Крепыш опустился на постель и с интересом уставился на Блейда.
— Никогда не зиркал такого сильного хрыла, — сообщил он. — А уж я-то их повидал немало.
— Я не хрыло, — деликатно заметил Блейд. — Я — из совсем других краев.
— Откуда же? Ну, даешь, блейдина!
Лицо Блейда перекосилось. С минуту он лежал молча, потом внушительно произнес:
— Я буду тебе очень обязан, друг мой, если ты перестанешь употреблять это мерзкое слово.
— Какое? Блей…
— Вот именно. Его.
Крепыш недоуменно засопел и погрузился в размышления. Наконец он сказал:
— Ладно. Клянусь членом Зеленого Кита, дерьмобол или дерьмодав ничем ни хуже! Либо, к примеру…
— Хватит, хватит, — Блейд похлопал собеседника по волосатому колену. — Сойдемся на дерьмоболе.
— Сойдемся, чтоб у тебя шерсть на заднице повылазила!
Блейд пошарил рукой ниже поясницы, состроил огорченную мину и сообщил:
— Уже.
— Что — уже?
— Повылазила, Крепыш.
Секунд десять матрос с удивлением смотрел на него, потом гулко захохотал.
— Ну, Носач… ну, даешь… шутник дерьмоболов… — бормотал он между приступами смеха, поминая Зеленого Кита и все его органы по очереди. Потом подергал бурые заросли на своем подбородке, заглянул Блейду за спину и с восторгом убедился, что тот не обманывает; жалкая поросль на крестце в счет не шла.
— Значитца, ты не хрыло и не нурешник, — подвел итоги Крепыш. — Откуда же ты взялся, Носач?
— Из стран отдаленных, приятель.
— Из каких таких отдаленных? — брови матроса поднялись, закрыв лоб. — На Катразе, — важно произнес он, и Блейд понял, что слово «Катраз» упомянуто именно с заглавной буквы, — есть только океан, острова, архипелаги — ну, и еще тот здоровый остров, на котором живут нурешники. Но там я не был, — добавил он после некоторого раздумья. — Нурешники к себе не пускают. Ну и еть их в печенку! У ихних берегов мало рыбы и нету китов. И холодно!
Блейд разглядывал низкий потолок каюты, обшитый гладкими, отлично обработанными досками. В нескольких фразах Крепыш сообщил ему чрезвычайно важные сведения, описав, по сути дела, всю географию этого мира, Катраза. Океан, острова, архипелаги, большой остров…
— А остров этих нурешников действительно так велик? — спросил он, с интересом ожидая ответа.
— Нууу… — Крепыш развел руками, словно пытался показать размеры этого участка суши. — Хрылы болтают, что любое из наших корыт обогнуло бы его за пятьдесят-семьдесят дней…
Континент, понял Блейд. И большой — не меньше Африки! Может ли там найтись неизвестная страна, населенная этими… как их… нурлами!
— Значитца, ты с архипелага или острова, — продолжал Крепыш, — потому как на нурешника не похож. Мы их в глаза не видели, но хрылы болтают, что…
— Существует мнение, что я — нурло, — наугад забросил удочку Блейд.
— Ха, нурло! — Крепыш презрительно встопорщил усы. — Бабьи сказки! Нурлов этих никогда не было и нет!
— А откуда же тогда я взялся? — вопросил искушенный в силлогизмах Блейд, предоставив собеседнику самому отвечать на этот скользкий вопрос.
— Хмм… — Крепыш потер ладонью левой передней руки нос, одновременно почесывая обеими задними мохнатую грудь. — Может, ты выродок… с какого дальнего архипелага… вон, силищи-то сколько!
— Заметано. Так и будем считать. Расчавкал? — Блейд быстро осваивал местный жаргон.
— Расчавкал. Выродок! Хо-хо-хо! — Крепыш опять утробно расхохотался.
Блейд подождал и задал новый вопрос:
— Где ваш архипелаг?
— Наш? — матрос вылупил свои маленькие темные глазки, и Блейд понял, что попал впросак. Деваться, однако, было некуда, и ему пришлось повторить:
— Я имею в виду место, где живут хадры, хадритские жены и хадритские детишки.
— Мы живем здесь, — Крепыш обвел одной из рук кубрик, опрятный и довольно просторный. — Бабы с ребятней — на своей посудине. Что за дерьмодавы на твоем острове, Носач? Не слыхал про хадров?
Пораженный Блейд только помотал головой, потом выдавил:
— Но ваш корабль… его же кто-то построил…
— А хрылы на что?
— Даром?
— Хрылы, еть их в печенку, за просто так даже спину тебе не почешут. Мы китов для кого бьем? Расчавкал?
На следующий день Блейд приступил к исполнению служебных обязанностей. Чистка гальюнов оказалась делом весьма непростым, и занимался он ею под руководством Пегого и Косого. Правда, оба хадра тоже трудились, не покладая рук.
После вчерашних бесед в кубрике Блейд уже знал, что находится не на купеческом или промысловом судне — и, собственно говоря, не на судне вообще. Под его ногами покачивалась суверенная территория клана Зеленого Кита — единственное место на скудном сушей Катразе, которое это хадритское племя считало своим домом. И ветры Катраза несли этот рукотворный остров по безграничному океану вслед за стадами китов, косяками огромных акул и тюленьими стаями, пока он, лет через сорок или пятьдесят, не приходил в негодность. Тогда из сундука с корабельной казной извлекалось несколько сотен увесистых квадратных золотых монет, имевших хождение на всех архипелагах, и клан приобретал новый корабль. Если же добыча прошлых десятилетий не позволяла сразу обзавестись судном, то хадры либо гибли в пучине в очередной сильный шторм, либо сходили на берег и, трудясь в тоске и печали на верфях двуруких судостроителей, отрабатывали стоимость своей новой посудины. Смерть в море считалась чрезвычайно почетной; жизнь на суше, среди «хрылов» — великим позором.
Клан Зеленого Кита включал три сотни особей мужского пола и разделялся на три примерно равных по численности фратрии. Глава племени. Рыжий, не был ни капитаном, ни навигатором, ни даже владельцем корабля; он просто являлся безраздельным владыкой жизни и смерти каждого члена своего рода. Он мог сбросить за борт любого — или продать в рабство хрылам, что иногда практиковалось в качестве наказания. Случалось также, что род, не сумевший наскрести нужную сумму на новый корабль, «доплачивал» двуруким десятком-другим молодых парней.
Первая группа, над которой начальствовал Трехпалый (с ним Блейд познакомился несколько позже) состояла из навигаторов, рулевых и марсовых; они вели корабль, сменяясь на вахтах трижды в сутки. Вторая фратрия, гарпунеры и охотники, находилась под рукой Зубастого, а третьей — «командой стюардов», как обозначил ее Блейд, — руководил Лысак. Эти готовили еду, производили ремонт, а также мыли, чистили и скребли. Корабль был велик, и основная часть клана с удобствами размещалась в двадцати просторных кубриках, однако в условиях подобной скученности населения тщательная уборка оказывалась жизненной необходимостью. Хадры были поборниками чистоты, обожали купаться и содержали свои шкуры в безупречном порядке; это спасало их от повальных эпидемий.
В жизни клана существовали моменты, когда все три фратрии трудились бок о бок — во время штормов и кренгования судна, при разделке и переработке добычи, в период разгрузки и погрузки. Все — в той или иной степени — умели обращаться с парусами и гарпуном; все были превосходными гребцами и грузчиками (за что, собственно говоря, рабы-хадры высоко ценились на всех архипелагах).
Кто знает, сколько таких черных кораблей-селений носилось в океане Катраза, в бесконечном круговороте огибая южное полушарие планеты с запада на восток? Сколько тысяч — или миллионов — хадров провели жизнь на мерно качавшихся палубах, под плеск волн, гудение снастей и свист ветра? Скольких китов поразили их гарпуны, сколько бочек жира, кип кожи и прочных костей продали они обитателям суши? Сколько старых судов пошло на дно во время свирепых осенних бурь, сколько родов навсегда поглотило ненасытное море?
Хадры, однако, жили и исправно плодились, в чем Блейду вскоре предстояло убедиться лично. Пока же он смиренно чистил нужники, считая это епитимьей за прежние кровавые злодейства.
На судне ничего не пропадало, и экскременты, должным образом высушенные и переработанные, были отличным топливом. Раз в три дня с подветренной стороны выдвигалась большая деревянная платформа, на которую следовало перетаскать тонны полторы пахучего груза. Потом за дело принимались солнце и ветер: ассенизаторы помогали им, вороша рассыпанное ровным слоем добро.
Храпун, помощник Лысака в команде «стюардов», частенько прохаживался неподалеку, наблюдая, как двурукий чужак отрабатывает проезд. Случалось, он добавлял резвости Блейду, весьма чувствительно постегивая его линьком по ногам и спине. Хотя по судну гуляли истории о турнире индейской борьбы во втором кубрике, и хадры, драчливые, как все моряки, старались не задевать нового члена экипажа. Храпуна подобные соображения не волновали. Он был хозяином положения и умел это показать; к тому же, чужак ему не нравился.
Пожалуй, неприязнь боцмана была единственным обстоятельством, отравляющим Блейду жизнь. Его новый взгляд на мир позволял примириться почти с чем угодно, непротивление насилию, прощение зла и боли, причиненных ему, воспринимались уже как привычные и неоспоримые нормы. Не то, чтобы он окончательно превратился в мазохиста, однако был довольно близок к этому. И лишь звероподобная физиономия Храпуна, когда тот, тряся бакенбардами и размахивая плетью, надвигался на Блейда, еще будила в его душе какой-то жалкий и полузабытый отзвук ненависти.
Однажды, когда Блейд, Пегий и Косой, перетаскав высушенные фекалии в кладовую рядом с камбузом, драили свою навозную площадку, прозвучал резкий сигнал горна.
— Ну-ка, позиркай, молодой, чего там, — Пегий подтолкнул Косого в бок.
Парень поднял голову, вглядываясь в слепящий морской простор.
— Никак киты! Бурые! И много!
— Эй, дерьмодавы! По местам! Быстро! — сзади свистнул линек в лапе Храпуна, и оба хадра бросились к низкой надстройке между фоком и гротом. Блейд, не зная, где его место по боевому расписанию, ринулся следом.
Помещение, в которое они ворвались, было оружейным складом. Там уже металась дюжина хадров, которыми командовал Крепыш. Заметив Блейда, он сунул ему в руки связку из трех гарпунов с тяжелыми бухтами канатов и крикнул:
— Эти — к корме по правому борту! Скорее, етьперееть!
Блейд потащил гарпуны на корму и свалил рядом с охотниками, выстроившимися вдоль фальшборта. Он видел, как на крыше кормовой надстройки группа четырехруких под руководством Башки, «боцмана» гарпунеров, разворачивала большой стреломет. Подбежал Пегий, швырнул свою ношу под ноги охотникам и рявкнул:
— Не зевай, — хрыло!
Когда Блейд притащил четвертую вязанку гарпунов, корабль уже очутился среди стада. Огромные бурые спины горбатились вокруг подобно окатанным прибоем скалам, могучие хвосты вздымали тучи брызг, гигантские пасти цедили потоки воды, заглатывая планктон, трепещущие струи фонтанов извергались в небеса. Животные, будто сознавая свою необоримую мощь, то скользили медленно и неторопливо, то погружались в глубину в водовороте пены, то с гулким громовым шумом выныривали на поверхность и со свистом втягивали воздух. Их глаза, удлиненные, влажные и неожиданно кроткие, отливали изумрудным сиянием, вдоль хребта тянулись три черные полосы, словно прорисованные глянцевитым лаком.
Блейд, потрясенный, застыл, глядя на эту величественную картину. Он впервые видел так близко океанских исполинов, почти уничтоженных на Земле. Конечно, киты Катраза слегка отличались от земных, и разведчик, используя новые возможности своей памяти, мог бы назвать довольно много непривычных черт, однако эти чудовищные животные были, несомненно, теплокровными и млекопитающими. Судно находилось теперь в самой середине стада, там, где кормились самки с детенышами, забавными игривыми созданиями футов тридцати длиной Некоторые из них покачивались у материнского бока — видимо, сосали молоко.
Над головой Блейда свистнула шестифутовая стрела, почти до половины погрузившись в глаз ближайшего животного Выстрел был явно удачным, и стоявшие вдоль борта хадры радостно завопили. В следующий миг, когда судно подошло на расстояние хорошего броска, полетели гарпуны. Вероятно, метатели знали, куда целить, почти инстинктивно выбирая места меж прочных ребер, не менее десятка копий с длинными стальными наконечниками остались торчать в гигантском теле. Теперь с борта сталкивали большие пустые бочки, к которым на канатах были привязаны древки гарпунов; раненый кит уже исчез в глубине.
Через пару минут торжествующий рев потряс корабль — добыча всплыла в сотне ярдов и, видимо, находилась при последнем издыхании. Осторожно лавируя между равнодушными гигантами, черное судно приблизилось к киту, и второй снаряд из стреломета прикончил его.
Следующие сутки запомнились Блейду как непрерывный кровавый кошмар. Подтянув кита к борту, хадры спрыгнули ему на спину и начали разделывать прямо в воде. Они прорубали топорами толстую шкуру; тяжелыми, окованными железом колотушками сокрушали хрящи; резали мясо и жир, набивая спущенные сверху бадьи белыми пластами. Храпун собирался послать на эту работу и Блейда, но тот решительно отказался; он не мог терзать плоть еще недавно живого существа. Презрительно взглянув на «двурукое хрыло», боцман огрел его пару раз плетью и приставил резать жир, который сразу же перетапливался в котлах. Изнемогая от отвращения, Блейд, подхлестываемый линьком, рубил и резал плотные тяжелые полосы восемь часов подряд, пока их группу не сменила очередная вахта. В этот день он не мог есть и, вымывшись, завалился в койку, терзаемый раскаянием. Но что он мог сделать? Этот клан хадров верил в Великого Зеленого Кита, и не стоило даже пытаться обратить их души к дзен-буддизму.
К тому же, став буддистами, они несомненно вымерли бы. Хадры вылавливали и ели все, что водилось в океане, но на одних водорослях больше месяца им было не протянуть.
ГЛАВА 4
— Никогда не зиркал такого сильного хрыла, — сообщил он. — А уж я-то их повидал немало.
— Я не хрыло, — деликатно заметил Блейд. — Я — из совсем других краев.
— Откуда же? Ну, даешь, блейдина!
Лицо Блейда перекосилось. С минуту он лежал молча, потом внушительно произнес:
— Я буду тебе очень обязан, друг мой, если ты перестанешь употреблять это мерзкое слово.
— Какое? Блей…
— Вот именно. Его.
Крепыш недоуменно засопел и погрузился в размышления. Наконец он сказал:
— Ладно. Клянусь членом Зеленого Кита, дерьмобол или дерьмодав ничем ни хуже! Либо, к примеру…
— Хватит, хватит, — Блейд похлопал собеседника по волосатому колену. — Сойдемся на дерьмоболе.
— Сойдемся, чтоб у тебя шерсть на заднице повылазила!
Блейд пошарил рукой ниже поясницы, состроил огорченную мину и сообщил:
— Уже.
— Что — уже?
— Повылазила, Крепыш.
Секунд десять матрос с удивлением смотрел на него, потом гулко захохотал.
— Ну, Носач… ну, даешь… шутник дерьмоболов… — бормотал он между приступами смеха, поминая Зеленого Кита и все его органы по очереди. Потом подергал бурые заросли на своем подбородке, заглянул Блейду за спину и с восторгом убедился, что тот не обманывает; жалкая поросль на крестце в счет не шла.
— Значитца, ты не хрыло и не нурешник, — подвел итоги Крепыш. — Откуда же ты взялся, Носач?
— Из стран отдаленных, приятель.
— Из каких таких отдаленных? — брови матроса поднялись, закрыв лоб. — На Катразе, — важно произнес он, и Блейд понял, что слово «Катраз» упомянуто именно с заглавной буквы, — есть только океан, острова, архипелаги — ну, и еще тот здоровый остров, на котором живут нурешники. Но там я не был, — добавил он после некоторого раздумья. — Нурешники к себе не пускают. Ну и еть их в печенку! У ихних берегов мало рыбы и нету китов. И холодно!
Блейд разглядывал низкий потолок каюты, обшитый гладкими, отлично обработанными досками. В нескольких фразах Крепыш сообщил ему чрезвычайно важные сведения, описав, по сути дела, всю географию этого мира, Катраза. Океан, острова, архипелаги, большой остров…
— А остров этих нурешников действительно так велик? — спросил он, с интересом ожидая ответа.
— Нууу… — Крепыш развел руками, словно пытался показать размеры этого участка суши. — Хрылы болтают, что любое из наших корыт обогнуло бы его за пятьдесят-семьдесят дней…
Континент, понял Блейд. И большой — не меньше Африки! Может ли там найтись неизвестная страна, населенная этими… как их… нурлами!
— Значитца, ты с архипелага или острова, — продолжал Крепыш, — потому как на нурешника не похож. Мы их в глаза не видели, но хрылы болтают, что…
— Существует мнение, что я — нурло, — наугад забросил удочку Блейд.
— Ха, нурло! — Крепыш презрительно встопорщил усы. — Бабьи сказки! Нурлов этих никогда не было и нет!
— А откуда же тогда я взялся? — вопросил искушенный в силлогизмах Блейд, предоставив собеседнику самому отвечать на этот скользкий вопрос.
— Хмм… — Крепыш потер ладонью левой передней руки нос, одновременно почесывая обеими задними мохнатую грудь. — Может, ты выродок… с какого дальнего архипелага… вон, силищи-то сколько!
— Заметано. Так и будем считать. Расчавкал? — Блейд быстро осваивал местный жаргон.
— Расчавкал. Выродок! Хо-хо-хо! — Крепыш опять утробно расхохотался.
Блейд подождал и задал новый вопрос:
— Где ваш архипелаг?
— Наш? — матрос вылупил свои маленькие темные глазки, и Блейд понял, что попал впросак. Деваться, однако, было некуда, и ему пришлось повторить:
— Я имею в виду место, где живут хадры, хадритские жены и хадритские детишки.
— Мы живем здесь, — Крепыш обвел одной из рук кубрик, опрятный и довольно просторный. — Бабы с ребятней — на своей посудине. Что за дерьмодавы на твоем острове, Носач? Не слыхал про хадров?
Пораженный Блейд только помотал головой, потом выдавил:
— Но ваш корабль… его же кто-то построил…
— А хрылы на что?
— Даром?
— Хрылы, еть их в печенку, за просто так даже спину тебе не почешут. Мы китов для кого бьем? Расчавкал?
***
На следующий день Блейд приступил к исполнению служебных обязанностей. Чистка гальюнов оказалась делом весьма непростым, и занимался он ею под руководством Пегого и Косого. Правда, оба хадра тоже трудились, не покладая рук.
После вчерашних бесед в кубрике Блейд уже знал, что находится не на купеческом или промысловом судне — и, собственно говоря, не на судне вообще. Под его ногами покачивалась суверенная территория клана Зеленого Кита — единственное место на скудном сушей Катразе, которое это хадритское племя считало своим домом. И ветры Катраза несли этот рукотворный остров по безграничному океану вслед за стадами китов, косяками огромных акул и тюленьими стаями, пока он, лет через сорок или пятьдесят, не приходил в негодность. Тогда из сундука с корабельной казной извлекалось несколько сотен увесистых квадратных золотых монет, имевших хождение на всех архипелагах, и клан приобретал новый корабль. Если же добыча прошлых десятилетий не позволяла сразу обзавестись судном, то хадры либо гибли в пучине в очередной сильный шторм, либо сходили на берег и, трудясь в тоске и печали на верфях двуруких судостроителей, отрабатывали стоимость своей новой посудины. Смерть в море считалась чрезвычайно почетной; жизнь на суше, среди «хрылов» — великим позором.
Клан Зеленого Кита включал три сотни особей мужского пола и разделялся на три примерно равных по численности фратрии. Глава племени. Рыжий, не был ни капитаном, ни навигатором, ни даже владельцем корабля; он просто являлся безраздельным владыкой жизни и смерти каждого члена своего рода. Он мог сбросить за борт любого — или продать в рабство хрылам, что иногда практиковалось в качестве наказания. Случалось также, что род, не сумевший наскрести нужную сумму на новый корабль, «доплачивал» двуруким десятком-другим молодых парней.
Первая группа, над которой начальствовал Трехпалый (с ним Блейд познакомился несколько позже) состояла из навигаторов, рулевых и марсовых; они вели корабль, сменяясь на вахтах трижды в сутки. Вторая фратрия, гарпунеры и охотники, находилась под рукой Зубастого, а третьей — «командой стюардов», как обозначил ее Блейд, — руководил Лысак. Эти готовили еду, производили ремонт, а также мыли, чистили и скребли. Корабль был велик, и основная часть клана с удобствами размещалась в двадцати просторных кубриках, однако в условиях подобной скученности населения тщательная уборка оказывалась жизненной необходимостью. Хадры были поборниками чистоты, обожали купаться и содержали свои шкуры в безупречном порядке; это спасало их от повальных эпидемий.
В жизни клана существовали моменты, когда все три фратрии трудились бок о бок — во время штормов и кренгования судна, при разделке и переработке добычи, в период разгрузки и погрузки. Все — в той или иной степени — умели обращаться с парусами и гарпуном; все были превосходными гребцами и грузчиками (за что, собственно говоря, рабы-хадры высоко ценились на всех архипелагах).
Кто знает, сколько таких черных кораблей-селений носилось в океане Катраза, в бесконечном круговороте огибая южное полушарие планеты с запада на восток? Сколько тысяч — или миллионов — хадров провели жизнь на мерно качавшихся палубах, под плеск волн, гудение снастей и свист ветра? Скольких китов поразили их гарпуны, сколько бочек жира, кип кожи и прочных костей продали они обитателям суши? Сколько старых судов пошло на дно во время свирепых осенних бурь, сколько родов навсегда поглотило ненасытное море?
Хадры, однако, жили и исправно плодились, в чем Блейду вскоре предстояло убедиться лично. Пока же он смиренно чистил нужники, считая это епитимьей за прежние кровавые злодейства.
На судне ничего не пропадало, и экскременты, должным образом высушенные и переработанные, были отличным топливом. Раз в три дня с подветренной стороны выдвигалась большая деревянная платформа, на которую следовало перетаскать тонны полторы пахучего груза. Потом за дело принимались солнце и ветер: ассенизаторы помогали им, вороша рассыпанное ровным слоем добро.
Храпун, помощник Лысака в команде «стюардов», частенько прохаживался неподалеку, наблюдая, как двурукий чужак отрабатывает проезд. Случалось, он добавлял резвости Блейду, весьма чувствительно постегивая его линьком по ногам и спине. Хотя по судну гуляли истории о турнире индейской борьбы во втором кубрике, и хадры, драчливые, как все моряки, старались не задевать нового члена экипажа. Храпуна подобные соображения не волновали. Он был хозяином положения и умел это показать; к тому же, чужак ему не нравился.
Пожалуй, неприязнь боцмана была единственным обстоятельством, отравляющим Блейду жизнь. Его новый взгляд на мир позволял примириться почти с чем угодно, непротивление насилию, прощение зла и боли, причиненных ему, воспринимались уже как привычные и неоспоримые нормы. Не то, чтобы он окончательно превратился в мазохиста, однако был довольно близок к этому. И лишь звероподобная физиономия Храпуна, когда тот, тряся бакенбардами и размахивая плетью, надвигался на Блейда, еще будила в его душе какой-то жалкий и полузабытый отзвук ненависти.
Однажды, когда Блейд, Пегий и Косой, перетаскав высушенные фекалии в кладовую рядом с камбузом, драили свою навозную площадку, прозвучал резкий сигнал горна.
— Ну-ка, позиркай, молодой, чего там, — Пегий подтолкнул Косого в бок.
Парень поднял голову, вглядываясь в слепящий морской простор.
— Никак киты! Бурые! И много!
— Эй, дерьмодавы! По местам! Быстро! — сзади свистнул линек в лапе Храпуна, и оба хадра бросились к низкой надстройке между фоком и гротом. Блейд, не зная, где его место по боевому расписанию, ринулся следом.
Помещение, в которое они ворвались, было оружейным складом. Там уже металась дюжина хадров, которыми командовал Крепыш. Заметив Блейда, он сунул ему в руки связку из трех гарпунов с тяжелыми бухтами канатов и крикнул:
— Эти — к корме по правому борту! Скорее, етьперееть!
Блейд потащил гарпуны на корму и свалил рядом с охотниками, выстроившимися вдоль фальшборта. Он видел, как на крыше кормовой надстройки группа четырехруких под руководством Башки, «боцмана» гарпунеров, разворачивала большой стреломет. Подбежал Пегий, швырнул свою ношу под ноги охотникам и рявкнул:
— Не зевай, — хрыло!
Когда Блейд притащил четвертую вязанку гарпунов, корабль уже очутился среди стада. Огромные бурые спины горбатились вокруг подобно окатанным прибоем скалам, могучие хвосты вздымали тучи брызг, гигантские пасти цедили потоки воды, заглатывая планктон, трепещущие струи фонтанов извергались в небеса. Животные, будто сознавая свою необоримую мощь, то скользили медленно и неторопливо, то погружались в глубину в водовороте пены, то с гулким громовым шумом выныривали на поверхность и со свистом втягивали воздух. Их глаза, удлиненные, влажные и неожиданно кроткие, отливали изумрудным сиянием, вдоль хребта тянулись три черные полосы, словно прорисованные глянцевитым лаком.
Блейд, потрясенный, застыл, глядя на эту величественную картину. Он впервые видел так близко океанских исполинов, почти уничтоженных на Земле. Конечно, киты Катраза слегка отличались от земных, и разведчик, используя новые возможности своей памяти, мог бы назвать довольно много непривычных черт, однако эти чудовищные животные были, несомненно, теплокровными и млекопитающими. Судно находилось теперь в самой середине стада, там, где кормились самки с детенышами, забавными игривыми созданиями футов тридцати длиной Некоторые из них покачивались у материнского бока — видимо, сосали молоко.
Над головой Блейда свистнула шестифутовая стрела, почти до половины погрузившись в глаз ближайшего животного Выстрел был явно удачным, и стоявшие вдоль борта хадры радостно завопили. В следующий миг, когда судно подошло на расстояние хорошего броска, полетели гарпуны. Вероятно, метатели знали, куда целить, почти инстинктивно выбирая места меж прочных ребер, не менее десятка копий с длинными стальными наконечниками остались торчать в гигантском теле. Теперь с борта сталкивали большие пустые бочки, к которым на канатах были привязаны древки гарпунов; раненый кит уже исчез в глубине.
Через пару минут торжествующий рев потряс корабль — добыча всплыла в сотне ярдов и, видимо, находилась при последнем издыхании. Осторожно лавируя между равнодушными гигантами, черное судно приблизилось к киту, и второй снаряд из стреломета прикончил его.
Следующие сутки запомнились Блейду как непрерывный кровавый кошмар. Подтянув кита к борту, хадры спрыгнули ему на спину и начали разделывать прямо в воде. Они прорубали топорами толстую шкуру; тяжелыми, окованными железом колотушками сокрушали хрящи; резали мясо и жир, набивая спущенные сверху бадьи белыми пластами. Храпун собирался послать на эту работу и Блейда, но тот решительно отказался; он не мог терзать плоть еще недавно живого существа. Презрительно взглянув на «двурукое хрыло», боцман огрел его пару раз плетью и приставил резать жир, который сразу же перетапливался в котлах. Изнемогая от отвращения, Блейд, подхлестываемый линьком, рубил и резал плотные тяжелые полосы восемь часов подряд, пока их группу не сменила очередная вахта. В этот день он не мог есть и, вымывшись, завалился в койку, терзаемый раскаянием. Но что он мог сделать? Этот клан хадров верил в Великого Зеленого Кита, и не стоило даже пытаться обратить их души к дзен-буддизму.
К тому же, став буддистами, они несомненно вымерли бы. Хадры вылавливали и ели все, что водилось в океане, но на одних водорослях больше месяца им было не протянуть.
ГЛАВА 4
Тянулось время. Пели, звенели, завывали ветры над безбрежным океаном Катраза, покачивалось черное судно, то плавно скользя по зеленоватой морской глади, то кланяясь пенным штормовым валам; вздымались на мачтах тугие паруса, взлетали на реи дозорные, гудели горны боцманов, команда исправно несла службу, подкрепляясь трижды а день, и потому гальюны не иссякали. Удалось добыть еще одного кита, и дважды с корабля спускали шлюпки с гарпунерами, которые били крупных, похожих на дельфинов животных.
Эта добыча особо ценилась из-за нежного жира, но в первый раз хадрам пришлось выдержать целое сражение с парой гигантских серо-стальных акул, которые тоже претендовали на лакомое блюдо. Разумеется, Блейд называл этих чудовищных тварей «акулами» исходя из земных аналогий; они имели сорок футов в длину и их пасти были в три ряда усажены десятидюймовыми зубами. Акулы оказались необычайно подвижными, и большие стрелометы не могли поразить такие юркие мишени; пока гарпунеры расправились с ними, чудища успели искрошить одну лодку. К счастью, ее экипаж не пострадал — хадры плавали, как рыбы.
Прошло две недели. Если не считать особых случаев — охоты и последующей кровавой разделки добычи, причинявшей Блейду неимоверные моральные страдания, — жизнь на судне тянулась с монотонной медлительностью. Катразские сутки были немного меньше земных, и каждая из трех вахт, которую ежедневно выстаивали почти все члены экипажа, составляла семь с половиной часов. Остальное время хадры ели, спали и развлекались. Как заметил Блейд, на сон они тратили на удивление мало времени — три-четыре часа, не больше. Храпун, боцман с бакенбардами до плеч, словно и не спал вовсе, видно, учить уму-разуму двурукого Носача нравилось ему куда больше, чем валяться в койке. Блейд страдал и терпел. «Calamitas virtutis occasio»Бедствие — пробный камень доблести"; Сенека, «О провидении».
К своему прозвищу он уже привык. Теперь он понимал, что его новое имя не носило ни уничижительного, ни, тем более, презрительного оттенка — в отличие от ударов плети Храпуна. Оно всего лишь являлось словом, сочетанием звуков, обозначавшим одного из сотен индивидуумов на борту черного судна. Предводителя клана Зеленого Кита звали Рыжим — по цвету шкуры; еще кто-то из властьимущих мог быть Коротышкой, Соплей или Свистуном, а чистильщик гальюнов, находящийся на самом дне корабельной иерархии, — Кремнем, Акулой или Могучим (разумеется, при надлежащей ловкости и крепости мышц)
У хадров не существовало также и терминов, вроде «сэр», «мистер» или «господин», подчеркивающих уважительное отношение к вышестоящим. Хотя они понимали слово «господин»; но никогда не использовали его при обращении друг к другу; «господа» были только на берегу, среди двуруких хрылов — еще один повод для насмешливо-настороженного отношения к обитателям суши.
Однако ни в коем случае не стоило считать, что, концепции власти, уважения и подчинения неизвестны хадрам. Клан, составляющий экипаж судна, спаивала железная дисциплина, и члены его умели соблюдать субординацию. Хотя всех звали по именам (исключение составлял Рыжий, к которому обычно обращались «Хозяин»), почтительность выражалась жестами и тоном говорящего. Блейд вскоре ощутил это. В первые дни он был просто «носачом», двуруким нахлебником, которого подобрали из милости; когда же его физическая сила и ловкость в обращении с навозной лопатой получили признание, он превратился в «Носача» с большой буквы. Впрочем, в его новом имени присутствовал всего лишь один заглавный знак, что подчеркивалось повышением интонации в начале слова. Если же речь шла о Рыжем, главе рода, то его кличка состояла сплошь из больших букв — да еще с пробелами между ними. «РЫЖИЙ» — только так, и не иначе.
Черпая сведения из своих новых познаний в древних языках и филологии, Блейд часто размышлял по поводу имен, пытаясь уловить тонкое различие между ними и прозвищами. Сначала ему казалось, что принципиальной разницы вообще не существует — ведь все так называемые «христианские» имена когда-то несли смысловое значение. Скажем, Майкл означало на древнееврейском «Подобный Богу». Питер — «Скала» или «Камень» на греческом, а, к примеру, Маргарет — «Жемчужина» на латыни. Его собственное имя, Ричард, происходило от двух древнегерманских корней: «richi» — «Могущественный государь», и «hart» — «Сильный» или «Смелый»; Пожалуй, рассуждал он, если пытаться передать его имя одним словом, то лучше всего подошло бы «Властитель», ибо только сильный, смелый и могущественный вождь является истинным властителем — и над судьбами людскими, и над обстоятельствами. Что ж, один раз он уже был властителем целой страны — в древнем Тарне, завоеванном и сбереженном силой его рук ума… В Тарне, сокрытом в неведомых далях пространства и времени, где сейчас, возможно, правят его потомки…
Стараясь отвлечься от этих грустных воспоминаний, он думал о том, что греческие, иудейские и латинские имена были привнесены в разноязыкие толпы аборигенов и завоевателей Британских островов во времена римского господства. Слова, пришедшие из чужого языка, быстро теряли первоначальный смысл, превращаясь в замкнутую группу, строго определенную лингвистическую категорию, используемую лишь с одной целью — именования людей.
Да, настоящие имена, освященные древностью и традицией, всегда были оторваны от прежнего смысла передававших их звукосочетаний и письменных символов. Но даже в те давние времена, когда имя являлось еще и живым, используемым в повседневной речи словом, оно несло совсем иное значение, чем кличка. Возлюбленный Богом, Владетель Мира. Святой Воин, Сын Господа, Дар Аллаха… Могущественный Повелитель, наконец… Но никак не Кривой, не Пузо, не Хрящ и не Простак! В этом смысле хадры носили скорее прозвища, чем настоящие имена, получая их тогда, когда становилась явной некая характерная черта внешности или нрава. Любопытно, размышлял Блейд, сколько Косых, Хромых, Мохнатых, Пегих и Рыжих носится по океану под свист катразских ветров? Сколько Горлодеров, Уключин, Храпунов, Яликов, Жердей и Зубастых? Сколько Носачей?
Он ухмыльнулся, потерев переносицу. Носачей наверняка было немного — носы хадров походили на сплюснутые поросячьи пятачки или небольшие репки, торчащие среди волосяных джунглей. Навряд ли ему удастся разыскать тезку на каком-нибудь корабле…
Хриплый рев боцманского горна, объявлявшего начало вахты, вырвал его из тихого мирка лингвистических исследований. Вместе с Пегим и Косым разведчик отправился в кормовое отделение трюма, к нужникам, заработав попутно пару плетей от Храпуна — для вящей бодрости. Незабвенная лопата и бадьи уже ждали его, словно два благоухающих символа послушничества.
— Вы, сопляки, будете таскать, я — грузить, — распорядился Пегий, старший по команде.
— С чего бы? — возразил Косой, уставившись одним глазом на тяжеленные бадьи, другим — на лопату. — Я таскал прошлый раз!
— Молчи, дерьмодав! — рявкнул Пегий. — Таскал, таскаешь и будешь таскать! Инструмент — он правильного обращения требует. А у тебя буркалы разбегаются, не можешь лопату до бадьи донести!
— Да я…
— Не спорь, друг мой, — произнес Блейд и, покопавшись в бездонных закромах своей памяти, добавил. — Labor est etiam ipse voluptas.
— Чего?
— Труд уже сам по себе — наслаждение. Расчавкал?
— Энто по-каковски? — заинтересовался Пегий.
— По латински… В моих краях когда-то жило племя таких двуруких. Правда, они больше любили воевать, чем работать.
— Навроде нурешников, что ль? — сморщился Пегий и бухнул первую лопату в бадью Блейда. — Те тоже все воюют. Рассказывал мне один… хрыло прибрежное… — Емкости Блейда были уже полны, и Пегий принялся за бадью Косого. — Не пашут, не торгуют и рыбу не ловят… только режут друг другу глотки… спаси нас Зеленый Кит… — бормотал он, наваливая Косому с верхом. — Ну, тащите, акулья требуха!
Блейд пошел вперед, с трудом пробираясь на палубу по узкому трапу и стараясь не плеснуть на ступени. Сзади недовольно шипел Косой.
— Погоди, выйдем на берег, я тебе покажу, старый пердун! Ишь, таскаешь и таскать будешь! Нашел дурака! Все по справедливости надо, по очереди, значитца… а кто не понимает, тому вломим… да, вломим… на берегу…
На корабле побоища не поощрялись. Но когда хадры делали остановки в островных гаванях, чтобы обменять ворвань, соленую рыбу, китовую кожу и кости на сухари, зерно, пиво и звонкую монету, экипаж сходил на берег и наступало время сведения счетов. Вдобавок, хадры были падки на спиртное; нескольких серебряных монет, которые составляли долю простых матросов и обычно спускались в кабаках, вполне хватало, чтобы подогревать страсти в течение недели или двух.
Во время пятого или шестого рейса на палубу Блейд наткнулся на Крепыша. Должность его приятеля была гораздо более высокой, чем у членов гальюнной команды: Крепыш присматривал за одним из оружейных складов. Сейчас он стоял у борта, нюхал ветерок и вглядывался в далекий горизонт. Блейду показалось, что хадр выглядит возбужденным.
— О, Носач! — губы Крепыша растянулись в улыбке. — Что, много дел? — он показал на бадью.
Блейд молча кивнул, дел на этот раз и впрямь было немало.
— Да, наши дерьмодавы жрут в три горла… ну, и все остальное в три задницы! — глубокомысленно заметил матрос. — Хорошая охота, много рыбы, полные трюмы, спокойное море. Самое время повеселиться!
— Повеселиться?
— Ну да! Где-то поблизости лоханка Грудастой… Вот встретим ее и…
— И что будет? — спросил Блейд, поскольку приятель его сделал долгую паузу.
— Крепыши будут! Новые Крепыши, еть их промеж ушей! — заявил матрос и гулко расхохотался.
Блейд тоже захохотал, поставил бадью на палубу и хлопнул приятеля по спине. Тот, задыхаясь от смеха, пробормотал:
— А вот коли б ты… Носач… обратал бы какую девку… что б потом вышло, а? С тремя лапами… раз у вас было шесть… на двоих?
Эта шуточка показалась Блейду неаппетитной и, подхватив свои пахучие бадьи, он отправился дальше, к площадке, на которую надлежало вывалить ценный продукт для просушки. Вслед ему несся веселый гогот Крепыша.
Вечером, забравшись в койку, Блейд предавался медитации и невеселым размышлениям.
Два его естества, новое и старое, опять затеяли бесконечный спор. Несомненно, он очутился в унизительном положении — настолько унизительном, что хуже некуда. Две недели чистить нужники за этими четырехлапыми волосатыми монстрами! Хорошенькое занятие для Ричарда Блейда! Дж. здорово повеселится, знакомясь с его отчетом… С другой стороны, разведчик не чувствовал за собой вины. Он был всего лишь жертвой обстоятельств, лишивших его главного оружия — агрессивности. Теперь он понимал — как и многие люди до него — что всякая личность сильна своей цельностью; нарушение хрупкого равновесия человеческой души способно привести скорее к фатальным, нежели к позитивным результатам.
Он сам был тому живым примером. Пока еще живым…
Эта добыча особо ценилась из-за нежного жира, но в первый раз хадрам пришлось выдержать целое сражение с парой гигантских серо-стальных акул, которые тоже претендовали на лакомое блюдо. Разумеется, Блейд называл этих чудовищных тварей «акулами» исходя из земных аналогий; они имели сорок футов в длину и их пасти были в три ряда усажены десятидюймовыми зубами. Акулы оказались необычайно подвижными, и большие стрелометы не могли поразить такие юркие мишени; пока гарпунеры расправились с ними, чудища успели искрошить одну лодку. К счастью, ее экипаж не пострадал — хадры плавали, как рыбы.
Прошло две недели. Если не считать особых случаев — охоты и последующей кровавой разделки добычи, причинявшей Блейду неимоверные моральные страдания, — жизнь на судне тянулась с монотонной медлительностью. Катразские сутки были немного меньше земных, и каждая из трех вахт, которую ежедневно выстаивали почти все члены экипажа, составляла семь с половиной часов. Остальное время хадры ели, спали и развлекались. Как заметил Блейд, на сон они тратили на удивление мало времени — три-четыре часа, не больше. Храпун, боцман с бакенбардами до плеч, словно и не спал вовсе, видно, учить уму-разуму двурукого Носача нравилось ему куда больше, чем валяться в койке. Блейд страдал и терпел. «Calamitas virtutis occasio»Бедствие — пробный камень доблести"; Сенека, «О провидении».
К своему прозвищу он уже привык. Теперь он понимал, что его новое имя не носило ни уничижительного, ни, тем более, презрительного оттенка — в отличие от ударов плети Храпуна. Оно всего лишь являлось словом, сочетанием звуков, обозначавшим одного из сотен индивидуумов на борту черного судна. Предводителя клана Зеленого Кита звали Рыжим — по цвету шкуры; еще кто-то из властьимущих мог быть Коротышкой, Соплей или Свистуном, а чистильщик гальюнов, находящийся на самом дне корабельной иерархии, — Кремнем, Акулой или Могучим (разумеется, при надлежащей ловкости и крепости мышц)
У хадров не существовало также и терминов, вроде «сэр», «мистер» или «господин», подчеркивающих уважительное отношение к вышестоящим. Хотя они понимали слово «господин»; но никогда не использовали его при обращении друг к другу; «господа» были только на берегу, среди двуруких хрылов — еще один повод для насмешливо-настороженного отношения к обитателям суши.
Однако ни в коем случае не стоило считать, что, концепции власти, уважения и подчинения неизвестны хадрам. Клан, составляющий экипаж судна, спаивала железная дисциплина, и члены его умели соблюдать субординацию. Хотя всех звали по именам (исключение составлял Рыжий, к которому обычно обращались «Хозяин»), почтительность выражалась жестами и тоном говорящего. Блейд вскоре ощутил это. В первые дни он был просто «носачом», двуруким нахлебником, которого подобрали из милости; когда же его физическая сила и ловкость в обращении с навозной лопатой получили признание, он превратился в «Носача» с большой буквы. Впрочем, в его новом имени присутствовал всего лишь один заглавный знак, что подчеркивалось повышением интонации в начале слова. Если же речь шла о Рыжем, главе рода, то его кличка состояла сплошь из больших букв — да еще с пробелами между ними. «РЫЖИЙ» — только так, и не иначе.
Черпая сведения из своих новых познаний в древних языках и филологии, Блейд часто размышлял по поводу имен, пытаясь уловить тонкое различие между ними и прозвищами. Сначала ему казалось, что принципиальной разницы вообще не существует — ведь все так называемые «христианские» имена когда-то несли смысловое значение. Скажем, Майкл означало на древнееврейском «Подобный Богу». Питер — «Скала» или «Камень» на греческом, а, к примеру, Маргарет — «Жемчужина» на латыни. Его собственное имя, Ричард, происходило от двух древнегерманских корней: «richi» — «Могущественный государь», и «hart» — «Сильный» или «Смелый»; Пожалуй, рассуждал он, если пытаться передать его имя одним словом, то лучше всего подошло бы «Властитель», ибо только сильный, смелый и могущественный вождь является истинным властителем — и над судьбами людскими, и над обстоятельствами. Что ж, один раз он уже был властителем целой страны — в древнем Тарне, завоеванном и сбереженном силой его рук ума… В Тарне, сокрытом в неведомых далях пространства и времени, где сейчас, возможно, правят его потомки…
Стараясь отвлечься от этих грустных воспоминаний, он думал о том, что греческие, иудейские и латинские имена были привнесены в разноязыкие толпы аборигенов и завоевателей Британских островов во времена римского господства. Слова, пришедшие из чужого языка, быстро теряли первоначальный смысл, превращаясь в замкнутую группу, строго определенную лингвистическую категорию, используемую лишь с одной целью — именования людей.
Да, настоящие имена, освященные древностью и традицией, всегда были оторваны от прежнего смысла передававших их звукосочетаний и письменных символов. Но даже в те давние времена, когда имя являлось еще и живым, используемым в повседневной речи словом, оно несло совсем иное значение, чем кличка. Возлюбленный Богом, Владетель Мира. Святой Воин, Сын Господа, Дар Аллаха… Могущественный Повелитель, наконец… Но никак не Кривой, не Пузо, не Хрящ и не Простак! В этом смысле хадры носили скорее прозвища, чем настоящие имена, получая их тогда, когда становилась явной некая характерная черта внешности или нрава. Любопытно, размышлял Блейд, сколько Косых, Хромых, Мохнатых, Пегих и Рыжих носится по океану под свист катразских ветров? Сколько Горлодеров, Уключин, Храпунов, Яликов, Жердей и Зубастых? Сколько Носачей?
Он ухмыльнулся, потерев переносицу. Носачей наверняка было немного — носы хадров походили на сплюснутые поросячьи пятачки или небольшие репки, торчащие среди волосяных джунглей. Навряд ли ему удастся разыскать тезку на каком-нибудь корабле…
Хриплый рев боцманского горна, объявлявшего начало вахты, вырвал его из тихого мирка лингвистических исследований. Вместе с Пегим и Косым разведчик отправился в кормовое отделение трюма, к нужникам, заработав попутно пару плетей от Храпуна — для вящей бодрости. Незабвенная лопата и бадьи уже ждали его, словно два благоухающих символа послушничества.
— Вы, сопляки, будете таскать, я — грузить, — распорядился Пегий, старший по команде.
— С чего бы? — возразил Косой, уставившись одним глазом на тяжеленные бадьи, другим — на лопату. — Я таскал прошлый раз!
— Молчи, дерьмодав! — рявкнул Пегий. — Таскал, таскаешь и будешь таскать! Инструмент — он правильного обращения требует. А у тебя буркалы разбегаются, не можешь лопату до бадьи донести!
— Да я…
— Не спорь, друг мой, — произнес Блейд и, покопавшись в бездонных закромах своей памяти, добавил. — Labor est etiam ipse voluptas.
— Чего?
— Труд уже сам по себе — наслаждение. Расчавкал?
— Энто по-каковски? — заинтересовался Пегий.
— По латински… В моих краях когда-то жило племя таких двуруких. Правда, они больше любили воевать, чем работать.
— Навроде нурешников, что ль? — сморщился Пегий и бухнул первую лопату в бадью Блейда. — Те тоже все воюют. Рассказывал мне один… хрыло прибрежное… — Емкости Блейда были уже полны, и Пегий принялся за бадью Косого. — Не пашут, не торгуют и рыбу не ловят… только режут друг другу глотки… спаси нас Зеленый Кит… — бормотал он, наваливая Косому с верхом. — Ну, тащите, акулья требуха!
Блейд пошел вперед, с трудом пробираясь на палубу по узкому трапу и стараясь не плеснуть на ступени. Сзади недовольно шипел Косой.
— Погоди, выйдем на берег, я тебе покажу, старый пердун! Ишь, таскаешь и таскать будешь! Нашел дурака! Все по справедливости надо, по очереди, значитца… а кто не понимает, тому вломим… да, вломим… на берегу…
На корабле побоища не поощрялись. Но когда хадры делали остановки в островных гаванях, чтобы обменять ворвань, соленую рыбу, китовую кожу и кости на сухари, зерно, пиво и звонкую монету, экипаж сходил на берег и наступало время сведения счетов. Вдобавок, хадры были падки на спиртное; нескольких серебряных монет, которые составляли долю простых матросов и обычно спускались в кабаках, вполне хватало, чтобы подогревать страсти в течение недели или двух.
Во время пятого или шестого рейса на палубу Блейд наткнулся на Крепыша. Должность его приятеля была гораздо более высокой, чем у членов гальюнной команды: Крепыш присматривал за одним из оружейных складов. Сейчас он стоял у борта, нюхал ветерок и вглядывался в далекий горизонт. Блейду показалось, что хадр выглядит возбужденным.
— О, Носач! — губы Крепыша растянулись в улыбке. — Что, много дел? — он показал на бадью.
Блейд молча кивнул, дел на этот раз и впрямь было немало.
— Да, наши дерьмодавы жрут в три горла… ну, и все остальное в три задницы! — глубокомысленно заметил матрос. — Хорошая охота, много рыбы, полные трюмы, спокойное море. Самое время повеселиться!
— Повеселиться?
— Ну да! Где-то поблизости лоханка Грудастой… Вот встретим ее и…
— И что будет? — спросил Блейд, поскольку приятель его сделал долгую паузу.
— Крепыши будут! Новые Крепыши, еть их промеж ушей! — заявил матрос и гулко расхохотался.
Блейд тоже захохотал, поставил бадью на палубу и хлопнул приятеля по спине. Тот, задыхаясь от смеха, пробормотал:
— А вот коли б ты… Носач… обратал бы какую девку… что б потом вышло, а? С тремя лапами… раз у вас было шесть… на двоих?
Эта шуточка показалась Блейду неаппетитной и, подхватив свои пахучие бадьи, он отправился дальше, к площадке, на которую надлежало вывалить ценный продукт для просушки. Вслед ему несся веселый гогот Крепыша.
***
Вечером, забравшись в койку, Блейд предавался медитации и невеселым размышлениям.
Два его естества, новое и старое, опять затеяли бесконечный спор. Несомненно, он очутился в унизительном положении — настолько унизительном, что хуже некуда. Две недели чистить нужники за этими четырехлапыми волосатыми монстрами! Хорошенькое занятие для Ричарда Блейда! Дж. здорово повеселится, знакомясь с его отчетом… С другой стороны, разведчик не чувствовал за собой вины. Он был всего лишь жертвой обстоятельств, лишивших его главного оружия — агрессивности. Теперь он понимал — как и многие люди до него — что всякая личность сильна своей цельностью; нарушение хрупкого равновесия человеческой души способно привести скорее к фатальным, нежели к позитивным результатам.
Он сам был тому живым примером. Пока еще живым…