меня сжали железные ручищи, я подлетела и очутилась сидящей на какой-то панели с приборами. Одна нога моя легла на штурвал. И завертелась карусель.
По-своему качался катер, а я качалась по-своему. И укачало меня все это на славу. Аж дух перехватило. Надо признаться, первый раз на море сексом занималась. Что-то в этом есть… А может, и не в море дело.
Недаром мне Лешка сразу понравился. Не зря за него билась. Мужик! Здоровущий, обожмет так, что сок течет. Сразу делаешься бескостной, перинной – самое то для этого занятия. Остается только визжать от удовольствия. Впрочем, и про дело я не забывала.
Почти до самого рассвета мы с моим миленочком проторчали в этой будке. Целовались, обжимались, а потом по новой трах-тарарах… В общем, двух зайцев я убила. Наповал.
Измученные, спать мы пошли к нему на койку. Ему отвели место в купе, где еще Вовка был. А мне, кстати, сватали спать в купе с Мишкиной Танькой. Ну и правильно, что не сосватали. Вовка не проснулся от нашего прихода. Спал как сурок. Ну да мне это и лучше. Не проснулся он и утром, когда мы поднялись и пошлепали на палубу…
Посеревшее лицо Борисыча было каменным, мертвым, похожим на маску. Наконец старик справился с собой, откашлялся и преспокойно подытожил:
– Итак, бандитам нужен один из нас. Причем какой-то крутой. Других отправят в расход. Так надо понимать… – Он резко повернулся к Татьяниному патрону и почти весело поинтересовался: – Мишка, ты, что ли, крутой у нас?
– Ты ничего не напутала? – ухватил Алексей Татьяну за прозрачный рукав платья.
– Как я могла напутать, ну как?.. – Татьяна внимательно наблюдала за реакцией Борисыча. Потом перевела вопросительный взгляд на шефа. Шеф недоуменно посмотрел на переводчицу и вдруг хлопнул себя по лбу:
– Ну ясный хрен, я им нужен! Влипалово! Натуральное влипалово! Какой я лох! – Миша заметался по камере. – Как лоха развели… Дешево как… Упаковать и выколотить… “Крутой”… Суки! Козлы! Бараны! – Он с размаху вмазал ногой по стене. Шлепанец с ноги слетел и упорхнул в угол.
– Зачем ты им? – Вопрос Любы содержал примесь презрения.
– Зачем?! Ты!.. Ты не догоняешь – зачем? Расписать тебе по-белому – зачем? – Миша яростно тыкал босой ногой в сбежавший шлепанец. И не попадал. – Рассказать, каков оборот фирмы? А сумма панамского контракта? Думаешь, они не знают? Обтрясти фирму на бабки, вот что им нужно! Взять на шару несколько лимонов!
– Да кто за тебя заплатит…
– Вот именно! Ни хрена они не рубят! Они думают, я совладелец и миллионер, у меня бабки есть. А собери мои наличку, хазу, тачку, дачу, катер – что выкатится? Хрен под горку выкатится, даже лимона не наберется! Даже то мое, что в фирме шелестит, – херня, да никто и не отдаст. Они вбились, что я миллионер. Е-мое, так влипнуть… – Он наконец сумел надеть шлепанец и теперь мерил узилище шагами, задевая сокамерников покатыми плечами.
– А если предположить, что им нужен не Михаил, – сказал Борисыч, взяв себя в руки, – есть еще среди нас человек, кем могли бы заинтересоваться мафиозные структуры?
Все посмотрели друг на друга.
– А с наркотой никто не повязан? Ну-ка разбудите этого типа. – Алексей показал на Вовика.
Михаил, оказавшийся ближе других к Вове, пнул его. Пнул легко и безрезультатно.
– Тоже мне – “крутой”, – мрачно прокомментировал Михаил.
– Он мог быть перевозчиком, – предположил Алексей.
– Вряд ли, – тихо возразила Татьяна. – Он говорил вроде, что будто бы химик какой-то. Или биолог, что ли…
– А биологи курьерами не бывают? – пожал плечами Алексей. – Или химики? А если химик, может, он какую новую наркоту изобрел…
– Химик, блин, – сквозь зубы прорычал Михаил. – Биолог… Ну я щас этого ботаника…
– Миша, остынь, – устало бросил Борисыч и принялся обмахивать потное лицо кепочкой. – Перевозчиком мог быть любой.
– Ой, – вдруг пискнула Люба и прикрыла рот руками. – Может, я… – ее глаза округлились, – я им нужна? Слушайте, о Господи! Ты сказала – Эскобара?
– Выкладывай, ну, живо! – взял ее за плечи Алексей и придвинул к себе. – Тихо и внятно. И без воплей мне.
– Я вот что подумал. Не о том мы говорим… – встрял Борисыч.
– Погоди, отец, – остановил его Алексей и снова повернулся к Любе: – Ну?
– Я, это… я, Леша, жила в Панаме с одним мужчиной…
– Сколько ты уже торчишь в Панаме?
– Пятый месяц. Три дня в Ла-Пальме. А до того в Читре.
– Зачем ты вообще сюда приехала?
– К Габриэлю.
– Что за хрен?
– Ну-у… Панамец один… А может, и колумбиец.
– Ты что, не знаешь?
– Черный и черный. Говорит по-ихнему. Я в Свердловске в одном “ночнике” танцевала. Там и познакомились. Ну, пообщались недельку… Потом он меня вызвал в Панаму. Чего еще?
– Ты что ж, по-испански сечешь?
– Ничего я не секу.
– Он по-русски, что ли, сек?!
– Нет! – взвизгнула Люба. – И не надо повышать голос, я тебе не жена!
– Оставь свои бабские штучки. Здесь вопрос жизни и смерти. Отвечай коротко и четко.
– По-английски! По-английски мы говорили! Я так… немного в училище, потом курсы, в тот “ночник” без знания языков не брали… перед поездкой немного подучила еще… А он не лучше моего. Короче, понимали друг друга. – И с вызовом закончила: – Да и не очень мы с ним болтали, все больше делом занимались.
– Уф, ну и духотища тут у них, – невпопад выдохнул Леха. – Кто он? Чем занимался?
– Пустышку тянешь, – вмешался Михаил, который бросил возиться с Вовой, едва завязался этот интересный разговор.
– Не лезь! Кто он?
– Говорил – по бизнесу. Не проверяла. Богатый, по местным меркам. Квартиру недешевую мне снял. Целыми днями пропадал, приходил вечером или только на ночь. Однажды летал в Колумбию. Точно! Говорил, что там часто бывает. Вообще похож на мафиозного. Таинственный.
– Так бандит или нет?
– Да не знаю я, не знаю! Пистолета не видала.
– Ну и на хрен ты нам все это рассказываешь, не пойму!
– Сбежала я от него, понимаешь ты?! Вот в чем дело. Об этом и рассказываю. Сбежала от него… в Ла-Пальму.
– Сбежала? Натурально? – удивился Михаил.
– Да.
Леха, едва сдерживаясь:
– Деньги, бумаги, вещи его не брала?
Люба:
– За кого ты меня принимаешь?!
Леха, все еще сдерживаясь:
– За труп. В который скоро превратишься. И мы вместе с тобой. Отвечай, овца, брала или нет?
Люба, не вполне твердо:
– Ничего не брала…
Леха, взревев:
– Говори, коза!
Люба, чуть не плача:
– Только деньги, которые он мне дал. Когда я приехала, он пачку выдал. На, говорит, трать, развлекайся. Их и взяла.
– Сколько?
– Там оставалось пятьсот. Долларов.
– Ха! – воскликнул Михаил и с улыбкой оглядел стоящих рядом. – Пробили, из-за чего разборки-то начались!
– Ты его не знаешь. – Люба повернулась к Мише. – На деньги ему начхать. Из ревности мог свою мафию поднять.
– Так, мне все ясно. – Леша отошел от своей ночной возлюбленной и нервно заходил по камере, засунув руки в карманы обвислых тренировочных штанов.
– Зачем от него срыла-то? – поинтересовался Миша.
– Надоел, – то ли объяснила, то ли отмахнулась женщина.
– Не о том мы говорим, – снова взял слово Борисыч. – Если их интересует один из нас, а других они собираются пустить в расход, то какая нам, в сущности, разница, кто этот один? Допустим, Михаил. Или пускай некий перевозчик наркотиков. А что делать пятерым непричастным? Умереть? Я, как человек из этой пятерки, обеспокоен своей судьбой, а не какого-то избранника мафии.
– Миха, да разбуди ты его наконец! – вдруг прекратил расхаживать Алексей и вытянул руку по направлению к Вовику.
– Сам буди, – огрызнулся Миха. – Будильник нашел…
– Я вот подумала сейчас, – сказала Татьяна, – те, за дверью, – люди из низшего звена. Они слышали звон, но поняли его по-своему. Может быть, дела обстоят не так. И мы обыкновенные заложники обыкновенных террористов. Как в фильмах. Чем нас больше, тем террористам лучше. Будут держать нас взаперти и что-то у кого-то требовать.
– Ты же сама говорила… – развел руки Михаил.
– Я ничего не утверждала, я передала то, что слышала.
Опять вступил Борисыч:
– Хорошо бы так. Хотя тоже ничего хорошего. Но мы, мне сдается, должны исходить из худшего. Иначе может быть поздно что-либо поправить.
– Что ты предлагаешь? Бежать? – оказался рядом со стариком Алексей, бросив заниматься Вовой. Бросил, впрочем, уже добившись успеха. Леха поднимал его, тряс, ставил к стене, отпускал, опять ставил, и – Вова проснулся. А проснувшись, тут же заявил о себе:
– Мужики, у меня в черепе туман, растолкуйте…
– Во, ты хотел его разбудить! – обрадованно вскричал Миша. – Вот он!
– Всем тихо! – скомандовал Леха. – Сбежать было бы неплохо, отец, но как?
– Мужики, – снова затянул Вова, – а, мужики…
– Слушай, иди… – Леша подумал. – Иди посмотри в пакете, может, курево найдешь. Ты соображаешь, отец, у них у каждого по стволу! Как бежать?
Миша хотел было взбрыкнуть по поводу того, что кого-то откомандировывают копаться в его пакете, но потом махнул рукой.
– А если взаправду им нужен один? Других перестреляют, – сказала Люба, и в ее глазах опять заблестели слезы.
– Народ, гля, че я надыбал! – страшным голосом вдруг заорал Вовик.
Агент “Неваляшка”
Мне виделось, что морская прогулка – чуть ли не счастливая случайность, дававшая отсрочку неизбежной развязке или даже снимавшая ее неизбежность, что на катере я уведу “персону” из плотного, сужающегося кольца… Колумбия-то рядом, точка изъятия – в двух шагах… Оказалось, все не так. Оказалось, что прогулка была умело сконструирована. Очень умело. И финал ее застал меня врасплох. Времени не хватило отправить донесение, и это самое скверное в создавшейся ситуации. Хотя одно положительное обстоятельство все же имеет место быть: “персона” подконтрольна, я рядом с ней. Отпускать ее от себя никак нельзя. А надо изо всех сил играть залегендированную личину. И носа из-под нее не казать. Быть именно тем человеком, за кого я себя выдаю. Поступать как этот человек. Говорить как этот человек. Даже думать. Чтоб ни у кого не возникло и тени сомнения. И вот почему.
Как неведомый противник сумел так лихо подчинить себе “форс-мажор”? Пьянка – материя капризная, может повернуть в любую сторону. Хорошо, пускай катер и панамец были нам подсунуты. Но ведь вторую половину ночи и до десяти утра Энрике в рубке не было! Катер вели пьяные люди, по своей вроде как прихоти поворачивая штурвал. И выйти точно к месту атаки не могли. Такого не бывает. Значит, напрашивается вывод: все-таки катер оказался там не случайно. Кто-то доложил на берег о курсе “Виктории”… Выходит, кто-то из нашей компании? Кто? Вот почему его сразу не отделили от нас, я понимаю. В лицо его знают, как говорили охранники, только двое: дон Мигель, он же Маэстро, и дон Эскобара, он же Падре.
И еще одно. По крайней мере, вопрос о том, из какой хреновины подбили “Викторию”, можно считать отпавшим. Подозрительный железный ящик, который солдатня погрузила в грузовик вместе с нами, очень сильно смахивал на родимый ракетный комплекс “Тритон-210”, предназначенный для точечного поражения целей любого масштаба. И если у моего противника имеются такие возможности…
Ладно. Назовем определение мистера Икса задачей номер два. Именно поэтому мне сейчас нельзя раскрываться. Пока у меня есть фора: он (или она?) понятия не имеет о моем существовании. А задача номер один – прежняя: “персона”, ее сохранность, подконтрольность и спасение.
Кто-то сидел на циновках, кто-то стоял, наклонившись, но все рассматривали находку Вовика. То, что он обнаружил в пакете.
Доллары. Увесистая пачка, завернутая в мокрые Мишкины плавки. Мишка шумно поскреб пятерней бритую голову и смущенно хихикнул:
– Штука там. Точняк. Я и забыл, как сунул. Хе, надо же! Подмокли, зелененькие…
– Ну что вы делаете? – рыдающим голосом спросила Люба. – О чем вы говорите? Надо же что-то делать, мужики вы или тряпки?! Ну придумайте что-нибудь! Нас же убьют! Бежать надо!..
– Может, подкупить охрану? Здесь это большие деньги, – не обращая на ночную подругу внимания, предложила Татьяна.
– Хрена, – отрезал Мишка, – они бабки чисто себе заберут.
– Татьяна, ты бы не отвлекалась, слушала, о чем они там говорят… – всхлипнула Люба.
Татьяна молча отошла от тесной группки соотечественников.
– Правильно, – одобрил Борисыч, – не помешает. Что все-таки делать будем?
– Кормить и выгуливать нас не станут, – задумчиво протянул Алексей. – До приезда ихнего пахана дверь не отопрут. На фига? Значит, надо, чтобы они открыли дверь. Эти двое.
– Нет, я так больше не могу, не могу… – вновь заплакала Люба.
– Ты хочешь сказать – напасть и обезоружить. – Борисыч снова нацепил кепку на голову. В глазах его замерцал непонятный огонек.
– Это что, тюряга? Во засада… Какое сегодня число, а, ребята? – вдруг обеспокоился Вовик.
– Увянь, ботаник, бля! – гавкнул на него Михаил. – Вы че, мужики, в натуре свинитить отсюда собрались?
Алексей ответил:
– А чего гадать – “стрельнут, не стрельнут”? Эх, как бы их дверь заставить открыть…
– Ты занимался чем или на силу надеешься? – спросил Борисыч у Лешки.
– Мордобоем в Мурманске занимался по малолетке. Ну вообще-то на корабле ребята показывали кой-чего. Боцман у нас самбист был. Учил помалу, от не фиг делать. А сила… Чего сила? Не обижен вроде. – И, подумав, добавил: – Двоих вырублю. С виду они тут все хлипковаты.
Вернулась Татьяна.
– Молчат, будто уснули. Побег задумываете, слышу.
– Какое сегодня число? – опять влез Вовик.
Но на Вовика теперь внимания обращали не больше, чем обращают, скажем, на радиоточку, которая гнусаво мямлит что-то в углу на кухне.
– Ребят, вы серьезно? – Теперь этот вопрос поступил от Любы.
Агент “Неваляшка”
Другого выхода пока нет: необходимо убедить их бежать, потому что я знаю: боевикам действительно нужен только один из нас. И не сомневаюсь, кто именно: моя обожаемая “персона”. Потому что это уже перебор – заваривать такую кашу из-за кого-то еще. Другие – лишь опасные свидетели в игре на большие ставки, и жалость в ее правила не входит. Меня и еще четверых расстреляют (пардон, может, всего лишь троих, так как один (или одна) предположительно из команды соперников). Поэтому если и суждено умереть – впрочем, моя работа предусматривает постоянную готовность к такому исходу, – то прежде надо использовать все шансы выжить. Я вижу на данный момент единственный шанс: побег до прилета Маэстро на базу.
Необходимо убедить остальных. Но инициатива должна исходить не от меня. Или не только от меня. Если в команде имеется засланный казачок, то нельзя обращать его внимание на себя. Он наверняка раскроется, если попытается помешать побегу. И тогда я его увижу. И упредительно зайду со спины.
– Это, Леша, глупости из фильмов – все эти заболевшие животы и доллары за глоток воды, – говорил Борисыч. – Не сработает. Не идиоты же нас пасут. Надо иначе действовать… Конечно, стопроцентный план мы не изобретем, но с высокой вероятностью удачи, думаю, придумать в состоянии.
– Чего-то придумал? – быстро спросил Мишка.
– Да, забрезжила одна идейка. Так, пока только эскиз…
– Ну, говори, говори, – подбодрил Алексей.
– Скажу, конечно. Представим себе этих людей, что поставлены нас охранять. Психологию часовых, так сказать…
– Отец, давай сразу по делу, а? – Лешка притопнул ногой в замшевой туфле.
– Не всегда нужна спешка, Леша, не всегда, – размеренным менторским тоном ответил Борисыч. Будто время тянул. – Итак, они не боятся нас, безоружных и с виду бестолковых, зато очень боятся своих главарей. Это банда, и законы у них суровые, расправа быстрая.
– Батя, а ты не из тамбовских пацанов будешь? – хохотнул Михаил.
– Часовым наверняка дано строгое предписание не открывать камеру, – пропустил его слова мимо ушей старик. – По крайней мере, без разводящего. Без, так сказать, начальника караула. Старшего, иными словами. Или, возможно, открывать только в присутствии имеющегося на данный момент главаря. Или по прибытии так называемого Маэстро.
Алексей демонстративно тяжело вздохнул, но промолчал.
– И даже сотня долларов за стакан воды, что ты предлагал, не заставит их отпереть дверь. Потому что, узнай об их проступке старший, они могут потерять гораздо больше.
– Смотри главу о суровых расправах в банде, – вставила Татьяна.
Борисыч с укоризной бросил взгляд на девушку и продолжил:
– Однако мы можем использовать то обстоятельство, что, по их мнению, этого загадочного Маэстро интересует только один из нас и они не знают, кто именно. Но они уверены, что этот неизвестный представляет для Маэстро огромную ценность.
– Ну и что, что? – прорвалось у Алексея нетерпение.
– А теперь я перехожу собственно к плану…
Аккорд четвертый
Искусство убегать
Легкий двухмоторный спортивного класса самолет поднялся с аэродрома в пригороде Медельина. Его пассажир бросил взгляд на удаляющееся летное поле аэроклуба “Новая Гранада”, принадлежащего семье дона Асприлья – семье, близкой его собственной не только общими интересами и делами, но с недавних пор и кровно. Месяц назад они породнились. Свадьба его сына Антонио и Хуаниты, дочери дона Асприлья, прогремев оркестрами и фейерверками, отшумев фонтанами вина и заздравных криков, упрочила давний деловой союз семей.
Пассажир самолета всегда ценил хитрого и удачливого Асприлья-старшего, умевшего балансировать на тонкой ниточке между законом и тем, что законом преследуется, умудрявшегося приятельствовать с официальной властью и властью подлинной и наживать на этой дружбе капитал. И балансировал он столь ловко, что нет-нет да и возникнет подозрение: а уж не заключил ли старый прохвост контракт с самим Дьяволом?..
Пассажир, он же Мигель Испартеро, тот, кого некоторые называют Маэстро, отвернулся от иллюминатора. В следующий раз он посмотрит на землю уже на подлете к базе Диего Марсиа.
Кроме пилота, с доном Мигелем летели двое телохранителей. Он мог бы обойтись без охраны в этом простом путешествии, но сегодня секьюрити должны будут сопровождать еще одного человека, ради которого, собственно, путешествие и было затеяно. И не только путешествие. Он мог бы не лететь сам, а послать любое доверенное лицо, того же Антонио например, которому пора заканчивать с медовым месяцем и возвращаться к делам. Однако Мигелю позвонил сам дон Эскобара, тот, кого некоторые называют Падре, и попросил все сделать лично.
Заинтересованность Падре в этой русской особе возрастала с каждым днем. Мигель, один из немногих достоверно знающих, для чего она понадобилась боссам, был, разумеется, польщен, что его берут в новое, сулящее хорошие перспективы дело, но с другой стороны – из подвала тянуло холодком. Да, из того мрачного подвала его сознания, где притаились предчувствия, предрассудки, необъяснимые страхи и память о том, чего никогда не было, отчетливо веяло холодом. Дон Мигель ощущал этот холод с тех пор, как его втянули в это предприятие. А ведь раньше всякий раз, когда накатывало это леденящее покалывание в теле, впереди непременно поджидали неприятности. Незаурядной интуицией, видимо, наградила его бабка, которая однажды предсказала землетрясение в родном Бунавентуре и тем спасла жизнь себе, близким и поверившим ей соседям. Так гласит семейное предание. Дон Мигель тоже привык доверять своей интуиции. Но… Его втянули в дело с русскими, и отказаться он не мог. А если б и мог… то все равно бы не смог. Потому что банк в случае удачи можно сорвать преизрядный, и он никогда себе не простит, что упустил такую возможность.
Пассажир самолета всегда ценил хитрого и удачливого Асприлья-старшего, умевшего балансировать на тонкой ниточке между законом и тем, что законом преследуется, умудрявшегося приятельствовать с официальной властью и властью подлинной и наживать на этой дружбе капитал. И балансировал он столь ловко, что нет-нет да и возникнет подозрение: а уж не заключил ли старый прохвост контракт с самим Дьяволом?..
Пассажир, он же Мигель Испартеро, тот, кого некоторые называют Маэстро, отвернулся от иллюминатора. В следующий раз он посмотрит на землю уже на подлете к базе Диего Марсиа.
Кроме пилота, с доном Мигелем летели двое телохранителей. Он мог бы обойтись без охраны в этом простом путешествии, но сегодня секьюрити должны будут сопровождать еще одного человека, ради которого, собственно, путешествие и было затеяно. И не только путешествие. Он мог бы не лететь сам, а послать любое доверенное лицо, того же Антонио например, которому пора заканчивать с медовым месяцем и возвращаться к делам. Однако Мигелю позвонил сам дон Эскобара, тот, кого некоторые называют Падре, и попросил все сделать лично.
Заинтересованность Падре в этой русской особе возрастала с каждым днем. Мигель, один из немногих достоверно знающих, для чего она понадобилась боссам, был, разумеется, польщен, что его берут в новое, сулящее хорошие перспективы дело, но с другой стороны – из подвала тянуло холодком. Да, из того мрачного подвала его сознания, где притаились предчувствия, предрассудки, необъяснимые страхи и память о том, чего никогда не было, отчетливо веяло холодом. Дон Мигель ощущал этот холод с тех пор, как его втянули в это предприятие. А ведь раньше всякий раз, когда накатывало это леденящее покалывание в теле, впереди непременно поджидали неприятности. Незаурядной интуицией, видимо, наградила его бабка, которая однажды предсказала землетрясение в родном Бунавентуре и тем спасла жизнь себе, близким и поверившим ей соседям. Так гласит семейное предание. Дон Мигель тоже привык доверять своей интуиции. Но… Его втянули в дело с русскими, и отказаться он не мог. А если б и мог… то все равно бы не смог. Потому что банк в случае удачи можно сорвать преизрядный, и он никогда себе не простит, что упустил такую возможность.