Страница:
— Замечательно, ее не мешает кое-где немного обновить, — я налег на лом со всей силой и почувствовал, как что-то поддается в глубине скалы, как будто земная кора разрывалась по линиям разлома. Я услышал пронзительный крик Дисса.
— Флорин, я идиот, круглый идиот! Теперь я вижу, что все это время ты пользовался энергией из другого источника, о котором я никогда не подозревал! Эта женщина — мисс Реджис — она связана с тобой узами такой силы, которая способна изменить движение Галактик!
— Да, девушке я нравлюсь, и это, возможно, заставляет мир крутиться быстрее… — Я снова нажал и услышал треск валуна. Дисс взвизгнул.
— Флорин, какая польза от победы, если ты оставляешь после себя только развалины?
Он был уже сверчком, стрекочущим в пустыне. Я нажал еще раз, и весь гигантский валун раскололся со страшным грохотом; распадаясь, он увлек за собой и землю, и небо, обнажая бархатную черноту абсолютной пустоты.
XXXVII
— Флорин, я идиот, круглый идиот! Теперь я вижу, что все это время ты пользовался энергией из другого источника, о котором я никогда не подозревал! Эта женщина — мисс Реджис — она связана с тобой узами такой силы, которая способна изменить движение Галактик!
— Да, девушке я нравлюсь, и это, возможно, заставляет мир крутиться быстрее… — Я снова нажал и услышал треск валуна. Дисс взвизгнул.
— Флорин, какая польза от победы, если ты оставляешь после себя только развалины?
Он был уже сверчком, стрекочущим в пустыне. Я нажал еще раз, и весь гигантский валун раскололся со страшным грохотом; распадаясь, он увлек за собой и землю, и небо, обнажая бархатную черноту абсолютной пустоты.
XXXVII
— Хорошо, — крикнул я в темноту, — но на мой взгляд чуть-чуть статично. Да будет свет!
И возник свет.
И я увидел, что это хорошо, и отделил свет от тьмы. Однако вокруг было немного пустынно, поэтому я создал твердь и отделил воды над нею от вод на ней. Получился океан и множество дождевых туч.
— Слегка монотонно, — сказал я. — Пусть воды соберутся по одну сторону, а здесь появится суша.
И было так.
— Уже лучше, — сказал я. — Но выглядит несколько абстрактно. Да будет жизнь.
Слизь распространилась в воде и эволюционировала в морские водоросли, и тучи их подплывали к берегу, застревали и пускали новые корни, ползли по голым скалам и грелись на солнце; и земля породила траву и другие растения, дающие семена, и фруктовые деревья, и лужайки, и джунгли, и цветочные клумбы, и мох, и сельдерей, и много другой зеленой чепухи.
— Чересчур вяло, — объявил я. — Да появятся животные.
И земля породила китов и коров, диких птиц и пресмыкающихся, и они плескались, и мычали, и кудахтали, и ползали, немного оживляя все вокруг, но явно недостаточно.
— Дело в том, что здесь слишком спокойно, — указал я сам себе. — Ничего не происходит.
Земля задрожала, вспучилась, вершина горы взорвалась, излилась лава и зажгла лесистые берега; облака черного дыма и пепла окутали меня. Я зашелся кашлем и сдал назад, и кругом снова наступило спокойствие.
— Я имел в виду что-нибудь приятное, — сказал я, — и что-нибудь типа роскошного заката в сопровождении музыки.
Небо вздрогнуло, и солнце утонуло на юге в великолепных пурпурных, зеленых и розовых волнах в сопровождении гремящих аккордов, которые производил какой-то незримый источник в небесах. По окончании этого зрелища я возвратил все обратно и прокрутил закат еще несколько раз. Что-то показалось мне не совсем верным. Потом я заметил, что каждый раз смотрю одно и то же. Я все изменил и создал еще полдюжины закатов, прежде чем понял, что они сохраняют определенное сходство.
— Создавать каждый раз что-то новое — это тяжелая работа, — признался я. — Что если ограничиться только концертом без светового шоу?
Я проиграл все, что помнил из различных симфоний, похоронных песен, концертов, баллад, мадригалов и рекламных роликов. Через некоторое время я исчерпал свои возможности. Постарался создать свою собственную музыку, но ничего не получилось. Этой областью деятельности мне придется заняться, но позже. А сейчас мне хотелось развлечься.
— Лыжи, — определился я. — Упражнения на. открытом воздухе — залог здоровья.
И я помчался по склону, потерял равновесие, перевернулся через голову и сломал обе ноги.
— Не совсем то, — сказал я, ремонтируя себя. — В дальнейшем обойдемся без падений.
Я со свистом понесся по склону внутри невидимого, как бы обитого войлоком тоннеля, который оберегал от малейших толчков.
— Все равно что принимать ванну в одежде, — сообщил я. — С таким же успехом можно смотреть слалом по телевизору.
Я попробовал водные лыжи, скользя по волнам, как кролик в мчащейся по рельсам клетке на собачьих бегах. Вокруг была вода, но ничего общего с ней я не имел.
— Не годится. Надо бы научиться проделывать это всерьез, но, честно говоря, не хочется. Может быть, попробовать парашютный спорт?
Ухватившись за раму открытой двери, я шагнул наружу. Воздух со свистом проносился мимо меня, а я неподвижно висел, наблюдая за гобеленом в пастельных тонах в нескольких футах подо мной, который постепенно увеличивался в размерах. Внезапно он превратился в поля и деревья, стремительно мчащиеся на меня; я схватил кольцо, дернул…
Рывок чуть не сломал мне спину. У меня началось головокружение от вращения, я раскачивался, как маятник на дедушкиных часах, и шлепнулся на твердую скалу.
Парашют тащил меня по земле. Мне удалось расстегнуть лямки и уползти под куст, чтобы придти в себя.
— В каждом деле есть свои фокусы, — напомнил я сам себе, — включая и профессию Господа. Какой смысл чем-то заниматься, если нет никакого удовольствия?
Я задумался, что же может доставить мне удовольствие.
— Как ты насчет новенького, с иголочки, обтекаемой формы, каштанового цвета, «Спидстара» — с зеленой кожаной обивкой.
Он стоял у дороги. Он обещал удовольствие. Двери захлопнулись с приятным звуком. Я завел его, разогнал до 50 миль по дороге, которую сам же и создал. Я мчался быстрее и быстрее:
90…100…200… Через некоторое время я устал бороться с ветром и пылью, бьющими в лобовое стекло, и избавился от них. Остался только рев двигателя и тряска.
— Ты слишком приземлен, — обвинил он сам себя.
Добавив крылья и пропеллер, я круто пошел вверх на спортивной модели «Пчелки». Совершенно неожиданно спортивная лошадка взбрыкнула и, резко потеряв скорость, врезалась во вспаханное поле около Пеории. То, что осталось от меня, могло свободно поместиться в ложке. Я собрал себя, и истребитель Т-33 стал набирать высоту. 30000 футов… 40000 футов…50000 футов. Я выровнял машину и принялся делать бочки, петли, спирали, пока не почувствовал приступ тошноты. Я спикировал в каньон. Но прежде, чем успел создать посадочную полосу, взорвался.
— Все дело в том, приятель, что куда бы ты ни отправился, от самого себя не отделаешься. Как насчет более спокойных занятий?
Я сотворил пустынный остров, украсил его орхидеями и пальмами, устроил ласковый ветерок, белый прибой, окаймляющий голубую лагуну. Построил из красного дерева, стекла и неотесанного камня дом на высокой террасе центрального холма, окружив его тропическими садами, прудами и водопадами, и спустился во внутренний дворик отдохнуть около бассейна, где на столике в высоких бокалах ожидали прохладительные напитки. Бокал «швепса» вызвал аппетит. Я создал стол, прогибающийся под тяжестью жареной дичи и холодных арбузов, шоколадных эклеров и белого вина. Когда аппетит стал угасать, я избавился от всего этого, а также от креветок, ростбифов, изысканных салатов, свежих ананасов, цыплят с рисом, свинины со сладким соусом и холодного пива. Я почувствовал, что снова взорвусь.
Я подремал на своей квадратной, три на три метра, кровати, устланной шелковыми простынями. После четырнадцатичасового сна она уже не казалась такой комфортабельной. Я снова поел, на этот раз жареных сосисок и пирожков с ливером.
Поплескался в лагуне. Вода была холодная, и я порезал ногу о коралл. Потом ногу свела судорога, — к счастью, на мелком месте.
Хромая, я вылез из воды и сел на берегу, размышляя о автоматическом музыкальном центре с пятью тысячами кассет, о библиотеке с десятью тысячами книг, антикварном оружии и коллекции монет, о гардеробах, заполненных костюмами из натуральной шерсти и обувью, изготовленной по индивидуальному заказу, о пони для игры в поло, о яхте…
— Идиотизм, — сказал я. — У меня морская болезнь, и я понятия не имею, как ездить верхом. А что можно делать со старыми монетами, кроме как смотреть на них? Мне потребуется сорок лет, чтобы прочитать столько книг. И…
Неожиданно я почувствовал себя усталым. Но я не хотел спать. Или есть. Или плавать. И вообще ничего не хотел.
— Что хорошего во всем этом, — пожелал я узнать, — если ты один-одинешенек? Если нет никого, кому можно было бы показать все это, или поделиться, или произвести впечатление, или вызвать зависть? Или хотя бы сыграть во что-нибудь?
Я адресовал горькие вопросы небу, но никто не ответил, потому что я не позаботился поместить туда кого-нибудь для этой цели.
— Вся беда в том, что здесь нет людей, — признал я мрачно. — Да будет человек, — сказал я и создал Его по своему подобию.
Сенатор выполз из-под куста гибискуса и отряхнул колени.
— Это был план Ван Ваука, — сказал он. — «Раз уж Флорин решил продолжать работу над проектом стимулятора, — сказал он, — то будет только справедливо, если именно он испытает его». Клянусь, я не знал, что он планировал избавиться от тебя. Я был всего лишь попутчиком, такой же жертвой, как и ты…
— Я допустил ошибку, — сказал я. — Возвращайся туда, откуда появился. Он исчез даже без прощального взгляда.
— Что мне действительно понравилось бы, — сказал я, — так это встреча с абсолютно незнакомыми людьми.
Небольшая шайка неандертальцев появилась из рощицы, они были так увлечены поисками сочных гусениц под камнями, что сначала не заметили меня. Затем старикашка с седыми волосами по всему телу увидел меня и загавкал, как собака, после чего они убежали.
— Я мечтал о чем-то более утонченном, — покритиковал я. — Пусть будет город, с улицами, магазинами и барами, куда можно зайти, если идет дождь.
И возник город — разбросанные тут и там саманные хижины, уныло стоящие под свинцовым небом. Я разогнал тучи, и произвел некоторые улучшения, не очень существенные — просто для того, чтобы все выглядело по-домашнему. Получился Нижний Манхэттен в солнечный полдень. Неандертальцы были тут же, побритые, одетые, многие управляли машинами, другие толкали меня на тротуаре. Я зашел в бар, занял столик с правой стороны, сел лицом к двери, словно ожидая кого-то…
Толстая официантка в грязном платье на два размера меньше, чем необходимо, приблизилась и, усмехаясь, достала из-за уха ручку.
— Ладно, — сказал я и избавился от всего этого. Разжег на пляже маленький уютный костер. Вокруг него, скрестив ноги, сидела компания и поджаривала мясо с аптечным шалфеем.
— Жизнь в единстве с природой, — с энтузиазмом сказал я и подошел к ним. Здоровый парень со спутанными на груди черными волосами встал и угрюмо сообщил: «Отстань, Джек. Частная вечеринка».
— А нельзя ли мне поучаствовать? — спросил я. — Взгляни, вот моя доля.
Какая-то девушка вскрикнула, а брюнет нанес серию ударов слева и справа, большинство которых я ловко парировал своим подбородком. Я упал на спину и заполучил полный рот мозолистой ноги, прежде чем прекратил существование группы.
Я выплюнул песок и попытался осознать ценность одиночества, мирного шума прибоя, легкого бриза и, может быть, достиг бы успеха, если бы в этот момент какое-то насекомое не запустило свои челюсти в то место между лопатками, где вы никак не можете его достать. Я истребил все живое и задумался.
Все не так! Мне нужно место, для которого я подхожу. Что может быть лучше собственного прошлого?
Я позволил мыслям скользнуть в прошлое, к маленькому зданию школы, расположенной на грязной дороге, в один из давно прошедших летних дней. Мне восемь лет, на мне бриджи, теннисные туфли и рубашка с галстуком. Я сижу за партой, украшенной вырезанными ножом инициалами, и жду звонка.
Я выскочил из школы под роскошное солнце юности, и парнишка в три раза здоровее меня, с жесткими рыжими волосами и маленькими, как у свиньи, глазками, схватил меня за волосы и костяшками пальцев быстро «причесал» мою голову, затем ударом свалил на землю.
Я заковал его в цепи и обрушил на его голову семнадцатитонный механический молот. И снова остался один.
— Все неправильно, — сказал я. — Порочна сама идея: уход от реальной жизни со всеми ее радостями и проблемами. Чтобы что-то значить самому, надо дать противнику шанс.
Я сотворил себя шести футов трех дюймов роста и потрясающе мускулистым, с жесткими золотистыми кудрями и квадратным подбородком, а Свинячьи Глазки вышел из аллеи со здоровой трубой и снес мне полголовы. Я одел латы и стальной шлем, а он подошел сзади и вонзил в меня кинжал через щелку, где латный воротник соединялся с наплечниками. Я выбросил латы и надел черный пояс, применил пару приемов, а он всадил мне пулю в левый глаз.
Я уничтожил его и снова оказался на пляже наедине с москитами.
— Хватит действовать импульсивно, — сказал я твердо. — Рукопашная схватка — не твой идеал веселья: если ты проигрываешь, это неприятно; а если все время выигрываешь, то скучно. Все, что тебе действительно нужно, — это товарищеские отношения, а не соперничество. Просто теплота человеческого общения.
И сразу же я оказался в центре толпы. Никто ничего особенного не делал, все просто толпились. Теплые, пыхтящие тела, тесно прижавшиеся ко мне. Я чувствовал их запах. Это совершенно нормально, телам свойственно иметь запах. Кто-то наступил мне на ногу и сказал: «Извините». Кто-то другой наступил мне на другую ногу и не извинился. Какой-то человек упал и умер. Никто не обратил на это внимания. Я, может быть, тоже не обратил бы на это внимания, если бы этим человеком был не я.
Я очистил сцену и присел на обочину, наблюдая за печальным солнечным светом, освещающим обрывки газет, гонимые ветром по мостовой. Это был грязный мертвый город. Импульсивно я очистил его, убрав даже въевшуюся во фронтоны зданий сажу.
Теперь это стал чистый мертвый город.
— Венец человеческой дружбы — желанная и любящая женщина, достигшая брачного возраста, с покладистым характером.
Я оказался в фешенебельной квартире; из высококлассного музыкального центра раздавалась тихая музыка, вино было охлаждено; она свободно откинулась на грудах мягких подушек. Она была высокой, с красивой фигурой и копной каштановых с красноватым оттенком волос, гладкой кожей, огромными глазами и маленьким носиком. Я налил вина. Она сморщила носик и зевнула. У нее были красивые зубы.
— Боже мой, неужели у тебя нет современных записей? — спросила она. У нее был высокий, тонкий и капризный голос.
— Что ты предпочитаешь? — спросил я.
— Не знаю. Что-нибудь легкое. — Она снова зевнула и посмотрела на толстый браслет с изумрудами и бриллиантами на своей руке. — У меня ужасно болит голова, — прохныкала она. — Вызови такси.
— Это показывает, что ты на самом деле думаешь о девушках, которые приходят в фешенебельные квартиры слушать классные музыкальные центры, — сказал я себе, расставаясь с ней движением руки. — Что тебе нужно на самом деле — это домовитая, милая, невинная и непритязательная девушка.
Я поднялся по ступеням маленького белого коттеджа со свечкой на окне, она встретила меня у двери с тарелкой домашнего печенья. Она щебетала о саде, шитье и кухне, пока мы обедали кукурузным хлебом и черноглазыми сливами с кусками деревенской ветчины. После этого она мыла посуду, а я вытирал. Потом она плела кружева, а я смазывал маслом упряжь или что-то в этом роде. Через некоторое время она сказала: «Спокойной ночи», — и тихо вышла из комнаты. Я подождал пять минут и последовал за ней. Она как раз откидывала лоскутное стеганое одеяло; на ней была толстая шерстяная ночная рубашка, а волосы заплетены в косы.
— Сними ее, — сказал я. Она сняла. — Давай ляжем в постель, — сказал я. Мы легли. — Ты ничего не хочешь сказать мне? — поинтересовался я.
— Что я должна сказать?
— Ну, хотя бы, как тебя зовут?
— Ты не дал мне имени.
— Тебя зовут Черити. Откуда ты родом?
— Ты не сказал.
— Ты родом из-под Дотана. Сколько тебе лет?
— Сорок одна минута.
— Ерунда! Тебе, по крайней мере… двадцать три года. У тебя было счастливое детство, чудесная юность, а теперь ты здесь, со мной, и это как раз то, о чем ты мечтала!
— Да.
— Ну, послушай: разве ты не счастлива? Или печальна? Неужели у тебя нет собственных мыслей?
— Конечно, есть. Меня зовут Черити, мне двадцать три года. я здесь, с тобой…
— А если я ударю тебя? Или подожгу дом?
— Как хочешь.
Я обхватил голову руками и подавил вопль ярости.
— Подожди минутку, Черити, — это все неправильно. Я ведь не хотел, чтобы ты была автоматом, исполняющим мои желания. Будь реальной земной женщиной!
Она подтянула одеяло до подбородка и завизжала.
Я сидел на кухне один, пил холодное молоко и вздыхал.
— Давай обдумаем все заново, — предложил я. — Ты можешь сделать это любым способом, каким пожелаешь. Но ты все пытаешься сделать слишком быстро. Весь фокус в том, чтобы действовать последовательно, отшлифовать детали, учесть нюансы.
Я построил маленький городок на Среднем Западе, с широкими мощеными улицами, с просторными старыми коттеджами, солидными и уютными, где вы могли бы покачаться в гамаке и побродить по траве, сорвать цветок, не чувствуя, что совершаете акт вандализма и разрушаете основы мироздания.
Я прогуливался по улицам, проникаясь их духом. Была осень, где-то жгли листья. Я взобрался на холм, вдыхая приятный аромат вечернего воздуха, ощущая себя живым. Мягкие звуки фортепиано плыли над газоном у большого кирпичного дома на вершине холма. Там жила Пьюрити Этуотер. Ей было всего семнадцать, и она считалась самой красивой девушкой в городе. Я подавил возникшее желание сразу же заглянуть к ней.
— Ты новый человек в городе, — произнес я. — Ты должен обосноваться, а не въехать сюда на белом коне. Ты должен познакомиться с ней принятым в обществе способом, произвести впечатление на ее родственников, угостить ее содовой, сводить в кино. Дай ей время. Пусть все будет реальным.
Номер в маленькой гостинице стоил всего пятьдесят центов. Я хорошо поспал. На следующее утро я обратился в поисках работы в три места и получил ее (оплата — два доллара в день) у Зигеля, владельца фирмы «Скобяные товары и фураж». На мистера Зигеля произвели благоприятное впечатление мое дружелюбное открытое лицо, вежливые манеры и деловая хватка.
Через три месяца мое жалование поднялось до 2,25 доллара в день, по совместительству я стал исполнять обязанности счетовода и снял комнату с канарейкой и шкафом, полным вдохновляющих книг. Я регулярно посещал духовные службы, внося по два цента в неделю. Я посещал вечерние бухгалтерские курсы, выписал учебник Чарлза Атласа и разрешал своим мускулам расти не больше, чем позволяло динамическое напряжение.
В декабре я встретил Пьюрити. Я попал на вечеринку, которую посетила и она. Ей понравился мой загар, мои волнистые волосы, обаятельная улыбка, неуклюжесть молодого моржа. Я пригласил ее в кино. Она согласилась. Во время третьего свидания я немного подержал ее за руку. На десятом поцеловал ее в щеку. Через восемнадцать месяцев, когда я все еще целовал ее в щечку, она сбежала из города с трубачом из джаза, посетившим наш городок.
Я предпринял вторую попытку. Хоуп Берман была второй красавицей города. Я провел ее по тому же маршруту, перешел к поцелуям в губы уже после двадцать первого свидания и был сразу же приглашен на беседу с мистером Берманом. Он интересовался моими намерениями. Намекнул на место в фирме «Берман и сыновья, готовая одежда». Хоуп хихикнула. Я сбежал.
Позже в своей комнате я сурово раскритиковал себя. Моя репутация в Потсвилле была разрушена, по городу разнеслась молва, что я ветреник. Получив свою зарплату за минусом небольших вычетов и обиженную речь мистера Зигеля, я поездом перебрался в Сан-Луи. Здесь я сразу же начал ухаживать за Фейт, веселой девушкой, которая работала секретарем не очень удачливого юриста. Мы ходили в кино, совершали длительные поездки по улицам на трамвае, посещали музеи, выезжали на пикники. Я заметил, что она умеренно потеет в теплую погоду, мало в чем разбирается и очень посредственна в постели.
Омаха была более приятным городом. Я на неделю забрался в нору привокзальной гостиницы и все еще раз подверг анализу. Было очевидно, что мои действия продолжали носить поспешный характер. Я поменял одиночество Бога на одиночество Человека, одиночество Хотя и менее значительное, но не менее мучительное. Проблема была в том, чтобы сочетать лучшие стороны каждого состояния, то есть оставаться человеком, но слегка подправлять жизнь, когда потребуется.
Вдохновленный, я сразу же отправился в родильную палату ближайшей больницы и родился в 3.27 утра в пятницу. Здорового мальчика семи фунтов родители назвали Мелвин. Со временем он научился говорить «бай-бай», ходить и сдергивать скатерть со стола, чтобы насладиться звуком бьющейся посуды. Он овладел завязыванием шнурков, застегиванием штанов и позже катанием на роликовых коньках и падениями с велосипеда. В начальной школе он тратил свои обеденные 20 центов на сэндвич с майонезом, баночку кока-колы, половину которой проливал на своих товарищей и книгу О`Генри. Он прочитал много скучных книг. Наконец выбрал Пейшенс Фрумвол в качестве суженой.
Она была очаровательной рыженькой девушкой с веснушками. Я ходил с ней гулять, катал на своей первой машине, одной из самых ранних моделей Форда, с деревянным кузовом.
Окончив колледж по специальности «управление и маркетинг», я получил должность в энергетической компании, женился на Пейшенс и стал отцом двух мальчуганов. Они росли, во многом следуя по моему пути. Пейшенс все меньше и меньше соответствовала своему имени, набирала вес, приобрела интерес к благотворительности и глубокую антипатию ко всем, кто, кроме нее, занимался благотворительностью.
Я усердно трудился, не поддаваясь искушению воспользоваться своими возможностями и улучшить свой жребий, превратив Пейшенс в кинозвезду или наш скромный шестикомнатный особняк в королевское поместье в Девоне. Тяжелее всего мне давалась необходимость потеть все шестьдесят секунд субъективного времени каждую минуту каждого часа…
Пятьдесят лет добросовестных усилий завершились инфарктом.
В местном баре я выпил четыре виски и вновь стал размышлять. После пятого меня охватила меланхолия. После шестого я почувствовал желание бросить вызов. После седьмого я рассердился. В этот момент хозяин предположил, будто я уже достаточно выпил. Возмущенный, я покинул бар, задержавшись ровно настолько, чтобы бросить зажигательную бомбу в витрину. Вспышка была великолепна. Я пошел вдоль по улице, швыряя зажигательные бомбы в косметический салон, Христианскую научную библиотеку, кабинет оптометриста, аптеку, магазин автозапчастей, налоговую службу.
— Вы все подделки, — вопил я. — Все лжецы, обманщики, фальшивки?
Собравшаяся толпа потрудилась и привела полицейского, который застрелил меня и трех ни в чем не повинных зевак. Это раздосадовало меня, даже несмотря на приподнятое настроение. Я облил смолой и обвалял в перьях полицейского, затем взорвал суд, банк, супермаркет, автомобильное агентство. Горели они великолепно.
Наслаждаясь видом дымящихся фальшивых замков, я какое-то время раздумывал, не утвердить ли мне собственную религию, но запутался в вопросах догм, чудес, кампаний по привлечению новых членов, церковных облачений, свободной от налогов недвижимости, женских монастырей, инквизиции и оставил эту затею.
К тому моменту полыхала вся Омаха, и я перешел к другим городам, уничтожая мусор, который мешал нам жить. Задержавшись, чтобы поболтать с несколькими уцелевшими, в надежде услышать от них выражение радости и облегчения после избавления от бремени цивилизации и хвалу вновь обретенной свободе, я был обескуражен тем, что они больше озабочены своими ранами и соревнованием по добыванию среди развалин добычи, нежели философией.
Теплота виски стала постепенно исчезать. Я понял, что поступил Опрометчиво. Я быстро восстановил порядок, наделив властью выдающихся демократов.; Поскольку вся горластая масса реакционеров лезла на баррикады и мешала установлению тотальной социальной справедливости, появилась необходимость создать персонал для наведения порядка.
Увы, проведением умеренной политики не удалось убедить мародеров в том, что Государство имеет серьезные намерения и не позволит лишить себя плодов с таким трудом завоеванной свободы. Пришлось прибегнуть к жестким мерам. Тем не менее, упрямые реваншисты воспользовались преимуществами свободы, чтобы агитировать, произносить зажигательные речи, печатать нелояльные книги, мешая борьбе товарищей за мир и изобилие. Был введен временный контроль за прессой и телевидением, затем последовали показательные казни. Груз этих обязанностей тяжко давил на плечи руководства, поэтому лидеры посчитали необходимым перебраться в более просторные поместья, пережившие вселенский пожар, и свести диету к черной икре, шампанскому, цыплячьим грудкам и другим терапевтическим средствам, чтобы сохранить силы для грядущих битв с реакцией. Естественно, недовольные посчитали, что монополия вождей на лимузины, дворцы и ансамбль обученных нянечек, способных своей наружностью успокоить издерганные нервы администраторов, есть признак разложения. Представьте себе их ярость и отчаяние, когда Государство, отказавшись проявлять терпимость к подрывной деятельности, отправило недовольных в отдаленные районы, где, занимаясь полезным трудом в простых условиях, они получили возможность исправить ход своих мыслей.
И возник свет.
И я увидел, что это хорошо, и отделил свет от тьмы. Однако вокруг было немного пустынно, поэтому я создал твердь и отделил воды над нею от вод на ней. Получился океан и множество дождевых туч.
— Слегка монотонно, — сказал я. — Пусть воды соберутся по одну сторону, а здесь появится суша.
И было так.
— Уже лучше, — сказал я. — Но выглядит несколько абстрактно. Да будет жизнь.
Слизь распространилась в воде и эволюционировала в морские водоросли, и тучи их подплывали к берегу, застревали и пускали новые корни, ползли по голым скалам и грелись на солнце; и земля породила траву и другие растения, дающие семена, и фруктовые деревья, и лужайки, и джунгли, и цветочные клумбы, и мох, и сельдерей, и много другой зеленой чепухи.
— Чересчур вяло, — объявил я. — Да появятся животные.
И земля породила китов и коров, диких птиц и пресмыкающихся, и они плескались, и мычали, и кудахтали, и ползали, немного оживляя все вокруг, но явно недостаточно.
— Дело в том, что здесь слишком спокойно, — указал я сам себе. — Ничего не происходит.
Земля задрожала, вспучилась, вершина горы взорвалась, излилась лава и зажгла лесистые берега; облака черного дыма и пепла окутали меня. Я зашелся кашлем и сдал назад, и кругом снова наступило спокойствие.
— Я имел в виду что-нибудь приятное, — сказал я, — и что-нибудь типа роскошного заката в сопровождении музыки.
Небо вздрогнуло, и солнце утонуло на юге в великолепных пурпурных, зеленых и розовых волнах в сопровождении гремящих аккордов, которые производил какой-то незримый источник в небесах. По окончании этого зрелища я возвратил все обратно и прокрутил закат еще несколько раз. Что-то показалось мне не совсем верным. Потом я заметил, что каждый раз смотрю одно и то же. Я все изменил и создал еще полдюжины закатов, прежде чем понял, что они сохраняют определенное сходство.
— Создавать каждый раз что-то новое — это тяжелая работа, — признался я. — Что если ограничиться только концертом без светового шоу?
Я проиграл все, что помнил из различных симфоний, похоронных песен, концертов, баллад, мадригалов и рекламных роликов. Через некоторое время я исчерпал свои возможности. Постарался создать свою собственную музыку, но ничего не получилось. Этой областью деятельности мне придется заняться, но позже. А сейчас мне хотелось развлечься.
— Лыжи, — определился я. — Упражнения на. открытом воздухе — залог здоровья.
И я помчался по склону, потерял равновесие, перевернулся через голову и сломал обе ноги.
— Не совсем то, — сказал я, ремонтируя себя. — В дальнейшем обойдемся без падений.
Я со свистом понесся по склону внутри невидимого, как бы обитого войлоком тоннеля, который оберегал от малейших толчков.
— Все равно что принимать ванну в одежде, — сообщил я. — С таким же успехом можно смотреть слалом по телевизору.
Я попробовал водные лыжи, скользя по волнам, как кролик в мчащейся по рельсам клетке на собачьих бегах. Вокруг была вода, но ничего общего с ней я не имел.
— Не годится. Надо бы научиться проделывать это всерьез, но, честно говоря, не хочется. Может быть, попробовать парашютный спорт?
Ухватившись за раму открытой двери, я шагнул наружу. Воздух со свистом проносился мимо меня, а я неподвижно висел, наблюдая за гобеленом в пастельных тонах в нескольких футах подо мной, который постепенно увеличивался в размерах. Внезапно он превратился в поля и деревья, стремительно мчащиеся на меня; я схватил кольцо, дернул…
Рывок чуть не сломал мне спину. У меня началось головокружение от вращения, я раскачивался, как маятник на дедушкиных часах, и шлепнулся на твердую скалу.
Парашют тащил меня по земле. Мне удалось расстегнуть лямки и уползти под куст, чтобы придти в себя.
— В каждом деле есть свои фокусы, — напомнил я сам себе, — включая и профессию Господа. Какой смысл чем-то заниматься, если нет никакого удовольствия?
Я задумался, что же может доставить мне удовольствие.
— Как ты насчет новенького, с иголочки, обтекаемой формы, каштанового цвета, «Спидстара» — с зеленой кожаной обивкой.
Он стоял у дороги. Он обещал удовольствие. Двери захлопнулись с приятным звуком. Я завел его, разогнал до 50 миль по дороге, которую сам же и создал. Я мчался быстрее и быстрее:
90…100…200… Через некоторое время я устал бороться с ветром и пылью, бьющими в лобовое стекло, и избавился от них. Остался только рев двигателя и тряска.
— Ты слишком приземлен, — обвинил он сам себя.
Добавив крылья и пропеллер, я круто пошел вверх на спортивной модели «Пчелки». Совершенно неожиданно спортивная лошадка взбрыкнула и, резко потеряв скорость, врезалась во вспаханное поле около Пеории. То, что осталось от меня, могло свободно поместиться в ложке. Я собрал себя, и истребитель Т-33 стал набирать высоту. 30000 футов… 40000 футов…50000 футов. Я выровнял машину и принялся делать бочки, петли, спирали, пока не почувствовал приступ тошноты. Я спикировал в каньон. Но прежде, чем успел создать посадочную полосу, взорвался.
— Все дело в том, приятель, что куда бы ты ни отправился, от самого себя не отделаешься. Как насчет более спокойных занятий?
Я сотворил пустынный остров, украсил его орхидеями и пальмами, устроил ласковый ветерок, белый прибой, окаймляющий голубую лагуну. Построил из красного дерева, стекла и неотесанного камня дом на высокой террасе центрального холма, окружив его тропическими садами, прудами и водопадами, и спустился во внутренний дворик отдохнуть около бассейна, где на столике в высоких бокалах ожидали прохладительные напитки. Бокал «швепса» вызвал аппетит. Я создал стол, прогибающийся под тяжестью жареной дичи и холодных арбузов, шоколадных эклеров и белого вина. Когда аппетит стал угасать, я избавился от всего этого, а также от креветок, ростбифов, изысканных салатов, свежих ананасов, цыплят с рисом, свинины со сладким соусом и холодного пива. Я почувствовал, что снова взорвусь.
Я подремал на своей квадратной, три на три метра, кровати, устланной шелковыми простынями. После четырнадцатичасового сна она уже не казалась такой комфортабельной. Я снова поел, на этот раз жареных сосисок и пирожков с ливером.
Поплескался в лагуне. Вода была холодная, и я порезал ногу о коралл. Потом ногу свела судорога, — к счастью, на мелком месте.
Хромая, я вылез из воды и сел на берегу, размышляя о автоматическом музыкальном центре с пятью тысячами кассет, о библиотеке с десятью тысячами книг, антикварном оружии и коллекции монет, о гардеробах, заполненных костюмами из натуральной шерсти и обувью, изготовленной по индивидуальному заказу, о пони для игры в поло, о яхте…
— Идиотизм, — сказал я. — У меня морская болезнь, и я понятия не имею, как ездить верхом. А что можно делать со старыми монетами, кроме как смотреть на них? Мне потребуется сорок лет, чтобы прочитать столько книг. И…
Неожиданно я почувствовал себя усталым. Но я не хотел спать. Или есть. Или плавать. И вообще ничего не хотел.
— Что хорошего во всем этом, — пожелал я узнать, — если ты один-одинешенек? Если нет никого, кому можно было бы показать все это, или поделиться, или произвести впечатление, или вызвать зависть? Или хотя бы сыграть во что-нибудь?
Я адресовал горькие вопросы небу, но никто не ответил, потому что я не позаботился поместить туда кого-нибудь для этой цели.
— Вся беда в том, что здесь нет людей, — признал я мрачно. — Да будет человек, — сказал я и создал Его по своему подобию.
Сенатор выполз из-под куста гибискуса и отряхнул колени.
— Это был план Ван Ваука, — сказал он. — «Раз уж Флорин решил продолжать работу над проектом стимулятора, — сказал он, — то будет только справедливо, если именно он испытает его». Клянусь, я не знал, что он планировал избавиться от тебя. Я был всего лишь попутчиком, такой же жертвой, как и ты…
— Я допустил ошибку, — сказал я. — Возвращайся туда, откуда появился. Он исчез даже без прощального взгляда.
— Что мне действительно понравилось бы, — сказал я, — так это встреча с абсолютно незнакомыми людьми.
Небольшая шайка неандертальцев появилась из рощицы, они были так увлечены поисками сочных гусениц под камнями, что сначала не заметили меня. Затем старикашка с седыми волосами по всему телу увидел меня и загавкал, как собака, после чего они убежали.
— Я мечтал о чем-то более утонченном, — покритиковал я. — Пусть будет город, с улицами, магазинами и барами, куда можно зайти, если идет дождь.
И возник город — разбросанные тут и там саманные хижины, уныло стоящие под свинцовым небом. Я разогнал тучи, и произвел некоторые улучшения, не очень существенные — просто для того, чтобы все выглядело по-домашнему. Получился Нижний Манхэттен в солнечный полдень. Неандертальцы были тут же, побритые, одетые, многие управляли машинами, другие толкали меня на тротуаре. Я зашел в бар, занял столик с правой стороны, сел лицом к двери, словно ожидая кого-то…
Толстая официантка в грязном платье на два размера меньше, чем необходимо, приблизилась и, усмехаясь, достала из-за уха ручку.
— Ладно, — сказал я и избавился от всего этого. Разжег на пляже маленький уютный костер. Вокруг него, скрестив ноги, сидела компания и поджаривала мясо с аптечным шалфеем.
— Жизнь в единстве с природой, — с энтузиазмом сказал я и подошел к ним. Здоровый парень со спутанными на груди черными волосами встал и угрюмо сообщил: «Отстань, Джек. Частная вечеринка».
— А нельзя ли мне поучаствовать? — спросил я. — Взгляни, вот моя доля.
Какая-то девушка вскрикнула, а брюнет нанес серию ударов слева и справа, большинство которых я ловко парировал своим подбородком. Я упал на спину и заполучил полный рот мозолистой ноги, прежде чем прекратил существование группы.
Я выплюнул песок и попытался осознать ценность одиночества, мирного шума прибоя, легкого бриза и, может быть, достиг бы успеха, если бы в этот момент какое-то насекомое не запустило свои челюсти в то место между лопатками, где вы никак не можете его достать. Я истребил все живое и задумался.
Все не так! Мне нужно место, для которого я подхожу. Что может быть лучше собственного прошлого?
Я позволил мыслям скользнуть в прошлое, к маленькому зданию школы, расположенной на грязной дороге, в один из давно прошедших летних дней. Мне восемь лет, на мне бриджи, теннисные туфли и рубашка с галстуком. Я сижу за партой, украшенной вырезанными ножом инициалами, и жду звонка.
Я выскочил из школы под роскошное солнце юности, и парнишка в три раза здоровее меня, с жесткими рыжими волосами и маленькими, как у свиньи, глазками, схватил меня за волосы и костяшками пальцев быстро «причесал» мою голову, затем ударом свалил на землю.
Я заковал его в цепи и обрушил на его голову семнадцатитонный механический молот. И снова остался один.
— Все неправильно, — сказал я. — Порочна сама идея: уход от реальной жизни со всеми ее радостями и проблемами. Чтобы что-то значить самому, надо дать противнику шанс.
Я сотворил себя шести футов трех дюймов роста и потрясающе мускулистым, с жесткими золотистыми кудрями и квадратным подбородком, а Свинячьи Глазки вышел из аллеи со здоровой трубой и снес мне полголовы. Я одел латы и стальной шлем, а он подошел сзади и вонзил в меня кинжал через щелку, где латный воротник соединялся с наплечниками. Я выбросил латы и надел черный пояс, применил пару приемов, а он всадил мне пулю в левый глаз.
Я уничтожил его и снова оказался на пляже наедине с москитами.
— Хватит действовать импульсивно, — сказал я твердо. — Рукопашная схватка — не твой идеал веселья: если ты проигрываешь, это неприятно; а если все время выигрываешь, то скучно. Все, что тебе действительно нужно, — это товарищеские отношения, а не соперничество. Просто теплота человеческого общения.
И сразу же я оказался в центре толпы. Никто ничего особенного не делал, все просто толпились. Теплые, пыхтящие тела, тесно прижавшиеся ко мне. Я чувствовал их запах. Это совершенно нормально, телам свойственно иметь запах. Кто-то наступил мне на ногу и сказал: «Извините». Кто-то другой наступил мне на другую ногу и не извинился. Какой-то человек упал и умер. Никто не обратил на это внимания. Я, может быть, тоже не обратил бы на это внимания, если бы этим человеком был не я.
Я очистил сцену и присел на обочину, наблюдая за печальным солнечным светом, освещающим обрывки газет, гонимые ветром по мостовой. Это был грязный мертвый город. Импульсивно я очистил его, убрав даже въевшуюся во фронтоны зданий сажу.
Теперь это стал чистый мертвый город.
— Венец человеческой дружбы — желанная и любящая женщина, достигшая брачного возраста, с покладистым характером.
Я оказался в фешенебельной квартире; из высококлассного музыкального центра раздавалась тихая музыка, вино было охлаждено; она свободно откинулась на грудах мягких подушек. Она была высокой, с красивой фигурой и копной каштановых с красноватым оттенком волос, гладкой кожей, огромными глазами и маленьким носиком. Я налил вина. Она сморщила носик и зевнула. У нее были красивые зубы.
— Боже мой, неужели у тебя нет современных записей? — спросила она. У нее был высокий, тонкий и капризный голос.
— Что ты предпочитаешь? — спросил я.
— Не знаю. Что-нибудь легкое. — Она снова зевнула и посмотрела на толстый браслет с изумрудами и бриллиантами на своей руке. — У меня ужасно болит голова, — прохныкала она. — Вызови такси.
— Это показывает, что ты на самом деле думаешь о девушках, которые приходят в фешенебельные квартиры слушать классные музыкальные центры, — сказал я себе, расставаясь с ней движением руки. — Что тебе нужно на самом деле — это домовитая, милая, невинная и непритязательная девушка.
Я поднялся по ступеням маленького белого коттеджа со свечкой на окне, она встретила меня у двери с тарелкой домашнего печенья. Она щебетала о саде, шитье и кухне, пока мы обедали кукурузным хлебом и черноглазыми сливами с кусками деревенской ветчины. После этого она мыла посуду, а я вытирал. Потом она плела кружева, а я смазывал маслом упряжь или что-то в этом роде. Через некоторое время она сказала: «Спокойной ночи», — и тихо вышла из комнаты. Я подождал пять минут и последовал за ней. Она как раз откидывала лоскутное стеганое одеяло; на ней была толстая шерстяная ночная рубашка, а волосы заплетены в косы.
— Сними ее, — сказал я. Она сняла. — Давай ляжем в постель, — сказал я. Мы легли. — Ты ничего не хочешь сказать мне? — поинтересовался я.
— Что я должна сказать?
— Ну, хотя бы, как тебя зовут?
— Ты не дал мне имени.
— Тебя зовут Черити. Откуда ты родом?
— Ты не сказал.
— Ты родом из-под Дотана. Сколько тебе лет?
— Сорок одна минута.
— Ерунда! Тебе, по крайней мере… двадцать три года. У тебя было счастливое детство, чудесная юность, а теперь ты здесь, со мной, и это как раз то, о чем ты мечтала!
— Да.
— Ну, послушай: разве ты не счастлива? Или печальна? Неужели у тебя нет собственных мыслей?
— Конечно, есть. Меня зовут Черити, мне двадцать три года. я здесь, с тобой…
— А если я ударю тебя? Или подожгу дом?
— Как хочешь.
Я обхватил голову руками и подавил вопль ярости.
— Подожди минутку, Черити, — это все неправильно. Я ведь не хотел, чтобы ты была автоматом, исполняющим мои желания. Будь реальной земной женщиной!
Она подтянула одеяло до подбородка и завизжала.
Я сидел на кухне один, пил холодное молоко и вздыхал.
— Давай обдумаем все заново, — предложил я. — Ты можешь сделать это любым способом, каким пожелаешь. Но ты все пытаешься сделать слишком быстро. Весь фокус в том, чтобы действовать последовательно, отшлифовать детали, учесть нюансы.
Я построил маленький городок на Среднем Западе, с широкими мощеными улицами, с просторными старыми коттеджами, солидными и уютными, где вы могли бы покачаться в гамаке и побродить по траве, сорвать цветок, не чувствуя, что совершаете акт вандализма и разрушаете основы мироздания.
Я прогуливался по улицам, проникаясь их духом. Была осень, где-то жгли листья. Я взобрался на холм, вдыхая приятный аромат вечернего воздуха, ощущая себя живым. Мягкие звуки фортепиано плыли над газоном у большого кирпичного дома на вершине холма. Там жила Пьюрити Этуотер. Ей было всего семнадцать, и она считалась самой красивой девушкой в городе. Я подавил возникшее желание сразу же заглянуть к ней.
— Ты новый человек в городе, — произнес я. — Ты должен обосноваться, а не въехать сюда на белом коне. Ты должен познакомиться с ней принятым в обществе способом, произвести впечатление на ее родственников, угостить ее содовой, сводить в кино. Дай ей время. Пусть все будет реальным.
Номер в маленькой гостинице стоил всего пятьдесят центов. Я хорошо поспал. На следующее утро я обратился в поисках работы в три места и получил ее (оплата — два доллара в день) у Зигеля, владельца фирмы «Скобяные товары и фураж». На мистера Зигеля произвели благоприятное впечатление мое дружелюбное открытое лицо, вежливые манеры и деловая хватка.
Через три месяца мое жалование поднялось до 2,25 доллара в день, по совместительству я стал исполнять обязанности счетовода и снял комнату с канарейкой и шкафом, полным вдохновляющих книг. Я регулярно посещал духовные службы, внося по два цента в неделю. Я посещал вечерние бухгалтерские курсы, выписал учебник Чарлза Атласа и разрешал своим мускулам расти не больше, чем позволяло динамическое напряжение.
В декабре я встретил Пьюрити. Я попал на вечеринку, которую посетила и она. Ей понравился мой загар, мои волнистые волосы, обаятельная улыбка, неуклюжесть молодого моржа. Я пригласил ее в кино. Она согласилась. Во время третьего свидания я немного подержал ее за руку. На десятом поцеловал ее в щеку. Через восемнадцать месяцев, когда я все еще целовал ее в щечку, она сбежала из города с трубачом из джаза, посетившим наш городок.
Я предпринял вторую попытку. Хоуп Берман была второй красавицей города. Я провел ее по тому же маршруту, перешел к поцелуям в губы уже после двадцать первого свидания и был сразу же приглашен на беседу с мистером Берманом. Он интересовался моими намерениями. Намекнул на место в фирме «Берман и сыновья, готовая одежда». Хоуп хихикнула. Я сбежал.
Позже в своей комнате я сурово раскритиковал себя. Моя репутация в Потсвилле была разрушена, по городу разнеслась молва, что я ветреник. Получив свою зарплату за минусом небольших вычетов и обиженную речь мистера Зигеля, я поездом перебрался в Сан-Луи. Здесь я сразу же начал ухаживать за Фейт, веселой девушкой, которая работала секретарем не очень удачливого юриста. Мы ходили в кино, совершали длительные поездки по улицам на трамвае, посещали музеи, выезжали на пикники. Я заметил, что она умеренно потеет в теплую погоду, мало в чем разбирается и очень посредственна в постели.
Омаха была более приятным городом. Я на неделю забрался в нору привокзальной гостиницы и все еще раз подверг анализу. Было очевидно, что мои действия продолжали носить поспешный характер. Я поменял одиночество Бога на одиночество Человека, одиночество Хотя и менее значительное, но не менее мучительное. Проблема была в том, чтобы сочетать лучшие стороны каждого состояния, то есть оставаться человеком, но слегка подправлять жизнь, когда потребуется.
Вдохновленный, я сразу же отправился в родильную палату ближайшей больницы и родился в 3.27 утра в пятницу. Здорового мальчика семи фунтов родители назвали Мелвин. Со временем он научился говорить «бай-бай», ходить и сдергивать скатерть со стола, чтобы насладиться звуком бьющейся посуды. Он овладел завязыванием шнурков, застегиванием штанов и позже катанием на роликовых коньках и падениями с велосипеда. В начальной школе он тратил свои обеденные 20 центов на сэндвич с майонезом, баночку кока-колы, половину которой проливал на своих товарищей и книгу О`Генри. Он прочитал много скучных книг. Наконец выбрал Пейшенс Фрумвол в качестве суженой.
Она была очаровательной рыженькой девушкой с веснушками. Я ходил с ней гулять, катал на своей первой машине, одной из самых ранних моделей Форда, с деревянным кузовом.
Окончив колледж по специальности «управление и маркетинг», я получил должность в энергетической компании, женился на Пейшенс и стал отцом двух мальчуганов. Они росли, во многом следуя по моему пути. Пейшенс все меньше и меньше соответствовала своему имени, набирала вес, приобрела интерес к благотворительности и глубокую антипатию ко всем, кто, кроме нее, занимался благотворительностью.
Я усердно трудился, не поддаваясь искушению воспользоваться своими возможностями и улучшить свой жребий, превратив Пейшенс в кинозвезду или наш скромный шестикомнатный особняк в королевское поместье в Девоне. Тяжелее всего мне давалась необходимость потеть все шестьдесят секунд субъективного времени каждую минуту каждого часа…
Пятьдесят лет добросовестных усилий завершились инфарктом.
В местном баре я выпил четыре виски и вновь стал размышлять. После пятого меня охватила меланхолия. После шестого я почувствовал желание бросить вызов. После седьмого я рассердился. В этот момент хозяин предположил, будто я уже достаточно выпил. Возмущенный, я покинул бар, задержавшись ровно настолько, чтобы бросить зажигательную бомбу в витрину. Вспышка была великолепна. Я пошел вдоль по улице, швыряя зажигательные бомбы в косметический салон, Христианскую научную библиотеку, кабинет оптометриста, аптеку, магазин автозапчастей, налоговую службу.
— Вы все подделки, — вопил я. — Все лжецы, обманщики, фальшивки?
Собравшаяся толпа потрудилась и привела полицейского, который застрелил меня и трех ни в чем не повинных зевак. Это раздосадовало меня, даже несмотря на приподнятое настроение. Я облил смолой и обвалял в перьях полицейского, затем взорвал суд, банк, супермаркет, автомобильное агентство. Горели они великолепно.
Наслаждаясь видом дымящихся фальшивых замков, я какое-то время раздумывал, не утвердить ли мне собственную религию, но запутался в вопросах догм, чудес, кампаний по привлечению новых членов, церковных облачений, свободной от налогов недвижимости, женских монастырей, инквизиции и оставил эту затею.
К тому моменту полыхала вся Омаха, и я перешел к другим городам, уничтожая мусор, который мешал нам жить. Задержавшись, чтобы поболтать с несколькими уцелевшими, в надежде услышать от них выражение радости и облегчения после избавления от бремени цивилизации и хвалу вновь обретенной свободе, я был обескуражен тем, что они больше озабочены своими ранами и соревнованием по добыванию среди развалин добычи, нежели философией.
Теплота виски стала постепенно исчезать. Я понял, что поступил Опрометчиво. Я быстро восстановил порядок, наделив властью выдающихся демократов.; Поскольку вся горластая масса реакционеров лезла на баррикады и мешала установлению тотальной социальной справедливости, появилась необходимость создать персонал для наведения порядка.
Увы, проведением умеренной политики не удалось убедить мародеров в том, что Государство имеет серьезные намерения и не позволит лишить себя плодов с таким трудом завоеванной свободы. Пришлось прибегнуть к жестким мерам. Тем не менее, упрямые реваншисты воспользовались преимуществами свободы, чтобы агитировать, произносить зажигательные речи, печатать нелояльные книги, мешая борьбе товарищей за мир и изобилие. Был введен временный контроль за прессой и телевидением, затем последовали показательные казни. Груз этих обязанностей тяжко давил на плечи руководства, поэтому лидеры посчитали необходимым перебраться в более просторные поместья, пережившие вселенский пожар, и свести диету к черной икре, шампанскому, цыплячьим грудкам и другим терапевтическим средствам, чтобы сохранить силы для грядущих битв с реакцией. Естественно, недовольные посчитали, что монополия вождей на лимузины, дворцы и ансамбль обученных нянечек, способных своей наружностью успокоить издерганные нервы администраторов, есть признак разложения. Представьте себе их ярость и отчаяние, когда Государство, отказавшись проявлять терпимость к подрывной деятельности, отправило недовольных в отдаленные районы, где, занимаясь полезным трудом в простых условиях, они получили возможность исправить ход своих мыслей.