Лукницкий Сергей. Начало Водолея

   Центр "Трапеция"
   Глава 6. Он сказал: да.
   Планомерное физическое уничтожение африканцев и арабов с помощью туберкулеза, рака и других болезней - главная цель исследований, проводящихся в ряде секретных научных центров военных США, ЮАР и Израиля, сообщает ангольское информационное агентство АНГОП. Вашингтон, Претория и Тель-Авив, возлагая большие надежды на оружие массового уничтожения, названное ими "этническими", форсируют создание новых вирусов и бактерий, способных вызывать смерть представителей определенных расовых групп.
   (Из архива Вождаева)
   Нестеров сказал: да. А, собственно, другого от него и не ждали. "Нет" в Советском Союзе умели говорить только когда уже оформлена пенсия.
   Его пригласил в кабинет генерал и познакомил с обаятельным человеком в штатском. Они рассматривали фотографии неизвестного Нестерову человека, похожего, впрочем, на Нестерова. Полковник ждал, они объяснили ситуацию, но дали так мало времени на подготовку, что он не мог не понять: неминуемый провал входит в правила предлагаемой игры. Иностранный язык его заставили выдолбить методом погружения.
   Человека, в роли которого он должен был выступить, ему показали на фотографиях, на видеопленке, даже в скульптурном изображении, но только не "живьем". Накануне при попытке ограбления его квартиры он был тяжело ранен и скончался по дороге в больницу.
   Преступники, их было двое, задержаны на месте преступления.
   Профессор Вождаев был талантливым генетиком, и к нему в квартиру лезли не за вещами и деньгами, за другими ценностями: его архивом.
   Жил Вождаев одиноко. Единственный его приятель - какой-то журналист из "Литературной газеты", - был так занят собой, и, видимо, так редко общался со своим другом, что приял Нестерова за настоящего Вождаева, когда полковник встречался с ним, вживаясь в роль.
   О том, что Вождаев умер по дороге в больницу, те, кто убивал его, не знали. Для обеспечения легенды одного из убийц пришлось "оторвать", то есть дать ему возможность бежать из-под стражи.
   Некоторое время Нестеров жил в квартире Вождаева, раскланиваться с соседями, читал его книги.
   Дома он сказал: "Еду в командировку, писать, звонит не буду". К телефону не подходил...
   А почти за год до того дня, когда в квартире профессора Вождаева Нестеров, думая, что он самый умный, читал его записки, в акватории Атлантического океана двухпалубная рыболовецкая шхуна "Дюгонь" была унесена в море, где одиннадцать моряков вступили в единоборство со стихией. Обессилевшие, они взяли курс к берегу, но, поскольку снасти не были повреждены, по пути наудачу закинули сети. И были вознаграждены: улов едва уместился на палубе. Покрикивая на матросов, капитан велел оставить только кондиционных розовобрюхих рыбин. Остальные полетели за борт.
   Неожиданно один из матросов из груды трепыхавшихся рыбин выхватил небольшой продолговатый предмет - цилиндр, почти сплошь покрытый ракушками.
   Команда уставилась на диковинку.
   Капитан отобрал находку и хотел было швырнуть ее обратно в море, но почему-то раздумал.
   - Я пока посмотрю, что там, - заявил он, спускаясь в кубрик, - а вы работайте.
   И он удалился с нижней палубы.
   Дальше произошло нечто странное для стороннего наблюдателя, если бы таковой, конечно, оказался на судне. Один из матросов подхватил огромную рыбину и вместо того, чтобы кинуть в ящик, размахнулся и швырнул ее в море. В другое время он получил бы за это трепку от боцмана, но на этот раз на него только глянули матросы - и десятки рыбин полетели обратно в родную стихию. При этом людей обуяло беспричинное веселье, они безудержно хохотали, похлопывая друг друга по плечам.
   Проявились на этой шхуне и другие странности: сам капитан, поднявшись на палубу, неожиданно вместе с боцманом перекинул за борт ящик с рыбой. Причем, матросы тотчас отметили и перемены в одежде капитана: повседневную робу он сменил на костюм, хранившийся обычно в сундуке. Однако капитан сменил не только робу на костюм, но и отборную брань, именуемую малым морским загибом - обычный свой лексикон - на изысканную речь. Не отставал от него по части любезности и боцман. Покраснев, как брюшко у выброшенной им за борт рыбы, он стал говорить медленно, тихо и предложил устроить добрый семейный ужин прямо на палубе. Матросы, разулыбавшись. Как в гостях, быстро очистили от рыбы палубу, принялись открывать принесенные консервы, резать хлеб. И никому в голову, например, не пришло выпотрошить живую рыбу: ведь это означало бы причинить ей боль.
   Когда стол был сервирован, капитан лично достал из своего сундука несколько бутылок дорогого коньяка и, разливая его по стаканам, вдруг обнаружил, что нет одного из членов экипажа, рулевого Стайнса. Капитан лично пошел за ним и пока тот пил свою порцию коньяка, стоял у штурвала и только потом вернулся к застолью.
   Шхуна находилась в плавании уже вторую неделю; обычно по истечении этого срока она возвращалась, но прошли контрольные сроки, а она не давала о себе знать. Тогда ее владелец, мистер Эр-Вайс, или, как его еще называли, Воздушный Вайс - за увеличение спортивным пилотажем, - решил вылететь на маленьком самолете на поиски посудины.
   Мистер Эр-Вайс взял курс на юго-запад и обнаружил своего "Дюгоня" с застольем на палубе и, судя по всему, без рыбы. Рассвирепев, он отвел штурвал самолета от себя и направил машину на собственное судно, будто намереваясь протаранить его. Мистер Эр-Вайс вдруг почувствовал странное желание развернуться и помахать крыльями своим матросам.: чувства собственника, только что владевшие им сполна, оказались совершенно усыпленными. Развернувшись над шхуной в третий раз, мистер Эр-Вайс отпустил штурвал и высунулся по пояс из кабины и, сложив руки над головой, энергично потряс ими в знак доброго расположения и солидарности. Протаранив легкое облако ("облако винных паров" - весело подумал мистер хозяин), он взял курс на берег.
   А шхуна между тем продолжала путь домой и через положенное время подошла к причалу. Матросы по соседству пришвартованных шхун, против обыкновения, не услышали перебранки матросов "Дюгоня" и немало подивились этому обстоятельству, поскольку капитан "Дюгоня" слыл грубияном даже среди видавших виды моряков.
   Матросы сошли на берег без рыбы. Изысканные, как послы иностранной державы, они молча шли по пирсу, раскланиваясь со знакомыми и незнакомыми, вызывая удивление и даже ужас...
   Министерство здравоохранения выполнило свой долг и безотлагательно передало информацию военному ведомству информации и безопасности. После этого была сформирована и направлена на побережье компетентная комиссия, состоявшая из врачей самого различного профиля. Она именовалась комиссией по расследованию происшествия, уже зарегистрированного к тому времени национальной федерацией охраны здоровья.
   Правительство открыло публичный диспут. Газетные полосы были отданы на растерзание ученым. А те, в свою очередь, передали гласности многое из того, что, по разным причинам, наука скрывает от человечества.
   Канадский психиатр Винек заявил, что наблюдаемый у команды "Дюгоня" психоз мог возникнуть лишь после химического или биологического вмешательства. На что шведский биолог Гаррес решительно ответил: подобных средств столь длительного действия человечество пока еще не изобрело.
   Дали слово и писателю. Итальянский новеллист Лупо Дженти, приехавший на мероприятие с очаровательной любовницей лет на тридцать его моложе, был краток. К тому же он был нештатным сотрудником службы 2С из "Сервитсио секрето", и его боссы не без основания предполагали, что уж кто-то, а писатель сможет поддержать ту то точку зрения, которой придерживались власть имущие, те самые, которые очень боролись за то, чтобы эту власть не потерять.
   Дженти был ярый противник фашизма, в своем выступлении помянул недобрым словом Муссолини и, в ожидании "вкусного" полуразвратного вечера с Винченцей (так звали его пассию), быстро свернул свое выступление, однозначно заявив, что все это дело рук прошлых и, к счастью, давно уничтоженных прогрессивным человечеством.
   А ожидающая его в пятизвездочном отеле возлюбленная очень хотела в эту минуту две вещи: позвонить домой в Милан, узнать как поживает ее крошечная Каролинка, и насладиться мужским телом, потому что последнее стало уже дня нее проблемой, ибо сеньор Дженти хотя и был богат и знатен, и даже порою не неприятен ей, но все-таки для чего-то же ее создала природа такой привлекательной.
   Польский биолог Заленский был менее категоричен, ведь еще в начале двадцатого века были известны случаи, когда нигде не зарегистрированные врачи делали блестящие операции по трансплантации внутренних органов. Пропадали подростки, используемые врачами-изуверами именно как набор запасных частей для тех, кто отстегивал нереальные, по обычным представлениям суммы. Миллионеры расплачивались за новенькие почки или печень, а официальная медицина все еще была на "пороге"...
   Так газеты пугали своих читателей. И в конце концов ряд стран предложил свои услуги по части расследования инцидента на побережье.
   От Советского Союза в комиссию по расследованию вошел Нестеров, под именем Вождаева, конечно.
   Глава 7. На место!
   Над юго-восточными районами области России пронесся шквал. Сила ветра достигала 30 метров в секунду. На своем пути он ломал опоры линий электропередачи и связи, деревья, разрушал дома.
   Ураган сопровождался грозой, ливневым дождем и крупным градом. От стихии пострадали более тысячи жителей домов, около 400 животноводческих ферм, зернохранилища, школы, клубы.
   Что это - особая форма войны, или случайность?
   (Из архива Вождаева)
   Все приехавшие взялись за дело чрезвычайно активно и, конечно, в первую очередь опросили команду шхуны, за исключением боцмана, но никто никаких вразумительных ответов не дал, матросы не помнили, с чего все началось, как будто у них была поражена часть мозга, которая ведала памятью того часа, когда произошло нечто.
   А "за исключением боцмана" потому, что его единственного увезли в клинику и там усиленно лечили. Появился шанс, что он придет в себя и расскажет хотя бы что-нибудь.
   По принятому соглашению все участники группы были уполномочены задавать вопросы кому угодно и по какому угодно поводу. Поэтому Нестеров (на то он и от Советского Союза), вполне естественно, пожелал встретиться с боцманом еще до его окончательного выздоровления. Однако, несмотря на имеющиеся у него полномочия, это было сделать не так-то просто. Прежде всего было невозможно установить, в какую именно клинику забрали боцмана Гауштмана. Этого не знала даже его жена.
   А разве вы не навещаете его? - спросил Нестеров, забыв на секунду, что он не в России, где обыкновенно жена не отходит от постели больного мужа.
   - Нет, - просто сказала она, - его навещает господин Федерик.
   - А кто он, этот Федерик? - спросил Нестеров, и своим вопросом, конечно, огорчил читателей этой книги. Память его подвела. Не мог Нестеров не знать этого имени. Господин Федерик был консулом в одной из республик Советского Союза, и именно он с небезызвестным местным партийным боссом Джураповым знакомил Винченцу с осужденным Обуховским.
   И Нестеров решил разыскать Федерика. Прогуливаясь в несчетный раз возле дома боцмана, он заметил однажды невысокого толстенького человечка в безукоризненной тройке. Человечек оглянулся перед дверьми, не обратив на Нестерова особого внимания, юркнул в дом мадам Гауштман. Пробыв там недолго, вышел с каким-то свертком. Нестеров с видом Джеймса бонда подошел и взял его за локоть.
   - Господин Федерик?
   Тот чуть заметно вздрогнул.
   - Не имею чести, - сказал Федерик по-русски и чуть было не "прокололся". Но упоенный легкой победой Нестеров и не заметил, видно, что его собеседник говорит на том же языке, на котором вел беседу в консульстве несколько лет назад с объектом "В".
   Нестеров назвался Вождаевым.
   - Чем обязан? - спросил Федерик.
   - Я бы очень хотел навестить боцмана Гауштмана и надеюсь, вы поможете мне в этом.
   - Это невозможно, - почти закричал Федерик, - он нездоров, я протестую как врач.
   - Но я настаиваю, - заявил Нестеров тоном прокурора.
   Человечек вертелся, как юла. Мимо них пронесся "Ситроен СХ".
   Господин Федерик вдруг успокоился. И выдал последний аргумент:
   - Это очень далеко.
   - Я готов. - Еще бы, Нестеров, да не был бы готов.
   - Туда не пускают иностранцев, а из России - тем более.
   - Клинике есть что скрывать от русских? - молодец полковник, так он, пожалуй, еще и переиграет Федерика.
   Толстяк замялся.
   - Не теперь.
   - Но отчего же?
   Тот самый "Ситроен СХ" снова проехал мимо них.
   А Нестеров продолжал играть суперразведчика, протянул руку к оттопырившейся поле его пиджака и достал из внутреннего кармана миниатюрный передатчик. Нажав на панельке кнопку, сунул его обратно в карман чужого пиджака. В конце улицы снова показался "Ситроен СХ" и, остановившись возле собеседников, любезно распахнул дверцы. Они забрались в машину, и господин Федерик коротко сказал: "В клинику".
   Машина плавно взяла с места. Когда они въехали в очередной тоннель, которыми изобилует эта местность и где было достаточно темно, Нестеров уверено ощупал пакет, лежащей рядом на сидении и предназначенный для боцмана. Тот самый, который вынес из дому Федерик; но там лежало белье, и больше ничего.
   Когда они вышли из машины, Нестерову тут же сделали "кольцо под ложечку". На какую-то секунду он даже потерял сознание, но сработал инстинкт: ребром ладони он рубанул руку санитара.
   Ни звука в ответ на удар, а Федерик сказал: "На место, свои", - так, как говорят собаке.
   Но что было дальше, Нестеров уже не видел, мир вокруг стал двоиться и троиться, все предметы покрылись цветными оболочками, ноги стали ватными, голова отказывалась соображать.
   ...Очнулся он скоро, провел рукой по всему телу сверху вниз, обнаружил, что лежит одетый. Он открыл глаза и обомлел: прямо перед ним, раскрыв отвратительную пасть и почти доставая язычком, висела исполинских размеров змея.
   Полковник, надо отдать ему справедливость, сумел взять себя в руки и закрыл глаза. Великолепная реакция, и парализовать его волю не удалось. Он снова чуть приоткрыл веки, но так, чтобы не заметили этого, но змеи уже не было, игра закончилась.
   Собравшись в комок, превозмогая страх, смешанный с отвращением, он выпростал руку туда, где только что находилась змея. Рука его ударилась о гладко отполированный камень.
   - Голография, - удивленно сказал он громко.
   - Голография - вся наша жизнь, не так ли? - внятно произнес Федерик. Медленно стал зажигать приятный свет.
   - Я не хотел бы, чтобы вы чувствовали себя одиноко и неуютно, сказал Федерик.
   - Поэтому пригласили мне в подруги анаконду, - усмехнулся Нестеров.
   - Нет, поэтому предоставили вам апартаменты, в которых вы превосходно проведете время, пока ваша компашка, - он так и сказал - "компашка", закончит свои морские изыскания.
   - Вот как?
   - Да, так. А что, разве мы приглашали вас сюда? Незачем было совать нос. По-моему, вы сами изъявили желание посетить клинику. Пожалуйста, но порядки здесь устанавливаю я, а вы - гость.
   - Чрезвычайно вам признателен, вы очень любезны, и, главное, галантны.
   - И еще, - продолжал Федерик, пропустив мимо ушей сарказм, - мы с коллегами долго размышляли над тем, дать ли вам возможность контакта с внешним миром, и пришли к выводу, что вам, как ученому, это будет необходимо, - он чуть усмехнулся, - и вот сегодняшняя вечерняя пресса, - и бросил ему газету.
   Первое, что увидел Нестеров - заметку об экспертизе, проведенной в отношении некого цилиндра, найденного на шхуне "Дюгонь": говорилось, что он сделан из пластмассы, но где, кем и когда - неизвестно; что оболочка его легче воды, но с содержимым - тяжелее, и что цилиндр облеплен ракушками, по возрасту которых можно предположить, что пролежал он много десятков лет на дне океана. Эксперты говорят: сорок с небольшим лет.
   На второй полосе была большая статья, посвященная рассказу о работе комиссии. Рядом фотография, на которой изображены все члены группы. Под клише - подписи, кто из какой страны. Под изображением очень похожего на Нестерова человека стояла фамилия Вождаева.
   Знал бы он, как трудно найти ему замену, да еще с отличным знанием русского языка.
   - Теперь, после кофе, - сказал Нестерову Федерик, чуть прищурив глаза (признак слабости), - я буду рад испортить вам настроение окончательно, если только не испортил его до сих пор.
   Полковник держался хорошо и изобразил умиление и восторг по поводу предстоящей беседы с пленителем.
   - Каждое наше слово записывается, - не оценив его стараний, продолжал Федерик, - и будет снабжено самыми изысканными комментариями для вашего руководства в Москве. Это я говорю, чтобы вы знали: мы вольны сделать с вами все, что угодно. Сразу вас предупрежу, вы нам не нужны ни как агент какой бы то ни было службы, ни как ученый, ни как журналист. Убивать мы вас не будем, а вот изолировать вас здесь - наш долг перед, - он замялся, - перед нацией.
   И с этими словами он показал Нестерову лежащую на столике рядом довольно пухлую папку. Тот протянул руку: надо же, из настоящей кожи, да и на подставке из настоящего зеленого камня - яшмы. Подумал, наверное, что такие у нас в Эрмитаже.
   В папке было очень много всего: и фото Нестерова в кафе, где тот пил пиво (бедный Вождаев пиво не употреблял), и визитная карточка Вождаева, изготовленная в Москве, и то, как Нестеров обнимается с какой-то красоткой, впрочем, довольно безобидно, и даже салфетка, на которой полковник нарисовал рожу и ожидании ужина в ресторане отеля. И все это было действительно снабжено мерзкими комментариями, может быть, не очень талантливыми, рассчитанными на недалеких людей, но он прикинул: если даже эта папочка попадет к его начальству, его просто уволят.
   - Между прочим, - сказал Федерик, - это ведь в вашем духе подбрасывать друг на друга компру, особенно в те частые в России моменты, когда вы меняете правительство. Погодите, будет у вас еще какой-нибудь переворот, сами друг друга позаложите...
   - Коньяк? - перебил сам себя Федерик, или вы боитесь вашего антиалкогольного законодательства?
   - Законодательство регионально, а я предпочитаю "Виски", - сказал Нестеров, с удовольствием отхлебывая глоток. - Надеюсь, на вашей территории сухого закона нет?
   Нестеров, конечно, не мог не знать, что подобный карантин - это проверка лояльности. Но он подумал, что с ним Федерику все ясно с самого начала. Что его всерьез принимают за Вождаева.
   В одиночестве он рассматривал свою роскошную тюрьму. Кроме большого зала на первом этаже, в котором после душной комнаты они вели с Федериком саркастические беседы, в его распоряжении было множество комнат. Он бродил по апартаментам и открывал из любопытства все двери. Ему конечно хотелось изучить все с тем, чтобы при случае без заминки убежать.
   За ним наблюдали, он искал библиотеку, но ее не предусмотрели. Не успел он принять душ, вода которого была подкрашена теплыми тонами, и устроиться поудобнее в постели - больше было делать нечего - как стена прямо перед его кроватью засветилась, это оказался экран, и он увидел господина Федерика, который обращаясь к нему, сказал: "Покойной ночи, господин Вождаев, завтра у вас будет приятное знакомство; предваряя его, я позволю себе прочитать выдержку из вечерней газеты".
   И он стал читать: "Сегодня некая почтенная дама появилась перед зданием правительства, контролирующего расследование происшествия, случившегося недавно на побережье Атлантики. Читатели помнят - речь идет о необъяснимом помешательстве целой команды шхуны "Дюгонь". Эта дама заявила представителю правительства, что ей необходимо сообщить комиссии чрезвычайную информацию. Она заявила также, что является вдовой погибшего в годы второй мировой войны врача-генетика Мирослава Войтецкого, поляка по происхождению, который служил в одной из преступных лабораторий у Гитлера, где разрабатывались тайны живого. Она сообщила, что ей известны случаи, аналогичные тому, что произошел на побережье, и готова рассказать об этом все, что она знает, если это поможет расследованию с условием, если ей оплатят дорогу из Парижа, поскольку она не богата. Это ей было любезно обещано. Первое интервью госпожи Войтецкой будет опубликовано завтра в утреннем номере нашей газеты. Жить она будет на загородной вилле, и в виду особой значимости сообщаемых ею сведений, доступ к ней разрешен не будет".
   - Жить она будет рядом с вами, господин Вождаев, - резко заявил Федерик, - а теперь спокойной ночи, или: как говорил вам отец: "Спи, сынишек". Он ведь так говорил?
   Экран погас.
   Нестеров, конечно, не мог заснуть - разволновался: откуда Федерик знает такие интимные подробности жизни Вождаева? Это "сынишек" могло быть только в письмах, а они - в Москве. Неужели снова ограбление вождаевской квартиры? Похищен архив? Да нет, не может быть. Квартира должна быть под наблюдением. Тогда, значит, Федерик знал настоящего Вождаева.
   ... Проснулся Нестеров от пожелания "доброго утра" с экрана. Очаровательная мулаточка сообщила который час, какая температура воздуха в комнате и на улице, есть ли ветер, какого цвета костюм ему сегодня пойдет и меню завтрака. Она также напомнила, что Нестерова ждет встреча с одной почтенной дамой.
   Действительного, после завтрака Нестерову пришлось с ней встретиться. Первое время он просто не знал, как с ней себя вести, поскольку объяснять ей, что он в тюрьме, так же как и она, было бы для него непростительной ошибкой.
   - Я люблю молодых людей, - кокетливо сказала старуха, - а вы мне кажетесь надежным. Вчера, когда мы гуляли по побережью (она гуляла с двойником, который ее и подготовил), я подумала, что моя жизнь столь интересна, что может быть даже поучительной. Когда-то я увлекалась старинными романами Дюма, и то, как мы жили с Мирославом во время войны, похоже на такой роман. У меня до сих пор в ушах стрельба, мне постоянно чудится слежка, я умею говорить без слов, иначе нельзя там, где работал мой муж. Ноя хотела сказать вам главное: то, что произошло на побережье - мне весточка через сорок лет от покойного мужа. Поверьте, то же самое они делали на острове недалеко от Флориды, почти пятьдесят лет назад, я расскажу вам.
   Нестеров, судя по его виду, был заинтригован, но не эта была цель Федерика. Надо было с помощью старухи убедить Нестерова - Вождаева, что все, что произошло в Атлантике, - дело рук нацистских преступников, а не сегодняшних.
   Глава 8. Фрахт
   В США СПИД распространяется как большой пожар, - заявил на состоявшейся в Токио пресс-конференции официальный представитель Министерства Здравоохранения и социального обеспечения Японии. По оценкам экспертов, вирусом этой неизлечимой болезни там поражено уже до полутора миллионов человек. Соединенные Штаты превратились сейчас в колоссальный рассадник эпидемии СПИДа, внезапно вспыхнувшей в 80-годах.
   (Из архива Вождаева)
   Это было давно. Это было очень давно - по масштабам нашего быстротекущего времени. Это было далеко. Это было очень далеко - в измерениях еще непобежденного реактивным самолетами пространства, когда океанический простор лопастями винтов бороздили не теплоходы, а пароходы.
   Большой океанский пароход, зафрахтованный у всемирно известной компании, - белый, пятипалубный, - впервые бросил якорь на переполненном джонками, рыбачьими шхунами и черными облупленными буксировщиками рейде шанхайского порта. Шум огромного города, вместо с дымами и запахами угольщиков, стлался по ленивой зыби притихшего океана.
   Вежливость и приветливость представителей фирмы, явившихся на меднотрубом, широкобоком (для устойчивости) катере к капитану пятипалубного лайнера, были исключительными. В своих светло-кремовых морских кителях, с маленькими красной эмали крестиками на груди, все трое - безусые, наголо стриженные - казались абсолютно чистыми, как, впрочем, и подобает быть не только китайским, а и всем вообще врачам в мире. Они олицетворяли собой величайшее милосердие своего низкорослого господина с узенькой желтой бородкою клинышком, желтее морщинистого лица, - старого человека четвертого в группе прибывших и первым поднявшегося на борт по спущенному к катеру трапу. Он был почтительно пропущен вперед к площадке трапа, на которой два матроса приняли его под тощие острые локотки, чтобы помочь подняться по качающимся ступенькам. Капитану корабля и администрации порта было известно, что этот несказанно богатый и столь же несказанно гуманный, добрый человек зафрахтовал пароход ради великого благодеяния, о котором из скромности не разрешил даже упомянуть ни в одной газете.
   Вот что примерно говорил капитану этот скромный человек: "Велика ли вместимость кают и трюма вашего парохода? Две тысячи? Но это ведь считая взрослых людей... А ваши пассажиры будут маленькие ... Вы считаете, в этом случае, на тридцать процентов больше? А если немножко потесниться в трюме? При некоторых неудобствах в полтора раза больше? И только? Так, так ... Но ведь чем больше детей вы возьмете, тем меньше невзгод от войны будут терпеть оставшиеся до следующих рейсов?.. Нам бы хотелось, чтобы вы разместили четыре тысячи маленьких пассажиров!.. Душно? Тесно? Камбуз не справится?.. Конечно, конечно, - если б речь шла о взрослых людях. Но ведь это же дети, каждый из них вдвое меньше взрослого человека. Послушайте, капитан, но ведь ради большей гуманности можно пойти и на маленькие неудобства. Они же временные. Сколько будет длиться ваш рейс?.. Каких-нибудь две недели?.. Мы даже согласны пойти на некоторые дополнительные расходы - премиальные за быстроту хода, за усердие коков, за пеньковые веревки для дополнительных подвесных коек и для камышовых подстилок, наконец, за необходимостью круглосуточного присмотра за открытыми, создающими более энергичную вентиляцию люками... Сколько? Вот это, да, да, да, - вот это разговор, подсказанный вам истинно конфуцианской мудростью..."