— Не теряй времени! — посоветовал он сам себе, падая на кровать. — Выхода нет, кроме одного — сквозь стену. Ты в ловушке. Так уже было. Тут все кончено… в ловушке глупого предрассудка…
«Но, — тут же подумал он, — может, это и не предрассудок вовсе. С одной стороны, Уизнер прав, я — пришелец. По-видимому, этот парень, Тазло Хаз, реальная личность. По крайней мере такая же реальная, как все в этом мире. Я не просто отрастил крылья, я забрал чье-то тело. И когда я был Зорро, произошло то же самое!» Он встал и зашагал по комнате.
— Зорро действительно был, он был Путник, у него была подружка Гизель и блестящая карьера карманника впереди. Это пока я не пришел и не украл его обличья. А тогда… — О'Лири сделал паузу, задумчиво потер подбородок.
— Тогда я опять поменялся внешностью — с Тазло Хазом. И на этот раз я поменялся не только телами, но и мирами. Почему бы и нет? Я это и раньше делал, не один раз. США — Артезия, потом полдюжины континуумов, в которые меня забрасывал Горубл, чтобы от меня избавиться, потом Меланж, а теперь Таллатлон.
Он вновь сел на кровать. «Но почему? Сначала я решил, что виновник Главный Референт. Я ткнул кнопку, и первое, что обнаружил впоследствии, было то, что меня никто не узнавал. Но на этот раз у меня не было Марка III. Я там просто стоял. И еще одна штука: раньше параллельные миры, в которые я попадал, всегда географически напоминали Колби Корнез. Были лишь некоторые различия, такие, как пустыня в Артезии с железнодорожной платформой, откуда можно было вернуться домой, но это все относительные мелочи. А здесь — все другое. Ничто не напоминает долину, где была гора. И люди не являются двойниками тех, которых я знал, как в прошлый раз Свайнхильд напоминала Адоранну, а Халк — графа Алана. — Он снова встал, беспокойно заходил. — Я должен признать несколько неоспоримых фактов. Во-первых, что я действительно получил записку от Рыжего Быка, и действительно встретился с ним в „Секире и Драконе“, и что каким-то образом я поменялся местами с Зорро… — Он остановился как вкопанный. — Это значит… Зорро поменялся местами со мной!»
— О господи! — Лафайет продолжал бормотать себе под нос, хотя прошло уже полчаса. — Это меняет дело. Никто меня искать не станет. А если и станет, то найдет меня бродящим в состоянии изумления, заявляющим, что меня зовут Зорро — Свинья. Или они меня уже нашли. Я, возможно, уже дома, а вокруг меня суетится Дафна, кормит меня супом. Или кормит Зорро супом! — Он бросился на койку. — Погодите, я доберусь до этого гнусного типа! Перенимать мои жесты, пользоваться благосклонностью Дафны… — Он остановился, на лице застыло выражение испуга. — Боже! Этот грязный интриган, подлая вошь! Таким способом обманывать бедную Дафну! Нужно выбираться отсюда! Нужно домой! — Он вскочил, заколотил в стену, закричал. Кругом по-прежнему было тихо. Лафайет шлепнулся о стену. — Прекрасно, — прошептал он. — Давай еще разок! Ори громче! И этого будет достаточно, чтобы убедить Уизнера Хиза, что ты именно тот, кем он тебя считает, если тебя вообще кто-нибудь услышит, что очень сомнительно. Это дерево твердое, как броня. — Он сел на кровати, потирая разбитые кулаки. — И, возможно, он прав. Таллатлон, очевидно, своего рода оторванный мир со своим уровнем существования, не обычный параллельный континуум. Может, он находится на какой-нибудь диагонали относительно серии вселенных, контролируемых Центральной. Может, люди, подобно мне, случайно появлялись здесь ранее, может, есть своего рода вероятностная кривая ошибок, сквозь которую можно проскользнуть… — Он со вздохом лег. Луч солнца снаружи образовал яркое пятно на темном полированном полу. Благовония Сисли все еще висели в воздухе.
— Может быть всякое, — прошептал он. — Может, лучше немного поспать, и тогда я смогу лучше думать, чем…
Сон был приятный: он лежал на берегу реки под ветвями платана, а рядом Дафна шептала мягким любящим голосом:
«…постарайся, пожалуйста, ради меня… ты это можешь, я знаю, что ты это можешь…»
— Что постараться? — искренне удивился Лафайет и протянул руку, чтобы обнять ее за плечи. Но она уже каким-то образом пропала. Он был один под деревом… и свет померк. Он остался в темноте и слышал, как она все звала, слабо, словно с большого расстояния.
«…только ради меня, мой Тазло… пожалуйста, попробуй, пожалуйста…»
— Дафна? Где ты? — Он встал, пошел на ощупь в полной тьме. — Куда ты ушла?
«Иди ко мне… иди… ты сможешь, если постараешься… попробуй… попробуй… попробуй…»
— Конечно, но где ты? Дафна!
«Постарайся, Тазло! Ты стараешься! Я чувствую, что ты стараешься! Вот так! Видишь? Думай так… и двигайся вот так…»
Он почувствовал, как эфемерные руки коснулись его мозга. Он почувствовал, как хитросплетения мыслей мягко развернулись, выровнялись, приняли направление. Его слегка потянуло, будто за какую-то нить. Он пошел вперед, прислушиваясь к ее голосу. Паутинки коснулись лица, потянули назад его тело, прошли сквозь тело…
Холодный свежий воздух вокруг него наполнился мягким шорохом. Он почувствовал запах зеленых растений, открыл глаза и увидел мерцание звезд сквозь сплетение листвы, увидел огни, светящиеся сквозь листья, увидел…
— Сисли! — вырвалось у него. — Как… что… — Она была у него в объятиях.
— Тазло, мой Тазло, я знала, что ты это можешь! Я знала!
Он повернулся, посмотрел на гофрированную поверхность шершавой коры. Он провел по ней рукой. Кора была твердая.
— Надо же, подумать только, — сказал он удивленно, — я прошел сквозь стену…
6
«Но, — тут же подумал он, — может, это и не предрассудок вовсе. С одной стороны, Уизнер прав, я — пришелец. По-видимому, этот парень, Тазло Хаз, реальная личность. По крайней мере такая же реальная, как все в этом мире. Я не просто отрастил крылья, я забрал чье-то тело. И когда я был Зорро, произошло то же самое!» Он встал и зашагал по комнате.
— Зорро действительно был, он был Путник, у него была подружка Гизель и блестящая карьера карманника впереди. Это пока я не пришел и не украл его обличья. А тогда… — О'Лири сделал паузу, задумчиво потер подбородок.
— Тогда я опять поменялся внешностью — с Тазло Хазом. И на этот раз я поменялся не только телами, но и мирами. Почему бы и нет? Я это и раньше делал, не один раз. США — Артезия, потом полдюжины континуумов, в которые меня забрасывал Горубл, чтобы от меня избавиться, потом Меланж, а теперь Таллатлон.
Он вновь сел на кровать. «Но почему? Сначала я решил, что виновник Главный Референт. Я ткнул кнопку, и первое, что обнаружил впоследствии, было то, что меня никто не узнавал. Но на этот раз у меня не было Марка III. Я там просто стоял. И еще одна штука: раньше параллельные миры, в которые я попадал, всегда географически напоминали Колби Корнез. Были лишь некоторые различия, такие, как пустыня в Артезии с железнодорожной платформой, откуда можно было вернуться домой, но это все относительные мелочи. А здесь — все другое. Ничто не напоминает долину, где была гора. И люди не являются двойниками тех, которых я знал, как в прошлый раз Свайнхильд напоминала Адоранну, а Халк — графа Алана. — Он снова встал, беспокойно заходил. — Я должен признать несколько неоспоримых фактов. Во-первых, что я действительно получил записку от Рыжего Быка, и действительно встретился с ним в „Секире и Драконе“, и что каким-то образом я поменялся местами с Зорро… — Он остановился как вкопанный. — Это значит… Зорро поменялся местами со мной!»
— О господи! — Лафайет продолжал бормотать себе под нос, хотя прошло уже полчаса. — Это меняет дело. Никто меня искать не станет. А если и станет, то найдет меня бродящим в состоянии изумления, заявляющим, что меня зовут Зорро — Свинья. Или они меня уже нашли. Я, возможно, уже дома, а вокруг меня суетится Дафна, кормит меня супом. Или кормит Зорро супом! — Он бросился на койку. — Погодите, я доберусь до этого гнусного типа! Перенимать мои жесты, пользоваться благосклонностью Дафны… — Он остановился, на лице застыло выражение испуга. — Боже! Этот грязный интриган, подлая вошь! Таким способом обманывать бедную Дафну! Нужно выбираться отсюда! Нужно домой! — Он вскочил, заколотил в стену, закричал. Кругом по-прежнему было тихо. Лафайет шлепнулся о стену. — Прекрасно, — прошептал он. — Давай еще разок! Ори громче! И этого будет достаточно, чтобы убедить Уизнера Хиза, что ты именно тот, кем он тебя считает, если тебя вообще кто-нибудь услышит, что очень сомнительно. Это дерево твердое, как броня. — Он сел на кровати, потирая разбитые кулаки. — И, возможно, он прав. Таллатлон, очевидно, своего рода оторванный мир со своим уровнем существования, не обычный параллельный континуум. Может, он находится на какой-нибудь диагонали относительно серии вселенных, контролируемых Центральной. Может, люди, подобно мне, случайно появлялись здесь ранее, может, есть своего рода вероятностная кривая ошибок, сквозь которую можно проскользнуть… — Он со вздохом лег. Луч солнца снаружи образовал яркое пятно на темном полированном полу. Благовония Сисли все еще висели в воздухе.
— Может быть всякое, — прошептал он. — Может, лучше немного поспать, и тогда я смогу лучше думать, чем…
Сон был приятный: он лежал на берегу реки под ветвями платана, а рядом Дафна шептала мягким любящим голосом:
«…постарайся, пожалуйста, ради меня… ты это можешь, я знаю, что ты это можешь…»
— Что постараться? — искренне удивился Лафайет и протянул руку, чтобы обнять ее за плечи. Но она уже каким-то образом пропала. Он был один под деревом… и свет померк. Он остался в темноте и слышал, как она все звала, слабо, словно с большого расстояния.
«…только ради меня, мой Тазло… пожалуйста, попробуй, пожалуйста…»
— Дафна? Где ты? — Он встал, пошел на ощупь в полной тьме. — Куда ты ушла?
«Иди ко мне… иди… ты сможешь, если постараешься… попробуй… попробуй… попробуй…»
— Конечно, но где ты? Дафна!
«Постарайся, Тазло! Ты стараешься! Я чувствую, что ты стараешься! Вот так! Видишь? Думай так… и двигайся вот так…»
Он почувствовал, как эфемерные руки коснулись его мозга. Он почувствовал, как хитросплетения мыслей мягко развернулись, выровнялись, приняли направление. Его слегка потянуло, будто за какую-то нить. Он пошел вперед, прислушиваясь к ее голосу. Паутинки коснулись лица, потянули назад его тело, прошли сквозь тело…
Холодный свежий воздух вокруг него наполнился мягким шорохом. Он почувствовал запах зеленых растений, открыл глаза и увидел мерцание звезд сквозь сплетение листвы, увидел огни, светящиеся сквозь листья, увидел…
— Сисли! — вырвалось у него. — Как… что… — Она была у него в объятиях.
— Тазло, мой Тазло, я знала, что ты это можешь! Я знала!
Он повернулся, посмотрел на гофрированную поверхность шершавой коры. Он провел по ней рукой. Кора была твердая.
— Надо же, подумать только, — сказал он удивленно, — я прошел сквозь стену…
6
Уизнер Хиз все еще смотрел сердито, но даже Вугдо встал на сторону Сисли и Лафайета.
— Вы же говорили нам, что раз стена ему препятствует, то этот факт доказывает его одержимость, — сказал человек-птица. — Но само собой, когда ему дали немного времени разобраться, он вышел, как и обещала Сисли.
— Вы поставили условие сами, Уизнер Хиз, — пожал плечами Генбо. — Не жалуйтесь, что он его выполнил.
— Пойдем, Тазло, — сказала Сисли, тряхнув головкой. — Сейчас начнется праздник.
Лафайет заколебался, глядя на ветвь толщиной в ярд с блестящей тропинкой на поверхности. Она вела в освещенный танцевальный павильон.
— А что будет, — спросил он, — если поскользнешься?
— Почему ты должен поскользнуться? — Сисли прошла на несколько шагов вперед, встала на пальчики и сделала пируэт, расправив белые крылья: легкое движение воздуха напомнило вздох, листья вокруг задрожали.
— У меня же крыло сломано, ты что, не помнишь? — с ходу придумал О'Лири. — Есть идея. Почему бы нам не остаться здесь и не послушать издали.
— Глупый мальчик. — Она схватила его за руку и вывела на опасную тропинку. — Просто закрой глаза, и я поведу тебя, — сказала она с шаловливой-улыбкой. — Мне кажется, тебе просто хочется, чтобы с тобой немного понянчились, — добавила она.
— Пойдем, — сказал Вугдо, проталкиваясь мимо Лафайета, и чуть не столкнул его с ветки. — У меня есть кое-что из выпивки, чтобы подкрепиться после всего пережитого за этот день.
О'Лири прижался к ветке, за листву которой ухватился, чтобы не упасть. Сисли оттащила его.
— Ради неба, Тазло, перестань вести себя так, будто ты не был одним из лучших атлетов Таллатлона. Ты меня срамишь.
— Ладно, только дай мне время, чтобы ноги к небу привыкли. — Он закрыл глаза и сконцентрировался. — Это смешно, Сисли, — сказал он, — но когда я полностью расслабляюсь и мой разум как бы освобождается, а тело Тазло становится своим, я начинаю вспоминать. Ах! Крохотные фрагменты воспоминаний будто проплывают по воздуху в солнечный день, и я глубоко ныряю над зияющей бездной и даже хожу по вертикали…
— Ну конечно, Тазло, ты все это проделывал достаточно часто.
— И… даже с закрытыми глазами я тебя чувствую. Ты стоишь там, в шести шагах, и разговариваешь с кем-то, а Генбо, кажется, ушел… в том направлении.
— Ну конечно, мы ощущаем друг друга, — голос Сисли прозвучал озадаченно. — Как же еще можно найти дорогу в гнездо после дальнего полета?
— Думаю, в этом есть смысл. А чтобы ходить по веткам, нужно лишь правильно настроить ум, да?
— Правильно, — хихикнула Сисли. — Ты такой торжественный и целеустремленный, будто собираешься выполнить нечто небывало смелое и важное, а требуется всего лишь пройти вниз по дорожке.
— Я думаю, все относительно, — сказал Лафайет и смело последовал за ней на звуки музыки.
Жизнь в Таллатлоне весьма приятная, все продумано, рассеянно отмечал Лафайет, расслабившись на ночном празднике. Не одна причина повеселиться, так другая. Сегодняшний бал, например, в честь второй недели со дня его реабилитации. Подбродивший сок булфрута тек рекой. Воздушные танцоры были искусны и грациозны в тонких шарфах и вуалях. Жареный птичий корм на вкус лучше жареного бифштекса, а Сисли все время рядом и такая любящая и внимательная невеста, какой только может пожелать мужчина. Только одна эта мысль гасила его энтузиазм.
— Но в конце концов все кончится хорошо, — в десятый раз убеждал он себя. — Как только я догадаюсь, как вернуться в свое тело, Тазло Хаз будет в своем. Он сможет рассказать довольно невероятную историю, но все это можно будет свалить на удар по моей голове. А когда все утрясется, он и Сисли будут жить счастливо.
«Все это верно, — сказал он себе. — Только до тех пор, пока ты не увлекся и не провел брачную ночь с невестой».
— Это опять напоминает мне, что, может быть, прямо сейчас это пернатое подобие чистильщика отхожих мест ухаживает за Дафной!
«Не более, чем ты ухаживаешь за Сисли».
— Ты хочешь сказать, что он ее поцеловал?
«А ты бы не стал?»
— Конечно, но это разные вещи. Когда я целую Сисли, это просто… просто по дружбе.
«И он тоже. Ты можешь на это рассчитывать».
— Да я этому пернатому в волчьей шкуре… я ему и второе крыло сломаю!
«Надеюсь, ты подождешь, пока он вернется в птичью шкуру».
— Тазло, с кем ты разговариваешь? — спросила Сисли.
— А… просто с парнем по имени О'Лири. Он в некотором роде плод моего воображения. Или, может быть, я — плод его воображения. Это философский вопрос.
— Это не тот, которым был ты, когда еще бредил?
— Я мог упомянуть это имя. Но сейчас мне намного лучше, да? — Он мигнул, чтобы не мерещились двойники, и улыбнулся, глядя в глаза девушки, в которых застыл вопрос.
— В конце концов мне удалось слияние, и я ходил по веткам и ел птичий корм, и…
— Тазло, ты пугаешь меня, когда так говоришь. Это будто… будто ты играешь роль вместо того, чтобы быть собой.
— Не думай об этом совсем, милая, — серьезно сказал Лафайет. — Тебя сводит с ума то, что сказал старик Уиззи. Какая ерунда! Вот это и в самом деле захватывает умы. Возможно, просто был какой-нибудь несчастный агент Центральной с коротким циклом в схеме вероятности и совсем без всякого злого умысла.
— Безвредный, да? — раздался совсем рядом недоброжелательный голос. Уизнер Хиз сердито смотрел с высоты нескольких футов. Его насест оказался сбоку от крошечного столика, за которым сидели Лафайет и Сисли. — Я наблюдал за тобой, Хаз, или кто ты там. Ты ведешь себя ненормально. Ты не так чувствуешь…
— Конечно, он еще немного странный, — выпалила Сисли. — Он еще не совсем оправился от удара по голове!
— Уходи, Уигги Хиг, — презрительно кинул Лафайет. — Или Хиггли Уиг. Твое гнусное бормотание раздражает меня. Ночь создана для любви. Особенно сегодняшняя, здесь, на вершине дерева. Дома никогда в это не поверят… — Он повел рукой, как бы охватывая бумажные фонарики, растянутые на ветвях, и весело одетых крылатых мужчин и женщин, которые всюду весело порхали, и луну, плывущую высоко в небе.
— Дома? Где бы это могло быть? — колко спросил Смотритель.
— Это просто риторическая фраза, — быстро вмешалась Сисли. — Оставьте его в покое, Уизнер Хиз! Он никому не причиняет вреда!
— Никто из них не причинял — сначала. А потом они начинали… изменяться. Ты не помнишь, девочка, ты была слишком маленькая. Но я это видел! Я видел, как Булбо Виз начал превращаться в чудовище прямо у нас на глазах!
— Но Тазло не превращается в чудовище, — сказала Сисли и взяла его за руку.
— Разумеется, нет, — сказал Лафайет и погрозил крылатому старцу пальцем. — Я все тот же прежний я, кто бы это ни был. Пропади ты, Уиз, то есть Хиз… — Он замолчал, так как что-то пролетело мимо его лица. Повернувшись на плетеном табурете, он увидел большое красновато-коричневое перо, падающее сквозь листву вниз.
— Кто-то сбрасывает оперение? — искренне удивился он. За первым пером последовало второе. Что-то коснулось его руки выше локтя: третье перо! Он начал делать движения, словно чистился. — Что… что случилось? — спросил он и сдул пушистое перышко с верхней губы.
— О, нет… Тазло, нет! — взвизгнула Сисли.
— А-га! — завопил Уизнер Хиз.
— Хватай его! — рявкнул Вугдо.
— Кого? — спросил Лафайет, выискивая жертву глазами. На свой вопрос он тут же получил ответ: его схватили, заломили руки и потащили в центр танцевального павильона среди перьевых облаков.
— Что все это значит? — кричал Лафайет. — Я выполнил ваше условие или нет? — Он неожиданно смолк, когда заметил свое несломанное крыло в руках у толпы таллатлонцев, которые во все глаза пялились на него. Даже когда он неподвижно стоял и смотрел, с него упал еще пучок перьев и закружился в воздухе, подхваченный неожиданным порывом ветра.
— Не совсем, захватчик умов, — проскрежетал Уизнер Хиз. — Не совсем!
Четверо крылатых мужчин с хорошо развитой мускулатурой уткнули в Лафайета толстые жерди длиной в десять футов и таким образом лишили его возможности передвигаться в центре опустевшего ажурного павильона. Вокруг него собралось все население, разделившись по кастовой принадлежности на десять кругов. Все глаза устремились на него.
Сисли не было, ее унесли братья. Она плакала. Куда бы ни бросил взгляд Лафайет, нигде не было ни одного дружелюбного лица.
— Не торопитесь, пожалуйста, — попросил он, когда его больно ткнули в ребра концом жерди. — Я могу летать, не забывайте! Знаю, что все это выглядит не лучшим образом, но я попытаюсь объяснить, если вы хотя бы… о-о-х! — Его просьба была грубо прервана сильным толчком в живот.
— Не трудись понапрасну, мы знаем, как обращаться с тебе подобными, — крикнул Уизнер Хиз. Он потирал руки, прыгая за спинами тех, у кого были жерди, с живостью десятилетнего и распределял порядок построения толпы.
— Вы — туда, назад на несколько шагов! Так! Теперь вы, леди. Просто подойдите, займите пустое место. Вы, высокий, отодвиньтесь назад! Теперь, Пивло Пу, ты и Куигли встаньте сюда… сомкнитесь.
— Похоже на… публичную казнь, — с горечью сказал О'Лири. — Надеюсь, вы не планируете ничего варварского…
— Теперь все вместе, — скомандовал Уизнер Хиз, подняв руки и призывая к тишине. Он издал пронзительный свист, как из камертон-дудки, и сделал жест. Вся стая разом издала ответный звук.
— Репетиция хора? В такое время?! — вслух удивился Лафайет.
— Это последний хор, который ты услышишь в этом мире, — взвизгнул Уизнер Хиз, пригвоздив Лафайета взглядом, полным триумфа.
— Тебя вот-вот выпоют! Вон из этого мира! Назад, в темные пространства, откуда ты явился, зловонный пожиратель разума!
— Ой, правда? — с трудом улыбнулся Лафайет. — А что будет, если я не смогу исчезнуть? Это докажет мою невиновность?
— Не беспокойся, песнь изгнания духов всегда действует, — заверил его один из крылатых мужчин с сильными руками.
— Но если это не поможет, мы еще что-нибудь придумаем.
— На самом деле это обычный случай выпадения перьев, — сказал Лафайет.
— Это с каждым может случиться…
Уизнер Хиз повел рукой, и хор запел как один голос, заглушая слова Лафайета:
Вон из мира, Вон и вниз, Вновь за завесу, Посягатель, уберись!
По морю, по морю, Что шире ночи, Глубже и глубже, Чтоб не видели очи.
Плыви, откуда ты пришел, Захватчик душ, Обратно в глушь, Звонит большой там колокол.
Уйди навечно Из этого мира, Подальше от солнца Честного таллатлонца.
На крыльях Магической песни Навечно исчезни Из Таллатлона честного.
Песнь лилась бесконечно, волны звуков то затихали, то нарастали, накатывали на Лафайета со всех сторон, бились о него, как морской прибой. Такова была эта мелодия: зловещие звуки, напоминавшие стоны, повторялись вновь и вновь.
Вон из мира!
Вон и вниз…
Навечно из честного Таллатлона уберись…
Казалось, что певцы разевали рты беззвучно, как рыбы в воде, а завывающая мелодия возникала сама собой, и звуки ее то нарастали, то стихали с неизменным постоянством. Лица приобретали неясные очертания, сливались вместе.
На веки вечные, Пришелец, исчезни, Исчезни, пришелец, Из Таллатлона честного…
Слова теперь доносились как бы издалека. Огни померкли и, мигнув, пропали. О'Лири больше не видел лиц певцов, не чувствовал под ногами плетеного пола. Оставалась лишь песня, ощутимая сила, которая захватила его, подняла и вынесла в неосвещенные глубины. Потом она затихла, истощилась, стала призрачным эхом, затерявшись в кромешной тьме, в бесконечности абсолютной пустоты.
Лафайет таращил глаза в чернильную черноту, делая движения, отдаленно напоминавшие гребки пловцов. Вдали появилось нечто слабо светящееся, приблизилось, описав огромную спираль, выпучило на него глазищи шириной в ярд и ушло во тьму по спиралеобразной траектории.
— Как попасть наверх? — спросил Лафайет, но не услышал ни звука. Он понял, что фактически у него нет ни рта, ни языка, ни легких.
— Боже милосердный! Я не дышу!
Казалось, что мысль рванулась вперед и повисла в пространстве, загоревшись, как неоновый знак. Другие обрывки мыслей начали кружиться вокруг него, как обломки, плавающие у мельничного колеса:
…А — опять пра-астак из умбы-юмбы…
…попробуй дать гудок, а лучше сосчитай всех простофиль…
…сказал ему, чтобы упал замертво, дрянь…
…иими-уими-скуими-пип-пип…
…так я ему и говорю…
…направо, так, так держать!.. не двигайся…
…ЭЙ… У МЕНЯ НА НОМЕРЕ ДВЕНАДЦАТЬ БРОДЯЧЕЕ ПРИВИДЕНИЕ!
…льстивый парми, болтливый ниффли, уики скуики…
…ау, пойдем, крошка…
…ЭЙ — ВЫ — УСТАНОВИТЕ ЛИЧНОСТЬ!
…пум-пум-пум…
…тогда я поднимаюсь к нему, а он ко мне, а я к нему…
…ПРИВЕТ, НАРК ДЕВЯТЫЙ! У МЕНЯ ЧИТАЕТСЯ ПРИВИДЕНИЕ В ОБЛАСТИ ДВЕНАДЦАТОГО КАСКАДА.
— УГУ. Я ЗАКОНЧИЛ СЧИТКУ. ПРОСТО МУСОР. СБРОСЬ ЕГО, БАРФ ПЕРВЫЙ.
— ОСТОРОЖНО! Я ПОДОБРАЛ КАКОЙ-ТО ОБЪЕКТ НА КАСКАДЕ НОЛЬ-ШЕСТЬ-НОЛЬ, НАРК ДЕВЯТЫЙ. ВОЗМОЖНО, БРОДЯГА.
…НИК-НИК-НИК…
— СБРОСЬ ЕГО, НАРК ПЕРВЫЙ. НАМ НУЖНО УПРАВЛЯТЬ ТРАНСПОРТОМ, ПОМНИ!
— ЭЙ, ТЫ! ДАЙ МНЕ ОБЪЕКТ НА ШЕСТЬ-НОЛЬ, А ТО Я СБРОШУ, ЧИТАЕШЬ?
Нечто напоминающее путаницу из светящихся проволочных вешалок для одежды целенаправленно подплыло к О'Лири и зависло, медленно вращаясь.
— Похоже на бестелесную мигрень, — сказал он. — Интересно, пройдет ли, если я закрою глаза… если бы они у меня были…
— О'КЕЙ, ТАК ЛУЧШЕ. А ТЕПЕРЬ ДАВАЙ СЪЕДИМ ЭТОТ ЛИШНИЙ НОМЕР.
— Раз у меня нет глаз, стало быть, я ничего не вижу, — решил Лафайет. — И все-таки на меня надвигаются какие-то видения… и мой мозг их перерабатывает в зрительные и звуковые образы. Но…
— ОТВЕЧАЙ МНЕ, ЧУДО!
— Кто, — спросил Лафайет, — я?
— ЗАМЫКАЙ НА УРОВНЕ А! ЛИШНИЙ НОМЕР, СКОРЕЕ. У ТЕБЯ ТРАНСПОРТ ДАЛ ЗАДНИЙ ХОД, ПО ШЕСТИ ГЕКЗАМЕТРАМ НА ДЕВЯТИ УРОВНЯХ!
— Кто вы? Где вы? Где я? Выведите меня отсюда! — закричал Лафайет, изгибаясь, чтобы осмотреть все вокруг.
— КОНЕЧНО, КАК ТОЛЬКО ДАШЬ МНЕ ЛИШНИЙ НОМЕР, НА КОТОРОМ МОЖНО ЗАМКНУТЬСЯ!
— Я не знаю, что такое лишний номер! Похоже, что я плаваю в каком-то супе из светящегося алфавита. Не суп, а алфавит, вы понимаете…
Из тьмы возник человек; в плавном падении он вплотную приблизился к Лафайету. Одет он был в нечто напоминающее трико с блестками и светился зеленоватым светом. Лафайет кинулся навстречу с радостным криком. Слишком быстро! Он сдержался, чтобы избежать столкновения, краем глаза заметил испуганное лицо, которое повернулось, чтобы рассмотреть его перед вступлением в контакт.
Толчка не было, было лишь ощущение, что ты нырнул в облако кружащихся частиц, затянутый вздымающейся силой…
— Две дюжины чертей, пляшущих на турецком барабане! — прорычал незнакомый голос.
Свет и звук взорвались над О'Лири. Он уставился на пластиковую табличку, прикрепленную к запястью мужчины. На ней была выбита надпись:
ЛИШНИЙ НОМЕР 1705 ПОСЛЕДНИЙ ШАНС, ЧУДО! УХОЖУ… УХОЖУ…
— Лишний номер — одна тысяча семьсот пять! — выкрикнул О'Лири.
Откуда-то появился гигантский невидимый крюк, подцепил его сзади за шею и швырнул через Вселенную.
Когда голова Лафайета перестала вращаться, он обнаружил, что стоит в камере размером не больше лифта. Стены, потолок и пол мягко светились молочным светом. Со стены мигал красный свет. Раздался тихий смешок. Панель перед ним открылась, как вращающаяся дверь, в большую бледно-зеленую комнату с полом, застланным ковром. Потолок был звукопоглощающий. За письменным столом сидела безупречно ухоженная женщина неопределенного возраста. Она очень хорошо выглядела, несмотря на бледно-зеленые волосы и полное отсутствие бровей. Женщина строго взглянула на него, указала на стул, нажала кнопку на столе.
— Трудно пришлось? — спросила она тоном делового участия.
— А-а… слегка, — вежливо ответил Лафайет, осматривая комнату, обставленную легкими стульями, пальмами в горшках, увешанную эстампами на спортивную тему. Мягко работали кондиционеры.
— Вам нужны носилки или вы в состоянии передвигаться сами? — живо спросила зеленоволосая секретарша, когда Лафайет шагнул в комнату.
— Что? А-а, понимаю, вы имеете в виду мое перевязанное крыло. Оно уже не так меня беспокоит, благодарю.
Женщина нахмурилась:
— Не в порядке с головой?
— Ну, по правде говоря, я немного не в себе. Я знаю, это глупо звучит, но… кто вы? Где я?
— О, братец! — Женщина нажала другую кнопку и сказала в невидимый селектор: — Фринк, пошли сюда команду трогов с носилками. У меня 984 и, похоже, того… — Она глянула на Лафайета с усталым сочувствием. — Сядьте и не беспокойтесь, приятель. — Она покачала головой, как человек, проходящий тест, входящий в ряд требований к профессиональной пригодности.
— Спасибо, — Лафайет робко присел на край низкого стула, обтянутого оливковой кожей. — Вы у-у-узнаете меня? — спросил он.
Женщина уклончиво развела руками:
— Как мне уследить: кадровый список включает более чем тысяча двести человек. — Она моргнула, словно ей в голову пришла идея. — Вы не амнак?
— Это кто?
— Мама миа! Амнак означает отсутствие памяти. Потеря индивидуальности. Иными словами, вы не помните свое собственное имя.
— По правде, кажется, я не вполне уверен в этом.
— Правую руку, указательный палец, — сказала она утомленно.
Лафайет подошел к столу и предложил палец, который женщина схватила и прижала к стеклянной пластинке, встроенной в крышку стола. Множество подобных пластинок находилось между расположенными друг против друга кнопками. Мигнул свет, затрепетал и погас. На матовом стекле экрана появились буквы.
— Раунчини, — сказала она. — Динк 9, Фрэнчет 43, Гиммель низшей категории. Звонить? — Она с надеждой взглянула на него.
— Не слишком громко, — медлил Лафайет. — Послушайте, мэм, могу я все-таки быть с вами откровенным? Я, кажется, встретился с тем, что выше моего понимания.
— Повремените, Раунчини. Все это вы можете описать в докладной. У меня дел по горло.
— Вы не поняли. Фактически я не знаю, что происходит. То есть все началось довольно невинно, я просто выпил со старым знакомым, а когда увидел, что он нашел, то понял сразу, что это нужно передать высшим властям. Но… — он оглядел комнату, — у меня явное ощущение, что я не в Артезии, там ничего подобного нет. Поэтому, естественно, возникает вопрос, где я.
— Вы в Центральном Распределителе, естественно. Послушайте, возьмите там стул и…
— Центральном? Так я и думал! Слава богу! Значит, все мои проблемы решены! — Лафайет, облегченно вздохнув, опустился на угол стола. — Знаете, у меня жизненно важные данные, их нужно передать в соответствующий отдел. Я обнаружил, что, когда Горубл дезертировал, он отложил целый склад краденых приборов…
Дверь в комнату распахнулась, и вошла пара молодых людей в свежей бледно-голубой больничной форме, между ними была плоская пластина длиной в шесть футов. Она была похожа на пенорезину и плыла без поддержки в двух футах от пола, слегка покачиваясь, как надувной матрац на воде.
— О'кей, парень, — сказал один из них, снимая большой и сложный на вид гипердермик, — нам придется тебя пристроить в считанные секунды. Ты только подпрыгни и ляг сюда, вниз лицом…
— Мне не нужны носилки, — отрезал Лафайет. — Мне нужно, чтобы кто-нибудь выслушал то, что я должен сказать.
— Будь уверен, у тебя будет шанс, парень, — успокоил санитар, приближаясь к нему. — Не кипятись…
Лафайет протиснулся за стол:
— Послушайте, найдите Никодеуса! Он меня знает! То, что я должен сообщить — трижды срочно! Я требую, чтобы меня выслушали, не то здесь головы покатятся как горох!
— Вы же говорили нам, что раз стена ему препятствует, то этот факт доказывает его одержимость, — сказал человек-птица. — Но само собой, когда ему дали немного времени разобраться, он вышел, как и обещала Сисли.
— Вы поставили условие сами, Уизнер Хиз, — пожал плечами Генбо. — Не жалуйтесь, что он его выполнил.
— Пойдем, Тазло, — сказала Сисли, тряхнув головкой. — Сейчас начнется праздник.
Лафайет заколебался, глядя на ветвь толщиной в ярд с блестящей тропинкой на поверхности. Она вела в освещенный танцевальный павильон.
— А что будет, — спросил он, — если поскользнешься?
— Почему ты должен поскользнуться? — Сисли прошла на несколько шагов вперед, встала на пальчики и сделала пируэт, расправив белые крылья: легкое движение воздуха напомнило вздох, листья вокруг задрожали.
— У меня же крыло сломано, ты что, не помнишь? — с ходу придумал О'Лири. — Есть идея. Почему бы нам не остаться здесь и не послушать издали.
— Глупый мальчик. — Она схватила его за руку и вывела на опасную тропинку. — Просто закрой глаза, и я поведу тебя, — сказала она с шаловливой-улыбкой. — Мне кажется, тебе просто хочется, чтобы с тобой немного понянчились, — добавила она.
— Пойдем, — сказал Вугдо, проталкиваясь мимо Лафайета, и чуть не столкнул его с ветки. — У меня есть кое-что из выпивки, чтобы подкрепиться после всего пережитого за этот день.
О'Лири прижался к ветке, за листву которой ухватился, чтобы не упасть. Сисли оттащила его.
— Ради неба, Тазло, перестань вести себя так, будто ты не был одним из лучших атлетов Таллатлона. Ты меня срамишь.
— Ладно, только дай мне время, чтобы ноги к небу привыкли. — Он закрыл глаза и сконцентрировался. — Это смешно, Сисли, — сказал он, — но когда я полностью расслабляюсь и мой разум как бы освобождается, а тело Тазло становится своим, я начинаю вспоминать. Ах! Крохотные фрагменты воспоминаний будто проплывают по воздуху в солнечный день, и я глубоко ныряю над зияющей бездной и даже хожу по вертикали…
— Ну конечно, Тазло, ты все это проделывал достаточно часто.
— И… даже с закрытыми глазами я тебя чувствую. Ты стоишь там, в шести шагах, и разговариваешь с кем-то, а Генбо, кажется, ушел… в том направлении.
— Ну конечно, мы ощущаем друг друга, — голос Сисли прозвучал озадаченно. — Как же еще можно найти дорогу в гнездо после дальнего полета?
— Думаю, в этом есть смысл. А чтобы ходить по веткам, нужно лишь правильно настроить ум, да?
— Правильно, — хихикнула Сисли. — Ты такой торжественный и целеустремленный, будто собираешься выполнить нечто небывало смелое и важное, а требуется всего лишь пройти вниз по дорожке.
— Я думаю, все относительно, — сказал Лафайет и смело последовал за ней на звуки музыки.
Жизнь в Таллатлоне весьма приятная, все продумано, рассеянно отмечал Лафайет, расслабившись на ночном празднике. Не одна причина повеселиться, так другая. Сегодняшний бал, например, в честь второй недели со дня его реабилитации. Подбродивший сок булфрута тек рекой. Воздушные танцоры были искусны и грациозны в тонких шарфах и вуалях. Жареный птичий корм на вкус лучше жареного бифштекса, а Сисли все время рядом и такая любящая и внимательная невеста, какой только может пожелать мужчина. Только одна эта мысль гасила его энтузиазм.
— Но в конце концов все кончится хорошо, — в десятый раз убеждал он себя. — Как только я догадаюсь, как вернуться в свое тело, Тазло Хаз будет в своем. Он сможет рассказать довольно невероятную историю, но все это можно будет свалить на удар по моей голове. А когда все утрясется, он и Сисли будут жить счастливо.
«Все это верно, — сказал он себе. — Только до тех пор, пока ты не увлекся и не провел брачную ночь с невестой».
— Это опять напоминает мне, что, может быть, прямо сейчас это пернатое подобие чистильщика отхожих мест ухаживает за Дафной!
«Не более, чем ты ухаживаешь за Сисли».
— Ты хочешь сказать, что он ее поцеловал?
«А ты бы не стал?»
— Конечно, но это разные вещи. Когда я целую Сисли, это просто… просто по дружбе.
«И он тоже. Ты можешь на это рассчитывать».
— Да я этому пернатому в волчьей шкуре… я ему и второе крыло сломаю!
«Надеюсь, ты подождешь, пока он вернется в птичью шкуру».
— Тазло, с кем ты разговариваешь? — спросила Сисли.
— А… просто с парнем по имени О'Лири. Он в некотором роде плод моего воображения. Или, может быть, я — плод его воображения. Это философский вопрос.
— Это не тот, которым был ты, когда еще бредил?
— Я мог упомянуть это имя. Но сейчас мне намного лучше, да? — Он мигнул, чтобы не мерещились двойники, и улыбнулся, глядя в глаза девушки, в которых застыл вопрос.
— В конце концов мне удалось слияние, и я ходил по веткам и ел птичий корм, и…
— Тазло, ты пугаешь меня, когда так говоришь. Это будто… будто ты играешь роль вместо того, чтобы быть собой.
— Не думай об этом совсем, милая, — серьезно сказал Лафайет. — Тебя сводит с ума то, что сказал старик Уиззи. Какая ерунда! Вот это и в самом деле захватывает умы. Возможно, просто был какой-нибудь несчастный агент Центральной с коротким циклом в схеме вероятности и совсем без всякого злого умысла.
— Безвредный, да? — раздался совсем рядом недоброжелательный голос. Уизнер Хиз сердито смотрел с высоты нескольких футов. Его насест оказался сбоку от крошечного столика, за которым сидели Лафайет и Сисли. — Я наблюдал за тобой, Хаз, или кто ты там. Ты ведешь себя ненормально. Ты не так чувствуешь…
— Конечно, он еще немного странный, — выпалила Сисли. — Он еще не совсем оправился от удара по голове!
— Уходи, Уигги Хиг, — презрительно кинул Лафайет. — Или Хиггли Уиг. Твое гнусное бормотание раздражает меня. Ночь создана для любви. Особенно сегодняшняя, здесь, на вершине дерева. Дома никогда в это не поверят… — Он повел рукой, как бы охватывая бумажные фонарики, растянутые на ветвях, и весело одетых крылатых мужчин и женщин, которые всюду весело порхали, и луну, плывущую высоко в небе.
— Дома? Где бы это могло быть? — колко спросил Смотритель.
— Это просто риторическая фраза, — быстро вмешалась Сисли. — Оставьте его в покое, Уизнер Хиз! Он никому не причиняет вреда!
— Никто из них не причинял — сначала. А потом они начинали… изменяться. Ты не помнишь, девочка, ты была слишком маленькая. Но я это видел! Я видел, как Булбо Виз начал превращаться в чудовище прямо у нас на глазах!
— Но Тазло не превращается в чудовище, — сказала Сисли и взяла его за руку.
— Разумеется, нет, — сказал Лафайет и погрозил крылатому старцу пальцем. — Я все тот же прежний я, кто бы это ни был. Пропади ты, Уиз, то есть Хиз… — Он замолчал, так как что-то пролетело мимо его лица. Повернувшись на плетеном табурете, он увидел большое красновато-коричневое перо, падающее сквозь листву вниз.
— Кто-то сбрасывает оперение? — искренне удивился он. За первым пером последовало второе. Что-то коснулось его руки выше локтя: третье перо! Он начал делать движения, словно чистился. — Что… что случилось? — спросил он и сдул пушистое перышко с верхней губы.
— О, нет… Тазло, нет! — взвизгнула Сисли.
— А-га! — завопил Уизнер Хиз.
— Хватай его! — рявкнул Вугдо.
— Кого? — спросил Лафайет, выискивая жертву глазами. На свой вопрос он тут же получил ответ: его схватили, заломили руки и потащили в центр танцевального павильона среди перьевых облаков.
— Что все это значит? — кричал Лафайет. — Я выполнил ваше условие или нет? — Он неожиданно смолк, когда заметил свое несломанное крыло в руках у толпы таллатлонцев, которые во все глаза пялились на него. Даже когда он неподвижно стоял и смотрел, с него упал еще пучок перьев и закружился в воздухе, подхваченный неожиданным порывом ветра.
— Не совсем, захватчик умов, — проскрежетал Уизнер Хиз. — Не совсем!
Четверо крылатых мужчин с хорошо развитой мускулатурой уткнули в Лафайета толстые жерди длиной в десять футов и таким образом лишили его возможности передвигаться в центре опустевшего ажурного павильона. Вокруг него собралось все население, разделившись по кастовой принадлежности на десять кругов. Все глаза устремились на него.
Сисли не было, ее унесли братья. Она плакала. Куда бы ни бросил взгляд Лафайет, нигде не было ни одного дружелюбного лица.
— Не торопитесь, пожалуйста, — попросил он, когда его больно ткнули в ребра концом жерди. — Я могу летать, не забывайте! Знаю, что все это выглядит не лучшим образом, но я попытаюсь объяснить, если вы хотя бы… о-о-х! — Его просьба была грубо прервана сильным толчком в живот.
— Не трудись понапрасну, мы знаем, как обращаться с тебе подобными, — крикнул Уизнер Хиз. Он потирал руки, прыгая за спинами тех, у кого были жерди, с живостью десятилетнего и распределял порядок построения толпы.
— Вы — туда, назад на несколько шагов! Так! Теперь вы, леди. Просто подойдите, займите пустое место. Вы, высокий, отодвиньтесь назад! Теперь, Пивло Пу, ты и Куигли встаньте сюда… сомкнитесь.
— Похоже на… публичную казнь, — с горечью сказал О'Лири. — Надеюсь, вы не планируете ничего варварского…
— Теперь все вместе, — скомандовал Уизнер Хиз, подняв руки и призывая к тишине. Он издал пронзительный свист, как из камертон-дудки, и сделал жест. Вся стая разом издала ответный звук.
— Репетиция хора? В такое время?! — вслух удивился Лафайет.
— Это последний хор, который ты услышишь в этом мире, — взвизгнул Уизнер Хиз, пригвоздив Лафайета взглядом, полным триумфа.
— Тебя вот-вот выпоют! Вон из этого мира! Назад, в темные пространства, откуда ты явился, зловонный пожиратель разума!
— Ой, правда? — с трудом улыбнулся Лафайет. — А что будет, если я не смогу исчезнуть? Это докажет мою невиновность?
— Не беспокойся, песнь изгнания духов всегда действует, — заверил его один из крылатых мужчин с сильными руками.
— Но если это не поможет, мы еще что-нибудь придумаем.
— На самом деле это обычный случай выпадения перьев, — сказал Лафайет.
— Это с каждым может случиться…
Уизнер Хиз повел рукой, и хор запел как один голос, заглушая слова Лафайета:
Вон из мира, Вон и вниз, Вновь за завесу, Посягатель, уберись!
По морю, по морю, Что шире ночи, Глубже и глубже, Чтоб не видели очи.
Плыви, откуда ты пришел, Захватчик душ, Обратно в глушь, Звонит большой там колокол.
Уйди навечно Из этого мира, Подальше от солнца Честного таллатлонца.
На крыльях Магической песни Навечно исчезни Из Таллатлона честного.
Песнь лилась бесконечно, волны звуков то затихали, то нарастали, накатывали на Лафайета со всех сторон, бились о него, как морской прибой. Такова была эта мелодия: зловещие звуки, напоминавшие стоны, повторялись вновь и вновь.
Вон из мира!
Вон и вниз…
Навечно из честного Таллатлона уберись…
Казалось, что певцы разевали рты беззвучно, как рыбы в воде, а завывающая мелодия возникала сама собой, и звуки ее то нарастали, то стихали с неизменным постоянством. Лица приобретали неясные очертания, сливались вместе.
На веки вечные, Пришелец, исчезни, Исчезни, пришелец, Из Таллатлона честного…
Слова теперь доносились как бы издалека. Огни померкли и, мигнув, пропали. О'Лири больше не видел лиц певцов, не чувствовал под ногами плетеного пола. Оставалась лишь песня, ощутимая сила, которая захватила его, подняла и вынесла в неосвещенные глубины. Потом она затихла, истощилась, стала призрачным эхом, затерявшись в кромешной тьме, в бесконечности абсолютной пустоты.
Лафайет таращил глаза в чернильную черноту, делая движения, отдаленно напоминавшие гребки пловцов. Вдали появилось нечто слабо светящееся, приблизилось, описав огромную спираль, выпучило на него глазищи шириной в ярд и ушло во тьму по спиралеобразной траектории.
— Как попасть наверх? — спросил Лафайет, но не услышал ни звука. Он понял, что фактически у него нет ни рта, ни языка, ни легких.
— Боже милосердный! Я не дышу!
Казалось, что мысль рванулась вперед и повисла в пространстве, загоревшись, как неоновый знак. Другие обрывки мыслей начали кружиться вокруг него, как обломки, плавающие у мельничного колеса:
…А — опять пра-астак из умбы-юмбы…
…попробуй дать гудок, а лучше сосчитай всех простофиль…
…сказал ему, чтобы упал замертво, дрянь…
…иими-уими-скуими-пип-пип…
…так я ему и говорю…
…направо, так, так держать!.. не двигайся…
…ЭЙ… У МЕНЯ НА НОМЕРЕ ДВЕНАДЦАТЬ БРОДЯЧЕЕ ПРИВИДЕНИЕ!
…льстивый парми, болтливый ниффли, уики скуики…
…ау, пойдем, крошка…
…ЭЙ — ВЫ — УСТАНОВИТЕ ЛИЧНОСТЬ!
…пум-пум-пум…
…тогда я поднимаюсь к нему, а он ко мне, а я к нему…
…ПРИВЕТ, НАРК ДЕВЯТЫЙ! У МЕНЯ ЧИТАЕТСЯ ПРИВИДЕНИЕ В ОБЛАСТИ ДВЕНАДЦАТОГО КАСКАДА.
— УГУ. Я ЗАКОНЧИЛ СЧИТКУ. ПРОСТО МУСОР. СБРОСЬ ЕГО, БАРФ ПЕРВЫЙ.
— ОСТОРОЖНО! Я ПОДОБРАЛ КАКОЙ-ТО ОБЪЕКТ НА КАСКАДЕ НОЛЬ-ШЕСТЬ-НОЛЬ, НАРК ДЕВЯТЫЙ. ВОЗМОЖНО, БРОДЯГА.
…НИК-НИК-НИК…
— СБРОСЬ ЕГО, НАРК ПЕРВЫЙ. НАМ НУЖНО УПРАВЛЯТЬ ТРАНСПОРТОМ, ПОМНИ!
— ЭЙ, ТЫ! ДАЙ МНЕ ОБЪЕКТ НА ШЕСТЬ-НОЛЬ, А ТО Я СБРОШУ, ЧИТАЕШЬ?
Нечто напоминающее путаницу из светящихся проволочных вешалок для одежды целенаправленно подплыло к О'Лири и зависло, медленно вращаясь.
— Похоже на бестелесную мигрень, — сказал он. — Интересно, пройдет ли, если я закрою глаза… если бы они у меня были…
— О'КЕЙ, ТАК ЛУЧШЕ. А ТЕПЕРЬ ДАВАЙ СЪЕДИМ ЭТОТ ЛИШНИЙ НОМЕР.
— Раз у меня нет глаз, стало быть, я ничего не вижу, — решил Лафайет. — И все-таки на меня надвигаются какие-то видения… и мой мозг их перерабатывает в зрительные и звуковые образы. Но…
— ОТВЕЧАЙ МНЕ, ЧУДО!
— Кто, — спросил Лафайет, — я?
— ЗАМЫКАЙ НА УРОВНЕ А! ЛИШНИЙ НОМЕР, СКОРЕЕ. У ТЕБЯ ТРАНСПОРТ ДАЛ ЗАДНИЙ ХОД, ПО ШЕСТИ ГЕКЗАМЕТРАМ НА ДЕВЯТИ УРОВНЯХ!
— Кто вы? Где вы? Где я? Выведите меня отсюда! — закричал Лафайет, изгибаясь, чтобы осмотреть все вокруг.
— КОНЕЧНО, КАК ТОЛЬКО ДАШЬ МНЕ ЛИШНИЙ НОМЕР, НА КОТОРОМ МОЖНО ЗАМКНУТЬСЯ!
— Я не знаю, что такое лишний номер! Похоже, что я плаваю в каком-то супе из светящегося алфавита. Не суп, а алфавит, вы понимаете…
Из тьмы возник человек; в плавном падении он вплотную приблизился к Лафайету. Одет он был в нечто напоминающее трико с блестками и светился зеленоватым светом. Лафайет кинулся навстречу с радостным криком. Слишком быстро! Он сдержался, чтобы избежать столкновения, краем глаза заметил испуганное лицо, которое повернулось, чтобы рассмотреть его перед вступлением в контакт.
Толчка не было, было лишь ощущение, что ты нырнул в облако кружащихся частиц, затянутый вздымающейся силой…
— Две дюжины чертей, пляшущих на турецком барабане! — прорычал незнакомый голос.
Свет и звук взорвались над О'Лири. Он уставился на пластиковую табличку, прикрепленную к запястью мужчины. На ней была выбита надпись:
ЛИШНИЙ НОМЕР 1705 ПОСЛЕДНИЙ ШАНС, ЧУДО! УХОЖУ… УХОЖУ…
— Лишний номер — одна тысяча семьсот пять! — выкрикнул О'Лири.
Откуда-то появился гигантский невидимый крюк, подцепил его сзади за шею и швырнул через Вселенную.
Когда голова Лафайета перестала вращаться, он обнаружил, что стоит в камере размером не больше лифта. Стены, потолок и пол мягко светились молочным светом. Со стены мигал красный свет. Раздался тихий смешок. Панель перед ним открылась, как вращающаяся дверь, в большую бледно-зеленую комнату с полом, застланным ковром. Потолок был звукопоглощающий. За письменным столом сидела безупречно ухоженная женщина неопределенного возраста. Она очень хорошо выглядела, несмотря на бледно-зеленые волосы и полное отсутствие бровей. Женщина строго взглянула на него, указала на стул, нажала кнопку на столе.
— Трудно пришлось? — спросила она тоном делового участия.
— А-а… слегка, — вежливо ответил Лафайет, осматривая комнату, обставленную легкими стульями, пальмами в горшках, увешанную эстампами на спортивную тему. Мягко работали кондиционеры.
— Вам нужны носилки или вы в состоянии передвигаться сами? — живо спросила зеленоволосая секретарша, когда Лафайет шагнул в комнату.
— Что? А-а, понимаю, вы имеете в виду мое перевязанное крыло. Оно уже не так меня беспокоит, благодарю.
Женщина нахмурилась:
— Не в порядке с головой?
— Ну, по правде говоря, я немного не в себе. Я знаю, это глупо звучит, но… кто вы? Где я?
— О, братец! — Женщина нажала другую кнопку и сказала в невидимый селектор: — Фринк, пошли сюда команду трогов с носилками. У меня 984 и, похоже, того… — Она глянула на Лафайета с усталым сочувствием. — Сядьте и не беспокойтесь, приятель. — Она покачала головой, как человек, проходящий тест, входящий в ряд требований к профессиональной пригодности.
— Спасибо, — Лафайет робко присел на край низкого стула, обтянутого оливковой кожей. — Вы у-у-узнаете меня? — спросил он.
Женщина уклончиво развела руками:
— Как мне уследить: кадровый список включает более чем тысяча двести человек. — Она моргнула, словно ей в голову пришла идея. — Вы не амнак?
— Это кто?
— Мама миа! Амнак означает отсутствие памяти. Потеря индивидуальности. Иными словами, вы не помните свое собственное имя.
— По правде, кажется, я не вполне уверен в этом.
— Правую руку, указательный палец, — сказала она утомленно.
Лафайет подошел к столу и предложил палец, который женщина схватила и прижала к стеклянной пластинке, встроенной в крышку стола. Множество подобных пластинок находилось между расположенными друг против друга кнопками. Мигнул свет, затрепетал и погас. На матовом стекле экрана появились буквы.
— Раунчини, — сказала она. — Динк 9, Фрэнчет 43, Гиммель низшей категории. Звонить? — Она с надеждой взглянула на него.
— Не слишком громко, — медлил Лафайет. — Послушайте, мэм, могу я все-таки быть с вами откровенным? Я, кажется, встретился с тем, что выше моего понимания.
— Повремените, Раунчини. Все это вы можете описать в докладной. У меня дел по горло.
— Вы не поняли. Фактически я не знаю, что происходит. То есть все началось довольно невинно, я просто выпил со старым знакомым, а когда увидел, что он нашел, то понял сразу, что это нужно передать высшим властям. Но… — он оглядел комнату, — у меня явное ощущение, что я не в Артезии, там ничего подобного нет. Поэтому, естественно, возникает вопрос, где я.
— Вы в Центральном Распределителе, естественно. Послушайте, возьмите там стул и…
— Центральном? Так я и думал! Слава богу! Значит, все мои проблемы решены! — Лафайет, облегченно вздохнув, опустился на угол стола. — Знаете, у меня жизненно важные данные, их нужно передать в соответствующий отдел. Я обнаружил, что, когда Горубл дезертировал, он отложил целый склад краденых приборов…
Дверь в комнату распахнулась, и вошла пара молодых людей в свежей бледно-голубой больничной форме, между ними была плоская пластина длиной в шесть футов. Она была похожа на пенорезину и плыла без поддержки в двух футах от пола, слегка покачиваясь, как надувной матрац на воде.
— О'кей, парень, — сказал один из них, снимая большой и сложный на вид гипердермик, — нам придется тебя пристроить в считанные секунды. Ты только подпрыгни и ляг сюда, вниз лицом…
— Мне не нужны носилки, — отрезал Лафайет. — Мне нужно, чтобы кто-нибудь выслушал то, что я должен сказать.
— Будь уверен, у тебя будет шанс, парень, — успокоил санитар, приближаясь к нему. — Не кипятись…
Лафайет протиснулся за стол:
— Послушайте, найдите Никодеуса! Он меня знает! То, что я должен сообщить — трижды срочно! Я требую, чтобы меня выслушали, не то здесь головы покатятся как горох!