невозможно.
Невозможно проникнуть в лагерь! Невозможно войти в переговоры! Невозможно сообщить пленнице что бы то ни было! Невозможно даже узнать, жива ли та, которую они ищут!
На них стали даже косо посматривать. Они услышали слово «шпионство».
— Будем осторожны, — сказал тогда Жерар, увлекая брата, который просто был в отчаянии. — Главное, чтобы нас самих не схватили. Это была бы непоправимая неудача. Ради Бога, Анри, будь осторожен! Понимаю, что тебе не легко! У меня у самого так и чешутся руки поколотить одного из этих грубиянов! Но рассуди сам: что мы можем сделать? О силе и говорить нечего. Убеждением мы тоже ничего не достигнем. Остается хитрость. Что бы они там ни говорили, а в лагерь проникнуть можно. Они упрямо твердят: «невозможно» да «невозможно»! А между тем я уже видел, как в южные ворота проникло одно человеческое существо, это был ни офицер, ни солдат, ни чиновник…
— Кто же, скажи скорее?
— Торговка фруктами со своей тачкой. Она прошла очень просто. Эти скоты часовые только хвастаются своей бдительностью: им даже не пришло в голову обыскать ее тачку.
— Правда. Я тоже видел, но не обратил внимания.
— Ну, так вот же: если эта гражданка может свободно входить в лагерь, значит, суровый закон — пустое слово, как я и думал.
— Да. Но если они настаивают на данном им приказании, ничего не поделаешь. Жерар, я вижу одно средство: перелезть через забор. Я и попытаюсь сделать это сегодня же вечером.
— Можно сделать лучше. Я нашел золотой ключ. Купим тачку, наполним ее фруктами и с нею войдем в лагерь.
— Я не прочь попытать счастья. Но неужели они не заметят, что за тачкой идет не тот торговец?
— Надо переодеться и загримироваться!
— Ты надеешься сойти за эту торговку? — удивился Анри. — Она крошечного роста и горбатая!
— Нет, я этого не думал. Но, может быть, вблизи лагеря найдется разносчик, которого легче будет подменить.
Жерар, как всегда, сразу напал на верное средство. Почти все смелые предприятия удавались ему. Едва он сделал несколько шагов, как ему попался навстречу разносчик, какого он искал.
Это был человек довольно высокого роста и неопределенных лет. По алчному взгляду его глаз можно было догадаться, что за один соверен от него можно добиться всего.
Жерар решительно подошел к нему и предложил ему продать его платье за фунт стерлингов и одежду товарища в придачу.
Сначала торговец разинул рот от удивления, подумав, что над ним смеются. Потом он подмигнул и сказал:
— Понимаю. Господа придумали какую-нибудь «шутку» — як вашим услугам.
Быстро поменялись платьем, и разносчик весело сунул в карман полученную им золотую монету.
— Сколько стоят фрукты вместе с тачкой? — спросил тогда Жерар.
— Ого! Вот оно что! — сообразил разносчик, не желая упустить счастливого случая. — Пять фунтов, джентльмены! У меня семья, маленькие дети — не обидьте.
— Вот тебе пять фунтов! — сказал Жерар, вынимая просимую сумму из бумажника.
Торговец схватил деньги и бросился бежать со всех ног.
— С Богом! В час добрый! — прошептал брату Жерар. — Охотно отправился бы я сам, но не смею лишить тебя радостной встречи.
Сумерки благоприятствовали предприятию. Анри надвинул на лоб фуражку и за тачкой прошел в ближайшие ворота между рядов солдат, которые только что отказались его пропустить. Никто не остановил его, не бросил на него даже подозрительного взгляда. Часовой рассеянно взглянул на его товар, да, правду сказать, несколько дюжин гнилых бананов, за которые он только что заплатил сто двадцать пять франков, и не стоили большого внимания.
Анри ускоряет шаги, спешит к переулкам, где стеснены, загнаны, как скот, несчастные военнопленные. Инстинктивно сдвигает он на затылок шапку, которую только необходимость могла заставить его надеть. Часовой не видит его.
— Послушай, братец, ты не торопись! — слышит он чей-то разбитый голос. — Покажи-ка свои фрукты.
Этот голос поразил его. Он узнал его. Он подходит ближе. Так и есть: эта старая военнопленная — одна из друзей дома Мовиленов. Она вынянчила на своих руках малютку Тотти.
— Тетушка Аника!.. 2
Она тоже узнала его.
— Боже милостивый! Мосье Анри!
— Молчи, ради Бога! — сказал молодой человек. — Я пришел освободить Николь. В какой части лагеря мне искать ее? Говори скорее, тетушка Аника!
— Николь! — бедная женщина заплакала. — Ах! Бедное дитя, ее здесь нет.
ГЛАВА VI. В лагере военнопленных. Катастрофа
ГЛАВА VII. «Сом»
Невозможно проникнуть в лагерь! Невозможно войти в переговоры! Невозможно сообщить пленнице что бы то ни было! Невозможно даже узнать, жива ли та, которую они ищут!
На них стали даже косо посматривать. Они услышали слово «шпионство».
— Будем осторожны, — сказал тогда Жерар, увлекая брата, который просто был в отчаянии. — Главное, чтобы нас самих не схватили. Это была бы непоправимая неудача. Ради Бога, Анри, будь осторожен! Понимаю, что тебе не легко! У меня у самого так и чешутся руки поколотить одного из этих грубиянов! Но рассуди сам: что мы можем сделать? О силе и говорить нечего. Убеждением мы тоже ничего не достигнем. Остается хитрость. Что бы они там ни говорили, а в лагерь проникнуть можно. Они упрямо твердят: «невозможно» да «невозможно»! А между тем я уже видел, как в южные ворота проникло одно человеческое существо, это был ни офицер, ни солдат, ни чиновник…
— Кто же, скажи скорее?
— Торговка фруктами со своей тачкой. Она прошла очень просто. Эти скоты часовые только хвастаются своей бдительностью: им даже не пришло в голову обыскать ее тачку.
— Правда. Я тоже видел, но не обратил внимания.
— Ну, так вот же: если эта гражданка может свободно входить в лагерь, значит, суровый закон — пустое слово, как я и думал.
— Да. Но если они настаивают на данном им приказании, ничего не поделаешь. Жерар, я вижу одно средство: перелезть через забор. Я и попытаюсь сделать это сегодня же вечером.
— Можно сделать лучше. Я нашел золотой ключ. Купим тачку, наполним ее фруктами и с нею войдем в лагерь.
— Я не прочь попытать счастья. Но неужели они не заметят, что за тачкой идет не тот торговец?
— Надо переодеться и загримироваться!
— Ты надеешься сойти за эту торговку? — удивился Анри. — Она крошечного роста и горбатая!
— Нет, я этого не думал. Но, может быть, вблизи лагеря найдется разносчик, которого легче будет подменить.
Жерар, как всегда, сразу напал на верное средство. Почти все смелые предприятия удавались ему. Едва он сделал несколько шагов, как ему попался навстречу разносчик, какого он искал.
Это был человек довольно высокого роста и неопределенных лет. По алчному взгляду его глаз можно было догадаться, что за один соверен от него можно добиться всего.
Жерар решительно подошел к нему и предложил ему продать его платье за фунт стерлингов и одежду товарища в придачу.
Сначала торговец разинул рот от удивления, подумав, что над ним смеются. Потом он подмигнул и сказал:
— Понимаю. Господа придумали какую-нибудь «шутку» — як вашим услугам.
Быстро поменялись платьем, и разносчик весело сунул в карман полученную им золотую монету.
— Сколько стоят фрукты вместе с тачкой? — спросил тогда Жерар.
— Ого! Вот оно что! — сообразил разносчик, не желая упустить счастливого случая. — Пять фунтов, джентльмены! У меня семья, маленькие дети — не обидьте.
— Вот тебе пять фунтов! — сказал Жерар, вынимая просимую сумму из бумажника.
Торговец схватил деньги и бросился бежать со всех ног.
— С Богом! В час добрый! — прошептал брату Жерар. — Охотно отправился бы я сам, но не смею лишить тебя радостной встречи.
Сумерки благоприятствовали предприятию. Анри надвинул на лоб фуражку и за тачкой прошел в ближайшие ворота между рядов солдат, которые только что отказались его пропустить. Никто не остановил его, не бросил на него даже подозрительного взгляда. Часовой рассеянно взглянул на его товар, да, правду сказать, несколько дюжин гнилых бананов, за которые он только что заплатил сто двадцать пять франков, и не стоили большого внимания.
Анри ускоряет шаги, спешит к переулкам, где стеснены, загнаны, как скот, несчастные военнопленные. Инстинктивно сдвигает он на затылок шапку, которую только необходимость могла заставить его надеть. Часовой не видит его.
— Послушай, братец, ты не торопись! — слышит он чей-то разбитый голос. — Покажи-ка свои фрукты.
Этот голос поразил его. Он узнал его. Он подходит ближе. Так и есть: эта старая военнопленная — одна из друзей дома Мовиленов. Она вынянчила на своих руках малютку Тотти.
— Тетушка Аника!.. 2
Она тоже узнала его.
— Боже милостивый! Мосье Анри!
— Молчи, ради Бога! — сказал молодой человек. — Я пришел освободить Николь. В какой части лагеря мне искать ее? Говори скорее, тетушка Аника!
— Николь! — бедная женщина заплакала. — Ах! Бедное дитя, ее здесь нет.
ГЛАВА VI. В лагере военнопленных. Катастрофа
— Что вы хотите сказать? — спросил Анри, в душу которого закралось страшное подозрение.
— Увы!
— Скажите, ради всего святого, что с ней?
В это время солдат в форме цвета хаки, с коричневой большой войлочной шляпой на голове, с перекинутым через плечо патронташем, подошел к ним развалистой фатоватой походкой. Англичане поняли, что яркие цвета на войне носить опасно, и во время бурской войны стали подражать бурам, одеваясь в темные или вообще малозаметные цвета.
— Ну, ну, — дерзко заметил солдат, — разве нельзя купить на один пенни гнилых фруктов без таких долгих разговоров?
— Это мои-то фрукты гнилые? — обиженно запротестовал мнимый разносчик, на чистейшем английском наречии лондонского предместья. — Посмотри-ка. У себя дома ты таких еще не едал!
— Сам ты, нищий, не видывал, какие фрукты созревают в моем Йоркшире! — сердито возразил солдат. — Эти «кукнеи» ужасно нахальны!
Очень довольный тем, что его приняли за «кокни» (прозвище, данное жителям лондонских предместий), Анри собирался продолжать прерванные солдатом занятия, торгуясь со старой Аникой, но солдат положил ему руку на плечо.
— И чего такой развязный малый занимается торгашеством? — сказал он с невольным выражением презрения военного к «штафирке». — Взял бы ружье на плечо, да револьвер и сражался бы, как мы, это лучше, чем таскать эту дрянную тележку!
— А уж это не твое дело! — отвечал Анри, стряхивая с плеча руку солдата. — Если бы я хотел служить, то уж никак не «пешкой», как ты! Мне подавай коня, молодец, вот что!
— У тебя губа не дура! Не желаешь ходить на своих двоих?
— Не желаю. А если захочу поступить в армию, то не у тебя стану спрашивать позволения. Ну-ка, служивый, посторонись. Мне надо хлеб зарабатывать, а не
заниматься пустяками, как расшитые галунами бездельники!
Польщенный тем, что его приняли за «расшитого галунами», тогда как у него не было даже и самой маленькой нашивки на рукавах, солдат, самодовольно улыбаясь, ушел. Анри поехал со своей тачкой дальше, следуя за старой Аникой, которая убежала во время спора, и оборванное платье которой он видел вдали. Наконец они дошли до узкого переулка, где могли укрыться от глаз сторожей. Страшно озабоченный, Анри закидал вопросами старую крестьянку, впавшую, казалось, в слабоумие от перенесенных ею горя и страданий. Из ее неясных ответов он понял, что Николь перевели из Моддерфонтэна за попытку к бегству.
— Но где же она? Куда ее перевели? — в отчаянии спрашивал Анри. — Постарайся вспомнить, тетушка Аника! Ты ведь, наверное, слышала название места, куда ее должны были отвезти. Может быть, в Порт-Наталь? Или в другой лагерь?
— Ах, милый барин, право, я не знаю… Мне кажется, что ее увезли в Англию.
— Зачем же в Англию? Туда, кажется, не посылали никого из военнопленных. Подумай хорошенько, тетушка Аника, умоляю тебя. Почему ты думаешь, что она в Англии?
— Да ведь Англия — остров?
— Да, есть Великобританские острова. Так что же из этого?
— Говорили, что Николь будет за… за… кажется, заключена… так ведь говорят?
— Заключена, верно, но где же, ради Бога?
— На острове, — повторяла несчастная старуха, напрягая все свои умственные способности, чтобы вспомнить. — Говорили, что ее отвезут на остров Лондон, показать королеве.
— Остров… какой же это может быть остров? — повторял Анри. — Лагеря для военнопленных есть на нескольких островах: Св. Елены, Цейлоне…
— Цейлон! — вскричала радостно старуха. — Он самый. Цейлон, близ Лондона, там, где у короля выстроен Виндзорский дворец!
— Ах, тетушка Аника, ты наверное помнишь, что называли именно Цейлон?
— Увы! Добрый барин, — заговорила старая пленница, и слезы заблестели на ее поблекшем лице. — Я говорю вам все, что знаю. Я уж из ума выжила после всех несчастий, которые пережила. Сыновья мои… вы их помните, мосье Анри?
— Как не помнить! Такие молодцы и настоящие буры по храбрости!
— Да, настоящие… Они все погибли. И сыновья, и внуки!
Несчастная в отчаянии ломала руки.
— Все, даже мой мальчик Ало, ему было всего одиннадцать лет.
— Ало тоже умер?
— Сражаясь рядом с отцом и дедом. Ему было одиннадцать лет, сыну — тридцать пять, а мужу — семьдесят. Все трое сложили свои головы под Коленсо.
— Бедная тетушка Аника! А остальные?
— Двое убиты при Моддерфонтэне, один — при Спионскопе… — Слезы помешали несчастной докончить печальный перечень.
— Дорогая моя тетушка Аника! — повторял Анри с болью в сердце. — Они умерли славной смертью за родину!
— Вот я и осталась одна. Дочери и невестка не вынесли лишений, а я все еще живу… Господь забыл меня!
— Не говори так, тетушка Аника. Ты еще можешь быть полезна на земле. Может быть, благодаря тебе я найду Николь.
— Да хранит Господь эту святую девушку. Она так же добра, как красива. Но под этой кроткой внешностью скрывается львиное сердце. Да, у мадам Гудулы были тоже хорошие дети. Но где они теперь все? Пути Господни неисповедимы…
— Не знаете ли вы чего-нибудь о всех этих близких нам людях? Был ли здесь, кроме Николь, кто-нибудь и из ее семьи?
— Нет, она была здесь одна-одинешенька. Да и в живых-то осталась почти что одна она. Отца и двух младших братьев убили при Моддерфонтэне. Все младшие сестры умерли. Вы слышали, как умерла бедненькая Люцинда?
— Да, да, — перебил ее Анри, чувствуя, что долгая, скорбная исповедь старухи подавляет его. — Расскажи мне о тех, которые спаслись. Ты только что сказала, что Николь перевели в другую тюрьму, потому что она пыталась бежать на помощь матери; значит, мадам Гудула жива? Скажи, жива ли она?
— Мадам Гудула осталась одна со своим младшим сыном среди развалин своей сожженной фермы. Мне так рассказывали, а я не помню, случилось ли это в то же время, когда Николь взяли в плен с оружием в руках. Память у меня слаба стала. Знаю только, что мы благословляли день, когда ее привели сюда к нам. Она забывала себя ради других, готова была поделиться последним куском хлеба, последней каплей воды с голодными и больными. Она никогда не падала духом, всех утешала, умирающим закрывала глаза, плакала вместе со страдальцами. Мы многого лишились с ее уходом. Но она ушла не в погоне за личным счастьем. Она узнала от приведенного в наш лагерь нового пленника, что мать ее тяжело больна, она решилась на побег ради нее, но ее поймали. В лагере тут были беспорядки, и вот, будто бы, чтобы защитить ее, они сослали ее на какой-то остров.
— А ты наверно помнишь, что это остров Цейлон?
— Да, да. Как вы только назвали остров, я тотчас же узнала.
— Ах, если бы можно было знать наверное! — подумал Анри вслух.
— Это не трудно. Все могут подтвердить вам это. Какая-то женщина, иссохшая, худая, призрак, а не
женщина, проходила в это время мимо.
— Послушайте, фру де Бург, — окликнула ее Аника, — подойдите-ка сюда. Не знаете ли вы, куда увезли от нас Николь Мовилен? Вот этот господин хочет узнать.
Пленница взглянула на Анри покрасневшими от слез глазами.
— Николь Мовилен? — проговорила она рассеянно.
— О, скажите, если вы знаете, умоляю вас!
— Извините, — сказала старуха, проводя рукой по лбу, — все ужасы, свидетельницей которых я была, которые сама испытала, помутили мой ум. Но мы все здесь помним Николь Мовилен. Милая девушка! — сказала она, подумав. — Они ее сослали на Цейлон!
— О, благодарю вас! — воскликнул Анри, почтительно целуя морщинистую руку старухи. — Я пришел сюда, чтобы спасти мадемуазель Мовилен из плена. Она моя невеста. Благодаря вам и вот тетушке Анике, я теперь знаю, где мне ее искать. Но скажите, не могу ли
я что-нибудь сделать и для вас? Я вижу, что вы в ужасной нужде…
— Что значат личные лишения в сравнении с потерей очага, близких, родных, гибелью родины? — сказала фру де Бург. — Мне, право, все равно, где доживать свои жалкие дни, в тюрьме или во дворце. Но вам я не советую очень мешкать здесь. Я вижу, вы проникли сюда под видом разносчика, спешите же выбраться из лагеря, не оставайтесь даже поблизости! Если откроют, кто вы, все ваши планы рухнут. Поезжайте на Цейлон, и да поможет вам Бог! Если вам удастся освободить свою невесту, и вы женитесь на ней, вы будете сторицей вознаграждены за все испытанные вами лишения и самоотвержение, — Николь редкая девушка.
Сказав это, пленница удалилась.
— На ее глазах расстреляли ее мужа и двух сыновей, — шепотом объяснила Аника. — Это были знатные, богатые люди, делавшие много добра, а теперь у нее нет куска хлеба.
Анри отдал все содержимое своей тачки Анике, дал ей денег и направился к выходу. Сердце его сжималось от боли.
Он вышел из лагеря так же легко, как и проник туда. Жерар ждал его, страшно взволнованный. Ему стоило больших усилий удержаться, чтобы не последовать за братом в лагерь.
В нескольких словах Анри передал ему все. Братья решили, что следует немедля отправиться на Цейлон.
— Слава Богу, нам не надо ждать ни поезда, ни пакетбота, не надо хлопотать о паспорте! — воскликнул Жерар. — Скорее же в путь, нечего терять время!
— Только бы полученные мною сведения оказались верными, — озабоченно заметил Анри. — Вдруг мы уедем из Африки, а Николь останется здесь?.. Но как узнать наверно? Трудно доверять словам двух старых несчастных женщин.
— Правда. Но ведь они обе сказали одно и то же, не сговорившись, так что есть основание предполагать, что они не ошибаются. Очевидно, все в лагере хорошо знали нашу смелую Николь. Ее судьбой все интересовались и, конечно, всякий, и старый, и малый знает, куда ее заточили. Ошибки быть не может!
— Может быть, англичане не отказали бы нам в справке относительно местопребывания Николь? — нерешительно спросил Анри. — Почему бы им не дать простую справку?
— Как же! Жди! Пуля в лоб научит тебя собирать справки. Не суйся не в свое дело. Послушай, Анри, не впутывай никого в наш замысел. Поедем прямо на Цейлон!
Лошади терпеливо ожидали всадников, пощипывая траву. Оба брата сели на лошадей и поскакали к финикийской Башне. Полдня ехали они галопом и, прибыв, застали Вебера и Ле Гена за их любимыми занятиями: первый делал вычисления, второй — тер и чистил все, что на воздушном корабле поддавалось чистке.
— Так, — сказал он, кланяясь молодым людям. — Всякая вещь любит чистоту, будь то хоть медная пуговка или лицо крещеного. Не правда ли, мосье Жерар?
— Не спорю. Только смотри, не попортил ли ты мне чего в машине?
— Это я-то попорчу? Ну, нет. Машина тоже знает человека. Когда я был юнгой на «Быстром»…
— Тебя там научили наводить чистоту! Знаем, — сказал Жерар. — Ты хорошо сделал, что отполировал машину, пока нас не было, потому что мы сейчас должны лететь дальше.
— Дальше? — озабоченно спросил Ле Ген. — А мамзель Николь?
— Ее здесь нет. Ее перевели на Цейлон, куда мы и должны отправиться!
— Вот как! Я не смел показать виду, а только у меня озноб пробежал по коже, когда я увидел, что вы возвратились без нее. Ее перевезли на Цейлон? Уж не проведали ли эти англичане, что мы приехали?
— Не думаю, друг мой. Ее увезли, вероятно, еще когда мы были в Париже.
— В Цейлон, так в Цейлон. Только бы нам ее застать там.
— Только бы она была там! — внутренне содрогаясь, проговорил и Анри. — О, что бы я дал, чтобы быть уверенным, что мы найдем ее.
— Все, что мы можем сделать, это отправиться поскорее и убедиться в этом лично! — отвечал Жерар.
— Ты прав. Ну, так летим же!
Снова механическая птица устремилась на юг. По-настоящему, следовало бы держаться северо-восточного направления, прямо на Индостан. Но Анри все не хотелось расставаться с Трансваалем; он смутно все еще на что-то надеялся. Жерар понял его мысль и ничего не сказал о таком отступлении от прямого пути.
Он смотрел вниз, на огромную, когда-то зеленую и счастливую равнину, теперь усеянную печальными развалинами мирных очагов многих счастливых семей. Вот идут отряды солдат. Вот сеть блокгаузов, организованная неприятелем с целью помешать движению бурских войск. Сверху видны траншеи, глубокие, вырытые зигзагами рвы, в которых можно укрыться от неприятельских выстрелов. Рвы эти находятся на расстоянии пяти-шести метров друг от друга, длиной в двадцать пять метров, и напоминают ямы для хранения — внизу они шире, чем вверху. Они довольно хорошо защищают от взрывчатых гранат. Единственное неудобство, что из них трудно быстро выбраться.
Жерар внимательно рассматривал эти траншеи, за которыми бедный бур отважно защищает свою независимость. Но вот он видит группу всадников. Это буры, он узнал их. Не остается никакого сомнения: это их одежда, оружие, лошади.
— Анри! — вскричал он. — Спустимся, непременно спустимся! Это друзья! Я в этом уверен!
— Буры? — спросил Анри и тотчас же сделал необходимый маневр, чтобы спуститься.
— Буры! Яузнал их по гордой осанке, по быстроте их маленьких лошадок. К луке привешены меха с водой, на ремне прикреплен запас патронов и сушеного мяса.
Буры ехали по высокой траве и очень удивились, когда голос сверху заговорил с ними на их родном языке. Последовал короткий разговор.
— Гей! Несколько слов, пожалуйста.
— Кто вы такие? — спросил удивленный начальник отряда.
— Друзья! — послышался звонкий голос Жерара. — Может быть, кто-нибудь из вас знавал моего отца, владельца Масседорна?
— Я, Иоганнес Смит, знал его! — сказал один из них.
— Не знаете ли вы также Мовиленов?
— Как же! Мир им, храбрым честным патриотам!
— Не знаете ли, где Николь Мовилен?
— Сначала она была в плену, в Моддерфонтэне, теперь ее перевезли в Цейлонский лагерь.
— Благодарю вас. Мы только это и хотели знать. Прощайте. Желаем вам удачи!
Раньше, чем удивленные буры успели сообразить, «Эпиорнис» снова поднялся под облака.
Теперь Анри точно знал, где находится Николь, и аэроплан мог окончательно оставить пределы Трансвааля и лететь на северо-восток. Чтобы наверстать потерянное время, он летел с головокружительной быстротой. Звезды, казалось, бежали навстречу. Слышен был только странный шорох движущейся в беспредельном пространстве машины. Через три часа они миновали берег земли Наталя. Путешественники уже потеряли из виду землю, они несутся над движущейся равниной Индийского океана. Вдали, на юго-востоке, как легкие облака, обрисовываются вершины Мадагаскара. «Эпиорнис» стремится на северо-запад, к Цейлону. Повинуясь воле кормчего, механическая птица, как ласточка, резвится в воздухе, то почти касается волн, то поднимается на высоту, чтобы можно было окинуть взглядом горизонт и убедиться, что нигде не видно корабля. Тихо. Но вот Жерар заметил в волнах какую-то быстро двигающуюся вперед черную массу. Должно быть, кит.
— Кит, — крикнул он в рупор, — прямо под нами. Спустимся, чтобы разглядеть его.
Добродушный Анри в угоду брату тотчас же опустил аэроплан.
Черная масса растет, показывается на поверхности моря.
— Это не кит, а подводное судно и, вероятно, английское. Так и есть, на корме красуется надпись: «Union jack». Беда! Поднимемся повыше!
Но едва Жерар успел сказать это, а Анри исполнить его команду, как на спине мнимого кита открылся железный клапан, высунулась какая-то грозная черная труба, сверкнула молния, послышался выстрел. Граната попала прямо в «Эпиорнис» и разбила ему правое крыло.
Анри упал от страшного сотрясения. Он сделал, однако, энергичное усилие и встал. Каюта накренилась на правый бок. Только левое крыло послушно взмахивает. Увы! Все испорчено!
— Мы летим вниз, как камень! — вскричал Жерар. Они почувствовали сильный толчок. Послышался лязг металла, затем чьи-то крики, проклятия. «Эпиорнис» упал на корму подводного судна.
— Увы!
— Скажите, ради всего святого, что с ней?
В это время солдат в форме цвета хаки, с коричневой большой войлочной шляпой на голове, с перекинутым через плечо патронташем, подошел к ним развалистой фатоватой походкой. Англичане поняли, что яркие цвета на войне носить опасно, и во время бурской войны стали подражать бурам, одеваясь в темные или вообще малозаметные цвета.
— Ну, ну, — дерзко заметил солдат, — разве нельзя купить на один пенни гнилых фруктов без таких долгих разговоров?
— Это мои-то фрукты гнилые? — обиженно запротестовал мнимый разносчик, на чистейшем английском наречии лондонского предместья. — Посмотри-ка. У себя дома ты таких еще не едал!
— Сам ты, нищий, не видывал, какие фрукты созревают в моем Йоркшире! — сердито возразил солдат. — Эти «кукнеи» ужасно нахальны!
Очень довольный тем, что его приняли за «кокни» (прозвище, данное жителям лондонских предместий), Анри собирался продолжать прерванные солдатом занятия, торгуясь со старой Аникой, но солдат положил ему руку на плечо.
— И чего такой развязный малый занимается торгашеством? — сказал он с невольным выражением презрения военного к «штафирке». — Взял бы ружье на плечо, да револьвер и сражался бы, как мы, это лучше, чем таскать эту дрянную тележку!
— А уж это не твое дело! — отвечал Анри, стряхивая с плеча руку солдата. — Если бы я хотел служить, то уж никак не «пешкой», как ты! Мне подавай коня, молодец, вот что!
— У тебя губа не дура! Не желаешь ходить на своих двоих?
— Не желаю. А если захочу поступить в армию, то не у тебя стану спрашивать позволения. Ну-ка, служивый, посторонись. Мне надо хлеб зарабатывать, а не
заниматься пустяками, как расшитые галунами бездельники!
Польщенный тем, что его приняли за «расшитого галунами», тогда как у него не было даже и самой маленькой нашивки на рукавах, солдат, самодовольно улыбаясь, ушел. Анри поехал со своей тачкой дальше, следуя за старой Аникой, которая убежала во время спора, и оборванное платье которой он видел вдали. Наконец они дошли до узкого переулка, где могли укрыться от глаз сторожей. Страшно озабоченный, Анри закидал вопросами старую крестьянку, впавшую, казалось, в слабоумие от перенесенных ею горя и страданий. Из ее неясных ответов он понял, что Николь перевели из Моддерфонтэна за попытку к бегству.
— Но где же она? Куда ее перевели? — в отчаянии спрашивал Анри. — Постарайся вспомнить, тетушка Аника! Ты ведь, наверное, слышала название места, куда ее должны были отвезти. Может быть, в Порт-Наталь? Или в другой лагерь?
— Ах, милый барин, право, я не знаю… Мне кажется, что ее увезли в Англию.
— Зачем же в Англию? Туда, кажется, не посылали никого из военнопленных. Подумай хорошенько, тетушка Аника, умоляю тебя. Почему ты думаешь, что она в Англии?
— Да ведь Англия — остров?
— Да, есть Великобританские острова. Так что же из этого?
— Говорили, что Николь будет за… за… кажется, заключена… так ведь говорят?
— Заключена, верно, но где же, ради Бога?
— На острове, — повторяла несчастная старуха, напрягая все свои умственные способности, чтобы вспомнить. — Говорили, что ее отвезут на остров Лондон, показать королеве.
— Остров… какой же это может быть остров? — повторял Анри. — Лагеря для военнопленных есть на нескольких островах: Св. Елены, Цейлоне…
— Цейлон! — вскричала радостно старуха. — Он самый. Цейлон, близ Лондона, там, где у короля выстроен Виндзорский дворец!
— Ах, тетушка Аника, ты наверное помнишь, что называли именно Цейлон?
— Увы! Добрый барин, — заговорила старая пленница, и слезы заблестели на ее поблекшем лице. — Я говорю вам все, что знаю. Я уж из ума выжила после всех несчастий, которые пережила. Сыновья мои… вы их помните, мосье Анри?
— Как не помнить! Такие молодцы и настоящие буры по храбрости!
— Да, настоящие… Они все погибли. И сыновья, и внуки!
Несчастная в отчаянии ломала руки.
— Все, даже мой мальчик Ало, ему было всего одиннадцать лет.
— Ало тоже умер?
— Сражаясь рядом с отцом и дедом. Ему было одиннадцать лет, сыну — тридцать пять, а мужу — семьдесят. Все трое сложили свои головы под Коленсо.
— Бедная тетушка Аника! А остальные?
— Двое убиты при Моддерфонтэне, один — при Спионскопе… — Слезы помешали несчастной докончить печальный перечень.
— Дорогая моя тетушка Аника! — повторял Анри с болью в сердце. — Они умерли славной смертью за родину!
— Вот я и осталась одна. Дочери и невестка не вынесли лишений, а я все еще живу… Господь забыл меня!
— Не говори так, тетушка Аника. Ты еще можешь быть полезна на земле. Может быть, благодаря тебе я найду Николь.
— Да хранит Господь эту святую девушку. Она так же добра, как красива. Но под этой кроткой внешностью скрывается львиное сердце. Да, у мадам Гудулы были тоже хорошие дети. Но где они теперь все? Пути Господни неисповедимы…
— Не знаете ли вы чего-нибудь о всех этих близких нам людях? Был ли здесь, кроме Николь, кто-нибудь и из ее семьи?
— Нет, она была здесь одна-одинешенька. Да и в живых-то осталась почти что одна она. Отца и двух младших братьев убили при Моддерфонтэне. Все младшие сестры умерли. Вы слышали, как умерла бедненькая Люцинда?
— Да, да, — перебил ее Анри, чувствуя, что долгая, скорбная исповедь старухи подавляет его. — Расскажи мне о тех, которые спаслись. Ты только что сказала, что Николь перевели в другую тюрьму, потому что она пыталась бежать на помощь матери; значит, мадам Гудула жива? Скажи, жива ли она?
— Мадам Гудула осталась одна со своим младшим сыном среди развалин своей сожженной фермы. Мне так рассказывали, а я не помню, случилось ли это в то же время, когда Николь взяли в плен с оружием в руках. Память у меня слаба стала. Знаю только, что мы благословляли день, когда ее привели сюда к нам. Она забывала себя ради других, готова была поделиться последним куском хлеба, последней каплей воды с голодными и больными. Она никогда не падала духом, всех утешала, умирающим закрывала глаза, плакала вместе со страдальцами. Мы многого лишились с ее уходом. Но она ушла не в погоне за личным счастьем. Она узнала от приведенного в наш лагерь нового пленника, что мать ее тяжело больна, она решилась на побег ради нее, но ее поймали. В лагере тут были беспорядки, и вот, будто бы, чтобы защитить ее, они сослали ее на какой-то остров.
— А ты наверно помнишь, что это остров Цейлон?
— Да, да. Как вы только назвали остров, я тотчас же узнала.
— Ах, если бы можно было знать наверное! — подумал Анри вслух.
— Это не трудно. Все могут подтвердить вам это. Какая-то женщина, иссохшая, худая, призрак, а не
женщина, проходила в это время мимо.
— Послушайте, фру де Бург, — окликнула ее Аника, — подойдите-ка сюда. Не знаете ли вы, куда увезли от нас Николь Мовилен? Вот этот господин хочет узнать.
Пленница взглянула на Анри покрасневшими от слез глазами.
— Николь Мовилен? — проговорила она рассеянно.
— О, скажите, если вы знаете, умоляю вас!
— Извините, — сказала старуха, проводя рукой по лбу, — все ужасы, свидетельницей которых я была, которые сама испытала, помутили мой ум. Но мы все здесь помним Николь Мовилен. Милая девушка! — сказала она, подумав. — Они ее сослали на Цейлон!
— О, благодарю вас! — воскликнул Анри, почтительно целуя морщинистую руку старухи. — Я пришел сюда, чтобы спасти мадемуазель Мовилен из плена. Она моя невеста. Благодаря вам и вот тетушке Анике, я теперь знаю, где мне ее искать. Но скажите, не могу ли
я что-нибудь сделать и для вас? Я вижу, что вы в ужасной нужде…
— Что значат личные лишения в сравнении с потерей очага, близких, родных, гибелью родины? — сказала фру де Бург. — Мне, право, все равно, где доживать свои жалкие дни, в тюрьме или во дворце. Но вам я не советую очень мешкать здесь. Я вижу, вы проникли сюда под видом разносчика, спешите же выбраться из лагеря, не оставайтесь даже поблизости! Если откроют, кто вы, все ваши планы рухнут. Поезжайте на Цейлон, и да поможет вам Бог! Если вам удастся освободить свою невесту, и вы женитесь на ней, вы будете сторицей вознаграждены за все испытанные вами лишения и самоотвержение, — Николь редкая девушка.
Сказав это, пленница удалилась.
— На ее глазах расстреляли ее мужа и двух сыновей, — шепотом объяснила Аника. — Это были знатные, богатые люди, делавшие много добра, а теперь у нее нет куска хлеба.
Анри отдал все содержимое своей тачки Анике, дал ей денег и направился к выходу. Сердце его сжималось от боли.
Он вышел из лагеря так же легко, как и проник туда. Жерар ждал его, страшно взволнованный. Ему стоило больших усилий удержаться, чтобы не последовать за братом в лагерь.
В нескольких словах Анри передал ему все. Братья решили, что следует немедля отправиться на Цейлон.
— Слава Богу, нам не надо ждать ни поезда, ни пакетбота, не надо хлопотать о паспорте! — воскликнул Жерар. — Скорее же в путь, нечего терять время!
— Только бы полученные мною сведения оказались верными, — озабоченно заметил Анри. — Вдруг мы уедем из Африки, а Николь останется здесь?.. Но как узнать наверно? Трудно доверять словам двух старых несчастных женщин.
— Правда. Но ведь они обе сказали одно и то же, не сговорившись, так что есть основание предполагать, что они не ошибаются. Очевидно, все в лагере хорошо знали нашу смелую Николь. Ее судьбой все интересовались и, конечно, всякий, и старый, и малый знает, куда ее заточили. Ошибки быть не может!
— Может быть, англичане не отказали бы нам в справке относительно местопребывания Николь? — нерешительно спросил Анри. — Почему бы им не дать простую справку?
— Как же! Жди! Пуля в лоб научит тебя собирать справки. Не суйся не в свое дело. Послушай, Анри, не впутывай никого в наш замысел. Поедем прямо на Цейлон!
Лошади терпеливо ожидали всадников, пощипывая траву. Оба брата сели на лошадей и поскакали к финикийской Башне. Полдня ехали они галопом и, прибыв, застали Вебера и Ле Гена за их любимыми занятиями: первый делал вычисления, второй — тер и чистил все, что на воздушном корабле поддавалось чистке.
— Так, — сказал он, кланяясь молодым людям. — Всякая вещь любит чистоту, будь то хоть медная пуговка или лицо крещеного. Не правда ли, мосье Жерар?
— Не спорю. Только смотри, не попортил ли ты мне чего в машине?
— Это я-то попорчу? Ну, нет. Машина тоже знает человека. Когда я был юнгой на «Быстром»…
— Тебя там научили наводить чистоту! Знаем, — сказал Жерар. — Ты хорошо сделал, что отполировал машину, пока нас не было, потому что мы сейчас должны лететь дальше.
— Дальше? — озабоченно спросил Ле Ген. — А мамзель Николь?
— Ее здесь нет. Ее перевели на Цейлон, куда мы и должны отправиться!
— Вот как! Я не смел показать виду, а только у меня озноб пробежал по коже, когда я увидел, что вы возвратились без нее. Ее перевезли на Цейлон? Уж не проведали ли эти англичане, что мы приехали?
— Не думаю, друг мой. Ее увезли, вероятно, еще когда мы были в Париже.
— В Цейлон, так в Цейлон. Только бы нам ее застать там.
— Только бы она была там! — внутренне содрогаясь, проговорил и Анри. — О, что бы я дал, чтобы быть уверенным, что мы найдем ее.
— Все, что мы можем сделать, это отправиться поскорее и убедиться в этом лично! — отвечал Жерар.
— Ты прав. Ну, так летим же!
Снова механическая птица устремилась на юг. По-настоящему, следовало бы держаться северо-восточного направления, прямо на Индостан. Но Анри все не хотелось расставаться с Трансваалем; он смутно все еще на что-то надеялся. Жерар понял его мысль и ничего не сказал о таком отступлении от прямого пути.
Он смотрел вниз, на огромную, когда-то зеленую и счастливую равнину, теперь усеянную печальными развалинами мирных очагов многих счастливых семей. Вот идут отряды солдат. Вот сеть блокгаузов, организованная неприятелем с целью помешать движению бурских войск. Сверху видны траншеи, глубокие, вырытые зигзагами рвы, в которых можно укрыться от неприятельских выстрелов. Рвы эти находятся на расстоянии пяти-шести метров друг от друга, длиной в двадцать пять метров, и напоминают ямы для хранения — внизу они шире, чем вверху. Они довольно хорошо защищают от взрывчатых гранат. Единственное неудобство, что из них трудно быстро выбраться.
Жерар внимательно рассматривал эти траншеи, за которыми бедный бур отважно защищает свою независимость. Но вот он видит группу всадников. Это буры, он узнал их. Не остается никакого сомнения: это их одежда, оружие, лошади.
— Анри! — вскричал он. — Спустимся, непременно спустимся! Это друзья! Я в этом уверен!
— Буры? — спросил Анри и тотчас же сделал необходимый маневр, чтобы спуститься.
— Буры! Яузнал их по гордой осанке, по быстроте их маленьких лошадок. К луке привешены меха с водой, на ремне прикреплен запас патронов и сушеного мяса.
Буры ехали по высокой траве и очень удивились, когда голос сверху заговорил с ними на их родном языке. Последовал короткий разговор.
— Гей! Несколько слов, пожалуйста.
— Кто вы такие? — спросил удивленный начальник отряда.
— Друзья! — послышался звонкий голос Жерара. — Может быть, кто-нибудь из вас знавал моего отца, владельца Масседорна?
— Я, Иоганнес Смит, знал его! — сказал один из них.
— Не знаете ли вы также Мовиленов?
— Как же! Мир им, храбрым честным патриотам!
— Не знаете ли, где Николь Мовилен?
— Сначала она была в плену, в Моддерфонтэне, теперь ее перевезли в Цейлонский лагерь.
— Благодарю вас. Мы только это и хотели знать. Прощайте. Желаем вам удачи!
Раньше, чем удивленные буры успели сообразить, «Эпиорнис» снова поднялся под облака.
Теперь Анри точно знал, где находится Николь, и аэроплан мог окончательно оставить пределы Трансвааля и лететь на северо-восток. Чтобы наверстать потерянное время, он летел с головокружительной быстротой. Звезды, казалось, бежали навстречу. Слышен был только странный шорох движущейся в беспредельном пространстве машины. Через три часа они миновали берег земли Наталя. Путешественники уже потеряли из виду землю, они несутся над движущейся равниной Индийского океана. Вдали, на юго-востоке, как легкие облака, обрисовываются вершины Мадагаскара. «Эпиорнис» стремится на северо-запад, к Цейлону. Повинуясь воле кормчего, механическая птица, как ласточка, резвится в воздухе, то почти касается волн, то поднимается на высоту, чтобы можно было окинуть взглядом горизонт и убедиться, что нигде не видно корабля. Тихо. Но вот Жерар заметил в волнах какую-то быстро двигающуюся вперед черную массу. Должно быть, кит.
— Кит, — крикнул он в рупор, — прямо под нами. Спустимся, чтобы разглядеть его.
Добродушный Анри в угоду брату тотчас же опустил аэроплан.
Черная масса растет, показывается на поверхности моря.
— Это не кит, а подводное судно и, вероятно, английское. Так и есть, на корме красуется надпись: «Union jack». Беда! Поднимемся повыше!
Но едва Жерар успел сказать это, а Анри исполнить его команду, как на спине мнимого кита открылся железный клапан, высунулась какая-то грозная черная труба, сверкнула молния, послышался выстрел. Граната попала прямо в «Эпиорнис» и разбила ему правое крыло.
Анри упал от страшного сотрясения. Он сделал, однако, энергичное усилие и встал. Каюта накренилась на правый бок. Только левое крыло послушно взмахивает. Увы! Все испорчено!
— Мы летим вниз, как камень! — вскричал Жерар. Они почувствовали сильный толчок. Послышался лязг металла, затем чьи-то крики, проклятия. «Эпиорнис» упал на корму подводного судна.
ГЛАВА VII. «Сом»
«Эпиорнис» упал на корму подводного судна, и за этой катастрофой последовал страшный взрыв. Падая, механическая птица сломала винт английского корабля. Сама она зацепилась и повисла, как летучая мышь: левое крыло ее продолжало биться; между тем слышался шум испорченной машины, проклятия и приказания, отдаваемые капитаном среди скрипа стали и человеческих стонов.
Четыре француза лежали без чувств после такого сотрясения и ничего не слышали.
Их высвободили из-под обломков аэроплана, перенесли на носовую часть корабля, в лазарет. После усиленных растираний и нескольких ложек коньяку, насильно влитого в рот, они все четверо пришли в себя, еще не отдавая себе ни в чем отчета, но без особенных повреждений. К своему великому удивлению, они, очнувшись, увидели, что целы и невредимы.
— Ничего не сломано, джентльмены! — сказал толстый рыжеволосый англичанин, который растирал Анри. Ему помогал маленький юнга, судя по наружности, индус, которого он временами поощрял тумаками.
— Хорошо, хорошо, — отвечал Анри по-английски же, — но к чему же тереть так сильно? Спасибо, голубчик. Да вот еще, зачем это вы бьете беднягу, он так старается!
— Англичане? — самодовольно сказал рыжеволосый субъект. — Я так и думал. Французы не бывают такие молодцы. «Едоки лягушек» — все малорослые и безобразные, как гусеницы.
— Сам ты гусеница! — гневно крикнул Ле Ген. Во время долголетнего плавания он тоже научился кое-как говорить по-английски. — А ты, пудинг ты этакий, посмотри-ка на себя в зеркало и увидишь, что ты за обезьяна. Проваливай-ка отсюда! Я и без тебя сумею ходить за своими господами.
— Уйду! Уйду! — испуганно заторопился англичанин. — Есть из-за чего сердиться, что я сказал такого особенного?
Англичане, давшие французам прозвище «frog eaters», то есть едоков лягушек, очень обижаются, тем не менее, когда их называют «mangeurs de pudding».
— Что это ты, Ле Ген? — сказал, приходя в сознание, Жерар. — Едва успел глаза открыть, как уже ссоришься с англичанами?
— Терпеть их не могу. Только погляжу на них, а уж мне хочется их поколотить!
— Умерь свой воинственный пыл! — продолжал Жерар, собирая мало-помалу свои мысли. — Наше положение и без того незавидное, чтобы его ухудшать еще ссорами. Очевидно, мы попали на английский корабль, который обязан нести полицейский надзор за побережьем. Наш бедный «Эпиорнис» сломан и в плену, да и сами мы не знаем, когда нас выпустят.
— Ах! — воскликнул в отчаянии Анри. — Я и сам то же думаю. Зачем мы были так неосторожны, так легкомысленны? Надо было предвидеть, что Южная Африка хорошо защищается англичанами. Нам надо было оставаться на высоте. Как я был глуп, не обдумав своих поступков.
— Уж очень нам везло в первую половину путешествия, — отвечал Жерар, — ну, мы и думали, что так будет продолжаться. Однако мы все-таки были непростительно неосторожны. Впрочем, виноват во всем один я.
— Бесполезно казнить себя за это, — заметил Вебер. — Никакая предосторожность не может предотвратить иных случайностей. Современные орудия стреляют так далеко, что мы все равно не избежали бы опасности. Нам пришлось бы подняться на такую высоту, что нам нечем было бы дышать. Угадать присутствие подводного судна тоже невозможно. Ведь для вас, вероятно, не тайна, что мы попали именно на подводный корабль.
— Это по всему видно, — сказал Жерар, указывая на своеобразные очертания каюты, отсутствие полупортиков, электрическую лампу в потолке. — А я-то принял его за кита!
В эту минуту постучали в дверь, и рыжеволосый матрос доложил о приходе командира.
В лазарет вошел капитан корвета — важный надменного вида человек с багрово-красным лицом. Он постоял минуту на пороге, бегло оглядел всех четырех больных и, решив по седой шевелюре Вебера, что это, вероятно, самый главный из них, старший, обратился к нему без всяких принятых правилами о вежливости предисловий.
— Если вы оправились настолько, чтобы отвечать на мои вопросы, говорите.
— Виноват, милостивый государь, я говорю только по-французски! — сухо ответил старый ученый, знавший в совершенстве пять или шесть языков, но не желавший выказывать своей обычной любезности человеку, который так бесцеремонно с ним обошелся.
— Ах! — смутился англичанин. — А эти господа?
Анри и Жерар знаками отклонили от себя честь объясняться с командиром на его родном языке, так что ему пришлось припомнить все познания французского языка, усвоенные им некогда на школьной скамье.
— Я требую у вас ваших бумаг! — выговорил он, напрягая все свои лингвистические способности.
— Каких бумаг?
— Паспорта, чековые книжки, все документы, удостоверяющие личность.
— Если бы даже у нас были все перечисленные вами документы, — сказал решительно Анри, — мы не сочли бы нужным предъявить их по требованию первого встречного.
— Как первого встречного? Я здесь начальник. Я капитан Марстон, командир Ее Величества судна
Четыре француза лежали без чувств после такого сотрясения и ничего не слышали.
Их высвободили из-под обломков аэроплана, перенесли на носовую часть корабля, в лазарет. После усиленных растираний и нескольких ложек коньяку, насильно влитого в рот, они все четверо пришли в себя, еще не отдавая себе ни в чем отчета, но без особенных повреждений. К своему великому удивлению, они, очнувшись, увидели, что целы и невредимы.
— Ничего не сломано, джентльмены! — сказал толстый рыжеволосый англичанин, который растирал Анри. Ему помогал маленький юнга, судя по наружности, индус, которого он временами поощрял тумаками.
— Хорошо, хорошо, — отвечал Анри по-английски же, — но к чему же тереть так сильно? Спасибо, голубчик. Да вот еще, зачем это вы бьете беднягу, он так старается!
— Англичане? — самодовольно сказал рыжеволосый субъект. — Я так и думал. Французы не бывают такие молодцы. «Едоки лягушек» — все малорослые и безобразные, как гусеницы.
— Сам ты гусеница! — гневно крикнул Ле Ген. Во время долголетнего плавания он тоже научился кое-как говорить по-английски. — А ты, пудинг ты этакий, посмотри-ка на себя в зеркало и увидишь, что ты за обезьяна. Проваливай-ка отсюда! Я и без тебя сумею ходить за своими господами.
— Уйду! Уйду! — испуганно заторопился англичанин. — Есть из-за чего сердиться, что я сказал такого особенного?
Англичане, давшие французам прозвище «frog eaters», то есть едоков лягушек, очень обижаются, тем не менее, когда их называют «mangeurs de pudding».
— Что это ты, Ле Ген? — сказал, приходя в сознание, Жерар. — Едва успел глаза открыть, как уже ссоришься с англичанами?
— Терпеть их не могу. Только погляжу на них, а уж мне хочется их поколотить!
— Умерь свой воинственный пыл! — продолжал Жерар, собирая мало-помалу свои мысли. — Наше положение и без того незавидное, чтобы его ухудшать еще ссорами. Очевидно, мы попали на английский корабль, который обязан нести полицейский надзор за побережьем. Наш бедный «Эпиорнис» сломан и в плену, да и сами мы не знаем, когда нас выпустят.
— Ах! — воскликнул в отчаянии Анри. — Я и сам то же думаю. Зачем мы были так неосторожны, так легкомысленны? Надо было предвидеть, что Южная Африка хорошо защищается англичанами. Нам надо было оставаться на высоте. Как я был глуп, не обдумав своих поступков.
— Уж очень нам везло в первую половину путешествия, — отвечал Жерар, — ну, мы и думали, что так будет продолжаться. Однако мы все-таки были непростительно неосторожны. Впрочем, виноват во всем один я.
— Бесполезно казнить себя за это, — заметил Вебер. — Никакая предосторожность не может предотвратить иных случайностей. Современные орудия стреляют так далеко, что мы все равно не избежали бы опасности. Нам пришлось бы подняться на такую высоту, что нам нечем было бы дышать. Угадать присутствие подводного судна тоже невозможно. Ведь для вас, вероятно, не тайна, что мы попали именно на подводный корабль.
— Это по всему видно, — сказал Жерар, указывая на своеобразные очертания каюты, отсутствие полупортиков, электрическую лампу в потолке. — А я-то принял его за кита!
В эту минуту постучали в дверь, и рыжеволосый матрос доложил о приходе командира.
В лазарет вошел капитан корвета — важный надменного вида человек с багрово-красным лицом. Он постоял минуту на пороге, бегло оглядел всех четырех больных и, решив по седой шевелюре Вебера, что это, вероятно, самый главный из них, старший, обратился к нему без всяких принятых правилами о вежливости предисловий.
— Если вы оправились настолько, чтобы отвечать на мои вопросы, говорите.
— Виноват, милостивый государь, я говорю только по-французски! — сухо ответил старый ученый, знавший в совершенстве пять или шесть языков, но не желавший выказывать своей обычной любезности человеку, который так бесцеремонно с ним обошелся.
— Ах! — смутился англичанин. — А эти господа?
Анри и Жерар знаками отклонили от себя честь объясняться с командиром на его родном языке, так что ему пришлось припомнить все познания французского языка, усвоенные им некогда на школьной скамье.
— Я требую у вас ваших бумаг! — выговорил он, напрягая все свои лингвистические способности.
— Каких бумаг?
— Паспорта, чековые книжки, все документы, удостоверяющие личность.
— Если бы даже у нас были все перечисленные вами документы, — сказал решительно Анри, — мы не сочли бы нужным предъявить их по требованию первого встречного.
— Как первого встречного? Я здесь начальник. Я капитан Марстон, командир Ее Величества судна