Лори Андре. Рубин Великого Ламы

   — Слишком большие достоинства, — проворчала Этель иронически.
   — Знатного рода…
   — По крайней мере, это он сам сказал!
   — Любезный, образованный, вежливый, — продолжала леди Дункан, ничего не слушая.
   — А миллионы его! Не забывайте их, пожалуйста! — закончила Этель с высокомерно презрительным жестом. — Все это удивительно, я согласна; но чего же вы, наконец, хотите от меня? Не могу же я начать умолять этого господина жениться на мне, чтобы раззолотить наши гербы и уплатить долги моего брата!
   — Этель! Этель! Какой у вас дурной тон! — воскликнула леди Дункан, которая по обыкновению в других находила очень дурным то, что сама ежедневно практиковала. — Кто вам говорит о таких бессмысленных вещах? Умолять! Разве, имея ваше имя и вашу наружность, нужно еще что-нибудь, кроме некоторой снисходительности, чтобы видеть у ног своих весь Лондон? Неужели для этого иностранца не будет много чести (она вдруг забыла все его необыкновенные добродетели), что вы удостоите его своим знакомством? Этель, вспомните наше положение; подумайте о тех унижениях, ежедневных оскорблениях, обо всех тех мучениях, которые ежедневно мы должны сносить; подумайте, как обрадуется ваш далекий отец, когда узнает, что вы счастливо устроились, что вам обязана вся семья своей благодарностью!..
   — Ни слова больше, мама, — сказала Этель, нежное сердце которой так же, как и гордость, были до глубины взволнованы.
   Бедное дитя, она слишком горячо любила отца, которого почти что не знала.
   — Я сделаю все возможное, чтобы вас удовлетворить, — сказала она покорно, сдерживая рыдание.
   — Милое дитя! — воскликнула леди Дункан в полном восторге.
   — Карета подана! — послышался голос слуги в соседней комнате.
   При этом сообщении каждая из дам приняла официальный вид. Леди Дункан, полная спокойного величия, надела блестящее выездное манто. Этель, казавшаяся нежнее и белее жемчугов, перевитых у нее в волосах, набросила белоснежную накидку, в которой она казалась прекрасным лебедем; обе дамы сели в карету и отправились на бал.
   Скоро они доехали до Сен-Джемского парка. На балу собралась уже толпа, но толкотни не было; этого не допускалось в доме лорда Темпля. Подобно хозяину, и помещение было прекрасно, важно и величественно. Леди Темпль, с профилем Юноны, украшенная великолепными драгоценностями, стояла наверху лестницы и принимала гостей с грациозной снисходительностью. При виде Этель ее деланная улыбка стала более сердечной.
   — Увидим, дорогая красавица, как вы будете удивлены! — сказала она весело, держа ее за руку на некотором расстоянии.
   — Вы божественны во всем белом! Настоящая жемчужина! Мы будем в голубом зале, — прибавила она, бросая выразительный взгляд на леди Дункан.
   Последняя, взяв под руку лорда Темпля, направилась в голубой зал победоносным шагом матери, которая уверена в успехе своей дочери.
   Несколько молодых людей стояли группой недалеко от входа, рассматривая прибывающих.
   Среди них был и Оливье Дерош.
   — Действительно божественна! — повторил он слова леди Темпль.
   Он узнал в мисс Дункан ту молодую девушку, которую он видел перед подъездом ювелира Купера и, как в первый раз, был поражен той же смесью симпатии и антипатии, которые, при удивительной правильности линий, делали это лицо выдающимся и незабываемым.
   Волна прибывающих остановилась; леди Темпль обернулась, точно ища кого-то и, заметив господина Де-Роша, сделала ему знак веером, чтобы он подошел.
   Молодой человек поспешно и почтительно приблизился.
   — Вашу руку, господин Дерош, проведите меня к одной из моих приятельниц, которой я хочу вас представить. Господин Дерош! Леди Дункан! Мисс Дункан! — произнесла она спустя минуту. — Этель, представляю вам кавалера, который имеет качество, все более и более редкое в наши дни: любить танцы и иметь в них вкус.
   Господин Дерош пригласил Этель на вальс и был записан в карманную книжку, а леди Дункан стала рассыпаться в комплиментах.
   — Ах, monsieur, — сказала она в конце разговора, — я положительно недовольна, что не познакомилась с вами раньше. Никто не имеет права не знать человека, пользующегося известностью.
   — Но у нас есть достаточно общих друзей для того, чтобы и вас считала я одним из старых знакомых; помните же, пожалуйста, что я всегда дома по вторникам!
   — Ни в каком случае не забуду! — сказал Оливье, кланяясь, между тем как Этель не принимала участия в разговоре. — Но позвольте мне, мадам, с вами не согласиться. Это вовсе не в первый раз, когда я имею честь вас встречать…
   — Но как бы я могла забыть? — воскликнула леди Дункан недоверчиво. — Это невозможно!
   — Я, конечно, не удивляюсь, что такой незначительный инцидент прошел для вас незамеченным, — сказал не без досады Оливье, который очень хорошо помнил высокомерный вид и косвенный взгляд, с каким дама приняла его маленькую услугу. — Это было на улице Бонд, перед магазином Купера; вы уронили маленький ларчик…
   — Как же! Я вполне хорошо это помню! — воскликнула дама, восхищенная открытием какой бы то ни было связи, самой незначительной, с этим редким человеком. — Это были вы? Какое приключение! Этель, моя милая, вы ведь также помните… Но я о вас думала! Купер! Не был ли это случайно тот день, когда вы предложили ему чудные драгоценности, о которых все говорят?
   — Действительно так, мадам!
   — А знаете вы, ведь это был день исторический! И мне кажется, что я приняла в нем прямое участие. И особенно господин Рютвен будет очень удивлен, узнав это!
   Первые звуки вальса, который заиграл оркестр, прервали эти излияния. Оливье Дерош повел свою даму. Конечно, была большая разница между восторженным приемом одной и ледяной сдержанностью другой, почему и неудивительно, что, обменявшись несколькими избитыми фразами, молодой француз мог заметить очень ясно на лице мисс Дункан скучающее презрительное выражение, с каким она обращалась к нему. Застенчивый человек от такого открытия мог бы смешаться, растеряться. Но Оливье Дерош был не из трусливых: великий волшебник — успех — развил в нем превосходную самоуверенность, которая и служила основанием для новых успехов.
   Не обращая внимания на поведение мисс Дункан, он дал полную свободу своей живости. Он был остроумен, веселость его заразительна, комизм выражений так неотразим, что не прошло и десяти минут, как Этель, по счастливой гибкости своего возраста, совершенно забыла, что свет может ее осудить, что есть наблюдающие взоры и завистники, могущие оскорбить ее достоинство… Она с восторгом танцевала, болтала, готова была шалить и дурачиться с таким милым товарищем. И когда господин Дерош, провожая ее обратно, пожелал снова записаться у нее в памятную книжку на танец, она с удовольствием согласилась. И только торжествующий взгляд леди Дункан вернул ее к действительности.
   «Боже мой! — подумала молодая девушка с ужасом, — что я наделала! Разве не довольно было быть только вежливой, что я и обещала? Разве нужно было показывать эту унизительную поспешность? Верно, он подумает, что я хочу его поймать на удочку! Я, которая осуждала Мюриель и других!.. О! лучше бы мне провалиться!»
   И когда несколько позже Оливье Дерош повел ее на кадриль, то вместо искренней улыбки, которая его очаровала, он увидел окаменелое лицо, и все его усилия вернуться к прежним разговорам были бесполезны.
   «А! вот как! — с удивлением подумал он. — Во всяком случае, нужно поддержать знакомство с мисс Дункан! Только это немного слишком, ей-ей!.. А жаль!.. Невозможно быть более очаровательной и более милой, когда она этого захочет!»— И, не умея объяснить себе капризов прекрасной Этель, он решил в этот вечер больше ее не приглашать.

ГЛАВА V. Статья в газете «Times»

   Два месяца спустя лондонские газеты сообщали о чудесном опыте, показанном в Питнее в присутствии некоторых привилегированных зрителей; зрители эти были приглашены, чтобы увидеть нечто новое и великое. Вот именно то, что говорилось в газете «Times»:
   «Вчера, в четыре часа пополудни, в Питнее, в мастерских господ Стальброд, известных строителей подводных судов, производился опыт, который, кажется, навсегда останется всем памятным. Зрителей было немного: несколько дам, два или три члена парламента и человек двенадцать представителей печати. Они должны были увидеть опыт с воздухоплавательным снарядом, изобретенным господином Оливье Дерошем и построенным по его плану.
   Между нашими читателями нет никого, кто бы в последнее время не слышал повсюду имени молодого француза по поводу знаменитого камня, который он уступил синдикату ювелиров и который с тех пор получил название «Рубина Великого Ламы». Все салоны и все клубы занялись счастливым владельцем этого колоссального рубина и, можно сказать, после того, как синдикат уплатил ему стоимость рубина, едва ли есть люди, которые не строили бы разных планов относительно употребления этих денег. Употребление, к которому предназначил господин Оливье Дерош свое богатство, действительно, самое благородное и неожиданное.
   Автор этой системы воздухоплавания, основанной на собственных терпеливых изысканиях, надеется осуществить проект своими собственными средствами, не опасаясь конкуренции других капиталистов! Какое счастье для изобретателя! Господин Оливье Дерош, действительно, прослыл им, когда констатировал добытые результаты, которым мы были свидетелями по его приглашению.
   Летательная машина господина Оливье Дероша называется аэропланом. Это вовсе не аэростат; он не имеет ничего общего с шаром, но, кроме того, он управляется воздухом, в котором движется. Как многие из его предшественников, господин Оливье Дерош признает, что аэростат ни на один шаг не приблизился к разрешению проблемы воздухоплавания, а даже замедлил его. д он разрешает ее совсем другим путем. Вместо того, чтобы ставить себе целью пустить в воздух тело, имеющее вес, гораздо меньший веса воздуха, отчего оно становилось игрушкой ветра, он взял себе за образец птицу я в основание положил быстроту движения, но не легкость, как единственное средство противодействовать собственной тяжести.
   Ядро, которое вылетает из пушки только вследствие непродолжительного расширения воздуха порохом, камень, брошенный ударом палки, стрела, повинующаяся толчку, летящая из лука и описывающая кривую линию над поверхностью земли — все эти явления есть противодействие собственной тяжести, которая превышает вес воздуха. Насекомые, имеющие значительную тяжесть, как майский жук, птицы, большие и тяжелые, например, орел, держатся в воздухе и летают только потому, что сила движения и есть основной принцип этого явления. Если бы майский жук был бы так легок, как мыльный пузырь, а орел как шар, наполненный водородом, тот и другой были бы неспособны лететь против малейшего ветерка, они были бы так же неустойчивы, как воздушные шары. В постройке аэростатов человек пошел ложным путем. И только господин Дерош понял всю истину.
   Он не предполагал построить такую машину, которая, благодаря своей легкости, могла только висеть в воздухе, приводимая в движение течением его; наоборот, он хотел создать двигатель, который, развивая движение в самом себе, скользил бы по воздуху как дощечка, горизонтально брошенная, скользит по поверхности воды.
   Волчок, который ребенок подгоняет стержнем, обруч, подбиваемый палочкой, велосипед, колеса которого беспрерывно вертятся, — все это различные решения аналогичной проблемы. Здесь движение есть принцип равновесия. Остановите плеть, подгоняющую волчок, палочку обруча или педали велосипеда — тотчас Же тяжесть вступает в свои права, все остановится и упадет.
   Что мы находим у птиц, к которым приходится постоянно возвращаться, когда желаешь проникнуть в тайну воздухоплавания? Горизонтальную плоскость, образуемую распростертыми крыльями; от движения эта плоскость держится и скользит по воздуху. Господин Дерош скопировал такое устройство в своем аэроплане.
   На горизонтальной плоскости, состоящей из металлической доски, окованной закаленной сталью, он установил паровую машину особенного устройства. Спереди и сзади он поместил два винта, которые, посредством сообщающегося с ними рычага, могут по желанию принимать вертикальное или горизонтальное положение. Под этим гигантским бумажным змеем он укрепил спиральные пружины, на которых лежит весь аппарат в спокойном состоянии пружины эти складываются как ножки циркуля. Кочегар и машинист составляют весь экипаж под начальством самого господина Дероша. Топливом служит нефтяное масло.
   Нужно ли признаться, что такая простая машина внушает слабое доверие, а между тем мы были свидетелями полета его со двора завода.
   Машина, очень легкая по виду, имеет форму стола тридцати метров в длину и сорока в ширину, с закругленными углами; укреплена на спиральных ногах и снабжена в оси двумя, передним и задним, винтами; глядя на нее, казалось невозможным допустить, чтобы такой предмет мог двигаться по воздуху. Однако открытые лица изобретателя и господина Стальброда заставляли призадуматься! Все сознавали, что эти два господина не собрали бы нас всех, если бы не были уверены в полном успехе.
   Ровно в четыре часа господин Оливье Дерош появился позади своего корабля. Пары разведены. По его приказанию машинист открыл клапан. Струя пара вырвалась со свистом; оба винта опускаются и ударяют по воздуху, заключенному между кривыми ногами этого стола. Тотчас же медленным и мягким движением эти спиральные ноги растягиваются, удлиняются, поднимают доску и несут…
   Другой поворот, и винты поднимаются снова, не переставая вращаться, и ударяют по воздуху спереди назад…
   Едва мы успели рассмотреть это последовательное движение, так оно было быстро, как аэроплан, величественно скользя по воздуху, вылетел со двора за наружные стены завода и полетел над Темзой, оба берега которой чернели от собравшихся зрителей.
   Восторженный крик понесся к путешественникам. Господин Оливье Дерош ответил на него, махая шляпой по французскому обычаю.
   Аэроплан, направляясь к югу, перелетел за реку, где описал громадный круг в четыре тысячи километров в диаметре. Мы следили восторженным взором за этим полетом на высоте двухсот или трехсот метров. Менее чем через пять минут можно было различить только черную точку, от которой в виде султана поднимался дым.
   Но вот аэроплан возвращается назад, на наших глазах он растет и принимает определенные очертания; вот он уже перелетел Темзу, подходит к заводу и опускается, подобно птице, на прежнее место. Его кривые лапы удлиняются и касаются земли…
   Все это произошло так быстро, с таким громадным успехом, что мы просто остолбенели… Как только мы очнулись от удивления, то сейчас же окружили господина Дероша, жали ему руки и поздравляли.
   Каждый из нас в глубине души сознавал, что присутствовал при чем-то огромном, что человечество сделало громадный исторический шаг.
   Теперь все границы перейдены, все таможни уничтожены, отныне война невозможна — такие мысли невольно вертелись у нас в голове, как будто это чудо искусства уже имело свои последствия.
   Так ли были близки эти результаты открытия, как они рисовались нашему воображению в первую минуту восторга? Не надо спешить в своих суждениях.
   В поезде, который вез нас обратно в Лондон, один артиллерийский офицер высказывал уже, что первым результатом открытия будет то, что война станет ужаснее и смертоноснее.
   — Вот увидите, — говорил он, — прежде чем построить аэроплан в целях торговых и ученых, европейские арсеналы построят их для войны, с торпедами, митральезами, с беспрерывным огнем и дождем ядер, которые посыплются на неприятеля!
   Без сомнения, он верно предсказывает, мы войдем в переходную эру, когда аэроплан, еще в зачаточном состоянии, причинит больше зла и разрушения, чем добра. Контрабандист и разные честолюбцы воспользуются изобретением для своих целей, логическим последствием чего будет то, что пограничная стража и жандармы станут им противодействовать с помощью таких же машин. Для народа же, к армии сухопутной и морской которая тяжелым бременем ложится на него, прибавится еще армия воздушная… Но как же сомневаться в логическом ходе событий, когда настанет время, разобьются эти последние усилия варварства?.. Пробьет час, когда все народы, поняв всю тщету и глупость братоубийственной борьбы, наконец соединятся, увидев ясно, что в противном случае они погибнут все вместе. Последний предел изобретательного гения будет пройден; нужно будет остановиться и с общего согласия сложить оружие, — на земле не будет больше тайн, исчезнет неизвестность надземных атмосфер, человек станет властелином воздуха.
   Оставим попытки представить те бесконечные перевороты, которые последуют за открытием. Наши мечты, даже самые дерзновенные, во всяком случае всегда уступят действительности. Согласимся быть первыми провозвестниками после господина Дероша, что мы видели только пролог новых открытий.
   Теперь, рассуждая теоретически, когда аэроплан совершил перед нашими глазами путь в восемь тысяч километров, следует подумать о постройке аэроплана для долгого полета, для научной экспедиции.
   Господин Дерош уже изобрел это, планы его были разработаны еще раньше, чем публичный опыт сделал его триумф вне сомнения. Длина сторон этого аэроплана в триста метров, а тяжесть, какую он может поднять, — сорок тысяч килограммов; составные части аэроплана уже заказаны у господина Стальброда.
   Этот аэроплан для дальнего плавания, настоящий воздушный корабль, будет снабжен рубкой, большим салоном и разными каютами, как на всех лучших пароходах.
   Его назовут «Галлия»,и обойдется он, говорят, в четыреста тысяч фунтов стерлингов — десять миллионов франков на французские деньги.
   Тем же, кого удивит такая стоимость, надо сказать, что металлическая обшивка в нем должна быть алюминиевая и несколько моторов из платины. Господин Дерош решил осуществить в постройке своего chef d'oeuvre принцип: «наивысшая двигательная сила при наименьшем весе», совершенно не думая о сумме расходов. Алюминий — металл самый легкий, а платина — наименее плавкий. Один металл гораздо дороже меди, а другой значительно тверже золота! Ему и это по плечу, потому что, как утверждают, его карманы набиты рубинами! Но согласимся, что богатство могло быть употреблено с гораздо меньшей пользой, и что невозможно для него придумать более благородного применения».

ГЛАВА VI. Светская политика

   Если благодаря продаже огромного рубина Оливье Дерош приобрел известность как светский лондонский лев, то после блестящего успеха в Питнее он стал царем Европы. Отголоски всяких происшествий действительной или кажущейся важности, безмерно раздуваемые печатью, громовым раскатом и с быстротой молнии разносятся по вселенной. Подобное мы видели с изобретенной Кохом сывороткой. Но что же значит сыворотка по сравнению с аэропланом? Имя Оливье Дероша понеслось по всему миру, повторяемое всеми газетами, прославленное на всех языках.
   Но нигде слава его не была так велика, как в Лондоне! Мало того, что англичане возгордились, став участниками его открытия; мало того, что они увидели своими глазами это чудо, этот аэроплан, летающий в воздухе над городом, — но они стали свидетелями нового открытия, как продолжения этого чуда.
   Газета «Times» сообщила, и невозможно было сомневаться в этом: «За первой пробой, несколько любительской, последует более значительный опыт, курс плавания более долгий». Каждый этому так сильно радовался, точно в экспедиции сосредоточился его личный успех. Ум англосаксов, преимущественно практический, требует от всякого открытия общего признания и для Всех очевидной полезности. И эта полезная применимость открытия, всеми признанная, была ясно доказана новым колоссальным аэропланом для научного исследования.
   Все подданные королевы почувствовали полное удовлетворение и выражали свои чувства самым разнообразным способом.
   Прежде всего, что едва ли нужно говорить, Дерош получил привилегию на изобретение, преподнесенную ему в золотом ящике самим лорд-мэром, в сопровождении шерифа и альдермена в парике. Само собой, при этой церемонии была съедена громадная масса разных закусок и выпито удивительное количество вин, последствием чего явились гастриты: искусство врачей и аптекарей понадобилось в больших количествах. Вот и проявились первые последствия изобретения, непредвиденные журналистом большой английской газеты.
   А затем большая часть клубов в Пэл-Мэл записали Оливье Дероша в число почетных членов. Лорд Темпль этому уже не препятствовал. Он в своем коварстве дошел до того, что стал везде говорить, что он одним из первых оценил заслуги молодого француза, приняв его в свой дом.
   Ни один бал теперь не обходился без Оливье Дероша; его рвали во все стороны, приглашая наперебой на все вечера и рауты. Можно ли было танцевать без человека, который первым управлял машиной, летающей в воздухе?
   Что касается хитрых купцов, то они воспользовались случаем и назвали именем Дероша разные вещи, например: особые ремни, зубные щетки и особые карандаши. Для того, чтобы узнать время отправления экспедиции, каждое утро перед его дверями стояла процессия всяких торговцев, предлагая ему различные вещи, необходимые в путешествии: один просил взять особенную шляпу, другой коробку с пилюлями для поддержания здоровья или хирургическую готовальню, иной — непромокаемый плащ с воротниками или окованный чемодан; и уж нечего говорить о массе предлагаемых раскладных палаток, складных креслах, быстро раскрывающихся зонтиках, револьверах, магазинных ружьях и хронометрах. За все это они просили, как милости, только позволения иметь исключительную привилегию назвать свои товары его именем. Тот, кому он милостиво давал право назвать какую-нибудь шляпу с наушниками «шляпой Дероша», уходил в восторге. Он знал, что счастье было уже в его руках! Отныне ни один англичанин из чувства приличия не отправился бы в какое-нибудь путешествие, не купив себе «шляпы Дероша», а один Бог знает, как много этих путешественников отправляется каждый год!
   Фотографы уже давно добивались чести видеть господина Дероша в своих мастерских, но когда стало известным открытие воздушного плавания, спрос на его портреты так усилился, что фотографы поспешили снять с него фотографии в разных позах: прямо, в профиль, в три четверти, во весь рост, бюст, сидя и стоя. Его наружность стала скоро так хорошо всем известна, как и Гладстона или принцессы Валлийской; для Оливье Дероша невозможно было, перелистывая альбомы, не найти там своего изображения среди известных красавиц и королевской фамилии. Даже мало того, он увидел себя в таких позах, в каких он никогда не становился. Фотографы в конце концов имели дерзость делать разные превращения, приставляя его голову на совершенно другое туловище. Оливье с удивлением видел себя на портретах иногда то толстым, то худым, одетым по последней моде или в костюме времен его бабушки; наконец, один раз он увидел свое лицо на плечах американского воина!
   Для тех людей, которые считали себя более близкими к нему, было невозможно где-нибудь появиться и не знать о цели знаменитого воздушного путешествия. В салонах и клубах, на балу или на прогулке, верхом или в коляске, чуть только появлялись они, как их тотчас же осыпали вопросами.
   — Куда он отправляется?.. Это решено?.. В Африку? В Азию? В Австралию?.. Ради Бога, пусть сжалится господин Дерош! Пусть, наконец, скажет!.. Эта неизвестность становится невыносимой!..
   Сначала Оливье Дерош улыбался наивному любопытству и отвечал очень сдержанно, что не может еще сказать наверно… Он посмотрит… Разве может знать кто-нибудь, где он очутится?.. Какая фантазия может увлекать на север, когда еще не решил, на север или на юг направить свой путь? Наконец, знает ли он даже, отправится или нет?.. Человек предполагает, Бог располагает…
   Но скоро он убедился, что сдержанность эта была принята очень дурно, — стали приписывать ему таинственные намерения, даже подозрительные. Тогда он быстро решил открыть истину: его целью было направиться в место земного шара, почти неисследованное, именно, в Тибет.
   Название этого места пролило луч света. Тибет!.. Но ведь рубин оттуда! Рубин Великого Ламы!.. В этом нет никакого сомнения!.. Господин Дерош достал знаменитый рубин из Тибета; он открыл там рудник драгоценных камней, что уже давно подозревали, а теперь, что ясно бросается в глаза, ему нужно посетить свои копи. Он хочет, наверно, поискать камней в большом количестве… Ах! если бы можно было сопровождать!.. Господин Дерош показал такой великодушный характер, такой чудный… есть все основания предполагать, что его компаньон в путешествии, если только он будет, не останется с пустыми руками… Господин Дерош не захочет быть эгоистом, захватить себе одному эти сокровища, которые скрыты в горах неисследованного Тибета! Нет, никто не может оскорбить его подобным предположением…
   И какая гениальная мысль — проникнуть туда по воздуху! Для господина Дероша и счастливых смертных, которые будут сопутствовать ему, нет более тех препятствий, которые до сих пор останавливали всех исследователей этой страны; нет более борьбы с фантастическим населением, которое уверено, что иностранцы только для того являются в их страну, чтобы похитить сокровища, которые они охраняют как зеницу ока, и которых никто не мог бы ни открыть, ни воспользоваться, ни даже осквернить их своим приближением…