Льоса М В. Барышня из Такны

Мамочка (боязливо). Да? Что же тебе нравится в этой женщине больше
всего?
Агустин. Что ж, превосходно! Отдадим Мамочку в приют для престарелых -
и кончено дело! Конечно, это ведь проще всего! Но вы, наверно, думаете о
частном пансионате "Сан-Исидро", где жила тетушка Августа? Не так ли? Да,
там райское житье! Там все сияет чистотой, там сиделки опекают стариков,
бдят над ними ночью и выводят в садик погулять. Там, кажется, и кино раз в
неделю? А знаете ли вы, сколько вся эта благодать стоит?
Xоакин. Что? Шея. Дай-ка ее поцелую, вдохну аромат твоей кожи. Вот так.
Теперь я хочу поцеловать тебя в ушко, пролезть кончиком языка в это теплое
гнездышко и легонько укусить эту розовую мочку... Вот за это я тебя и люблю.
Ты умеешь дарить мне наслаждение. Не то что эта кукла Эльвира, у которой в
жилах не кровь, а розовая водица! Она считает, что любить - это значит
вздыхать над слюнявыми стишками!
Агустин. Но в "Сан-Исидро" Мамочка не поедет! Дорога ей лежит в
бесплатную муниципальную богадельню! Вы там, разумеется, никогда не бывали?
Не бывали. А вот я дал себе труд посмотреть, что там творится. Я увидел, как
там живут в грязи и в скученности полуголые старики, как их заживо жрут
блохи. А спят на полу, на вонючих тюфяках. А помещается это заведение в
Санто-Кристо, рядышком с кладбищем, так что единственное развлечение этих
несчастных - наблюдать за похоронами! Так вы туда намереваетесь сплавить
Мамочку?
Мамочка (чуть не плача). Нас ведь еще не обвенчали, Хоакин! Ты обязан
относиться ко мне с должным уважением! Ведь все это роняет меня в твоих
глазах! Ведь я все делала для того, чтобы тебе не пришлось стыдиться своей
жены.
Сесар. А здесь она хорошо, по-твоему, живет? Ну-ка, принюхайся, Агуст!
Не ты ли говорил, что стакана молока не можешь здесь выпить - сразу начинает
мутить?! Я предлагаю богадельню не потому, что очерствел сердцем, а чтобы
умерить твои же расходы. Я люблю Мамочку не меньше, чем ты.
Мамочка. И что же плохого в стихах? Время тогда было такое: все обожали
стихи, зачитывались ими - и мужчины, и дамы. И неправда, что у Федерико
Баррето - слюнявые стишки. Он - великий поэт! Когда он написал мне это
четверостишие на веере, все барышни из Такны умерли от зависти.
Амелия. А я, ты полагаешь, вовсе уж бесчувственная? Я ее кормлю, пою,
укладываю и поднимаю, вожусь с нею целый божий день... Это ты в расчет не
принимаешь? Но ты, ты... прав. Мы не можем отправить ее в богадельню. Да и
мама никогда не позволит.
Xоакин. Ах, какой парой мы бы с тобой были, Карлота! До слез обидно,
что ты замужем... И что же я получу взамен? Этого ангелочка, эту ледышечку?
Да разве сумеет она понять, какая огнедышащая лава кипит в моей груди?
(Говорит на ухо Мамочке.) Сказать тебе, как я поступлю с Эльвирой, когда она
станет моей женой? Сказать?
Мамочка (затыкая уши). Нет! Нет! Я не желаю слушать! Замолчи!
Сесар. Ладно. Считайте, что я ничего не говорил. Забудем про
богадельню. Попробую помочь, придумать что-нибудь, а по вашей милости скоро
буду чувствовать себя законченным негодяем.
Xоакин. Я сам раздену ее. Я сниму с нее покрывало, платье, нижние юбки
и корсаж. Стяну чулки и туфли. И все это медленно, глядя, как она краснеет,
теряет от смущения дар речи, не знает, что делать, куда глядеть. Девочка,
потерявшая голову от страха и стыда, - это восхитительно.
Агустин. Да спустись же на землю, Сесар. Безумными прожектами делу не
поможешь. Чем фантазировать, лучше бы давал на пятьдесят фунтов больше. Вот
это была бы помощь.

Белисарио за своим столом зевает, движения его замедляются. Чувствуется, что
работа наскучила ему.

Xоакин. И каждый кусочек обнажающегося тела, покрытый гусиной кожей от
страха, я буду гладить, и воспламенять поцелуями, и вдыхать его аромат. Ты
ревнуешь, Карлота? Ты, наверно, представляешь, как мои глаза, губы, пальцы
движутся пядь за пядью, как она дрожит, закрыв глаза? Ты ревнуешь, Карлота?
Я хочу, чтобы ты ревновала.
Мамочка. Я тебя не слышу. Я заткнула уши и освободилась от тебя. Сейчас
я еще зажмурюсь. Как бы ты ни пытался оскорбить меня и унизить... Ах,
проклятая моя голова! (Бьет себя по голове, куда проникли нескромные
видения.)
Амелия. Тише, папа идет.

Входят Педро и Кармен. Сыновья целуются с отцом. Белисарио бросает ручку,
подпирает голову ладонью.

Белисарио (зевая). Если сегодня не допишешь, мир не перевернется. Усни,
Белисарио. Поспи, Белисарио.
Дедушка. Напрасно вы переполошились. Я прекрасно себя чувствую. Этот
э-э, как его, этот... пират не причинил мне никакого вреда. Ну что ж, нет
худа без добра: наконец-то вы к нам пожаловали. Уж которую неделю ни слуху
ни духу.
Сесар. Как, папа? Мы же вчера провели вместе весь вечер!
Xоакин. А потом, когда она перестанет сопротивляться, когда все тело ее
будет увлажнено моими бесчисленными поцелуями, я заставлю ее в свой черед
раздеть меня. Как ты это делаешь, Карлота. Я научу ее повиноваться. Я
выдрессирую ее, как мою лошадь: она будет послушна мне и не подпустит к себе
чужого. А сам тем временем я буду думать о тебе. Это распалит меня. Я буду
любить ее медленно и представлять, что в моих объятиях - ты, Карлота.
Мамочка. Нет! Нет! Уходи прочь! Вон отсюда! Я не позволю тебе даже во
сне, даже когда стану твоей женой. Тетушка Амелия! Дядя Менелао! Карменсита!
А-а-а!

Хоакин, улыбнувшись, исчезает. Все оборачиваются к Мамочке.

Бабушка. Что с тобой? Что ты все время кричишь как сумасшедшая?
Мамочка (задыхаясь от смущения). Мне приснилось, что мой жених пытался
обнять меня и положить мне руку вот сюда. Эти чилийцы - такие бесстыдники!
Даже во сне норовят сделать какую-нибудь гадость. Ох уж эти чилийцы!
Крестится. Белисарио засыпает, склонившись над рукописью. Ручка
выскальзывает из его пальцев на пол. Слышен храп.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

При поднятии занавеса Кармен и Педро слушают воскресную мессу, передаваемую
по радио. Амелия накрывает на стол. Белисарио - за своим столом. Зевает,
трет глаза, перечитывает написанное. Потом, словно вспомнив что-то,
вскакивает с места, потом снова опускается на стул, потом снова встает и,
держась за его спинку, маленькими шажками, как древний старик, пересекает
просцениум. Он явно подражает Мамочке.

Белисарио. Когда дедушку Педро ограбили, ты еще могла ходить, Мамочка?
Да, таким вот манером: как ребенок, что толкает перед собой деревянную
лошадку. Из комнаты в ванную, из ванной - в кресло, с кресла в столовую, из
столовой - в комнату. Твой мир сильно уменьшился в размерах! (Задумчиво
повторяет последнюю фразу, точно пробуя ее на вкус.) Твой мир, Мамочка,
сильно уменьшился! Хорошо, Белисарио! (Подбегает к столу, пишет.) Ну
конечно, ты еще таскала ноги в то время. Ты слегла, когда дедушка умер. "Она
не осознала", - говорила Амелия. "Она не отдает себе отчет", - твердили
дядья. Ты не понимала, что в этом доме, населенном призраками, появилась еще
одна тень? Прекраснейшим образом понимала. (Торопливо записывает что-то.) Ты
ведь очень любила дедушку, да? А насколько сильно? А как сильно ты его
любила? А помнишь то письмо? А та порка? А нехорошая индеанка? Во всех
сказках барышни из Такны непременно фигурировали некий кабальеро и индеанка.
Какова же была подоплека этой таинственной, скандальной, непристойной
истории? Очень хорошо, Белисарио! "Таинственной, скандальной, непристойной"!
(Яростно пишет.)
Амелия. Обедать!

Она выключает радио. Старики садятся за стол. Мамочка с неимоверными
усилиями встает с кресла и делает шаг вперед. Амелия бросается поддержать
ее.

Ты что, хочешь себе ногу сломать? Без стула тебе ходить нельзя!
Мамочка. Я в церковь хочу. Помолиться. Сходить к мессе. Исповедаться.
Надоело мне слушать службу по радио. Это совсем другое, хоть падре и
говорит, что нет. Не нет, а да. Все время отвлекаешься. Какое уж тут
благочестие.
Бабушка. Ты ведь со своим стульчиком целый год будешь добираться до
церкви святой Фатимы. Садись-ка лучше к Педро на закорки, он тебя снесет.
(Мужу.) Помнишь, как ты переносил нас через реку, когда мы отправились в
Каману? Вот крику-то было! Помнишь?

Дедушка мрачно кивает.

Амелия. Папа, что с тобой? За целый день рта не раскрыл.
Бабушка. Только головой киваешь, как китайский болванчик. Ты неважно
себя чувствуешь?
Дедушка. Да нет, все хорошо. Я просто хочу доесть, пока не остыл
этот... как его... ну... Эта штука.
Амелия. Суп!
Бабушка. Что за манера все называть "штукой"! Забыл, как называется, -
спроси! Разве ты сам не видишь? Это - суп!
Мамочка. Мерзость, а не суп.
Дедушка (с видимым усилием поддерживая разговор). Нет, отчего же? Очень
вкусно. Может быть, соли чуточку недостает.
Белисарио. Все казалось ему вкусным, все называлось штукой, во всем
недоставало соли. Он никогда ни на что не жаловался - разве что в последние
годы, когда его, старика, никто не хотел брать на работу. За полвека
супружества ни разу не повысил он голос на бабушку. И потому история с
индеанкой, высеченной им, казалась совершенно немыслимой. А на соли он
попросту спятил. Он солил даже кофе с молоком, даже десерт. И все всегда
было...
Дедушка. Превосходно! Просто превосходно!
Бабушка. Педро, я знаю, что с тобой. Раньше ты ходил гулять и проверял,
вправду ли мир еще существует. А дети лишили тебя единственного развлечения.
Амелия. Так говоришь, мама, словно мы не пускаем его на улицу по
зловредности.
Дедушка. Разве я жалуюсь?..
Бабушка. Лучше бы жаловался.
Дедушка. Ладно. Чтобы доставить тебе удовольствие, завтра целый день
буду все ругать и хулить.
Бабушка. Да ведь я тебя ни в чем не упрекаю, милый. Думаешь, мне не
жаль, что ты томишься в четырех стенах? Вот пообедаем и пойдем с тобой
погуляем, пройдемся немного. Только бы у меня ноги потом не отекли.
Амелия (собирая посуду). Ты и не притронулась к супу.
Мамочка. Это - суп? Бешеных собак таким супом кормить.
Амелия (в дверях). Скажи спасибо, что хоть такой могу приготовить.
Настоящее чудо, что на те деньги, которые дают братья, умудряюсь каждый день
что-нибудь состряпать.
Бабушка. Вот бы, правда, пойти в церковь... Какое это было великое
утешение... Помнишь, Эльвира? Сегодня к святой Фатиме, завтра - в монастырь
кармелиток. Однажды добрались даже до Мирафлорес. На каждом углу
останавливались передохнуть, думали - сердце выскочит.
Мамочка. Все не могу привыкнуть, что негры на мессе поют и скачут как
на своем шабаше. Настоящие святотатцы!
Амелия (внося тарелки). Негры? Где? В церкви Мирафлорес?
Мамочка. В церкви Ла-Мара.
Амелия. Мирафлорес, Мамочка.
Бабушка. Она же говорит про Такну. Тебя тогда и на свете не было.
Ла-Мар. Там жили чернокожие и чоло. Я писала акварелью виды Ла-Мара, когда
училась у маэстро Модесто Молины.
Амелия. И что же, Мамочка ходила слушать мессу в негритянский квартал?
Бабушка. Да, мы ходили несколько раз, по воскресеньям. Там была такая
часовенка дощатая. После того как Мамочка отказала жениху, она заявила, что
будет молиться только в Ла-Маре или не будет молиться совсем. Она ведь
всегда была упряма как осел.
Мамочка (отвечая своим мыслям). А падре Венансио говорит: тут нет
греха, пусть пляшут сколько влезет. Господь их простит, ибо они не ведают,
что творят. Этот священник - из новых...
Бабушка. Как все это было увлекательно, правда, Мамочка? Все эти мессы,
новены, процессии на святой неделе. Всегда было чем заняться. Ты права: это
совсем не то, что молиться одной. Когда обращаешься к господу, а вокруг тебя
люди, то и молитва звучит совсем по-другому. Если б не мои ноги... (Мужу.)
Знаешь, большинство людей в юности - неверующие, а под старость ударяются в
религию. У тебя все вышло наоборот.
Амелия. И правда, папа! Ты не пропускал ни одной мессы, никогда не
вкушал мясного по пятницам, несколько раз в год причащался. Отчего же
сейчас?..
Дедушка. Не знаю, о чем ты.
Бабушка. Да-да, ты очень переменился. Совсем в церковь не ходишь,
только провожаешь нас с Мамочкой, даже колен перед алтарем не преклоняешь. А
когда по радио передают богослужение, и не перекрестишься ни разу. Ты что, в
бога больше не веруешь?
Дедушка. Понимаешь, Кармен, я как-то не задумывался над этим...
Забавно. Никогда об этом не думал. Мне все равно.
Бабушка. Что тебе все равно? Есть бог или нет? Тебе неважно, будем ли
мы жить по смерти?
Дедушка (пытаясь отшутиться). Наверно, я с годами утратил
любознательность.
Бабушка. Какие ты глупости говоришь, Педро. Чем бы мы утешались, если б
не существовало бога и загробной жизни?!
Дедушка. Ну хорошо, хорошо. Есть бог, есть загробная жизнь. Стоит ли
спорить по пустякам?
Мамочка. Из новых-то из новых, но он был лучшим исповедником, каких я
встречала в жизни. Я про падре Венансио говорю. Речь его просто лилась, всю
тебя так и обволакивала, ты пошевелиться не могла, как под гипнозом. И вот,
падре Венансио, из-за этого проклятого письма и индеанки из Каманы я и
совершила смертный грех.

Испуганно смолкает, глядя на бабушку и дедушку, но те продолжают есть,
словно ничего не слышали. Зато Белисарио поднимает голову и с интересом
прислушивается.

Белисарио. Нет никаких сомнений в том, что барышня из Такны была
совершенно уверена в существовании бога и в том, что истинную веру дает лишь
римская католическая апостольская церковь. Отношения ее с религией были
просты и размеренны, как движения звезд на небе, - она ходила к мессе,
причащалась, молилась, исповедовалась.

Мамочка с трудом становится на колени перед Белисарио, словно в
исповедальне.

Мамочка. Я грешна, падре Венансио.
Белисарио (благословляя ее). Когда ты последний раз причащалась, дочь
моя?
Мамочка. Две недели назад, падре.
Белисарио. Наносила ли ты обиду господу за эти две недели?
Мамочка. Я грешна в том, что позволяла гневу овладевать моей душой.
Белисарио. Часто ли это было?
Мамочка. Дважды. Первый раз - в прошлый вторник. Амелия прибиралась в
туалете, мыла ванну, а мне надо было по нужде. Попросить ее выйти я
стеснялась: Кармен и Педро были неподалеку, не хотелось, чтобы они слышали.
Вот я ей и сказала: "Поторопись, пожалуйста, Амелия". А она продолжала
возиться. Мне уже становилось нехорошо, колики начались, на лбу выступил
холодный пот. И мысленно я ругала Амелию последними словами.
Белисарио. А во второй раз?
Мамочка. Да этот дьяволенок вылил мой одеколон! Мне его подарили. Мы,
падре, находимся в довольно стесненных обстоятельствах, так что это был
королевский подарок. Я завишу от племянников: что они мне подарят на
рождество или ко дню рождения - то и хорошо. И я очень обрадовалась этому
одеколону. Дивный запах. А чертенок этот отвинтил колпачок и вылил одеколон
в раковину за то, что я не захотела рассказывать ему сказку. Вот, падре
Венансио, как дело было.
Белисарио. А кто этот чертенок-дьяволенок? Уж не я ли?
Мамочка. Да, падре.
Белисарио. Ну, надрала ты мне уши? Отшлепала?
Мамочка. Я никогда его не бью. Разве я его бабушка? Я так, седьмая вода
на киселе... Когда же я увидела пустой флакон, меня взяла такая злость, что
заперлась в ванной и, стоя перед зеркалом, долго бранилась.
Белисарио. Как же ты бранилась, дочь моя?
Мамочка. Ах, падре Венансио, мне совестно повторить. Не могу.
Белисарио. Ничего. Через "не могу". Побори свою гордыню.
Мамочка. Ну, попробую. Я сказала: "Ах, чтоб тебя разорвало! Ах ты
пакостник негодный! Гадкий мальчишка!"
Белисарио. В чем еще ты грешна?
Мамочка. Я трижды солгала, падре.
Белисарио. По серьезным поводам?
Мамочка. В общем, да.
Бабушка (от стола). Что ты там говоришь, Эльвира?
Мамочка. Я говорю, что сахар кончился. (Белисарио.) Был целый пакет, но
я его припрятала, чтобы Кармен дала мне денег. И тотчас солгала вторично.
Бабушка. А зачем тебе самой идти за сахаром? Пусть Амелия сходит.
Мамочка. Нет-нет, я сама. Мне надо размяться. (Белисарио.) Это была
ложь, падре, мне каждый шаг дается с трудом: колени болят, шатает меня все
время.
Белисарио. А зачем же ты солгала, дочь моя?
Мамочка. Я хотела купить себе шоколадку. Несколько дней просто места
себе не находила - так тянуло на сладенькое. Когда слышала по радио рекламу,
слюнки текли.
Белисарио. Не проще ли было попросить у Педро пять солей?
Мамочка. Да ведь у него своих денег нет, падре. Его содержат сыновья, а
у них у самих негусто. Он, бедняжка, неделями бреется одним и тем же лезвием
и каждое утро долго правит его. Из одежды ему ничего не покупают уже давно -
носит то, из чего выросли его внуки. Как же мне просить у него денег? Я
пошла в лавочку, купила плитку "Сублиме" и съела прямо на улице. А
вернувшись домой, положила в шкаф припрятанную пачку сахара. Вот и третья
неправда.
Белисарио. Дочь моя, умерь гордыню.
Мамочка. Это ничего. Это не смертный грех. В продолжение этого диалога
они постепенно занимают прежнее положение: Мамочка - в кресле, Белисарио - у
ее ног.
Белисарио. А я думаю, смертный. Брат Леонсио говорил нам на уроке, что
это был самый первый грех, грех Люцифера.
Мамочка. Ну и пусть. Барышне из Такны гордыня позволяет выжить. Вынести
разочарования, одиночество, лишения. Не будь у нее гордыни, она страдала бы
гораздо сильней. И, кроме гордыни, у нее ничего больше не было.
Белисарио. Не понимаю, почему ты так превозносишь этот порок. Если бы
эта барышня взаправду любила своего жениха, а тот повинился бы перед нею,
что изменял ей с этой распутницей, она бы простила его и вышла за него
замуж. Разве не лучше ли всем было от этого? Помогла ей ее гордыня? Ведь
барышня из Такны так барышней и осталась.
Мамочка. Ты еще маленький и ничего в этом не понимаешь. Из всех чувств,
которыми наделен человек, гордыня - самое лучшее. Она защищает его. Человек,
потерявший гордость, - не человек, а тряпка половая.
Белисарио. Ну, это уже не сказка, а проповедь какая-то. В сказках
должно что-то происходить, а у тебя никаких подробностей. Вот скажи, к
примеру, у барышни нашей дурные побуждения?
Мамочка (в испуге вставая). Дурные? Что ты несешь? (В ужасе.) Что это
значит - "дурные побуждения"?
Белисарио. Я хотел сказать "дурные мысли". У барышни из Такны таких
никогда не было?
Мамочка (умиротворенно, с трудом взбираясь на кресло). У тебя самого
дурные мысли, негодный мальчишка.
Белисарио (возвращается за стол и пишет). Да, Мамочка, тут ты
совершенно права. Я постоянно думаю, что под этой бесплотной оболочкой, на
дне этих безмятежных глаз клокотали страсти и безотчетные порывы и что
иногда они брали верх и вырывались на волю. Не может быть, чтобы
повседневная рутина целиком заполняла твою жизнь. В детстве мне казалось,
что ты всегда была сморщенной старушкой. Да и теперь, когда я пытаюсь
представить, какой ты была в юности, у меня ничего не выходит: старушка
заслоняет и вытесняет барышню. Сколько всякой всячины ты мне нарассказывала
про нее, а представить ее въяве я не могу. Что сталось с нею после того, как
она сожгла свое подвенечное платье и отказала жениху?

Бабушка поднимается из-за стола и идет к Мамочке. Дедушка и Амелия
продолжают обедать. Дедушка время от времени яростно солит еду.

Бабушка. Эльвира, что же ты до сих пор не собрала вещи? Педро хочет
выехать затемно, чтобы попасть на пристань до солнцепека. Иначе мы обгорим,
у тебя ведь такая нежная кожа. (Пауза.) Знаешь, я в глубине души рада, что
мы уезжаем. Когда после всех этих мучений мама умерла, мне стало казаться,
что и Такна умирает. А после папиной смерти этот город мне отвратителен.
Давай я тебе помогу уложить чемоданы.
Мамочка. Я не поеду с вами в Арекипу, Кармен.
Бабушка. А где же ты будешь жить? С кем ты останешься в Такне?
Мамочка. Я не хочу быть вам обузой.
Бабушка. Что за глупости, Эльвира?! Педро просто счастлив, что ты едешь
с нами. Разве мы с тобой не сестры? Значит, и Педро ты - родная. Давай
укладываться.
Мамочка. Со дня твоей свадьбы я ждала этой минуты. Я не спала ночами,
все думала, думала, пока в казарме чилийцев не играли зорю. Я не могу жить с
вами. Педро женился на тебе, а не на нас с тобой.
Бабушка. Ты будешь жить с нами - и никаких разговоров.
Мамочка. Ведь это все плохо кончится. Начнутся размолвки. Вы с Педро
будете ссориться, и когда-нибудь он тебе скажет, что эта посторонняя женщина
вовсе не обязана сидеть всю жизнь у него на шее.
Бабушка. Почему "всю жизнь"? Завтра ты позабудешь историю с Хоакином,
полюбишь кого-нибудь, выйдешь замуж. Довольно, Эльвира! Нам завтра так рано
вставать, и впереди такой долгий путь...
Белисарио (в восторге подпрыгивает на стуле). Долгий, тяжкий, трудный!
Поездом из Такны в Арику. В Арике сесть на пароход и двое суток плыть до
Мольендо. А сойти там на берег не так-то просто, правда, Мамочка? Это
цирковой номер: с парохода на баркас вас перегрузят на канате, лебедкой, как
коров. А потом - трое суток верхом по горам, где скрываются разбойники. Вот
видишь, Белисарио, а ты еще нос воротил от писателей-регионалистов, а теперь
сам попался на удочку местному колориту и жутким подробностям.
Бабушка. Ты не боишься разбойников, Эльвира? Я ужасно боюсь. Но это так
интересно! Вот о чем надо думать, а не обо всяких глупостях!
Мамочка. Это не глупости.
Бабушка. Сама ведь знаешь, что не можешь оставаться в Такне одна. Здесь
ничего нет. Даже в этот дом завтра въедут новые хозяева.
Мамочка. Я буду жить у Марии Мурги.
Бабушка. У твоей нянюшки? Час от часу не легче!
Мамочка. Она добрая. Она предложила мне поселиться у нее, в Ла-Маре,
вместе с моим молочным братом. В тягость я им не буду. Я умею вышивать.
Покрывала, накидки, мантильи. И еще я умею печь разные сласти. Итальянец
Масполи выставит их у себя в кондитерской, а мне заплатит комиссионные.
Бабушка. Чудно! Все как в романах! Да как же ты будешь жить в Ла-Маре,
среди негров и чоло?! Ты - такая чистюля?! Помнишь, как папа называл тебя?
"Барышня с норовом".
Мамочка. Может быть. Но я никогда не чувствовала себя богатой. Вот и
буду жить с бедняками - там мое место. У Марии Мурги очень чисто.
Бабушка. Нет, Эльвира, я вижу, ты окончательно спятила! Как можно жить
в Ла-Маре? И что он тебе дался? Что он тебя так тянет? Сначала ходила туда
на мессу, потом - смотреть, как солнце садится. А теперь и насовсем туда
собралась. Тебя что, околдовали? Ну ладно, хватит, я устала, а завтра
вставать ни свет ни заря. Я сама уложу твои вещи. Если надо будет, Педро
силой оттащит тебя на станцию.

Бабушка садится за стол и принимается за прерванный обед.

Мамочка. Какая разница - здесь оставаться или переехать к Марии Мурге?
Чем эта каморка лучше Ла-Мара? (Пауза.) Мы носим башмаки, а тамошний люд
ходит босиком. Там у всех вши, а у нас... (Почесывается.) А что у нас?
Может, это вошь меня и кусает?

Дедушка поднимается из-за стола, идет к Мамочке.

Дедушка. Здравствуй, Эльвира. Я тебя искал. Мне надо поговорить с
тобой.
Мамочка (глядит на него. Потом произносит, устремив глаза в потолок).
Тебя трудно понять, господи. Иной раз кажется, ты больше любишь безумцев и
проходимцев, чем добрых, порядочных людей. Педро всегда был так честен, так
справедлив, а ты дал ему такую тяжкую жизнь. Белисарио встает и подходит к
Мамочке.
Белисарио. Не совершаете ли вы грех, барышня, осмеливаясь выговаривать
господу? Он знает, что делает, и если уж заставил Педро страдать, значит,
имел для этого основания. Может быть, он хотел, чтобы загробное воздаяние
показалось тому слаще.
Дедушка. Вы с Кармен - как родные, и я тоже считаю вас сестрой и люблю
как сестру. Вы никогда не были и не будете чужой в нашем доме. Короче
говоря, без вас мы из Такны не уедем.
Мамочка. Может быть, мой мальчик. Однако моим утлым мозгам такой
премудрости не постичь. Я и так себе голову сломала, пытаясь понять, неужели
ты, господи, послал ему мучения за это письмо? Неужели за этот грех ты
загубил весь урожай хлопка как раз в тот год, когда Педро мог наконец
разбогатеть?
Белисарио (садясь у ее ног). Неужели он мог совершить грех? Ты мне
никогда об этом не рассказывала.
Дедушка. Я вам очень благодарен, потому что знаю, как вы помогали
Кармен и делом, и советом. Не расставайтесь с нами! Вы знаете, что я
уволился из компании Гибсона? Я поступил туда в пятнадцать лет, после смерти
отца. Хотел стать адвокатом, как он, да не вышло. Теперь я буду управляющим
имением в Камане. Будем выращивать хлопок. Надеюсь, что за несколько лет
смогу стать на ноги, купить землю. Карден придется подолгу жить в Арекипе.
Вы будете с нею. Сами посудите: какая же вы обуза? Вы - подспорье, а не
обуза.
Мамочка. Всего-навсего одно пятнышко за всю долгую и безупречную жизнь.
Всего одно, а это не в счет. И виноват-то не он, а эта распутница. Нет, я не
могу понять тебя, господи. Неужели из-за индеанки ты сгубил хлопок в
Санта-Крусе? И Педро заставил принять пост префекта, разоривший его вконец?
Белисарио. Мамочка, обо всех твоих печалях по этому поводу я наслышан.
Теперь меня интересуешь ты. Расскажи мне, как согрешил безупречный Педро.
Дедушка. Дом, который я снял в Арекипе, вам понравится. Он в новом
квартале, на берегу реки. Слышно, как поет на камнях река. Из окна вашей
спальни видны три вулкана.
Мамочка (по-прежнему уставившись в небо). Неужели из-за этой индеанки
ты сделал так, что Педро никуда больше не мог устроиться?
Белисарио. Тошно очень, Мамочка! Так тошно, что я сейчас расстанусь с
завтраком, обедом и ужином. Долой барышню из Такны! Расскажи про Педро! Он
украл что-нибудь? Он зарезал эту индеанку?
Дедушка. Дом просторный, с пятью спальнями, с большим садом. Комнаты
уже обставлены - и наши, и ваши. А если по божьей воле будет прибавление
семейства, меблируем и остальные. Будем уповать на судьбу и на хлопок. Я