Страница:
Грация захлопнула крышечку мобильника и бросила его на покрывало. Вынула из кармана стеклянную статуэтку и подержала на ладони, поглаживая другой рукой вздувшийся, напряженный живот, потом резко соскочила с постели. Сняла куртку, через голову стянула платье, бросила на пол. Вцепилась в колготки, стащила и их тоже. Схватилась также за край белой футболки, раздумывая, не снять ли ее, не остаться ли в трусах и лифчике, но от внезапно прохватившей дрожи выступили мурашки, и футболку она оставила. Подошла к столу, вывернула косметичку, подыскивая что-нибудь нужного диаметра, закрутила волосы на затылке и скрепила карандашом, не найдя ничего более подходящего. Потом взяла ноутбук, сунула под мышку зеленую папочку, полную бумаг, и снова уселась на кровати.
Отшвырнув ногой куртку, которая валялась на полу, Грация положила на ее место фотографию Алессио Кротти, умершего 30.12.1989. Сверху, поперек фото, поставила стеклянную ящерку; безделушка, потускневшая от паров цианоакрилата, удлиняла лицо Алессио Кротти, искажала черты.
«Знаешь, что мне нравится в тебе, инспектор Негро? – сказал Витторио когда-то давным-давно, в тот день, когда он впервые перешел на „ты“ после формального „вы“, с каким положено начальнику обращаться к подчиненному. – Мне нравится твое упрямое чутье. Едва ли не звериное, я бы сказал. Эта твоя грубая конкретность. Поэтому я и позвал тебя в АОНП. Все мы тут психиатры, криминологи, аналитики – теоретики, одним словом… нам нужна такая, как ты, девочка моя». Когда он сказал «девочка моя», Грация слегка вздрогнула, будто кто-то пощекотал ее изнутри, еле касаясь кончиками пальцев, и вся зарделась. Грубая конкретность. Звериное, упрямое чутье. Упрямое и конкретное.
Грация стряхнула на пол фотографию Ассирелли, лежавшую на скомканном платье, и пододвинула ее к фотографии Кротти. Маурицио Ассирелли. Полноватое лицо, тонкие усики, козлиная бородка – все, как говорила Анна Бульцамини, вдова Ладзарони. И еще наушники, вспомнила она. Наушники, вот что. Задумалась.
Быстро вскочила с кровати, протопала босиком по холодному полу к столу. Вернулась в кровать со шнуром и подключила мобильник к ноутбуку. Номер сервера итальянской полиции, Римский комиссариат. Пароль допуска, связь с ЦИСНИО. Директория: СК-Болонья. Свидетельские показания по поводу серии преступлений.
Грация скрестила ноги, оперлась локтями о колени и склонилась над светящимся экраном. Даже забыла о вздувшемся животе, о боли, которая все усиливалась.
По студенту из Палермо, убитому на холмах, свидетельств не было, то же самое по наркоману из Сан-Ладзаро. Но относительно пары, убитой в Кастеназо, кто-то заметил парня, болтавшегося поблизости, странного парня, в наушниках плеера. В наушниках плеера. Тощий, просто скелет ходячий, похоже, наркоман; волосы жесткие, подвязаны тесемкой. Тесемкой.
Грация откинулась назад и вытащила еще одну фотографию из зеленой папочки. Марко Луккези, 28 лет, родился в Генуе, улица тра-та-та, тра-та-та. Задерживался и привлекался за распространение тра-та-та, тра-та-та. Умер в Сан-Ладзаро 15.11.1995. Тощий, просто скелет ходячий, похоже, наркоман; волосы жесткие, подвязаны тесемкой. Тесемкой.
Грация слезла с кровати. Сунула руки под футболку, расстегнула лифчик, но от волнения так его и не сняла. Задумавшись, покусывала щеку, но судорога внизу живота заставила крепче сжать зубы, и во рту появился сладковатый привкус крови. Походила по комнате взад и вперед, потом вернулась на кровать.
Дело Луккези. Свидетельские показания. В четыре часа утра охотник находит раздетый догола труп во рву, заросшем травой. Отчет патруля карабинеров, выехавших на место происшествия. Отчет полицейских, которые два дня спустя нашли красный автомобиль Луккези, оставленный в Ферраре. Красный автомобиль.
Дело Грациано. Из обеспеченной семьи. Снимал особнячок на холмах неподалеку от Болоньи. Неявный гомосексуалист. Когда он исчез, родные дали объявление в рубрику «Кто видел». В следующем номере газеты было опубликовано сообщение о пропавшем, но тем временем Грациано обнаружили за городом, мертвым и раздетым догола, и сообщение затерялось. В компьютере его нет, но Грация раньше держала в руках тот номер газеты, изучала его, как и все, что относилось к делу. Там говорилось, что какой-то парень, женственный, с черной бородкой а-ля Кавур, в пальто из грубой шерсти и в шикарных наушниках, неподалеку от Сан-Ладзаро садился в красный автомобиль. Шикарные наушники. Бородка а-ля Кавур и пальто из грубой шерсти. Женственный. Грация положила на пол фотографию Марко Грациано, 25 лет. То была фотография из студенческого билета, точно таким он на ней и был запечатлен, с бородкой а-ля Кавур и в пальто из грубой шерсти. Женственный.
«Вот дерьмо», – подумала Грация и перевела взгляд с экрана на пол, на лицо Алессио Кротти. Под таким углом да еще через увеличивающую, искажающую черты стеклянную ящерку казалось, будто рот его искривлен, разинут в отчаянном, немом вопле.
При каждом последующем убийстве присутствовала жертва убийства предыдущего.
Грация отсоединила телефончик, чуть не оборвав провод. Боль в животе усилилась, но было не до нее. Грация поправила узел, скрепленный карандашом, так сильно ухватив себя за волосы, что в глазах потемнело, и в два прыжка очутилась в ванной. Побрызгать в лицо холодной водой. Промокнуть губы. Позвонить Витторио.
Вернувшись на кровать, она вспомнила, что выключила мобильник; так и есть, на автоответчике один зарегистрированный звонок.
– Алло, Грация? Где тебя черти носят? Я звонил, но было все время занято… Слушай, что за бредовое послание я получил? Может, тебе твои дела в голову ударили? Кто такой Алессио Кротти? Я проверю, а ты займись тем чатом… проанализируй записи на жестком диске и определи, кто кого вызывал. Что же до остального, включая эту фигню, что ты, дескать, сдаешься, то я ничего не слышал. Пока, девочка моя.
Быстро-быстро, стремительно Грация набрала номер Витторио. Слушала, как верещит телефон, нервно почесывая гладкую ягодицу, потом дотянулась до пальцев босой ноги, сцепила их вместе под прихотливым углом.
«Телеком Италия Мобиле. Служба автоответчика…»
«Вот дерьмо».
– Тебя-то где черти носят, Витторио! Опять автоответчик! Теперь послушай: это не бред, а рабочая версия. Если связать концы с концами, обнаруживаются странные вещи. Гомосексуалист погибает, раздетое догола тело находят за городом, но через некоторое время его видят рядом с наркоманом в момент убийства, и на нем наушники. Наркоман воскресает, тоже в наушниках, и появляется в Кастеназо, когда там убивают семейную пару, а Маурицио Ассирелли, уже давно зарезанный, в наушниках слушает плеер в комнате студента, которого обнаружили сегодня. Я еще не проверяла, но уверена, что и в дом Ассирелли вломился Андреа Фарольфи, убитый и раздетый догола шесть месяцев тому назад. Готова заложить яйца, которых у меня нет, что сейчас по Болонье разгуливает Паоло Мизерокки, уже неделю как мертвый, и скорее всего у него на голове те же самые проклятые наушники.
У Грации пересохло во рту – так быстро она говорила. Она выгнулась дугой, все еще держась за пальцы ног, но тут же скорчилась от резкой боли в животе.
– Ты понимаешь, о чем я пытаюсь тебе рассказать, Витторио? Понимаешь, что происходит? В каждом новом преступлении виновна жертва преступления предыдущего, которая воскресает и убивает следующего. А теперь знаешь, что я скажу тебе, дорогой мой Витторио?
«Бип. Конец связи. Спасибо за звонок». Ноль-три-три-восемь-четыре-четыре-шесть-ноль-двадцать-два.
«Телеком Италия Мобиле…»
– Знаешь, что я скажу тебе, дорогой мой Витторио? Поскольку я не верю в зомби, вампиров и оборотней и поскольку раз уж Ассирелли и прочие мертвы, а они мертвы, и точка, должно существовать какое-то разумное объяснение всей этой чехарде, и оно, как пить дать, связано с этим Алессио Кротти. Что же до менструации, то не беспокойся… вот придет она, и я стану еще лучше соображать.
Она закрыла мобильник, потом открыла снова, чтобы, перед тем как бросить аппаратик на подушку, проверить, включен ли он. С фотографии, лежавшей на полу, на нее смотрел Алессио Кротти, разинув рот в отчаянном вопле, – это лицо почти пугало ее. Спустив ногу с кровати, она сдвинула стеклянную ящерку и поставила ступню прямо на фотографию. Нога прилипла к глянцевой бумаге; Грация стала водить ступней туда-сюда, и лицо то появлялось из-под круглого ногтя, то исчезало, по-прежнему полное отчаяния, по-прежнему жуткое. И вот – сильный толчок внизу живота, что-то липкое, влажное между ног. Наконец-то.
Грация ухватила куртку за воротник и помчалась с ней в ванную, пальцем оттягивая трусы. Бросила их в раковину, подмылась одной рукой, а другой, которую не замочила, вынула коробочку тампонов из кармана куртки. Извлекла один, подцепила ногтем целлофановую обертку, развернула. Подняла ногу, уперлась ею в борт ванны и уже нащупала синие ниточки в глубине белого цилиндра, когда зазвонил телефон. Помедлив секунду, она швырнула тампон в раковину, схватила полотенце, затолкала его между ног и бросилась к кровати.
– Алло, Витторио? Где тебя черти…
Это был не Витторио. Голос незнакомый, низкий, запинающийся, едва слышный.
– Что вы сказали? Кто это говорит? Не понимаю… откуда вы узнали мой номер?
Голос что-то бормотал, спотыкаясь то и дело. То прерывался, смущенный, а то начинал частить, глотая слова.
Радиосканер. Наушники. Голоса города. Тот голос, зеленый голос. Он был в чате с девушкой, выспросил у нее адрес…
– Не понимаю… откуда у вас эта информация? Разве вы не знаете, что это противозаконно? В каком смысле – «зеленый»? Вы что-то видели? Вы… ах, извините… вы – слепой?Вы – незрячий?
Молчание. Грация, со свернутым полотенцем между ног, подняла глаза к потолку и тяжело вздохнула.
– Послушайте, вот что мы с вами сделаем, – сказала она наконец. – Вы мне дадите ваш номер телефона, а я вам утром перезвоню, на свежую голову, и тогда мы сможем… алло? Алло? Ну и пошел ты…
Грация закрыла мобильник. Тот зазвонил так внезапно, что девушка, подскочив, чуть его не уронила. Полотенце упало на пол.
– Послушайте, вы, можно узнать, какого черта…
– Грация… ты? Это Витторио…
Витторио. Грация с облегчением вздохнула, машинально одернула футболку, чтобы прикрыться.
– Что происходит? С кем ты разговаривала?
– Да так, ничего… не успели мы начать расследование, как уже появились мифоманы. Кто-то перехватил мои звонки и вмешался…
– О'кей, о'кей, об этом потом. Послушай, я подумал над тем, что ты оставила на автоответчике, и кое-что проверил. Этот Алессио Кротти… он и в самом деле погиб: несчастный случай, авария, но эпизод не вполне ясный. Короткое замыкание в электрической плитке, ночью; четвертый корпус психиатрической больницы загорается и, когда огонь достигает баллонов с кислородом, хранившихся в изоляторе, взлетает на воздух. Дежурный психиатр и трое больных сгорели дотла, разлетелись пеплом по всей Болонье.
– Значит, этот не сгорел. В доме, где жил Мизерокки, нашли его отпечатки, стало быть, он не сгорел. Прошел сквозь пламя, как игуана.
– Это саламандры проходят сквозь пламя, девочка моя. Но ты права… игуаназвучит лучше. И между прочим, если твоя версия верна, этот Алессио Кротти, или кто бы он ни был, каждый раз меняет кожу… как игуана. Постараемся выяснить, как он это делает и зачем, а пока… молодец, девочка. Хорошая работа.
Грация улыбнулась. Подняла полотенце с пола, положила на кровать, уселась сверху. Подобрала ноги, уперлась пятками в край матраса и скрестила ступни, положив подбородок на сведенные колени.
– Послушай, Витторио, насчет жесткого диска того студента… его забрали карабинеры и не хотят отдавать. Мы его получим только через месяц, да и то если согласится городское управление.
– Милый доктор Алвау все еще колеблется: добиться ли славы от громкого дела или избежать неприятностей от скандала. Уж я ему распишу в красках, как накинется пресса на такой сюжет: шутка ли – «Охота на игуану»! Ты хорошо себя чувствуешь?
– Да.
– Хочешь спать?
– Нет.
– Ну вот и славно: сама знаешь, что тебе предстоит. Беги бегом в комиссариат, отправь фото для опознания и телефонограммы: объявляем в розыск типа с лицом Паоло Мизерокки. Разве только тем временем наш Игуана не отправит на тот свет кого-нибудь еще. Если он поменяет лицо – фотографии и описания пойдут псу под хвост. Мы в этом деле совсем как слепые.
Грация спустила ноги с кровати, стукнув пятками об пол.
– Как ты сказал?
– Что? Что я сказал?
– Ничего, не важно… завтра. Сейчас я одеваюсь и мчусь в комиссариат.
– А ты что, раздета?
– Пока, Витторио.
– Пока, девочка. Повторяю: хорошая работа, мои поздравления.
Грация встала и не спеша направилась в ванную. На память ей пришел спотыкающийся голос мифомана, и она подумала – «да нет, что это я».
Мы как слепые. «Да нет, что это я».
«Молодец, девочка, – сказал ей Витторио, – хорошая работа».
Если он меняет лицо, его не опознать глазами. «Да нет, что это я».
Между ног было влажно и нечисто. Нужно вымыться, одеться и бежать в комиссариат. Фото для опознания, телефонограммы, объявление в розыск. Паоло Мизерокки. Игуана меняет кожу.
Вот если бы кто-нибудь мог опознать его по голосу. «Да нет, что это я».
Выскочив из ванной, подбегая к чемодану, который стоял раскрытый на столе, Грация зацепила ногой стеклянную статуэтку, та ударилась о стену и раскололась на две части.
«Слепой. Да нет, что это я».
– Послушай, Рита… может, нам повидаться? Может, нам повидаться прямо СЕЙЧАС?
Она говорит – я, как правило, никого сюда не приглашаю.
Она говорит – с тобой все по-другому, я сразу поняла, что ты – другой, есть в тебе что-то особенное.
Она говорит – если бы мой отец узнал, что я привела сюда парня, он бы меня убил.
Она сидит на стуле, облокотилась на подвесной кухонный столик, крепящийся к стене. Комнатка крохотная, студенческая мансарда под самой крышей: низко нависают балки. Стены, встроенная мебель, диван, стул, подушки, циновки, рисунки, статуэтки Будды, парики – всех цветов радуги. Я сижу на диване в полуметре от нее.
Она говорит – я знаю, какой ты.
Она говорит – мне кажется, мы знакомы целую вечность.
Она говорит – ты нежный, чувствительный и нежный.
Она сидит на стуле, облокотилась о край стола, запустила два пальца в вырез оранжевой маечки. Теребит кожаный шнурок, который висит у нее на шее, и иногда между тканью и пальцами проглядывает кулон со знаком Водолея, сплетенный из медной проволоки. Она положила ногу на ногу, согнув ее под прямым углом, и ситцевые брючки завернулись вокруг лодыжки. На щиколотке у нее повязка из цветных хлопковых нитей, зеленых, желтых и красных. Я сижу в полуметре от нее.
Она говорит – послушай, если сейчас зазвонит колокольчик, не смущайся: это мой приятель, он весь в пирсинге, знаешь, это такие колечки, он просто занесет мне мобильник.
Она говорит – ты не думай, я не такая: этот мой приятель клонирует номера, а потом приходят сумасшедшие счета тем франтам, у которых денег куры не клюют.
Она говорит – послушай, ты только не подумай, что он – мой парень, я совсем одинока, особенно в душе. Может быть, поэтому мне никак не найти того, единственного?
Она сидит на стуле, облокотилась о стол. На щиколотке – длинная красная царапина, она начинается под повязкой и пропадает за круглой косточкой. Выше, между двумя едва намеченными голубоватыми венами, чуть виден красноватый след от тугой резинки гольфов. По очень светлому ногтю большого пальца ноги проходит почти невидимая поперечная полоса, более блестящая и темная. Я. Сижу. В полуметре.
Она говорит – да ты хоть слышишь меня через эти твои наушники?
Она говорит – что это ты там бормочешь?
Она говорит – почему ты так смотришь на меня?
Внезапно я чувствую, как кожа у меня на лице взрезается миллиардами тончайших трещин. Чувствую, как она оползает, скатывается чешуйками, соскальзывает с костей, оставляя голый, блестящий череп. Глаза, уже лишенные век, выкатываются из орбит, останавливаются у самого края. Девушка по-прежнему смотрит на меня, сидя у края стола, и я удивляюсь, как же она всего этого не замечает. Ведь я сижу от нее в полуметре.
Она говорит – почему ты так смотришь на меня?
Что-то ворочается у меня в голове, и все кости лица приходят в движение. Лоб, скулы, подбородок подаются вперед. Глаза разбухают, давят на надбровные дуги, вот-вот вылезут из орбит. Да как же она всего этого не замечает?
Она говорит – почему ты так смотришь на меня?
Она говорит – почему ты так смотришь на меня?
Она говорит – БОЖЕ МОЙ, ПОЧЕМУ ТЫ ТАК НА МЕНЯ СМОТРИШЬ?
ПОЧЕМУ ТЫ ТАК НА МЕНЯ СМОТРИШЬ?
Часть вторая
Карандашная запись Витторио на уголке первой страницы. Его быстрый, с сильным наклоном, почти неразборчивый почерк.
Вторая страница.
Машинопись, буква «г» выбивается из строк, слегка выцветших, сливающихся с рыхлой желтоватой бумагой. Карандаш Витторио оставил прямые, очень черные линии под некоторыми фразами.
На полях – карандашная запись Витторио.
Плотный рукописный текст, запятые, чуть не прорывающие серую бумагу, сделанную из макулатурного сырья. По краю – водяной знак: «OMG – Проект Сан Бернардо – Спасение лесов».
Третья страница.
Синий листок, прилепленный почти посредине страницы. Витторио.
Этой ночью она явилась ко мне во сне.
Явилась так, как являются ко мне все вещи, в виде плотных волн тепла, которые наплывают на лицо, тело и проскальзывают между пальцами. В виде запахов, которые обволакивают меня, теснятся вокруг. Может быть, в виде вкусов, среди которых я двигаюсь, которые могу ухватить, зажать в кулаке. Но более всего – в виде звуков: ее голубой голос медленно тает у меня в голове, как снежок на ладони. Но он не холодный, он – теплый. И сладкий на вкус. И ноздри щекочет запах железа и дыма, резкий, открытый и свежий; так пахнет иногда по утрам, если распахнуть большое окно.
Сон был долгий и нежный, он оставил тяжесть внутри, где-то между желудком и сердцем, и тяжесть эта не исчезла даже после того, как я окончательно проснулся.
Но на ее обращения я не отзывался.
Я несколько раз их слышал по радио, я знал, что они были в газетах, что их передавали по телевизору, потому что мать как-то раз поднялась ко мне и спросила, не обо мне ли шла речь в передаче «Прямой репортаж». Там обращались к незрячему, который звонил неделю тому назад. Пусть он как можно скорее свяжется с инспектором Негро. Как можно скорее. Убедительная просьба.
Я не связался.
Я ей не позвонил. Ведь за все те годы, пока я слушаю голоса города с помощью радиосканера и слышу, как люди обмениваются адресами, именами, номерами телефонов, я ни разу не вмешался и не вступил ни с кем в контакт. Ни разу. Да и зачем бы мне это делать? Что я скажу? Что мне ответят? Но в ту ночь все было по-другому. Она выдыхала слова с силой, с большим напором, и в то же время звуки дрожали у нее на губах так, будто она боялась их отпускать на волю. Я хотел ей помочь. Помочь вытолкнуть прочь эти звуки, выдуть их, как чистую ноту, круглую, насыщенную, звенящую в победном соло. Я хотел подмешать немного желтого и красного в ее голубой голос. Я хотел ей помочь.
Я ей не позвонил. Но знал, что рано или поздно она все равно меня найдет.
В самом деле, пришла моя мать:
– Симоне, ты у себя? Эти синьоры хотят поговорить с тобой…
Я встаю, ощупываю настольную лампу под абажуром: проверяю, выключена ли она. Потом опять иду к дивану, забираюсь туда с ногами, отворачиваюсь к стене. Однако на этот раз бесполезно притворяться спящим.
– Симоне? Боже, ну и темень… сейчас зажгу свет. Иногда горит целыми днями, а иногда наоборот… сами понимаете. Симоне… ты спишь?
Щелчок выключателя предупреждает меня о том, что теперь моя мансарда освещена. И в ней люди. Много людей. Мать с еле слышным шуршанием пересекает комнату, отодвигает вращающийся стул, который стоит у меня перед компьютером, и говорит:
– Располагайтесь, прошу вас. – А потом мне: – Ну же, Симоне, вставай.
Около двери стоит мужчина, он дышит тяжело, с присвистом, как заядлый курильщик. Рядом с ним – другой. Шмыгает носом, чем-то бренчит то так то этак; звук тусклый, приглушенный – скорее всего монеты в кармане.
Отшвырнув ногой куртку, которая валялась на полу, Грация положила на ее место фотографию Алессио Кротти, умершего 30.12.1989. Сверху, поперек фото, поставила стеклянную ящерку; безделушка, потускневшая от паров цианоакрилата, удлиняла лицо Алессио Кротти, искажала черты.
«Знаешь, что мне нравится в тебе, инспектор Негро? – сказал Витторио когда-то давным-давно, в тот день, когда он впервые перешел на „ты“ после формального „вы“, с каким положено начальнику обращаться к подчиненному. – Мне нравится твое упрямое чутье. Едва ли не звериное, я бы сказал. Эта твоя грубая конкретность. Поэтому я и позвал тебя в АОНП. Все мы тут психиатры, криминологи, аналитики – теоретики, одним словом… нам нужна такая, как ты, девочка моя». Когда он сказал «девочка моя», Грация слегка вздрогнула, будто кто-то пощекотал ее изнутри, еле касаясь кончиками пальцев, и вся зарделась. Грубая конкретность. Звериное, упрямое чутье. Упрямое и конкретное.
Грация стряхнула на пол фотографию Ассирелли, лежавшую на скомканном платье, и пододвинула ее к фотографии Кротти. Маурицио Ассирелли. Полноватое лицо, тонкие усики, козлиная бородка – все, как говорила Анна Бульцамини, вдова Ладзарони. И еще наушники, вспомнила она. Наушники, вот что. Задумалась.
Быстро вскочила с кровати, протопала босиком по холодному полу к столу. Вернулась в кровать со шнуром и подключила мобильник к ноутбуку. Номер сервера итальянской полиции, Римский комиссариат. Пароль допуска, связь с ЦИСНИО. Директория: СК-Болонья. Свидетельские показания по поводу серии преступлений.
Грация скрестила ноги, оперлась локтями о колени и склонилась над светящимся экраном. Даже забыла о вздувшемся животе, о боли, которая все усиливалась.
По студенту из Палермо, убитому на холмах, свидетельств не было, то же самое по наркоману из Сан-Ладзаро. Но относительно пары, убитой в Кастеназо, кто-то заметил парня, болтавшегося поблизости, странного парня, в наушниках плеера. В наушниках плеера. Тощий, просто скелет ходячий, похоже, наркоман; волосы жесткие, подвязаны тесемкой. Тесемкой.
Грация откинулась назад и вытащила еще одну фотографию из зеленой папочки. Марко Луккези, 28 лет, родился в Генуе, улица тра-та-та, тра-та-та. Задерживался и привлекался за распространение тра-та-та, тра-та-та. Умер в Сан-Ладзаро 15.11.1995. Тощий, просто скелет ходячий, похоже, наркоман; волосы жесткие, подвязаны тесемкой. Тесемкой.
Грация слезла с кровати. Сунула руки под футболку, расстегнула лифчик, но от волнения так его и не сняла. Задумавшись, покусывала щеку, но судорога внизу живота заставила крепче сжать зубы, и во рту появился сладковатый привкус крови. Походила по комнате взад и вперед, потом вернулась на кровать.
Дело Луккези. Свидетельские показания. В четыре часа утра охотник находит раздетый догола труп во рву, заросшем травой. Отчет патруля карабинеров, выехавших на место происшествия. Отчет полицейских, которые два дня спустя нашли красный автомобиль Луккези, оставленный в Ферраре. Красный автомобиль.
Дело Грациано. Из обеспеченной семьи. Снимал особнячок на холмах неподалеку от Болоньи. Неявный гомосексуалист. Когда он исчез, родные дали объявление в рубрику «Кто видел». В следующем номере газеты было опубликовано сообщение о пропавшем, но тем временем Грациано обнаружили за городом, мертвым и раздетым догола, и сообщение затерялось. В компьютере его нет, но Грация раньше держала в руках тот номер газеты, изучала его, как и все, что относилось к делу. Там говорилось, что какой-то парень, женственный, с черной бородкой а-ля Кавур, в пальто из грубой шерсти и в шикарных наушниках, неподалеку от Сан-Ладзаро садился в красный автомобиль. Шикарные наушники. Бородка а-ля Кавур и пальто из грубой шерсти. Женственный. Грация положила на пол фотографию Марко Грациано, 25 лет. То была фотография из студенческого билета, точно таким он на ней и был запечатлен, с бородкой а-ля Кавур и в пальто из грубой шерсти. Женственный.
«Вот дерьмо», – подумала Грация и перевела взгляд с экрана на пол, на лицо Алессио Кротти. Под таким углом да еще через увеличивающую, искажающую черты стеклянную ящерку казалось, будто рот его искривлен, разинут в отчаянном, немом вопле.
При каждом последующем убийстве присутствовала жертва убийства предыдущего.
Грация отсоединила телефончик, чуть не оборвав провод. Боль в животе усилилась, но было не до нее. Грация поправила узел, скрепленный карандашом, так сильно ухватив себя за волосы, что в глазах потемнело, и в два прыжка очутилась в ванной. Побрызгать в лицо холодной водой. Промокнуть губы. Позвонить Витторио.
Вернувшись на кровать, она вспомнила, что выключила мобильник; так и есть, на автоответчике один зарегистрированный звонок.
– Алло, Грация? Где тебя черти носят? Я звонил, но было все время занято… Слушай, что за бредовое послание я получил? Может, тебе твои дела в голову ударили? Кто такой Алессио Кротти? Я проверю, а ты займись тем чатом… проанализируй записи на жестком диске и определи, кто кого вызывал. Что же до остального, включая эту фигню, что ты, дескать, сдаешься, то я ничего не слышал. Пока, девочка моя.
Быстро-быстро, стремительно Грация набрала номер Витторио. Слушала, как верещит телефон, нервно почесывая гладкую ягодицу, потом дотянулась до пальцев босой ноги, сцепила их вместе под прихотливым углом.
«Телеком Италия Мобиле. Служба автоответчика…»
«Вот дерьмо».
– Тебя-то где черти носят, Витторио! Опять автоответчик! Теперь послушай: это не бред, а рабочая версия. Если связать концы с концами, обнаруживаются странные вещи. Гомосексуалист погибает, раздетое догола тело находят за городом, но через некоторое время его видят рядом с наркоманом в момент убийства, и на нем наушники. Наркоман воскресает, тоже в наушниках, и появляется в Кастеназо, когда там убивают семейную пару, а Маурицио Ассирелли, уже давно зарезанный, в наушниках слушает плеер в комнате студента, которого обнаружили сегодня. Я еще не проверяла, но уверена, что и в дом Ассирелли вломился Андреа Фарольфи, убитый и раздетый догола шесть месяцев тому назад. Готова заложить яйца, которых у меня нет, что сейчас по Болонье разгуливает Паоло Мизерокки, уже неделю как мертвый, и скорее всего у него на голове те же самые проклятые наушники.
У Грации пересохло во рту – так быстро она говорила. Она выгнулась дугой, все еще держась за пальцы ног, но тут же скорчилась от резкой боли в животе.
– Ты понимаешь, о чем я пытаюсь тебе рассказать, Витторио? Понимаешь, что происходит? В каждом новом преступлении виновна жертва преступления предыдущего, которая воскресает и убивает следующего. А теперь знаешь, что я скажу тебе, дорогой мой Витторио?
«Бип. Конец связи. Спасибо за звонок». Ноль-три-три-восемь-четыре-четыре-шесть-ноль-двадцать-два.
«Телеком Италия Мобиле…»
– Знаешь, что я скажу тебе, дорогой мой Витторио? Поскольку я не верю в зомби, вампиров и оборотней и поскольку раз уж Ассирелли и прочие мертвы, а они мертвы, и точка, должно существовать какое-то разумное объяснение всей этой чехарде, и оно, как пить дать, связано с этим Алессио Кротти. Что же до менструации, то не беспокойся… вот придет она, и я стану еще лучше соображать.
Она закрыла мобильник, потом открыла снова, чтобы, перед тем как бросить аппаратик на подушку, проверить, включен ли он. С фотографии, лежавшей на полу, на нее смотрел Алессио Кротти, разинув рот в отчаянном вопле, – это лицо почти пугало ее. Спустив ногу с кровати, она сдвинула стеклянную ящерку и поставила ступню прямо на фотографию. Нога прилипла к глянцевой бумаге; Грация стала водить ступней туда-сюда, и лицо то появлялось из-под круглого ногтя, то исчезало, по-прежнему полное отчаяния, по-прежнему жуткое. И вот – сильный толчок внизу живота, что-то липкое, влажное между ног. Наконец-то.
Грация ухватила куртку за воротник и помчалась с ней в ванную, пальцем оттягивая трусы. Бросила их в раковину, подмылась одной рукой, а другой, которую не замочила, вынула коробочку тампонов из кармана куртки. Извлекла один, подцепила ногтем целлофановую обертку, развернула. Подняла ногу, уперлась ею в борт ванны и уже нащупала синие ниточки в глубине белого цилиндра, когда зазвонил телефон. Помедлив секунду, она швырнула тампон в раковину, схватила полотенце, затолкала его между ног и бросилась к кровати.
– Алло, Витторио? Где тебя черти…
Это был не Витторио. Голос незнакомый, низкий, запинающийся, едва слышный.
– Что вы сказали? Кто это говорит? Не понимаю… откуда вы узнали мой номер?
Голос что-то бормотал, спотыкаясь то и дело. То прерывался, смущенный, а то начинал частить, глотая слова.
Радиосканер. Наушники. Голоса города. Тот голос, зеленый голос. Он был в чате с девушкой, выспросил у нее адрес…
– Не понимаю… откуда у вас эта информация? Разве вы не знаете, что это противозаконно? В каком смысле – «зеленый»? Вы что-то видели? Вы… ах, извините… вы – слепой?Вы – незрячий?
Молчание. Грация, со свернутым полотенцем между ног, подняла глаза к потолку и тяжело вздохнула.
– Послушайте, вот что мы с вами сделаем, – сказала она наконец. – Вы мне дадите ваш номер телефона, а я вам утром перезвоню, на свежую голову, и тогда мы сможем… алло? Алло? Ну и пошел ты…
Грация закрыла мобильник. Тот зазвонил так внезапно, что девушка, подскочив, чуть его не уронила. Полотенце упало на пол.
– Послушайте, вы, можно узнать, какого черта…
– Грация… ты? Это Витторио…
Витторио. Грация с облегчением вздохнула, машинально одернула футболку, чтобы прикрыться.
– Что происходит? С кем ты разговаривала?
– Да так, ничего… не успели мы начать расследование, как уже появились мифоманы. Кто-то перехватил мои звонки и вмешался…
– О'кей, о'кей, об этом потом. Послушай, я подумал над тем, что ты оставила на автоответчике, и кое-что проверил. Этот Алессио Кротти… он и в самом деле погиб: несчастный случай, авария, но эпизод не вполне ясный. Короткое замыкание в электрической плитке, ночью; четвертый корпус психиатрической больницы загорается и, когда огонь достигает баллонов с кислородом, хранившихся в изоляторе, взлетает на воздух. Дежурный психиатр и трое больных сгорели дотла, разлетелись пеплом по всей Болонье.
– Значит, этот не сгорел. В доме, где жил Мизерокки, нашли его отпечатки, стало быть, он не сгорел. Прошел сквозь пламя, как игуана.
– Это саламандры проходят сквозь пламя, девочка моя. Но ты права… игуаназвучит лучше. И между прочим, если твоя версия верна, этот Алессио Кротти, или кто бы он ни был, каждый раз меняет кожу… как игуана. Постараемся выяснить, как он это делает и зачем, а пока… молодец, девочка. Хорошая работа.
Грация улыбнулась. Подняла полотенце с пола, положила на кровать, уселась сверху. Подобрала ноги, уперлась пятками в край матраса и скрестила ступни, положив подбородок на сведенные колени.
– Послушай, Витторио, насчет жесткого диска того студента… его забрали карабинеры и не хотят отдавать. Мы его получим только через месяц, да и то если согласится городское управление.
– Милый доктор Алвау все еще колеблется: добиться ли славы от громкого дела или избежать неприятностей от скандала. Уж я ему распишу в красках, как накинется пресса на такой сюжет: шутка ли – «Охота на игуану»! Ты хорошо себя чувствуешь?
– Да.
– Хочешь спать?
– Нет.
– Ну вот и славно: сама знаешь, что тебе предстоит. Беги бегом в комиссариат, отправь фото для опознания и телефонограммы: объявляем в розыск типа с лицом Паоло Мизерокки. Разве только тем временем наш Игуана не отправит на тот свет кого-нибудь еще. Если он поменяет лицо – фотографии и описания пойдут псу под хвост. Мы в этом деле совсем как слепые.
Грация спустила ноги с кровати, стукнув пятками об пол.
– Как ты сказал?
– Что? Что я сказал?
– Ничего, не важно… завтра. Сейчас я одеваюсь и мчусь в комиссариат.
– А ты что, раздета?
– Пока, Витторио.
– Пока, девочка. Повторяю: хорошая работа, мои поздравления.
Грация встала и не спеша направилась в ванную. На память ей пришел спотыкающийся голос мифомана, и она подумала – «да нет, что это я».
Мы как слепые. «Да нет, что это я».
«Молодец, девочка, – сказал ей Витторио, – хорошая работа».
Если он меняет лицо, его не опознать глазами. «Да нет, что это я».
Между ног было влажно и нечисто. Нужно вымыться, одеться и бежать в комиссариат. Фото для опознания, телефонограммы, объявление в розыск. Паоло Мизерокки. Игуана меняет кожу.
Вот если бы кто-нибудь мог опознать его по голосу. «Да нет, что это я».
Выскочив из ванной, подбегая к чемодану, который стоял раскрытый на столе, Грация зацепила ногой стеклянную статуэтку, та ударилась о стену и раскололась на две части.
«Слепой. Да нет, что это я».
– Послушай, Рита… может, нам повидаться? Может, нам повидаться прямо СЕЙЧАС?
Она говорит – я, как правило, никого сюда не приглашаю.
Она говорит – с тобой все по-другому, я сразу поняла, что ты – другой, есть в тебе что-то особенное.
Она говорит – если бы мой отец узнал, что я привела сюда парня, он бы меня убил.
Она сидит на стуле, облокотилась на подвесной кухонный столик, крепящийся к стене. Комнатка крохотная, студенческая мансарда под самой крышей: низко нависают балки. Стены, встроенная мебель, диван, стул, подушки, циновки, рисунки, статуэтки Будды, парики – всех цветов радуги. Я сижу на диване в полуметре от нее.
Она говорит – я знаю, какой ты.
Она говорит – мне кажется, мы знакомы целую вечность.
Она говорит – ты нежный, чувствительный и нежный.
Она сидит на стуле, облокотилась о край стола, запустила два пальца в вырез оранжевой маечки. Теребит кожаный шнурок, который висит у нее на шее, и иногда между тканью и пальцами проглядывает кулон со знаком Водолея, сплетенный из медной проволоки. Она положила ногу на ногу, согнув ее под прямым углом, и ситцевые брючки завернулись вокруг лодыжки. На щиколотке у нее повязка из цветных хлопковых нитей, зеленых, желтых и красных. Я сижу в полуметре от нее.
Она говорит – послушай, если сейчас зазвонит колокольчик, не смущайся: это мой приятель, он весь в пирсинге, знаешь, это такие колечки, он просто занесет мне мобильник.
Она говорит – ты не думай, я не такая: этот мой приятель клонирует номера, а потом приходят сумасшедшие счета тем франтам, у которых денег куры не клюют.
Она говорит – послушай, ты только не подумай, что он – мой парень, я совсем одинока, особенно в душе. Может быть, поэтому мне никак не найти того, единственного?
Она сидит на стуле, облокотилась о стол. На щиколотке – длинная красная царапина, она начинается под повязкой и пропадает за круглой косточкой. Выше, между двумя едва намеченными голубоватыми венами, чуть виден красноватый след от тугой резинки гольфов. По очень светлому ногтю большого пальца ноги проходит почти невидимая поперечная полоса, более блестящая и темная. Я. Сижу. В полуметре.
Она говорит – да ты хоть слышишь меня через эти твои наушники?
Она говорит – что это ты там бормочешь?
Она говорит – почему ты так смотришь на меня?
Внезапно я чувствую, как кожа у меня на лице взрезается миллиардами тончайших трещин. Чувствую, как она оползает, скатывается чешуйками, соскальзывает с костей, оставляя голый, блестящий череп. Глаза, уже лишенные век, выкатываются из орбит, останавливаются у самого края. Девушка по-прежнему смотрит на меня, сидя у края стола, и я удивляюсь, как же она всего этого не замечает. Ведь я сижу от нее в полуметре.
Она говорит – почему ты так смотришь на меня?
Что-то ворочается у меня в голове, и все кости лица приходят в движение. Лоб, скулы, подбородок подаются вперед. Глаза разбухают, давят на надбровные дуги, вот-вот вылезут из орбит. Да как же она всего этого не замечает?
Она говорит – почему ты так смотришь на меня?
Она говорит – почему ты так смотришь на меня?
Она говорит – БОЖЕ МОЙ, ПОЧЕМУ ТЫ ТАК НА МЕНЯ СМОТРИШЬ?
ПОЧЕМУ ТЫ ТАК НА МЕНЯ СМОТРИШЬ?
Часть вторая
Reptile
Angel bleed from the tainted touch of my caress
need to contaminate to alleviate this loneliness…
NINE INCH NAILS.Reptile [3]
Карандашная запись Витторио на уголке первой страницы. Его быстрый, с сильным наклоном, почти неразборчивый почерк.
Жизнь, смерть и чудеса Алессио Кротти, Игуаны.Первая страница. Шапка:
Переговорим, когда я вернусь с совещания в Вашингтоне.
Хорошая работа, девочка моя.
Аналитический отдел по насильственным преступлениям (АОНП).Заголовок:
PSYCHOLOGICAL OFFENDER PROFILE (POP):На белоснежной бумаге для матричного принтера четко выделяется синий штамп полицейской почты. И дата: 21.03.1997.
ПСИХОПОВЕДЕНЧЕСКАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА КРОТТИ АЛЕССИО, РОДИВШЕГОСЯ В КАДОНЕГЕ (ПВ) П. 26.10.1972, ПОДОЗРЕВАЕМОГО В СОВЕРШЕНИИ НИЖЕСЛЕДУЮЩИХ ПРЕСТУПЛЕНИЙ.
Вторая страница.
СВИДЕТЕЛЬСКИЕ ПОКАЗАНИЯ Д-РА МАРИАНИ ФРАНЧЕСКО, ДЕТСКОГО НЕВРОПАТОЛОГА И ПСИХИАТРА (ВЫДЕРЖКИ).
Машинопись, буква «г» выбивается из строк, слегка выцветших, сливающихся с рыхлой желтоватой бумагой. Карандаш Витторио оставил прямые, очень черные линии под некоторыми фразами.
[…] Ради прояснения ситуации, а не затем, чтобы переложить на других ответственность за случившееся, я должен сразу предупредить, что имел только одну беседу с Кротти Алессио, в возрасте 11 лет (12.07.83), проживавшего при Благотворительном институте воспитания юношества. В ходе вышеозначенной беседы выяснилось, что:
– мастурбационная активность Кротти Алессио, главная причина освидетельствования, которого потребовала администрация Благотворительного института, показалась мне совершенно нормальной, исходя из пубертатного периода, переживаемого ребенком;
– расстройства слуха,на которые время от времени жаловался Кротти Алессио (частичная глухота, вторжение непонятных звуков, помех в виде свиста),были воображаемыми: так ребенок, находящийся в приюте с пяти лет, пытался привлечь к себе внимание;
– то же самое относительно привычки обкусывать подушечки пальцеви подолгу глядеть на свое лицо в зеркале.
В конечном итоге замкнутый и молчаливый от природы ребенок выказал достаточные умственные способности, быстроту рефлексов, податливый и мягкий характер, а потому я признал его абсолютно здоровым и психически адекватным.
Никто никогда не рассказывал мне о ночных кошмарах, о фантазиях, касающихся драконов,или об эпизоде в комнате для игр.От его воспитателей я получил сведения только о его мастурбационной активности…
На полях – карандашная запись Витторио.
Драконы?И прямая стрелка, ведущая к правому уголку, к третьей странице.
Комната для игр?
Плотный рукописный текст, запятые, чуть не прорывающие серую бумагу, сделанную из макулатурного сырья. По краю – водяной знак: «OMG – Проект Сан Бернардо – Спасение лесов».
Третья страница.
СВИДЕТЕЛЬСКИЕ ПОКАЗАНИЯ ОТЦА ДЖИРОЛАМО МОНТУСКИ, БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫЙ ИНСТИТУТ ВОСПИТАНИЯ ЮНОШЕСТВА.
Предупреждаю: я не психолог и не психиатр; я всего лишь монах и предоставляю другим размышлять и выносить суждение. Нужно иметь в виду, что маленький Алессио был зачат вне брака, отец не пожелал признать его, а мать очень скоро отдала в приют, потому что ее сожитель не хотел держать ребенка в доме.Мать, Альбертина Кротти, умерла, когда Алессио исполнилось двенадцать лет, а до этого навестила его раз десять, не больше. Одним словом, сирота.
Поэтому меня не слишком обеспокоил тот факт, что между пятью и шестью годами ребенок стал часто просыпаться по ночам из-за повторяющегося кошмара: сон был таким жутким, что мальчик своими криками будил всю палату. Он говорил, будто видел дракона, покрытого чешуей, который, по его словам, вспрыгивал ему на грудь и пожирал лицо,но, поскольку по телевизору как раз показывали документальный фильм «Галапагосские острова: последние драконы», который явно взбудоражил и других детей, я не придал этому особого значения. Кроме того, маленького Алессио интересовали книжки с картинками об экзотических животных, о диких племенах далеких стран – одним словом, о приключениях.
Забеспокоился я немного позже, в ту ночь, когда отец Филиппо позвал меня, обнаружив, что маленького Алессио нет в палате. Мы нашли его за столовой, в комнате для игр, самой дальней в институте, в полной темноте. Он стоял совершенно голыйперед зеркалом и рисовал на лице кружки разноцветными фломастерами.
Он был наказан со всей строгостью, и, поскольку больше такого не повторялось, я об этом эпизоде забыл.
Синий листок, прилепленный почти посредине страницы. Витторио.
Вот видишь, девочка моя? Он раздевается догола. Смотрит на себя в зеркало. Разрисовывает лицо кружками, как воины маори из книжек с картинками, и видит во сне игуан с Галапагосских островов.
Он скрывает лицо, надевает маску.
Зачем?
И слышит звуки. Какие?
Но ты все-таки поймай его. Поймай его, девочка моя. И найди того слепого.
Этой ночью она явилась ко мне во сне.
Явилась так, как являются ко мне все вещи, в виде плотных волн тепла, которые наплывают на лицо, тело и проскальзывают между пальцами. В виде запахов, которые обволакивают меня, теснятся вокруг. Может быть, в виде вкусов, среди которых я двигаюсь, которые могу ухватить, зажать в кулаке. Но более всего – в виде звуков: ее голубой голос медленно тает у меня в голове, как снежок на ладони. Но он не холодный, он – теплый. И сладкий на вкус. И ноздри щекочет запах железа и дыма, резкий, открытый и свежий; так пахнет иногда по утрам, если распахнуть большое окно.
Сон был долгий и нежный, он оставил тяжесть внутри, где-то между желудком и сердцем, и тяжесть эта не исчезла даже после того, как я окончательно проснулся.
Но на ее обращения я не отзывался.
Я несколько раз их слышал по радио, я знал, что они были в газетах, что их передавали по телевизору, потому что мать как-то раз поднялась ко мне и спросила, не обо мне ли шла речь в передаче «Прямой репортаж». Там обращались к незрячему, который звонил неделю тому назад. Пусть он как можно скорее свяжется с инспектором Негро. Как можно скорее. Убедительная просьба.
Я не связался.
Я ей не позвонил. Ведь за все те годы, пока я слушаю голоса города с помощью радиосканера и слышу, как люди обмениваются адресами, именами, номерами телефонов, я ни разу не вмешался и не вступил ни с кем в контакт. Ни разу. Да и зачем бы мне это делать? Что я скажу? Что мне ответят? Но в ту ночь все было по-другому. Она выдыхала слова с силой, с большим напором, и в то же время звуки дрожали у нее на губах так, будто она боялась их отпускать на волю. Я хотел ей помочь. Помочь вытолкнуть прочь эти звуки, выдуть их, как чистую ноту, круглую, насыщенную, звенящую в победном соло. Я хотел подмешать немного желтого и красного в ее голубой голос. Я хотел ей помочь.
Я ей не позвонил. Но знал, что рано или поздно она все равно меня найдет.
В самом деле, пришла моя мать:
– Симоне, ты у себя? Эти синьоры хотят поговорить с тобой…
Я встаю, ощупываю настольную лампу под абажуром: проверяю, выключена ли она. Потом опять иду к дивану, забираюсь туда с ногами, отворачиваюсь к стене. Однако на этот раз бесполезно притворяться спящим.
– Симоне? Боже, ну и темень… сейчас зажгу свет. Иногда горит целыми днями, а иногда наоборот… сами понимаете. Симоне… ты спишь?
Щелчок выключателя предупреждает меня о том, что теперь моя мансарда освещена. И в ней люди. Много людей. Мать с еле слышным шуршанием пересекает комнату, отодвигает вращающийся стул, который стоит у меня перед компьютером, и говорит:
– Располагайтесь, прошу вас. – А потом мне: – Ну же, Симоне, вставай.
Около двери стоит мужчина, он дышит тяжело, с присвистом, как заядлый курильщик. Рядом с ним – другой. Шмыгает носом, чем-то бренчит то так то этак; звук тусклый, приглушенный – скорее всего монеты в кармане.