Страница:
Он раньше никогда не говорил с ней так серьезно. Летти мгновенно представила всю пустоту своего будущего. Ее голос эхом разнесся по темной улице.
– Дэвид, не говори так! Ты не можешь бросить меня… после стольких лет…
– Да. – Он повернулся к ней. В мерцании редких фонарей она увидела его лицо, искаженное болью, любовью и страхом. – После стольких лет. Сколько еще я могу наблюдать, как ты три четверти себя отдаешь отцу, и лишь оставшуюся четверть мне? Может, я несправедлив, требуя всю тебя, но мне не кажется, что и ты поступаешь справедливо. Я не прошу тебя перестать любить отца. Я прошу тебя любить меня…
– Но я люблю тебя!
– Не так, как женщина должна любить мужчину, Летиция. Это смешно. Я больше так не могу. Я не хочу терять тебя, дорогая. Я просто говорю, что мы должны принять решение. Так больше продолжаться не может.
– О, так не будет продолжаться, Дэвид! Я скажу ему, что он должен смотреть правде в глаза. Я скажу ему, что не могу бегать вокруг него всю жизнь. Я хочу как все выйти замуж, иметь мужа, семью. Я сделаю что-нибудь, Дэвид. Пожалуйста, поверь мне. Я обещаю!
– Ты уже обещала раньше.
– Но на этот раз точно. Я обе… – Она уже говорила это. И это для него ничего не значило. – О, Дэвид, дорогой, не пугай меня. Я не смогу без тебя жить.
Она знала, что ее слова звучат театрально, но это от отчаяния. Она сидела, не шевелясь, смотря невидящими глазами перед собой. Она почувствовала, что он смотрит на нее, но, когда повернула голову, он быстро отвел взгляд.
– Мне кажется, будет лучше, – сказал он медленно, словно сам себе, – если мы на какое-то время расстанемся.
– Пожалуйста, не говори так, Дэвид!
– Я имел в виду пару недель, – закончил он. – Это даст нам обоим возможность понять, что с нами происходит.
– Дэвид…
– Я думаю, тебе лучше идти, Летиция, – внезапно сказал он. – Отец ждет тебя.
Он посмотрел вверх, она тоже подняла глаза. Сквозь коричневую занавеску тускло просвечивал огонь газовой лампы.
Не дожидаясь ее ответа, Дэвид вылез из машины, обошел вокруг и открыл ей дверцу.
– Мы увидимся завтра? – Она старалась скрыть дрожь в голосе. Дэвид смотрел под ноги, стараясь не встречаться с ней взглядом.
– Я еще не знаю, как сложится завтрашний день. Может, в следующую субботу. Я напишу тебе.
Прежде, чем она согласилась, он быстро поцеловал ее в щеку и пошел к машине.
Она чувствовала, что задыхается, ее тело словно одеревенело. Она пошла к двери, с трудом попала ключом в замок, осторожно открыла дверь. Звякнул звонок. Невозможно было войти в дом без того, чтобы не предупредить хозяев, неважно, как тихо вы открываете дверь.
Летти обернулась и посмотрела назад. Дэвид включил зажигание и, не глядя на нее, медленно поехал прочь, в другую часть Лондона, в другой мир, который не хотел принимать ее. И никогда не примет. Она вдруг почувствовала себя обманутой. Все эти годы она обманывала себя.
С преувеличенной осторожностью Летти закрыла дверь и услышала голос отца:
– Это ты, Летиция?
И машинально ответила:
– Да.
Кто еще, он думает, это мог быть?
Она поднялась по лестнице и вдруг услышала внутри себя голос: «Ты увидишь его… на следующей неделе или через неделю, но ты увидишь его. Обязательно увидишь!»
– Это ты, Летиция? – снова донесся из гостиной голос отца. Она слышала, что он набивает трубку.
Но она сейчас не могла с ним разговаривать. Лучше завтра, когда она придет в себя.
– Я иду спать, папа, – сказала она, проходя мимо гостиной. Ее голос звучал так, словно ей сдавили горло. – Я устала.
– Так устала, что не можешь войти сюда, когда я столько ждал тебя?
– Да, папа, извини!
Ей было все равно, что он подумает. Ей хотелось, чтобы ее оставили в покое. Закрывая дверь в спальню, она слышала его бормотание, слышала, как он подошел к ее двери.
Она уткнулась головой в подушку. Слезы душили ее. Она слышала, как он пошел в свою комнату, его ворчание, что ей совершенно наплевать на его чувства.
Отец тихо закрыл свою дверь, и слезы хлынули из ее глаз, образуя мокрые пятна там, где глаза касались наволочки. Никогда в жизни еще не было, чтобы слезы не могли облегчить ее боль. Все было кончено. Дэвид ушел. Он сказал, что напишет ей и известит о субботе. Но она знала, что он не напишет. Он бросил ее и будет строить свою жизнь, в которой ей не найдется места.
Казалось невероятным, что шесть лет могли окончиться так внезапно. Она все еще не могла в это поверить, старалась убедить себя, что это не так, и знала, что так.
И это была ее вина. Нет, это была вина отца. Она ненавидела отца всем своим существом за то, что он причинил ей, за его эгоизм. Но еще больше она ненавидела любовь, которую испытывала к Дэвиду и которая только усилилась от предстоящей разлуки, заставив ее сердце болеть так, что ничто не могло облегчить эту боль.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
– Дэвид, не говори так! Ты не можешь бросить меня… после стольких лет…
– Да. – Он повернулся к ней. В мерцании редких фонарей она увидела его лицо, искаженное болью, любовью и страхом. – После стольких лет. Сколько еще я могу наблюдать, как ты три четверти себя отдаешь отцу, и лишь оставшуюся четверть мне? Может, я несправедлив, требуя всю тебя, но мне не кажется, что и ты поступаешь справедливо. Я не прошу тебя перестать любить отца. Я прошу тебя любить меня…
– Но я люблю тебя!
– Не так, как женщина должна любить мужчину, Летиция. Это смешно. Я больше так не могу. Я не хочу терять тебя, дорогая. Я просто говорю, что мы должны принять решение. Так больше продолжаться не может.
– О, так не будет продолжаться, Дэвид! Я скажу ему, что он должен смотреть правде в глаза. Я скажу ему, что не могу бегать вокруг него всю жизнь. Я хочу как все выйти замуж, иметь мужа, семью. Я сделаю что-нибудь, Дэвид. Пожалуйста, поверь мне. Я обещаю!
– Ты уже обещала раньше.
– Но на этот раз точно. Я обе… – Она уже говорила это. И это для него ничего не значило. – О, Дэвид, дорогой, не пугай меня. Я не смогу без тебя жить.
Она знала, что ее слова звучат театрально, но это от отчаяния. Она сидела, не шевелясь, смотря невидящими глазами перед собой. Она почувствовала, что он смотрит на нее, но, когда повернула голову, он быстро отвел взгляд.
– Мне кажется, будет лучше, – сказал он медленно, словно сам себе, – если мы на какое-то время расстанемся.
– Пожалуйста, не говори так, Дэвид!
– Я имел в виду пару недель, – закончил он. – Это даст нам обоим возможность понять, что с нами происходит.
– Дэвид…
– Я думаю, тебе лучше идти, Летиция, – внезапно сказал он. – Отец ждет тебя.
Он посмотрел вверх, она тоже подняла глаза. Сквозь коричневую занавеску тускло просвечивал огонь газовой лампы.
Не дожидаясь ее ответа, Дэвид вылез из машины, обошел вокруг и открыл ей дверцу.
– Мы увидимся завтра? – Она старалась скрыть дрожь в голосе. Дэвид смотрел под ноги, стараясь не встречаться с ней взглядом.
– Я еще не знаю, как сложится завтрашний день. Может, в следующую субботу. Я напишу тебе.
Прежде, чем она согласилась, он быстро поцеловал ее в щеку и пошел к машине.
Она чувствовала, что задыхается, ее тело словно одеревенело. Она пошла к двери, с трудом попала ключом в замок, осторожно открыла дверь. Звякнул звонок. Невозможно было войти в дом без того, чтобы не предупредить хозяев, неважно, как тихо вы открываете дверь.
Летти обернулась и посмотрела назад. Дэвид включил зажигание и, не глядя на нее, медленно поехал прочь, в другую часть Лондона, в другой мир, который не хотел принимать ее. И никогда не примет. Она вдруг почувствовала себя обманутой. Все эти годы она обманывала себя.
С преувеличенной осторожностью Летти закрыла дверь и услышала голос отца:
– Это ты, Летиция?
И машинально ответила:
– Да.
Кто еще, он думает, это мог быть?
Она поднялась по лестнице и вдруг услышала внутри себя голос: «Ты увидишь его… на следующей неделе или через неделю, но ты увидишь его. Обязательно увидишь!»
– Это ты, Летиция? – снова донесся из гостиной голос отца. Она слышала, что он набивает трубку.
Но она сейчас не могла с ним разговаривать. Лучше завтра, когда она придет в себя.
– Я иду спать, папа, – сказала она, проходя мимо гостиной. Ее голос звучал так, словно ей сдавили горло. – Я устала.
– Так устала, что не можешь войти сюда, когда я столько ждал тебя?
– Да, папа, извини!
Ей было все равно, что он подумает. Ей хотелось, чтобы ее оставили в покое. Закрывая дверь в спальню, она слышала его бормотание, слышала, как он подошел к ее двери.
Она уткнулась головой в подушку. Слезы душили ее. Она слышала, как он пошел в свою комнату, его ворчание, что ей совершенно наплевать на его чувства.
Отец тихо закрыл свою дверь, и слезы хлынули из ее глаз, образуя мокрые пятна там, где глаза касались наволочки. Никогда в жизни еще не было, чтобы слезы не могли облегчить ее боль. Все было кончено. Дэвид ушел. Он сказал, что напишет ей и известит о субботе. Но она знала, что он не напишет. Он бросил ее и будет строить свою жизнь, в которой ей не найдется места.
Казалось невероятным, что шесть лет могли окончиться так внезапно. Она все еще не могла в это поверить, старалась убедить себя, что это не так, и знала, что так.
И это была ее вина. Нет, это была вина отца. Она ненавидела отца всем своим существом за то, что он причинил ей, за его эгоизм. Но еще больше она ненавидела любовь, которую испытывала к Дэвиду и которая только усилилась от предстоящей разлуки, заставив ее сердце болеть так, что ничто не могло облегчить эту боль.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Дополнительный выходной в понедельник был особенно приятен после душного августовского уик-энда.
Летти сидела дома и уныло думала о том, как они с Дэвидом могли бы провести эти дни. Сияющее на лазурном небе солнце светило, казалось, специально, чтобы подразнить ее.
Погруженная в свои несчастья, Летти не задумывалась, что оно дразнит и всех вокруг. Люди семьями отправлялись на берег моря, увешанные корзинами и сумками, полными сэндвичей и пива. Однако на вокзалах они обнаруживали, что поезда отменены, а сами вокзалы заполнены моряками и резервистами.
Но Летти думала лишь о Дэвиде и о том, как замечательно они могли бы провести эти выходные: смешаться с пестро одетой толпой гуляющих в парке или пойти в зоосад.
Они могли посетить музей восковых фигур мадам Тюссо, где были выставлены король Георг и королева Мария, пройтись к Букингемскому дворцу и посмотреть смену караула, надеясь случайно увидеть Их Величества, или отправиться в Уайт-Сити на шоу. Вместо этого Летти вынуждена была сидеть дома, когда весь Лондон, казалось, вышел на улицу. Везде было людно, но в воздухе ощущалось ожидание чего-то неопределенного, и каждый чувствовал это.
Несколько дней назад конфликт на Балканах принял серьезный оборот. В Европе росла напряженность, и это выливалось на страницы газет.
– Вы читали? – В гостиную со свежим номером «Ивнинг Стандарт» в руках вошла миссис Холл и уселась на диван. – Эти австрийцы объявили войну Сербии из-за своего эрцгерцога. Вот тебе и Балканы! Вечно ссорятся то из-за одного, то из-за другого.
Благодаря миссис Холл газеты можно было не читать. Она пересказывала им каждое слово с тех пор, как молодой серб убил австрийского эрцгерцога Фердинанда во время его визита в Боснию.
– «Черная рука», – мрачно сказала миссис Холл. – Так они сами себя называют – эти сербы, которые убили эрцгерцога и его жену, вот бедняжка!
Миссис Холл недавно наняли сидеть с отцом и читать ему вечерние газеты.
Она устала от своего одиночества, как и он от своего. Он внимательно слушал ее, стараясь вникнуть в мельчайшие детали происшедшей трагедии.
Убийства и ограбления отошли на второй план. Все интересовались политикой. Говорили, что министр иностранных дел Австро-Венгрии подозревает Сербию в причастности к убийству и просит у Германии поддержки, настаивая на участии австрийских официальных лиц в расследовании убийства, а Франция и Россия поддерживают Сербию, которая отклонила эти требования.
– Это все равно, что пустить лису в курятник, – со знанием дела заявила миссис Холл.
В тот же день она снова пришла к ним и расположилась в деревянном кресле, в котором обычно сидел отец. Плоская шляпка была пришпилена к ее растрепанным седеющим волосам. Она щурилась, поднося газету к лампе, и читала почти по складам:
– Здесь пишут, что Австро-Вен-грия отклонила пред-ложение сэра Эдварда Грея собрать кон-ферен-цию, чтобы об… обсудить… Я вижу, они хотят вовлечь в эти неприятности как можно больше народу, – добавила она от себя.
В отличие от миссис Холл, Летти, как и многие другие, скептически относилась к конфликту на Балканах. В газетах писали, что Россия начала мобилизацию, а Германия требует прекратить военные приготовления на границе, но Летти это не волновало. Это было слишком далеко от ее дома.
Ее также не волновало, что Германия поспешно объявила войну России, требуя от Франции заявить о своем нейтралитете. Ее мысли были заняты другим.
Дэвид не давал о себе знать уже три недели, с тех пор как они ездили к Винни. С тяжелым сердцем она ждала следующего воскресенья. И когда он снова не появился, ее охватила паника. В понедельник она занялась магазином и старалась не думать о нем. Но в следующие выходные это чувство вернулось, стало почти невыносимым, гораздо более сильным, чем неделю назад, словно вобрало в себя все, что накопилось за предыдущие недели.
Любое сказанное ей слово вызывало у нее слезы. Она все же ухитрялась не плакать при отце. У нее была своя гордость. Она была резка с ним и затевала ссоры почти не из-за чего, оставляя его растерянным и смущенным.
Ее гордость также не позволяла ей зайти к мистеру Соломону, жившему рядом, и попросить разрешение воспользоваться его телефоном, который он недавно поставил. Гордость! Как можно уступить первой и попросить Дэвида приехать?! Но она нуждается в Дэвиде больше, чем в своей гордости. Она чуть не попросила совета у миссис Холл, но в последний момент решила не делать этого. Решение надо принимать самой.
Отец не спрашивал, почему Дэвид не приезжает уже два воскресенья подряд. Когда прошло третье воскресенье и отец опять ничего не спросил, Летти вдруг подумала, почему она должна столько заботиться о нем, если ее дела его совершенно не интересуют?
Переполненная горькими мыслями и простя Дэвиду его отсутствие, она подошла к двери магазина мистера Соломона, надеясь, что отец наверху в своей комнате не услышит ее.
Она неуверенно постучала. Мистер Соломон открыл дверь и посмотрел на нее сквозь толстые стекла очков.
– Летти? Что ты хочешь, моя дорогая?
Не подумав, она сделала ему знак говорить тише.
– Что такое? Твой отец, он нездоров?
– Нет, мистер Соломон. Я хотела спросить, вы не возражаете, если я воспользуюсь вашим телефоном? Мне нужно связаться с моим… женихом. – Это звучало странно, но он действительно был ее жених. Она все еще носила кольцо.
На исчерченном морщинами лице появилась улыбка. Он кивнул.
– Вашего жениха я знаю. Приятный, всегда вежливо со мной здоровается по воскресеньям.
Он почесал пальцами небритую щеку.
– А я думаю, что-то его не видно. Он болен, ваш жених?
– Нет, он здоров, мистер Соломон. – Время шло. Отец мог хватиться ее. – Но мне нужно позвонить ему. Это срочно.
– Конечно! Конечно! – Он отступил назад на несколько шагов. Сверху донесся голос его жены:
– Кто это?
– Это младшая дочь мистера Банкрофта, моя дорогая, – отозвался он, а потом Летти: – Телефон в конце коридора.
– Я положу два пенса за…
– Ой, два пенса! Оставьте их себе! Я могу доставить радость соседям, которые никогда еще у меня не звонили? Не как другие, которые думают, что я держу телефон специально для них. Конечно, звоните. Я не буду вам мешать. Передайте отцу мой привет. Я надеюсь, его грудь теперь в порядке, при такой погоде. Совсем не то, что зимой. Его кашель я слышал с середины улицы.
Он поднялся по лестнице и скрылся из виду. Переполненная благодарностью, Летти все равно положила монетку рядом с телефоном, подняла с рычага трубку и осторожно прижала к уху: она впервые звонила по телефону.
Если бы она отправила Дэвиду письмо, то, даже при пяти разносках в день, она получила бы ответ только завтра, а ей нужно было знать все сейчас.
Говоря громче, чем нужно, она назвала телефонистке номер Дэвида и ждала ответа.
Раздался немножко гнусавый голос матери Дэвида. Летти сразу узнала его.
– М-могу я поговорить с мистером Дэвидом? – От неожиданности Летти начала заикаться.
– А кто говорит? – донеслось из трубки.
– Это… Летти… Летиция Банкрофт.
Наступило такое долгое молчание, что Летти решила, что миссис Бейрон повесила трубку. Затем послышался резкий, властный голос:
– Что вы хотите?
– Простите, Дэвид дома? Мне надо говорить с ним. – О Господи, нужно было сказать не «говорить», а «поговорить».
– Дэвида здесь нет, – холодно ответила миссис Бейрон.
– Не могли бы вы ему передать, чтобы он приехал ко мне, если сможет? – Она презирала себя за просительные нотки в голосе.
– Дэвида здесь нет, – как попугай повторила миссис Бейрон, словно других слов и не знала.
– Но вы сможете передать ему?
– Сожалею, мисс… Банкрофт. – Женщине было неприятно произносить ее имя. – Дэвида здесь нет, и я не думаю, что ему будут интересны ваши послания.
– Но если бы вы смогли… – В трубке раздался щелчок и наступила тишина. – Я только хотела сказать, что я люблю его, – произнесла она в безмолвную трубку.
– Ты видела утренние газеты, милая? – Миссис Холл влетела в магазин в среду утром, когда Летти только открывала его. Ее голос прерывался от возбуждения. Она сунула газету Летти в руки. – Вот так Германия! Здесь пишут, что началась война.
Было трудно читать, потому что миссис Холл трещала без умолку, объясняя, что Германия обратилась к Бельгии с просьбой пропустить свои войска, так как это кратчайший путь в Париж, и, несмотря на отказ короля Бельгии, их войска уже перешли границу.
Летти не могла сосредоточиться. Она все еще была оглушена разговором с миссис Бейрон. Чем больше она думала об этом, тем больше ей казалось, что Дэвид во время разговора находился рядом с ней. У нее взыграла гордость. Она не простит его, даже если он приползет к ней на коленях.
– Я же говорила, что грядут неприятности, правда? – причитала миссис Холл, и без остановки: – Отец наверху, милая?
– Да, – рассеянно ответила Летти. – Завтракает.
– Ничего, если я поднимусь к нему?
Не дожидаясь разрешения, миссис Холл вырвала газету из рук Летти и поспешила наверх сообщить новости отцу, оставив ее, больше погруженную в свои собственные проблемы, чем в конфликт между странами.
Так или иначе, война ворвалась на улицы Бетнал Грин. На каждом углу весь день раздавались крики продавцов газет. Прохожие вырывали газеты у них из рук и жадно читали прямо на ходу. Летти видела их из окна магазина: они неуверенно топтались, словно не знали, идти им на работу или домой.
Она тоже купила газету, быстро прочитала, и у нее сдавило в груди то ли от возбуждения, то ли от страха. Британия потребовала от Германии уважать договор, гарантирующий нейтралитет Бельгии. Канцлер Германии, Теобальд фон Бетман Гольвег, пренебрежительно отверг его, словно простой лист бумаги. Поэтому, чтобы защитить Бельгию, прошлой ночью, четвертого августа, в одиннадцать часов Британия объявила войну Германии.
Мистер Соломон вне себя влетел к Летти в магазин и остановился, изумленно уставившись на древний хлам, к которому теперь никто не проявлял интереса. На улице царило необычайное оживление.
– Ваша сестра Люси! – прокричал мистер Соломон, словно они разговаривали через весь город. – У меня… на телефоне. Хочет срочно говорить с вашим отцом!
Летти не стала ни о чем спрашивать, а крикнула наверх:
– Папа! Звонит Люси! По телефону мистера Соломона!
Отец даже не поправил ее, а поспешил вниз так проворно, как он не двигался уже несколько месяцев. За ним, отдуваясь, спешила миссис Холл. Летти машинально пошла за ними.
– Да, я слушаю! – кричал отец в трубку. – Не волнуйся! Мы не дадим себя убивать, как ягнят. Если тебя это так волнует, пусть Джек привезет тебя и девочек к нам.
Летти беспомощно стояла рядом, кусая губы, и мистер Соломон взял ее за руку.
– Не беспокойтесь, Летти, моя дорогая. Все будет, как говорит ваш отец. Не нужно волноваться. Мы – остров. У нас нет границ. Ни один солдат не сможет вытащить нас из кровати и выкинуть из дома или сказать, что убьет нас, если мы не послушаемся.
В его карих, глубоко посаженных глазах появилось отсутствующее выражение, словно он вновь проживал дни более тяжелые, чем этот, когда он и его семья катили по дорогам Галиции разломанную телегу, нагруженную скарбом, который удалось вынести из дома. Но Летти видела только доброту в его глазах.
– Я не беспокоюсь, мистер Соломон. Люси иногда так паникует!
Не успел отец отойти от телефона, как раздался новый звонок. Мистер Соломон взял трубку и поспешно замахал отцу рукой.
– Это ваша вторая дочь, мистер Банкрофт. Это ваша Винни.
Летти переминалась с ноги на ногу, пока отец почти слово в слово повторял то, что сказал Люси. Снаружи, дуя в свистки, пробежала стайка чумазых мальчишек. Война была захватывающим событием. Национальная гордость отражалась на каждом лице.
К вечеру вся семья собралась за столом. Все говорили о войне, а Летти думала, что сейчас делает Дэвид, о чем он думает. Неужели он и теперь не пошлет ей письмо?
Зашел Билли. Его большие голубые глаза светились лихорадочным возбуждением.
– Я записался в армию, Лет! – почти крикнул он. Она стояла в центре магазина и недоуменно смотрела на него. Он был в форме цвета хаки и фуражке с козырьком, надетой набекрень.
– Они взяли меня без звука. Я прошел медкомиссию. Мне написали – форма AI. Теперь я солдат, Лет. Здорово, да? Я тебе нравлюсь? Если хочешь, пойдем сегодня вечером погуляем, прежде чем я отправлюсь в полк. – Он видел, что она в нерешительности. – Пойдем, Лет. Как когда-то. Я буду очень рад.
Что она могла сказать кроме «да»! Он стоял – такой простодушный, готовый броситься в бой за свою страну, стать героем, что она почувствовала нежность к нему. Не любовь, она любила только одного мужчину. Если бы его не было, она всем сердцем могла бы полюбить Билли, доброго, веселого, с широким лицом и задором типичного кокни. От мысли, что она упустила свой шанс, у нее екнуло сердце, ей почти захотелось вернуться назад, в прошлое, и позволить своим чувствам к Билли захватить ее, но невидимая нить удерживала ее, и у нее не было сил ее разорвать.
Билли пригласил ее в Мюзик-холл, а потом в маленькое кафе на углу. Они ели мясо, картофельное пюре, сухую колбасу и гороховый пудинг. Он говорил весь вечер, она смеялась, потом он проводил ее домой, поцеловал в щеку, так как она не подставила губ, и спросил, будет ли она ему писать. Она ответила, что да, будет.
Когда он ушел, она расплакалась. Несмотря на добродушно-веселое прощание, он выглядел очень одиноко, а когда, уходя, он помахал рукой, ей показалось, что она теряет его навсегда. Ей захотелось побежать за ним, обнять его, сказать, что все будет хорошо, что война к Рождеству закончится. Газеты, мрачно сообщавшие об отступлении британской армии в конце августа, теперь, в начале сентября, с гордостью писали об отступлении немцев.
Она знала, что Билли опечален не тем, что покидает свой дом. Все эти годы, несмотря на свою привлекательную внешность, он не сходился надолго ни с одной девушкой, а увидев его прощальный взмах рукой, хоть он и старался сделать его небрежным, она поняла, что причина его печали в ней. Милый, хороший Билли. Если бы… Ее охватило тяжелое предчувствие, но она оттолкнула от себя эту мысль. С ним все будет хорошо!
Она подумала о тысячах мужчин, вступающих сейчас в армию, и потом о Дэвиде. Неужели он тоже? Может быть, не в национальном угаре, но разозлившись на нее? Она начала думать о Дэвиде, и мысли о Билли вылетели у нее из головы. Что, если… Она должна поговорить с ним, прежде чем он, как Билли, уйдет на войну.
Смирив свою гордость, Летти в воскресенье подошла к двери мистера Соломона и, с его разрешения, отважилась еще раз позвонить родителям Дэвида. К ее огромной радости, ответил сам Дэвид.
На мгновение у нее перехватило дыхание, слова, которые она собиралась ему сказать, застряли в горле. Наконец она пришла в себя и поспешно заговорила:
– Дэвид! О дорогой, извини меня. Я не хотела… Я хочу выйти за тебя замуж, дорогой… если ты еще хочешь. Я этого так хочу, что теперь меня никто не остановит. Я хочу… О, пожалуйста, Дэвид, не сердись на меня. Вернись… приезжай ко мне… приезжай.
Она услышала его голос, немножко странный, и поняла, что он сейчас скажет.
– Летиция. Я завтра уезжаю.
– Ты записался в армию?
– Прости, Летиция. Это мой долг. Им нужны офицеры. С моим образованием я им сразу подошел. Не беспокойся, я не собираюсь уезжать за границу, по крайней мере пока. Я буду обучать новобранцев.
Летти слушала, не шевелясь. После ее неистового признания в любви, его тон был так спокоен!
– Понятно, – постаралась она сказать равнодушно. Она поставила себя в дурацкое положение.
– Дэвид, я больше не передумаю.
– Я знаю, – донесся голос из трубки.
– Я имею в виду… о нашей женитьбе.
– Я знаю.
В его голосе слышалась лишь тупая покорность и смирение. Она вдруг вышла из себя.
– Это все, что ты можешь сказать? «Я знаю»? Дэвид, я хочу увидеть тебя. Я должна увидеть тебя. Пожалуйста! Только один раз! Все высказать до конца. Пожалуйста, приезжай ко мне. Я обещаю, что не буду…
Она внезапно остановилась. Не нужно так упрашивать.
Она напряженно вслушивалась в тишину на другом конце провода, пытаясь угадать, о чем он думает. И все это время ее гордость боролась с ее желанием. «О Дэвид, ответь мне, – рыдало желание. – Скажи, что приедешь. Ты мне нужен. Ради Бога, ты так мне нужен. Не уходи от меня. Не вешай трубку». А гордость упрекала ее: «Ты унижаешься перед ним. Если ты ему безразлична, пусть уходит. Ты только сбиваешь себе цену». Желание победило гордость, и она уже собиралась произнести его имя, как он ответил:
– Я завтра уезжаю. Но, если хочешь, чтобы мы поговорили, я могу приехать через полчаса. Тебя это устраивает?
– О конечно, дорогой! Это очень хорошо, – ответила она спокойно.
– Значит, увидимся примерно через полчаса.
В трубке раздался щелчок, и наступила тишина. Она с преувеличенной осторожностью повесила ее, поблагодарила мистера Соломона, услышала, как он сверху крикнул ей: «До свидания!»
К приезду Дэвида нервы Летти были на пределе. Слезы постоянно наворачивались на глаза, она вытирала их тыльной стороной ладони. Она была в магазине. Отец по обыкновению пошел днем вздремнуть, и она из предосторожности подвязала дверной колокольчик, чтобы не потревожить отца, когда… если придет Дэвид.
Она видела, как он подъехал к магазину, и еле удержалась, чтобы не выбежать ему навстречу. Она стояла, выпрямившись, наблюдая, с какой преувеличенной тщательностью он, не глядя на нее, закрывал дверь.
Когда он повернулся, жалость захлестнула ее. Его глаза были так печальны, словно все страдание мира отражалось в них. Она никогда не видела его таким. Он перевел взгляд на руки и снял перчатки.
– Ты хотела поговорить, Летиция?
О, как она хотела поговорить, броситься ему на шею, упасть на колени, обхватить его, просить…
– Да, нам нужно поговорить, – ответила она наконец. Она молила Бога, чтобы ее глаза не были красными. – Мы не можем все закончить вот так, Дэвид. Ты уехал в то воскресенье, даже не помахав мне рукой…
Ее голос задрожал. Она больше не могла сдерживать слезы, которые потекли у нее по щекам, она уже не могла незаметно их смахнуть.
– О, Дэвид…
В следующее мгновение она была в его объятиях, так и не осознав, она ли бросилась к нему, или он к ней, или они вместе кинулись друг к другу. Все, что она знала, это то, что они стояли, обнявшись, в центре магазина, она рыдала навзрыд, прижавшись к его груди, а Дэвид дрожащим голосом говорил слова любви и утешения.
– Я хочу выйти за тебя замуж, Дэвид, – сквозь рыдания слышала она свои собственные слова. – Пожалуйста, я хочу выйти за тебя замуж.
– Когда? – с горечью выдавил он.
– Как можно скорее. Не нужно никаких специальных приготовлений. Как только мы сможем.
– Моим родителям это не понравится, ты же знаешь. Они никогда тебя не любили. – Он чуть не рассмеялся, но это был смех облегчения. Волна любви и счастья захлестнула ее.
– Мой отец тоже тебя не любит. – На мгновение она вернулась в реальный мир. Отец. Старые страхи охватили ее. Как она пойдет к нему и скажет… Нет, она не будет думать об этом. Он чуть не погубил ее любовь и вместе с ней их будущее. И он сделает это снова, если она позволит ему. Но не на этот раз. Неужели Дэвид так же боролся со своими родителями? Он никогда не позволит им встать у него на пути. И она не позволит отцу.
Она потянулась, обхватила лицо Дэвида ладонями и посмотрела в его темные, теперь уже веселые глаза.
Это наше дело, а не их, Дэвид, – сказала она. Ее тон был резок. Она не следила за правильным произношением, захваченная только своими мыслями. – Они были женаты и были счастливы. Теперь наша очередь. Мне наплевать, кто кому не нравится. Я выхожу за тебя замуж!
В наступившей тишине Дэвид поцеловал ее, как уже давно не целовал.
Летти сидела дома и уныло думала о том, как они с Дэвидом могли бы провести эти дни. Сияющее на лазурном небе солнце светило, казалось, специально, чтобы подразнить ее.
Погруженная в свои несчастья, Летти не задумывалась, что оно дразнит и всех вокруг. Люди семьями отправлялись на берег моря, увешанные корзинами и сумками, полными сэндвичей и пива. Однако на вокзалах они обнаруживали, что поезда отменены, а сами вокзалы заполнены моряками и резервистами.
Но Летти думала лишь о Дэвиде и о том, как замечательно они могли бы провести эти выходные: смешаться с пестро одетой толпой гуляющих в парке или пойти в зоосад.
Они могли посетить музей восковых фигур мадам Тюссо, где были выставлены король Георг и королева Мария, пройтись к Букингемскому дворцу и посмотреть смену караула, надеясь случайно увидеть Их Величества, или отправиться в Уайт-Сити на шоу. Вместо этого Летти вынуждена была сидеть дома, когда весь Лондон, казалось, вышел на улицу. Везде было людно, но в воздухе ощущалось ожидание чего-то неопределенного, и каждый чувствовал это.
Несколько дней назад конфликт на Балканах принял серьезный оборот. В Европе росла напряженность, и это выливалось на страницы газет.
– Вы читали? – В гостиную со свежим номером «Ивнинг Стандарт» в руках вошла миссис Холл и уселась на диван. – Эти австрийцы объявили войну Сербии из-за своего эрцгерцога. Вот тебе и Балканы! Вечно ссорятся то из-за одного, то из-за другого.
Благодаря миссис Холл газеты можно было не читать. Она пересказывала им каждое слово с тех пор, как молодой серб убил австрийского эрцгерцога Фердинанда во время его визита в Боснию.
– «Черная рука», – мрачно сказала миссис Холл. – Так они сами себя называют – эти сербы, которые убили эрцгерцога и его жену, вот бедняжка!
Миссис Холл недавно наняли сидеть с отцом и читать ему вечерние газеты.
Она устала от своего одиночества, как и он от своего. Он внимательно слушал ее, стараясь вникнуть в мельчайшие детали происшедшей трагедии.
Убийства и ограбления отошли на второй план. Все интересовались политикой. Говорили, что министр иностранных дел Австро-Венгрии подозревает Сербию в причастности к убийству и просит у Германии поддержки, настаивая на участии австрийских официальных лиц в расследовании убийства, а Франция и Россия поддерживают Сербию, которая отклонила эти требования.
– Это все равно, что пустить лису в курятник, – со знанием дела заявила миссис Холл.
В тот же день она снова пришла к ним и расположилась в деревянном кресле, в котором обычно сидел отец. Плоская шляпка была пришпилена к ее растрепанным седеющим волосам. Она щурилась, поднося газету к лампе, и читала почти по складам:
– Здесь пишут, что Австро-Вен-грия отклонила пред-ложение сэра Эдварда Грея собрать кон-ферен-цию, чтобы об… обсудить… Я вижу, они хотят вовлечь в эти неприятности как можно больше народу, – добавила она от себя.
В отличие от миссис Холл, Летти, как и многие другие, скептически относилась к конфликту на Балканах. В газетах писали, что Россия начала мобилизацию, а Германия требует прекратить военные приготовления на границе, но Летти это не волновало. Это было слишком далеко от ее дома.
Ее также не волновало, что Германия поспешно объявила войну России, требуя от Франции заявить о своем нейтралитете. Ее мысли были заняты другим.
Дэвид не давал о себе знать уже три недели, с тех пор как они ездили к Винни. С тяжелым сердцем она ждала следующего воскресенья. И когда он снова не появился, ее охватила паника. В понедельник она занялась магазином и старалась не думать о нем. Но в следующие выходные это чувство вернулось, стало почти невыносимым, гораздо более сильным, чем неделю назад, словно вобрало в себя все, что накопилось за предыдущие недели.
Любое сказанное ей слово вызывало у нее слезы. Она все же ухитрялась не плакать при отце. У нее была своя гордость. Она была резка с ним и затевала ссоры почти не из-за чего, оставляя его растерянным и смущенным.
Ее гордость также не позволяла ей зайти к мистеру Соломону, жившему рядом, и попросить разрешение воспользоваться его телефоном, который он недавно поставил. Гордость! Как можно уступить первой и попросить Дэвида приехать?! Но она нуждается в Дэвиде больше, чем в своей гордости. Она чуть не попросила совета у миссис Холл, но в последний момент решила не делать этого. Решение надо принимать самой.
Отец не спрашивал, почему Дэвид не приезжает уже два воскресенья подряд. Когда прошло третье воскресенье и отец опять ничего не спросил, Летти вдруг подумала, почему она должна столько заботиться о нем, если ее дела его совершенно не интересуют?
Переполненная горькими мыслями и простя Дэвиду его отсутствие, она подошла к двери магазина мистера Соломона, надеясь, что отец наверху в своей комнате не услышит ее.
Она неуверенно постучала. Мистер Соломон открыл дверь и посмотрел на нее сквозь толстые стекла очков.
– Летти? Что ты хочешь, моя дорогая?
Не подумав, она сделала ему знак говорить тише.
– Что такое? Твой отец, он нездоров?
– Нет, мистер Соломон. Я хотела спросить, вы не возражаете, если я воспользуюсь вашим телефоном? Мне нужно связаться с моим… женихом. – Это звучало странно, но он действительно был ее жених. Она все еще носила кольцо.
На исчерченном морщинами лице появилась улыбка. Он кивнул.
– Вашего жениха я знаю. Приятный, всегда вежливо со мной здоровается по воскресеньям.
Он почесал пальцами небритую щеку.
– А я думаю, что-то его не видно. Он болен, ваш жених?
– Нет, он здоров, мистер Соломон. – Время шло. Отец мог хватиться ее. – Но мне нужно позвонить ему. Это срочно.
– Конечно! Конечно! – Он отступил назад на несколько шагов. Сверху донесся голос его жены:
– Кто это?
– Это младшая дочь мистера Банкрофта, моя дорогая, – отозвался он, а потом Летти: – Телефон в конце коридора.
– Я положу два пенса за…
– Ой, два пенса! Оставьте их себе! Я могу доставить радость соседям, которые никогда еще у меня не звонили? Не как другие, которые думают, что я держу телефон специально для них. Конечно, звоните. Я не буду вам мешать. Передайте отцу мой привет. Я надеюсь, его грудь теперь в порядке, при такой погоде. Совсем не то, что зимой. Его кашель я слышал с середины улицы.
Он поднялся по лестнице и скрылся из виду. Переполненная благодарностью, Летти все равно положила монетку рядом с телефоном, подняла с рычага трубку и осторожно прижала к уху: она впервые звонила по телефону.
Если бы она отправила Дэвиду письмо, то, даже при пяти разносках в день, она получила бы ответ только завтра, а ей нужно было знать все сейчас.
Говоря громче, чем нужно, она назвала телефонистке номер Дэвида и ждала ответа.
Раздался немножко гнусавый голос матери Дэвида. Летти сразу узнала его.
– М-могу я поговорить с мистером Дэвидом? – От неожиданности Летти начала заикаться.
– А кто говорит? – донеслось из трубки.
– Это… Летти… Летиция Банкрофт.
Наступило такое долгое молчание, что Летти решила, что миссис Бейрон повесила трубку. Затем послышался резкий, властный голос:
– Что вы хотите?
– Простите, Дэвид дома? Мне надо говорить с ним. – О Господи, нужно было сказать не «говорить», а «поговорить».
– Дэвида здесь нет, – холодно ответила миссис Бейрон.
– Не могли бы вы ему передать, чтобы он приехал ко мне, если сможет? – Она презирала себя за просительные нотки в голосе.
– Дэвида здесь нет, – как попугай повторила миссис Бейрон, словно других слов и не знала.
– Но вы сможете передать ему?
– Сожалею, мисс… Банкрофт. – Женщине было неприятно произносить ее имя. – Дэвида здесь нет, и я не думаю, что ему будут интересны ваши послания.
– Но если бы вы смогли… – В трубке раздался щелчок и наступила тишина. – Я только хотела сказать, что я люблю его, – произнесла она в безмолвную трубку.
– Ты видела утренние газеты, милая? – Миссис Холл влетела в магазин в среду утром, когда Летти только открывала его. Ее голос прерывался от возбуждения. Она сунула газету Летти в руки. – Вот так Германия! Здесь пишут, что началась война.
Было трудно читать, потому что миссис Холл трещала без умолку, объясняя, что Германия обратилась к Бельгии с просьбой пропустить свои войска, так как это кратчайший путь в Париж, и, несмотря на отказ короля Бельгии, их войска уже перешли границу.
Летти не могла сосредоточиться. Она все еще была оглушена разговором с миссис Бейрон. Чем больше она думала об этом, тем больше ей казалось, что Дэвид во время разговора находился рядом с ней. У нее взыграла гордость. Она не простит его, даже если он приползет к ней на коленях.
– Я же говорила, что грядут неприятности, правда? – причитала миссис Холл, и без остановки: – Отец наверху, милая?
– Да, – рассеянно ответила Летти. – Завтракает.
– Ничего, если я поднимусь к нему?
Не дожидаясь разрешения, миссис Холл вырвала газету из рук Летти и поспешила наверх сообщить новости отцу, оставив ее, больше погруженную в свои собственные проблемы, чем в конфликт между странами.
Так или иначе, война ворвалась на улицы Бетнал Грин. На каждом углу весь день раздавались крики продавцов газет. Прохожие вырывали газеты у них из рук и жадно читали прямо на ходу. Летти видела их из окна магазина: они неуверенно топтались, словно не знали, идти им на работу или домой.
Она тоже купила газету, быстро прочитала, и у нее сдавило в груди то ли от возбуждения, то ли от страха. Британия потребовала от Германии уважать договор, гарантирующий нейтралитет Бельгии. Канцлер Германии, Теобальд фон Бетман Гольвег, пренебрежительно отверг его, словно простой лист бумаги. Поэтому, чтобы защитить Бельгию, прошлой ночью, четвертого августа, в одиннадцать часов Британия объявила войну Германии.
Мистер Соломон вне себя влетел к Летти в магазин и остановился, изумленно уставившись на древний хлам, к которому теперь никто не проявлял интереса. На улице царило необычайное оживление.
– Ваша сестра Люси! – прокричал мистер Соломон, словно они разговаривали через весь город. – У меня… на телефоне. Хочет срочно говорить с вашим отцом!
Летти не стала ни о чем спрашивать, а крикнула наверх:
– Папа! Звонит Люси! По телефону мистера Соломона!
Отец даже не поправил ее, а поспешил вниз так проворно, как он не двигался уже несколько месяцев. За ним, отдуваясь, спешила миссис Холл. Летти машинально пошла за ними.
– Да, я слушаю! – кричал отец в трубку. – Не волнуйся! Мы не дадим себя убивать, как ягнят. Если тебя это так волнует, пусть Джек привезет тебя и девочек к нам.
Летти беспомощно стояла рядом, кусая губы, и мистер Соломон взял ее за руку.
– Не беспокойтесь, Летти, моя дорогая. Все будет, как говорит ваш отец. Не нужно волноваться. Мы – остров. У нас нет границ. Ни один солдат не сможет вытащить нас из кровати и выкинуть из дома или сказать, что убьет нас, если мы не послушаемся.
В его карих, глубоко посаженных глазах появилось отсутствующее выражение, словно он вновь проживал дни более тяжелые, чем этот, когда он и его семья катили по дорогам Галиции разломанную телегу, нагруженную скарбом, который удалось вынести из дома. Но Летти видела только доброту в его глазах.
– Я не беспокоюсь, мистер Соломон. Люси иногда так паникует!
Не успел отец отойти от телефона, как раздался новый звонок. Мистер Соломон взял трубку и поспешно замахал отцу рукой.
– Это ваша вторая дочь, мистер Банкрофт. Это ваша Винни.
Летти переминалась с ноги на ногу, пока отец почти слово в слово повторял то, что сказал Люси. Снаружи, дуя в свистки, пробежала стайка чумазых мальчишек. Война была захватывающим событием. Национальная гордость отражалась на каждом лице.
К вечеру вся семья собралась за столом. Все говорили о войне, а Летти думала, что сейчас делает Дэвид, о чем он думает. Неужели он и теперь не пошлет ей письмо?
* * *
Ничего. Ни слова. В приливе национальной солидарности мужчины повсюду распевали песни и готовились воевать.Зашел Билли. Его большие голубые глаза светились лихорадочным возбуждением.
– Я записался в армию, Лет! – почти крикнул он. Она стояла в центре магазина и недоуменно смотрела на него. Он был в форме цвета хаки и фуражке с козырьком, надетой набекрень.
– Они взяли меня без звука. Я прошел медкомиссию. Мне написали – форма AI. Теперь я солдат, Лет. Здорово, да? Я тебе нравлюсь? Если хочешь, пойдем сегодня вечером погуляем, прежде чем я отправлюсь в полк. – Он видел, что она в нерешительности. – Пойдем, Лет. Как когда-то. Я буду очень рад.
Что она могла сказать кроме «да»! Он стоял – такой простодушный, готовый броситься в бой за свою страну, стать героем, что она почувствовала нежность к нему. Не любовь, она любила только одного мужчину. Если бы его не было, она всем сердцем могла бы полюбить Билли, доброго, веселого, с широким лицом и задором типичного кокни. От мысли, что она упустила свой шанс, у нее екнуло сердце, ей почти захотелось вернуться назад, в прошлое, и позволить своим чувствам к Билли захватить ее, но невидимая нить удерживала ее, и у нее не было сил ее разорвать.
Билли пригласил ее в Мюзик-холл, а потом в маленькое кафе на углу. Они ели мясо, картофельное пюре, сухую колбасу и гороховый пудинг. Он говорил весь вечер, она смеялась, потом он проводил ее домой, поцеловал в щеку, так как она не подставила губ, и спросил, будет ли она ему писать. Она ответила, что да, будет.
Когда он ушел, она расплакалась. Несмотря на добродушно-веселое прощание, он выглядел очень одиноко, а когда, уходя, он помахал рукой, ей показалось, что она теряет его навсегда. Ей захотелось побежать за ним, обнять его, сказать, что все будет хорошо, что война к Рождеству закончится. Газеты, мрачно сообщавшие об отступлении британской армии в конце августа, теперь, в начале сентября, с гордостью писали об отступлении немцев.
Она знала, что Билли опечален не тем, что покидает свой дом. Все эти годы, несмотря на свою привлекательную внешность, он не сходился надолго ни с одной девушкой, а увидев его прощальный взмах рукой, хоть он и старался сделать его небрежным, она поняла, что причина его печали в ней. Милый, хороший Билли. Если бы… Ее охватило тяжелое предчувствие, но она оттолкнула от себя эту мысль. С ним все будет хорошо!
Она подумала о тысячах мужчин, вступающих сейчас в армию, и потом о Дэвиде. Неужели он тоже? Может быть, не в национальном угаре, но разозлившись на нее? Она начала думать о Дэвиде, и мысли о Билли вылетели у нее из головы. Что, если… Она должна поговорить с ним, прежде чем он, как Билли, уйдет на войну.
Смирив свою гордость, Летти в воскресенье подошла к двери мистера Соломона и, с его разрешения, отважилась еще раз позвонить родителям Дэвида. К ее огромной радости, ответил сам Дэвид.
На мгновение у нее перехватило дыхание, слова, которые она собиралась ему сказать, застряли в горле. Наконец она пришла в себя и поспешно заговорила:
– Дэвид! О дорогой, извини меня. Я не хотела… Я хочу выйти за тебя замуж, дорогой… если ты еще хочешь. Я этого так хочу, что теперь меня никто не остановит. Я хочу… О, пожалуйста, Дэвид, не сердись на меня. Вернись… приезжай ко мне… приезжай.
Она услышала его голос, немножко странный, и поняла, что он сейчас скажет.
– Летиция. Я завтра уезжаю.
– Ты записался в армию?
– Прости, Летиция. Это мой долг. Им нужны офицеры. С моим образованием я им сразу подошел. Не беспокойся, я не собираюсь уезжать за границу, по крайней мере пока. Я буду обучать новобранцев.
Летти слушала, не шевелясь. После ее неистового признания в любви, его тон был так спокоен!
– Понятно, – постаралась она сказать равнодушно. Она поставила себя в дурацкое положение.
– Дэвид, я больше не передумаю.
– Я знаю, – донесся голос из трубки.
– Я имею в виду… о нашей женитьбе.
– Я знаю.
В его голосе слышалась лишь тупая покорность и смирение. Она вдруг вышла из себя.
– Это все, что ты можешь сказать? «Я знаю»? Дэвид, я хочу увидеть тебя. Я должна увидеть тебя. Пожалуйста! Только один раз! Все высказать до конца. Пожалуйста, приезжай ко мне. Я обещаю, что не буду…
Она внезапно остановилась. Не нужно так упрашивать.
Она напряженно вслушивалась в тишину на другом конце провода, пытаясь угадать, о чем он думает. И все это время ее гордость боролась с ее желанием. «О Дэвид, ответь мне, – рыдало желание. – Скажи, что приедешь. Ты мне нужен. Ради Бога, ты так мне нужен. Не уходи от меня. Не вешай трубку». А гордость упрекала ее: «Ты унижаешься перед ним. Если ты ему безразлична, пусть уходит. Ты только сбиваешь себе цену». Желание победило гордость, и она уже собиралась произнести его имя, как он ответил:
– Я завтра уезжаю. Но, если хочешь, чтобы мы поговорили, я могу приехать через полчаса. Тебя это устраивает?
– О конечно, дорогой! Это очень хорошо, – ответила она спокойно.
– Значит, увидимся примерно через полчаса.
В трубке раздался щелчок, и наступила тишина. Она с преувеличенной осторожностью повесила ее, поблагодарила мистера Соломона, услышала, как он сверху крикнул ей: «До свидания!»
К приезду Дэвида нервы Летти были на пределе. Слезы постоянно наворачивались на глаза, она вытирала их тыльной стороной ладони. Она была в магазине. Отец по обыкновению пошел днем вздремнуть, и она из предосторожности подвязала дверной колокольчик, чтобы не потревожить отца, когда… если придет Дэвид.
Она видела, как он подъехал к магазину, и еле удержалась, чтобы не выбежать ему навстречу. Она стояла, выпрямившись, наблюдая, с какой преувеличенной тщательностью он, не глядя на нее, закрывал дверь.
Когда он повернулся, жалость захлестнула ее. Его глаза были так печальны, словно все страдание мира отражалось в них. Она никогда не видела его таким. Он перевел взгляд на руки и снял перчатки.
– Ты хотела поговорить, Летиция?
О, как она хотела поговорить, броситься ему на шею, упасть на колени, обхватить его, просить…
– Да, нам нужно поговорить, – ответила она наконец. Она молила Бога, чтобы ее глаза не были красными. – Мы не можем все закончить вот так, Дэвид. Ты уехал в то воскресенье, даже не помахав мне рукой…
Ее голос задрожал. Она больше не могла сдерживать слезы, которые потекли у нее по щекам, она уже не могла незаметно их смахнуть.
– О, Дэвид…
В следующее мгновение она была в его объятиях, так и не осознав, она ли бросилась к нему, или он к ней, или они вместе кинулись друг к другу. Все, что она знала, это то, что они стояли, обнявшись, в центре магазина, она рыдала навзрыд, прижавшись к его груди, а Дэвид дрожащим голосом говорил слова любви и утешения.
– Я хочу выйти за тебя замуж, Дэвид, – сквозь рыдания слышала она свои собственные слова. – Пожалуйста, я хочу выйти за тебя замуж.
– Когда? – с горечью выдавил он.
– Как можно скорее. Не нужно никаких специальных приготовлений. Как только мы сможем.
– Моим родителям это не понравится, ты же знаешь. Они никогда тебя не любили. – Он чуть не рассмеялся, но это был смех облегчения. Волна любви и счастья захлестнула ее.
– Мой отец тоже тебя не любит. – На мгновение она вернулась в реальный мир. Отец. Старые страхи охватили ее. Как она пойдет к нему и скажет… Нет, она не будет думать об этом. Он чуть не погубил ее любовь и вместе с ней их будущее. И он сделает это снова, если она позволит ему. Но не на этот раз. Неужели Дэвид так же боролся со своими родителями? Он никогда не позволит им встать у него на пути. И она не позволит отцу.
Она потянулась, обхватила лицо Дэвида ладонями и посмотрела в его темные, теперь уже веселые глаза.
Это наше дело, а не их, Дэвид, – сказала она. Ее тон был резок. Она не следила за правильным произношением, захваченная только своими мыслями. – Они были женаты и были счастливы. Теперь наша очередь. Мне наплевать, кто кому не нравится. Я выхожу за тебя замуж!
В наступившей тишине Дэвид поцеловал ее, как уже давно не целовал.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Обычно высокомерный голос Альберта страдальчески звучал в телефонной трубке: