Страница:
за ваше счастливое путешествие и скоро
етриумфальное возвращение!
— Я не могу закончить без того, чтобы не сказать несколько слов о том, кто разделит с вами все опасности. Я также добавился этой чести, но для меня не нашли возможным сделать исключения (при этом едкая улыбка). Есть, однако, особы, вы понимаете, о ком я говорю, перед которыми склоняются все обычные правила, и если я утешаюсь в своей неудаче, то только тем, что в экспедиции вместо меня будет присутствовать действительный член Верховной палаты, этот совершенный образец законодателя. За здоровье лорда Темпля!
При этом неожиданном заключении на некоторых лицах появились улыбки. И не только это преклонение лорда Эртона служило пищей для насмешек, но также и маленькие интимные подробности приглашения лорда Темпля в экспедицию вызывали улыбки, и в ту же минуту любопытные взгляды направились на леди Темпль и мистрис Петтибон, героинь в этом деле, но ни та, ни другая, впрочем, не потеряли от этого своей грациозной самоуверенности.
Но тут поднялся уже сам лорд Темпль, чтобы сказать несколько слов. Что касается его, то он не видел ничего преувеличенного в словах своего верного и любимого подчиненного, скорее раба, и если кто в душе и бранил Эртона за эти неуместные слова, то, во всяком случае, не он.
— Благодарю за пожелания, милостивые государи и государыни, которые вы мне высказываете устами лорда Эртона. Да, я уверен, что, благодаря моим заслугам среди сословия, к которому я имею честь принадлежать, я имею возможность участвовать в такой блестящей экспедиции. Мои предки всегда шли впереди во всех предприятиях, содействуя им как своим участием, так и трудами; и я желаю следовать их примеру. Благодарю смелого изобретателя, любезность которого равна его талантам! Нет места для национальной зависти здесь, где мы почетные и привилегированные гости. В лице моем вы все приглашаетесь разделить опасности путешествия и радости первых открытий, принимая в этом также участие. Мы понимаем великодушие французской нации, которое она всегда доказывала. Воспользуемся и мы этим случаем и покажем такое же великодушие и пожелаем от всего сердца молодому ученому успеха, который он вполне заслужил. За здоровье мистера Оливье Дероша и за славу его предприятия!
Несмотря на все величие, речь оратора в конце была проникнута таким искренним чувством, что все, забывая его величавое начало, с единодушным восторгом примкнули к тосту, поднятому лордом Темплем.
Теперь была очередь Оливье Дероша. Сильное душевное волнение отражалось на его лице, когда он поднялся, чтобы ответить.
— Я хотел бы, — начал он, — суметь высказать словами мою глубокую благодарность вам за ваше благосклонное поощрение! Я делаю только опыт, а вы меня называете победителем! Завидна моя участь! Другим приходилось работать в неизвестности, добиваться, переносить тяжелые невзгоды и дожидаться благодарности; они пожинали потом только неприятности и общее недоверие, и даже имя их часто исчезало в тех открытиях, которые служили мировому прогрессу! А меня вы здесь прославляете, даже раньше, чем достигнуты окончательные результаты. Ведь я могу обмануть ваши ожидания, могу окончить плохо свое предприятие и навлечь несчастье на одного из вас, который пожелал разделить со мною все случайности! И вы, милостивая государыня, подобно древним героиням, даже не пробовали остановить вашего благородного супруга! Но сможете ли вы никогда не упрекать меня в душе за вовлечение его в такое безумное предприятие?.. Я не могу отправиться прежде, чем не выскажу всего, прежде чем не отдам должной благодарности вам лично за ваш радушный и незабвенный прием. С тяжелым сердцем я должен сказать вам «прости», а также всем любезным окружающим; не часто встречаешь столько сочувствия и расположения; и в диких, некультурных странах, куда занесет нас «Галлия», я с сожалением буду думать о друзьях, которых я оставил здесь!.. Вам и всем, всреде которых я узнал самые лучшие национальные качества, говорю от всего сердца: благодарю и прощайте!..
Завтрак кончился. Все были растроганны. Разделились на группы. Леди Темпль подошла к Оливье Депорту и взяла его за руку.
— Что с вами? — сказала она, — вы печальны? Поверьте, вам менее, чем кому другому, можно печалиться. — Тонким чутьем она поняла, что под прощальными его словами скрывалось нечто большее, чем простое сожаление, которое он высказал. Сверх того, ведь это она положила начало отношениям, которые существовали между Этель и Оливье. С тех пор, как лорд Темпль пригласив к себе иностранца, появление которого сначала было принято им с предубеждением, представил его жене, она с первого же знакомства стала относиться к нему по-дружески. Молодой француз обладал такими очаровательными манерами, такой рыцарской вежливостью, которая встречается только у французов, что леди Темпль тогда же подумала, что он и Этель, ее любимица, составили бы чудную пару. Теперь она прекрасно понимала тревожные чувства, которые волновали мисс Дункан, но, сейчас же подумала она, эти тревоги исчезли бы очень скоро, если бы Оливье высказал Этель свои чувства. Она остерегалась расспрашивать свою юную подругу, убежденная, что все идет как нельзя лучше. Сначала очень удивленная отсутствием Этель, она потом решила, что Этель, без сомнения, не захотела при всех прощаться с Дерошем, и в душе это одобрила. Между тем такой печальный и унылый вид молодого путешественника сильно ее поразил.
— Увы! — отвечал он, не скрывая своих чувств, хотя до сих пор не обменялся с ней ни одним словом по этому поводу, — это отсутствие не есть ли доказательство совсем другого?
— Каким образом? Ведь дамы должны были быть сегодня утром?
— Они мне наверное обещали это!
— А Этель сама обещала?
— Да, сударыня, она сама!
— Тогда, вероятно, произошел какой-нибудь неожиданный случай, — сказала леди Темпль.
— Сохрани Бог, чтобы не случилось чего-нибудь с ней! — воскликнул Оливье, бледнея.
— Если бы вы знали ее так, как я, ее правдивость и прямоту; с ее стороны простое слово равносильно клятве!
— Также думаю и я!
— Знаете, — заговорила она, немного подумав, — ябеспокоюсь! Мне хотелось бы написать ей два слова.
Хватит ли еще времени до вашего отхода отправить посыльного и дождаться его возвращения?
— Ах, сударыня, как вы меня обяжете! Я никогда бы не осмелился…
— Яне хочу, чтобы вы отправлялись с тяжестью на сердце. Дайте мне все нужное для письма…
— Ах, сударыня, как я вам благодарен! — воскликнул Оливье, искренне тронутый. — Вот мистрис Петтибон, которая, я уверен, с удовольствием проведет вас к себе.
— Не сомневайтесь в этом, — сказала американка, выслушав, в чем дело. — Сделайте одолжение, мадам, пройдите в мою каюту!
В ту минуту, когда леди Темпль дописывала последнюю строку, она подняла голову, испуская легкий крик удивления. Оливье Дерош входил в маленький салон в сопровождении леди Дункан и ее дочери; обе были в дорожных костюмах.
— Лучше поздно, чем никогда! — воскликнула леди Темпль; но вдруг она остановилась, видя расстроенные лица пришедших.
— Что случилось? Говорите скорее! — сказала она.
— Мы получили сегодня утром ужасные известия! — начала леди Дункан прерывистым голосом, ее лицо конвульсивно передергивалось от душивших ее рыданий.
— Праведный Боже! Капитан?
— Серьезно болен! — докончила женщина с рыданиями.
— Умирает, может быть, один и далеко от нас! — произнесла Этель таким тоном, что слушатели почувствовали, точно их кольнули ножом в самое сердце.
— Бедные друзья! Бедные друзья! Что же вы намерены делать? — спросила леди Темпль. — Скорее ехать, не правда ли? Но почему же…
Ничего не понимая в поведении обеих дам, она не решилась докончить своего вопроса.
— Этель, объясните, прошу вас, — сказала леди Дункан, в слезах, сдавивших ей горло.
— Мы пришли с просьбой, — сказала Этель, — мы пришли просить места на «Галлии».
— На «Галлии»? — повторили пораженные присутствующие.
— Вот видите, — продолжала Этель тем же отчаянным голосом, — мой отец лежит больной на Цейлоне; нам нужно, по крайней мере, десять дней, чтобы добраться туда обыкновенным путем, — слишком поздно без сомнения. Вчера вечером, мосье, вы говорили, что через сорок часов вы спуститесь в Коломбо. Как вы думаете, можете вы взять нас с собою? Мы постараемся не быть ненужным балластом, — добавила она с усилием улыбнуться; все ее высокомерие, вся сдержанность, вся гордость исчезли при этом тяжелом горе.
— Великий Боже! — воскликнул Оливье, — разве вы можете, надеюсь, в чем-нибудь пожаловаться на меня?.. Все, что я имею к вашим услугам, мисс Дункан, — и «Галлия», и как все остальное…
— Мистер Петтибон, — обратился он к комиссару, отталкивающее лицо которого показалось в дверях, — потрудитесь назначить каюту этим дамам; они отправляются вместе с нами!
— Невозможно! — произнес янки особенно резким тоном. — На судне нет более места даже для мыши!
— Ну, хорошо, вы найдете место. Высадите одного или двух человек из экипажа, если это необходимо!
— Я скорее сам сойду на землю, капитан! — возразил Петтибон, ощетинясь как дикобраз. — Отвечаю я или нет за безопасность аэроплана?
— Вы отвечаете, это понятно! Но я вам объявляю, что мы не уйдем без этих дам, и что мы уходим через три минуты! — произнес Оливье тоном, не допускающим возражений.
Комиссар свирепо ворочал глазами. Очень кстати жена его вывела из затруднения.
— Отошлите мою горничную и выгрузите сундук с провизией! — подсказала она ему.
— Это выход, — сказал он, обрадованный таким неожиданным выходом. — Только вы одна, Мэри-Анна, все умеете устроить… Я сию минуту распоряжусь!
После того, как он уступил, Этель, вся в слезах, бросилась на шею к мистрис Петтибон в порыве благодарности.
Что касается Оливье, то он уже приготовился спускать аэроплан; эти инциденты немного замедлили отход, назначенный ровно на два часа.
Петтибон, свирепо дергая за колокольчик, возвестил не участвующим в путешествии, что пора уходить саэроплана. В несколько минут площадка опустела.
Оливье обошел всю рубку, чтобы убедиться, всели ушли. Затем он вернулся на свой пост капитана, остановился у рупора и произнес громко: «В путь!»
Тотчас же, как только эти слова достигли слуховой трубы, послышался шум с боков чудовища, винты опустились, приходя в действие, и, подобно большим плавникам, ударяли по воздуху. «Галлия» величественно поднялась. С минуту она парила над шумевшей толпой, а потом вдруг повернула к югу и полетела.
ГЛАВА XII. Сверхкомплектный пассажир
— Я не могу закончить без того, чтобы не сказать несколько слов о том, кто разделит с вами все опасности. Я также добавился этой чести, но для меня не нашли возможным сделать исключения (при этом едкая улыбка). Есть, однако, особы, вы понимаете, о ком я говорю, перед которыми склоняются все обычные правила, и если я утешаюсь в своей неудаче, то только тем, что в экспедиции вместо меня будет присутствовать действительный член Верховной палаты, этот совершенный образец законодателя. За здоровье лорда Темпля!
При этом неожиданном заключении на некоторых лицах появились улыбки. И не только это преклонение лорда Эртона служило пищей для насмешек, но также и маленькие интимные подробности приглашения лорда Темпля в экспедицию вызывали улыбки, и в ту же минуту любопытные взгляды направились на леди Темпль и мистрис Петтибон, героинь в этом деле, но ни та, ни другая, впрочем, не потеряли от этого своей грациозной самоуверенности.
Но тут поднялся уже сам лорд Темпль, чтобы сказать несколько слов. Что касается его, то он не видел ничего преувеличенного в словах своего верного и любимого подчиненного, скорее раба, и если кто в душе и бранил Эртона за эти неуместные слова, то, во всяком случае, не он.
— Благодарю за пожелания, милостивые государи и государыни, которые вы мне высказываете устами лорда Эртона. Да, я уверен, что, благодаря моим заслугам среди сословия, к которому я имею честь принадлежать, я имею возможность участвовать в такой блестящей экспедиции. Мои предки всегда шли впереди во всех предприятиях, содействуя им как своим участием, так и трудами; и я желаю следовать их примеру. Благодарю смелого изобретателя, любезность которого равна его талантам! Нет места для национальной зависти здесь, где мы почетные и привилегированные гости. В лице моем вы все приглашаетесь разделить опасности путешествия и радости первых открытий, принимая в этом также участие. Мы понимаем великодушие французской нации, которое она всегда доказывала. Воспользуемся и мы этим случаем и покажем такое же великодушие и пожелаем от всего сердца молодому ученому успеха, который он вполне заслужил. За здоровье мистера Оливье Дероша и за славу его предприятия!
Несмотря на все величие, речь оратора в конце была проникнута таким искренним чувством, что все, забывая его величавое начало, с единодушным восторгом примкнули к тосту, поднятому лордом Темплем.
Теперь была очередь Оливье Дероша. Сильное душевное волнение отражалось на его лице, когда он поднялся, чтобы ответить.
— Я хотел бы, — начал он, — суметь высказать словами мою глубокую благодарность вам за ваше благосклонное поощрение! Я делаю только опыт, а вы меня называете победителем! Завидна моя участь! Другим приходилось работать в неизвестности, добиваться, переносить тяжелые невзгоды и дожидаться благодарности; они пожинали потом только неприятности и общее недоверие, и даже имя их часто исчезало в тех открытиях, которые служили мировому прогрессу! А меня вы здесь прославляете, даже раньше, чем достигнуты окончательные результаты. Ведь я могу обмануть ваши ожидания, могу окончить плохо свое предприятие и навлечь несчастье на одного из вас, который пожелал разделить со мною все случайности! И вы, милостивая государыня, подобно древним героиням, даже не пробовали остановить вашего благородного супруга! Но сможете ли вы никогда не упрекать меня в душе за вовлечение его в такое безумное предприятие?.. Я не могу отправиться прежде, чем не выскажу всего, прежде чем не отдам должной благодарности вам лично за ваш радушный и незабвенный прием. С тяжелым сердцем я должен сказать вам «прости», а также всем любезным окружающим; не часто встречаешь столько сочувствия и расположения; и в диких, некультурных странах, куда занесет нас «Галлия», я с сожалением буду думать о друзьях, которых я оставил здесь!.. Вам и всем, всреде которых я узнал самые лучшие национальные качества, говорю от всего сердца: благодарю и прощайте!..
Завтрак кончился. Все были растроганны. Разделились на группы. Леди Темпль подошла к Оливье Депорту и взяла его за руку.
— Что с вами? — сказала она, — вы печальны? Поверьте, вам менее, чем кому другому, можно печалиться. — Тонким чутьем она поняла, что под прощальными его словами скрывалось нечто большее, чем простое сожаление, которое он высказал. Сверх того, ведь это она положила начало отношениям, которые существовали между Этель и Оливье. С тех пор, как лорд Темпль пригласив к себе иностранца, появление которого сначала было принято им с предубеждением, представил его жене, она с первого же знакомства стала относиться к нему по-дружески. Молодой француз обладал такими очаровательными манерами, такой рыцарской вежливостью, которая встречается только у французов, что леди Темпль тогда же подумала, что он и Этель, ее любимица, составили бы чудную пару. Теперь она прекрасно понимала тревожные чувства, которые волновали мисс Дункан, но, сейчас же подумала она, эти тревоги исчезли бы очень скоро, если бы Оливье высказал Этель свои чувства. Она остерегалась расспрашивать свою юную подругу, убежденная, что все идет как нельзя лучше. Сначала очень удивленная отсутствием Этель, она потом решила, что Этель, без сомнения, не захотела при всех прощаться с Дерошем, и в душе это одобрила. Между тем такой печальный и унылый вид молодого путешественника сильно ее поразил.
— Увы! — отвечал он, не скрывая своих чувств, хотя до сих пор не обменялся с ней ни одним словом по этому поводу, — это отсутствие не есть ли доказательство совсем другого?
— Каким образом? Ведь дамы должны были быть сегодня утром?
— Они мне наверное обещали это!
— А Этель сама обещала?
— Да, сударыня, она сама!
— Тогда, вероятно, произошел какой-нибудь неожиданный случай, — сказала леди Темпль.
— Сохрани Бог, чтобы не случилось чего-нибудь с ней! — воскликнул Оливье, бледнея.
— Если бы вы знали ее так, как я, ее правдивость и прямоту; с ее стороны простое слово равносильно клятве!
— Также думаю и я!
— Знаете, — заговорила она, немного подумав, — ябеспокоюсь! Мне хотелось бы написать ей два слова.
Хватит ли еще времени до вашего отхода отправить посыльного и дождаться его возвращения?
— Ах, сударыня, как вы меня обяжете! Я никогда бы не осмелился…
— Яне хочу, чтобы вы отправлялись с тяжестью на сердце. Дайте мне все нужное для письма…
— Ах, сударыня, как я вам благодарен! — воскликнул Оливье, искренне тронутый. — Вот мистрис Петтибон, которая, я уверен, с удовольствием проведет вас к себе.
— Не сомневайтесь в этом, — сказала американка, выслушав, в чем дело. — Сделайте одолжение, мадам, пройдите в мою каюту!
В ту минуту, когда леди Темпль дописывала последнюю строку, она подняла голову, испуская легкий крик удивления. Оливье Дерош входил в маленький салон в сопровождении леди Дункан и ее дочери; обе были в дорожных костюмах.
— Лучше поздно, чем никогда! — воскликнула леди Темпль; но вдруг она остановилась, видя расстроенные лица пришедших.
— Что случилось? Говорите скорее! — сказала она.
— Мы получили сегодня утром ужасные известия! — начала леди Дункан прерывистым голосом, ее лицо конвульсивно передергивалось от душивших ее рыданий.
— Праведный Боже! Капитан?
— Серьезно болен! — докончила женщина с рыданиями.
— Умирает, может быть, один и далеко от нас! — произнесла Этель таким тоном, что слушатели почувствовали, точно их кольнули ножом в самое сердце.
— Бедные друзья! Бедные друзья! Что же вы намерены делать? — спросила леди Темпль. — Скорее ехать, не правда ли? Но почему же…
Ничего не понимая в поведении обеих дам, она не решилась докончить своего вопроса.
— Этель, объясните, прошу вас, — сказала леди Дункан, в слезах, сдавивших ей горло.
— Мы пришли с просьбой, — сказала Этель, — мы пришли просить места на «Галлии».
— На «Галлии»? — повторили пораженные присутствующие.
— Вот видите, — продолжала Этель тем же отчаянным голосом, — мой отец лежит больной на Цейлоне; нам нужно, по крайней мере, десять дней, чтобы добраться туда обыкновенным путем, — слишком поздно без сомнения. Вчера вечером, мосье, вы говорили, что через сорок часов вы спуститесь в Коломбо. Как вы думаете, можете вы взять нас с собою? Мы постараемся не быть ненужным балластом, — добавила она с усилием улыбнуться; все ее высокомерие, вся сдержанность, вся гордость исчезли при этом тяжелом горе.
— Великий Боже! — воскликнул Оливье, — разве вы можете, надеюсь, в чем-нибудь пожаловаться на меня?.. Все, что я имею к вашим услугам, мисс Дункан, — и «Галлия», и как все остальное…
— Мистер Петтибон, — обратился он к комиссару, отталкивающее лицо которого показалось в дверях, — потрудитесь назначить каюту этим дамам; они отправляются вместе с нами!
— Невозможно! — произнес янки особенно резким тоном. — На судне нет более места даже для мыши!
— Ну, хорошо, вы найдете место. Высадите одного или двух человек из экипажа, если это необходимо!
— Я скорее сам сойду на землю, капитан! — возразил Петтибон, ощетинясь как дикобраз. — Отвечаю я или нет за безопасность аэроплана?
— Вы отвечаете, это понятно! Но я вам объявляю, что мы не уйдем без этих дам, и что мы уходим через три минуты! — произнес Оливье тоном, не допускающим возражений.
Комиссар свирепо ворочал глазами. Очень кстати жена его вывела из затруднения.
— Отошлите мою горничную и выгрузите сундук с провизией! — подсказала она ему.
— Это выход, — сказал он, обрадованный таким неожиданным выходом. — Только вы одна, Мэри-Анна, все умеете устроить… Я сию минуту распоряжусь!
После того, как он уступил, Этель, вся в слезах, бросилась на шею к мистрис Петтибон в порыве благодарности.
Что касается Оливье, то он уже приготовился спускать аэроплан; эти инциденты немного замедлили отход, назначенный ровно на два часа.
Петтибон, свирепо дергая за колокольчик, возвестил не участвующим в путешествии, что пора уходить саэроплана. В несколько минут площадка опустела.
Оливье обошел всю рубку, чтобы убедиться, всели ушли. Затем он вернулся на свой пост капитана, остановился у рупора и произнес громко: «В путь!»
Тотчас же, как только эти слова достигли слуховой трубы, послышался шум с боков чудовища, винты опустились, приходя в действие, и, подобно большим плавникам, ударяли по воздуху. «Галлия» величественно поднялась. С минуту она парила над шумевшей толпой, а потом вдруг повернула к югу и полетела.
ГЛАВА XII. Сверхкомплектный пассажир
Взрыв восклицаний всего народа приветствовал отлет аэроплана. Подъем произошел так легко и быстро, что путешественники, охваченные новыми ощущениями, даже и не думали отвечать на прощальные приветствия, которые поднимались снизу и неслись к ним. Один Оливье Дерош, опершись на корму, махал шляпой, посылая поклоны сотням лиц, устремленных на «Галлию», глаза которых казались блестящими точками. Внизу мелькал уже Лондон, как причудливое видение из черных крыш и дымящихся труб. Крики «ура», ослабленные расстоянием, казались последними выстрелами ракеты, и только отрывками долетали до аэроплана.
Вдруг, среди слабо доносившихся звуков и непрерывного басового гудения шести машин, которые храпели, точно в унисон, заставляя мост аэроплана дрожать, как на каком-нибудь заводе, — вдруг среди этих звуков Оливье был поражен каким-то сдавленным голосом, точно предсмертное храпение… человеческий голос или нет?.. Это, верно, жалобный писк какой-нибудь птицы, раздавленной на лету ужасным кораблем?.. Этот случай показался ему подозрительным. Но вот крик повторился, на этот раз Оливье ясно различил призыв на помощь, и в то же время было ясно: крик шел с наружной сторона аэроплана.
Инстинктивным движением он наклонился над сеткой, которая окружала палубу, с опасностью потерять равновесие, и, к невыразимому ужасу, заметил человеческую фигуру, которая висела на оси среднего винта.
Человек висел, обвив обеими руками огромную стальную ось. Его тело качалось в пространстве, и поминутно из уст его вылетал хриплый крик.
Оливье почувствовал, что кровь его леденеет, но выпрямившись, он тотчас же закричал громким голосом:
— На помощь!.. Все на палубу! Человек среди винтов!..
Прибежал Петтибон в сопровождении молодого негра приятной наружности и остановился около Оливье. Негр держал в руке свисток, как принадлежность своего боцманского звания; резким свистком он вызвал весь экипаж.
Мистрис Петтибон стояла на палубе в то время, как раздался тревожный крик Оливье.
Леди Дункан с дочерью, обе бледные и дрожащие, также вышли из каюты, где они скрывались с первого вступления их на аэроплан.
— Ох! Мосье, что такое происходит? — спросила леди Дункан с беспокойством. — Не крушение ли судна? Прекратится путешествие?
— Даже не запоздает, сударыня, — ответил Оливье, — дело в том, что человек упал на винты и нужно его оттуда вытащить. Но я могу усилить скорость других двигателей, мы не потеряем даже и десяти минут.
— Упал на винты! — повторила Этель, бледнея. — Как же вытащить его оттуда? Великий Боже!..
— Взгляните, мадемуазель; на палубе есть лестницы для того, чтобы по ним можно было спускаться и осматривать нужные части аэроплана. Эти лестницы закрыты теперь стеклянными, очень толстыми пластинами. Их сейчас откроют, и с помощью веревочных лестниц и крючьев мы попробуем спасти несчастного. Средний винт, движение которого вполне независимо, остановится по приказанию, которое сейчас же отдано, что облегчит спасение. Если вы станете возле этого трапа, вы увидите все подробности предприятия. Но, поверьте мне, лучше уйти, зрелище будет очень тяжело1
— Ах! Мосье, — ответила Этель с влажными глазами, — мы должны иметь много силы, чтобы перенести это зрелище, видя, как много должно вытерпеть это несчастное существо!.. Спасут ли его?.. Вы верите в возможность?..
— Я надеюсь на это! — отвечал Оливье, пропуская вперед мисс Дункан. Затем, обращаясь к Петтибону, он отдал ему приказания.
Через двадцать минут движение винта было остановлено; трап, который находился прямо над головой несчастного, был открыт; веревочная лестница, основательно скрученная, выкатилась из отверстия, покачалась минуту в воздухе, затем стала прямо и вертикально повисла над страшной бездной. Вокруг, внизу и вверху, ничего кроме голубого неба! Самый смелый человек мог бы поколебаться, прежде чем спуститься в это пустое пространство.
— Кто спустится со мной? — спросил Оливье громким голосом.
Гробовое молчание было ответом.
— Один я не могу втащить этого человека, — продолжал молодой капитан. — Мне нужно двух помощников. Кто пойдет со мной?..
Лорд Темпль, встретясь взглядом с Оливье, отступил назад с таким жестом, который выражал, что это, дескать, не его дело… Этель невольно заломила руки.
— Ох! Боже мой… он один выпустит спасенного! — бормотала она с тоской.
— Мы не допустим гибели этого человека, не оказав ему помощи! — повторял Оливье. — Идем, не будем терять времени!
И он поставил ногу на первую ступеньку.
— Мистер! — крикнула мистрис Петтибон, которая, как все другие, следила за этой сценой, едва переводя дыхание!
— Да, моя дорогая подруга! — ответил янки недовольным тоном.
Его жена повелительным жестом указала ему на зияющее отверстие. Но в ту минуту, когда он, бледный от волнения, хотел совершить акт открытого сопротивления, рискуя навлечь на себя вечное неудовольствие своей дражайшей половины, от экипажа отделились два негра и направились к веревочной лестнице, которая снова раскачивалась под тяжестью Оливье.
Один из них был боцман Эндимион, другой был молодой негр высокого роста с правильной и красивой фигурой цвета черного дерева.
— Мы спустимся с капитаном, я и Теодор! — сказал боцман.
И они один за другим бросились к лестнице, по которой спустились очень ловко.
Оливье первый достиг оси. Цепляясь, упираясь ногами и коленями, он добрался до несчастного. И как раз вовремя! Человек готов был выпустить опору; ослабевшие руки опускались; он уже падал, когда Оливье схватил его в охапку и удержал. Но сам, теряя равновесие от сильного толчка, который он произвел, хватая человека, неминуемо упал бы со своей ношей, если бы молодой негр Теодор не бросился вперед, очертя голову, и не ухватил его обеими руками. Со своей стороны, Эндимион, поворачиваясь как настоящий акробат, повис на лестнице, зацепившись ногами, и своими железными руками ухватил ноги Теодора повыше лодыжки. На конце лестницы, которая сильно раскачивалась, повисла точно гроздь и зчеловеческих фигур, державшаяся только ногами Эндимиона, так как Оливье, сбитый с позиции своим порывистым движением, выпустил ось, за которую держался только коленями. Это была ужасающая картина —видеть всех трех людей, качавшихся над бездной… Свидетели этой ужасной сцены не смели вздохнуть; тишина смерти царила на палубе; слышен был только торопливый стук машин.
Между тем колебание лестницы замедлялось.
—Внимание! —произнес Оливье полушепотом.
—Мы слушаем, капитан! — ответили сразу Эндимион и Теодор.
—Когда лестница будет близко, сядем все сразу верхом на ось , —сказал Оливье.
—Так точно, капитан!
— Раз!.. Два!.. Три!.. Идем!
Одним одновременным скачком намерение было выполнено. Три человека сидели верхом на огромном стальном брусе; тот, кого они вырвали у смерти, был положен поперек, поддерживаемый в равновесии.
—Веревок1 —крикнул Оливье.
Клубок веревок, которые Петтибон держал наготове, тотчас же скатился к спасителям; оба негра быстро обмотали и обвязали покрепче тело спасенного.
—Поднимай! —крикнул Оливье. Люди, стоявшие на палубе, быстро подняли ношу. Минуту спустя, поднимаясь вверх в обратном порядке, Эндимион, Теодор и капитан появились на палубе аэроплана.
Все столпились вокруг них: кричали, бросали вверх шляпы. Леди Дункан, Этель и мистрис Петтибон были в слезах. Что касается лорда Темпля, то все видели, как он пожимал руки не только Оливье, но и обоим неграм.
— В подобных случаях, — говорил он, — нет ни белых, ни черных, а есть только люди!
Такие слова, без сомнения, вызвали глубокую благодарность в сердцах двух смелых людей.
— А наш потерпевший? — спросил Оливье, оглядываясь вокруг. — Надо взглянуть, что с ним…
Все стеснились вокруг несчастного, который лежал на полу в том же положении, как его оставили, еще связанный веревками. Его перевернули, взглянули и один и тот же возглас вылетел из уст Оливье и лорда Темпля.
— Лорд Эртон!
Это действительно был Эртон, почти неузнаваемый, в оборванной одежде; лицо и руки его припухли и были исцарапаны.
— Ох! Ох! — произнес лорд Темпль, сильно шокированный, — вот мы кого вытащили.
— Доктора! — крикнул Оливье, вставая. — Этот человек почти без дыхания… Где доктор?
— Вот, капитан! — ответил Петтибон глухим голосом.
Со времени последней молчаливой размолвки с мистрис Петтибон он казался убитым.
На его голос вышел негр с седыми волосами и приблизился к лорду Эртону; не рекомендуясь, он опустился на колени и начал ощупывать и выстукивать его по всем правилам искусства.
Этот черный был небольшого роста, толстый, в синих очках, одетый в церемониальный костюм: черное платье, брюки и жилет тоже черные, старомодные. Высокая шляпа с широкими полями, порыжевшая от времени, была сдвинута на затылок. Тщательно исследовав больного, он поднял голову.
— У него ничего не сломано! — произнес он дрожащим голосом.
— Никакого видимого повреждения, — продолжал он. — Простой обморок, вероятно, от страха; он уже проходит. Теперь потереть виски одеколоном, свежий воздух и стакан рому: вот и весь необходимый уход!
Он побежал в свою каюту и вернулся с бутылкой; с усилием разжав плотно сжатые зубы лорда Эртона, он влил ему в рот ложку рому. Вэто время леди Дункан и мистрис Петтибон, стоя на коленях по обеим сторонам молодого лорда, натирали ему виски уксусом и держали около ноздрей флакон с нюхательной солью, брызгая в то же время в лицо холодной водой. Наконец усилия их увенчались успехом, пациент зашевелился, двинул руками и ногами, затем, испустив глубокий вздох, медленно открыл глаза и обвел окружающих блуждающим взором.
— Где я? — спросил он слабым голосом.
— На палубе «Галлии», — весело ответил Оливье. — Мы имели счастье захватить вас вовремя… Но, клянусь, чуть сами не нырнули в пространство!
Лорд Эртон снова застонал, его веки закрылись с нервной дрожью.
— Ох!.. Это падение… эта пустота!.. Ужасно! — бормотал он, содрогаясь.
И его голова упала назад, как будто он опять потерял сознание.
— Не думайте об этом! Это прошло… Теперь немного воздуха, — прибавил капитан «Галлии», поднимаясь, — пусть больной вдыхает больше воздуха… По местам, дети мои!.. Двое тех, что спускались со мной, пусть придут в мою каюту на десять минут. Я должен сказать им пару слов.
Экипаж разошелся. Доктор продолжал давать ложечками ром больному, который очень скоро вернулся к жизни.
— Теперь, когда вы пришли в себя, — сказал тогда Оливье, — объясните нам, пожалуйста, что вы делали в этих галереях?
— Я только одному себе отдаю отчет в своих делах, — ответил лорд Эртон со слабой улыбкой. — При звуке колокольчика я сошел с аэроплана так же, как и другие… но, к сожалению, я должен признаться, что любопытство заставило меня позабыть об осторожности и забраться к винтам, чтобы поближе рассмотреть их устройство. Вдруг я почувствовал, что винты зашевелились. Я был подброшен ударом одного из винтов. Инстинкт самосохранения заставил меня броситься очертя голову на ось, которая вертится, вертится с головокружительной быстротой… Я цепляюсь всеми своими членами… потом начинаю скользить… Мне показалось, что вертикальная ось поднимается, но я не имел больше силы открыть глаза; руками я обвил эту единственную опору, а ноги мои, я чувствовал, соскользнули и болтались в пустоте… Ужасные минуты. Ах! Я часто буду видеть это во сне… Я звал… я кричал… я надеялся сначала, что меня слышат люди и отвечают мне… потом я почувствовал, что руки мои отрываются, я выпускаю последнюю опору… что все кончено… я падал… а потом ничего не знаю… и вдруг я очутился здесь…
Крупные капли пота выступили на его синеватом лбу, пока он прерывистым голосом доканчивал свой рассказ. Слушая его, каждый переживал те муки, которые он испытывал.
— Вы счастливы, что вернулись с того света! — сказал наконец Оливье.
— И только мистеру Дерошу вы обязаны своим спасением от ужасной смерти! — воскликнула Этель, обращая к Оливье влажный и сияющий взор.
— Я поступил совершенно естественно, и каждый на моем месте сделал бы то же, мадемуазель! — возразил Оливье. — Но без моих двух смелых негров я, наверно, не пришел бы к желанному результату!..
— Мистер Петтибон, — добавил он, — потрудитесь прислать их в мою каюту…
— Я их также не забуду, конечно… — бормотал лорд Эртон, — а вам я благодарен на всю жизнь, до самой смерти, господин Дерош, верьте мне… Но в настоящее время я не знаю, где я… я чувствую, что все спуталось… Может быть, это прошло бы, если бы я мог заснуть на несколько часов.
— Без сомнения!.. Вас перенесут на один из диванов в салоне, а эти дамы, наверно, не откажут вам позволить пролежать там столько времени, сколько понадобится…
— О, конечно! — воскликнули дамы.
По знаку Оливье два человека подняли лорда Эртона.
Сделав распоряжения насчет помещения лорда Эртона, молодой капитан собрался уйти к себе, как вдруг лорд Темпль с озабоченным лицом остановил его за руку.
— Позвольте мне спросить вас, господин Дерош, дали вы приказание возвратиться в Ричмонд, чтобы высадить там нашего несчастного друга?
— В Ричмонд?.. Честное слово, нет! — ответил Оливье, весьма удивленный, — я вовсе не согласен возвращаться!
— Но, тогда, милостивый государь!.. Тогда!.. Какого поведения вы намерены придерживаться?
— По какому поводу, милорд?
— А по поводу этого молодого человека, лорда Эртона, который таким печальным образом попал на аэроплан…
— Я, конечно, рассчитываю его держать здесь, очень просто!
— Держать его! Вы так думаете?
— А почему же нет?
— Я должен вам сказать, что гораздо умнее высадить его на землю!
— И еще больше запоздать, когда я и так, по милости его, потерял четверть часа? Я не разделяю вашего мнения, рассчитывая употребить на десять минут меньше времени, назначенного для путешествия. Да при этом, я совершенно не понимаю, почему пребывание лорда Эртона на моем судне может вам не нравиться? Не вы ли сами просили меня несколько месяцев тому назад взять его на аэроплан?
— Конечно, конечно! — отвечал лорд Темпль с заметным неудовольствием, — но обстоятельства с тех пор совершенно переменились…
И, красный от гнева, он небрежно поклонился Оливье и удалился крупными шагами, очень раздраженный.
«Это слишком! — думал он с негодованием. — Почему бы не посадить весь Лондон по первому требованию?.. Это было бы нормальнее… знал бы, по крайней мере, чего ждать… Но быть уверенным, что ты один!.. А теперь… Это нестерпимо… недостойный поступок!.. Истинный недостаток уважения!»
Вдруг, среди слабо доносившихся звуков и непрерывного басового гудения шести машин, которые храпели, точно в унисон, заставляя мост аэроплана дрожать, как на каком-нибудь заводе, — вдруг среди этих звуков Оливье был поражен каким-то сдавленным голосом, точно предсмертное храпение… человеческий голос или нет?.. Это, верно, жалобный писк какой-нибудь птицы, раздавленной на лету ужасным кораблем?.. Этот случай показался ему подозрительным. Но вот крик повторился, на этот раз Оливье ясно различил призыв на помощь, и в то же время было ясно: крик шел с наружной сторона аэроплана.
Инстинктивным движением он наклонился над сеткой, которая окружала палубу, с опасностью потерять равновесие, и, к невыразимому ужасу, заметил человеческую фигуру, которая висела на оси среднего винта.
Человек висел, обвив обеими руками огромную стальную ось. Его тело качалось в пространстве, и поминутно из уст его вылетал хриплый крик.
Оливье почувствовал, что кровь его леденеет, но выпрямившись, он тотчас же закричал громким голосом:
— На помощь!.. Все на палубу! Человек среди винтов!..
Прибежал Петтибон в сопровождении молодого негра приятной наружности и остановился около Оливье. Негр держал в руке свисток, как принадлежность своего боцманского звания; резким свистком он вызвал весь экипаж.
Мистрис Петтибон стояла на палубе в то время, как раздался тревожный крик Оливье.
Леди Дункан с дочерью, обе бледные и дрожащие, также вышли из каюты, где они скрывались с первого вступления их на аэроплан.
— Ох! Мосье, что такое происходит? — спросила леди Дункан с беспокойством. — Не крушение ли судна? Прекратится путешествие?
— Даже не запоздает, сударыня, — ответил Оливье, — дело в том, что человек упал на винты и нужно его оттуда вытащить. Но я могу усилить скорость других двигателей, мы не потеряем даже и десяти минут.
— Упал на винты! — повторила Этель, бледнея. — Как же вытащить его оттуда? Великий Боже!..
— Взгляните, мадемуазель; на палубе есть лестницы для того, чтобы по ним можно было спускаться и осматривать нужные части аэроплана. Эти лестницы закрыты теперь стеклянными, очень толстыми пластинами. Их сейчас откроют, и с помощью веревочных лестниц и крючьев мы попробуем спасти несчастного. Средний винт, движение которого вполне независимо, остановится по приказанию, которое сейчас же отдано, что облегчит спасение. Если вы станете возле этого трапа, вы увидите все подробности предприятия. Но, поверьте мне, лучше уйти, зрелище будет очень тяжело1
— Ах! Мосье, — ответила Этель с влажными глазами, — мы должны иметь много силы, чтобы перенести это зрелище, видя, как много должно вытерпеть это несчастное существо!.. Спасут ли его?.. Вы верите в возможность?..
— Я надеюсь на это! — отвечал Оливье, пропуская вперед мисс Дункан. Затем, обращаясь к Петтибону, он отдал ему приказания.
Через двадцать минут движение винта было остановлено; трап, который находился прямо над головой несчастного, был открыт; веревочная лестница, основательно скрученная, выкатилась из отверстия, покачалась минуту в воздухе, затем стала прямо и вертикально повисла над страшной бездной. Вокруг, внизу и вверху, ничего кроме голубого неба! Самый смелый человек мог бы поколебаться, прежде чем спуститься в это пустое пространство.
— Кто спустится со мной? — спросил Оливье громким голосом.
Гробовое молчание было ответом.
— Один я не могу втащить этого человека, — продолжал молодой капитан. — Мне нужно двух помощников. Кто пойдет со мной?..
Лорд Темпль, встретясь взглядом с Оливье, отступил назад с таким жестом, который выражал, что это, дескать, не его дело… Этель невольно заломила руки.
— Ох! Боже мой… он один выпустит спасенного! — бормотала она с тоской.
— Мы не допустим гибели этого человека, не оказав ему помощи! — повторял Оливье. — Идем, не будем терять времени!
И он поставил ногу на первую ступеньку.
— Мистер! — крикнула мистрис Петтибон, которая, как все другие, следила за этой сценой, едва переводя дыхание!
— Да, моя дорогая подруга! — ответил янки недовольным тоном.
Его жена повелительным жестом указала ему на зияющее отверстие. Но в ту минуту, когда он, бледный от волнения, хотел совершить акт открытого сопротивления, рискуя навлечь на себя вечное неудовольствие своей дражайшей половины, от экипажа отделились два негра и направились к веревочной лестнице, которая снова раскачивалась под тяжестью Оливье.
Один из них был боцман Эндимион, другой был молодой негр высокого роста с правильной и красивой фигурой цвета черного дерева.
— Мы спустимся с капитаном, я и Теодор! — сказал боцман.
И они один за другим бросились к лестнице, по которой спустились очень ловко.
Оливье первый достиг оси. Цепляясь, упираясь ногами и коленями, он добрался до несчастного. И как раз вовремя! Человек готов был выпустить опору; ослабевшие руки опускались; он уже падал, когда Оливье схватил его в охапку и удержал. Но сам, теряя равновесие от сильного толчка, который он произвел, хватая человека, неминуемо упал бы со своей ношей, если бы молодой негр Теодор не бросился вперед, очертя голову, и не ухватил его обеими руками. Со своей стороны, Эндимион, поворачиваясь как настоящий акробат, повис на лестнице, зацепившись ногами, и своими железными руками ухватил ноги Теодора повыше лодыжки. На конце лестницы, которая сильно раскачивалась, повисла точно гроздь и зчеловеческих фигур, державшаяся только ногами Эндимиона, так как Оливье, сбитый с позиции своим порывистым движением, выпустил ось, за которую держался только коленями. Это была ужасающая картина —видеть всех трех людей, качавшихся над бездной… Свидетели этой ужасной сцены не смели вздохнуть; тишина смерти царила на палубе; слышен был только торопливый стук машин.
Между тем колебание лестницы замедлялось.
—Внимание! —произнес Оливье полушепотом.
—Мы слушаем, капитан! — ответили сразу Эндимион и Теодор.
—Когда лестница будет близко, сядем все сразу верхом на ось , —сказал Оливье.
—Так точно, капитан!
— Раз!.. Два!.. Три!.. Идем!
Одним одновременным скачком намерение было выполнено. Три человека сидели верхом на огромном стальном брусе; тот, кого они вырвали у смерти, был положен поперек, поддерживаемый в равновесии.
—Веревок1 —крикнул Оливье.
Клубок веревок, которые Петтибон держал наготове, тотчас же скатился к спасителям; оба негра быстро обмотали и обвязали покрепче тело спасенного.
—Поднимай! —крикнул Оливье. Люди, стоявшие на палубе, быстро подняли ношу. Минуту спустя, поднимаясь вверх в обратном порядке, Эндимион, Теодор и капитан появились на палубе аэроплана.
Все столпились вокруг них: кричали, бросали вверх шляпы. Леди Дункан, Этель и мистрис Петтибон были в слезах. Что касается лорда Темпля, то все видели, как он пожимал руки не только Оливье, но и обоим неграм.
— В подобных случаях, — говорил он, — нет ни белых, ни черных, а есть только люди!
Такие слова, без сомнения, вызвали глубокую благодарность в сердцах двух смелых людей.
— А наш потерпевший? — спросил Оливье, оглядываясь вокруг. — Надо взглянуть, что с ним…
Все стеснились вокруг несчастного, который лежал на полу в том же положении, как его оставили, еще связанный веревками. Его перевернули, взглянули и один и тот же возглас вылетел из уст Оливье и лорда Темпля.
— Лорд Эртон!
Это действительно был Эртон, почти неузнаваемый, в оборванной одежде; лицо и руки его припухли и были исцарапаны.
— Ох! Ох! — произнес лорд Темпль, сильно шокированный, — вот мы кого вытащили.
— Доктора! — крикнул Оливье, вставая. — Этот человек почти без дыхания… Где доктор?
— Вот, капитан! — ответил Петтибон глухим голосом.
Со времени последней молчаливой размолвки с мистрис Петтибон он казался убитым.
На его голос вышел негр с седыми волосами и приблизился к лорду Эртону; не рекомендуясь, он опустился на колени и начал ощупывать и выстукивать его по всем правилам искусства.
Этот черный был небольшого роста, толстый, в синих очках, одетый в церемониальный костюм: черное платье, брюки и жилет тоже черные, старомодные. Высокая шляпа с широкими полями, порыжевшая от времени, была сдвинута на затылок. Тщательно исследовав больного, он поднял голову.
— У него ничего не сломано! — произнес он дрожащим голосом.
— Никакого видимого повреждения, — продолжал он. — Простой обморок, вероятно, от страха; он уже проходит. Теперь потереть виски одеколоном, свежий воздух и стакан рому: вот и весь необходимый уход!
Он побежал в свою каюту и вернулся с бутылкой; с усилием разжав плотно сжатые зубы лорда Эртона, он влил ему в рот ложку рому. Вэто время леди Дункан и мистрис Петтибон, стоя на коленях по обеим сторонам молодого лорда, натирали ему виски уксусом и держали около ноздрей флакон с нюхательной солью, брызгая в то же время в лицо холодной водой. Наконец усилия их увенчались успехом, пациент зашевелился, двинул руками и ногами, затем, испустив глубокий вздох, медленно открыл глаза и обвел окружающих блуждающим взором.
— Где я? — спросил он слабым голосом.
— На палубе «Галлии», — весело ответил Оливье. — Мы имели счастье захватить вас вовремя… Но, клянусь, чуть сами не нырнули в пространство!
Лорд Эртон снова застонал, его веки закрылись с нервной дрожью.
— Ох!.. Это падение… эта пустота!.. Ужасно! — бормотал он, содрогаясь.
И его голова упала назад, как будто он опять потерял сознание.
— Не думайте об этом! Это прошло… Теперь немного воздуха, — прибавил капитан «Галлии», поднимаясь, — пусть больной вдыхает больше воздуха… По местам, дети мои!.. Двое тех, что спускались со мной, пусть придут в мою каюту на десять минут. Я должен сказать им пару слов.
Экипаж разошелся. Доктор продолжал давать ложечками ром больному, который очень скоро вернулся к жизни.
— Теперь, когда вы пришли в себя, — сказал тогда Оливье, — объясните нам, пожалуйста, что вы делали в этих галереях?
— Я только одному себе отдаю отчет в своих делах, — ответил лорд Эртон со слабой улыбкой. — При звуке колокольчика я сошел с аэроплана так же, как и другие… но, к сожалению, я должен признаться, что любопытство заставило меня позабыть об осторожности и забраться к винтам, чтобы поближе рассмотреть их устройство. Вдруг я почувствовал, что винты зашевелились. Я был подброшен ударом одного из винтов. Инстинкт самосохранения заставил меня броситься очертя голову на ось, которая вертится, вертится с головокружительной быстротой… Я цепляюсь всеми своими членами… потом начинаю скользить… Мне показалось, что вертикальная ось поднимается, но я не имел больше силы открыть глаза; руками я обвил эту единственную опору, а ноги мои, я чувствовал, соскользнули и болтались в пустоте… Ужасные минуты. Ах! Я часто буду видеть это во сне… Я звал… я кричал… я надеялся сначала, что меня слышат люди и отвечают мне… потом я почувствовал, что руки мои отрываются, я выпускаю последнюю опору… что все кончено… я падал… а потом ничего не знаю… и вдруг я очутился здесь…
Крупные капли пота выступили на его синеватом лбу, пока он прерывистым голосом доканчивал свой рассказ. Слушая его, каждый переживал те муки, которые он испытывал.
— Вы счастливы, что вернулись с того света! — сказал наконец Оливье.
— И только мистеру Дерошу вы обязаны своим спасением от ужасной смерти! — воскликнула Этель, обращая к Оливье влажный и сияющий взор.
— Я поступил совершенно естественно, и каждый на моем месте сделал бы то же, мадемуазель! — возразил Оливье. — Но без моих двух смелых негров я, наверно, не пришел бы к желанному результату!..
— Мистер Петтибон, — добавил он, — потрудитесь прислать их в мою каюту…
— Я их также не забуду, конечно… — бормотал лорд Эртон, — а вам я благодарен на всю жизнь, до самой смерти, господин Дерош, верьте мне… Но в настоящее время я не знаю, где я… я чувствую, что все спуталось… Может быть, это прошло бы, если бы я мог заснуть на несколько часов.
— Без сомнения!.. Вас перенесут на один из диванов в салоне, а эти дамы, наверно, не откажут вам позволить пролежать там столько времени, сколько понадобится…
— О, конечно! — воскликнули дамы.
По знаку Оливье два человека подняли лорда Эртона.
Сделав распоряжения насчет помещения лорда Эртона, молодой капитан собрался уйти к себе, как вдруг лорд Темпль с озабоченным лицом остановил его за руку.
— Позвольте мне спросить вас, господин Дерош, дали вы приказание возвратиться в Ричмонд, чтобы высадить там нашего несчастного друга?
— В Ричмонд?.. Честное слово, нет! — ответил Оливье, весьма удивленный, — я вовсе не согласен возвращаться!
— Но, тогда, милостивый государь!.. Тогда!.. Какого поведения вы намерены придерживаться?
— По какому поводу, милорд?
— А по поводу этого молодого человека, лорда Эртона, который таким печальным образом попал на аэроплан…
— Я, конечно, рассчитываю его держать здесь, очень просто!
— Держать его! Вы так думаете?
— А почему же нет?
— Я должен вам сказать, что гораздо умнее высадить его на землю!
— И еще больше запоздать, когда я и так, по милости его, потерял четверть часа? Я не разделяю вашего мнения, рассчитывая употребить на десять минут меньше времени, назначенного для путешествия. Да при этом, я совершенно не понимаю, почему пребывание лорда Эртона на моем судне может вам не нравиться? Не вы ли сами просили меня несколько месяцев тому назад взять его на аэроплан?
— Конечно, конечно! — отвечал лорд Темпль с заметным неудовольствием, — но обстоятельства с тех пор совершенно переменились…
И, красный от гнева, он небрежно поклонился Оливье и удалился крупными шагами, очень раздраженный.
«Это слишком! — думал он с негодованием. — Почему бы не посадить весь Лондон по первому требованию?.. Это было бы нормальнее… знал бы, по крайней мере, чего ждать… Но быть уверенным, что ты один!.. А теперь… Это нестерпимо… недостойный поступок!.. Истинный недостаток уважения!»