Страница:
Едва последний старатель покинул хижину, Фрона обернулась к Сент-Винсенту. Точно утопающий, он судорожно сжал ее руки. — Верьте мне, Фрона! Обещайте мне это! Она вспыхнула.
— Вы возбуждены, — сказала она, — иначе вы бы так не говорили. Но я не виню вас, — прибавила она мягко. — Я понимаю, что подобная история может взволновать человека.
— Да, чего уж хуже, — ответил он горько. — Я веду себя, как дурак, но иначе не могу. Потрясение было слишком велико. Как будто мне мало было того ужаса, который я испытал при виде смерти Борга, но быть еще вдобавок обвиненным в убийстве и отданным на суд толпы!.. Простите меня, Фрона. Но я сам не свой. Конечно, я знаю, что вы мне поверите. — Расскажите мне все, Грегори.
— Во-первых, эта женщина, Бэлла, лгала. Она, должно быть, лишилась рассудка, если могла сказать такое перед смертью, после того, как я с опасностью для жизни защищал ее и Борга. Это — единственное объяснение…
— Начните с начала, — перебила его Фрона. — Помните, что я ничего не знаю.
Он уселся поудобнее на табурете и, скручивая папиросу, стал передавать события минувшей ночи.
— Было, должно быть, около часа ночи, когда меня кто-то разбудил тем. что зажег коптилку. Я подумал, что это Борг. удивился, зачем он здесь бродит, и готов был снова заснуть, когда какое-то чувство, сам не знаю, какое, побудило меня открыть глаза. Двое чужих людей были в хижине. На них были маски и меховые шапки с опущенными наушниками, так что я не мог разглядеть их лица и видел только сверкающие глаза сквозь прорезы в масках.
Я сразу понял, что нам грозит опасность. Секунду я лежал спокойно и размышлял. Борг одолжил у меня револьвер, так что я был безоружен. Моя винтовка висела у двери. Я решил броситься к ней. Но едва я успел коснуться пола, как один из незнакомцев повернулся ко мне и выстрелил из револьвера. Это был первый выстрел, которого Ла-Флитч не слышал. Лишь позже, во время борьбы, дверь распахнулась, и поэтому он услышал следующие три выстрела.
Я находился так близко к злоумышленнику и так неожиданно соскочил с койки, что он промахнулся. Через минуту мы схватились, покатившись по полу. Конечно, Борг проснулся, и второй злоумышленник занялся им и Бэллой. Этот второй и совершил убийство, так как мой противник был занят борьбой со мной. Вы слышали показание. По тому, какой беспорядок был в хижине, вы можете представить себе картину борьбы. Мы катались по полу, метались и дрались, пока стулья, стол, полки — все кругом не было изломано.
О Фрона, это было ужасно! Борг боролся за свою жизнь, Бэлла, раненная и стонущая, помогала ему, а я не мог оказать им поддержки. Но в конце концов я сравнительно быстро начал одолевать своего противника. Я уложил его на обе лопатки, придавил его руки коленями и медленно сжимал ему горло. Но за это время второй злоумышленник окончил свое дело и направился ко мне. Что я мог сделать? Двое на одного! К тому же я едва переводил дух! Они оттеснили меня в угол и скрылись.. Сознаюсь, я был уже настолько вне себя, что едва мне удалось перевести дух, я кинулся за ними в погоню без оружия. Тут я и столкнулся с Ла-Флитчем и Джоном… остальное вам уже известно. Только… — Он в недоумении нахмурил брови. — -Только я не могу понять, что побудило Бэллу обвинить меня.
Он умоляюще посмотрел на Фрону, но она, хоть и сжала сочувственно его руку, хранила молчание, мысленно взвешивая все «за» и «против». Она медленно покачала головой.
— Тяжелый случай. Все дело в том, чтобы убедить их…
— Но, клянусь богом, Фрона, я не виноват. Я не святой, возможно. Но мои руки не запятнаны кровью.
— Не забывайте, Грегори, — мягко сказала она, — что не я буду судить вас. К сожалению, этим займется собрание старателей, и весь вопрос в том, как убедить их в вашей невиновности. Главные пункты обвинения против вас — это предсмертные слова Бэллы и кровь на вашем рукаве.
— Вся хижина была залита кровью! — горячо воскликнул Сент-Винсент, вскочив на ноги. — Уверяю вас, она вся была залита кровью! Как я мог не запачкаться ею, когда боролся не на живот, а на смерть. Неужели вы не верите моему слову?..
— Успокойтесь, Грегори. Сядьте, вы действительно сам не свой. Если бы приговор зависел от меня, то, можете быть уверены, вы были бы оправданы. Но эти люди, — вы знаете, что такое власть толпы. Как нам убедить их, чтоб они вас отпустили? Разве вы не понимаете? Ведь у вас нет свидетелей. Слова умирающей женщины более святы, чем клятва живого мужчины. Можете ли вы сказать, что заставило эту женщину умереть с ложью на устах? Имела ли она основание ненавидеть вас? Причинили ли вы зло ей или ее мужу?
Он покачал головой.
— Безусловно, многое для нас необъясним?, старателям это и не нужно. Для них все очевидно само собой. Наша задача опровергнуть очевидность. Можем ли мы это сделать?
Журналист бессильно опустился на стул и поник головой. — Значит, я погиб.
— Нет, положение не так уж безнадежно. Вас не по» весят. Положитесь на меня.
— Но как вы поможете? — спросил он с отчаянием. — Они захватили власть, они сами себе закон.
— Во-первых, река вскрылась. Это важнее всего. Губернатор и территориальный суд ожидаются с минуты на минуту в сопровождении отряда полиции. И они, безусловно, остановятся здесь. И, кроме того, мы сами можем кое-что предпринять. Река почти очистилась ото льда, и на худой конец нам можно бежать. Им в голову не придет, что мы решимся на это.
— Нет, нет! Невозможно! Что значим мы с вами против такого большинства?
— Но с нами будет мой отец и барон Курбертен. Четверо решительных людей, действующих сообща, могут совершить чудеса, Грегори, дорогой. Верьте мне, все будет хорошо.
Поцеловав его, она провела рукой по его волосам. Но беспокойное выражение не сходило с лица Сент-Винсента.
Джекоб Уэлз засветло переехал пролив, и с ним вместе прибыли Дэл, барон и Корлисс. Пока Фрона переодевалась в одной из маленьких хижин, охотно предоставленной владельцами, ее отец пошел справиться о здоровье почтальона. Известия были крайне важными, настолько важными, что лицо Джекоба Уэлза оставалось озабоченным и мрачным еще долго после того, как он их перечитал по несколько раз. Но его беспокойство как рукой смахнуло, когда он вернулся к Фроне. Сент-Винсенту, заключенному в соседней хижине, разрешили свидание с ними.
— Дело обстоит неважно, — сказал Джекоб Уэлз, прощаясь с ним. — Но не волнуйтесь, Сент-Винсент. Как бы то ни было, вас не вздернут, покуда я тут кое-что еще значу. Я уверен, что не вы убили Борга. Положитесь на меня.
— Сегодня был длинный день, — заметил Корлисс, провожая Фрону к ее хижине.
— А завтрашний день покажется еще длиннее, — сказала она устало. — Мне так хочется спать.
— Вы храбрая маленькая женщина, и я горжусь вами. — Было десять часов. В неясных сумерках он увидел похожие на привидения льдины, непрерывно проплывавшие мимо. — В этом деле вы можете полностью рассчитывать на меня, — продолжал он.
— Полностью? — переспросила она дрогнувшим голосом.
— Если бы я был героем мелодрамы, то сказал бы «по гроб жизни»! Но, как простой смертный, я только повторяю — полностью.
— Вы очень добры ко мне, Вэнс. Я никогда не смогу вам отплатить…
— Ну. ну! Я не торгуюсь. Любовь — служение, так мне кажется.
Она долго смотрела на него. И в то время как на лице ее отражалось удивление, она почувствовала в глубине души какое-то неясное смущение. Она сама не понимала, чем это было вызвано. События сегодняшнего дня и всех дней с тех пор, как она познакомилась с ним, промелькнули перед ней.
— Вы верите в чистую дружбу? — спросила она наконец. — Я надеюсь, что такие узы будут всегда связывать нас. Светлая, чистая дружба добрых товарищей? — И, говоря так. она сознавала, что эта фраза не совсем точно передает ее чувства и желания. И когда он покачал головой, она почувствовала какой-то легкий, радостный и необъяснимый трепет.
— Добрый товарищ? — спросил он. — Вы ведь знаете, что я вас люблю. — Да, — тихо сказала она.
— Боюсь, что вы недостаточно хорошо знаете мужчин. Поверьте мне, мы сделаны из другого теста. Добрые товарищи? Приходить с холода к вам на огонек? Отлично. Но приходить, когда у этого очага будет сидеть другой мужчина? Нет. Дружба требует, чтобы я радовался вашей радости, а можете ли вы представить на минуту, что я был бы в силах видеть вас с ребенком другого человека на руках, с ребенком, который мог бы быть моим, а теперь смотрит на меня глазами того, другого, и улыбается мне его улыбкой? Как вы думаете, мог бы я радоваться вашей радости? Нет, нет! Любовь не уживается с чистой дружбой. Фрона положила ему руку на плечо. — Вы считаете, что я не прав? — спросил он, пораженный странным выражением ее лица. Она тихо плакала.
— Вы измучены и переутомлены. Спокойной ночи. Ложитесь спать.
— Нет, не уходите еще, — остановила она его. — Нет, нет, я говорю глупости. Ведь вы же знаете, что я устала. Но послушайте, Вэнс! Впереди много дел. Мы должны составить план на завтра. Зайдите к нам. Папа и барон Курбертен сейчас вместе, и, если случится самое худшее, мы должны вчетвером совершить великое дело.
— Захватывающе, — заметил Джекоб Уэлз, когда Фрона коротко набросала план действий и распределила между ними роли. — Но во внезапности— залог успеха!
— Государственный переворот! — провозгласил барон. — Великолепно! О! Меня в жар бросает при этой мысли! Руки вверх! — ору я диким голосом.
— А что, если они не поднимут рук? — спросил он вдруг Джекоба Уэлза.
— Тогда стреляйте. Никогда не давайте себя запугивать, если у вас в руках ружье, Курбертен. Авторитетные люди утверждают, что это не ведет к добру.
— А вы должны сторожить «Бижу», Вэнс, — сказала Фрона. — Папа думает, что завтра на реке будет мало льда, если ночью не случится затор. Ваша обязанность ждать с лодкой у берега, как раз перед дверью. Вы, конечно, не будете знать, что происходит, пока не увидите бегущего Сент-Винсента. Тогда скорей с ним в лодку и прямо в Доусон! Поэтому я попрощаюсь с вами теперь, ведь завтра утром у нас, вероятно, не будет времени.
— Держитесь левого пролива, пока не минуете поворот, — посоветовал Джекоб Уэлз, — а потом сверните направо и плывите по течению. Так, а теперь уходите и живо в постель. До Доусона семьдесят миль, а вы должны туда слетать одним махом.
— Вы возбуждены, — сказала она, — иначе вы бы так не говорили. Но я не виню вас, — прибавила она мягко. — Я понимаю, что подобная история может взволновать человека.
— Да, чего уж хуже, — ответил он горько. — Я веду себя, как дурак, но иначе не могу. Потрясение было слишком велико. Как будто мне мало было того ужаса, который я испытал при виде смерти Борга, но быть еще вдобавок обвиненным в убийстве и отданным на суд толпы!.. Простите меня, Фрона. Но я сам не свой. Конечно, я знаю, что вы мне поверите. — Расскажите мне все, Грегори.
— Во-первых, эта женщина, Бэлла, лгала. Она, должно быть, лишилась рассудка, если могла сказать такое перед смертью, после того, как я с опасностью для жизни защищал ее и Борга. Это — единственное объяснение…
— Начните с начала, — перебила его Фрона. — Помните, что я ничего не знаю.
Он уселся поудобнее на табурете и, скручивая папиросу, стал передавать события минувшей ночи.
— Было, должно быть, около часа ночи, когда меня кто-то разбудил тем. что зажег коптилку. Я подумал, что это Борг. удивился, зачем он здесь бродит, и готов был снова заснуть, когда какое-то чувство, сам не знаю, какое, побудило меня открыть глаза. Двое чужих людей были в хижине. На них были маски и меховые шапки с опущенными наушниками, так что я не мог разглядеть их лица и видел только сверкающие глаза сквозь прорезы в масках.
Я сразу понял, что нам грозит опасность. Секунду я лежал спокойно и размышлял. Борг одолжил у меня револьвер, так что я был безоружен. Моя винтовка висела у двери. Я решил броситься к ней. Но едва я успел коснуться пола, как один из незнакомцев повернулся ко мне и выстрелил из револьвера. Это был первый выстрел, которого Ла-Флитч не слышал. Лишь позже, во время борьбы, дверь распахнулась, и поэтому он услышал следующие три выстрела.
Я находился так близко к злоумышленнику и так неожиданно соскочил с койки, что он промахнулся. Через минуту мы схватились, покатившись по полу. Конечно, Борг проснулся, и второй злоумышленник занялся им и Бэллой. Этот второй и совершил убийство, так как мой противник был занят борьбой со мной. Вы слышали показание. По тому, какой беспорядок был в хижине, вы можете представить себе картину борьбы. Мы катались по полу, метались и дрались, пока стулья, стол, полки — все кругом не было изломано.
О Фрона, это было ужасно! Борг боролся за свою жизнь, Бэлла, раненная и стонущая, помогала ему, а я не мог оказать им поддержки. Но в конце концов я сравнительно быстро начал одолевать своего противника. Я уложил его на обе лопатки, придавил его руки коленями и медленно сжимал ему горло. Но за это время второй злоумышленник окончил свое дело и направился ко мне. Что я мог сделать? Двое на одного! К тому же я едва переводил дух! Они оттеснили меня в угол и скрылись.. Сознаюсь, я был уже настолько вне себя, что едва мне удалось перевести дух, я кинулся за ними в погоню без оружия. Тут я и столкнулся с Ла-Флитчем и Джоном… остальное вам уже известно. Только… — Он в недоумении нахмурил брови. — -Только я не могу понять, что побудило Бэллу обвинить меня.
Он умоляюще посмотрел на Фрону, но она, хоть и сжала сочувственно его руку, хранила молчание, мысленно взвешивая все «за» и «против». Она медленно покачала головой.
— Тяжелый случай. Все дело в том, чтобы убедить их…
— Но, клянусь богом, Фрона, я не виноват. Я не святой, возможно. Но мои руки не запятнаны кровью.
— Не забывайте, Грегори, — мягко сказала она, — что не я буду судить вас. К сожалению, этим займется собрание старателей, и весь вопрос в том, как убедить их в вашей невиновности. Главные пункты обвинения против вас — это предсмертные слова Бэллы и кровь на вашем рукаве.
— Вся хижина была залита кровью! — горячо воскликнул Сент-Винсент, вскочив на ноги. — Уверяю вас, она вся была залита кровью! Как я мог не запачкаться ею, когда боролся не на живот, а на смерть. Неужели вы не верите моему слову?..
— Успокойтесь, Грегори. Сядьте, вы действительно сам не свой. Если бы приговор зависел от меня, то, можете быть уверены, вы были бы оправданы. Но эти люди, — вы знаете, что такое власть толпы. Как нам убедить их, чтоб они вас отпустили? Разве вы не понимаете? Ведь у вас нет свидетелей. Слова умирающей женщины более святы, чем клятва живого мужчины. Можете ли вы сказать, что заставило эту женщину умереть с ложью на устах? Имела ли она основание ненавидеть вас? Причинили ли вы зло ей или ее мужу?
Он покачал головой.
— Безусловно, многое для нас необъясним?, старателям это и не нужно. Для них все очевидно само собой. Наша задача опровергнуть очевидность. Можем ли мы это сделать?
Журналист бессильно опустился на стул и поник головой. — Значит, я погиб.
— Нет, положение не так уж безнадежно. Вас не по» весят. Положитесь на меня.
— Но как вы поможете? — спросил он с отчаянием. — Они захватили власть, они сами себе закон.
— Во-первых, река вскрылась. Это важнее всего. Губернатор и территориальный суд ожидаются с минуты на минуту в сопровождении отряда полиции. И они, безусловно, остановятся здесь. И, кроме того, мы сами можем кое-что предпринять. Река почти очистилась ото льда, и на худой конец нам можно бежать. Им в голову не придет, что мы решимся на это.
— Нет, нет! Невозможно! Что значим мы с вами против такого большинства?
— Но с нами будет мой отец и барон Курбертен. Четверо решительных людей, действующих сообща, могут совершить чудеса, Грегори, дорогой. Верьте мне, все будет хорошо.
Поцеловав его, она провела рукой по его волосам. Но беспокойное выражение не сходило с лица Сент-Винсента.
Джекоб Уэлз засветло переехал пролив, и с ним вместе прибыли Дэл, барон и Корлисс. Пока Фрона переодевалась в одной из маленьких хижин, охотно предоставленной владельцами, ее отец пошел справиться о здоровье почтальона. Известия были крайне важными, настолько важными, что лицо Джекоба Уэлза оставалось озабоченным и мрачным еще долго после того, как он их перечитал по несколько раз. Но его беспокойство как рукой смахнуло, когда он вернулся к Фроне. Сент-Винсенту, заключенному в соседней хижине, разрешили свидание с ними.
— Дело обстоит неважно, — сказал Джекоб Уэлз, прощаясь с ним. — Но не волнуйтесь, Сент-Винсент. Как бы то ни было, вас не вздернут, покуда я тут кое-что еще значу. Я уверен, что не вы убили Борга. Положитесь на меня.
— Сегодня был длинный день, — заметил Корлисс, провожая Фрону к ее хижине.
— А завтрашний день покажется еще длиннее, — сказала она устало. — Мне так хочется спать.
— Вы храбрая маленькая женщина, и я горжусь вами. — Было десять часов. В неясных сумерках он увидел похожие на привидения льдины, непрерывно проплывавшие мимо. — В этом деле вы можете полностью рассчитывать на меня, — продолжал он.
— Полностью? — переспросила она дрогнувшим голосом.
— Если бы я был героем мелодрамы, то сказал бы «по гроб жизни»! Но, как простой смертный, я только повторяю — полностью.
— Вы очень добры ко мне, Вэнс. Я никогда не смогу вам отплатить…
— Ну. ну! Я не торгуюсь. Любовь — служение, так мне кажется.
Она долго смотрела на него. И в то время как на лице ее отражалось удивление, она почувствовала в глубине души какое-то неясное смущение. Она сама не понимала, чем это было вызвано. События сегодняшнего дня и всех дней с тех пор, как она познакомилась с ним, промелькнули перед ней.
— Вы верите в чистую дружбу? — спросила она наконец. — Я надеюсь, что такие узы будут всегда связывать нас. Светлая, чистая дружба добрых товарищей? — И, говоря так. она сознавала, что эта фраза не совсем точно передает ее чувства и желания. И когда он покачал головой, она почувствовала какой-то легкий, радостный и необъяснимый трепет.
— Добрый товарищ? — спросил он. — Вы ведь знаете, что я вас люблю. — Да, — тихо сказала она.
— Боюсь, что вы недостаточно хорошо знаете мужчин. Поверьте мне, мы сделаны из другого теста. Добрые товарищи? Приходить с холода к вам на огонек? Отлично. Но приходить, когда у этого очага будет сидеть другой мужчина? Нет. Дружба требует, чтобы я радовался вашей радости, а можете ли вы представить на минуту, что я был бы в силах видеть вас с ребенком другого человека на руках, с ребенком, который мог бы быть моим, а теперь смотрит на меня глазами того, другого, и улыбается мне его улыбкой? Как вы думаете, мог бы я радоваться вашей радости? Нет, нет! Любовь не уживается с чистой дружбой. Фрона положила ему руку на плечо. — Вы считаете, что я не прав? — спросил он, пораженный странным выражением ее лица. Она тихо плакала.
— Вы измучены и переутомлены. Спокойной ночи. Ложитесь спать.
— Нет, не уходите еще, — остановила она его. — Нет, нет, я говорю глупости. Ведь вы же знаете, что я устала. Но послушайте, Вэнс! Впереди много дел. Мы должны составить план на завтра. Зайдите к нам. Папа и барон Курбертен сейчас вместе, и, если случится самое худшее, мы должны вчетвером совершить великое дело.
— Захватывающе, — заметил Джекоб Уэлз, когда Фрона коротко набросала план действий и распределила между ними роли. — Но во внезапности— залог успеха!
— Государственный переворот! — провозгласил барон. — Великолепно! О! Меня в жар бросает при этой мысли! Руки вверх! — ору я диким голосом.
— А что, если они не поднимут рук? — спросил он вдруг Джекоба Уэлза.
— Тогда стреляйте. Никогда не давайте себя запугивать, если у вас в руках ружье, Курбертен. Авторитетные люди утверждают, что это не ведет к добру.
— А вы должны сторожить «Бижу», Вэнс, — сказала Фрона. — Папа думает, что завтра на реке будет мало льда, если ночью не случится затор. Ваша обязанность ждать с лодкой у берега, как раз перед дверью. Вы, конечно, не будете знать, что происходит, пока не увидите бегущего Сент-Винсента. Тогда скорей с ним в лодку и прямо в Доусон! Поэтому я попрощаюсь с вами теперь, ведь завтра утром у нас, вероятно, не будет времени.
— Держитесь левого пролива, пока не минуете поворот, — посоветовал Джекоб Уэлз, — а потом сверните направо и плывите по течению. Так, а теперь уходите и живо в постель. До Доусона семьдесят миль, а вы должны туда слетать одним махом.
ГЛАВА XXVIII
Собрание старателей внимательно выслушало Джекоба Уэлза. Это заседание незаконно, заявил он, оно не облечено судебной властью. Те времена, когда в стране не существовало закона и подобные собрания считались в порядке вещей, давно миновали. Теперь установлены законы, и притом справедливые. Правительство королевы доказало, что оно на высоте положения, и узурпирование его власти является шагом назад, во тьму прошлого. Такой образ действий следует признать ни больше, ни меньше, как «преступным». В случае же серьезных последствий он твердо и решительно пообещал, что примет активное участие в привлечении каждого из них к ответственности. Закончил он свою речь тем, что предложил отложить дело и передать арестованного территориальному суду. Все это было единогласно отклонено.
— Разве вы не видите? — сказал Сент-Винсент Фроне. — Надежды нет.
— Есть. Послушайте! — И она в общих чертах посвятила его в план, разработанный прошлой ночью.
Он слушал ее неохотно, слишком подавленный, чтобы разделять ее энтузиазм.
— Это безумная попытка, — возразил он, когда она кончила.
— Отказаться от нее— значит предпочесть виселицу, — ответила она с легким раздражением. — Вы, я думаю, хотите бороться до конца? — Конечно, — ответил он глухим голосом. Первыми свидетелями были два шведа, которые припомнили случай с корытом, когда Борг разразился страшным гневом. Несмотря на свею ничтожность, случай этот в свете последующих событий сразу же приобрел серьезное значение. Он давал простор воображению. Главную роль играло, конечно, не то, что было сказано, а то, что осталось недосказанным. Люди, рожденные женщиной, самые грубые из них, достаточно хорошо знали жизнь, чтобы разобраться в этом обыденном, пошлом происшествии, для которого существовало только одно объяснение. Во время показаний зрители понимающе качали головами, и по рядам шепотом передавались различные комментарии.
Человек шесть свидетелей быстро сменили друг друга. Все они тщательно обследовали место происшествия и внимательно осмотрели остров; все они подтвердили, что нигде не нашли ни малейших следов тех двух людей, о которых упоминал подсудимый в своем предварительном показании.
К удивлению Фроны, Дэл Бишоп занял свидетельское место. Она знала, что он не любит Сент-Винсента, но не могла себе представить, что он знает об этом деле.
Когда он присягнул и был установлен его возраст и национальность, Билл Браун спросил, какова его профессия.
— Старатель-одиночка, — вызывающе ответил он, бросив мрачный .взгляд на собрание.
Дело в том, что среди золотоискателей очень мало одиночек, и большинство их совершенно не признает этого способа добывания золота.
— Одиночка! — хихикнул какой-то человек почтенного вида, одетый в красную рубашку. Свой первый лоток с песком он промыл в Калифорнии еще в начале пятидесятых годов. — Вот именно, — подтвердил Дэл. — Скажите, молодой человек, — продолжал собеседник, — вы хотите нас уверить, что вы всегда были одиночкой? — Вот именно.
— Не верю. — Старик презрительно пожал плечами. Дэл поперхнулся и порывисто вскинул голову. — Господин председатель, я хочу сделать заявление. Я не сомневаюсь в законности суда, я только заявляю коротко и ясно, что после конца, заседания набью морду всякому, кто позволит себе смеяться надо мной. Поняли?
— Вы нарушаете порядок, — ответил председатель, постучав по столу своим молотком. — И вам тоже! — вдруг закричал ему Дэл. — Хороший порядок вы поддерживаете! Одиночка я или нет, это не имеет никакого отношения к делу. Почему вы разрешаете задавать дурацкие вопросы? Уж я с вами разделаюсь, дубина вы эдакая!
— Это мы увидим! — Председатель покраснел, ударил молотком по столу и вскочил с места.
Дэл сделал шаг ему навстречу, но Билл Браун кинулся разнимать их.
— К порядку, джентльмены, к порядку! — взмолился он. — Теперь не время для таких недостойных выходок. Вспомните, что здесь присутствуют дамы.
Оба противника, ворча, повиновались, и Билл Браун приступил к допросу.
— Мистер Бишоп, нам известно, что вы хорошо знакомы с подсудимым. Мы просим вас сообщить суду, что вы знаете о его характере. Лицо Дэла расплылось в широкую улыбку. — Во-первых, он очень вздорный человек… — Постойте! Я не могу этого допустить! — Подсудимый вскочил, дрожа от гнева. — Вы не должны подобным образом ставить на карту мою жизнь! Позволять какому-то сумасшедшему, которого я видел всего раз в жизни, свидетельствовать о моем характере… Старатель повернулся к нему.
— Значит, вы не знаете меня, Грегори Сент-Винсент?
— Нет, — холодно ответил Сент-Винсент. — Я не знаю вас, любезный.
— Не смейте называть меня любезным! — яростно крикнул Дэл.
Но Сент-Винсент, игнорируя его, обратился к толпе: — Я видел этого человека всего раз в жизни и затем случайно встретился с ним в Доусоне.
— Вы вспомните меня раньше, чем я кончу говорить, — насмешливо сказал Дэл. — Придержите язык и дайте мне высказаться. Я приехал сюда с ним вместе в восемьдесят четвертом году.
Сент-Винсент стал всматриваться в него с пробудившимся интересом.
— Да, мистер Грегори Сент-Винсент. Вы как будто начинаете вспоминать. Я в те дни носил усы, и звали меня Браун. Джо Браун.
Он злорадно усмехнулся, но журналист, по-видимому, потерял всякий интерес к его словам. — Это правда, Грегори? — воскликнула Фрона. — Вспоминаю, — медленно пробормотал он. — Не знаю… Нет. Что за чепуха! Тот человек умер.
— Вы сказали, в восемьдесят четвертом году, мистер Бишоп? — напомнил ему Билл Браун.
— Да, в восемьдесят четвертом году. Он был газетным писакой, командированным в кругосветное путешествие через Аляску и Сибирь. А я в Ситхе сбежал с китобойного судна, вот отчего и назывался Брауном, и нанялся к нему за сорок монет в месяц. Плюс стол и квартира. А он поссорился со мной…
Неизвестно откуда начавшееся и постепенно разраставшееся хихиканье встретило его заявление. Даже Фрона и сам Дэл Бишоп невольно улыбнулись. И только один подсудимый сохранял серьезный вид.
— Кроме меня, он поссорился со стариком Энди на реке Дайе, и с Джорджем, вождем чилкетов, и с торговым агентом на реке Пелли, и со многими другими. Он втягивал нас в бесконечные истории, в особенности из-за баб. Он постоянно перемигивался с ними…
— Господин председатель, я протестую, — сказала Фрона, поднимаясь. Лицо ее было спокойно. Она, по-видимому, вполне владела собой. — Совершенно излишне касаться любовных похождений мистера Сент-Винсента. Они нам не помогут. И, кроме того, в этом собрании вряд ли найдется человек настолько честный, чтобы руководствоваться правильными побуждениями в подобном вопросе. Поэтому я требую показаний, относящихся к делу.
Билл Браун, самодовольно улыбаясь, встал с места. — Господин председатель, мы охотно выслушали заявление защиты. Все, что мы здесь рассматривали, было очень существенно и имело отношение к делу. Все, что мы будем рассматривать, будет удовлетворять этому требованию. Мистер Бишоп — наш главный свидетель, и его показания имеют прямое отношение у делу. Следует принять во внимание, что у нас нет прямых улик против обвиняемого. Мы не можем представить суду очевидца убийства Джона Борга. В нашем распоряжении лишь косвенные улики. И наш долг — выяснить побудительные мотивы, для чего необходимо хорошо знать характер обвиняемого. Это и входит в нашу задачу. Мы намерены показать его натуру прелюбодея и сладострастника, которая довела его до столь низкого преступления и заставила рисковать головой. Мы намерены доказать, что он далек от правды, что он первостатейный лгун; что суд равных ему не должен верить ни единому слову, сказанному им на скамье подсудимых. Мы намерены все это выяснить, нить за нитью, пока мы не совьем достаточно толстой веревки, чтобы повесить его до окончания сегодняшнего дня. Поэтому я настоятельнейше прошу, господин председатель, чтобы свидетелю была дана возможность продолжать.
Председатель решил вопрос не в пользу Фроны. Апелляция ее к собранию была отклонена большинством голосов, и Билл Браун кивнул Дэлу, чтобы он продолжал.
— Как я уже говорил, он доставлял нам много неприятностей. Например, всю свою жизнь я имел дело с водой. По-видимому, мне от этого никогда не уйти, и чем дальше, тем меньше я в ней смыслю. Это было известно Сент-Винсенту. Он хорошо владел веслом и все же заставил меня одного переплыть Бокс-Кэньон, а сам пошел в обход. Результат: лодку перевернуло, я потерял половину снаряжения и весь табак, и в довершение всего он взвалил всю вину на меня. Вскоре после этого он впутался в историю со стиксами с озера Ла-Барт, и мы оба чуть не отдали концы.
— Как это произошло? — перебил его Билл Браун. — Все из-за хорошенькой индианки, которая слишком ласково на него посмотрела. После того, как все кончилось, я прочел ему лекцию о женщинах вообще и индианках в частности, и он обещал мне остепениться. Затем он попал в переделку с племенем Молодого Лосося. На этот раз он был хитрее, и я ничего не знал, но я догадался. Он сказал, что поссорился со знахарем. Надо вам сказать, никто так быстро не выводит знахарей из равновесия, как бабы. И это подтвердилось. Когда я с ним заговорил об этом по-отечески, он пришел в ярость, и мне пришлось пригласить его на берег и задать ему трепку. Затем он впал в уныние и повеселел только тогда, когда мы приплыли к устью Оленьей Реки, где сиваши ловили лососей. Он все время злился на меня, хоть я не знал этого, и каждую минуту готов был надуть меня.
Нельзя отрицать, он умеет обращаться с женщинами. Стоит только ему свистнуть, и они бегут за ним, как собаки. У него на этот счет удивительный дар. Там была одна очень подлая и красивая индианка. Я в жизни не встречал красивей, разве только Бэллу. Так вот, я думаю, он свистнул ей, так как он замешкался в лагере дольше, чем было нужно. Питая пристрастие к бабам…
— Довольно, мистер Бишоп, — прервал его председатель. Он отказался от безрезультатного наблюдения за каменным лицом Фроны и перевел взгляд на ее руку, которая, нервно подергиваясь, выдавала то, что скрывало лицо. — Довольно, мистер Бишоп. С нас хватит индианок.
— Подождите, дайте ему кончить показание, — мягко сказала Фрона. — Оно, по-видимому, очень существенно.
— А вы знаете, что я собираюсь сказать? — запальчиво спросил Дэл председателя. — Не знаете? Ну так заткнитесь! Я хочу сообщить дополнительные сведения.
Билл Браун вскочил с места, чтобы предотвратить стычку, но председатель сдержался, и Бишоп продолжал:
— Я давно бы покончил с ухаживаниями за индианками и тому подобным, если бы вы не прерывали меня. Как я уже говорил, он имел против меня зуб, и не успел я опомниться, как он треснул меня прикладом по голове, усадил индианку в лодку и был таков. Вы все знаете, что представляли собой берега Юкона в восемьдесят четвертом году. И вот я остался один-одинешенек, без снаряжения, за тысячи миль от человеческого жилья. Я благополучно выбрался оттуда, не стоит рассказывать, как именно, и он также. Вы все слышали о его приключениях в Сибири. Так вот. — Дэл сделал многозначительную паузу. — Я случайно кое-что знаю об этом.
Он сунул руку в обширный карман своей клетчатой куртки и извлек оттуда грязную книжку в кожаном переплете, очень старую на вид.
— Я получил это от старухи Пита Уипла, Уипла из Эльдорадо. Это имеет отношение к ее двоюродному деду или прадеду, уж я не знаю, к которому из них. И если здесь кто-нибудь умеет читать по-русски, то мы узнаем подробности этого путешествия по Сибири. Но так как здесь никто не может…
— Курбертен! Он может ее прочесть! — крикнул кто-то в толпе.
Все расступились, давая дорогу упиравшемуся французу, которого, несмотря на протесты, насильно подтолкнули вперед.
— Знаете русский язык? — спросил его Дэл. — Да, но из рук вон плохо, — смущенно ответил Курбертен. — Я его знал очень давно, а теперь забыл,. — Валяйте! Мы критиковать не станем. — Нет, но…
— Читайте! — скомандовал председатель. Дэл сунул ему в руки книгу, открытую на пожелтевшем заглавном листе.
— Я черт знает как давно хотел поймать парня вроде вас! — восторженно заявил он барону. — Так что теперь, когда вы мне попались, вам от меня не отделаться. Жарьте! Курбертен начал, запинаясь:
— Дневник отца Яконского, заключающий в себе краткое описание его жизни в монастыре бенедиктинцев в Обдорске и подобное изложение его чудесных приключений в Восточной Сибири среди Людей Оленя.
Барон поднял глаза, ожидая дальнейших инструкций.
— Скажите, когда это было напечатано? — спросил его Дэл.
— В Варшаве, в тысяча восемьсот седьмом году. Рудокоп с торжеством оглядел собрание. — Вы слышали? Не упускайте этого из виду! Тысяча восемьсот седьмой год. Запомните! Барон открыл первую страницу:
— Это следует приписать Тамерлану, — начал он, бессознательно придавая переводу знакомый оборот речи.
При первых его словах Фрона побледнела и уже больше не могла оправиться за все время чтения. Один раз она украдкой взглянула на отца и обрадовалась. увидев, что он смотрит прямо перед собой: она чувствовала, что не в силах сейчас встретиться с ним глазами. На Сент-Винсента она не обращала никакого внимания, хотя знала, что он внимательно наблюдает за ней. Он видел только ее бледное лицо, совершенно лишенное выражения.
— Когда Тамерлан прошел с огнем и мечом по Вое точной Азии, — медленно читал Курбертен, — государства рушились, города сметались с лица земли, и племена рассеивались, как… как… звездная пыль. Спасаясь от победителей… нет… нет, ог разнузданности победителей, эти беглецы забрались в самую глубь Сибири, распространяясь к северу и востоку и оседая на берегах полярного бассейна цепью монгольских племен.
— Переверните несколько страниц, — посоветовал Билл Браун, — и читайте отдельные отрывки. Мы не можем просидеть над этим до утра. Курбертен так и сделал.
— Прибрежные жители из племени эскимосов по природе своей безобидны и жизнерадостны. Они называют себя укилионами, или Людьми Моря. Я купил у них собак и провизию. Они подвластны чоу-чуэнам, живущим внутри страны, которые известны под именем Людей Оленя. Чоу-чуэны — злобное и дикое племя. Когда я отдалился от берега, они напали на меня, ото брали все мое имущество и обратили меня в рабство. — Он перелистал несколько страниц. — Я добился того, что мне разрешили участвовать в собрании вождей, но это не приблизило меня к свободе. Они так ценили мою мудрость, что ни за что не хотели расстаться со мной… Старый Пи-Юн был великим вождем. Было решено, что я женюсь на его дочери Ильсвунге. Эта Ильсвунга была грязным существом. Она никогда не мылась и отличалась дурным нравом… Я женился на Ильсвунге, но она лишь называлась моей женой. Она пожаловалась на это своему отцу, старому Пи-Юну, и он страшно разгневался. Между племенами начался раздор. Но в конце концов я стал еще могущественнее, чем был прежде, благодаря моей изворотливости и находчивости. И Ильсвунга больше не жаловалась, потому что я научил ее раскладывать пасьянс и еще многим другим вещам.
— Довольно? — спросил Курбертен. — Да, достаточно, — ответил Билл Браун. — Но подождите минуту. Будьте любезны, назовите еще раз год издания книги.
— Разве вы не видите? — сказал Сент-Винсент Фроне. — Надежды нет.
— Есть. Послушайте! — И она в общих чертах посвятила его в план, разработанный прошлой ночью.
Он слушал ее неохотно, слишком подавленный, чтобы разделять ее энтузиазм.
— Это безумная попытка, — возразил он, когда она кончила.
— Отказаться от нее— значит предпочесть виселицу, — ответила она с легким раздражением. — Вы, я думаю, хотите бороться до конца? — Конечно, — ответил он глухим голосом. Первыми свидетелями были два шведа, которые припомнили случай с корытом, когда Борг разразился страшным гневом. Несмотря на свею ничтожность, случай этот в свете последующих событий сразу же приобрел серьезное значение. Он давал простор воображению. Главную роль играло, конечно, не то, что было сказано, а то, что осталось недосказанным. Люди, рожденные женщиной, самые грубые из них, достаточно хорошо знали жизнь, чтобы разобраться в этом обыденном, пошлом происшествии, для которого существовало только одно объяснение. Во время показаний зрители понимающе качали головами, и по рядам шепотом передавались различные комментарии.
Человек шесть свидетелей быстро сменили друг друга. Все они тщательно обследовали место происшествия и внимательно осмотрели остров; все они подтвердили, что нигде не нашли ни малейших следов тех двух людей, о которых упоминал подсудимый в своем предварительном показании.
К удивлению Фроны, Дэл Бишоп занял свидетельское место. Она знала, что он не любит Сент-Винсента, но не могла себе представить, что он знает об этом деле.
Когда он присягнул и был установлен его возраст и национальность, Билл Браун спросил, какова его профессия.
— Старатель-одиночка, — вызывающе ответил он, бросив мрачный .взгляд на собрание.
Дело в том, что среди золотоискателей очень мало одиночек, и большинство их совершенно не признает этого способа добывания золота.
— Одиночка! — хихикнул какой-то человек почтенного вида, одетый в красную рубашку. Свой первый лоток с песком он промыл в Калифорнии еще в начале пятидесятых годов. — Вот именно, — подтвердил Дэл. — Скажите, молодой человек, — продолжал собеседник, — вы хотите нас уверить, что вы всегда были одиночкой? — Вот именно.
— Не верю. — Старик презрительно пожал плечами. Дэл поперхнулся и порывисто вскинул голову. — Господин председатель, я хочу сделать заявление. Я не сомневаюсь в законности суда, я только заявляю коротко и ясно, что после конца, заседания набью морду всякому, кто позволит себе смеяться надо мной. Поняли?
— Вы нарушаете порядок, — ответил председатель, постучав по столу своим молотком. — И вам тоже! — вдруг закричал ему Дэл. — Хороший порядок вы поддерживаете! Одиночка я или нет, это не имеет никакого отношения к делу. Почему вы разрешаете задавать дурацкие вопросы? Уж я с вами разделаюсь, дубина вы эдакая!
— Это мы увидим! — Председатель покраснел, ударил молотком по столу и вскочил с места.
Дэл сделал шаг ему навстречу, но Билл Браун кинулся разнимать их.
— К порядку, джентльмены, к порядку! — взмолился он. — Теперь не время для таких недостойных выходок. Вспомните, что здесь присутствуют дамы.
Оба противника, ворча, повиновались, и Билл Браун приступил к допросу.
— Мистер Бишоп, нам известно, что вы хорошо знакомы с подсудимым. Мы просим вас сообщить суду, что вы знаете о его характере. Лицо Дэла расплылось в широкую улыбку. — Во-первых, он очень вздорный человек… — Постойте! Я не могу этого допустить! — Подсудимый вскочил, дрожа от гнева. — Вы не должны подобным образом ставить на карту мою жизнь! Позволять какому-то сумасшедшему, которого я видел всего раз в жизни, свидетельствовать о моем характере… Старатель повернулся к нему.
— Значит, вы не знаете меня, Грегори Сент-Винсент?
— Нет, — холодно ответил Сент-Винсент. — Я не знаю вас, любезный.
— Не смейте называть меня любезным! — яростно крикнул Дэл.
Но Сент-Винсент, игнорируя его, обратился к толпе: — Я видел этого человека всего раз в жизни и затем случайно встретился с ним в Доусоне.
— Вы вспомните меня раньше, чем я кончу говорить, — насмешливо сказал Дэл. — Придержите язык и дайте мне высказаться. Я приехал сюда с ним вместе в восемьдесят четвертом году.
Сент-Винсент стал всматриваться в него с пробудившимся интересом.
— Да, мистер Грегори Сент-Винсент. Вы как будто начинаете вспоминать. Я в те дни носил усы, и звали меня Браун. Джо Браун.
Он злорадно усмехнулся, но журналист, по-видимому, потерял всякий интерес к его словам. — Это правда, Грегори? — воскликнула Фрона. — Вспоминаю, — медленно пробормотал он. — Не знаю… Нет. Что за чепуха! Тот человек умер.
— Вы сказали, в восемьдесят четвертом году, мистер Бишоп? — напомнил ему Билл Браун.
— Да, в восемьдесят четвертом году. Он был газетным писакой, командированным в кругосветное путешествие через Аляску и Сибирь. А я в Ситхе сбежал с китобойного судна, вот отчего и назывался Брауном, и нанялся к нему за сорок монет в месяц. Плюс стол и квартира. А он поссорился со мной…
Неизвестно откуда начавшееся и постепенно разраставшееся хихиканье встретило его заявление. Даже Фрона и сам Дэл Бишоп невольно улыбнулись. И только один подсудимый сохранял серьезный вид.
— Кроме меня, он поссорился со стариком Энди на реке Дайе, и с Джорджем, вождем чилкетов, и с торговым агентом на реке Пелли, и со многими другими. Он втягивал нас в бесконечные истории, в особенности из-за баб. Он постоянно перемигивался с ними…
— Господин председатель, я протестую, — сказала Фрона, поднимаясь. Лицо ее было спокойно. Она, по-видимому, вполне владела собой. — Совершенно излишне касаться любовных похождений мистера Сент-Винсента. Они нам не помогут. И, кроме того, в этом собрании вряд ли найдется человек настолько честный, чтобы руководствоваться правильными побуждениями в подобном вопросе. Поэтому я требую показаний, относящихся к делу.
Билл Браун, самодовольно улыбаясь, встал с места. — Господин председатель, мы охотно выслушали заявление защиты. Все, что мы здесь рассматривали, было очень существенно и имело отношение к делу. Все, что мы будем рассматривать, будет удовлетворять этому требованию. Мистер Бишоп — наш главный свидетель, и его показания имеют прямое отношение у делу. Следует принять во внимание, что у нас нет прямых улик против обвиняемого. Мы не можем представить суду очевидца убийства Джона Борга. В нашем распоряжении лишь косвенные улики. И наш долг — выяснить побудительные мотивы, для чего необходимо хорошо знать характер обвиняемого. Это и входит в нашу задачу. Мы намерены показать его натуру прелюбодея и сладострастника, которая довела его до столь низкого преступления и заставила рисковать головой. Мы намерены доказать, что он далек от правды, что он первостатейный лгун; что суд равных ему не должен верить ни единому слову, сказанному им на скамье подсудимых. Мы намерены все это выяснить, нить за нитью, пока мы не совьем достаточно толстой веревки, чтобы повесить его до окончания сегодняшнего дня. Поэтому я настоятельнейше прошу, господин председатель, чтобы свидетелю была дана возможность продолжать.
Председатель решил вопрос не в пользу Фроны. Апелляция ее к собранию была отклонена большинством голосов, и Билл Браун кивнул Дэлу, чтобы он продолжал.
— Как я уже говорил, он доставлял нам много неприятностей. Например, всю свою жизнь я имел дело с водой. По-видимому, мне от этого никогда не уйти, и чем дальше, тем меньше я в ней смыслю. Это было известно Сент-Винсенту. Он хорошо владел веслом и все же заставил меня одного переплыть Бокс-Кэньон, а сам пошел в обход. Результат: лодку перевернуло, я потерял половину снаряжения и весь табак, и в довершение всего он взвалил всю вину на меня. Вскоре после этого он впутался в историю со стиксами с озера Ла-Барт, и мы оба чуть не отдали концы.
— Как это произошло? — перебил его Билл Браун. — Все из-за хорошенькой индианки, которая слишком ласково на него посмотрела. После того, как все кончилось, я прочел ему лекцию о женщинах вообще и индианках в частности, и он обещал мне остепениться. Затем он попал в переделку с племенем Молодого Лосося. На этот раз он был хитрее, и я ничего не знал, но я догадался. Он сказал, что поссорился со знахарем. Надо вам сказать, никто так быстро не выводит знахарей из равновесия, как бабы. И это подтвердилось. Когда я с ним заговорил об этом по-отечески, он пришел в ярость, и мне пришлось пригласить его на берег и задать ему трепку. Затем он впал в уныние и повеселел только тогда, когда мы приплыли к устью Оленьей Реки, где сиваши ловили лососей. Он все время злился на меня, хоть я не знал этого, и каждую минуту готов был надуть меня.
Нельзя отрицать, он умеет обращаться с женщинами. Стоит только ему свистнуть, и они бегут за ним, как собаки. У него на этот счет удивительный дар. Там была одна очень подлая и красивая индианка. Я в жизни не встречал красивей, разве только Бэллу. Так вот, я думаю, он свистнул ей, так как он замешкался в лагере дольше, чем было нужно. Питая пристрастие к бабам…
— Довольно, мистер Бишоп, — прервал его председатель. Он отказался от безрезультатного наблюдения за каменным лицом Фроны и перевел взгляд на ее руку, которая, нервно подергиваясь, выдавала то, что скрывало лицо. — Довольно, мистер Бишоп. С нас хватит индианок.
— Подождите, дайте ему кончить показание, — мягко сказала Фрона. — Оно, по-видимому, очень существенно.
— А вы знаете, что я собираюсь сказать? — запальчиво спросил Дэл председателя. — Не знаете? Ну так заткнитесь! Я хочу сообщить дополнительные сведения.
Билл Браун вскочил с места, чтобы предотвратить стычку, но председатель сдержался, и Бишоп продолжал:
— Я давно бы покончил с ухаживаниями за индианками и тому подобным, если бы вы не прерывали меня. Как я уже говорил, он имел против меня зуб, и не успел я опомниться, как он треснул меня прикладом по голове, усадил индианку в лодку и был таков. Вы все знаете, что представляли собой берега Юкона в восемьдесят четвертом году. И вот я остался один-одинешенек, без снаряжения, за тысячи миль от человеческого жилья. Я благополучно выбрался оттуда, не стоит рассказывать, как именно, и он также. Вы все слышали о его приключениях в Сибири. Так вот. — Дэл сделал многозначительную паузу. — Я случайно кое-что знаю об этом.
Он сунул руку в обширный карман своей клетчатой куртки и извлек оттуда грязную книжку в кожаном переплете, очень старую на вид.
— Я получил это от старухи Пита Уипла, Уипла из Эльдорадо. Это имеет отношение к ее двоюродному деду или прадеду, уж я не знаю, к которому из них. И если здесь кто-нибудь умеет читать по-русски, то мы узнаем подробности этого путешествия по Сибири. Но так как здесь никто не может…
— Курбертен! Он может ее прочесть! — крикнул кто-то в толпе.
Все расступились, давая дорогу упиравшемуся французу, которого, несмотря на протесты, насильно подтолкнули вперед.
— Знаете русский язык? — спросил его Дэл. — Да, но из рук вон плохо, — смущенно ответил Курбертен. — Я его знал очень давно, а теперь забыл,. — Валяйте! Мы критиковать не станем. — Нет, но…
— Читайте! — скомандовал председатель. Дэл сунул ему в руки книгу, открытую на пожелтевшем заглавном листе.
— Я черт знает как давно хотел поймать парня вроде вас! — восторженно заявил он барону. — Так что теперь, когда вы мне попались, вам от меня не отделаться. Жарьте! Курбертен начал, запинаясь:
— Дневник отца Яконского, заключающий в себе краткое описание его жизни в монастыре бенедиктинцев в Обдорске и подобное изложение его чудесных приключений в Восточной Сибири среди Людей Оленя.
Барон поднял глаза, ожидая дальнейших инструкций.
— Скажите, когда это было напечатано? — спросил его Дэл.
— В Варшаве, в тысяча восемьсот седьмом году. Рудокоп с торжеством оглядел собрание. — Вы слышали? Не упускайте этого из виду! Тысяча восемьсот седьмой год. Запомните! Барон открыл первую страницу:
— Это следует приписать Тамерлану, — начал он, бессознательно придавая переводу знакомый оборот речи.
При первых его словах Фрона побледнела и уже больше не могла оправиться за все время чтения. Один раз она украдкой взглянула на отца и обрадовалась. увидев, что он смотрит прямо перед собой: она чувствовала, что не в силах сейчас встретиться с ним глазами. На Сент-Винсента она не обращала никакого внимания, хотя знала, что он внимательно наблюдает за ней. Он видел только ее бледное лицо, совершенно лишенное выражения.
— Когда Тамерлан прошел с огнем и мечом по Вое точной Азии, — медленно читал Курбертен, — государства рушились, города сметались с лица земли, и племена рассеивались, как… как… звездная пыль. Спасаясь от победителей… нет… нет, ог разнузданности победителей, эти беглецы забрались в самую глубь Сибири, распространяясь к северу и востоку и оседая на берегах полярного бассейна цепью монгольских племен.
— Переверните несколько страниц, — посоветовал Билл Браун, — и читайте отдельные отрывки. Мы не можем просидеть над этим до утра. Курбертен так и сделал.
— Прибрежные жители из племени эскимосов по природе своей безобидны и жизнерадостны. Они называют себя укилионами, или Людьми Моря. Я купил у них собак и провизию. Они подвластны чоу-чуэнам, живущим внутри страны, которые известны под именем Людей Оленя. Чоу-чуэны — злобное и дикое племя. Когда я отдалился от берега, они напали на меня, ото брали все мое имущество и обратили меня в рабство. — Он перелистал несколько страниц. — Я добился того, что мне разрешили участвовать в собрании вождей, но это не приблизило меня к свободе. Они так ценили мою мудрость, что ни за что не хотели расстаться со мной… Старый Пи-Юн был великим вождем. Было решено, что я женюсь на его дочери Ильсвунге. Эта Ильсвунга была грязным существом. Она никогда не мылась и отличалась дурным нравом… Я женился на Ильсвунге, но она лишь называлась моей женой. Она пожаловалась на это своему отцу, старому Пи-Юну, и он страшно разгневался. Между племенами начался раздор. Но в конце концов я стал еще могущественнее, чем был прежде, благодаря моей изворотливости и находчивости. И Ильсвунга больше не жаловалась, потому что я научил ее раскладывать пасьянс и еще многим другим вещам.
— Довольно? — спросил Курбертен. — Да, достаточно, — ответил Билл Браун. — Но подождите минуту. Будьте любезны, назовите еще раз год издания книги.