— Николь!
— Да, это я! И Жерар тоже здесь, милый Анри!
— Где? Что случилось? Где мы?
— На «Эпиорнисе», в тысяче метров высоты, над океаном!
— «Эпиорнис»?
Анри хотел приподняться, но бессильно упал.
— Не шевелитесь! Вы скорее поправитесь, если будете лежать спокойно и неподвижно!
— Но разве я болен?
— Вы получили ожог от выстрела, по счастью, пуля пролетела мимо. Теперь у вас лихорадка, и вам нужен покой. Если будете тихо лежать — скоро выздоровеете!
— Но я не могу править!
— Править будем мы с Жераром, — отвечала Николь.
— Вот беда-то! Мне не везет!
— И у меня тоже неудача! — отозвался Жерар. — Влезая в каюту «Эпиорниса», я вывихнул себе руку!
— Вывихнул руку?
— Ив придачу ушиб голову!..
— Так зачем же мы поднялись? Надо было остаться на Цейлоне!
— Чтобы английские солдаты преследовали нас по пятам? Слуга покорный! Мы и то чудом спаслись от них. Мне не хотелось попасть в их руки, и я продолжал путь!
— Но с нами теперь Николь! Еще если бы мы были одни!
— Николь — прекрасный воздухоплаватель. Я должен сознаться, что заснул, и это она правила все время!
— Неужели? Но где мы? Вы уверены, что мы не сбились с дороги? — спросил Анри, стараясь приподняться, чтобы взглянуть на компас.
— Будь спокоен и не волнуйся — это тебе вредно. Мы летим прямо в Трансвааль и одним духом доставим тебя туда. Не правда ли, Николь?
— Я в этом уверена. Но надо слушаться и быть спокойным! — сказала девушка, проводя свежей рукой по голове раненого.
— Хотел бы я вас видеть на моем месте! — ворчал Анри. — Не могу же я лежать так, без дела! Ведь это с ума можно сойти!
— Подождите, — сказала Николь, — мы вас положим так, чтобы вы могли видеть диск и убедиться, что мы верно управляем аэропланом!
С этими словами Николь устроила из подушек и одеял нечто вроде кресла, сидя в котором Анри, несмотря на головокружение и тошноту, которые испытывал при малейшем движении, мог наблюдать за мотором.
Николь, как ангел-хранитель, стояла на коленях около Анри, смачивала ему виски, давала пить, говорила о том, что видит на небе и на море. Видя, что его спутники так спокойны, Анри энергичным усилием воли поборол в себе лихорадочное волнение, которое уже начинало им овладевать.
По очереди сменяя друг друга у машины, послушно исполняя приказания своего начальника, Жерар и Николь направляли мощный полет «Эпиорниса», как будто это было самым простым, заурядным делом.
ГЛАВА XXI. Последние взмахи крыльев
ГЛАВА XXII. Заключение
— Да, это я! И Жерар тоже здесь, милый Анри!
— Где? Что случилось? Где мы?
— На «Эпиорнисе», в тысяче метров высоты, над океаном!
— «Эпиорнис»?
Анри хотел приподняться, но бессильно упал.
— Не шевелитесь! Вы скорее поправитесь, если будете лежать спокойно и неподвижно!
— Но разве я болен?
— Вы получили ожог от выстрела, по счастью, пуля пролетела мимо. Теперь у вас лихорадка, и вам нужен покой. Если будете тихо лежать — скоро выздоровеете!
— Но я не могу править!
— Править будем мы с Жераром, — отвечала Николь.
— Вот беда-то! Мне не везет!
— И у меня тоже неудача! — отозвался Жерар. — Влезая в каюту «Эпиорниса», я вывихнул себе руку!
— Вывихнул руку?
— Ив придачу ушиб голову!..
— Так зачем же мы поднялись? Надо было остаться на Цейлоне!
— Чтобы английские солдаты преследовали нас по пятам? Слуга покорный! Мы и то чудом спаслись от них. Мне не хотелось попасть в их руки, и я продолжал путь!
— Но с нами теперь Николь! Еще если бы мы были одни!
— Николь — прекрасный воздухоплаватель. Я должен сознаться, что заснул, и это она правила все время!
— Неужели? Но где мы? Вы уверены, что мы не сбились с дороги? — спросил Анри, стараясь приподняться, чтобы взглянуть на компас.
— Будь спокоен и не волнуйся — это тебе вредно. Мы летим прямо в Трансвааль и одним духом доставим тебя туда. Не правда ли, Николь?
— Я в этом уверена. Но надо слушаться и быть спокойным! — сказала девушка, проводя свежей рукой по голове раненого.
— Хотел бы я вас видеть на моем месте! — ворчал Анри. — Не могу же я лежать так, без дела! Ведь это с ума можно сойти!
— Подождите, — сказала Николь, — мы вас положим так, чтобы вы могли видеть диск и убедиться, что мы верно управляем аэропланом!
С этими словами Николь устроила из подушек и одеял нечто вроде кресла, сидя в котором Анри, несмотря на головокружение и тошноту, которые испытывал при малейшем движении, мог наблюдать за мотором.
Николь, как ангел-хранитель, стояла на коленях около Анри, смачивала ему виски, давала пить, говорила о том, что видит на небе и на море. Видя, что его спутники так спокойны, Анри энергичным усилием воли поборол в себе лихорадочное волнение, которое уже начинало им овладевать.
По очереди сменяя друг друга у машины, послушно исполняя приказания своего начальника, Жерар и Николь направляли мощный полет «Эпиорниса», как будто это было самым простым, заурядным делом.
ГЛАВА XXI. Последние взмахи крыльев
Через двое суток Анри настолько оправился, что уже был в состоянии править аэропланом. Несмотря на остатки лихорадки, невзирая на просьбы брата и невесты, он настоял, чтобы ему позволили быть у машины, и это ему не повредило. Опухоль на руке Жерара тоже прошла, и он чувствовал боль, только когда делал рукой неосторожное движение. Анри воспрянул духом, он надеялся скоро встать совсем. Может быть, чистый кислород, которым они дышали, способствовал такому быстрому выздоровлению. На этой высоте воздух имел особую живительную силу. Жерар, видя целебные свойства воздуха, уже мечтал о замене практикуемого ныне лечения чахотки горным воздухом путешествиями на аэроплане и уже с презрением отзывался о воздухе Энгадина и Гималаев. Что значит их горный воздух в сравнении с бодрящей чистотой окружающей их атмосферы? Николь расцвела как роза. После лишений и невзгод лагерной грубой жизни, ей казалось, что она в раю. Жерар устроил для нее «дамскую каюту», отгородив часть общей каюты одеялами; но она согласилась пользоваться каютой только при условии, что ею будут пользоваться все по очереди во время отдыха. Жерар и Анри требовали, чтобы она отдыхала по крайней мере десять, двенадцать часов в сутки. Энергичная девушка с негодованием отвергла это и настояла, чтобы все дежурили по очереди и поровну. Таким образом, каждый отдыхал по четыре часа, пока два помощника правили аппаратом. Обеды и завтраки были очень скромные, но удовлетворительные. Недостатка в воде не ощущалось, потому что Жерар старательно наполнял водой все чашки и всю бывшую на аэроплане посуду каждый раз, как они пролетали вблизи облака. Николь и Жерар уверяли, что эта вода в тысячу раз вкуснее той, которую они пили на земле. Но Анри не видел никакой разницы между дождевой водой и ключевой.
За свое краткое пребывание на Цейлоне, благодаря услугам Гула-Дулы, братья успели запастись свежими припасами. Джальди и его мать дали им полную корзинку фруктов, не забыв положить и плодов хлебного дерева, которые сохраняются свежими целыми неделями и напоминают собой продаваемые булочниками «подковки». Жерару очень нравился этот сочный плод. Какое сравнение с пищей, которую они получали на острове: сухие, как камни, сухари и еще более твердое сушеное мясо. Правда, у них была рыба, но все-таки какое мясо можно сравнить с фруктами? Николь разделяла его мнение. С наслаждением ела она эти сочные душистые плоды, которых, вследствие непростительной строгости военной администрации, была лишена во все время своего пребывания в лагере, хотя последний был разбит среди земного рая. Здоровая пища возвращала ей свежесть и силы.
Анри тоже быстро оправился от лихорадки и приписывал это тому, что пил лимонный сок. Догадливый Джальди положил в каюту «Эпиорниса» целый мешок лимонов. Лишь только пассажиры чувствовали жажду, они протягивали руку и пили сок этих золотистых фруктов, прекрасно утолявших жажду. Николь по этому поводу рассказала, что один из ее родственников, захворавший в Сенегале желтой лихорадкой, вылечился исключительно лимонами, без всяких других лекарств.
Когда на четвертый день «Эпиорнис» пролетал над островом Занзибаром, никто не предложил остановиться, потому что все спешили в Трансвааль.
— Мы залетим к вам в другой раз! — шутя крикнул Жерар, наклонившись над большим морским портом. — Сегодня нам некогда, но у «Эпиорниса» здоровые легкие, и мы скоро вернемся!
С птичьего полета Занзибар со своими лесами, своими великолепными лугами, прохладными реками представлял из себя цветущий уголок. Но и тут властвовали англичане, и не было возможности остановиться.
Миновав остров, «Эпиорнис» снова очутился между небом и землей.
На шестой день, рано утром, Жерар завидел вдали материк, из-за которого теперь борются пришедшие с запада люди, вытеснившие первоначальных темнолицых его обитателей.
— Земля! Земля! Анри! Николь! Вот Африка!
— Мы достигли цели! Это Африка, — повторил Анри, вглядываясь в черную полосу земли на юго-западе.
— Африка! — прошептала Николь с затуманившимся взором. — Здесь моя мать, одна, оставшаяся в живых, если только за это время не случилось чего-нибудь и с нею!
— Не надо сомневаться, Николь, — ласково сказал Анри, — она жива.
— И как рада она будет, когда, если позволите так выразиться, вы свалитесь к ней с неба! — воскликнул Жерар.
— Увы! Может ли уже чему-нибудь радоваться бедная мать, несчастная вдова! Простите меня, друзья! Не думайте, что я неблагодарная, я помню, с каким трудом вам удалось освободить меня из плена…
— Упрека в неблагодарности вы не заслужили, Николь… Сегодня вечером мы будем в Трансваале. Скажите нам, в какой части Африки вы рассчитываете встретить вашу матушку? — возразил Анри. — Целый день мы будем держаться на высоте, чтобы не привлечь к себе внимания, а ночью спустимся как можно ближе к жилищу мадам Гудулы!
— Вы помните, что еще до начала военных действий отца моего преследовали и гнали из одной местности в другую. Когда отца и трех старших братьев убили при Моддерфонтэне, мать с остальными детьми удалилась в покинутую всеми ферму на запад от города. Там меня и схватили в плен. Там, вероятно, находятся теперь мать и младший брат!
— Итак, мы направим «Эпиорнис» в Моддерфонтэн! Вынув из кармана карту Трансвааля, которую всегда носил при себе, Анри отметил, по указанию Николь, место, где должна была находиться ферма.
Направив аэроплан как можно точнее, Анри поднялся на две тысячи пятьсот метров высоты. Паря высоко в воздухе, «Эпиорнис» пересек воздушное пространство Африки.
Быстро пронеслись путешественники над Дурбаном и Наталем. Как детские игрушки, мелькали внизу города, деревни, поезда железной дороги. Но вот картина изменилась: ужасный бич — война уже начала свое дело опустошения. Поля не вспаханы, видны следы сгоревших домов — жалкие развалины. Всюду видны отряды солдат, всюду соединенные между собой колючей проволокой блокгаузы. Когда-то эта страна была счастливой, теперь не слышно ни звука песен, ни радости; царит глубокая печаль.
Склонившись над бортом аэроплана, Николь и Жерар старались разглядеть, что происходило внизу. Анри стоял у мотора, когда Жерар вдруг спросил его:
— Это ты нарочно спускаешь аэроплан, Анри?
— Не понимаю, что ты говоришь. Разве мы спускаемся?
— Вот уже пять минут, как спускаемся. Смотри, предметы увеличиваются, растут!
Анри бросился к борту и взглянул. Сомнения нет. «Эпиорнис» падает; вероятно, его уже можно разглядеть снизу.
Анри схватился за рукоятку, над которой стояла надпись «верх». Аэроплан послушно поднялся, но тотчас стал снова опускаться…
Не оставалось ни малейшего сомнения: гигантская птица еще летела, но что-то испортилось в ее механизме, и она уже не могла удержаться на высоте, она падает и скоро, несмотря ни на какие усилия, будет на земле.
— Понимаю, — сказал Анри, — необходимо сделать такую же починку, какую мы делали на «Острове обезьян». Надо опуститься на землю где-нибудь в безопасном месте!
— Но нас, кажется, уже увидели! — возразил Жерар.
В самом деле, внизу шел полк, он остановился, и солдаты приготовились стрелять.
Анри ускорил полет аэроплана, «Эпиорнис» устремился вперед, но в то же время все более и более приближался к земле…
Полк стал преследовать его. Послышались выстрелы, но пули не достигали «Лазурного Гиганта». Вот-вот ему удастся ускользнуть. К несчастью, навстречу шел другой отряд. Сообразив, в чем дело, солдаты выстрелили. «Эпиорнис», находившийся всего в двухстах метрах от земли, получил рану в грудь.
Содрогнувшись от удара, аппарат продолжал, однако, лететь. Солдаты исчезли уже из виду. Путешественникам казалось, что они спасены, но вдруг Николь, которая нисколько не испугалась, заметила огонь.
— Горим! — сказала она.
Анри и Жерар оглянулись. В самом деле, скелет, иссохшие хрящи ископаемой птицы, воспламенившись от искры, тлели, как трут. От сильного движения пламя разгорелось, и через несколько секунд авиатор уже летел над землей, как огненный метеор, как горящий факел.
Анри оставалось только одно — нажать рукоятку и спуститься на землю. К счастью, местность была пустынная.
Первой высадили Николь. За нею вышел Анри с закоптевшими волосами, со слезящимися от едкого дыма глазами. Жерар почти упал на траву. А «Эпиорнис» с шумом и треском подпрыгнул на земле; его огненный остов некоторое время выделялся еще на фоне светлого неба и наконец рассыпался в пепел…
Остолбенев от ужаса, путешественники смотрели на гибель «Гиганта». Самая заветная надежда Анри рухнула на его глазах. Исчезла навсегда самая совершенная машина, которая когда-либо была в распоряжении человека. В первую минуту все они забыли, что избежали ужасной опасности, мысль их была занята исключительно гибелью «Эпиорниса», фантастического существа, которое они полюбили, как живого друга.
— Кончено… — сказал Жерар, подходя к тлеющему пеплу. — Бедный старый Эпиорнис прожил столько тысячелетий, а теперь!..
— Но он исполнил до конца свое назначение! — воскликнула Николь. — Он не только доставил нас в Африку, но еще спас нас последним усилием от преследования врага. Утешьтесь, Анри! Машина погибла, но секрет ее известен вам. Вы доказали, до чего может дойти наука, вы решили великую задачу!
— Вы правы, Николь. Секрет изобретения известен мне! — согласился Анри, проводя рукой по голове, как бы желая отогнать от себя мрачные мысли. — Но, признаюсь, потеря аэроплана тяжела мне. Я его полюбил. Кроме того, механика никогда не будет в состоянии заменить нам этот «Эпиорнис», наполовину созданный природой. А теперь мы без всяких средств, безоружные в наводненной врагами стране. Как спасемся мы в другой раз от врага без «Эпиорниса»?
— Чему нельзя помочь, то надо терпеть, говорит одна английская поговорка, — сказал Жерар. — «Эпиорнис» мы не воскресим. К чему же напрасные сожаления? Постарайся обойтись без него!
— Ты прав, — вздохнул Анри. — Я рассчитывал, что мы прибудем в Моддерфонтэн часов в пять вечера. Теперь четыре. Так как нам придется добираться иным способом, мы достигнем места назначения не раньше, как через два-три дня. В течение этого срока мы непременно встретим какую-нибудь из воюющих сторон. Если мы попадем к бурам — имя Николь спасет нас; если наткнемся на англичан…
— Мы выдадим себя за туристов, приехавших осмотреть поле военных действий! — подсказал Жерар.
— Хороши туристы — без багажа, без слуг, без запасной смены белья!
— Ба! Всякие случайности бывают во время войны… А, впрочем, у меня есть деньги, — весело прибавил Жерар, вынимая из кармана туго набитый бумажник. — Хотя я и не отличаюсь бережливостью, я не истратил и двадцатой доли суммы, которую мне ссудил при прощании отец!
— Прибавь, что на Ледяном острове некуда было тратить денег, а то они не залежались бы у тебя… У меня тоже есть кое-что, — сказал Анри, вытаскивая свой портфель и заглядывая в него. — Лишь бы нам нанять какой-нибудь экипаж, и мы доедем до жилища вашей матушки, Николь!
— Одна я — нищенка, — отвечала девушка. — У меня ничего нет, кроме этого роскошного платья.
И она указала на свое поношенное темное платье, которое еще больше оттеняло красоту ее золотистых волос.
— Это не мешало вам помогать другим пленным! — воскликнул Анри.
— Да, да, мы много слышали о вас, Николь, — отвечал Жерар. — Знаем, как вы во всем отказывали себе, как исполняли самые грубые работы, чтобы заработать несколько ана на покупку фруктов или лекарств для больных, а сами умирали от голода и лишений!
— Я делала то, что делали и другие, — отвечала Николь, скромно опуская глаза. — Однако мне кажется, что я узнаю эту местность. Прежде тут было много ферм. Поищем, может быть, мы и найдем лошадей и повозку!
— Итак, идем? — сказал Анри, вздыхая. — Прощай милый «Эпиорнис»!
— Прощай, верный товарищ! — прибавил Жерар.
— Подождите! — сказала Николь.
Она встала на колени, взяла горсть пепла от «Лазурного Гиганта» и, взяв у Анри листочек из его записной книжки, завернула и надписала: «Драгоценные останки».
— Это для Колетты! — сказала она.
Ни одному из ее товарищей не пришло в голову улыбнуться такому сентиментальному поступку.
Путешественники пошли на восток. Полчаса шли они по опустошенной местности и наконец пришли к полуразвалившейся ферме, стоявшей посреди необработанного поля. На зов их вышла худая и грустная женщина с ребенком на руках. Она так ослабла и физически, и нравственно, что, казалось, едва понимала, о чем ее расспрашивали французы. Наконец она сказала, что может дать им повозку, если только они за это заплатят. В проводники она предложила им свою тринадцатилетнюю дочь.
— У нас больше ничего нет… даже хлеба, — сказала она, — если вы отнимете у нас и лошадь…
— Отнимем? — возмутился Анри. — Сохрани Бог! Скажите, сколько стоит ваша лошадь, мы тотчас же заплатим!
— Я такая же бурская женщина, как и вы, — прибавила Николь. — Я тоже всего лишилась во время войны!
— Неужели правда, барышня? И мы потеряли все напрасно! — с отчаянием проговорила бедная женщина.
— Как напрасно? — воскликнул Жерар.
— Разве вы не знаете печальной вести?
— Мы ничего не знаем…
— Говорят, что мир заключен и война окончена! Мы — английские подданные. Обещают вновь выстроить сожженные фермы, заплатить за понесенные нами потери. Но кто возвратит нам наших убитых мужей, сыновей? Разве такие раны можно залечить деньгами?
— Мир! — воскликнула Николь, бледнея.
— Не жалейте, Николь! — сказал Анри. — Вы сделали все, что было в человеческих силах, чтобы отстоять независимость! Честь спасена! Сознаюсь, я рад, что могу увезти вас подальше от этого кошмара. Вы храбро боролись до конца. Геройство маленького бурского народа никогда не забудется. Ободритесь, Николь! Поедем скорее к вашей матушке, которая страдает и плачет в одиночестве!
— Вы правы, Анри: надо покориться воле Провидения и благодарить его за спасение хоть немногих братьев-буров, оставшихся в живых. Но все же жаль сознавать, что все наши страдания пропали даром! Мы одержали столько побед, а теперь теряем свою независимость! Это слишком жестоко…
— Рано или поздно вы ее вернете, Николь! — горячо вступился Жерар. — Я не считаю вас побежденными. Англия должна заключить мир на почетных условиях, должна дать Трансваалю автономию. Вы же исполнили свой долг, и симпатии всех честных людей будут на вашей стороне!
Жерар по-братски обнял девушку.
За свое краткое пребывание на Цейлоне, благодаря услугам Гула-Дулы, братья успели запастись свежими припасами. Джальди и его мать дали им полную корзинку фруктов, не забыв положить и плодов хлебного дерева, которые сохраняются свежими целыми неделями и напоминают собой продаваемые булочниками «подковки». Жерару очень нравился этот сочный плод. Какое сравнение с пищей, которую они получали на острове: сухие, как камни, сухари и еще более твердое сушеное мясо. Правда, у них была рыба, но все-таки какое мясо можно сравнить с фруктами? Николь разделяла его мнение. С наслаждением ела она эти сочные душистые плоды, которых, вследствие непростительной строгости военной администрации, была лишена во все время своего пребывания в лагере, хотя последний был разбит среди земного рая. Здоровая пища возвращала ей свежесть и силы.
Анри тоже быстро оправился от лихорадки и приписывал это тому, что пил лимонный сок. Догадливый Джальди положил в каюту «Эпиорниса» целый мешок лимонов. Лишь только пассажиры чувствовали жажду, они протягивали руку и пили сок этих золотистых фруктов, прекрасно утолявших жажду. Николь по этому поводу рассказала, что один из ее родственников, захворавший в Сенегале желтой лихорадкой, вылечился исключительно лимонами, без всяких других лекарств.
Когда на четвертый день «Эпиорнис» пролетал над островом Занзибаром, никто не предложил остановиться, потому что все спешили в Трансвааль.
— Мы залетим к вам в другой раз! — шутя крикнул Жерар, наклонившись над большим морским портом. — Сегодня нам некогда, но у «Эпиорниса» здоровые легкие, и мы скоро вернемся!
С птичьего полета Занзибар со своими лесами, своими великолепными лугами, прохладными реками представлял из себя цветущий уголок. Но и тут властвовали англичане, и не было возможности остановиться.
Миновав остров, «Эпиорнис» снова очутился между небом и землей.
На шестой день, рано утром, Жерар завидел вдали материк, из-за которого теперь борются пришедшие с запада люди, вытеснившие первоначальных темнолицых его обитателей.
— Земля! Земля! Анри! Николь! Вот Африка!
— Мы достигли цели! Это Африка, — повторил Анри, вглядываясь в черную полосу земли на юго-западе.
— Африка! — прошептала Николь с затуманившимся взором. — Здесь моя мать, одна, оставшаяся в живых, если только за это время не случилось чего-нибудь и с нею!
— Не надо сомневаться, Николь, — ласково сказал Анри, — она жива.
— И как рада она будет, когда, если позволите так выразиться, вы свалитесь к ней с неба! — воскликнул Жерар.
— Увы! Может ли уже чему-нибудь радоваться бедная мать, несчастная вдова! Простите меня, друзья! Не думайте, что я неблагодарная, я помню, с каким трудом вам удалось освободить меня из плена…
— Упрека в неблагодарности вы не заслужили, Николь… Сегодня вечером мы будем в Трансваале. Скажите нам, в какой части Африки вы рассчитываете встретить вашу матушку? — возразил Анри. — Целый день мы будем держаться на высоте, чтобы не привлечь к себе внимания, а ночью спустимся как можно ближе к жилищу мадам Гудулы!
— Вы помните, что еще до начала военных действий отца моего преследовали и гнали из одной местности в другую. Когда отца и трех старших братьев убили при Моддерфонтэне, мать с остальными детьми удалилась в покинутую всеми ферму на запад от города. Там меня и схватили в плен. Там, вероятно, находятся теперь мать и младший брат!
— Итак, мы направим «Эпиорнис» в Моддерфонтэн! Вынув из кармана карту Трансвааля, которую всегда носил при себе, Анри отметил, по указанию Николь, место, где должна была находиться ферма.
Направив аэроплан как можно точнее, Анри поднялся на две тысячи пятьсот метров высоты. Паря высоко в воздухе, «Эпиорнис» пересек воздушное пространство Африки.
Быстро пронеслись путешественники над Дурбаном и Наталем. Как детские игрушки, мелькали внизу города, деревни, поезда железной дороги. Но вот картина изменилась: ужасный бич — война уже начала свое дело опустошения. Поля не вспаханы, видны следы сгоревших домов — жалкие развалины. Всюду видны отряды солдат, всюду соединенные между собой колючей проволокой блокгаузы. Когда-то эта страна была счастливой, теперь не слышно ни звука песен, ни радости; царит глубокая печаль.
Склонившись над бортом аэроплана, Николь и Жерар старались разглядеть, что происходило внизу. Анри стоял у мотора, когда Жерар вдруг спросил его:
— Это ты нарочно спускаешь аэроплан, Анри?
— Не понимаю, что ты говоришь. Разве мы спускаемся?
— Вот уже пять минут, как спускаемся. Смотри, предметы увеличиваются, растут!
Анри бросился к борту и взглянул. Сомнения нет. «Эпиорнис» падает; вероятно, его уже можно разглядеть снизу.
Анри схватился за рукоятку, над которой стояла надпись «верх». Аэроплан послушно поднялся, но тотчас стал снова опускаться…
Не оставалось ни малейшего сомнения: гигантская птица еще летела, но что-то испортилось в ее механизме, и она уже не могла удержаться на высоте, она падает и скоро, несмотря ни на какие усилия, будет на земле.
— Понимаю, — сказал Анри, — необходимо сделать такую же починку, какую мы делали на «Острове обезьян». Надо опуститься на землю где-нибудь в безопасном месте!
— Но нас, кажется, уже увидели! — возразил Жерар.
В самом деле, внизу шел полк, он остановился, и солдаты приготовились стрелять.
Анри ускорил полет аэроплана, «Эпиорнис» устремился вперед, но в то же время все более и более приближался к земле…
Полк стал преследовать его. Послышались выстрелы, но пули не достигали «Лазурного Гиганта». Вот-вот ему удастся ускользнуть. К несчастью, навстречу шел другой отряд. Сообразив, в чем дело, солдаты выстрелили. «Эпиорнис», находившийся всего в двухстах метрах от земли, получил рану в грудь.
Содрогнувшись от удара, аппарат продолжал, однако, лететь. Солдаты исчезли уже из виду. Путешественникам казалось, что они спасены, но вдруг Николь, которая нисколько не испугалась, заметила огонь.
— Горим! — сказала она.
Анри и Жерар оглянулись. В самом деле, скелет, иссохшие хрящи ископаемой птицы, воспламенившись от искры, тлели, как трут. От сильного движения пламя разгорелось, и через несколько секунд авиатор уже летел над землей, как огненный метеор, как горящий факел.
Анри оставалось только одно — нажать рукоятку и спуститься на землю. К счастью, местность была пустынная.
Первой высадили Николь. За нею вышел Анри с закоптевшими волосами, со слезящимися от едкого дыма глазами. Жерар почти упал на траву. А «Эпиорнис» с шумом и треском подпрыгнул на земле; его огненный остов некоторое время выделялся еще на фоне светлого неба и наконец рассыпался в пепел…
Остолбенев от ужаса, путешественники смотрели на гибель «Гиганта». Самая заветная надежда Анри рухнула на его глазах. Исчезла навсегда самая совершенная машина, которая когда-либо была в распоряжении человека. В первую минуту все они забыли, что избежали ужасной опасности, мысль их была занята исключительно гибелью «Эпиорниса», фантастического существа, которое они полюбили, как живого друга.
— Кончено… — сказал Жерар, подходя к тлеющему пеплу. — Бедный старый Эпиорнис прожил столько тысячелетий, а теперь!..
— Но он исполнил до конца свое назначение! — воскликнула Николь. — Он не только доставил нас в Африку, но еще спас нас последним усилием от преследования врага. Утешьтесь, Анри! Машина погибла, но секрет ее известен вам. Вы доказали, до чего может дойти наука, вы решили великую задачу!
— Вы правы, Николь. Секрет изобретения известен мне! — согласился Анри, проводя рукой по голове, как бы желая отогнать от себя мрачные мысли. — Но, признаюсь, потеря аэроплана тяжела мне. Я его полюбил. Кроме того, механика никогда не будет в состоянии заменить нам этот «Эпиорнис», наполовину созданный природой. А теперь мы без всяких средств, безоружные в наводненной врагами стране. Как спасемся мы в другой раз от врага без «Эпиорниса»?
— Чему нельзя помочь, то надо терпеть, говорит одна английская поговорка, — сказал Жерар. — «Эпиорнис» мы не воскресим. К чему же напрасные сожаления? Постарайся обойтись без него!
— Ты прав, — вздохнул Анри. — Я рассчитывал, что мы прибудем в Моддерфонтэн часов в пять вечера. Теперь четыре. Так как нам придется добираться иным способом, мы достигнем места назначения не раньше, как через два-три дня. В течение этого срока мы непременно встретим какую-нибудь из воюющих сторон. Если мы попадем к бурам — имя Николь спасет нас; если наткнемся на англичан…
— Хороши туристы — без багажа, без слуг, без запасной смены белья!
— Ба! Всякие случайности бывают во время войны… А, впрочем, у меня есть деньги, — весело прибавил Жерар, вынимая из кармана туго набитый бумажник. — Хотя я и не отличаюсь бережливостью, я не истратил и двадцатой доли суммы, которую мне ссудил при прощании отец!
— Прибавь, что на Ледяном острове некуда было тратить денег, а то они не залежались бы у тебя… У меня тоже есть кое-что, — сказал Анри, вытаскивая свой портфель и заглядывая в него. — Лишь бы нам нанять какой-нибудь экипаж, и мы доедем до жилища вашей матушки, Николь!
— Одна я — нищенка, — отвечала девушка. — У меня ничего нет, кроме этого роскошного платья.
И она указала на свое поношенное темное платье, которое еще больше оттеняло красоту ее золотистых волос.
— Это не мешало вам помогать другим пленным! — воскликнул Анри.
— Да, да, мы много слышали о вас, Николь, — отвечал Жерар. — Знаем, как вы во всем отказывали себе, как исполняли самые грубые работы, чтобы заработать несколько ана на покупку фруктов или лекарств для больных, а сами умирали от голода и лишений!
— Я делала то, что делали и другие, — отвечала Николь, скромно опуская глаза. — Однако мне кажется, что я узнаю эту местность. Прежде тут было много ферм. Поищем, может быть, мы и найдем лошадей и повозку!
— Итак, идем? — сказал Анри, вздыхая. — Прощай милый «Эпиорнис»!
— Прощай, верный товарищ! — прибавил Жерар.
— Подождите! — сказала Николь.
Она встала на колени, взяла горсть пепла от «Лазурного Гиганта» и, взяв у Анри листочек из его записной книжки, завернула и надписала: «Драгоценные останки».
— Это для Колетты! — сказала она.
Ни одному из ее товарищей не пришло в голову улыбнуться такому сентиментальному поступку.
Путешественники пошли на восток. Полчаса шли они по опустошенной местности и наконец пришли к полуразвалившейся ферме, стоявшей посреди необработанного поля. На зов их вышла худая и грустная женщина с ребенком на руках. Она так ослабла и физически, и нравственно, что, казалось, едва понимала, о чем ее расспрашивали французы. Наконец она сказала, что может дать им повозку, если только они за это заплатят. В проводники она предложила им свою тринадцатилетнюю дочь.
— У нас больше ничего нет… даже хлеба, — сказала она, — если вы отнимете у нас и лошадь…
— Отнимем? — возмутился Анри. — Сохрани Бог! Скажите, сколько стоит ваша лошадь, мы тотчас же заплатим!
— Я такая же бурская женщина, как и вы, — прибавила Николь. — Я тоже всего лишилась во время войны!
— Неужели правда, барышня? И мы потеряли все напрасно! — с отчаянием проговорила бедная женщина.
— Как напрасно? — воскликнул Жерар.
— Разве вы не знаете печальной вести?
— Мы ничего не знаем…
— Говорят, что мир заключен и война окончена! Мы — английские подданные. Обещают вновь выстроить сожженные фермы, заплатить за понесенные нами потери. Но кто возвратит нам наших убитых мужей, сыновей? Разве такие раны можно залечить деньгами?
— Мир! — воскликнула Николь, бледнея.
— Не жалейте, Николь! — сказал Анри. — Вы сделали все, что было в человеческих силах, чтобы отстоять независимость! Честь спасена! Сознаюсь, я рад, что могу увезти вас подальше от этого кошмара. Вы храбро боролись до конца. Геройство маленького бурского народа никогда не забудется. Ободритесь, Николь! Поедем скорее к вашей матушке, которая страдает и плачет в одиночестве!
— Вы правы, Анри: надо покориться воле Провидения и благодарить его за спасение хоть немногих братьев-буров, оставшихся в живых. Но все же жаль сознавать, что все наши страдания пропали даром! Мы одержали столько побед, а теперь теряем свою независимость! Это слишком жестоко…
— Рано или поздно вы ее вернете, Николь! — горячо вступился Жерар. — Я не считаю вас побежденными. Англия должна заключить мир на почетных условиях, должна дать Трансваалю автономию. Вы же исполнили свой долг, и симпатии всех честных людей будут на вашей стороне!
Жерар по-братски обнял девушку.
ГЛАВА XXII. Заключение
Женщина провела путешественников через свой убогий дом, где жила одна со своими детьми. Крыша была наполовину сорвана, стены местами обвалились, сад и поле зачахли, необработанные. Вихрь честолюбия пронесся над скромным очагом и разрушил это бедное гнездышко навсегда. Четырех членов семьи расстреляли на глазах женщины.
— Вот тут! — указала она трагическим жестом на уголок двора. — Сначала они убили мужа, потом сына, зятя, а затем и дочь мою Анерль, за то, что она ругала солдат. А я стояла в кухне, у окна…
Она не плакала. Взгляд ее мутных неподвижных глаз, казалось, не видел ничего окружающего.
С болью в сердце путешественники молча шли за нею. Они прошли через холодную мрачную кухню — в ней давно не стряпали. На столе лежал кусок черного заплесневевшего хлеба и стояла чашка воды — должно быть, единственная пища несчастных. Истощенный вид ребенка и матери свидетельствовал о том, как плохо они питались в течение многих месяцев.
Фермерша приоткрыла ведущую во двор дверь.
— Розен! Розен! — позвала она. — Поди сюда! Сначала никто не отвечал. Затем кто-то зашевелился в кустах, отделявших двор от поля, и показалась тринадцатилетняя девушка, рослая и широкоплечая, как двадцатилетняя, европейской наружности, одетая в короткое и слишком тонкое платье.
— Поди сюда, Розен! — повторила мать. — Не стыдись, это добрые люди!
Молодая девушка остановилась в нерешительности. Николь побежала к ней навстречу с распростертыми объятиями.
— Я тоже бурская девушка! Как и вы, я лишилась на войне отца, братьев, сестер!
— А теперь говорят, что все кончено, что подписан мир! — произнесла молодая крестьянка. — Скажите, вы верите, что мы все потеряли, чтобы стать английскими подданными?
— Нет! — воскликнула горячо Николь. — Бог, который вложил в нас любовь к свободе, не допустит этого…
— Ведь мы сделали все, что могли, чтобы быть свободными!.. Да если бы можно было десять раз умереть за родину и свободу, мы не пожалели бы жизни!.. К чему же было все это? Неужели лишь для того, чтобы сложить оружие и признать себя побежденными?..
Николь гордо подняла голову, и по ее личику, в ее серых глазах промелькнуло выражение несокрушимой энергии.
— Да, да, — прошептала Розен, как бы отвечая на ее мысль. — Вы правы. Придет и наша очередь торжествовать. Надо терпеть. Пути Господни неисповедимы. Зачем вы звали меня, матушка? — спросила она мать.
— Вот эти господа хотят нанять у нас повозку, чтобы доехать до Моддерфонтэна, где осталась мать этой барышни. Ты могла бы их проводить. Они хорошо заплатят!
Девушка покраснела.
— Было время, когда мы даром предложили бы вам и лошадей, и экипаж, — сказала она печально. — Теперь мы не можем оказать даже простой услуги. Мы должны продаватьто, что прежде сделали бы даром!
— Вы нам все-таки окажете услугу! — воскликнула Николь. — Вот и у меня тоже ничего нет. Если бы не эти друзья, я не могла бы возвратиться к матери!
Грустно покачав головой, Розен направилась к кустам и тихонько свистнула; послышался топот, и из-за плетня показалась голова маленькой лошадки со спутанной гривой и блестящими глазами. Она нервно втягивала в себя воздух. Лошадь паслась на свободе.
— Она видит, что здесь чужие, — сказала фермерша. — Она тоже не любит «красные затылки»! 5
Жерар подошел к пони и потрепал его по голове. Животное вытянуло шею и пофыркивало.
— Жаль, что мне нечем тебя угостить, — сказал молодой человек. — Постой, у меня в кармане, кажется, есть банан!
В это время он заметил, что ребенок смотрит на лакомство жадными глазами. Он снял кожицу с банана и отдал ее лошади, а плод подал ребенку, который потянулся к нему.
— Извините его, — смутилась Розен, — он еще так мал, что не понимает, что просить нельзя. К тому же у нас давно нет ничего, кроме хлеба, даже для ребенка!
— А где здесь можно купить все необходимое? — спросил Жерар. — Я охотно заплачу вам вперед!
— Да хранит вас Господь! — сказала мать. — За деньги все можно достать. Розен купит и привезет из города все, что угодно!
— В таком случае, чем скорее мы отправимся, тем лучше. Если ваша дочь может…
— О, мои сборы не долгие, — отозвалась Розен. — Жаль, что наша одноколка в довольно плохом состоянии, но знаете, с тех пор, как перебили всех наших мужчин, руки у нас опустились…
С этими словами девушка выкатила из-под навеса старую тележку. С помощью Жерара она впрягла лошадь, которая сама пришла и встала между оглоблями. Анри вручил фермерше крупную ассигнацию, сказав, что даст столько же Розен на покупки. Путешественники уселись в тележке вместе с Розен и поехали крупной рысью, сопровождаемые напутствиями бедной женщины.
Дорога была плохая, а между тем уже наступала ночь. Но Розен хорошо знала местность, а лошадка бежала бодро. Жерар хвалил пони, а Розен рассказывала, как умна и смела их лошадка, как ненавидит она «красные затылки».
Они ехали среди опустошенной неприятелем местности, разоренных полей, сожженных ферм. Местами виднелись остатки рельс: здесь была прежде железная дорога, но ее разрушили динамитом. Попадались длинные, неправильные, вырытые бурами траншеи и английские блокгаузы с колючей проволокой. Встречавшиеся отряды не задерживали повозки: весть о мире облегчала путешествие по стране, хотя многие и не верили еще в заключение мира, а считали его лишь временным перемирием.
Около полуночи они прибыли в маленький городок Дисфонтэн. Розен привезла путешественников в дом своих родственников. Отказаться от гостеприимства значило бы обидеть Розен, к тому же надо было дать отдохнуть до утра Треку — так звали пони — да и самим им не мешало подкрепить свои силы пищей и сном. Было уже темно, когда они постучали в двери дома. Им тотчас же открыли, и хозяева приняли их с обычным у буров серьезным радушием. Дома были только женщины: старуха бабушка, ее сноха, три дочери и служанка. После легкого ужина молодые девушки отвели Николь и Розен в предназначенную для них комнату. Жерара и Анри поместили на первом этаже. Трека поставили в конюшню.
На следующий день, чуть свет, пустились в дальнейший путь. Уезжая, Анри щедро расплатился со служанкой и поблагодарил хозяек.
— Имя Николь Мовилен всегда открыло бы вам наши двери, но мы рады и лично вам! — отвечала бабушка. И это были не праздные слова, потому что гостеприимство буров вошло в пословицу.
В полдень они подъехали к жалкой лачуге, которая стояла на месте когда-то прекрасного дома Мовиленов. Вместо цветущей фермы, плодородных полей, многочисленного штата слуг, стоял ветхий домик с полуразобранной соломенной крышей и покосившимися стенами. Когда хлопнула дверь, бледная, с ввалившимися от слез глазами, женщина, в которой трудно было признать счастливую некогда, чтимую мать и жену, окруженную многочисленной семьей матрону, испуганно вскочила: казалось, она только и ждала от жизни новых ударов.
При виде Николь у нее вырвался раздирающий душу крик… Обе женщины упали друг другу в объятия и зарыдали. Николь первая тихонько высвободилась и взглянула на мать.
— Мама, а где же малютка? — дрожа, прошептала она.
— Умер, дочь моя, он тоже умер! Я похоронила его третьего дня. Ах, жаль, что тебя не было здесь раньше!
Николь заплакала. Томясь в плену, в одиночестве, она так часто мечтала об этом ребенке, который избежал общей участи. Она мечтала воспитать его в любви к родине, сделать его достойным его погибших братьев! Увы! Он тоже угас. Еще одна невинная жертва печального конфликта. Эта девушка, не уступавшая в мужестве самым храбрым мужчинам, не выдержала и, припав к груди матери, плакала как дитя.
Плакали также Анри, Жерар и Розен. Тяжело было видеть горе этих двух женщин.
Мало-помалу друзьям удалось успокоить, уговорить их, осушить их слезы. Николь в коротких словах передала матери, как спасли ее друзья. Мать горячо благодарила молодых людей. Между тем Розен собралась уезжать — она спешила домой.
Николь тотчас же принялась хозяйничать в доме. Она нашла кусок черного хлеба, небольшую чашку молока на завтрак гостям. Жерар вышел потихоньку из дома и пошел обтирать соломой, чистить скребницею Трека. Он напоил пони, дал ему свежей травы. Животное, признав в нем друга, ласкалось к нему. Мадам Гудула и Николь поцеловали Розен, которую успели полюбить за ее открытый характер. Анри передал ей обещанную сумму; она села в повозку и уехала, но долго оглядывалась на своих новых друзей, вышедших провожать ее на крыльцо.
Когда повозка исчезла из виду, начали обсуждать семейные дела. Ничто не удерживало больше мадам Гудулу и ее дочь на бурской территории, и Жерар и Анри настаивали на немедленном отъезде их в Париж. Им надо было набраться сил, поправиться. Кроме того, страна, разоренная войной, еще долго будет нежелательным местопребыванием для одиноких женщин. Впоследствии, когда водворится спокойствие, быть может, вся семья Массе возвратится в страну, которую она полюбила, как вторую родину. Мадам Гудуле было нелегко эмигрировать, оставив в родной земле прах похороненных ею дорогих людей, но она чувствовала, что должна сделать это ради Николь, и уступила просьбам Анри.
— Пусть будет по-вашему, сыновья мои, — просто сказала она. — У нас никого не осталось на свете, кроме вас. Делайте с нами, что хотите!
Решено было ехать немедленно, отложив хлопоты по вознаграждению вдовы и дочери Мовилена за потерянное ими имущество до более удобного времени.
У мадам Гудулы были еще две лошади. Они паслись на свободе, на соседнем лугу, но прибежали по первому зову. Их впрягли в стоявшую за домом старую фуру, дом заперли на замок и отправились к Моддерфонтэну, находившемуся в нескольких милях. Проезжая мимо свежей могилки последнего дорогого покойника, мать и дочь сорвали на память немного зелени с могильного холмика.
Закупив в городе самое необходимое для своих спутниц, молодые Массе доставили их в Дурбан, а через неделю все отбыли в Европу.
Еще с Цейлона была послана в Пасси телеграмма, которая должна была успокоить остававшихся долго без всяких известий родителей.
Теперь госпожа Массе не верила своему счастью: она увидит снова своих сыновей!
Наконец наступил желанный день. Мартина, вся сияющая и счастливая, подала телеграмму с марсельским почтовым штемпелем:
«Приедем завтра девять часов. Все здоровы.
Анри».
Колетта решительно отказывалась ждать дома. Правда, Анри не любит публичных демонстраций, но пусть себе сердится, она поедет навстречу, чтобы обнять дорогих путешественников часом раньше. Марсиаль Ардуэн и Лина остались дома, а Колетта с отцом поехали на вокзал и лихорадочно ожидали поезда.
Вот он! Стелется длинное облако дыма. Слышен резкий свисток. Наконец-то! До последней минуты ожидавшие боялись катастрофы. Колетта видит загорелое лицо Жерара — он высунулся из окна.
— Я так и знал — она приехала! — весело воскликнул он.
— Кто? Колетта? Они все приехали? — спросил Анри.
— Нет, успокойся! Только отец и Колетта. Я знал, что она приедет.
Поезд еще не совсем остановился, а Жерар уже выпрыгнул на платформу и порывисто обнял любимую сестру, которая спрятала свое лицо у него на плече. Но вот все немного успокоились, овладели собой, приветствовали потрясенных свиданием мадам Гудулу и Николь, сели в карету и поехали в Пасси.
О, сколько они расскажут нового друг другу о находке ископаемого эпиорниса, бегстве Николь, гибели авиатора, а также об известиях, полученных стариком Массе через посредство правительства о потерпевших крушение. С корабля, отправленного на необитаемый остров, получена депеша:
«На острове все благополучно. Потерпевшие возвратятся в конце месяца».
Все хорошо, что хорошо кончается. Мадам Гудула и Николь делали героические усилия, чтобы скрыть свою грусть и не омрачить общей радости.
Приехали в Пасси. Как светло было на душе у госпожи Массе, когда она обняла дорогих сыновей, снова возвращенных ей судьбою!
— Вот тут! — указала она трагическим жестом на уголок двора. — Сначала они убили мужа, потом сына, зятя, а затем и дочь мою Анерль, за то, что она ругала солдат. А я стояла в кухне, у окна…
Она не плакала. Взгляд ее мутных неподвижных глаз, казалось, не видел ничего окружающего.
С болью в сердце путешественники молча шли за нею. Они прошли через холодную мрачную кухню — в ней давно не стряпали. На столе лежал кусок черного заплесневевшего хлеба и стояла чашка воды — должно быть, единственная пища несчастных. Истощенный вид ребенка и матери свидетельствовал о том, как плохо они питались в течение многих месяцев.
Фермерша приоткрыла ведущую во двор дверь.
— Розен! Розен! — позвала она. — Поди сюда! Сначала никто не отвечал. Затем кто-то зашевелился в кустах, отделявших двор от поля, и показалась тринадцатилетняя девушка, рослая и широкоплечая, как двадцатилетняя, европейской наружности, одетая в короткое и слишком тонкое платье.
— Поди сюда, Розен! — повторила мать. — Не стыдись, это добрые люди!
Молодая девушка остановилась в нерешительности. Николь побежала к ней навстречу с распростертыми объятиями.
— Я тоже бурская девушка! Как и вы, я лишилась на войне отца, братьев, сестер!
— А теперь говорят, что все кончено, что подписан мир! — произнесла молодая крестьянка. — Скажите, вы верите, что мы все потеряли, чтобы стать английскими подданными?
— Нет! — воскликнула горячо Николь. — Бог, который вложил в нас любовь к свободе, не допустит этого…
— Ведь мы сделали все, что могли, чтобы быть свободными!.. Да если бы можно было десять раз умереть за родину и свободу, мы не пожалели бы жизни!.. К чему же было все это? Неужели лишь для того, чтобы сложить оружие и признать себя побежденными?..
Николь гордо подняла голову, и по ее личику, в ее серых глазах промелькнуло выражение несокрушимой энергии.
— Да, да, — прошептала Розен, как бы отвечая на ее мысль. — Вы правы. Придет и наша очередь торжествовать. Надо терпеть. Пути Господни неисповедимы. Зачем вы звали меня, матушка? — спросила она мать.
— Вот эти господа хотят нанять у нас повозку, чтобы доехать до Моддерфонтэна, где осталась мать этой барышни. Ты могла бы их проводить. Они хорошо заплатят!
Девушка покраснела.
— Было время, когда мы даром предложили бы вам и лошадей, и экипаж, — сказала она печально. — Теперь мы не можем оказать даже простой услуги. Мы должны продаватьто, что прежде сделали бы даром!
— Вы нам все-таки окажете услугу! — воскликнула Николь. — Вот и у меня тоже ничего нет. Если бы не эти друзья, я не могла бы возвратиться к матери!
Грустно покачав головой, Розен направилась к кустам и тихонько свистнула; послышался топот, и из-за плетня показалась голова маленькой лошадки со спутанной гривой и блестящими глазами. Она нервно втягивала в себя воздух. Лошадь паслась на свободе.
— Она видит, что здесь чужие, — сказала фермерша. — Она тоже не любит «красные затылки»! 5
Жерар подошел к пони и потрепал его по голове. Животное вытянуло шею и пофыркивало.
— Жаль, что мне нечем тебя угостить, — сказал молодой человек. — Постой, у меня в кармане, кажется, есть банан!
В это время он заметил, что ребенок смотрит на лакомство жадными глазами. Он снял кожицу с банана и отдал ее лошади, а плод подал ребенку, который потянулся к нему.
— Извините его, — смутилась Розен, — он еще так мал, что не понимает, что просить нельзя. К тому же у нас давно нет ничего, кроме хлеба, даже для ребенка!
— А где здесь можно купить все необходимое? — спросил Жерар. — Я охотно заплачу вам вперед!
— Да хранит вас Господь! — сказала мать. — За деньги все можно достать. Розен купит и привезет из города все, что угодно!
— В таком случае, чем скорее мы отправимся, тем лучше. Если ваша дочь может…
— О, мои сборы не долгие, — отозвалась Розен. — Жаль, что наша одноколка в довольно плохом состоянии, но знаете, с тех пор, как перебили всех наших мужчин, руки у нас опустились…
С этими словами девушка выкатила из-под навеса старую тележку. С помощью Жерара она впрягла лошадь, которая сама пришла и встала между оглоблями. Анри вручил фермерше крупную ассигнацию, сказав, что даст столько же Розен на покупки. Путешественники уселись в тележке вместе с Розен и поехали крупной рысью, сопровождаемые напутствиями бедной женщины.
Дорога была плохая, а между тем уже наступала ночь. Но Розен хорошо знала местность, а лошадка бежала бодро. Жерар хвалил пони, а Розен рассказывала, как умна и смела их лошадка, как ненавидит она «красные затылки».
Они ехали среди опустошенной неприятелем местности, разоренных полей, сожженных ферм. Местами виднелись остатки рельс: здесь была прежде железная дорога, но ее разрушили динамитом. Попадались длинные, неправильные, вырытые бурами траншеи и английские блокгаузы с колючей проволокой. Встречавшиеся отряды не задерживали повозки: весть о мире облегчала путешествие по стране, хотя многие и не верили еще в заключение мира, а считали его лишь временным перемирием.
Около полуночи они прибыли в маленький городок Дисфонтэн. Розен привезла путешественников в дом своих родственников. Отказаться от гостеприимства значило бы обидеть Розен, к тому же надо было дать отдохнуть до утра Треку — так звали пони — да и самим им не мешало подкрепить свои силы пищей и сном. Было уже темно, когда они постучали в двери дома. Им тотчас же открыли, и хозяева приняли их с обычным у буров серьезным радушием. Дома были только женщины: старуха бабушка, ее сноха, три дочери и служанка. После легкого ужина молодые девушки отвели Николь и Розен в предназначенную для них комнату. Жерара и Анри поместили на первом этаже. Трека поставили в конюшню.
На следующий день, чуть свет, пустились в дальнейший путь. Уезжая, Анри щедро расплатился со служанкой и поблагодарил хозяек.
— Имя Николь Мовилен всегда открыло бы вам наши двери, но мы рады и лично вам! — отвечала бабушка. И это были не праздные слова, потому что гостеприимство буров вошло в пословицу.
В полдень они подъехали к жалкой лачуге, которая стояла на месте когда-то прекрасного дома Мовиленов. Вместо цветущей фермы, плодородных полей, многочисленного штата слуг, стоял ветхий домик с полуразобранной соломенной крышей и покосившимися стенами. Когда хлопнула дверь, бледная, с ввалившимися от слез глазами, женщина, в которой трудно было признать счастливую некогда, чтимую мать и жену, окруженную многочисленной семьей матрону, испуганно вскочила: казалось, она только и ждала от жизни новых ударов.
При виде Николь у нее вырвался раздирающий душу крик… Обе женщины упали друг другу в объятия и зарыдали. Николь первая тихонько высвободилась и взглянула на мать.
— Мама, а где же малютка? — дрожа, прошептала она.
— Умер, дочь моя, он тоже умер! Я похоронила его третьего дня. Ах, жаль, что тебя не было здесь раньше!
Николь заплакала. Томясь в плену, в одиночестве, она так часто мечтала об этом ребенке, который избежал общей участи. Она мечтала воспитать его в любви к родине, сделать его достойным его погибших братьев! Увы! Он тоже угас. Еще одна невинная жертва печального конфликта. Эта девушка, не уступавшая в мужестве самым храбрым мужчинам, не выдержала и, припав к груди матери, плакала как дитя.
Плакали также Анри, Жерар и Розен. Тяжело было видеть горе этих двух женщин.
Мало-помалу друзьям удалось успокоить, уговорить их, осушить их слезы. Николь в коротких словах передала матери, как спасли ее друзья. Мать горячо благодарила молодых людей. Между тем Розен собралась уезжать — она спешила домой.
Николь тотчас же принялась хозяйничать в доме. Она нашла кусок черного хлеба, небольшую чашку молока на завтрак гостям. Жерар вышел потихоньку из дома и пошел обтирать соломой, чистить скребницею Трека. Он напоил пони, дал ему свежей травы. Животное, признав в нем друга, ласкалось к нему. Мадам Гудула и Николь поцеловали Розен, которую успели полюбить за ее открытый характер. Анри передал ей обещанную сумму; она села в повозку и уехала, но долго оглядывалась на своих новых друзей, вышедших провожать ее на крыльцо.
Когда повозка исчезла из виду, начали обсуждать семейные дела. Ничто не удерживало больше мадам Гудулу и ее дочь на бурской территории, и Жерар и Анри настаивали на немедленном отъезде их в Париж. Им надо было набраться сил, поправиться. Кроме того, страна, разоренная войной, еще долго будет нежелательным местопребыванием для одиноких женщин. Впоследствии, когда водворится спокойствие, быть может, вся семья Массе возвратится в страну, которую она полюбила, как вторую родину. Мадам Гудуле было нелегко эмигрировать, оставив в родной земле прах похороненных ею дорогих людей, но она чувствовала, что должна сделать это ради Николь, и уступила просьбам Анри.
— Пусть будет по-вашему, сыновья мои, — просто сказала она. — У нас никого не осталось на свете, кроме вас. Делайте с нами, что хотите!
Решено было ехать немедленно, отложив хлопоты по вознаграждению вдовы и дочери Мовилена за потерянное ими имущество до более удобного времени.
У мадам Гудулы были еще две лошади. Они паслись на свободе, на соседнем лугу, но прибежали по первому зову. Их впрягли в стоявшую за домом старую фуру, дом заперли на замок и отправились к Моддерфонтэну, находившемуся в нескольких милях. Проезжая мимо свежей могилки последнего дорогого покойника, мать и дочь сорвали на память немного зелени с могильного холмика.
Закупив в городе самое необходимое для своих спутниц, молодые Массе доставили их в Дурбан, а через неделю все отбыли в Европу.
Еще с Цейлона была послана в Пасси телеграмма, которая должна была успокоить остававшихся долго без всяких известий родителей.
Теперь госпожа Массе не верила своему счастью: она увидит снова своих сыновей!
Наконец наступил желанный день. Мартина, вся сияющая и счастливая, подала телеграмму с марсельским почтовым штемпелем:
«Приедем завтра девять часов. Все здоровы.
Анри».
Колетта решительно отказывалась ждать дома. Правда, Анри не любит публичных демонстраций, но пусть себе сердится, она поедет навстречу, чтобы обнять дорогих путешественников часом раньше. Марсиаль Ардуэн и Лина остались дома, а Колетта с отцом поехали на вокзал и лихорадочно ожидали поезда.
Вот он! Стелется длинное облако дыма. Слышен резкий свисток. Наконец-то! До последней минуты ожидавшие боялись катастрофы. Колетта видит загорелое лицо Жерара — он высунулся из окна.
— Я так и знал — она приехала! — весело воскликнул он.
— Кто? Колетта? Они все приехали? — спросил Анри.
— Нет, успокойся! Только отец и Колетта. Я знал, что она приедет.
Поезд еще не совсем остановился, а Жерар уже выпрыгнул на платформу и порывисто обнял любимую сестру, которая спрятала свое лицо у него на плече. Но вот все немного успокоились, овладели собой, приветствовали потрясенных свиданием мадам Гудулу и Николь, сели в карету и поехали в Пасси.
О, сколько они расскажут нового друг другу о находке ископаемого эпиорниса, бегстве Николь, гибели авиатора, а также об известиях, полученных стариком Массе через посредство правительства о потерпевших крушение. С корабля, отправленного на необитаемый остров, получена депеша:
«На острове все благополучно. Потерпевшие возвратятся в конце месяца».
Все хорошо, что хорошо кончается. Мадам Гудула и Николь делали героические усилия, чтобы скрыть свою грусть и не омрачить общей радости.
Приехали в Пасси. Как светло было на душе у госпожи Массе, когда она обняла дорогих сыновей, снова возвращенных ей судьбою!