Страница:
— Что случилось? — спросил его Мориц. — Опять какая-нибудь ссора?
— Нет, нет, сударь, это не ссора, — проговорил, задыхаясь, слуга.
— Чего же они хотят?
— Они хотят… луну!.. Да, ни более ни менее, как луну. Возможно ли где встретить подобное невежество? — продолжал с важным видом лиценциат. — Я старался объяснить им явление затмения, надеясь в будущем изложить пред ними теорию со всей научной строгостью… Но вот поди ж ты!.. Глупцы с остервенением требуют, чтобы им возвратили их луну.
— Эге, молодцы не думают ли, что ее у них украли? — вскричал лейтенант.
— Ваша мысль очень близка к истине… Более чем вероятно, что они именно так думают, — ответил Мориц. — Они способны вообразить, что я захватил луну с помощью моего телескопа. Разве не явились они ко мне на прошлой неделе с просьбой сделать им дождь? А когда я в ответ выгнал просителей, то услыхал следующее: «Да, да, известно, что фаранги посадили духа дождя в большой ящик и каждое утро и вечер навещают его»…
— О каком это духе говорили они?
— Ни о чем другом, как о моем барометре-анероиде.
— Ослы!.. — лаконически заметил доктор.
— Бедные люди! — отозвался Гассельфратц с видом умиления. — Свет науки еще не просветил их!.. Вы позволите мне, господин Кардик, сходить к этим беднякам и сказать им небольшую речь? Я владею, — смело могу этим похвалиться, — даром влиять на массы и уверен, что они сдадутся на мои убеждения.
— Но, господин профессор, я не могу согласиться, чтобы вы приняли на себя столь неблагодарный труд…
— Вы забываете, что я сам уже испытал свое красноречие, — вмешался Гаргариди, становясь на равную ногу с профессором. — Честное слово, там, где я не справился!..
Повернувшись спиной к греку, доктор Гассельфратц ответил Морицу:
— Поверьте мне, дорогой хозяин, мои слова не пропадут даром. Знаете, милостивая государыня и милостивые государи, что мое призвание — призвание евангелиста! Увлеченный прелестями науки, я оставил призвание пастора, но тем не менее навсегда остался отчасти проповедником… Ведь все эти люди суть наши братья! Эти отвратительные Дисфули, негодяи и лжецы, суть мои братья, и сердце Гассельфратца достаточно обширно, чтобы одинаково любить всех их!
Говоря это, профессор ударил кулаком в свою широкую грудь и поднял к небу свои блестящие очки.
— Так позвольте мне поговорить с ними, господин Кардик, — повторил он. — Я ручаюсь, что успокою их.
Радуясь возможности хотя на несколько минут избавиться от своего несносного гостя, Мориц с удовольствием согласился на его просьбу, и немец исчез в лабиринте шатров. Оставшееся общество вскоре перестало думать о суеверных туземцах и возвратилось к вопросу, который у каждого был на душе, — вопросу об исходе предприятия Морица.
Около четверти двенадцатого луна вышла из тени еще более блестящей и прекрасной, чем прежде. В то же время появился и профессор Гассельфратц с известием, что его красноречие уничтожило страх, царствовавший между туземцами. Поговорив еще немного, хозяева и гости простились, чтобы идти спать.
На следующий день назначено было начать работы в четвертом участке, где молодая девушка нашла столь много обещавший кусок кирпича; поэтому она сама должна была и открыть новую траншею первым ударом кирки. В семь часов утра все наши знакомцы уже были на ногах и плотно позавтракали.
— Ну, господа, в поход! — сказал Мориц, окинув взглядом собравшуюся компанию и убедившись, что все готовы. — Погода прекрасная: не слишком жарко и не холодно. Наши лентяи не будут иметь повода оправдывать свою лень.
Все присутствующие немедленно вооружились заступами и револьверами. Доктор Арди, сверх того, взял с собой ящик для собирания насекомых и набор хирургических инструментов, а мадемуазель Кардик — небольшую переносную аптечку, на всякий случай.
Вскоре отряд археологов направился к намеченному участку. Впереди шли пестрой толпой смуглые рабочие; Мориц Кардик, его сестра, доктор Арди, лейтенант Гюйон и профессор Гассельфратц образовали арьергард.
Гаргариди смотрел вслед удалявшимся, уперев руки в бедра и с глубокомысленным видом покачивая головой. Во все время завтрака проницательный наблюдатель мог бы заметить, что грек бросал яростные взгляды на окулиста. Если бы молодая хозяйка была менее внимательной к гостям, несчастный ученый рисковал бы просидеть весь завтрак ничего не поев, так как Гаргариди систематически обходил его и ничего ему не предлагал. Напрасно молодая девушка пыталась незаметно для ученого остановить грека, — непослушный слуга притворялся, что не видит знаков, которые ему делала хозяйка, и казался пораженным внезапной глухотой всякий раз, как господин профессор просил хлеба, вина или какой-либо приправы. В настоящую минуту знаменитый Аристомен преследовал своего врага пронизывающим взглядом и, простирая руку по направлению к широкой спине профессора, декламировал угрожающим голосом:
Этот откормленный чурбан ничего не скажет хорошего…
Потом Гаргариди принялся уничтожать свой собственный завтрак, заняв место, только что оставленное его господами. Еда для блестящего лиценциата была самым важным занятием. Хорошо еще, что он часто объявлял себя, опираясь на авторитет своего «бедного папа», «настоящей пташкой», — иначе его чудовищный аппетит совершенно опроверг бы это мнение. Замечательно, впрочем, что, уписывая за четверых, Гаргариди оставался постоянно худощавым.
Между тем археологи достигли участка № 4. Тщательно обозначенные линии указывали границы будущей траншеи. По сигналу брата мадемуазель Кардик сделала первый удар киркой; все последовали ее примеру. Через несколько минут оживленной работы в черно ватой почве оказалось несколько костей и вместе с тем цвет земли принял коричневый оттенок. Затем отрыли вазу из обожженной глины высотой в шестьдесят пять сантиметров и каменный шар. Осмотрели этот шар — он оказался человеческим черепом… Глаза молодого археолога заблестели. Не могло быть сомнения, что это останки важного лица, а таких не хоронят без обозначения имени и времени погребения!..
Но в ту минуту, когда Мориц стал поспешно разрывать землю, чтобы отрыть там искомый секрет, громкий крик раздался в стороне рабочих.
— Скорпионы!.. Скорпионы!..
Молодой человек оставил работу и бегом направился к расстроенной группе рабочих, откуда раздавались крики. Зрелище было отталкивающее. Целая армия отвратительных гадин высыпала из расщелины почвы. Зеленые, желтые, белые, черные, маленькие, большие, вытянувшиеся или съежившиеся, но все одинаково грозные, эти ужасные гадины, предмет основательного страха туземцев, кишели целой массой…
— Ага, великолепные экземпляры! — вскричал доктор Арди. С этими словами он вооружился щипцами, выбрал с полдюжины наиболее крупных и опустил их в свой ящик из белой жести, где между скорпионами немедленно началось настоящее сражение.
— Смотрите бешенство этого большого зеленого черта! — говорил доктор. — В своей слепой ярости он готов броситься на каждого, попавшегося ему под лапы, даже на самых лучших своих друзей… Смотрите, господин Гассельфратц!.. К какому семейству вы его причислите?.. Но куда же скрылся профессор?..
Пронзительный вопль прервал доктора:
— Помогите!.. Помогите, хаким-баши!.. Я ранен… укушен… пропал!..
Доктор быстро закрыл свой ящик и вместе с другими поспешил к месту несчастного происшествия. Молодой араб, согнувшись до земли, отчаянно тряс свою голую ногу, к которой, казалось, приросла ужасная гадина. Товарищи сумрачной группой окружили раненого.
— Дорогу! — повелительно проговорил доктор. — Посмотрим твою ногу… Только не кричи так, мой милый, крик никогда ни к чему не ведет… Я сейчас избавлю тебя от твоего врага… Но мне нужен ланцет, — добавил он, вынимая свой хирургический набор. — Однако он держится довольно сильно, этот подлец скорпион!.. Мадемуазель Катрин, не дадите ли вы мне немножко карболки?
Операция была совершена в несколько минут, нога перевязана, и раненый отправлен в палатку. Мориц отдал приказание возобновить прерванные работы. К его крайнему неудовольствию люди продолжали оставаться неподвижными. Собравшись в группы, они переговаривались между собой сдержанным голосом, но с заметным волнением: лбы у всех были наморщены, глаза блестели… Ясное дело, готовился бунт.
— Что такое с вами? — спросил громким и смелым голосом Мориц. — Как вы смеете не повиноваться?
Рабочие, продолжая быть сумрачными и недовольными, не отвечали ничего.
В эту минуту из одной группы выскользнул герр Гассельфратц, а вслед за ним из той же группы выдвинулся с самоуверенным видом рабочий, видимо, заранее приготовившийся к своей роли, и начал речь к своим товарищам.
— Довольно нам, — сказал он, — позволять эксплуатировать себя фарангам. Мы отдали им наше время, наш труд за ничтожное вознаграждение. Они хотят унести наши сокровища, разрушить гробницы наших предков, забывая, что пророк запрещает касаться кладбищ правоверных. Его ослушались, и вот он послал скорпионов, как некогда Моисей послал дождь из саранчи на нечестивого Фараона. Мы не желаем бороться с небом. Мы не желаем более служить вам, люди Фарангистана!..
И сотня нестройных голосов присоединилась к его голосу.
— Мы не хотим больше служить людям Фарангистана! — ревела толпа.
— Что нужно вам здесь?.. — продолжал другой оратор в тон первому. — Аллах против вас!.. Река несет мутные воды, сам сатана этого не вынесет… Все предвещает засуху, скоро настанет голод… И кому приписать эти бедствия, как не гению зла, живущему в той несчастной машине, на которую фаранги смотрят, когда желают произвести перемену погоды?!
— Все этот несчастный барометр! — пробормотал себе в бороду доктор Арди.
— Зачем заставил ты в эту ночь скрыться луну, саиб, — вопил оратор, — если ты не хотел нам зла?.. Все фаранги — колдуны!.. Иншаллах, с этого дня мы не будем им более служить!..
— Если бы они не были колдунами, как могли бы они открыть под землей предметы, о существовании которых мы, обитатели этой страны, даже не подозревали?! — кричал другой в исступлении.
Этот неопровержимый аргумент довел возбуждение до его наибольшей степени. Лица всех выражали волнение: на одних была видна ярость, на других — страх…
То, чего Мориц так боялся, случилось. Несмотря на леность, неспособность и все плохие качества этих рабочих, он дорожил ими ввиду тех неудобств, с которыми сопряжена была вербовка новых. Да и где было найти лучших? Нужно было уступить, так как борьбу с этими фанатиками молодой археолог считал совершенно бесполезной. И вот он решил испробовать все убеждения, чтобы удержать колеблющихся. В речи ясной и убедительной он объяснил туземцам причину явлений природы, которые так смущали их темные умы, показал им свое бессилие над стихиями, дал понять все безумие отказываться от заработка вследствие неосновательных страхов, напомнил наконец о своем добром обхождении с ними, о всегдашней аккуратности в расплате за труд, об уходе за больными и ранеными… Этот последний аргумент, казалось, подействовал на некоторых рабочих, но зачинщики не дали времени восторжествовать доброму чувству, и таким образом Мориц напрасно истощал все свое красноречие, пытаясь убедить глупцов. На их низких, тупых лбах можно было ясно прочесть непобедимое упрямство.
— Нечего делать, — сказал обескураженный археолог, — я их знаю: мысли нечасто попадают в их мозги, но когда они забьют себе что-нибудь в голову, выбить это оттуда очень трудно.
— Так ладно же! — вскричал доктор, весь красный от гнева. — Если они отказываются работать, то пусть очистят место!.. Гоните этих черномазых чертей!..
— Если нужна сильная рука, — проговорил лейтенант Гюйон, — то, само собою разумеется, я готов вам помочь.
Но прежде чем фаранги приступили к выполнению угрозы доктора, рабочие с поникшими головами поспешили ретироваться. Через несколько минут они все скрылись в свои шатры.
— Пусть будет так! — проговорил со вздохом Мориц. — Нечего делать, придется ограничиться пятью парами рук, как я говорил вчера утром.
— Что вы думаете делать? — спросил доктор.
— Искать, искать без конца! — решительным тоном отвечал молодой ученый. — Я не откажусь от предприятия, хотя бы мне пришлось работать одному.
— И я также! — вскричала Катерина.
— Браво! — сказал лейтенант. — Подобные люди никогда не отступают. Я прошу вас считать и меня своим рабочим на все время моего отпуска.
— Все это прекрасно, — сказал доктор, — но, к сожалению, далеко не практично. Ведь вы, Гюйон, можете пробыть здесь только несколько дней. Что касается меня, то уже по роду моих занятий мне нельзя постоянно жить в лагере; меня вскоре пригласят в Тегеран. Наконец, мадемуазель Катрин при всей своей энергии и выносливости все же не может быть землекопом!.. Нет, этого нельзя допустить! Оставьте это, Кардик!..
— О, доктор, не будьте таким пессимистом, прошу вас! — вскричала молодая девушка.
— Честное слово, мадемуазель, — прибавил лейтенант, — ваш брат вовсе не имеет вид человека, настолько увлекшегося, чтобы наш дорогой доктор был вправе выливать ему на голову ведро холодной воды!
— Работы будут продолжаться, — твердо сказал Мориц, пробуждаясь из задумчивости. — Их нужно закончить, во что бы то ни стало. Я еще не говорил о всех имеющихся у меня средствах выйти из этого скверного положения: здесь есть еще курды, племя Лоти, персидские цыгане…
— Ну, а если и они будут такие же, как и только что ушедшие идиоты?.. если, будучи собраны с величайшим трудом, они также оставят вас при первом удобном случае?
— Подождем и посмотрим, прежде чем отчаиваться.
— А если вы и совсем их не найдете?
— Я буду тогда работать сам.
— Мориц! — вскричала молодая девушка, — мне пришла в голову одна идея!
— Ну? — проговорил археолог, оживляясь.
— Почему бы нам не обратиться к Гуша-Нишину, влияние и могущество которого так превозносил маленький Гассан?
— Превосходно! — иронически вскричал доктор. — Мое дорогое дитя, неужели вы верите россказням невежественного ребенка, который все видит через призму своего детского воображения? К тому же, очень может быть, что он просто-напросто все лгал…
— Ну, нет, ни глаза его, ни голос не указывали, что он лжет, — возразил лейтенант.
— Во всяком случае, — сказал Мориц, — мы ничего особенного не потеряем, если попытаем счастья. Идем к гебру! Идем сегодня после полудня! Кто со мной?
— Я! — вскричала девушка.
— Великолепно, — сказал доктор. — Что касается меня, так вот мой проект: в то время, как вы отправитесь вдвоем разыскивать Гуша-Нишина, Гюйон и я совершим поездку в Хамадан. Между тем как мой друг будет осматривать город, я посмотрю, не удастся ли мне добыть нескольких рабочих. У меня там есть старый знакомый, еврей Седекия, имеющий магазин всевозможных товаров и гордящийся тем, что на вопрос покупателя он никогда не ответит: «У меня в магазине этого нет». Может быть, в каком-нибудь углу его лавки найдутся и землекопы… Что думаете вы, Гюйон, о моем проекте?
— Я готов на всевозможные поиски.
В эту минуту вдали показался профессор Гассельфратц, о котором все забыли и думать во время суматохи. Немец имел крайне довольный, сияющий вид.
— Шш! — с живостью сказала молодая девушка, побуждаемая каким-то инстинктом, — не будем говорить ему о своих планах!
— Эге! — закричал немец, приближаясь, — вот вы и в затруднении, господин Кардик! Знаете, что я вам скажу? Грустное дело эти раскопки! Рабочие плохи, климат убийственный, затруднения повсюду… и ни одной путной находки!..
— Милостивый государь, — сухим тоном обратился к нему Мориц, — к сожалению, я и моя сестра должны вскоре отлучиться на время. Извините нас великодушно, что мы изменяем долгу гостеприимства.
— А мой друг Гюйон предполагает вместе со мной предпринять поездку в Хамадан, — прибавил доктор.
— Чудесно! — вскричал, сияя, Гассельфратц. — Я также сейчас отправлюсь в Хамадан. Мы поедем вместе!
— Превосходно! — состроив гримасу, сказал доктор Арди.
— Теперь мне ничего не остается более, — торжественным голосом возгласил Гассельфратц, — как поблагодарить моих хозяев за их радушное гостеприимство. Никогда, клянусь честью, я не встречал большего радушия. Никогда симпатия между людьми не зарождалась так быстро, так невольно… Да, вот как устроен свет!.. — продолжал философствовать профессор. — Вчера еще люди были совершенно незнакомы, а сегодня уже друзья… друзья самые задушевные, смею вас уверить!..
— Неужели он никогда не встречал в своей жизни большей симпатии, чем какую нашел здесь!.. — пробормотал про себя доктор Арди.
— Позвольте мне надеяться, мадемуазель, — обратился между тем к девушке Гассельфратц, — позвольте надеяться на счастье когда-нибудь вновь с вами увидеться… Кто хоть раз увидел вас, тот никогда вас не забудет!..
Час спустя верблюды и мулы профессора уже направлялись по дороге в Хамадан; их хозяин на лошади замыкал шествие, сопровождаемый доктором Арди и лейтенантом Гюйоном. Ученый окулист был, впрочем, немало обеспокоен, благодаря каверзе, которую ему подстроил Гаргариди: мстительный грек засунул под седло его лошади колючий прут, вследствие чего конь немца произвел ряд самых неожиданных скачков.
— Честное слово, — ворчал Аристомен, провожая взглядом удалявшегося немца, — не будь я Гаргариди, если это не он устроил возмущение наших бродяг… Поверите ли, мадемуазель, — обратился он к девушке, садившейся на лошадь, — этот человек даже не подумал предложить мне хотя бы самое скромное вознаграждение, как слуге дома… О, этот человек на все способен!..
— Но, — проговорила мадемуазель Кардик, едва удерживаясь от смеха, — чтобы он вам ни предложил, вряд ли это могло бы быть для вас достаточно. Человек столь образованный, столь высокого происхождения, как вы, наверное, отказался бы от его награды.
— Гм… — угрюмо проворчал грек, — все-таки он мог бы предложить хоть что-нибудь… Бедный папа, его бы это убило, он скорее продал бы последнюю сорочку, чем так скряжнически оставить гостеприимный дом… И верьте Гаргариди… это возмущение, о котором я говорил… Будьте осторожны… У меня есть доказательства…
— О чем это вы? — в свою очередь, садясь на лошадь, спросил Мориц. — Право, у нас столько действительных затруднений, что было бы слишком искать воображаемых…
— Что касается меня, — заметила Катрин, когда они пустили лошадей галопом, — то я вполне разделяю взгляд Аристомена…
ГЛАВА VI. В гостях у гебра
Солнце уже довольно высоко стояло над горизонтом, когда Кардики на своих добрых персидских лошадках приблизились к тому месту, которое известно под именем гробницы Эсфири и Мардохея. Предание говорит, что здесь погребена прекрасная еврейка, бывшая супругой повелителя Персии, а у ног ее покоится ее дядя. Так же, как и могила Даниила, гробница эта в большой чести у еврейских пилигримов: они приходят со всех концов Персии, даже с Ливана, сюда толпами, чтобы поклониться праху своей покровительницы.
Зная ту славу, которой окружена эта могила, Мориц и его сестра предполагали увидеть какой-нибудь грандиозный монумент. Великолепие и роскошь, которыми отличался Артаксеркс, давали им право надеяться, что он воздвиг своей любимице достойный ее мавзолей. Они не знали, что первоначальный монумент давным-давно разрушен, и поэтому были крайне удивлены, увидев перед собой очень простую, даже бедную могилу. Две гробницы помещались здесь, одна возле другой, под небольшим деревянным куполом, украшенным голубой глазированной черепицей и возвышавшимся над землей не более чем на сорок футов. Внутренность мавзолея была наполнена кусками пергамента с еврейскими надписями: в этих записках, приносимых сюда пилигримами, последние или о чем-нибудь просили, или благодарили за полученные милости. Во всем сооружении не было ничего, что могло бы возбудить жадность персиян; поэтому, несмотря на постоянные преследования, которым подвергаются дети Израиля в Иране, их скромная часовня осталась неприкосновенной.
Когда брат и сестра приблизились к гробнице Эсфири, еврейские пилигримы, стоявшие около нее на коленях, встретили их испуганными взглядами. Эти приниженные взгляды как нельзя лучше характеризовали те тяжелые условия, при которых существуют евреи в Персии. В самом деле, тогда как последователи всех других религий: армяне, несторианцы, даже гебры, — находятся под покровительством различных европейский наций, евреи ни у кого не встречают защиты и должны беспрекословно подчиняться произволу мусульман. Губернаторы провинций смотрят на них, как на законную свою добычу, и теснят их с не меньшим рвением, чем это делали средневековые европейские феодалы. До настоящего времени условия существования детей Израиля в Персии представляют собой точную копию того, что они испытывали в Европе в наихудшие времена варварства и невежества. Последний уличный мальчишка имеет право плюнуть на еврея, избить его и всячески оскорбить. Кроме того, здесь существует, например, такой обычай, практикуемый каждый праздник даже во дворце шаха: в дни публичных увеселений ловят евреев и бросают головой вниз в бассейны для омовений, существующие во всех дворах и на всех площадях. Усилия несчастных вскарабкаться на липкие, скользкие края бассейна служат развлечением невежественной толпе. Если же кто из брошенных евреев, вымокший и покрытый вонючею грязью, успевает бежать, то его преследуют криками и насмешками, которые нередко сопровождаются градом камней. Спасшиеся считают себя счастливыми, если при этом не потеряют глаза или зуба. Церемонию этого погружения проделывает каждый губернатор провинции для забавы народа. Не надо прибавлять, что суеверная персидская чернь считает евреев причиной всякого общественного бедствия, будет ли то эпидемия, голод, пожар, неурожай и тому подобное. Затеряется ребенок, говорят: «Евреи его похитили, чтобы принести в жертву своему Богу!». Недостает барана, быка, осла и даже собаки, — «Евреи украли! Гнать их!».
Они живут в каждом городе в отдельном квартале, в глубине которого влачат жалкое существование. Даже из ремесел они имеют право заниматься лишь очень немногими. Взамен того на них всецело возложены самые грязные занятия, вроде очистки помойных ям и тому подобное.
Несмотря на столь незавидное положение, некоторые из евреев, благодаря врожденной способности к аферам, успевают на горе себе собрать значительные средства. Несчастные! Из них тогда выжмут всю душу… Может быть, кто-нибудь спросит, почему же евреи не бегут от таких притеснений? По очень простой причине: существует формальный закон, в силу которого ни один еврей не имеет права оставить тот округ, где проживает, без особого разрешения губернатора. Единственное благо, выпавшее на долю персидских евреев, — то, что их не заставляют нести военной службы.
Мадемуазель Кардик не могла скрыть тяжелого чувства, охватившего ее при виде несчастных пилигримов, гнусливым голосом певших свои молитвы. Мориц разделял чувства сестры. Остановив своих лошадей, они справились о дороге к Башне молчания и, заплатив за указание несколько мелких монет, поехали дальше.
Тотчас за гробницей Эсфири и Мардохея местность приняла безлюдный и дикий характер. Потянулся лабиринт однообразных пустынных скал, среди которых не видно было никакой тропы. Всадникам приходилось смотреть за каждым шагом своих лошадей. По временам вдали перед ними показывался белевший столб, — это и была Башня молчания. Зная из рассказа маленького Гассана, что недалеко от башни и живет Гуша-Нишин, путники старались не терять из виду этого маяка. Но, должно быть, они делали слишком большие повороты, так как башня казалась им все на том же расстоянии, на каком они заметили ее в первый раз.
Наконец молодая девушка не выдержала и вскричала с удивлением:
— Мы точно заколдованы с тобой, Мориц! Уж не колдун ли в самом деле старый Гуша-Нишин?! Благодаря маленькому Гассану, мы поставлены в очень неловкое положение, — смеясь прибавила она, — хотя, конечно, мы имеем право сказать, как он выразился, что «наши намерения правдивы»…
— И сердце твое чисто, юная фаранги! — внезапно услышали Кардики позади себя подобный эху тихий голос. — Будьте же дорогими гостями, молодые люди…
Брат и сестра в сильном изумлении оглянулись назад. За ними, у входа в пещеру, наполовину закрытого занавесью из ползучих растений, стоял высокого роста старик, глаза которого светились из-под нависших седых бровей, как раскаленные угли. Он был одет в длинную одежду из материи необыкновенной белизны. Седая борода его белоснежными волнами ниспадала до пояса. Черты лица старика поражали своим величественным видом. Молодые люди невольно почувствовали себя подавленными в присутствии этого старца, и обоим им одновременно пришла в голову одна и та же мысль — что священное пламя, служителем которого был этот человек, казалось, вселилось в него и возвысило его над прочими людьми.
— Будьте дорогими гостями! — повторил Гуша-Нишин. — Я вас ожидал.
Пораженные, посетители молча сошли с лошадей. Старик приподнял зеленую занавесь, которая скрывала вход в грот, и знаком пригласил гостей войти.
— Оставьте ваших лошадей и не бойтесь, что они куда-нибудь уйдут: я воспрещу им удаляться от этого места.
— Нет, нет, сударь, это не ссора, — проговорил, задыхаясь, слуга.
— Чего же они хотят?
— Они хотят… луну!.. Да, ни более ни менее, как луну. Возможно ли где встретить подобное невежество? — продолжал с важным видом лиценциат. — Я старался объяснить им явление затмения, надеясь в будущем изложить пред ними теорию со всей научной строгостью… Но вот поди ж ты!.. Глупцы с остервенением требуют, чтобы им возвратили их луну.
— Эге, молодцы не думают ли, что ее у них украли? — вскричал лейтенант.
— Ваша мысль очень близка к истине… Более чем вероятно, что они именно так думают, — ответил Мориц. — Они способны вообразить, что я захватил луну с помощью моего телескопа. Разве не явились они ко мне на прошлой неделе с просьбой сделать им дождь? А когда я в ответ выгнал просителей, то услыхал следующее: «Да, да, известно, что фаранги посадили духа дождя в большой ящик и каждое утро и вечер навещают его»…
— О каком это духе говорили они?
— Ни о чем другом, как о моем барометре-анероиде.
— Ослы!.. — лаконически заметил доктор.
— Бедные люди! — отозвался Гассельфратц с видом умиления. — Свет науки еще не просветил их!.. Вы позволите мне, господин Кардик, сходить к этим беднякам и сказать им небольшую речь? Я владею, — смело могу этим похвалиться, — даром влиять на массы и уверен, что они сдадутся на мои убеждения.
— Но, господин профессор, я не могу согласиться, чтобы вы приняли на себя столь неблагодарный труд…
— Вы забываете, что я сам уже испытал свое красноречие, — вмешался Гаргариди, становясь на равную ногу с профессором. — Честное слово, там, где я не справился!..
Повернувшись спиной к греку, доктор Гассельфратц ответил Морицу:
— Поверьте мне, дорогой хозяин, мои слова не пропадут даром. Знаете, милостивая государыня и милостивые государи, что мое призвание — призвание евангелиста! Увлеченный прелестями науки, я оставил призвание пастора, но тем не менее навсегда остался отчасти проповедником… Ведь все эти люди суть наши братья! Эти отвратительные Дисфули, негодяи и лжецы, суть мои братья, и сердце Гассельфратца достаточно обширно, чтобы одинаково любить всех их!
Говоря это, профессор ударил кулаком в свою широкую грудь и поднял к небу свои блестящие очки.
— Так позвольте мне поговорить с ними, господин Кардик, — повторил он. — Я ручаюсь, что успокою их.
Радуясь возможности хотя на несколько минут избавиться от своего несносного гостя, Мориц с удовольствием согласился на его просьбу, и немец исчез в лабиринте шатров. Оставшееся общество вскоре перестало думать о суеверных туземцах и возвратилось к вопросу, который у каждого был на душе, — вопросу об исходе предприятия Морица.
Около четверти двенадцатого луна вышла из тени еще более блестящей и прекрасной, чем прежде. В то же время появился и профессор Гассельфратц с известием, что его красноречие уничтожило страх, царствовавший между туземцами. Поговорив еще немного, хозяева и гости простились, чтобы идти спать.
На следующий день назначено было начать работы в четвертом участке, где молодая девушка нашла столь много обещавший кусок кирпича; поэтому она сама должна была и открыть новую траншею первым ударом кирки. В семь часов утра все наши знакомцы уже были на ногах и плотно позавтракали.
— Ну, господа, в поход! — сказал Мориц, окинув взглядом собравшуюся компанию и убедившись, что все готовы. — Погода прекрасная: не слишком жарко и не холодно. Наши лентяи не будут иметь повода оправдывать свою лень.
Все присутствующие немедленно вооружились заступами и револьверами. Доктор Арди, сверх того, взял с собой ящик для собирания насекомых и набор хирургических инструментов, а мадемуазель Кардик — небольшую переносную аптечку, на всякий случай.
Вскоре отряд археологов направился к намеченному участку. Впереди шли пестрой толпой смуглые рабочие; Мориц Кардик, его сестра, доктор Арди, лейтенант Гюйон и профессор Гассельфратц образовали арьергард.
Гаргариди смотрел вслед удалявшимся, уперев руки в бедра и с глубокомысленным видом покачивая головой. Во все время завтрака проницательный наблюдатель мог бы заметить, что грек бросал яростные взгляды на окулиста. Если бы молодая хозяйка была менее внимательной к гостям, несчастный ученый рисковал бы просидеть весь завтрак ничего не поев, так как Гаргариди систематически обходил его и ничего ему не предлагал. Напрасно молодая девушка пыталась незаметно для ученого остановить грека, — непослушный слуга притворялся, что не видит знаков, которые ему делала хозяйка, и казался пораженным внезапной глухотой всякий раз, как господин профессор просил хлеба, вина или какой-либо приправы. В настоящую минуту знаменитый Аристомен преследовал своего врага пронизывающим взглядом и, простирая руку по направлению к широкой спине профессора, декламировал угрожающим голосом:
Этот откормленный чурбан ничего не скажет хорошего…
Потом Гаргариди принялся уничтожать свой собственный завтрак, заняв место, только что оставленное его господами. Еда для блестящего лиценциата была самым важным занятием. Хорошо еще, что он часто объявлял себя, опираясь на авторитет своего «бедного папа», «настоящей пташкой», — иначе его чудовищный аппетит совершенно опроверг бы это мнение. Замечательно, впрочем, что, уписывая за четверых, Гаргариди оставался постоянно худощавым.
Между тем археологи достигли участка № 4. Тщательно обозначенные линии указывали границы будущей траншеи. По сигналу брата мадемуазель Кардик сделала первый удар киркой; все последовали ее примеру. Через несколько минут оживленной работы в черно ватой почве оказалось несколько костей и вместе с тем цвет земли принял коричневый оттенок. Затем отрыли вазу из обожженной глины высотой в шестьдесят пять сантиметров и каменный шар. Осмотрели этот шар — он оказался человеческим черепом… Глаза молодого археолога заблестели. Не могло быть сомнения, что это останки важного лица, а таких не хоронят без обозначения имени и времени погребения!..
Но в ту минуту, когда Мориц стал поспешно разрывать землю, чтобы отрыть там искомый секрет, громкий крик раздался в стороне рабочих.
— Скорпионы!.. Скорпионы!..
Молодой человек оставил работу и бегом направился к расстроенной группе рабочих, откуда раздавались крики. Зрелище было отталкивающее. Целая армия отвратительных гадин высыпала из расщелины почвы. Зеленые, желтые, белые, черные, маленькие, большие, вытянувшиеся или съежившиеся, но все одинаково грозные, эти ужасные гадины, предмет основательного страха туземцев, кишели целой массой…
— Ага, великолепные экземпляры! — вскричал доктор Арди. С этими словами он вооружился щипцами, выбрал с полдюжины наиболее крупных и опустил их в свой ящик из белой жести, где между скорпионами немедленно началось настоящее сражение.
— Смотрите бешенство этого большого зеленого черта! — говорил доктор. — В своей слепой ярости он готов броситься на каждого, попавшегося ему под лапы, даже на самых лучших своих друзей… Смотрите, господин Гассельфратц!.. К какому семейству вы его причислите?.. Но куда же скрылся профессор?..
Пронзительный вопль прервал доктора:
— Помогите!.. Помогите, хаким-баши!.. Я ранен… укушен… пропал!..
Доктор быстро закрыл свой ящик и вместе с другими поспешил к месту несчастного происшествия. Молодой араб, согнувшись до земли, отчаянно тряс свою голую ногу, к которой, казалось, приросла ужасная гадина. Товарищи сумрачной группой окружили раненого.
— Дорогу! — повелительно проговорил доктор. — Посмотрим твою ногу… Только не кричи так, мой милый, крик никогда ни к чему не ведет… Я сейчас избавлю тебя от твоего врага… Но мне нужен ланцет, — добавил он, вынимая свой хирургический набор. — Однако он держится довольно сильно, этот подлец скорпион!.. Мадемуазель Катрин, не дадите ли вы мне немножко карболки?
Операция была совершена в несколько минут, нога перевязана, и раненый отправлен в палатку. Мориц отдал приказание возобновить прерванные работы. К его крайнему неудовольствию люди продолжали оставаться неподвижными. Собравшись в группы, они переговаривались между собой сдержанным голосом, но с заметным волнением: лбы у всех были наморщены, глаза блестели… Ясное дело, готовился бунт.
— Что такое с вами? — спросил громким и смелым голосом Мориц. — Как вы смеете не повиноваться?
Рабочие, продолжая быть сумрачными и недовольными, не отвечали ничего.
В эту минуту из одной группы выскользнул герр Гассельфратц, а вслед за ним из той же группы выдвинулся с самоуверенным видом рабочий, видимо, заранее приготовившийся к своей роли, и начал речь к своим товарищам.
— Довольно нам, — сказал он, — позволять эксплуатировать себя фарангам. Мы отдали им наше время, наш труд за ничтожное вознаграждение. Они хотят унести наши сокровища, разрушить гробницы наших предков, забывая, что пророк запрещает касаться кладбищ правоверных. Его ослушались, и вот он послал скорпионов, как некогда Моисей послал дождь из саранчи на нечестивого Фараона. Мы не желаем бороться с небом. Мы не желаем более служить вам, люди Фарангистана!..
И сотня нестройных голосов присоединилась к его голосу.
— Мы не хотим больше служить людям Фарангистана! — ревела толпа.
— Что нужно вам здесь?.. — продолжал другой оратор в тон первому. — Аллах против вас!.. Река несет мутные воды, сам сатана этого не вынесет… Все предвещает засуху, скоро настанет голод… И кому приписать эти бедствия, как не гению зла, живущему в той несчастной машине, на которую фаранги смотрят, когда желают произвести перемену погоды?!
— Все этот несчастный барометр! — пробормотал себе в бороду доктор Арди.
— Зачем заставил ты в эту ночь скрыться луну, саиб, — вопил оратор, — если ты не хотел нам зла?.. Все фаранги — колдуны!.. Иншаллах, с этого дня мы не будем им более служить!..
— Если бы они не были колдунами, как могли бы они открыть под землей предметы, о существовании которых мы, обитатели этой страны, даже не подозревали?! — кричал другой в исступлении.
Этот неопровержимый аргумент довел возбуждение до его наибольшей степени. Лица всех выражали волнение: на одних была видна ярость, на других — страх…
То, чего Мориц так боялся, случилось. Несмотря на леность, неспособность и все плохие качества этих рабочих, он дорожил ими ввиду тех неудобств, с которыми сопряжена была вербовка новых. Да и где было найти лучших? Нужно было уступить, так как борьбу с этими фанатиками молодой археолог считал совершенно бесполезной. И вот он решил испробовать все убеждения, чтобы удержать колеблющихся. В речи ясной и убедительной он объяснил туземцам причину явлений природы, которые так смущали их темные умы, показал им свое бессилие над стихиями, дал понять все безумие отказываться от заработка вследствие неосновательных страхов, напомнил наконец о своем добром обхождении с ними, о всегдашней аккуратности в расплате за труд, об уходе за больными и ранеными… Этот последний аргумент, казалось, подействовал на некоторых рабочих, но зачинщики не дали времени восторжествовать доброму чувству, и таким образом Мориц напрасно истощал все свое красноречие, пытаясь убедить глупцов. На их низких, тупых лбах можно было ясно прочесть непобедимое упрямство.
— Нечего делать, — сказал обескураженный археолог, — я их знаю: мысли нечасто попадают в их мозги, но когда они забьют себе что-нибудь в голову, выбить это оттуда очень трудно.
— Так ладно же! — вскричал доктор, весь красный от гнева. — Если они отказываются работать, то пусть очистят место!.. Гоните этих черномазых чертей!..
— Если нужна сильная рука, — проговорил лейтенант Гюйон, — то, само собою разумеется, я готов вам помочь.
Но прежде чем фаранги приступили к выполнению угрозы доктора, рабочие с поникшими головами поспешили ретироваться. Через несколько минут они все скрылись в свои шатры.
— Пусть будет так! — проговорил со вздохом Мориц. — Нечего делать, придется ограничиться пятью парами рук, как я говорил вчера утром.
— Что вы думаете делать? — спросил доктор.
— Искать, искать без конца! — решительным тоном отвечал молодой ученый. — Я не откажусь от предприятия, хотя бы мне пришлось работать одному.
— И я также! — вскричала Катерина.
— Браво! — сказал лейтенант. — Подобные люди никогда не отступают. Я прошу вас считать и меня своим рабочим на все время моего отпуска.
— Все это прекрасно, — сказал доктор, — но, к сожалению, далеко не практично. Ведь вы, Гюйон, можете пробыть здесь только несколько дней. Что касается меня, то уже по роду моих занятий мне нельзя постоянно жить в лагере; меня вскоре пригласят в Тегеран. Наконец, мадемуазель Катрин при всей своей энергии и выносливости все же не может быть землекопом!.. Нет, этого нельзя допустить! Оставьте это, Кардик!..
— О, доктор, не будьте таким пессимистом, прошу вас! — вскричала молодая девушка.
— Честное слово, мадемуазель, — прибавил лейтенант, — ваш брат вовсе не имеет вид человека, настолько увлекшегося, чтобы наш дорогой доктор был вправе выливать ему на голову ведро холодной воды!
— Работы будут продолжаться, — твердо сказал Мориц, пробуждаясь из задумчивости. — Их нужно закончить, во что бы то ни стало. Я еще не говорил о всех имеющихся у меня средствах выйти из этого скверного положения: здесь есть еще курды, племя Лоти, персидские цыгане…
— Ну, а если и они будут такие же, как и только что ушедшие идиоты?.. если, будучи собраны с величайшим трудом, они также оставят вас при первом удобном случае?
— Подождем и посмотрим, прежде чем отчаиваться.
— А если вы и совсем их не найдете?
— Я буду тогда работать сам.
— Мориц! — вскричала молодая девушка, — мне пришла в голову одна идея!
— Ну? — проговорил археолог, оживляясь.
— Почему бы нам не обратиться к Гуша-Нишину, влияние и могущество которого так превозносил маленький Гассан?
— Превосходно! — иронически вскричал доктор. — Мое дорогое дитя, неужели вы верите россказням невежественного ребенка, который все видит через призму своего детского воображения? К тому же, очень может быть, что он просто-напросто все лгал…
— Ну, нет, ни глаза его, ни голос не указывали, что он лжет, — возразил лейтенант.
— Во всяком случае, — сказал Мориц, — мы ничего особенного не потеряем, если попытаем счастья. Идем к гебру! Идем сегодня после полудня! Кто со мной?
— Я! — вскричала девушка.
— Великолепно, — сказал доктор. — Что касается меня, так вот мой проект: в то время, как вы отправитесь вдвоем разыскивать Гуша-Нишина, Гюйон и я совершим поездку в Хамадан. Между тем как мой друг будет осматривать город, я посмотрю, не удастся ли мне добыть нескольких рабочих. У меня там есть старый знакомый, еврей Седекия, имеющий магазин всевозможных товаров и гордящийся тем, что на вопрос покупателя он никогда не ответит: «У меня в магазине этого нет». Может быть, в каком-нибудь углу его лавки найдутся и землекопы… Что думаете вы, Гюйон, о моем проекте?
— Я готов на всевозможные поиски.
В эту минуту вдали показался профессор Гассельфратц, о котором все забыли и думать во время суматохи. Немец имел крайне довольный, сияющий вид.
— Шш! — с живостью сказала молодая девушка, побуждаемая каким-то инстинктом, — не будем говорить ему о своих планах!
— Эге! — закричал немец, приближаясь, — вот вы и в затруднении, господин Кардик! Знаете, что я вам скажу? Грустное дело эти раскопки! Рабочие плохи, климат убийственный, затруднения повсюду… и ни одной путной находки!..
— Милостивый государь, — сухим тоном обратился к нему Мориц, — к сожалению, я и моя сестра должны вскоре отлучиться на время. Извините нас великодушно, что мы изменяем долгу гостеприимства.
— А мой друг Гюйон предполагает вместе со мной предпринять поездку в Хамадан, — прибавил доктор.
— Чудесно! — вскричал, сияя, Гассельфратц. — Я также сейчас отправлюсь в Хамадан. Мы поедем вместе!
— Превосходно! — состроив гримасу, сказал доктор Арди.
— Теперь мне ничего не остается более, — торжественным голосом возгласил Гассельфратц, — как поблагодарить моих хозяев за их радушное гостеприимство. Никогда, клянусь честью, я не встречал большего радушия. Никогда симпатия между людьми не зарождалась так быстро, так невольно… Да, вот как устроен свет!.. — продолжал философствовать профессор. — Вчера еще люди были совершенно незнакомы, а сегодня уже друзья… друзья самые задушевные, смею вас уверить!..
— Неужели он никогда не встречал в своей жизни большей симпатии, чем какую нашел здесь!.. — пробормотал про себя доктор Арди.
— Позвольте мне надеяться, мадемуазель, — обратился между тем к девушке Гассельфратц, — позвольте надеяться на счастье когда-нибудь вновь с вами увидеться… Кто хоть раз увидел вас, тот никогда вас не забудет!..
Час спустя верблюды и мулы профессора уже направлялись по дороге в Хамадан; их хозяин на лошади замыкал шествие, сопровождаемый доктором Арди и лейтенантом Гюйоном. Ученый окулист был, впрочем, немало обеспокоен, благодаря каверзе, которую ему подстроил Гаргариди: мстительный грек засунул под седло его лошади колючий прут, вследствие чего конь немца произвел ряд самых неожиданных скачков.
— Честное слово, — ворчал Аристомен, провожая взглядом удалявшегося немца, — не будь я Гаргариди, если это не он устроил возмущение наших бродяг… Поверите ли, мадемуазель, — обратился он к девушке, садившейся на лошадь, — этот человек даже не подумал предложить мне хотя бы самое скромное вознаграждение, как слуге дома… О, этот человек на все способен!..
— Но, — проговорила мадемуазель Кардик, едва удерживаясь от смеха, — чтобы он вам ни предложил, вряд ли это могло бы быть для вас достаточно. Человек столь образованный, столь высокого происхождения, как вы, наверное, отказался бы от его награды.
— Гм… — угрюмо проворчал грек, — все-таки он мог бы предложить хоть что-нибудь… Бедный папа, его бы это убило, он скорее продал бы последнюю сорочку, чем так скряжнически оставить гостеприимный дом… И верьте Гаргариди… это возмущение, о котором я говорил… Будьте осторожны… У меня есть доказательства…
— О чем это вы? — в свою очередь, садясь на лошадь, спросил Мориц. — Право, у нас столько действительных затруднений, что было бы слишком искать воображаемых…
— Что касается меня, — заметила Катрин, когда они пустили лошадей галопом, — то я вполне разделяю взгляд Аристомена…
ГЛАВА VI. В гостях у гебра
Солнце уже довольно высоко стояло над горизонтом, когда Кардики на своих добрых персидских лошадках приблизились к тому месту, которое известно под именем гробницы Эсфири и Мардохея. Предание говорит, что здесь погребена прекрасная еврейка, бывшая супругой повелителя Персии, а у ног ее покоится ее дядя. Так же, как и могила Даниила, гробница эта в большой чести у еврейских пилигримов: они приходят со всех концов Персии, даже с Ливана, сюда толпами, чтобы поклониться праху своей покровительницы.
Зная ту славу, которой окружена эта могила, Мориц и его сестра предполагали увидеть какой-нибудь грандиозный монумент. Великолепие и роскошь, которыми отличался Артаксеркс, давали им право надеяться, что он воздвиг своей любимице достойный ее мавзолей. Они не знали, что первоначальный монумент давным-давно разрушен, и поэтому были крайне удивлены, увидев перед собой очень простую, даже бедную могилу. Две гробницы помещались здесь, одна возле другой, под небольшим деревянным куполом, украшенным голубой глазированной черепицей и возвышавшимся над землей не более чем на сорок футов. Внутренность мавзолея была наполнена кусками пергамента с еврейскими надписями: в этих записках, приносимых сюда пилигримами, последние или о чем-нибудь просили, или благодарили за полученные милости. Во всем сооружении не было ничего, что могло бы возбудить жадность персиян; поэтому, несмотря на постоянные преследования, которым подвергаются дети Израиля в Иране, их скромная часовня осталась неприкосновенной.
Когда брат и сестра приблизились к гробнице Эсфири, еврейские пилигримы, стоявшие около нее на коленях, встретили их испуганными взглядами. Эти приниженные взгляды как нельзя лучше характеризовали те тяжелые условия, при которых существуют евреи в Персии. В самом деле, тогда как последователи всех других религий: армяне, несторианцы, даже гебры, — находятся под покровительством различных европейский наций, евреи ни у кого не встречают защиты и должны беспрекословно подчиняться произволу мусульман. Губернаторы провинций смотрят на них, как на законную свою добычу, и теснят их с не меньшим рвением, чем это делали средневековые европейские феодалы. До настоящего времени условия существования детей Израиля в Персии представляют собой точную копию того, что они испытывали в Европе в наихудшие времена варварства и невежества. Последний уличный мальчишка имеет право плюнуть на еврея, избить его и всячески оскорбить. Кроме того, здесь существует, например, такой обычай, практикуемый каждый праздник даже во дворце шаха: в дни публичных увеселений ловят евреев и бросают головой вниз в бассейны для омовений, существующие во всех дворах и на всех площадях. Усилия несчастных вскарабкаться на липкие, скользкие края бассейна служат развлечением невежественной толпе. Если же кто из брошенных евреев, вымокший и покрытый вонючею грязью, успевает бежать, то его преследуют криками и насмешками, которые нередко сопровождаются градом камней. Спасшиеся считают себя счастливыми, если при этом не потеряют глаза или зуба. Церемонию этого погружения проделывает каждый губернатор провинции для забавы народа. Не надо прибавлять, что суеверная персидская чернь считает евреев причиной всякого общественного бедствия, будет ли то эпидемия, голод, пожар, неурожай и тому подобное. Затеряется ребенок, говорят: «Евреи его похитили, чтобы принести в жертву своему Богу!». Недостает барана, быка, осла и даже собаки, — «Евреи украли! Гнать их!».
Они живут в каждом городе в отдельном квартале, в глубине которого влачат жалкое существование. Даже из ремесел они имеют право заниматься лишь очень немногими. Взамен того на них всецело возложены самые грязные занятия, вроде очистки помойных ям и тому подобное.
Несмотря на столь незавидное положение, некоторые из евреев, благодаря врожденной способности к аферам, успевают на горе себе собрать значительные средства. Несчастные! Из них тогда выжмут всю душу… Может быть, кто-нибудь спросит, почему же евреи не бегут от таких притеснений? По очень простой причине: существует формальный закон, в силу которого ни один еврей не имеет права оставить тот округ, где проживает, без особого разрешения губернатора. Единственное благо, выпавшее на долю персидских евреев, — то, что их не заставляют нести военной службы.
Мадемуазель Кардик не могла скрыть тяжелого чувства, охватившего ее при виде несчастных пилигримов, гнусливым голосом певших свои молитвы. Мориц разделял чувства сестры. Остановив своих лошадей, они справились о дороге к Башне молчания и, заплатив за указание несколько мелких монет, поехали дальше.
Тотчас за гробницей Эсфири и Мардохея местность приняла безлюдный и дикий характер. Потянулся лабиринт однообразных пустынных скал, среди которых не видно было никакой тропы. Всадникам приходилось смотреть за каждым шагом своих лошадей. По временам вдали перед ними показывался белевший столб, — это и была Башня молчания. Зная из рассказа маленького Гассана, что недалеко от башни и живет Гуша-Нишин, путники старались не терять из виду этого маяка. Но, должно быть, они делали слишком большие повороты, так как башня казалась им все на том же расстоянии, на каком они заметили ее в первый раз.
Наконец молодая девушка не выдержала и вскричала с удивлением:
— Мы точно заколдованы с тобой, Мориц! Уж не колдун ли в самом деле старый Гуша-Нишин?! Благодаря маленькому Гассану, мы поставлены в очень неловкое положение, — смеясь прибавила она, — хотя, конечно, мы имеем право сказать, как он выразился, что «наши намерения правдивы»…
— И сердце твое чисто, юная фаранги! — внезапно услышали Кардики позади себя подобный эху тихий голос. — Будьте же дорогими гостями, молодые люди…
Брат и сестра в сильном изумлении оглянулись назад. За ними, у входа в пещеру, наполовину закрытого занавесью из ползучих растений, стоял высокого роста старик, глаза которого светились из-под нависших седых бровей, как раскаленные угли. Он был одет в длинную одежду из материи необыкновенной белизны. Седая борода его белоснежными волнами ниспадала до пояса. Черты лица старика поражали своим величественным видом. Молодые люди невольно почувствовали себя подавленными в присутствии этого старца, и обоим им одновременно пришла в голову одна и та же мысль — что священное пламя, служителем которого был этот человек, казалось, вселилось в него и возвысило его над прочими людьми.
— Будьте дорогими гостями! — повторил Гуша-Нишин. — Я вас ожидал.
Пораженные, посетители молча сошли с лошадей. Старик приподнял зеленую занавесь, которая скрывала вход в грот, и знаком пригласил гостей войти.
— Оставьте ваших лошадей и не бойтесь, что они куда-нибудь уйдут: я воспрещу им удаляться от этого места.