Лукницкий Павел Николаевич. Ниссо

   - Хорошо. А если здесь их перебить не удастся?
   - Двадцать-то человек? - презрительно усмехнулся Кендыри. - Одних привезенных вами винтовок, как сообщил мне Бхара, больше пятидесяти. Прибавьте сюда кремневые ружья, да помножьте все это на внезапность удара из хорошей засады, да на рельеф гор, да на помощь наших здешних сторонников...
   - А на последнее вы рассчитываете?
   - Безусловно, рассчитываю. Но и прочего недостаточно разве? Да я и сам надеюсь дать Азиз-хону кое-какие тактические советы...
   - Вы правы, конечно. Согласен... Теперь хочу услышать ваши распоряжения...
   - Пожалуйста... Прежде всего несколько точных цифр. Караван выходит из Волости вниз по Большой Реке. До слияния Сиатанга с Большой Рекой караван пройдет восемь дней, вверх по реке Сиатанг сюда - еще два. Нам важно, чтоб Азиз-хон захватил караван именно здесь - это в интересах купца и в интересах наемников. А затем незамедлительно должны явиться и красноармейцы. Дабы не допустить случайного распространения каких-либо нежелательных нам вестей, надо, чтобы события происходили в быстрой последовательности, с минимальными промежутками. Таким образом, допустим, караван вышел из Волости первого числа. Сюда он придет десятого. Значит, Азиз-хон должен занять Сиатанг накануне - девятого, а красноармейцы явятся сюда одиннадцатого, максимум двенадцатого. Если караван пройдет сюда десять дней, то красноармейцы на галопе и на рысях, - я рассчитал переходы - сделают этот путь в шесть. Шо-Пир ушел в Волость. Вы, мой друг, направляетесь туда сегодня же. Вы не объявляетесь там никому и следите за выходом каравана. Через пять дней после его выхода вы, запыхавшись и истекая п том, являетесь к начальнику гарнизона, говорите ему, что только что прибежали от Азиз-хона и что тот выступает на Сиатанг с бандой. Они садятся на коней, мчатся сюда и являются как раз тогда, когда это нам нужно. Ну, может быть, на день позже - неважно, но не раньше, ни в коем случае не раньше.
   - А как Азиз-хон узнает о дне прихода сюда каравана, чтобы явиться сюда на день раньше?
   - Это просто. Едва караван станет на последнюю перед устьем Сиатанга ночевку, Бхара, следящий за ним с вершины, разложит наверху костер. Дозорные Азиз-хона увидят его, и в ту же ночь Азиз-хон начнет переправу через Большую Реку, а к следующей ночи, за день до каравана, будет здесь... Обо всем этом я условился с Азиз-хоном сам, и Бхара уже сидит где-нибудь над тропою... Вся эта машина работает безошибочно при одном условии: вы являетесь к начальнику советского гарнизона ровно в час истечения пятых суток после выхода каравана из Волости.
   - А что делать мне дальше?
   - Ну-ну... Должен предупредить вас... Вам, вероятно, больше ничего не придется делать, потому что, надо думать, вас арестуют до выяснения, но ведь вы кто? Несчастный, бежавший от Азиз-хона бедняк. Самый ваш поступок реабилитирует вас, просидите недельки две, месяц, и вас отпустят. Конечно, вы рискуете, но в этом случае... Даже если б вам пришлось умереть, вы умерли бы в роли бедняка, не так ли?.. Ведь я должен остаться чист...
   - В этом вы, конечно, не сомневаетесь?
   - Ни секунды. Я знаю вас.
   - Спасибо. Это все?
   - Все. Давайте допьем виски и выкурим по сигаре... Да. А если говорить об этой девчонке... Если б не она, мне пришлось бы искать другие способствующие нам обстоятельства, и, может быть, всю операцию пришлось бы проводить где-либо в другом месте. Я просто использовал выгодный случай.
   - Как вы думаете, что он сделает с нею?
   - Не знаю. Это неважно.
   - Это, конечно, неважно... А как вы подковали купца?
   - О, здесь была долгая подготовка. Я сначала организовал его разорение, помог его изгнанию. Дальнейшее понятно: желание возместить себе все убытки... С прочими - с эмигрантами, скажем, - дело обстояло весьма обычно и просто. Остальное сделали деньги и обещания. Я считал, что самое главное во всей подготовке - добиться полной изоляции владений Азиз-хона. Если б об этом деле хоть что-нибудь узнал Властительный Повелитель, то все предприятие, конечно, сорвалось бы из-за его нежелания осложнять свои отношения с Россией. Возможно, он даже прислал бы своих солдат и арестовал бы Азиз-хона, чтоб предупредить его выступление. Такая изоляция, с вашей помощью, нам удалась. Не так ли?
   - Удалась, безусловно. Властительный Повелитель пребывает в святом неведении. Выпьем, может быть, за его здоровье, "товарищ брадобрей" Кендыри?
   - Последний глоток за него, согласен, мой добрый "господин ференги"!
   - Теперь мне пора идти.
   - Идите, идите. От души желаю удачи... Вы хорошо сделали, что показались тут всем. Покажитесь еще раз.
   - Обязательно. Это пригодится для будущего... Да, чуть не забыл, для будущего допроса: селение во владениях Азиз-хона, из которого я бежал, называется Чорку, знаете его? На южной границе. Там вы стригли мне волосы, и там я вам жаловался, и вы мне расписали вашу блаженную жизнь в Сиатанге. А теперь я пришел к вам и сказал о подготовляющемся налете банды, и вы направили меня в Волость, и я, не зная дороги, немного плутал, задержался в пути... Так?
   - Так... Вы вполне предусмотрительны... И мне пришло в голову... Знаете что? Хотите взглянуть на эту покорительницу ханского сердца?
   - Отчего ж... Она действительно хороша собой?
   - Вот увидите... Кстати, эта встреча тоже может вам пригодиться для дела. Пойдемте вместе.
   Кендыри и его гость вышли из ослятни и направились вверх по тропинке, мимо скалистой гряды, к дому Бахтиора. Ущельцы смотрели на оборванного, грязного спутника Кендыри и сочувственно говорили о нем. Всем казалось естественным, что, когда у человека там отнимают жену, и дом, и весь скот, великое счастье выбраться на советскую сторону...
   Подойдя к дому Бахтиора и увидев на террасе Мариам и Ниссо, Кендыри принял смиренный вид и провел спутника сквозь пролом в ограде.
   - Здравствуй, Ниссо! Товарищ Даулетова, здравствуй, - сказал Кендыри с тем выражением легкой надменности, какое могло показаться естественным при разговоре с женщинами. - Шо-Пир дома? К нему пришли мы...
   - Шо-Пира нет, - ответила Ниссо. - Разве не знаешь ты?
   - Что могу знать я? Целый день жду у своих дверей, не придет ли кто-нибудь побрить бороду. Никто не приходит. Хорошо, нет у меня жены, если б была - чем стал бы кормить?.. Шо-Пир где?
   - В Волость ушел Шо-Пир, - сказала Мариам, разглядывая спутника Кендыри.
   - Бахтиора нет тоже?
   - Не пришел еще, на тропе работает. Что скажешь, кто это с тобой?
   - Дело есть, - досадливо цокнув языком, произнес Кендыри. - С властью поговорить хотим... Вот из Яхбара прибежал человек, плохая жизнь там была... Расскажи о себе, Шир-Мамат!
   Шир-Мамат, низко кланяясь, причитая, со слезой в голосе, повторил историю своих бедствий.
   - Поговорить ему надо с властью, дело важное есть.
   - Внизу, в селении, живет Худодод, - ответила Мариам, - он секретарь сельсовета.
   Кендыри глядел на своего спутника в тупом и долгом раздумье.
   - Нет, - сказал он наконец. - Шо-Пира надо.
   - А зачем надо? - спросила Мариам. - Может быть, я дам тебе совет?
   - Нет, не женское дело... Ничего, Бахтиор вернется, я сам скажу... А ты, Шир-Мамат, иди. Придешь в Волость, Шо-Пира увидишь там... Прости, Ниссо, нарушили мы твой покой, прости, Мариам.
   Пробормотав благословение пророку, оборванец ушел, оставив Кендыри на террасе.
   - Напуганный человек! - сказал Кендыри, смотря ему вслед. - Застанет ли там Шо-Пира, как думаешь, товарищ Даулетова?
   - Наверно, застанет. А о чем все-таки беспокоишься ты?
   - Ни о чем, ни о чем... Если застанет Шо-Пира там, - ни о чем. Хороший человек, очень хороший, себя не жалеет... Дай мне немножко муки, Ниссо, есть нечего мне совсем.
   Ниссо молча прошла в пристройку, вернулась с полной тюбетейкой муки. Кендыри подставил ей полу своего халата, сказав: "Благословенна будет твоя доброта!", и ушел, бережно зажимая рукой приношение.
   - Странный человек этот Кендыри! - задумчиво произнесла Мариам.
   - По-моему хороший, - ответила Ниссо. - А Шо-Пир не любит его... Живет тихо, ничего плохого не делает, очень бедный... Не знаю, почему не любит его Шо-Пир!..
   ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
   - Да, да, да... Сто раз - да.
   И тысячу раз!
   Свободны и будем свободны!
   А если сегодня пришла к нам беда,
   То - ярче огонь неопущенных глаз,
   Свободы огонь благородный!
   Непокоримые
   1
   Весенний праздник приближался. Уже несколько дней подряд приходила Ниссо на пустырь помогать Худододу, который в отсутствие Бахтиора взялся подготовить к пахоте его участок. Мариам, оставаясь дома, перевешивала посевное зерно и по списку рассчитывала, сколько надо дать каждому, чтобы не было обид. Кроме того, в заботе о приеме гостей, ожидаемых сюда с караваном Шо-Пира, Мариам приспосабливала для них пристройку. За лето будет построена новая школа, в ней следует выделить комнату для амбулатории. Пока же толстяку фельдшеру придется принимать больных у себя... Лавка купца вполне годится для кооператива. Гюльриз с утра до вечера толкла в деревянной ступе ядрышки абрикосовых косточек, сбивала масло, варила из тутовых ягод халву, готовя к празднику обильные угощения.
   О своем ночном свидании с Шо-Пиром Ниссо умолчала, и Гюльриз по-прежнему была уверена, что в день праздника состоится торжественное обручение. Мариам кое о чем догадывалась, но не спрашивала Ниссо. А Ниссо, мучаясь сомнениями, с нетерпением ожидала возвращения Шо-Пира, который должен все решить мудро и правильно.
   Участок Бахтиора был самым дальним и примыкал к подножью осыпи. Поэтому камней на нем было больше, чем на всех остальных.
   Худодод и Ниссо неустанно таскали на себе камни, складывая их по краям участка в высокие башенки. Маленькое поле Бахтиора с каждым днем становилось ровнее.
   Зная, что после прихода каравана у Бахтиора будет мало времени для работы на участке, Худодод и Ниссо решили заранее сплести большую корзину-волокушу. Такими волокушами ущельцы заравнивали пахоту после распашки плугом и посева. Однажды утром, нарезав в крепости кустарник, Ниссо возвращалась, сгибаясь под тяжестью огромной вязки. Навстречу ей по тропе поднимался Науруз-бек. Ниссо не могла посторониться, а он не пожелал уступить ей дорогу. Нахмуренный, мрачный, злобно смотря на девушку, он толкнул ее локтем так резко, что Ниссо, потеряв равновесие, упала.
   - Ты сумасшедший! - гневно крикнула Ниссо, вставая. - Зачем ты меня толкнул?
   Науруз-бек в бешенстве поднял кулак:
   - Молчи, пока цела, нечисть! Мозоли на глазах у тех, кто глядит на тебя! Думаешь. Всегда будешь воровать ханский кустарник? Погоди, скоро прогуляются эти прутья по твоей спине!
   - Опиума накурился ты, что ли! - дерзко ответила Ниссо. - Что ты пристал ко мне?
   - Уйди прочь, змея! - закричал Науруз-бек. - Не хочу плевать в глаза один, скоро все плевать в глаза тебе будут! Слышишь? Уйди с дороги!
   Науруз-бек нагнулся, поднял камень. Испуганная Ниссо отскочила, не понимая, что происходит со стариком, - до сих пор он всегда проходил мимо нее молча. Науруз-бек пошел вверх к крепости, а Ниссо с ненавистью глядела ему вслед, пока он не вошел в башню Бобо-Калона. Затем медленно, все еще думая о нанесенном ей оскорблении, собрала рассыпанные прутья.
   - Не знаю, что с ним такое! - задумчиво сказал Худодод, когда уже внизу, на участке, Ниссо рассказала ему о Науруз-беке. - Вчера Исоф тоже вдруг без причины стал кричать на меня - тихим был до сих пор, тут так кричал и ругался, что я ушел от него, как от одержимого. А другие сказали мне, что перед тем он долго бил Саух-Богор, лежит она дома. Давно уже этого не было... Еще один старик вчера в Зуайду швырнул камнем, чуть не разбил ей голову. Не понимаю, что с ними? Свирепыми стали, как в старое время... Наверное, потому, что нет Шо-Пира, не боятся меня. Вот придет Шо-Пир, поговорит с ними иначе!
   В эту ночь жители Сиатанга, - многие из них с пали уже на крышах, увидели высоко на горе, примерно там, где в прошлом году была посеяна богара Бахтиора, - загадочный, долго пылавший костер. "Кто бы это мог быть? рассуждали между собою ущельцы. - Кажется, никто из селения на охоту не уходил, да и где взял бы охотник столько ветвей для костра?" Никакой тропы в этом месте нет, случайный путник, даже заблудившись, вряд ли мог забрести туда... Кое-кто из ущельцев, всматриваясь в таинственный, мерцавший в высоте огонь, даже подумал о дэвах...
   Ниссо, Мариам и Гюльриз спали в доме и ничего о костре не знали. Но в середине ночи они проснулись от далекого грохота барабанов.
   - Что такое? - первая вскочила с постели Ниссо. - Мариам, проснись, слышишь?
   Мариам вскочила, прислушалась.
   - Может быть, караван идет? - сказала Ниссо.
   - Нет, какой караван! У каравана - колокольчики, а это барабаны.
   - В разных местах они, это наверху где-то! - с недоумением проговорила Ниссо. - Выйдем, посмотрим!
   Обе девушки выбежали за дверь. Грохот барабанов в ночной тишине раздавался все громче - монотонный, угрожающий. Ниссо и Мариам сразу увидели мелькающие высоко в горах огоньки, - уже три костра поблескивали в разных местах недоступных склонов.
   - Мне страшно! - прошептала Ниссо. - Что это, Мариам?
   - Сама не знаю, Ниссо, - таким же шепотом ответила Мариам, обняв за плечи подругу. - Смотри, просыпаются люди!
   Внизу, в селении, здесь и там замелькали огоньки. Тревога охватывала Сиатанг, а барабаны продолжали рокотать, мерно и глухо дробя тишину звездной ночи. Эхо этого рокота уже перекатывалось по склонам.
   - И-и-и! - прорезал ночь далекий пронзительный крик.
   - Ниссо, Мариам, где вы? - выбежав на террасу, тревожно прокричала Гюльриз. - Идите сюда, что-то плохое будет!
   - Мы здесь! Сейчас, - ответила Мариам.
   Ничего еще не понимая, с занывшим от тревоги и страха сердцем, Мариам забежала в пристройку, крикнула:
   - Одевайся, Ниссо!
   Быстро одевшись, сама извлекла из-под подушки наган, дрожащими пальцами стала вставлять патроны... Выбежав из пристройки, девушки присоединились к Гюльриз. Внизу, в селении, заполыхал большой костер, и отсюда видно было, как мимо него пробегали маленькие черные фигурки людей.
   В темноте под террасой послышался треск камней. Девушки шарахнулись от человека, взбежавшего на террасу.
   - Это я, Кендыри, не бойтесь меня!
   - Стой, Кендыри! - крикнула Мариам. - Что происходит?
   - Басмачи пришли! - сказал возбужденно Кендыри. - Басмачи... Азиз-хон пришел, я прибежал сказать вам... Бежать тебе надо, Ниссо!
   - Куда бежать? Что ты говоришь? Откуда знаешь? - испуганно проговорила Гюльриз.
   - Спокойными будьте! - произнес Кендыри. - Они еще далеко, время есть. Там они, где их барабаны. Сверху идут. Я Худододу сказал, он собирает людей. Теперь вам говорю. Шо-Пир скоро придет сюда. Они убьют его; и тебя, Ниссо, убьют, если ты останешься здесь. Я бежать не могу, ногу ушиб. Надо навстречу Шо-Пиру пойти. Бахтиор тоже где-нибудь там. Ниссо, а тебе надо спрятаться! Все сказал! Вниз теперь пойду!
   Одним духом высказав все это, Кендыри, хромая, сбежал с террасы.
   - Постой, Кендыри, постой! - крикнула Мариам, но он уже исчез в темноте.
   Ошеломляющее известие так взволновало Ниссо, что в первую минуту она не могла говорить.
   - Что будем делать, Мариам? Что нам делать? - воскликнула Гюльриз. Бежать надо в горы, прятаться!
   - Нет! - крикнула Ниссо. - Вы оставайтесь здесь, вам ничего не будет. Я побегу, я одна побегу туда, Шо-Пиру надо сказать, убьют Шо-Пира!
   - О, мой сын, мой сын! - заломила руки Гюльриз. - Что с ним будет!
   - Не кричи, нана, - с неожиданным спокойствием произнесла Ниссо.
   - Я тоже с тобой, - сказал Мариам.
   - Нет, ты оставайся. По тропе нельзя бежать, схватить могут, надо по скалам. Ты не можешь по скалам. И ты не можешь, Гюльриз. Оставайтесь здесь!
   И, вырвавшись из рук Мариам, Ниссо спрыгнула с террасы и помчалась бегом к гряде скал. Где-то в вышине раздался отрывистый резкий звук ружейного выстрела. Громкое эхо перекатилось по склонам.
   Едва Ниссо достигла гряды, из-за темной скалы на нее набросились три человека. Прежде чем она успела крикнуть, один из них накинул ей на голову мешок. Ниссо забилась, но ее повалили на камни. Еще два человека подбежали сзади. Мгновенно скрученная веревками, Ниссо осталась лежать, как куль.
   - Тихо! - прошептал на ухо одному из бандитов Кендыри. - Спрячьте ее, а потом принесете в башню. Я пойду вниз.
   2
   Барабаны, неслыханные в Сиатанге со времен ханских войн, гремели с назойливой, удручающей монотонностью, не приближаясь и не удаляясь. Над долиной медленно всходила луна, освещая мечущихся по селению ущельцев. Десятка три факиров с женами и детьми собрались во двор Худодода. Волнуясь, крича, размахивая руками, они обсуждали, что делать. Их жены суетились, успокаивая плачущих детей. Худодод бегал по домам, собирал оружие, но, кроме четырех старинных фитильных ружей да десятка дедовских боевых луков, у факиров не нашлось ничего. Они тащили во двор Худодода кирки, ломы и просто палки. Все знали, что у стариков, приверженных к Установленному, можно было бы собрать еще с полдюжины ружей, у Науруз-бека было даже ружье, заряжающееся с казенной части, но когда Худодод с несколькими ущельцами сунулся к старикам, - дома их оказались запертыми изнутри.
   Худодод, полный отчаяния, прибежал к своему дому, но не нашел и половины людей, только что наполнявших его двор.
   Факиры, гонимые страхом, давя и обгоняя друг друга, уже бежали по тропе, ведущей мимо крепости к Верхнему Пастбищу. Матери с детьми на руках задыхались от бега.
   Едва они миновали крепость, откуда-то сверху раздались частые выстрелы из скорострельных винтовок. Пули защелкали по тропе. Факиры в смятении ринулись обратно к селению. Только три молодых ущельца, вооруженных фитильными ружьями, залегли на краю тропы. Они заметили в лунной мгле, на скалах, мелькающие белые пятна и, раздвинув подпорки своих первобытных ружей, послали вверх несколько пуль. Худодод присоединился к ним, но чуть не был раздавлен трескучим каскадом посыпавшихся сверху камней. Обвал перекрыл тропу, отрезал отступление. Поняв, что ничего уже предотвратить нельзя, Худодод решил пробраться к Верхнему Пастбищу.
   И пока факиры, схватив на руки детей, крича на своих голосящих в ужасе женщин, бежали в селение, четверка отъединенных от них молодых ущельцев ползла между скалами, пробираясь от тени к тени, стараясь укрыться от цокающих по камням пуль. Когда, наконец, все четверо добрались до головы канала, яростная стрельба прекратилась. Прижимаясь к отвесным скалам, избегая освещенных луною мест, они прокрались до следующего мыса, за которым, сжатая тесниной, река неслась навстречу, гремя сталкивающимися на дне валунами. Лунный свет сюда не проникал. Тропа лезла вверх по отвесному склону. Здесь не было никого.
   И, поднимаясь по этой тропе, Худодод трезво обдумал план действий: дождаться на Верхнем Пастбище наступления дня, затем подняться на водораздельный хребет; найти среди льдов и снега спуск в соседнее, параллельное сиатангскому ущелье Зархок; выйти этим ущельем к Большой Реке и, встретив там идущий из Волости караван, предупредить об опасности.
   Опрокинутые ружейным огнем и кинувшиеся назад факиры, вбежав в селение, рассыпались по садам, прыгая через ограды, чтобы как можно скорее достичь пустыря, пересечь его и устремиться вниз по ущельной тропе. Всем казалось теперь, что басмачи явились не снизу, а от Верхнего Пастбища и с боковых гор и что путь к Большой Реке чист.
   В самом селении раздавались выстрелы. Одна из женщин упала, пробитая пулей. Ее предсмертные крики неслись над долиной. Толпа уже разбегалась по каменной россыпи пустыря, по залитым лунным светом новым участкам. Кто-то, добежавший до первого мыса, перекрывая вопли отчаяния, детский плач и проклятия, кричал: "Сюда, сюда, сюда, сюда!" И все кинулись на этот призыв.
   Но едва рассеянная по пустырю толпа сомкнулась у мыса и узкой струйкой потекла по ущельной тропе, как впереди послышались угрожающий свист и топот несущихся навстречу коней.
   Новый вопль отчаяния, умножаемый отзвуком скал, прозвучал над толпой, повернувшей вспять. Давя друг друга, стремясь вырваться из проклятой западни, люди уже ничего не соображали. Какой-то маленький мальчик сорвался с тропы и с визгом полетел прямо в бурлящую реку. Вода сразу накрыла его. Обезумевшая мать кричала: "Марод! О, Марод! Мой Марод!", - но толпа влекла ее за собой, и ее вопли терялись в общей разноголосице.
   Топот коней и угрожающий рев басмачей приближались. Едва факиры выбрались с тропы на пустырь, мимо них, сверкая в лунном свете клинками сабель, стреляя во все стороны на полном скаку, промчалась цепочка передовых всадников. Полы их халатов развевались над крупами храпящих, взмыленных лошадей. Устрашающий крик: "Уррур, уррур!" - и пронзительный свист сменили вопль припавших за камни факиров, а в глубине ущелья, за мысом, раздались медные переливы трубы.
   Через несколько минут десятки рассвирепевших всадников носились по всем переулкам селения, ударами плетей загоняя в дома всех, кто попадался на дороге. Другие всадники выгоняли из-за камней замеченных ими факиров. Дети, мужчины и женщины, подхлестываемые плетьми, закрывая руками головы, падали, поднимались, бежали и снова падали, уже не крича, не прося пощады, а только стремясь как можно скорее добраться до ближайшего дома... Несколько человек, обессилев, остались лежать на камнях - избитые, окровавленные, раздавленные копытами.
   Немногим ущельцам все же удалось ускользнуть от басмачей незамеченными. Они теперь ползли вверх, по осыпи, стараясь не выдать себя ни стуком камней, ни словом, ни шорохом. Осыпь над ними вздымалась все круче, но они вразброд, в одиночку, ползли все выше, сами не зная куда.
   Вскоре грохот барабанов затих. Костры на вершинах погасли. Сиатанг был всецело в руках басмачей. Оставив в селении только десятка полтора всадников, которые теперь разъезжали по переулочкам спокойным и неторопливым шагом, банда заняла крепость и расположилась в ней. Во дворе крепости запылал огромный костер. Несколько басмачей суетились здесь, свежуя и потроша приведенных из ближайших домов баранов, - уверенные в своей безопасности, басмачи собрались перед ночлегом заняться едой.
   Первым из жителей селения в крепость вошел Науруз-бек. Приветствуя басмачей поднятыми руками и почтительно кланяясь, рыская глазами по сумрачным лицам сидящих вокруг костра, он искал среди них Азиз-хона. Ни самого Азиз-хона, ни его приближенных среди ворвавшихся в селение басмачей пока еще не было, и на Науруз-бека никто не обращал внимания. Перестав кланяться, беспокойно поглядывая по сторонам, Науруз-бек прошел к башне Бобо-Калона, но, увидев перед дверью в башню двух стариков, положивших винтовки поперек колен, не решился подойти к ним. Он отошел в сторону, скрестив на животе руки, уселся на камень и, чувствуя на себе подозрительные, недоброжелательные взгляды, замер, полузакрыв глаза и стараясь всем своим видом показать, что он готов терпеливо и сколько угодно ждать, пока кто-нибудь из басмачей сам заговорит с ним...
   3
   Утром, едва взошло солнце, крепость преобразилась. Басмачи готовились к торжественному въезду в Сиатанг Азиз-хона и его приближенных. Двор крепости был застлан коврами, кошмами и паласами, собранными со всего селения. Между мельницей и новым каналом выросла большая, европейского типа палатка подарок ференги Азиз-хону, привезенный в Яхбар вместе с оружием. Над палаткой развевалось зеленое знамя ислама, а скаты ее были завешаны узкими персидскими ковриками. По углам высились четыре шеста, украшенные метелочками из ячьих хвостов и шелковыми разноцветными тряпками. От палатки до пролома в крепостной стене, где прежде были ворота, басмачи, расчистив камни, выложили коврами дорожку.
   Всем распоряжался тучный бородач в полосатом сине-красном халате, затянутом широким поясом с серебряными украшениями. Шерстяную его шапочку, подобную чулку с туго завернутыми краями, окручивала пышная черная чалма. Это был риссалядар - начальник конного воинства. Широко расставив колени, он сидел у входа в палатку и, гнусавя, отдавал короткие приказания.
   Внутри палатки полулежал на подушках молчаливый и сосредоточенный Бобо-Калон. Погруженный в раздумье, он, казалось, не интересовался ничем.
   Еще ночью Кендыри очень спокойно предложил ему признать себя ханом и встретить правителя Яхбара подобающим образом, ибо отказ нанесет гостю тяжелое оскорбление. Оно вынудило бы Азиз-хона изгнать из селения всех сиатангцев, увезти за Большую Реку и там раздать басмачам их дочерей и жен. Бобо-Калон до рассвета раздумывал, а при первых лучах солнца сказал Кендыри: "Да будет так: я хан!" Кендыри, ответив, что всегда верил в высокую мудрость Бобо-Калона, перестал обращать на него внимание. Теперь, до приезда Азиз-хона, старик мог думать, о чем ему было угодно.
   Сам Кендыри, соорудив справа от палатки небольшой навес и наскоро оборудовав свою незатейливую цирюльню, оборванный и, как всегда, грязный, сидел теперь под навесом на камне и неторопливо подбривал бороды подходивших по очереди басмачей. Казалось, ничто в мире, кроме работы по своей специальности, его не интересовало; да и сами басмачи не догадывались, почему риссалядар разрешил презренному сиатангскому брадобрею поставить цирюльню вплотную к роскошной ханской палатке.