Страница:
— И что я должен делать? — стало ясно, что Конан снова решил впутать меня в темную историю. Как все знакомо!
— Учти, сейчас я тебя посвящаю не только в государственную, но и в мою личную тайну, — Конан уселся за стол и нахмурился. — На днях я получил из Бельверуса очень странное письмо. От человека, которого я уважаю всей душой и всем сердцем.
— Кто же этот человек? — осторожно осведомился я.
— Мораддин, герцог Эрде, барон Энден, глава тайной службы Немедийского королевства.
Вот тебе и на!
Прежде мне приходилось слышать, что человек, исполняющий в Немедии роль нашего барона Гленнора, как-то связан с Конаном и серьезно помогал Аквилонии шесть лет назад, во времена смуты и Мятежа Четырех… Но чтобы у нашего монарха были с главой Вертрауэна «душевные и сердечные отношения»?
Чем больше живу, тем больше удивляюсь жизни.
— Я тебе прочитаю кое-что, — варвар взял один из валявшихся на столе свитков и развернул. — Тогда, возможно, ты поймешь, отчего я лишаю тебя отдыха в Тарантии. Слушай…
Глава вторая
Сии личные записи мне посоветовал вести отец. Давно, когда я была еще маленькой и только училась выводить первые корявые строчки. Он сказал, что будет полезно по вечерам перебирать и раскладывать по полочкам минувший день. Вспомнить, кого я видела, что слышала, что подумала, о чем читала или разговаривала, чем занималась….
С тех пор я повсюду таскаю с собой маленькую тетрадку, походную бронзовую чернильницу и запас перьев, а ведение записок стало привычкой. Иногда надо мной смеялись, но порой дневники оказывали мне ценные услуги.
Я даже не подозревала, насколько был предусмотрителен мой дорогой отец, приохотив дочь к кратким ежевечерним исповедям на клочках пергамента…
Бельверус, Немедия.
1 день Первой весенней луны 1294 года.
Немногие люди могут точно назвать день, когда их жизнь стала иной. Изменения складываются из будних мелочей, разговоров и обыденных встреч, и только спустя какое-то время понимаешь: ты уже давно стоишь на пути, которого не хотел и пытался избежать. Остается только идти вперед и надеяться на лучшее.
Наша жизнь разрушилась в конце зимы 1294 года. Все, что случилось потом, было закономерным следствием.
В тридцатый день третьей зимней луны, как раз под праздник Канделлоры — Зажжения Нового Огня — доверенным людям отца удалось разыскать мою мать, уже седмицу скрывавшуюся где-то в Бельверусе, и доставить ее домой.
Из своего окна я видела, как во двор торопливо вкатила черная карета, запряженная четверкой лошадей, и как из нее в дом на руках перенесли кого-то, с ног до головы закутанного в черный плащ.
Матушка вернулась.
Вернулась, чтобы стать пугающим призраком, заточенным в подвалах, ибо ее нельзя было оставлять без присмотра, но, если бы она снова пожелала уйти, никто бы не смог ее остановить. Поэтому госпожу замка Эрде заперли в нижних помещениях, там, где хранятся запасы на случай осады города, и размещается закрытая на семь засовов и десять замков фамильная сокровищница.
Моя мать сошла с ума.
Я всегда гордилась своей семьей. Для этого имелись веские причины. Кто, как не мои отец и мать, являются людьми, значащими в государстве почти столько же, сколько Его величество король? Кто владеет правом заседать в Королевском Совете и одобрять или не одобрять его решения? Чья личная печать может быть приравнена к королевской? Кто обладает титулами, поместьями, землями и золотом, добившись всего этого великолепия самостоятельно, без помощи влиятельных сородичей, права крови и уничтожения соперников?
Звучит немного восторженно, однако это правда.
Всем этим владели мои родители — герцог Мораддин Эрде, глава Тайной службы Немедии, и его супруга Ринга, которую боялись едва ли не больше, чем ее грозного и могущественного супруга.
Я — их дочь. Баронесса Долиана Эрде. Для знакомых, друзей и близких поклонников — Дана. Дана Эрде, идеально подходящая под определение: «Молодая утонченная барышня из знатной семьи».
Мне пятнадцать лет, и я обучена всему, что положено уметь и знать благородной госпоже. На мое образование не жалели денег и связей.
Четыре года в Аквилонии, в закрытом пансионе при женской митрианской обители. Затем, когда мне стукнуло двенадцать, меня отправили в Офир, в Ианту. Год я провела в качестве воспитанницы при старейшем храме Иштар, год в Мессантии, в тамошней Обители Изящных Искусств.
Для придания окончательного блеска выдержала год скучнейших философских лекций на многоразличные темы для узкого круга наследниц и отпрысков семей высокого происхождения.
Для полноты картины отмечу, что пребывание в Ианте привело меня в ряды почитателей Иштар. Поклонница я не особенно ревностная, но стараюсь следовать заповедям «Именем богини да правит миром любовь» и «Семья превыше всего».
В конце 1293 года я вернулась в Немедию. Дожидаться совершеннолетия, заводить полезные знакомства и готовиться блеснуть при дворе.
Подведем итоги. Я могу говорить, читать и писать на всех основных языках Материка, сиречь на аквилонском, немедийском и офирском диалектах. Вдобавок маменька обучила меня («На всякий случай», как она выразилась) воровскому жаргону Шадизара и Аренджуна.
Простонародному говору Аргоса и Зингары я выучилась сама — вдруг пригодится.
Я умею петь, танцевать, поддерживать изящную и умную беседу, сочинять непритязательные песенки, играть на виоле и лютне, скакать верхом, рисовать и вышивать по шелку, вести подсчеты домашних расходов и доходов, управляться с малым немедийским стилетом и засапожным ножом (папенькина забота), стрелять из лука, свежевать и готовить кролика на костре (эти науки я освоила благодаря старшему братцу), воспитанно кокетничать и даже знаю (пока только на словах), каким образом рождаются на свет дети. Короче, мне известно очень много и при этом — почти ничего.
Меня вырастили для обеспеченной жизни на всем готовом. Эдакий редкий цветок, денно и нощно пребывающий под бдительной охраной садовников.
Сегодня мой хрустальный замок разбился вдребезги.
Отрядом, разыскивавшим маму, командовал Кеаран Майль.
Сколько себя помню (в отличие от прочих детей, я наделена очень хорошей памятью и осознаю свое присутствие в мире годков так с трех), он всегда находился при отце.
Граф Майль, тридцати с небольшим лет, рыжеватый, крепко сложенный, похожий одновременно на типичного вояку из дальнего захудалого гарнизона и книжника, десяток последних лет не выбиравшегося из библиотеки.
Кеаран, Хальвис из Бритунии, Дорнод Авилек — три человека, за последние десять лет заслужившие полное доверие моего отца. Теперь осталось только двое. Хальвис умер в середине зимы от пустячной раны, полученной на обычном турнире. Просто заболел и спустя три дня скончался. Отец до сих пор ходит сам не свой, не может поверить.
Говорить с Майлем бесполезно, он мне ничего не скажет. Правила этикета запрещают мне приставать с расспросами к отцу, пока он сам не пожелает со мной говорить, однако наступили такие времена, что церемонность может пока постоять в стороне.
Возле кабинета отца я натыкаюсь на выходящего Майля.
Кеаран бормочет какое-то приветствие и подозрительно быстро отводит взгляд. Он уходит, по военному печатая шаг, а я смотрю ему вслед и раздумываю, стучаться или нет. Почему-то это кажется очень важным. Решаю постучаться.
— Майль, позже!
Глуховатый, сам на себя не похожий, какой-то надорванный голос отца.
— Это не Майль. Это Дана. Можно мне войти?
Ответа не последовало, потому я отодвинула тяжеленную створку черного дерева и украдкой просочилась в кабинет.
Бумаги, книги, свитки, донесения со всех концов Материка, чертежи земель, снова непонятные бумаги…
В детстве мне казалось, что подлинное сердце Немедийской империи находится именно здесь, на втором этаже городского особняка семьи Эрде, в кабинете моего отца.
Тоненькое поскуливание — в углу на своей подстилке недоумевающе пыхтит огромное мохнатое чудовище, виновато повиливающее хвостом.
Бриан, пес-волкодав, подарок отцу от друга, проживающего в крохотной аквилонской провинции Темра. Бриан испуган и растерян, чего с ним никогда не случалось. В толстые оконные стекла бьются капли холодного дождя пополам со снегом.
— Папа? — на мгновение мне становится жутко. Свечи в кабинете потушены, и в сумерках я различаю только смутные очертания сгорбившейся над огромным столом фигуры. — Папа, тебе нехорошо? Послать за лекарем?
— Посиди со мной, — медленно, почти по слогам произносит отец.
Я теряюсь — наши родители, конечно, любили нас с братом, однако у них никогда не хватало времени, чтобы просто побыть с детьми. Мы — сами по себе, среди воспитателей, наставников, прислуги и друзей, отец и мать — в своем мире, таинственном и загадочном.
— Конечно, — я ищу, куда присесть, но нахожу только заваленный шуршащими бумагами табурет. Поскольку отец не возражает, пергаменты летят на пол.
— Ты видела, как ее привезли?
Киваю, зная, что отец, как и я, хорошо видит в темноте.
— Майль нашел ее в каком-то притоне, — бесцветно произносит всесильный глава Тайной службы. — С ней были двое молодых парней. Третьему повезло — успел сбежать до того, как она решила за него приняться. Тех двоих она… — отец запинается. Я молчу. Мне очень страшно. — Она переспала с ними, а потом убила. Обоих. Разорвала горло. Когда Майль со своими помощниками ворвался в комнату, она сидела и лакала кровь. Он так и сказал — сидела на постели и лакала кровь. Он назвал ее по имени, она узнала его, засмеялась и спросила, не проводит ли он ее домой, мол, она устала. Когда ее стали выводить из комнаты, она начала визжать и отбиваться. Поцарапала одного из стражников и разукрасила физиономию выглянувшего на шум постояльца. Бедняга до конца жизни будет ходить со шрамом в пол-лица и оторванным ухом.
В камине догорают последние угольки. Я сижу, слушаю страшную историю о моей собственной матери и боюсь заговорить.
— Двое, что пришли с ней… Один — студиозус из Аквилонии, приехавший в гости к приятелям. Второй — младший сынок графа Эрлена. Внук канцлера Тимона. Кто третий — пока неизвестно. Кеаран клянется всеми богами, что никто не видел, как они выходили из гостиницы. Единственного свидетеля и пострадавшего они забрали с собой. Я этому не верю. Завтра город будет полон слухами. Тимон потребует расследования.
— Почему так? — мой голос похож на жалобный скулеж Бриана. — Почему так случилось, отец? Почему?
— Твоя мать всегда боялась потерять рассудок. Она говорила, что ее народ всю жизнь бродит в сумерках, на границе ночи и дня. В сумерках возникают трещины между жизнью и смертью. Такая трещина зародилась в ее душе, и сквозь эту трещину вползло немного ночной тьмы. Она разбиралась в таких вещах, не то, что я…
Отец не договорил. Я поняла, чего он пытается избежать. Ведь мы, я и мой старший брат Вестри — такие же наследники рода нашей матери и, возможно, обладатели наследного безумия. Ведь леди Ринга Эрде — не человек…
Она — порождение тьмы ночной, гуль из Рабирийских гор, вампир с Полуденного Побережья. Ее муж, наш отец, Мораддин из Турана — плод союза дверга-гнома и женщины-человека. Вестри и я — полукровки тульской крови. Такие существа рано или поздно теряют рассудок. Слишком много в нас перемешалось, и наследие каждой расы требует своего.
Правда, ни я, ни мой брат не испытываем тяги к питью крови. Наша мать вынуждена делать это, чтобы жить и сохранять молодость.
Но, может быть, мы еще слишком молоды? Вдруг через годик-другой нам захочется выйти на ночную улицу и вкрадчиво окликнуть запоздалого прохожего?
Ведь у нас, как у нашей матери, вместо обычных ногтей — втяжные кошачьи когти, у нас слишком острые резцы и глаза, отлично видящие во мраке…
— Сегодня Канделлоры, — неожиданно и не к месту вспомнила я. — Митрианский Праздник Свечей.
Отец молча пошарил в ящиках стола, на ощупь отыскал коробочку с белыми восковыми свечками. Защелкало кресало, затрещал, чадя, подожженный фитилек.
Мы смотрели друг на друга поверх горящей свечи.
Усталый, лысоватый человек средних лет, большую часть жизни посвятивший заботе о благе огромного государства, и молоденькая девушка, не знающая жизни.
— Я мог бы переправить ее за город, в замок Эрде, — задумчиво сказал отец. — И тебя с Вестри тоже.
— Вестри не поедет, — я покачала головой. — Завтра в Военной Академии начинаются весенние экзамены. Он же лучший. Он не сможет бросить все.
— Да? — как-то потерянно переспросил отец. Мне захотелось расплакаться. — В самом деле… — он тряхнул головой, приходя в себя. — Разыщи своего брата и передай, что я хочу его видеть. Дана, не вздумай впадать в отчаяние! Мы с твоей матушкой попадали не в такие переделки, и ничего, до сих пор живы.
— Я никогда не впадаю в отчаяние, — как можно тверже сказала я. — Я — Эрде. Крепче камня, настойчивее воды и гибче стали.
Наверное, я неудачно повернулась и взмахнула рукавом, задев свечу. Та опрокинулась и погасла.
2 день Первой весенней луны.
Дурно так отзываться о родственниках, но мой брат до сих пор не осознает всей тяжести рухнувшей на нас беды. Он уверен, что отец в состоянии разрешить любые трудности. Вестри же чрезвычайно заботит, не пошатнется ли его положение выпускника Академии, не пострадает ли его начинающаяся карьера и не отвернутся ли от него друзья и подружки.
Вестри старше меня ровно на четыре года. Как положено в благородном семействе, я — изысканная молодая дама, завидная невеста, он — подающий надежды блестящий офицер, с возможностью по окончании Академии прямиком угодить в личную королевскую гвардию, поближе к трону, либо же отличиться где-нибудь в привилегированных легионах, вроде «Золотого орла» или «Немедийского дракона».
Отец более склонен ко второму, считая, что дети должны добиваться всего сами, а не благодаря протекции родителей. Вестри же спит и видит себя в Бельверусском замке. В шестнадцать лет, его, как полагается, вместе с остальными кадетами представили царствующей фамилии, после чего военная молодежь с величайшим удовольствием приступила к несению караулов во дворце и вовсю злоупотребляла правом посещать королевские балы и званые вечера.
В отличие от меня, Вестри родился пусть невысоким, зато красавчиком, его любят и охотно всюду приглашают. Он скрыл это от отца и мамы, но я-то знаю, что мой неугомонный братец уже три или четыре раза дрался на поединках из-за чести прекрасных дам, и что он каждый вечер сочиняет возвышенные послания для девушки из свиты графини Неффель.
Однажды я даже нашла посвященное этой особе стихотворение. Оно выглядело таким прямолинейным и незамысловатым, что я решилась переписать его на свой лад и вручить братцу, как образец.
Вестри решил, что сестренка просто обязана слагать кансоны для его подружек и не дает мне проходу, пока не заполучит очередной шедевр.
Надеюсь, девушки остаются довольны.
Долго сторожила на галерее, дожидаясь, когда отец закончит беседу с Вестри. Наконец, брат вышел из кабинета, раздраженно хлопнув дверью.
Я окликнула его, и мы встретились на излюбленном месте, где секретничали во времена нашего детства — в большом окне-фонаре, выходящем во внутренний двор и сад. Домоправительница разводила там какие-то разлапистые деревца, привезенные из Шема. Не знаю, как они называются. Раз в год, ближе к осени, они цвели, наполняя весь дом сладковатым и душным ароматом.
Вестри выглядел огорченным и разозленным.
— Вот уж точно — не было печали, — буркнул он. — Приспичило же матушке поразвлечься…
Вестри недолюбливает мать и не скрывает этого. Считает, что она никогда не уделяла ни ему, ни мне должного внимания и слишком часто отсутствовала. Такое уж у нее ремесло.
До появления в ее жизни некоего Мораддина, сына Гроина из Турана, баронесса Энден занимала место первой помощницы и отчасти наставницы герцога Лаварона, тогдашнего главы Тайной службы, с небывалой легкостью и изобретательностью разрешая трудные политические загадки и улаживая всяческие недоразумения.
И тогда, и сейчас наша мать являлась весьма решительной и предприимчивой женщиной, не подчиняющейся общепринятым правилам и настойчиво добивающейся своих целей.
— Это не развлечения, — возразила я. Отец, брат и я знали, что госпожу Эрде трудно назвать верной женой. Она, конечно, уважала отца и как могла, берегла его репутацию, но если леди Ринга решала, что кому-то суждено стать жертвой ее пронзительных золотистых глаз… Бегство или спасение невозможны. Моя мать всегда получала то, что хотела. — Отец считает, у мамы опять приступ ночного безумия.
— Он сказал, — кивнул Вестри. — Я предложил увезти ее в загородное поместье и обратиться к неболтливым врачевателям из Гильдии. Лучше всего, наверное, к магам, хотя это и рискованно. Наша маменька сама не раз баловалась с волшебством. Кто знает, до чего она могла доколдоваться? Как это не вовремя…
— Можно подумать, неприятности случаются лично по твоей просьбе в удобное время, — огрызнулась я.
Брат пожал плечами:
— Тебе хорошо говорить. Ты сидишь дома и не ловишь косых взглядов. Майль где-то допустил ошибку. Сплетни все-таки поползли.
— Если что-нибудь случится, опала падет на всех, — с замирающим сердцем проговорила я.
— Какая опала? — Вестри едва не свалился с подоконника. — Ты что, сестренка, тоже умом рехнулась? Даже думать не смей! Отец — второй человек в государстве! Нас никто не решится тронуть!
— Король в последнее время не слишком к нему благосклонен, — заметила я. — Убийство внука великого канцлера вряд ли пройдет незамеченным и останется безнаказанным.
— Нечего таскаться по вертепам, да еще в обществе такой дамы, как наша матушка, — зло отрезал Вестри. — Теперь поневоле начнешь задумываться, есть ли прок от того, что мы родились в семействе Эрде!
— Мы не выбирали, где рождаться, — я тоже начала сердиться. — Они — наши родители. Мы должны помогать им.
— Инте-ересно, — брат желчно скривился, — и как ты собираешься помогать? В жизни не поверю, что у тебя хватит смелости спуститься в подвал и просидеть там хотя бы полколокола! Лучше попроси отца разрешить тебе уехать куда-нибудь подальше. Скажем, на Полуденное Побережье.
— Вот еще! Я не собираюсь бежать! — вспылила я.
— Ну и дура, — холодно бросил любимый братец, краса и гордость Военной Академии. — Коли вспыхнет заварушка, ты будешь только мешаться под ногами.
Это замечание, надо признать, было истинным. Пользы от меня действительно никакой.
— Отец не говорил, что намерен делать? — я решила пропустить слова Вестри мимо ушей и не затевать ссоры.
— Нет, — брат меланхолично раскачивал висевший на бедре тонкий эсток с кисточками возле рукояти. — Просил тебя никуда не отлучаться из дому, а меня — смотреть по сторонам, не оставаться одному и по возможности никуда не ходить. Для гостей, желающих видеть госпожу Эрде, и для слуг ответ один — герцогине нездоровится, — он помолчал и тоскливо вопросил: — Как это, хотелось бы знать, я никуда не пойду, если завтра с утра экзамен по полевой фортификации, днем — выездка, а вечером — бал у графов Неффель и меня настоятельно просили там быть?
— Пошли записку, что перетрудился на экзамене, — искренне предложила я и немедля заработала щелчок по лбу.
— Как-нибудь уцелею, — легкомысленно отмахнулся Вестри и спрыгнул, собираясь подняться к себе в комнаты. Я поймала его за рукав, отважившись задать мучивший меня вопрос:
— Вестри… Скажи, ты… Ты никогда не испытывал желания… Ну, не знаю… Убить кого-нибудь?
— С первого дня в Академии мечтаю жестоко прикончить нашего преподавателя изящной словесности, — хмыкнул мой великолепный братец. — Не забивай себе голову всякой ерундой. Наша мать — это одно, мы — совсем иное. Мы люди.
— Рожденные от дверга-полукровки и гуля? — недоверчиво уточнила я. — Вестри, это смешно! Мы просто не можем быть обычными людьми!
— Мы то, чем полагаем себя, — уперся брат и насторожился: — С чего это вдруг ты вообразила себе такую глупость?
— Если наша мать больна и ее болезнь могла передаться по наследству нам, то не следует ли заранее поискать средство от нее? — поделилась я давно вынашиваемым замыслом. Вестри потратил целое мгновение своей драгоценной жизни на обдумывание идеи сестры.
— Она не больна, — наконец твердо заявил он. — Через пару дней она придет в себя. Такое уже случалось. Не забывай, она не столь молода, как выглядит. Не понимаю, отчего отец не запретит ей мотаться по дальним странам? Ей стоило бы посидеть годик-другой дома.
— Она не сможет, — заикнулась я, но Вестри больше не слушал. Ясно: мой брат не желает допускать мысли о том, что однажды в нем может проснуться зов древней темной крови.
Он предпочитает надеяться на лучшее.
3 день Первой весенней луны.
Разбирала сундуки и шкафы, перетряхивая их к весне. Отыскала большой отрез белой шелковой ткани с золотым шитьем — мое будущее платье к грядущему дню рождения.
В шестнадцать лет юной баронессе Эрде предстоит торжественно отправится на свой первый бал. Должно быть, это будет захватывающее действо, но теперь я уже не уверена, что оно когда-либо состоится. К тому же, как это ни странно, я не испытываю никакой тяги к блестящей светской жизни.
За это нужно благодарить мою матушку с ее острым языком и пристрастием называть все своими словами, а также мою лучшую подругу Цици.
Столь непонятное прозвище она получила от моего братца, соединившего первые буквы ее имени и фамилии.
Цици на самом деле Цинтия Целлиг, фрейлина принцессы Аманты, супруги принца Зингена, второго сына короля. Цинтия — первая собирательница сплетен и слухов во всем дворце, что неудивительно — ведь она дочь хранителя королевских архивов. Ее отец бывает у нас в доме, но познакомиться мне с ним пока не удалось, ибо он всегда приходит только ради встречи с моим отцом или матушкой.
Слуги шепчутся, будто у этого человека темное прошлое. Мне иногда очень хочется разузнать, какую тайну он скрывает.
Цинтия, знающая все о придворных дрязгах, семейные сплетни хранит надежно. Или сама ничего не проведала о молодости своих родителей.
Мне известно только, что ее матушка, как и моя, родом с Полуденного Побережья. Моя — из Зингары, госпожа Лиа — из Мессантии Аргосской. Цинтия похожа на уроженку Аргоса, у нее такое же вытянутое личико, характерный горбатый нос (не с горбинкой, а именно горбатый, отчего Цици ужасно страдает), серо-зеленоватые глаза и неунывающий характер.
Она худенькая, быстрая, говорливая и, как отец, рыжеволосая, эдакого жизнерадостного песочно-золотистого оттенка.
Именно Цици, почти каждый вечер наносившая нам визит и считавшаяся кем-то вроде дальней родственницы, добровольно взяла на себя обязанность познакомить меня с нравами обитателей Бельверусского замка. Не слушая робких возражений, Цинтия таскала меня в дворцовый парк, на конные прогулки и представления лицедеев, провела по всему кругу своих многочисленных знакомых и даже позаботилась, чтобы я угодила на глаза ее высочеству принцессе Аманте.
Госпожа Аманта милостиво пообещала мне свое покровительство, когда я появлюсь во дворце, после чего мы с Цинтией едва не поругались. С юношеской запальчивостью я утверждала, что сама могу о себе позаботиться. Цици высмеяла меня с высоты двадцати двух прожитых лет и велела готовиться к очередной дневной прогулке, на которой она намеревалась строить глазки своим поклонникам и обмениваться с ними двусмысленными любезностями.
Это было всего две луны назад, а кажется — целую вечность…
Цинтия уже почти десять дней не показывалась в особняке Эрде, но сегодня прислала весточку, что постарается навестить меня. Вестри утром отбыл в Академию, я пожелала ему успеха, но, кажется, он меня не заметил, погруженный в мысленные расчеты построения фортификационных сооружений. А может, думал о грядущем вечере у Неффелей.
У отца — совещание за плотно закрытыми дверями.
Мне известно, что в комнате по соседству есть слуховое отверстие, но я сомневаюсь, что бдение возле него принесет какую-либо пользу. Ведь я имею самое смутное представление о дворцовых интригах и том, какая роль в них принадлежит моему отцу.
Со своего наблюдательного поста на галерее я вижу, как расходятся участники, и пытаюсь узнать знакомых. Неизменные Майль и Авилек, Клайвен, глава канцелярии при его светлости королевском советнике Тимоне, Раммирель — младший посол Зингары в Немедии (он-то что здесь делает?), достопочтенный Зугурд — старшина Оружейной Гильдии, Каспер Хеннер, заместитель капитана королевской гвардии, и Леттиг — доверенное лицо господина Сагаро, королевского казначея.
Вдобавок — неизвестный мне высокий месьор в дорогом темно-сером плаще, отделанном беличьим мехом. Прочие обращались к этой личности весьма почтительно, и я рассудила, что, коли не самые последние люди в Империи так себя ведут, значит, к нам вправду пожаловала редкая птица. Может быть, кто-то из высокопоставленных придворных или даже младших принцев.
— Учти, сейчас я тебя посвящаю не только в государственную, но и в мою личную тайну, — Конан уселся за стол и нахмурился. — На днях я получил из Бельверуса очень странное письмо. От человека, которого я уважаю всей душой и всем сердцем.
— Кто же этот человек? — осторожно осведомился я.
— Мораддин, герцог Эрде, барон Энден, глава тайной службы Немедийского королевства.
Вот тебе и на!
Прежде мне приходилось слышать, что человек, исполняющий в Немедии роль нашего барона Гленнора, как-то связан с Конаном и серьезно помогал Аквилонии шесть лет назад, во времена смуты и Мятежа Четырех… Но чтобы у нашего монарха были с главой Вертрауэна «душевные и сердечные отношения»?
Чем больше живу, тем больше удивляюсь жизни.
— Я тебе прочитаю кое-что, — варвар взял один из валявшихся на столе свитков и развернул. — Тогда, возможно, ты поймешь, отчего я лишаю тебя отдыха в Тарантии. Слушай…
Глава вторая
Записки Долианы, баронессы Эрде — I.
«Девушка из хорошей семьи»
Сии личные записи мне посоветовал вести отец. Давно, когда я была еще маленькой и только училась выводить первые корявые строчки. Он сказал, что будет полезно по вечерам перебирать и раскладывать по полочкам минувший день. Вспомнить, кого я видела, что слышала, что подумала, о чем читала или разговаривала, чем занималась….
С тех пор я повсюду таскаю с собой маленькую тетрадку, походную бронзовую чернильницу и запас перьев, а ведение записок стало привычкой. Иногда надо мной смеялись, но порой дневники оказывали мне ценные услуги.
Я даже не подозревала, насколько был предусмотрителен мой дорогой отец, приохотив дочь к кратким ежевечерним исповедям на клочках пергамента…
Бельверус, Немедия.
1 день Первой весенней луны 1294 года.
Немногие люди могут точно назвать день, когда их жизнь стала иной. Изменения складываются из будних мелочей, разговоров и обыденных встреч, и только спустя какое-то время понимаешь: ты уже давно стоишь на пути, которого не хотел и пытался избежать. Остается только идти вперед и надеяться на лучшее.
Наша жизнь разрушилась в конце зимы 1294 года. Все, что случилось потом, было закономерным следствием.
В тридцатый день третьей зимней луны, как раз под праздник Канделлоры — Зажжения Нового Огня — доверенным людям отца удалось разыскать мою мать, уже седмицу скрывавшуюся где-то в Бельверусе, и доставить ее домой.
Из своего окна я видела, как во двор торопливо вкатила черная карета, запряженная четверкой лошадей, и как из нее в дом на руках перенесли кого-то, с ног до головы закутанного в черный плащ.
Матушка вернулась.
Вернулась, чтобы стать пугающим призраком, заточенным в подвалах, ибо ее нельзя было оставлять без присмотра, но, если бы она снова пожелала уйти, никто бы не смог ее остановить. Поэтому госпожу замка Эрде заперли в нижних помещениях, там, где хранятся запасы на случай осады города, и размещается закрытая на семь засовов и десять замков фамильная сокровищница.
Моя мать сошла с ума.
Я всегда гордилась своей семьей. Для этого имелись веские причины. Кто, как не мои отец и мать, являются людьми, значащими в государстве почти столько же, сколько Его величество король? Кто владеет правом заседать в Королевском Совете и одобрять или не одобрять его решения? Чья личная печать может быть приравнена к королевской? Кто обладает титулами, поместьями, землями и золотом, добившись всего этого великолепия самостоятельно, без помощи влиятельных сородичей, права крови и уничтожения соперников?
Звучит немного восторженно, однако это правда.
Всем этим владели мои родители — герцог Мораддин Эрде, глава Тайной службы Немедии, и его супруга Ринга, которую боялись едва ли не больше, чем ее грозного и могущественного супруга.
Я — их дочь. Баронесса Долиана Эрде. Для знакомых, друзей и близких поклонников — Дана. Дана Эрде, идеально подходящая под определение: «Молодая утонченная барышня из знатной семьи».
Мне пятнадцать лет, и я обучена всему, что положено уметь и знать благородной госпоже. На мое образование не жалели денег и связей.
Четыре года в Аквилонии, в закрытом пансионе при женской митрианской обители. Затем, когда мне стукнуло двенадцать, меня отправили в Офир, в Ианту. Год я провела в качестве воспитанницы при старейшем храме Иштар, год в Мессантии, в тамошней Обители Изящных Искусств.
Для придания окончательного блеска выдержала год скучнейших философских лекций на многоразличные темы для узкого круга наследниц и отпрысков семей высокого происхождения.
Для полноты картины отмечу, что пребывание в Ианте привело меня в ряды почитателей Иштар. Поклонница я не особенно ревностная, но стараюсь следовать заповедям «Именем богини да правит миром любовь» и «Семья превыше всего».
В конце 1293 года я вернулась в Немедию. Дожидаться совершеннолетия, заводить полезные знакомства и готовиться блеснуть при дворе.
Подведем итоги. Я могу говорить, читать и писать на всех основных языках Материка, сиречь на аквилонском, немедийском и офирском диалектах. Вдобавок маменька обучила меня («На всякий случай», как она выразилась) воровскому жаргону Шадизара и Аренджуна.
Простонародному говору Аргоса и Зингары я выучилась сама — вдруг пригодится.
Я умею петь, танцевать, поддерживать изящную и умную беседу, сочинять непритязательные песенки, играть на виоле и лютне, скакать верхом, рисовать и вышивать по шелку, вести подсчеты домашних расходов и доходов, управляться с малым немедийским стилетом и засапожным ножом (папенькина забота), стрелять из лука, свежевать и готовить кролика на костре (эти науки я освоила благодаря старшему братцу), воспитанно кокетничать и даже знаю (пока только на словах), каким образом рождаются на свет дети. Короче, мне известно очень много и при этом — почти ничего.
Меня вырастили для обеспеченной жизни на всем готовом. Эдакий редкий цветок, денно и нощно пребывающий под бдительной охраной садовников.
Сегодня мой хрустальный замок разбился вдребезги.
Отрядом, разыскивавшим маму, командовал Кеаран Майль.
Сколько себя помню (в отличие от прочих детей, я наделена очень хорошей памятью и осознаю свое присутствие в мире годков так с трех), он всегда находился при отце.
Граф Майль, тридцати с небольшим лет, рыжеватый, крепко сложенный, похожий одновременно на типичного вояку из дальнего захудалого гарнизона и книжника, десяток последних лет не выбиравшегося из библиотеки.
Кеаран, Хальвис из Бритунии, Дорнод Авилек — три человека, за последние десять лет заслужившие полное доверие моего отца. Теперь осталось только двое. Хальвис умер в середине зимы от пустячной раны, полученной на обычном турнире. Просто заболел и спустя три дня скончался. Отец до сих пор ходит сам не свой, не может поверить.
Говорить с Майлем бесполезно, он мне ничего не скажет. Правила этикета запрещают мне приставать с расспросами к отцу, пока он сам не пожелает со мной говорить, однако наступили такие времена, что церемонность может пока постоять в стороне.
Возле кабинета отца я натыкаюсь на выходящего Майля.
Кеаран бормочет какое-то приветствие и подозрительно быстро отводит взгляд. Он уходит, по военному печатая шаг, а я смотрю ему вслед и раздумываю, стучаться или нет. Почему-то это кажется очень важным. Решаю постучаться.
— Майль, позже!
Глуховатый, сам на себя не похожий, какой-то надорванный голос отца.
— Это не Майль. Это Дана. Можно мне войти?
Ответа не последовало, потому я отодвинула тяжеленную створку черного дерева и украдкой просочилась в кабинет.
Бумаги, книги, свитки, донесения со всех концов Материка, чертежи земель, снова непонятные бумаги…
В детстве мне казалось, что подлинное сердце Немедийской империи находится именно здесь, на втором этаже городского особняка семьи Эрде, в кабинете моего отца.
Тоненькое поскуливание — в углу на своей подстилке недоумевающе пыхтит огромное мохнатое чудовище, виновато повиливающее хвостом.
Бриан, пес-волкодав, подарок отцу от друга, проживающего в крохотной аквилонской провинции Темра. Бриан испуган и растерян, чего с ним никогда не случалось. В толстые оконные стекла бьются капли холодного дождя пополам со снегом.
— Папа? — на мгновение мне становится жутко. Свечи в кабинете потушены, и в сумерках я различаю только смутные очертания сгорбившейся над огромным столом фигуры. — Папа, тебе нехорошо? Послать за лекарем?
— Посиди со мной, — медленно, почти по слогам произносит отец.
Я теряюсь — наши родители, конечно, любили нас с братом, однако у них никогда не хватало времени, чтобы просто побыть с детьми. Мы — сами по себе, среди воспитателей, наставников, прислуги и друзей, отец и мать — в своем мире, таинственном и загадочном.
— Конечно, — я ищу, куда присесть, но нахожу только заваленный шуршащими бумагами табурет. Поскольку отец не возражает, пергаменты летят на пол.
— Ты видела, как ее привезли?
Киваю, зная, что отец, как и я, хорошо видит в темноте.
— Майль нашел ее в каком-то притоне, — бесцветно произносит всесильный глава Тайной службы. — С ней были двое молодых парней. Третьему повезло — успел сбежать до того, как она решила за него приняться. Тех двоих она… — отец запинается. Я молчу. Мне очень страшно. — Она переспала с ними, а потом убила. Обоих. Разорвала горло. Когда Майль со своими помощниками ворвался в комнату, она сидела и лакала кровь. Он так и сказал — сидела на постели и лакала кровь. Он назвал ее по имени, она узнала его, засмеялась и спросила, не проводит ли он ее домой, мол, она устала. Когда ее стали выводить из комнаты, она начала визжать и отбиваться. Поцарапала одного из стражников и разукрасила физиономию выглянувшего на шум постояльца. Бедняга до конца жизни будет ходить со шрамом в пол-лица и оторванным ухом.
В камине догорают последние угольки. Я сижу, слушаю страшную историю о моей собственной матери и боюсь заговорить.
— Двое, что пришли с ней… Один — студиозус из Аквилонии, приехавший в гости к приятелям. Второй — младший сынок графа Эрлена. Внук канцлера Тимона. Кто третий — пока неизвестно. Кеаран клянется всеми богами, что никто не видел, как они выходили из гостиницы. Единственного свидетеля и пострадавшего они забрали с собой. Я этому не верю. Завтра город будет полон слухами. Тимон потребует расследования.
— Почему так? — мой голос похож на жалобный скулеж Бриана. — Почему так случилось, отец? Почему?
— Твоя мать всегда боялась потерять рассудок. Она говорила, что ее народ всю жизнь бродит в сумерках, на границе ночи и дня. В сумерках возникают трещины между жизнью и смертью. Такая трещина зародилась в ее душе, и сквозь эту трещину вползло немного ночной тьмы. Она разбиралась в таких вещах, не то, что я…
Отец не договорил. Я поняла, чего он пытается избежать. Ведь мы, я и мой старший брат Вестри — такие же наследники рода нашей матери и, возможно, обладатели наследного безумия. Ведь леди Ринга Эрде — не человек…
Она — порождение тьмы ночной, гуль из Рабирийских гор, вампир с Полуденного Побережья. Ее муж, наш отец, Мораддин из Турана — плод союза дверга-гнома и женщины-человека. Вестри и я — полукровки тульской крови. Такие существа рано или поздно теряют рассудок. Слишком много в нас перемешалось, и наследие каждой расы требует своего.
Правда, ни я, ни мой брат не испытываем тяги к питью крови. Наша мать вынуждена делать это, чтобы жить и сохранять молодость.
Но, может быть, мы еще слишком молоды? Вдруг через годик-другой нам захочется выйти на ночную улицу и вкрадчиво окликнуть запоздалого прохожего?
Ведь у нас, как у нашей матери, вместо обычных ногтей — втяжные кошачьи когти, у нас слишком острые резцы и глаза, отлично видящие во мраке…
— Сегодня Канделлоры, — неожиданно и не к месту вспомнила я. — Митрианский Праздник Свечей.
Отец молча пошарил в ящиках стола, на ощупь отыскал коробочку с белыми восковыми свечками. Защелкало кресало, затрещал, чадя, подожженный фитилек.
Мы смотрели друг на друга поверх горящей свечи.
Усталый, лысоватый человек средних лет, большую часть жизни посвятивший заботе о благе огромного государства, и молоденькая девушка, не знающая жизни.
— Я мог бы переправить ее за город, в замок Эрде, — задумчиво сказал отец. — И тебя с Вестри тоже.
— Вестри не поедет, — я покачала головой. — Завтра в Военной Академии начинаются весенние экзамены. Он же лучший. Он не сможет бросить все.
— Да? — как-то потерянно переспросил отец. Мне захотелось расплакаться. — В самом деле… — он тряхнул головой, приходя в себя. — Разыщи своего брата и передай, что я хочу его видеть. Дана, не вздумай впадать в отчаяние! Мы с твоей матушкой попадали не в такие переделки, и ничего, до сих пор живы.
— Я никогда не впадаю в отчаяние, — как можно тверже сказала я. — Я — Эрде. Крепче камня, настойчивее воды и гибче стали.
Наверное, я неудачно повернулась и взмахнула рукавом, задев свечу. Та опрокинулась и погасла.
2 день Первой весенней луны.
Дурно так отзываться о родственниках, но мой брат до сих пор не осознает всей тяжести рухнувшей на нас беды. Он уверен, что отец в состоянии разрешить любые трудности. Вестри же чрезвычайно заботит, не пошатнется ли его положение выпускника Академии, не пострадает ли его начинающаяся карьера и не отвернутся ли от него друзья и подружки.
Вестри старше меня ровно на четыре года. Как положено в благородном семействе, я — изысканная молодая дама, завидная невеста, он — подающий надежды блестящий офицер, с возможностью по окончании Академии прямиком угодить в личную королевскую гвардию, поближе к трону, либо же отличиться где-нибудь в привилегированных легионах, вроде «Золотого орла» или «Немедийского дракона».
Отец более склонен ко второму, считая, что дети должны добиваться всего сами, а не благодаря протекции родителей. Вестри же спит и видит себя в Бельверусском замке. В шестнадцать лет, его, как полагается, вместе с остальными кадетами представили царствующей фамилии, после чего военная молодежь с величайшим удовольствием приступила к несению караулов во дворце и вовсю злоупотребляла правом посещать королевские балы и званые вечера.
В отличие от меня, Вестри родился пусть невысоким, зато красавчиком, его любят и охотно всюду приглашают. Он скрыл это от отца и мамы, но я-то знаю, что мой неугомонный братец уже три или четыре раза дрался на поединках из-за чести прекрасных дам, и что он каждый вечер сочиняет возвышенные послания для девушки из свиты графини Неффель.
Однажды я даже нашла посвященное этой особе стихотворение. Оно выглядело таким прямолинейным и незамысловатым, что я решилась переписать его на свой лад и вручить братцу, как образец.
Вестри решил, что сестренка просто обязана слагать кансоны для его подружек и не дает мне проходу, пока не заполучит очередной шедевр.
Надеюсь, девушки остаются довольны.
Долго сторожила на галерее, дожидаясь, когда отец закончит беседу с Вестри. Наконец, брат вышел из кабинета, раздраженно хлопнув дверью.
Я окликнула его, и мы встретились на излюбленном месте, где секретничали во времена нашего детства — в большом окне-фонаре, выходящем во внутренний двор и сад. Домоправительница разводила там какие-то разлапистые деревца, привезенные из Шема. Не знаю, как они называются. Раз в год, ближе к осени, они цвели, наполняя весь дом сладковатым и душным ароматом.
Вестри выглядел огорченным и разозленным.
— Вот уж точно — не было печали, — буркнул он. — Приспичило же матушке поразвлечься…
Вестри недолюбливает мать и не скрывает этого. Считает, что она никогда не уделяла ни ему, ни мне должного внимания и слишком часто отсутствовала. Такое уж у нее ремесло.
До появления в ее жизни некоего Мораддина, сына Гроина из Турана, баронесса Энден занимала место первой помощницы и отчасти наставницы герцога Лаварона, тогдашнего главы Тайной службы, с небывалой легкостью и изобретательностью разрешая трудные политические загадки и улаживая всяческие недоразумения.
И тогда, и сейчас наша мать являлась весьма решительной и предприимчивой женщиной, не подчиняющейся общепринятым правилам и настойчиво добивающейся своих целей.
— Это не развлечения, — возразила я. Отец, брат и я знали, что госпожу Эрде трудно назвать верной женой. Она, конечно, уважала отца и как могла, берегла его репутацию, но если леди Ринга решала, что кому-то суждено стать жертвой ее пронзительных золотистых глаз… Бегство или спасение невозможны. Моя мать всегда получала то, что хотела. — Отец считает, у мамы опять приступ ночного безумия.
— Он сказал, — кивнул Вестри. — Я предложил увезти ее в загородное поместье и обратиться к неболтливым врачевателям из Гильдии. Лучше всего, наверное, к магам, хотя это и рискованно. Наша маменька сама не раз баловалась с волшебством. Кто знает, до чего она могла доколдоваться? Как это не вовремя…
— Можно подумать, неприятности случаются лично по твоей просьбе в удобное время, — огрызнулась я.
Брат пожал плечами:
— Тебе хорошо говорить. Ты сидишь дома и не ловишь косых взглядов. Майль где-то допустил ошибку. Сплетни все-таки поползли.
— Если что-нибудь случится, опала падет на всех, — с замирающим сердцем проговорила я.
— Какая опала? — Вестри едва не свалился с подоконника. — Ты что, сестренка, тоже умом рехнулась? Даже думать не смей! Отец — второй человек в государстве! Нас никто не решится тронуть!
— Король в последнее время не слишком к нему благосклонен, — заметила я. — Убийство внука великого канцлера вряд ли пройдет незамеченным и останется безнаказанным.
— Нечего таскаться по вертепам, да еще в обществе такой дамы, как наша матушка, — зло отрезал Вестри. — Теперь поневоле начнешь задумываться, есть ли прок от того, что мы родились в семействе Эрде!
— Мы не выбирали, где рождаться, — я тоже начала сердиться. — Они — наши родители. Мы должны помогать им.
— Инте-ересно, — брат желчно скривился, — и как ты собираешься помогать? В жизни не поверю, что у тебя хватит смелости спуститься в подвал и просидеть там хотя бы полколокола! Лучше попроси отца разрешить тебе уехать куда-нибудь подальше. Скажем, на Полуденное Побережье.
— Вот еще! Я не собираюсь бежать! — вспылила я.
— Ну и дура, — холодно бросил любимый братец, краса и гордость Военной Академии. — Коли вспыхнет заварушка, ты будешь только мешаться под ногами.
Это замечание, надо признать, было истинным. Пользы от меня действительно никакой.
— Отец не говорил, что намерен делать? — я решила пропустить слова Вестри мимо ушей и не затевать ссоры.
— Нет, — брат меланхолично раскачивал висевший на бедре тонкий эсток с кисточками возле рукояти. — Просил тебя никуда не отлучаться из дому, а меня — смотреть по сторонам, не оставаться одному и по возможности никуда не ходить. Для гостей, желающих видеть госпожу Эрде, и для слуг ответ один — герцогине нездоровится, — он помолчал и тоскливо вопросил: — Как это, хотелось бы знать, я никуда не пойду, если завтра с утра экзамен по полевой фортификации, днем — выездка, а вечером — бал у графов Неффель и меня настоятельно просили там быть?
— Пошли записку, что перетрудился на экзамене, — искренне предложила я и немедля заработала щелчок по лбу.
— Как-нибудь уцелею, — легкомысленно отмахнулся Вестри и спрыгнул, собираясь подняться к себе в комнаты. Я поймала его за рукав, отважившись задать мучивший меня вопрос:
— Вестри… Скажи, ты… Ты никогда не испытывал желания… Ну, не знаю… Убить кого-нибудь?
— С первого дня в Академии мечтаю жестоко прикончить нашего преподавателя изящной словесности, — хмыкнул мой великолепный братец. — Не забивай себе голову всякой ерундой. Наша мать — это одно, мы — совсем иное. Мы люди.
— Рожденные от дверга-полукровки и гуля? — недоверчиво уточнила я. — Вестри, это смешно! Мы просто не можем быть обычными людьми!
— Мы то, чем полагаем себя, — уперся брат и насторожился: — С чего это вдруг ты вообразила себе такую глупость?
— Если наша мать больна и ее болезнь могла передаться по наследству нам, то не следует ли заранее поискать средство от нее? — поделилась я давно вынашиваемым замыслом. Вестри потратил целое мгновение своей драгоценной жизни на обдумывание идеи сестры.
— Она не больна, — наконец твердо заявил он. — Через пару дней она придет в себя. Такое уже случалось. Не забывай, она не столь молода, как выглядит. Не понимаю, отчего отец не запретит ей мотаться по дальним странам? Ей стоило бы посидеть годик-другой дома.
— Она не сможет, — заикнулась я, но Вестри больше не слушал. Ясно: мой брат не желает допускать мысли о том, что однажды в нем может проснуться зов древней темной крови.
Он предпочитает надеяться на лучшее.
3 день Первой весенней луны.
Разбирала сундуки и шкафы, перетряхивая их к весне. Отыскала большой отрез белой шелковой ткани с золотым шитьем — мое будущее платье к грядущему дню рождения.
В шестнадцать лет юной баронессе Эрде предстоит торжественно отправится на свой первый бал. Должно быть, это будет захватывающее действо, но теперь я уже не уверена, что оно когда-либо состоится. К тому же, как это ни странно, я не испытываю никакой тяги к блестящей светской жизни.
За это нужно благодарить мою матушку с ее острым языком и пристрастием называть все своими словами, а также мою лучшую подругу Цици.
Столь непонятное прозвище она получила от моего братца, соединившего первые буквы ее имени и фамилии.
Цици на самом деле Цинтия Целлиг, фрейлина принцессы Аманты, супруги принца Зингена, второго сына короля. Цинтия — первая собирательница сплетен и слухов во всем дворце, что неудивительно — ведь она дочь хранителя королевских архивов. Ее отец бывает у нас в доме, но познакомиться мне с ним пока не удалось, ибо он всегда приходит только ради встречи с моим отцом или матушкой.
Слуги шепчутся, будто у этого человека темное прошлое. Мне иногда очень хочется разузнать, какую тайну он скрывает.
Цинтия, знающая все о придворных дрязгах, семейные сплетни хранит надежно. Или сама ничего не проведала о молодости своих родителей.
Мне известно только, что ее матушка, как и моя, родом с Полуденного Побережья. Моя — из Зингары, госпожа Лиа — из Мессантии Аргосской. Цинтия похожа на уроженку Аргоса, у нее такое же вытянутое личико, характерный горбатый нос (не с горбинкой, а именно горбатый, отчего Цици ужасно страдает), серо-зеленоватые глаза и неунывающий характер.
Она худенькая, быстрая, говорливая и, как отец, рыжеволосая, эдакого жизнерадостного песочно-золотистого оттенка.
Именно Цици, почти каждый вечер наносившая нам визит и считавшаяся кем-то вроде дальней родственницы, добровольно взяла на себя обязанность познакомить меня с нравами обитателей Бельверусского замка. Не слушая робких возражений, Цинтия таскала меня в дворцовый парк, на конные прогулки и представления лицедеев, провела по всему кругу своих многочисленных знакомых и даже позаботилась, чтобы я угодила на глаза ее высочеству принцессе Аманте.
Госпожа Аманта милостиво пообещала мне свое покровительство, когда я появлюсь во дворце, после чего мы с Цинтией едва не поругались. С юношеской запальчивостью я утверждала, что сама могу о себе позаботиться. Цици высмеяла меня с высоты двадцати двух прожитых лет и велела готовиться к очередной дневной прогулке, на которой она намеревалась строить глазки своим поклонникам и обмениваться с ними двусмысленными любезностями.
Это было всего две луны назад, а кажется — целую вечность…
Цинтия уже почти десять дней не показывалась в особняке Эрде, но сегодня прислала весточку, что постарается навестить меня. Вестри утром отбыл в Академию, я пожелала ему успеха, но, кажется, он меня не заметил, погруженный в мысленные расчеты построения фортификационных сооружений. А может, думал о грядущем вечере у Неффелей.
У отца — совещание за плотно закрытыми дверями.
Мне известно, что в комнате по соседству есть слуховое отверстие, но я сомневаюсь, что бдение возле него принесет какую-либо пользу. Ведь я имею самое смутное представление о дворцовых интригах и том, какая роль в них принадлежит моему отцу.
Со своего наблюдательного поста на галерее я вижу, как расходятся участники, и пытаюсь узнать знакомых. Неизменные Майль и Авилек, Клайвен, глава канцелярии при его светлости королевском советнике Тимоне, Раммирель — младший посол Зингары в Немедии (он-то что здесь делает?), достопочтенный Зугурд — старшина Оружейной Гильдии, Каспер Хеннер, заместитель капитана королевской гвардии, и Леттиг — доверенное лицо господина Сагаро, королевского казначея.
Вдобавок — неизвестный мне высокий месьор в дорогом темно-сером плаще, отделанном беличьим мехом. Прочие обращались к этой личности весьма почтительно, и я рассудила, что, коли не самые последние люди в Империи так себя ведут, значит, к нам вправду пожаловала редкая птица. Может быть, кто-то из высокопоставленных придворных или даже младших принцев.