Страница:
210. В-третьих, когда по деспотической воле государя заменяются выборщики или меняется процедура выборов без согласия народа и в разрезе с его общими интересами, то тогда также меняется и законодательная власть. Ведь когда избирают не те, кого уполномочило общество, или избирают иным образом, чем это предписано обществом, то те, кто избран, не представляет собой законодательного органа, назначенного народом.
217. В-четвертых, передача народа в подданство иностранной державе либо государем, либо законодательным органом, несомненно, представляет собой изменение законодательной власти и, следовательно, распад системы правления. Ведь та цель, ради которой народ вступил в общество, заключается в том, чтобы охранять цельное, свободное, независимое общество, управляемое своими [c.387] собственными законами; все это утрачивается, когда людей передают под власть кого-либо другого.
218. Вполне понятно, почему при таком государственном устройстве распад системы правления относится за счет государя; дело в том, что он распоряжается силой, казной и должностями государства и часто убеждает себя или его лестью убеждают другие в том, что он в качестве верховного должностного лица не подлежит никакому контролю; лишь он один в состоянии принимать значительные меры для подготовки подобных изменений под видом законной власти, и он, держа её в своих руках, может устрашать или подавлять противящихся как раскольников, бунтовщиков и врагов правительства; вместе с тем никакая другая часть законодательного органа или народа не в состоянии сама по себе попытаться провести какое-либо изменение законодательной власти без открытого и явного восстания, которое сразу же будет замечено; а когда оно берет верх, то результаты его весьма мало отличаются от иноземного завоевания. Кроме того, государь при такой форме правления обладает властью распускать другие части законодательного органа и тем самым превращать их членов в частных лиц, которые никогда не могут вопреки ему или без согласования с ним изменить законодательную власть посредством закона, поскольку его согласие необходимо для того, чтобы дать любому из их указов эту санкцию. Однако же в той мере, в какой другие части законодательного органа каким-либо образом способствуют любому покушению на образ правления и помогают осуществлению или же не препятствуют (что в их силах) осуществлению подобных замыслов, они виновны и являются соучастниками в том, что, бесспорно, является величайшим преступлением, в котором люди могут быть виновны по отношению друг к другу.
219. Есть один путь, вступив на который может распасться такая система правления, а именно когда тот, кто обладает верховной исполнительной властью, пренебрегает своими обязанностями и не исполняет их, так что уже изданные законы не могут быть введены в действие. Это совершенно очевидно приводит к анархии и в конце концов к распаду системы правления. Ведь законы создаются не ради самих законов, но для того, чтобы они выполнялись и тем самым служили узами, связывающими общество, чтобы держать все части политического тела в надлежащих местах и при надлежащем функционировании; когда это полностью прекращается, то явно прекращается и [c.388] правление, и народ становится беспорядочной массой, лишенной всякого порядка и связи. Там, где не продолжается более отправление правосудия для обеспечения прав людей и в обществе не остается какой-либо власти, которая направляла бы его силу или обеспечивала бы нужды населения, там, несомненно, не остается и правительства. Когда законы не могут исполняться, то это все равно как если бы законов не было; а правление без законов, как я полагаю, представляет собой тайну в политике, непостижимую для человеческого разумения и несовместимую с человеческим обществом.
220. В этом и в других подобных случаях, когда правление распалось, народ волен сам позаботиться о себе, создав новый законодательный орган, отличающийся от прежнего или составом, или формой, или же и тем и другим в зависимости от того, что народ сочтет более соответствующим интересам его безопасности и блага. Ведь общество никогда не может в результате ошибки какого-либо лица утратить природное и первоначальное право, которое оно имеет, на самосохранение, что может быть достигнуто только с помощью установленного законодательного органа и справедливого и беспристрастного осуществления изданных им законов. Однако человечество не находится в столь жалком состоянии, чтобы оно не могло использовать данное средство до тех пор, пока не будет слишком поздно вообще прибегать к какому-либо средству. Говорить народу, что он может позаботиться о себе, создав новый законодательный орган, когда в результате угнетения, хитрости или передачи под власть иноземной державы его прежний законодательный орган уничтожен, это значит сказать ему только, что он может ожидать помощи, когда уже слишком поздно и зло неизлечимо. На деле это означает лишь допустить сперва, чтобы люди стали рабами, а затем начать заботиться об их свободе, и, когда они находятся в цепях, говорить им, что они могут поступать как свободные люди. Но если только это так, то это скорее насмешка, нежели помощь; и люди никогда не могут быть в безопасности от тирании, если у них нет средств избежать её до того, пока они не очутятся полностью под её властью; и отсюда следует, что они имеют право не только избавиться от тирании, но и не допустить её,
221. Существует, следовательно, во-вторых, ещё один путь распада системы правления, а именно когда законодательный орган или государь, кто-либо из них, действует вопреки оказанному им доверию [c.389] Во-первых, законодательный орган действует вопреки оказанному ему доверию, когда он пытается посягать на собственность подданных и стать сам или сделать какую-либо часть сообщества хозяином или неограниченным повелителем жизни, свободы или имущества народа.
222. Причина, по которой люди вступают в общество, - это сохранение их собственности; и цель, ради которой они избирают и уполномочивают законодательный орган, заключается в том, чтобы издавались законы и устанавливались правила в качестве гарантии и охраны собственности всех членов общества, дабы ограничивалась власть и умерялось господство каждой части и каждого члена общества. Ведь никак нельзя предположить, будто воля общества заключалась в том, чтобы законодательный орган обладал властью уничтожить то, что каждый собирается обеспечить, вступая в общество, и ради чего люди стали подчиняться поставленным ими самими законодателям; когда же законодатели пытаются отнять и уничтожить собственность народа или повергнуть его в рабство деспотической власти, то они ставят себя в состояние войны с народом, который вследствие этого освобождается от обязанности какого-либо дальнейшего повиновения и свободен обратиться к общему прибежищу, которое бог предусмотрел для всех людей против силы и насилия. Следовательно, в том случае, когда законодательный орган преступит этот основной принцип общества и в силу честолюбия, страха, безумия или подкупа попытается захватить сам или передать в руки кого-либо другого абсолютную власть над жизнью, свободой и имуществом народа, то из-за этого нарушения доверия он лишается той власти, которую передал в его руки народ для совершенно противоположных целей, и эта власть возвращается народу, который имеет право восстановить свою первоначальную свободу и посредством учреждения нового законодательного органа (такого, какой он сочтет подходящим) обеспечить собственную безопасность и защиту, что является той целью, ради которой люди находятся в обществе. То, что я здесь сказал в отношении законодательной власти вообще, справедливо также и в отношении главы исполнительной власти, который, получив двойное доверие - как участник законодательного органа и как верховный исполнитель закона, действует в нарушение того и другого, когда пытается навязать свою деспотическую волю в качестве закона общества. Он тоже действует в нарушение оказанного ему доверия и тогда, когда либо пытается использовать силу, казну [c.390] и должности общества для подкупа представителей и для поддержки ими его замыслов, либо открыто заранее привлекает на свою сторону выборщиков и предписывает им избрать тех, кого он посредством уговоров, угроз, обещаний или иным каким-либо способом обратил в своих сторонников, и использует выборщиков для выбора тех, кто заранее пообещал голосовать и издавать законы, как им скажут. Но разве подобрать кандидатов и выборщиков и изменить способ выборов не означает подрезать образ правления под самый корень и отравить сам источник общественной безопасности? Ведь народ, сохранив за собой право выбирать своих представителей как ограду своей собственности, не мог сделать это для какой-либо иной цели, кроме как для того, чтобы эти представители могли всегда свободно избираться и, будучи так избраны, свободно действовать и советовать, как того требуют, по их суждению, необходимость для государства и общественное благо, после рассмотрения и зрелого обсуждения. Те же, кто отдают свой голос ещё до того, как услышат обсуждение и взвесят доводы всех сторон, не в состоянии так поступать. Подготовка подобного законодательного собрания и попытка представить явных проводников собственной воли главы исполнительной власти в качестве подлинных представителей народа и законодателей общества, несомненно, является столь грубым нарушением доверия и столь полным заявлением о своем умысле свергнуть правительство, с каким только можно встретиться. Если же к этому ещё прибавить награды и наказания, явно применяемые для этой же цели, и всевозможные превратные толкования закона, для того чтобы убрать и уничтожить всех, кто стоит на пути к осуществлению этого замысла и не хочет стать соучастником предательства свободы своей родины, то не будет никаких сомнений в том, что происходит. Какую власть должны иметь в обществе те, кто подобным образом применяет её в нарушение оказанного им доверия, связанного с их должностью с самого её учреждения, легко определить; и невозможно не видеть, что тот, кто однажды попытался совершить подобную вещь, уже не может больше заслуживать доверия.
223. На это, возможно, будет сказано, что так как народ невежествен и всегда недоволен, то ставить основу правления в зависимость от неустойчивого мнения и непостоянного настроения народа - это значит обрекать государство на несомненную гибель; и ни одно правительство не будет в состоянии долго существовать, если народ сможет [c.391] создавать новый законодательный орган всякий раз, как будет недоволен прежним. На это я отвечу: дело обстоит как раз наоборот. Люди не так легко отказываются от старых форм, как это могут некоторые предположить. Их с трудом удастся убедить исправить явные недочеты в той структуре, к которой они привыкли. И если там имелись какие-либо изначальные недостатки или что-либо неподобающее было введено как дань времени или подкупу, то нелегко добиться изменений даже тогда, когда все на свете видят, что для этого имеется возможность. Эта медлительность народа и его нежелание отказываться от старых порядков привели к тому, что после многих революций, происходивших в этом королевстве в наш век и в прошлые века, у нас все ещё сохранилась или после некоторого периода бесплодных попыток вновь к нам вернулась наша старая законодательная система - король, палата лордов и палата общин; и какие бы вызывающие действия со стороны короны ни приводили к необходимости снимать её с головы некоторых из наших государей, они никогда не заводили народ настолько далеко, чтобы передать её другой династии.
224. Но скажут, что эта гипотеза послужит возбудителем частых восстаний. На это я отвечу:
Во-первых, не в большей степени, чем какая-либо другая гипотеза. Ведь когда народ делают несчастным и он оказывается подверженным злоупотреблениям деспотической власти, можно сколько угодно восхвалять его правителей и называть их сынами Юпитера; пусть они будут священными и божественными, снизошедшими с неба или помазанными им; выдавайте их за кого или за что угодно - все равно произойдет то же самое. Народ, с которым все время дурно обращаются и права которого нарушают, будет готов при первом же случае освободиться от лежащего на нем тяжкого бремени. Он будет желать и искать возможности, которая при переменчивости, слабости и случайности человеческих дел редко заставляет себя долго ждать. Тот, кто не видел подобных примеров на своем веку, очевидно, мало жил на свете, и тот, кто не может привести примеров этого при всевозможных видах правления в мире, должно быть, очень мало читал.
225. Во-вторых, отвечу я, такие революции не происходят при всяком незначительном непорядке в общественных делах. Грубые ошибки со стороны власти, многочисленные неправильные и неудобные законы и все промахи человеческой слабости народ перенесет без бунта и ропота. Но [c.392] если в результате длинного ряда злоупотреблений, правонарушений и хитростей, направленных к одному и тому же, народу становится ясно, что здесь имеется определенный умысел, и он не может не чувствовать, что его гнетет, и не видеть, куда он идет, то не приходится удивляться, что народ восстает и пытается передать власть в руки тех, кто может обеспечить ему достижение целей, ради которых первоначально создавалось государство и без которых древние названия и благовидные формы ничуть не лучше, а гораздо хуже, чем естественное состояние или чистейшая анархия; неудобства столь же велики и столь же близки, но средство исцеления находится гораздо дальше и труднодоступнее.
226. В-третьих, отвечу я, данная доктрина о том, что народ властен заново обеспечить свою безопасность с помощью нового законодательного органа, когда его законодатели нарушили оказанное им доверие, посягнув на его собственность, является лучшей гарантией от восстания и наиболее вероятным способом воспрепятствовать ему. Ибо восстание - это сопротивление не отдельным лицам, но власти, которая основывается лишь на конституциях и законах правительства; те же, кто силой нарушают их и силой же оправдывают свое нарушение, - кем бы они ни были - являются истинными и подлинными мятежниками. Ведь когда люди вступили в общество и создали гражданское правление, то они исключили применение силы и ввели законы для сохранения собственности, мира и единства между собой; те же, кто снова применяет силу в противоположность законам, начинают rebellare, т. е. вновь создают состояние войны и являются подлинными мятежниками. Вероятнее всего, это делают как раз те, кто находится у власти (из-за претензий на авторитет, из-за искушения применить силу, которую они имеют в своих руках, а также из-за лести их приближенных); самый подходящий способ воспрепятствовать этому злу - показать опасность и несправедливость этого тем, кто подвергается величайшему искушению впасть в него.
227. В обоих вышеупомянутых случаях, когда либо изменяется законодательный орган, либо законодатели действуют вразрез с теми целями, для которых они были назначены, те, кто виновны, виновны в мятеже. Ведь когда кто-либо силой уничтожает установленный законодательный орган в каком-либо обществе и законы, созданные этим органом в соответствии с оказанным ему доверием, он тем самым уничтожает третейский суд, на который согласился [c.393] каждый для мирного разрешения всех споров и который должен был являться препятствием к состоянию войны между людьми. Те, кто устраняет или меняет законодательный орган, уничтожают ту решающую силу, которой никто не может обладать, кроме как по назначению народа и с его согласия, и тем самым уничтожают власть, созданную народом, которую никто, кроме него, не может учреждать, и вводят власть, которую народ не разрешал; такие люди фактически создают состояние войны, которое представляет собой состояние, где действует голая сила, никем не одобренная; и таким образом, устраняя учрежденный обществом законодательный орган (чьи решения одобрены народом и объединили народ и которые народ рассматривает как свою собственную волю), они развязывают узел и заново повергают народ в состояние войны. И если те, кто силой уничтожает законодательный орган, являются мятежниками, то и самих законодателей, как было показано, нельзя не считать таковыми; когда те, кто был поставлен для защиты и охраны народа, его свободы и собственности, силой посягают на них и пытаются их отнять, то они тем самым ставят себя в состояние войны с теми, кто сделал их своими защитниками и охранителями мира, - в этом случае они доподлинно и при самых отягчающих обстоятельствах суть rebellantes - мятежники.
228. Но если те, кто говорит, что "это даст основание для восстания", подразумевают, что если сказать народу, что он освобождается от повиновения, когда производятся незаконные покушения на его свободу или собственность, и может оказывать сопротивление незаконному насилию со стороны тех, кто были его должностными лицами, когда они покушаются на его собственность в нарушение оказанного им доверия, то могут возникнуть гражданские войны или внутренние беспорядки, и вследствие этого подобная доктрина недопустима, так как она является гибельной для мира во всем мире, тогда эти люди могут с таким же успехом и на том же основании сказать, что честные люди не могут оказывать сопротивления разбойникам или пиратам, поскольку это может привести к беспорядку или кровопролитию. Если в подобных случаях и свершится какое-либо зло, то обвинять в этом следует не того, кто защищает свое собственное право, а того, кто посягает на право своего ближнего. Если невинный, честный человек должен для сохранения мира спокойно отдать все, что он имеет, тому, кто захочет захватить это с помощью насилия, [c.394] то я бы хотел, чтобы подумали о том, какого рода мир будет тогда в мире, состоящем лишь из насилия и грабежа, и который будет поддерживаться лишь ради выгоды разбойников и угнетателей. Кто бы не посчитал, что между могущественными и ничтожными установлен замечательный мир, когда ягненок без сопротивления допускает, чтобы всевластный волк перегрыз ему горло? Пещера Полифема дает нам превосходнейший образец такого мира и такого правления, когда Улиссу и его спутникам ничего не оставалось, как спокойно допускать, чтобы их пожрали44. И можно не сомневаться, что Улисс, будучи благоразумным человеком, проповедовал пассивное повиновение и призывал их к спокойному покорству, разъясняя им, какое значение для человечества имеет мир, и показывая, какие неудобства могут возникнуть, если они станут сопротивляться Полифему, во власти которого они находились.
229. Целью правления является благо человечества; а что лучше для человечества - это чтобы народ всегда был предоставлен ничем не ограниченной воле тирании или чтобы можно было иногда оказывать сопротивление правителям, когда они переходят всякую меру в использовании своей власти и направляют её на уничтожение, а не на сохранение собственности своего народа?
230. Пусть теперь кто-либо возразит, что всякий раз, когда какая-нибудь сумасбродная голова или мятущийся дух захотят перемены правления, это может приводить к несчастью. Верно, подобные люди могут порождать возмущение, когда им заблагорассудится, но все это приведет лишь к их собственной справедливой гибели и уничтожению. Ведь пока несчастье не станет всеобщим и злые умыслы правителей не сделаются очевидными или их посягательства не будут ощутимы для большей части народа, до тех пор народ, который более склонен страдать, чем восстановить справедливость сопротивлением, не склонится к возмущению. Примеры отдельной несправедливости или угнетения того или иного несчастного человека не трогают народа. Но если у народа имеется убеждение, основанное на явных доказательствах, что осуществляются замыслы, обращенные против его свободы, и общий ход событий и их направление не могут не возбуждать в народе сильные подозрения в злых умыслах его правителей, то кого следует за это порицать? Кто же в состоянии помочь, если те, кто мог бы избежать этого, сами навлекают на себя подобные подозрения? Разве следует порицать народ, если он обладает умом разумных существ и может понимать вещи [c.395] только такими, какими он их обнаруживает и чувствует? И разве это скорее не вина тех, кто приводит вещи в такое положение, что они не хотели бы, чтобы думали о том, что оно таково, каково есть? Я признаю, что гордость, честолюбие и пылкость частных лиц иногда вызывали большие беспорядки в государствах, а клики были гибельны для общественного положения и королевств. Но что являлось чаще причиной несчастья - безрассудство народа и желание свергнуть законную власть его правителей или же наглость правителей и их попытки захватить и осуществлять деспотическую власть над своим народом, угнетение ли или неповиновение служило первым толчком к беспорядкам - определить это я предоставлю беспристрастной истории. В одном я, однако, твердо уверен: будь то правитель или подданный, но если он пытается силой покушаться на права государя или народа и его действия ведут к низвержению системы и структуры любого справедливого правления, то он виновен в ужаснейшем преступлении, на которое, по-моему, способен человек, и должен отвечать за все те несчастья, за кровь, насилия и разорение, которым подверглась страна в результате разрушения системы правления. И тот, кто поступает таким образом, должен по справедливости считаться общим врагом и чумой человечества, и с ним следует поступать соответствующим образом.
231. Если подданные или иностранцы посягают силой на собственность какого-либо народа, им можно оказывать сопротивление силой - с этим согласны все. Но то, что можно оказывать сопротивление и должностным лицам, если они совершают то же самое, - это недавно отрицалось; как будто бы те, кто по закону обладают величайшими привилегиями и преимуществами, тем самым имеют власть нарушать те самые законы, на основании которых эти люди только и были посажены на лучшие места, чем их братья; напротив, их преступление тем больше, так как они одновременно не проявили благодарности за большую долю, которую они имеют по закону, и нарушили доверие, которое было оказано им их братьями.
232. Если кто-либо применяет силу без права - как это делает в обществе каждый, кто поступает беззаконно, - то он ставит себя в состояние войны с теми, против кого он её так применяет; а в таком состоянии все прежние узы разрываются, все другие права недействительны и каждый имеет право защищать себя и сопротивляться агрессору. Это столь очевидно, что даже сам Баркли45, этот величайший [c.396] адвокат власти и священности королей, вынужден признать, что народ в некоторых случаях имеет законное право сопротивляться своему королю; и притом это говорится в той главе, где он старается показать, что божественный закон воспрещает народу какой-либо мятеж. Тем самым очевидно, даже из его собственной доктрины, что поскольку народ в некоторых случаях может оказывать сопротивление, то не всякое сопротивление государям является мятежом. Вот его слова: <...>*. В переводе это означает:
233. "Но если кто-либо спросит, должен ли народ всегда быть беззащитным перед лицом жестокости и ярости тирании? Должны ли люди видеть, как их города грабятся и обращаются в пепел, как их жены и дети подвергаются похоти и ярости тиранов и как они сами и их семьи разоряются [c.397] их королем и им приходится переносить все бедствия нужды и угнетения, и при этом они все же должны оставаться спокойными? Разве одни люди должны быть лишены общей привилегии противостоять силе силой, которую природа так свободно предоставляет всем другим существам для предохранения их от насилия? Я отвечаю: самозащита есть часть закона природы; сообщество не может быть её лишено, даже если приходится выступать против самого короля; но мстить ему ни в коем случае не должно быть позволено народу; это не соответствует данному закону. В случае если король не только проявляет ненависть к каким-либо отдельным лицам, но и выступает против всего государства, главой которого он является, и посредством невыносимо дурного обращения жестоко тиранит весь народ или значительную его часть, то в этом случае народ имеет право оказать сопротивление и защитить себя от насилия. Но при этом должна соблюдаться следующая предосторожность - чтобы люди только защищали себя, а не нападали на своего государя; они могут возместить понесенный ущерб, но ни при каких обстоятельствах не должны преступать границы должного уважения и почтения. Они могут отразить нынешнее нападение, но не должны мстить за прошлые обиды. Ибо для нас естественно защищать свою жизнь и здоровье, но если низший станет наказывать высшего, то это противно природе. Злой умысел против себя народ может предотвратить ещё до его осуществления; но если злой умысел свершился, нельзя мстить за это королю, хотя бы он и был инициатором подлости. Вот в чем, таким образом, привилегия народа в целом больше, чем та, которой обладает какое-либо частное лицо: частные лица, даже по мнению наших противников (за исключением Бьюкенена46), не имеют иного средства, кроме терпения; но весь народ в целом может с почтением оказывать сопротивление невыносимой тирании; когда же она только умеренная, то народ должен её терпеть".
217. В-четвертых, передача народа в подданство иностранной державе либо государем, либо законодательным органом, несомненно, представляет собой изменение законодательной власти и, следовательно, распад системы правления. Ведь та цель, ради которой народ вступил в общество, заключается в том, чтобы охранять цельное, свободное, независимое общество, управляемое своими [c.387] собственными законами; все это утрачивается, когда людей передают под власть кого-либо другого.
218. Вполне понятно, почему при таком государственном устройстве распад системы правления относится за счет государя; дело в том, что он распоряжается силой, казной и должностями государства и часто убеждает себя или его лестью убеждают другие в том, что он в качестве верховного должностного лица не подлежит никакому контролю; лишь он один в состоянии принимать значительные меры для подготовки подобных изменений под видом законной власти, и он, держа её в своих руках, может устрашать или подавлять противящихся как раскольников, бунтовщиков и врагов правительства; вместе с тем никакая другая часть законодательного органа или народа не в состоянии сама по себе попытаться провести какое-либо изменение законодательной власти без открытого и явного восстания, которое сразу же будет замечено; а когда оно берет верх, то результаты его весьма мало отличаются от иноземного завоевания. Кроме того, государь при такой форме правления обладает властью распускать другие части законодательного органа и тем самым превращать их членов в частных лиц, которые никогда не могут вопреки ему или без согласования с ним изменить законодательную власть посредством закона, поскольку его согласие необходимо для того, чтобы дать любому из их указов эту санкцию. Однако же в той мере, в какой другие части законодательного органа каким-либо образом способствуют любому покушению на образ правления и помогают осуществлению или же не препятствуют (что в их силах) осуществлению подобных замыслов, они виновны и являются соучастниками в том, что, бесспорно, является величайшим преступлением, в котором люди могут быть виновны по отношению друг к другу.
219. Есть один путь, вступив на который может распасться такая система правления, а именно когда тот, кто обладает верховной исполнительной властью, пренебрегает своими обязанностями и не исполняет их, так что уже изданные законы не могут быть введены в действие. Это совершенно очевидно приводит к анархии и в конце концов к распаду системы правления. Ведь законы создаются не ради самих законов, но для того, чтобы они выполнялись и тем самым служили узами, связывающими общество, чтобы держать все части политического тела в надлежащих местах и при надлежащем функционировании; когда это полностью прекращается, то явно прекращается и [c.388] правление, и народ становится беспорядочной массой, лишенной всякого порядка и связи. Там, где не продолжается более отправление правосудия для обеспечения прав людей и в обществе не остается какой-либо власти, которая направляла бы его силу или обеспечивала бы нужды населения, там, несомненно, не остается и правительства. Когда законы не могут исполняться, то это все равно как если бы законов не было; а правление без законов, как я полагаю, представляет собой тайну в политике, непостижимую для человеческого разумения и несовместимую с человеческим обществом.
220. В этом и в других подобных случаях, когда правление распалось, народ волен сам позаботиться о себе, создав новый законодательный орган, отличающийся от прежнего или составом, или формой, или же и тем и другим в зависимости от того, что народ сочтет более соответствующим интересам его безопасности и блага. Ведь общество никогда не может в результате ошибки какого-либо лица утратить природное и первоначальное право, которое оно имеет, на самосохранение, что может быть достигнуто только с помощью установленного законодательного органа и справедливого и беспристрастного осуществления изданных им законов. Однако человечество не находится в столь жалком состоянии, чтобы оно не могло использовать данное средство до тех пор, пока не будет слишком поздно вообще прибегать к какому-либо средству. Говорить народу, что он может позаботиться о себе, создав новый законодательный орган, когда в результате угнетения, хитрости или передачи под власть иноземной державы его прежний законодательный орган уничтожен, это значит сказать ему только, что он может ожидать помощи, когда уже слишком поздно и зло неизлечимо. На деле это означает лишь допустить сперва, чтобы люди стали рабами, а затем начать заботиться об их свободе, и, когда они находятся в цепях, говорить им, что они могут поступать как свободные люди. Но если только это так, то это скорее насмешка, нежели помощь; и люди никогда не могут быть в безопасности от тирании, если у них нет средств избежать её до того, пока они не очутятся полностью под её властью; и отсюда следует, что они имеют право не только избавиться от тирании, но и не допустить её,
221. Существует, следовательно, во-вторых, ещё один путь распада системы правления, а именно когда законодательный орган или государь, кто-либо из них, действует вопреки оказанному им доверию [c.389] Во-первых, законодательный орган действует вопреки оказанному ему доверию, когда он пытается посягать на собственность подданных и стать сам или сделать какую-либо часть сообщества хозяином или неограниченным повелителем жизни, свободы или имущества народа.
222. Причина, по которой люди вступают в общество, - это сохранение их собственности; и цель, ради которой они избирают и уполномочивают законодательный орган, заключается в том, чтобы издавались законы и устанавливались правила в качестве гарантии и охраны собственности всех членов общества, дабы ограничивалась власть и умерялось господство каждой части и каждого члена общества. Ведь никак нельзя предположить, будто воля общества заключалась в том, чтобы законодательный орган обладал властью уничтожить то, что каждый собирается обеспечить, вступая в общество, и ради чего люди стали подчиняться поставленным ими самими законодателям; когда же законодатели пытаются отнять и уничтожить собственность народа или повергнуть его в рабство деспотической власти, то они ставят себя в состояние войны с народом, который вследствие этого освобождается от обязанности какого-либо дальнейшего повиновения и свободен обратиться к общему прибежищу, которое бог предусмотрел для всех людей против силы и насилия. Следовательно, в том случае, когда законодательный орган преступит этот основной принцип общества и в силу честолюбия, страха, безумия или подкупа попытается захватить сам или передать в руки кого-либо другого абсолютную власть над жизнью, свободой и имуществом народа, то из-за этого нарушения доверия он лишается той власти, которую передал в его руки народ для совершенно противоположных целей, и эта власть возвращается народу, который имеет право восстановить свою первоначальную свободу и посредством учреждения нового законодательного органа (такого, какой он сочтет подходящим) обеспечить собственную безопасность и защиту, что является той целью, ради которой люди находятся в обществе. То, что я здесь сказал в отношении законодательной власти вообще, справедливо также и в отношении главы исполнительной власти, который, получив двойное доверие - как участник законодательного органа и как верховный исполнитель закона, действует в нарушение того и другого, когда пытается навязать свою деспотическую волю в качестве закона общества. Он тоже действует в нарушение оказанного ему доверия и тогда, когда либо пытается использовать силу, казну [c.390] и должности общества для подкупа представителей и для поддержки ими его замыслов, либо открыто заранее привлекает на свою сторону выборщиков и предписывает им избрать тех, кого он посредством уговоров, угроз, обещаний или иным каким-либо способом обратил в своих сторонников, и использует выборщиков для выбора тех, кто заранее пообещал голосовать и издавать законы, как им скажут. Но разве подобрать кандидатов и выборщиков и изменить способ выборов не означает подрезать образ правления под самый корень и отравить сам источник общественной безопасности? Ведь народ, сохранив за собой право выбирать своих представителей как ограду своей собственности, не мог сделать это для какой-либо иной цели, кроме как для того, чтобы эти представители могли всегда свободно избираться и, будучи так избраны, свободно действовать и советовать, как того требуют, по их суждению, необходимость для государства и общественное благо, после рассмотрения и зрелого обсуждения. Те же, кто отдают свой голос ещё до того, как услышат обсуждение и взвесят доводы всех сторон, не в состоянии так поступать. Подготовка подобного законодательного собрания и попытка представить явных проводников собственной воли главы исполнительной власти в качестве подлинных представителей народа и законодателей общества, несомненно, является столь грубым нарушением доверия и столь полным заявлением о своем умысле свергнуть правительство, с каким только можно встретиться. Если же к этому ещё прибавить награды и наказания, явно применяемые для этой же цели, и всевозможные превратные толкования закона, для того чтобы убрать и уничтожить всех, кто стоит на пути к осуществлению этого замысла и не хочет стать соучастником предательства свободы своей родины, то не будет никаких сомнений в том, что происходит. Какую власть должны иметь в обществе те, кто подобным образом применяет её в нарушение оказанного им доверия, связанного с их должностью с самого её учреждения, легко определить; и невозможно не видеть, что тот, кто однажды попытался совершить подобную вещь, уже не может больше заслуживать доверия.
223. На это, возможно, будет сказано, что так как народ невежествен и всегда недоволен, то ставить основу правления в зависимость от неустойчивого мнения и непостоянного настроения народа - это значит обрекать государство на несомненную гибель; и ни одно правительство не будет в состоянии долго существовать, если народ сможет [c.391] создавать новый законодательный орган всякий раз, как будет недоволен прежним. На это я отвечу: дело обстоит как раз наоборот. Люди не так легко отказываются от старых форм, как это могут некоторые предположить. Их с трудом удастся убедить исправить явные недочеты в той структуре, к которой они привыкли. И если там имелись какие-либо изначальные недостатки или что-либо неподобающее было введено как дань времени или подкупу, то нелегко добиться изменений даже тогда, когда все на свете видят, что для этого имеется возможность. Эта медлительность народа и его нежелание отказываться от старых порядков привели к тому, что после многих революций, происходивших в этом королевстве в наш век и в прошлые века, у нас все ещё сохранилась или после некоторого периода бесплодных попыток вновь к нам вернулась наша старая законодательная система - король, палата лордов и палата общин; и какие бы вызывающие действия со стороны короны ни приводили к необходимости снимать её с головы некоторых из наших государей, они никогда не заводили народ настолько далеко, чтобы передать её другой династии.
224. Но скажут, что эта гипотеза послужит возбудителем частых восстаний. На это я отвечу:
Во-первых, не в большей степени, чем какая-либо другая гипотеза. Ведь когда народ делают несчастным и он оказывается подверженным злоупотреблениям деспотической власти, можно сколько угодно восхвалять его правителей и называть их сынами Юпитера; пусть они будут священными и божественными, снизошедшими с неба или помазанными им; выдавайте их за кого или за что угодно - все равно произойдет то же самое. Народ, с которым все время дурно обращаются и права которого нарушают, будет готов при первом же случае освободиться от лежащего на нем тяжкого бремени. Он будет желать и искать возможности, которая при переменчивости, слабости и случайности человеческих дел редко заставляет себя долго ждать. Тот, кто не видел подобных примеров на своем веку, очевидно, мало жил на свете, и тот, кто не может привести примеров этого при всевозможных видах правления в мире, должно быть, очень мало читал.
225. Во-вторых, отвечу я, такие революции не происходят при всяком незначительном непорядке в общественных делах. Грубые ошибки со стороны власти, многочисленные неправильные и неудобные законы и все промахи человеческой слабости народ перенесет без бунта и ропота. Но [c.392] если в результате длинного ряда злоупотреблений, правонарушений и хитростей, направленных к одному и тому же, народу становится ясно, что здесь имеется определенный умысел, и он не может не чувствовать, что его гнетет, и не видеть, куда он идет, то не приходится удивляться, что народ восстает и пытается передать власть в руки тех, кто может обеспечить ему достижение целей, ради которых первоначально создавалось государство и без которых древние названия и благовидные формы ничуть не лучше, а гораздо хуже, чем естественное состояние или чистейшая анархия; неудобства столь же велики и столь же близки, но средство исцеления находится гораздо дальше и труднодоступнее.
226. В-третьих, отвечу я, данная доктрина о том, что народ властен заново обеспечить свою безопасность с помощью нового законодательного органа, когда его законодатели нарушили оказанное им доверие, посягнув на его собственность, является лучшей гарантией от восстания и наиболее вероятным способом воспрепятствовать ему. Ибо восстание - это сопротивление не отдельным лицам, но власти, которая основывается лишь на конституциях и законах правительства; те же, кто силой нарушают их и силой же оправдывают свое нарушение, - кем бы они ни были - являются истинными и подлинными мятежниками. Ведь когда люди вступили в общество и создали гражданское правление, то они исключили применение силы и ввели законы для сохранения собственности, мира и единства между собой; те же, кто снова применяет силу в противоположность законам, начинают rebellare, т. е. вновь создают состояние войны и являются подлинными мятежниками. Вероятнее всего, это делают как раз те, кто находится у власти (из-за претензий на авторитет, из-за искушения применить силу, которую они имеют в своих руках, а также из-за лести их приближенных); самый подходящий способ воспрепятствовать этому злу - показать опасность и несправедливость этого тем, кто подвергается величайшему искушению впасть в него.
227. В обоих вышеупомянутых случаях, когда либо изменяется законодательный орган, либо законодатели действуют вразрез с теми целями, для которых они были назначены, те, кто виновны, виновны в мятеже. Ведь когда кто-либо силой уничтожает установленный законодательный орган в каком-либо обществе и законы, созданные этим органом в соответствии с оказанным ему доверием, он тем самым уничтожает третейский суд, на который согласился [c.393] каждый для мирного разрешения всех споров и который должен был являться препятствием к состоянию войны между людьми. Те, кто устраняет или меняет законодательный орган, уничтожают ту решающую силу, которой никто не может обладать, кроме как по назначению народа и с его согласия, и тем самым уничтожают власть, созданную народом, которую никто, кроме него, не может учреждать, и вводят власть, которую народ не разрешал; такие люди фактически создают состояние войны, которое представляет собой состояние, где действует голая сила, никем не одобренная; и таким образом, устраняя учрежденный обществом законодательный орган (чьи решения одобрены народом и объединили народ и которые народ рассматривает как свою собственную волю), они развязывают узел и заново повергают народ в состояние войны. И если те, кто силой уничтожает законодательный орган, являются мятежниками, то и самих законодателей, как было показано, нельзя не считать таковыми; когда те, кто был поставлен для защиты и охраны народа, его свободы и собственности, силой посягают на них и пытаются их отнять, то они тем самым ставят себя в состояние войны с теми, кто сделал их своими защитниками и охранителями мира, - в этом случае они доподлинно и при самых отягчающих обстоятельствах суть rebellantes - мятежники.
228. Но если те, кто говорит, что "это даст основание для восстания", подразумевают, что если сказать народу, что он освобождается от повиновения, когда производятся незаконные покушения на его свободу или собственность, и может оказывать сопротивление незаконному насилию со стороны тех, кто были его должностными лицами, когда они покушаются на его собственность в нарушение оказанного им доверия, то могут возникнуть гражданские войны или внутренние беспорядки, и вследствие этого подобная доктрина недопустима, так как она является гибельной для мира во всем мире, тогда эти люди могут с таким же успехом и на том же основании сказать, что честные люди не могут оказывать сопротивления разбойникам или пиратам, поскольку это может привести к беспорядку или кровопролитию. Если в подобных случаях и свершится какое-либо зло, то обвинять в этом следует не того, кто защищает свое собственное право, а того, кто посягает на право своего ближнего. Если невинный, честный человек должен для сохранения мира спокойно отдать все, что он имеет, тому, кто захочет захватить это с помощью насилия, [c.394] то я бы хотел, чтобы подумали о том, какого рода мир будет тогда в мире, состоящем лишь из насилия и грабежа, и который будет поддерживаться лишь ради выгоды разбойников и угнетателей. Кто бы не посчитал, что между могущественными и ничтожными установлен замечательный мир, когда ягненок без сопротивления допускает, чтобы всевластный волк перегрыз ему горло? Пещера Полифема дает нам превосходнейший образец такого мира и такого правления, когда Улиссу и его спутникам ничего не оставалось, как спокойно допускать, чтобы их пожрали44. И можно не сомневаться, что Улисс, будучи благоразумным человеком, проповедовал пассивное повиновение и призывал их к спокойному покорству, разъясняя им, какое значение для человечества имеет мир, и показывая, какие неудобства могут возникнуть, если они станут сопротивляться Полифему, во власти которого они находились.
229. Целью правления является благо человечества; а что лучше для человечества - это чтобы народ всегда был предоставлен ничем не ограниченной воле тирании или чтобы можно было иногда оказывать сопротивление правителям, когда они переходят всякую меру в использовании своей власти и направляют её на уничтожение, а не на сохранение собственности своего народа?
230. Пусть теперь кто-либо возразит, что всякий раз, когда какая-нибудь сумасбродная голова или мятущийся дух захотят перемены правления, это может приводить к несчастью. Верно, подобные люди могут порождать возмущение, когда им заблагорассудится, но все это приведет лишь к их собственной справедливой гибели и уничтожению. Ведь пока несчастье не станет всеобщим и злые умыслы правителей не сделаются очевидными или их посягательства не будут ощутимы для большей части народа, до тех пор народ, который более склонен страдать, чем восстановить справедливость сопротивлением, не склонится к возмущению. Примеры отдельной несправедливости или угнетения того или иного несчастного человека не трогают народа. Но если у народа имеется убеждение, основанное на явных доказательствах, что осуществляются замыслы, обращенные против его свободы, и общий ход событий и их направление не могут не возбуждать в народе сильные подозрения в злых умыслах его правителей, то кого следует за это порицать? Кто же в состоянии помочь, если те, кто мог бы избежать этого, сами навлекают на себя подобные подозрения? Разве следует порицать народ, если он обладает умом разумных существ и может понимать вещи [c.395] только такими, какими он их обнаруживает и чувствует? И разве это скорее не вина тех, кто приводит вещи в такое положение, что они не хотели бы, чтобы думали о том, что оно таково, каково есть? Я признаю, что гордость, честолюбие и пылкость частных лиц иногда вызывали большие беспорядки в государствах, а клики были гибельны для общественного положения и королевств. Но что являлось чаще причиной несчастья - безрассудство народа и желание свергнуть законную власть его правителей или же наглость правителей и их попытки захватить и осуществлять деспотическую власть над своим народом, угнетение ли или неповиновение служило первым толчком к беспорядкам - определить это я предоставлю беспристрастной истории. В одном я, однако, твердо уверен: будь то правитель или подданный, но если он пытается силой покушаться на права государя или народа и его действия ведут к низвержению системы и структуры любого справедливого правления, то он виновен в ужаснейшем преступлении, на которое, по-моему, способен человек, и должен отвечать за все те несчастья, за кровь, насилия и разорение, которым подверглась страна в результате разрушения системы правления. И тот, кто поступает таким образом, должен по справедливости считаться общим врагом и чумой человечества, и с ним следует поступать соответствующим образом.
231. Если подданные или иностранцы посягают силой на собственность какого-либо народа, им можно оказывать сопротивление силой - с этим согласны все. Но то, что можно оказывать сопротивление и должностным лицам, если они совершают то же самое, - это недавно отрицалось; как будто бы те, кто по закону обладают величайшими привилегиями и преимуществами, тем самым имеют власть нарушать те самые законы, на основании которых эти люди только и были посажены на лучшие места, чем их братья; напротив, их преступление тем больше, так как они одновременно не проявили благодарности за большую долю, которую они имеют по закону, и нарушили доверие, которое было оказано им их братьями.
232. Если кто-либо применяет силу без права - как это делает в обществе каждый, кто поступает беззаконно, - то он ставит себя в состояние войны с теми, против кого он её так применяет; а в таком состоянии все прежние узы разрываются, все другие права недействительны и каждый имеет право защищать себя и сопротивляться агрессору. Это столь очевидно, что даже сам Баркли45, этот величайший [c.396] адвокат власти и священности королей, вынужден признать, что народ в некоторых случаях имеет законное право сопротивляться своему королю; и притом это говорится в той главе, где он старается показать, что божественный закон воспрещает народу какой-либо мятеж. Тем самым очевидно, даже из его собственной доктрины, что поскольку народ в некоторых случаях может оказывать сопротивление, то не всякое сопротивление государям является мятежом. Вот его слова: <...>*. В переводе это означает:
233. "Но если кто-либо спросит, должен ли народ всегда быть беззащитным перед лицом жестокости и ярости тирании? Должны ли люди видеть, как их города грабятся и обращаются в пепел, как их жены и дети подвергаются похоти и ярости тиранов и как они сами и их семьи разоряются [c.397] их королем и им приходится переносить все бедствия нужды и угнетения, и при этом они все же должны оставаться спокойными? Разве одни люди должны быть лишены общей привилегии противостоять силе силой, которую природа так свободно предоставляет всем другим существам для предохранения их от насилия? Я отвечаю: самозащита есть часть закона природы; сообщество не может быть её лишено, даже если приходится выступать против самого короля; но мстить ему ни в коем случае не должно быть позволено народу; это не соответствует данному закону. В случае если король не только проявляет ненависть к каким-либо отдельным лицам, но и выступает против всего государства, главой которого он является, и посредством невыносимо дурного обращения жестоко тиранит весь народ или значительную его часть, то в этом случае народ имеет право оказать сопротивление и защитить себя от насилия. Но при этом должна соблюдаться следующая предосторожность - чтобы люди только защищали себя, а не нападали на своего государя; они могут возместить понесенный ущерб, но ни при каких обстоятельствах не должны преступать границы должного уважения и почтения. Они могут отразить нынешнее нападение, но не должны мстить за прошлые обиды. Ибо для нас естественно защищать свою жизнь и здоровье, но если низший станет наказывать высшего, то это противно природе. Злой умысел против себя народ может предотвратить ещё до его осуществления; но если злой умысел свершился, нельзя мстить за это королю, хотя бы он и был инициатором подлости. Вот в чем, таким образом, привилегия народа в целом больше, чем та, которой обладает какое-либо частное лицо: частные лица, даже по мнению наших противников (за исключением Бьюкенена46), не имеют иного средства, кроме терпения; но весь народ в целом может с почтением оказывать сопротивление невыносимой тирании; когда же она только умеренная, то народ должен её терпеть".