Страница:
Социалистическая индустриализация была ключом к построению социализма в Советском Союзе. Все зависело от ее успеха.
Индустриализация должна была лежать в основе социализма. Она позволила бы радикально трансформировать сельское хозяйство при помощи машин и современной техники. Она улучшила бы материальное и культурное благосостояние работников. Она создала бы возможности для действительной культурной революции. Она создала бы инфраструктуру современного, эффективного государства. И дала бы трудящимся современное оружие, необходимое для защиты их независимости от более развитых империалистических держав.
4 февраля 1931 года Сталин объяснил, почему страна должна была поддерживать максимально быстрый темп индустриализации:
«Хотите ли, чтобы наше социалистическое отечество было побито и чтобы оно утеряло свою независимость?.. Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут»{1}.
В 1930-е годы немецкие фашисты, как и британские и французские империалисты, рисовали всеми красками «террор», который сопутствует-де «принудительной индустриализации». Все они жаждали мщения за свое поражение в 1918–1921 годах. Все они хотели, чтобы Советский Союз было легко сокрушить.
Когда Сталин требовал выдающихся усилий от рабочих, он предвидел ужасную угрозу войны и империалистической агрессии, которая витала над первой социалистической страной.
Гигантские усилия, приложенные в 1928–1932 гг. для индустриализации, описаны в книге «Индустриальная революция Сталина» Хироаки Куромия{2}, преподавателя университета в штате Индиана. «Индустриальную революцию» также называют «второй революцией», или «революцией сверху». Самые сознательные и энергичные революционеры стояли тогда во главе государства, и с этих позиций они мобилизовали и подготовили десятки миллионов трудящихся крестьян, которые выбрались из тени безграмотности и религиозного мракобесия на новый уровень развития. Центральной мыслью книги Куромия было то, что Сталин сумел мобилизовать рабочих для ускоренной индустриализации, которая была классовой войной угнетенных против старых эксплуататорских классов и вредителей в собственных рядах.
Чтобы управлять этим гигантским скачком, партия должна была расти. Количество ее членов выросло с 1 300 000 в 1928 году до 1 670 000 в 1930 году. За тот же период процентное соотношение членов партии среди рабочего класса выросло с 57 до 65 %. Принятые в партию 80 % были «ударниками»: в основном это были относительно молодые рабочие, которые прошли техническое обучение, комсомольские активисты, которые сами могли служить образцом для рабочих и которые помогали рационализировать производство, чтобы получить более высокую производительность труда{3}. Это опровергает ложь о «бюрократизации» сталинской партии: партия лишь усилила свою рабочую базу и ее способность к бою.
Индустриализация сопровождалась большими потрясениями. Миллионы безграмотных крестьян вырвались из Средневековья и ринулись в мир современных машин. «К концу 1932 года промышленная рабочая сила удвоилась по сравнению с 1928 годом и достигла более чем 6 млн человек»{4}. За тот же период в четыре года 12,5 млн человек нашли себе новые рабочие места в городе; 8,5 млн из них были в прошлом крестьянами{5}.
Героизм и энтузиазм
Классовая война
Экономическое чудо
Индустриализация должна была лежать в основе социализма. Она позволила бы радикально трансформировать сельское хозяйство при помощи машин и современной техники. Она улучшила бы материальное и культурное благосостояние работников. Она создала бы возможности для действительной культурной революции. Она создала бы инфраструктуру современного, эффективного государства. И дала бы трудящимся современное оружие, необходимое для защиты их независимости от более развитых империалистических держав.
4 февраля 1931 года Сталин объяснил, почему страна должна была поддерживать максимально быстрый темп индустриализации:
«Хотите ли, чтобы наше социалистическое отечество было побито и чтобы оно утеряло свою независимость?.. Мы отстали от передовых стран на 50–100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут»{1}.
В 1930-е годы немецкие фашисты, как и британские и французские империалисты, рисовали всеми красками «террор», который сопутствует-де «принудительной индустриализации». Все они жаждали мщения за свое поражение в 1918–1921 годах. Все они хотели, чтобы Советский Союз было легко сокрушить.
Когда Сталин требовал выдающихся усилий от рабочих, он предвидел ужасную угрозу войны и империалистической агрессии, которая витала над первой социалистической страной.
Гигантские усилия, приложенные в 1928–1932 гг. для индустриализации, описаны в книге «Индустриальная революция Сталина» Хироаки Куромия{2}, преподавателя университета в штате Индиана. «Индустриальную революцию» также называют «второй революцией», или «революцией сверху». Самые сознательные и энергичные революционеры стояли тогда во главе государства, и с этих позиций они мобилизовали и подготовили десятки миллионов трудящихся крестьян, которые выбрались из тени безграмотности и религиозного мракобесия на новый уровень развития. Центральной мыслью книги Куромия было то, что Сталин сумел мобилизовать рабочих для ускоренной индустриализации, которая была классовой войной угнетенных против старых эксплуататорских классов и вредителей в собственных рядах.
Чтобы управлять этим гигантским скачком, партия должна была расти. Количество ее членов выросло с 1 300 000 в 1928 году до 1 670 000 в 1930 году. За тот же период процентное соотношение членов партии среди рабочего класса выросло с 57 до 65 %. Принятые в партию 80 % были «ударниками»: в основном это были относительно молодые рабочие, которые прошли техническое обучение, комсомольские активисты, которые сами могли служить образцом для рабочих и которые помогали рационализировать производство, чтобы получить более высокую производительность труда{3}. Это опровергает ложь о «бюрократизации» сталинской партии: партия лишь усилила свою рабочую базу и ее способность к бою.
Индустриализация сопровождалась большими потрясениями. Миллионы безграмотных крестьян вырвались из Средневековья и ринулись в мир современных машин. «К концу 1932 года промышленная рабочая сила удвоилась по сравнению с 1928 годом и достигла более чем 6 млн человек»{4}. За тот же период в четыре года 12,5 млн человек нашли себе новые рабочие места в городе; 8,5 млн из них были в прошлом крестьянами{5}.
Героизм и энтузиазм
Презирая социализм, буржуазия любила подчеркивать «насильственный» характер индустриализации. Те, кто жил в то время и наблюдал социалистическую индустриализацию глазами рабочих масс, подчеркивали совсем другое: героизм в работе, энтузиазм и боевой характер рабочих.
Во время первой пятилетки Анна Луиза Стронг, молодая журналистка из США, работавшая в газете «Московские новости», путешествовала по стране. Когда в 1956 году Хрущев предпринял свою коварную атаку на Сталина, она привела некоторые исключительные факты. Говоря о первом пятилетнем плане, она заявила: «Никогда в истории такой огромный успех не был достигнут так быстро»{6}.
В 1929 году, первом году пятилетки, энтузиазм рабочих масс был таким, что даже старые специалисты дореволюционной России, выплескивавшие свою злость на большевиков в 1918 году, должны были признать, что страна стала неузнаваемой. Доктор Эмиль Джозеф Диллон жил в России с 1877 до 1914 года и преподавал в нескольких российских университетах. Когда он уезжал в 1918 году, он написал:
«В большевистском движении нет и следа конструктивности или социальной идеи…. Большевизм перевернет страну вверх дном. Для капиталистов он предполагает обращение настолько плохое, насколько плохим было отношение царей к крепостным»{7}.
Спустя десять лет, в 1928 году, доктор Диллон снова посетил СССР и был изумлен тем, что увидел:
«Повсюду люди думали, работали, объединялись, делали научные открытия и промышленные внедрения… Ничего подобного этому не было раньше; ничто не приближалось по разнообразию, глубине, целеустремленности к тому, что было теперь. Революционный рывок преодолевает колоссальные препятствия и объединяет совершенно разных людей в один большой народ; в самом деле, нет другой такой нации в старом мире, кроме этих сильных людей, сцепленных, как цементом, квазирелигиозным энтузиазмом… Большевики совершили многое из того, к чему они стремились, и многое, что казалось недостижимым для человеческой организации при столь враждебных условиях, в которых они должны были бороться. Они мобилизовали свыше 150 000 000 вялых, подавленных живых существ и вдохнули в них новый дух»{8}.
Анна Луиза Стронг вспоминает, как происходили чудеса индустриализации:
«Харьковский (тракторный) завод столкнулся с особой проблемой. Он строился «сверх плана». В 1929 году крестьяне объединялись в колхозы быстрее, чем ожидалось. Харьков, гордый украинский город, строил свой собственный завод «сверх пятилетнего плана»… Весь металл, кирпич, цемент и рабочие уже были распределены на пять лет вперед. Харьков мог получить сталь, только подключив завод к производству стали «сверх плана». Чтобы заполнить недостаток разнорабочих, десятки тысяч человек – служащие, студенты, профессора – работали добровольно, в свободные дни… «Каждое утро, в половине седьмого, мы видели прибытие специальных поездов, – рассказал мистер Раскин (американский инженер, работающий в Харькове). – Они прибывали с оркестрами и флагами, разные группы, каждый день и всегда веселые». Говорят, что половина неквалифицированных работ при строительстве завода была выполнена добровольцами»{9}.
В 1929 году, с того момента, как сельская коллективизация стала развиваться по непредвиденному сценарию, Харьковский тракторный завод не был единственной «поправкой» к пятилетнему плану. Путиловский завод в Ленинграде, который выпустил 1115 тракторов в 1927 году и 3050 в 1928 году, также начал работать сверх плана. После горячих дискуссий на заводе план был переделан, и производство увеличено до 10 000 тракторов в 1930 году! Фактически было произведено 8935 тракторов.
Чудо индустриализации было совершено за десять лет не только под влиянием преобразований внутри страны, но также из-за роста вероятности войны.
Магнитогорский сталелитейный завод был спроектирован так, чтобы производить 656 000 тонн стали в год. В 1930 году план был увеличен до 2 500 000 тонн{10}. Но планы производства стали вскоре были снова пересмотрены: в 1931 году японская армия оккупировала Маньчжурию и угрожала границам на Дальнем Востоке. На следующий год нацисты, пришедшие к власти в Берлине, опубликовали свои претензии на владение Украиной. Джон Скотт, инженер из Соединенных Штатов, работал в Магнитогорске. Он пробуждал в рабочих героические усилия и несомненную важность защиты Советского Союза.
«К 1942 году индустриальная территория Урала стала оплотом Советского Союза. Его шахты, фабрики и магазины, его поля и леса снабжали Красную Армию огромным количеством военных материалов всех видов, запасными частями, различной продукцией промышленного производства, которая поддерживала сталинские механизированные дивизии в бою.
Уральский регион занимает площадь около пятисот квадратных миль почти в самом центре самой большой страны в мире. На этой площади природа разместила богатые запасы железа, угля, меди, алюминия, свинца, марганца, асбеста, калия, золота, серебра, платины, цинка и нефти, а также богатые леса и сотни тысяч акров пахотных земель. До 1930 года эти неслыханные богатства оставались практически нетронутыми. В период с 1930 года по 1940-й, почти двести индустриальных предприятий были построены и запущены в действие на Урале. Эта Геркулесова задача была решена благодаря политической прозорливости Иосифа Сталина, его непреклонной настойчивости в стимулировании реализации своих конструктивных программ, несмотря на фантастические затраты и трудности…
Сталин любил тяжелую индустрию. Он заявлял, что новая индустрия должна быть сконцентрирована на Урале и в Сибири, в тысячах миль от ближайших границ, вне досягаемости вражеских бомбардировщиков. Должна быть создана абсолютно новая индустрия. До настоящего времени Россия была почти полностью зависима от других стран в поставках резины, химикатов, запчастей, тракторов и многого другого. Все это может и должно быть произведено в Советском Союзе, чтобы гарантировать техническую и военную независимость страны.
Бухарин и многие другие старые большевики не соглашались со Сталиным. Они настаивали, что сперва нужно строить легкую индустрию; советские люди должны быть обеспечены потребительскими товарами, прежде чем начинать выполнять программу тотальной индустриализации. Шаг за шагом, один за другим эти несогласные голоса умолкли. Сталин победил. Россия начала выполнять самый гигантский план индустриализации, который видел мир.
В 1932 году 56 % национального дохода Советского Союза было инвестировано в основные фонды. Это было выдающееся достижение. В Соединенных Штатах в 1860–1870 годах, когда мы строили железные дороги и доменные печи, максимальная рекапитализация в любой год составляла около 12 % национального дохода. Более того, американская индустриализация финансировалась европейским капиталом, а людские ресурсы для этого пополнялись из Китая, Ирландии, Польши и других стран. Советская индустриализация была выполнена почти без помощи иностранного капитала»{11}.
Трудности жизни и жертвы индустриализации были сознательно и с энтузиазмом приняты большинством рабочих. Они заставляли себя работать без отдыха, но они знали, что это они делали для себя, для достойного будущего и свободы для всех рабочих. Хироаки Куромия писал:
«Это может показаться парадоксальным, но принудительное накопление может послужить источником не только нужды и лишений, но и советского героизма… Советская молодежь в 1930-х годах находила героизм в работе на фабриках и в строительстве городов, таких, как Магнитогорск и Новокузнецк»{12}.
«Быстрый темп индустриализации в период Первого пятилетнего плана символизировал грандиозную и драматическую цель строительства нового общества. В отличие от Запада с его Великой депрессией и массовой безработицей, советская индустриализация вызывала героические, романтические «сверхчеловеческие» чувства и энтузиазм. «Слово «энтузиазм», как и многие другие, было обесценено инфляцией, – писал Илья Эренбург. – Но не было другого подходящего слова в дни первой пятилетки; чистый и простой энтузиазм вдохновлял молодежь на ежедневные впечатляющие подвиги». Согласно другим современникам, «те дни были действительно романтичным и пьянящим временем»: «Люди собственными руками создавали то, что раньше было просто мечтой, и на практике убеждались, что эти фантастические планы становились совершенно реальными»{13}.
Во время первой пятилетки Анна Луиза Стронг, молодая журналистка из США, работавшая в газете «Московские новости», путешествовала по стране. Когда в 1956 году Хрущев предпринял свою коварную атаку на Сталина, она привела некоторые исключительные факты. Говоря о первом пятилетнем плане, она заявила: «Никогда в истории такой огромный успех не был достигнут так быстро»{6}.
В 1929 году, первом году пятилетки, энтузиазм рабочих масс был таким, что даже старые специалисты дореволюционной России, выплескивавшие свою злость на большевиков в 1918 году, должны были признать, что страна стала неузнаваемой. Доктор Эмиль Джозеф Диллон жил в России с 1877 до 1914 года и преподавал в нескольких российских университетах. Когда он уезжал в 1918 году, он написал:
«В большевистском движении нет и следа конструктивности или социальной идеи…. Большевизм перевернет страну вверх дном. Для капиталистов он предполагает обращение настолько плохое, насколько плохим было отношение царей к крепостным»{7}.
Спустя десять лет, в 1928 году, доктор Диллон снова посетил СССР и был изумлен тем, что увидел:
«Повсюду люди думали, работали, объединялись, делали научные открытия и промышленные внедрения… Ничего подобного этому не было раньше; ничто не приближалось по разнообразию, глубине, целеустремленности к тому, что было теперь. Революционный рывок преодолевает колоссальные препятствия и объединяет совершенно разных людей в один большой народ; в самом деле, нет другой такой нации в старом мире, кроме этих сильных людей, сцепленных, как цементом, квазирелигиозным энтузиазмом… Большевики совершили многое из того, к чему они стремились, и многое, что казалось недостижимым для человеческой организации при столь враждебных условиях, в которых они должны были бороться. Они мобилизовали свыше 150 000 000 вялых, подавленных живых существ и вдохнули в них новый дух»{8}.
Анна Луиза Стронг вспоминает, как происходили чудеса индустриализации:
«Харьковский (тракторный) завод столкнулся с особой проблемой. Он строился «сверх плана». В 1929 году крестьяне объединялись в колхозы быстрее, чем ожидалось. Харьков, гордый украинский город, строил свой собственный завод «сверх пятилетнего плана»… Весь металл, кирпич, цемент и рабочие уже были распределены на пять лет вперед. Харьков мог получить сталь, только подключив завод к производству стали «сверх плана». Чтобы заполнить недостаток разнорабочих, десятки тысяч человек – служащие, студенты, профессора – работали добровольно, в свободные дни… «Каждое утро, в половине седьмого, мы видели прибытие специальных поездов, – рассказал мистер Раскин (американский инженер, работающий в Харькове). – Они прибывали с оркестрами и флагами, разные группы, каждый день и всегда веселые». Говорят, что половина неквалифицированных работ при строительстве завода была выполнена добровольцами»{9}.
В 1929 году, с того момента, как сельская коллективизация стала развиваться по непредвиденному сценарию, Харьковский тракторный завод не был единственной «поправкой» к пятилетнему плану. Путиловский завод в Ленинграде, который выпустил 1115 тракторов в 1927 году и 3050 в 1928 году, также начал работать сверх плана. После горячих дискуссий на заводе план был переделан, и производство увеличено до 10 000 тракторов в 1930 году! Фактически было произведено 8935 тракторов.
Чудо индустриализации было совершено за десять лет не только под влиянием преобразований внутри страны, но также из-за роста вероятности войны.
Магнитогорский сталелитейный завод был спроектирован так, чтобы производить 656 000 тонн стали в год. В 1930 году план был увеличен до 2 500 000 тонн{10}. Но планы производства стали вскоре были снова пересмотрены: в 1931 году японская армия оккупировала Маньчжурию и угрожала границам на Дальнем Востоке. На следующий год нацисты, пришедшие к власти в Берлине, опубликовали свои претензии на владение Украиной. Джон Скотт, инженер из Соединенных Штатов, работал в Магнитогорске. Он пробуждал в рабочих героические усилия и несомненную важность защиты Советского Союза.
«К 1942 году индустриальная территория Урала стала оплотом Советского Союза. Его шахты, фабрики и магазины, его поля и леса снабжали Красную Армию огромным количеством военных материалов всех видов, запасными частями, различной продукцией промышленного производства, которая поддерживала сталинские механизированные дивизии в бою.
Уральский регион занимает площадь около пятисот квадратных миль почти в самом центре самой большой страны в мире. На этой площади природа разместила богатые запасы железа, угля, меди, алюминия, свинца, марганца, асбеста, калия, золота, серебра, платины, цинка и нефти, а также богатые леса и сотни тысяч акров пахотных земель. До 1930 года эти неслыханные богатства оставались практически нетронутыми. В период с 1930 года по 1940-й, почти двести индустриальных предприятий были построены и запущены в действие на Урале. Эта Геркулесова задача была решена благодаря политической прозорливости Иосифа Сталина, его непреклонной настойчивости в стимулировании реализации своих конструктивных программ, несмотря на фантастические затраты и трудности…
Сталин любил тяжелую индустрию. Он заявлял, что новая индустрия должна быть сконцентрирована на Урале и в Сибири, в тысячах миль от ближайших границ, вне досягаемости вражеских бомбардировщиков. Должна быть создана абсолютно новая индустрия. До настоящего времени Россия была почти полностью зависима от других стран в поставках резины, химикатов, запчастей, тракторов и многого другого. Все это может и должно быть произведено в Советском Союзе, чтобы гарантировать техническую и военную независимость страны.
Бухарин и многие другие старые большевики не соглашались со Сталиным. Они настаивали, что сперва нужно строить легкую индустрию; советские люди должны быть обеспечены потребительскими товарами, прежде чем начинать выполнять программу тотальной индустриализации. Шаг за шагом, один за другим эти несогласные голоса умолкли. Сталин победил. Россия начала выполнять самый гигантский план индустриализации, который видел мир.
В 1932 году 56 % национального дохода Советского Союза было инвестировано в основные фонды. Это было выдающееся достижение. В Соединенных Штатах в 1860–1870 годах, когда мы строили железные дороги и доменные печи, максимальная рекапитализация в любой год составляла около 12 % национального дохода. Более того, американская индустриализация финансировалась европейским капиталом, а людские ресурсы для этого пополнялись из Китая, Ирландии, Польши и других стран. Советская индустриализация была выполнена почти без помощи иностранного капитала»{11}.
Трудности жизни и жертвы индустриализации были сознательно и с энтузиазмом приняты большинством рабочих. Они заставляли себя работать без отдыха, но они знали, что это они делали для себя, для достойного будущего и свободы для всех рабочих. Хироаки Куромия писал:
«Это может показаться парадоксальным, но принудительное накопление может послужить источником не только нужды и лишений, но и советского героизма… Советская молодежь в 1930-х годах находила героизм в работе на фабриках и в строительстве городов, таких, как Магнитогорск и Новокузнецк»{12}.
«Быстрый темп индустриализации в период Первого пятилетнего плана символизировал грандиозную и драматическую цель строительства нового общества. В отличие от Запада с его Великой депрессией и массовой безработицей, советская индустриализация вызывала героические, романтические «сверхчеловеческие» чувства и энтузиазм. «Слово «энтузиазм», как и многие другие, было обесценено инфляцией, – писал Илья Эренбург. – Но не было другого подходящего слова в дни первой пятилетки; чистый и простой энтузиазм вдохновлял молодежь на ежедневные впечатляющие подвиги». Согласно другим современникам, «те дни были действительно романтичным и пьянящим временем»: «Люди собственными руками создавали то, что раньше было просто мечтой, и на практике убеждались, что эти фантастические планы становились совершенно реальными»{13}.
Классовая война
Куромия показал, что Сталин рассматривал индустриализацию как классовую войну угнетенных против старых управляющих классов.
Эта была правильная идея. Тем не менее несчетное множество литературно-художественных и исторических работ навязывают нам симпатии к тем, кто был репрессирован во время классовых войн индустриализации и коллективизации. Нам говорят, что репрессия всегда «негуманна» и что цивилизованная нация не позволит себе навредить общественной группе, даже эксплуататорской.
Какие аргументы приводят так называемые гуманисты?
Как проводилась индустриализация «цивилизованного мира»? Как лондонские и парижские банкиры и промышленники создавали свою индустриальную базу? Могла ли их индустриализация быть возможной без разграбления индийского золота и серебра? Не грабеж ли сопутствовал уничтожению более чем 6 млн американских индейцев? Была бы западная индустриализация возможна без работорговли африканцами, без этой кровавой бани? Эксперты ЮНЕСКО оценивают потери Африки в 210 млн убитых во время набегов или проданных в рабство. Могла ли наша индустриализация осуществиться без колонизации, которая делала целые народы заключенными на своей родной земле?
И те, кто индустриализовал этот маленький уголок мира, который называется Европой, ценой миллионов смертей «аборигенов», говорят нам, что большевистские репрессии против имущих классов были отвратительны? Те, кто индустриализовал свои страны, сгоняя с оружием в руках крестьян с их земель, те, кто убивал женщин и детей, заставляя их работать по четырнадцать часов в сутки, кто платил нищенскую зарплату, угрожая безработицей и голодом, они смеют писать толстые книги о «насильственной» индустриализации Советского Союза?
В советской индустриализации, возможно, имели место репрессии против 5 % богатых и реакционеров, капиталистическая индустриализация заключалась в террористических действиях 5 % богачей против рабочих масс, и в их собственных странах, и в тех странах, над которыми они господствовали.
Индустриализация была классовой войной против старых эксплуататорских классов, которые делали все возможное, чтобы не допустить успеха социалистического эксперимента. Часто она сопровождалась жестокой борьбой внутри рабочего класса: неграмотные крестьяне, вырванные из своего традиционного мира и брошенные на современное производство, приносили с собой все свои предрассудки и реакционные понятия. Кулаки шли работать на шахты, чтобы вредить там. Старые привычки самого рабочего класса, привыкшего к эксплуатации его хозяином и привыкшего сопротивляться ему, нужно было заменить новым отношением к работе теперь, когда рабочие сами стали хозяевами общества.
У нас есть яркое подтверждение этой классовой борьбы на одном из советских заводов, описанной американским инженером Джоном Скоттом, который работал много лет в Магнитогорске.
Скотт не был коммунистом и часто критиковал большевистскую систему. Но когда он рассказал о том, что узнал на стратегическом комплексе Магнитогорска, он заставил нас осознать несколько существенных проблем, которым должен был противостоять Сталин.
Скотт описывал легкость, с которой контрреволюционеры, которые служили в Белой гвардии, казались динамичными и интеллигентными, могли пролезть наверх под видом пролетарских элементов и могли добраться до высоких постов в партии. Его публикации показывали также, что большинство активных контрреволюционеров были потенциальными шпионами империалистических стран. Это было совсем не легко, отличить опытного контрреволюционера от коррумпированных бюрократов и «приспособленцев», которые просто искали легкой жизни.
Скотт также объяснил, что чистка в 1937–1938 годах была не только «негативной», как это представляют на Западе: главным образом это была массовая политическая мобилизация, которая усиливала антифашистское сознание рабочих, заставляла бюрократов повышать качество своей работы и делала возможным значительное развитие индустриального производства. Чистка была частью великой подготовки народных масс к противостоянию приближающемуся вторжению империалистов. Факты опровергают лживое заявление Хрущева, что Сталин плохо готовил страну к войне.
Вот свидетельство Джона Скотта о Магнитогорске:
«Шевченко… запустил (в 1936 году) завод по производству коксованного угля, где работали две тысячи рабочих. Он был грубым и чрезвычайно энергичным человеком, сильным и часто невежливым и вульгарным….
За некоторыми исключениями… Шевченко был неплохим директором. Рабочие уважали его, и, когда он отдавал указание, они спешили его выполнить…
Шевченко приехал из маленькой деревни на Украине. В 1920 году Белая армия Деникина оккупировала этот район, и молодой Шевченко, юноша девятнадцати лет, был завербован в жандармы. Позже Деникин ушел к Черному морю, и красные захватили власть в стране. В интересах самосохранения он отказался от своего прошлого, переехал в другой регион страны и устроился работать на мельницу. Он был очень энергичным и активным и через удивительно короткий срок из вдохновленного погромами жандарма превратился в перспективного профсоюзного функционера на большом заводе. Он стал ультрапролетарием, хорошо работал, не боялся «срезать углы» и терять друзей на пути наверх. Затем вступил в партию и, как следствие, попал в Институт красных директоров, занялся профсоюзной работой и в конце концов, в 1931 году, он был отправлен в Магнитогорск в качестве помощника директора завода…
В 1935 году… рабочий приехал из того же города на Украине, что и Шевченко, и начал рассказывать о деятельности Шевченко там в 1920 году. Шевченко дал ему денег и хорошую работу, но история всплыла…
Однажды вечером он устроил беспрецедентную для Магнитогорска вечеринку… Шевченко и его товарищи отдыхали всю ночь и бо́льшую часть следующего дня оставались на прежнем месте…
Однажды… Шевченко сняли с его поста вместе с полудюжиной его ведущих сотрудников… Шевченко допрашивали пятнадцать месяцев, после чего осудили на десять лет.
Шевченко как минимум на 50 % был бандитом – бесчестным и бессовестным карьеристом. Его личные цели и идеалы полностью отличались от целей основателей сталинизма. Однако, по всей вероятности, Шевченко не был японским шпионом, как было написано в обвинительном акте, не имел террористических намерений против лидеров партии и правительства и не был виноват в непреднамеренном взрыве (который убил четверых рабочих в 1935 году).
Банда «шевченковцев» состояла из двенадцати человек, которые были осуждены на долгие сроки. Некоторые, такие, как Шевченко, были мошенниками и карьеристами. Некоторые были действующими контрреволюционерами, которые были готовы сделать все от них зависящее, чтобы свергнуть Советскую власть, и небезразличны к тому, с кем сотрудничать. Другим просто не повезло с работой, и они попали под руководство человека, столкнувшегося с НКВД.
Николай Михайлович Удкин, один из коллег Шевченко, был старшим сыном в зажиточной украинской семье. Он был уверен, что Украина была завоевана, разграблена, а теперь эксплуатируема группой большевиков… которые разрушили страну… Он считал, и чем дальше, тем больше, что капиталистическая система гораздо лучше социалистической…
Это был человек, который как минимум представлял потенциальную угрозу для Советской власти, человек, который мог добровольно связаться с Германией для «освобождения Украины» в 1941 году. Он также получил десять лет»{14}.
«В ходе чистки сотни тысяч бюрократов дрожали от страха. Служащие и администрация, которые раньше приходили на работу в десять часов, уходили домой в половине пятого и пожимали плечами в ответ на жалобы о трудностях и авариях, начали оставаться на работе дотемна, переживая удачи и поражения своего коллектива. Они начали драться самым искренним образом за выполнение плана, за экономию и за хорошие условия существования своих рабочих и служащих, из-за чего потеряли сон»{15}. Оборонный бюджет России удваивался почти каждый год. Огромные количества стратегических материалов, машин, горючего, продуктов и запасных частей запасались. Численность Красной Армии от приблизительно 2 млн в 1938 году выросла до 6 или 7 млн в 1941 году. Работы по строительству железных дорог и фабрик на Урале, в Средней Азии и в Сибири были ускорены.
Все эти предприятия породили небольшой, но растущий прибавочный продукт, благодаря которому магнитогорские рабочие смогли приобретать велосипеды, наручные часы, радиоприемники, хорошую колбасу и другие пищевые продукты с 1935 по 1938 год»{16}.
Эта была правильная идея. Тем не менее несчетное множество литературно-художественных и исторических работ навязывают нам симпатии к тем, кто был репрессирован во время классовых войн индустриализации и коллективизации. Нам говорят, что репрессия всегда «негуманна» и что цивилизованная нация не позволит себе навредить общественной группе, даже эксплуататорской.
Какие аргументы приводят так называемые гуманисты?
Как проводилась индустриализация «цивилизованного мира»? Как лондонские и парижские банкиры и промышленники создавали свою индустриальную базу? Могла ли их индустриализация быть возможной без разграбления индийского золота и серебра? Не грабеж ли сопутствовал уничтожению более чем 6 млн американских индейцев? Была бы западная индустриализация возможна без работорговли африканцами, без этой кровавой бани? Эксперты ЮНЕСКО оценивают потери Африки в 210 млн убитых во время набегов или проданных в рабство. Могла ли наша индустриализация осуществиться без колонизации, которая делала целые народы заключенными на своей родной земле?
И те, кто индустриализовал этот маленький уголок мира, который называется Европой, ценой миллионов смертей «аборигенов», говорят нам, что большевистские репрессии против имущих классов были отвратительны? Те, кто индустриализовал свои страны, сгоняя с оружием в руках крестьян с их земель, те, кто убивал женщин и детей, заставляя их работать по четырнадцать часов в сутки, кто платил нищенскую зарплату, угрожая безработицей и голодом, они смеют писать толстые книги о «насильственной» индустриализации Советского Союза?
В советской индустриализации, возможно, имели место репрессии против 5 % богатых и реакционеров, капиталистическая индустриализация заключалась в террористических действиях 5 % богачей против рабочих масс, и в их собственных странах, и в тех странах, над которыми они господствовали.
Индустриализация была классовой войной против старых эксплуататорских классов, которые делали все возможное, чтобы не допустить успеха социалистического эксперимента. Часто она сопровождалась жестокой борьбой внутри рабочего класса: неграмотные крестьяне, вырванные из своего традиционного мира и брошенные на современное производство, приносили с собой все свои предрассудки и реакционные понятия. Кулаки шли работать на шахты, чтобы вредить там. Старые привычки самого рабочего класса, привыкшего к эксплуатации его хозяином и привыкшего сопротивляться ему, нужно было заменить новым отношением к работе теперь, когда рабочие сами стали хозяевами общества.
У нас есть яркое подтверждение этой классовой борьбы на одном из советских заводов, описанной американским инженером Джоном Скоттом, который работал много лет в Магнитогорске.
Скотт не был коммунистом и часто критиковал большевистскую систему. Но когда он рассказал о том, что узнал на стратегическом комплексе Магнитогорска, он заставил нас осознать несколько существенных проблем, которым должен был противостоять Сталин.
Скотт описывал легкость, с которой контрреволюционеры, которые служили в Белой гвардии, казались динамичными и интеллигентными, могли пролезть наверх под видом пролетарских элементов и могли добраться до высоких постов в партии. Его публикации показывали также, что большинство активных контрреволюционеров были потенциальными шпионами империалистических стран. Это было совсем не легко, отличить опытного контрреволюционера от коррумпированных бюрократов и «приспособленцев», которые просто искали легкой жизни.
Скотт также объяснил, что чистка в 1937–1938 годах была не только «негативной», как это представляют на Западе: главным образом это была массовая политическая мобилизация, которая усиливала антифашистское сознание рабочих, заставляла бюрократов повышать качество своей работы и делала возможным значительное развитие индустриального производства. Чистка была частью великой подготовки народных масс к противостоянию приближающемуся вторжению империалистов. Факты опровергают лживое заявление Хрущева, что Сталин плохо готовил страну к войне.
Вот свидетельство Джона Скотта о Магнитогорске:
«Шевченко… запустил (в 1936 году) завод по производству коксованного угля, где работали две тысячи рабочих. Он был грубым и чрезвычайно энергичным человеком, сильным и часто невежливым и вульгарным….
За некоторыми исключениями… Шевченко был неплохим директором. Рабочие уважали его, и, когда он отдавал указание, они спешили его выполнить…
Шевченко приехал из маленькой деревни на Украине. В 1920 году Белая армия Деникина оккупировала этот район, и молодой Шевченко, юноша девятнадцати лет, был завербован в жандармы. Позже Деникин ушел к Черному морю, и красные захватили власть в стране. В интересах самосохранения он отказался от своего прошлого, переехал в другой регион страны и устроился работать на мельницу. Он был очень энергичным и активным и через удивительно короткий срок из вдохновленного погромами жандарма превратился в перспективного профсоюзного функционера на большом заводе. Он стал ультрапролетарием, хорошо работал, не боялся «срезать углы» и терять друзей на пути наверх. Затем вступил в партию и, как следствие, попал в Институт красных директоров, занялся профсоюзной работой и в конце концов, в 1931 году, он был отправлен в Магнитогорск в качестве помощника директора завода…
В 1935 году… рабочий приехал из того же города на Украине, что и Шевченко, и начал рассказывать о деятельности Шевченко там в 1920 году. Шевченко дал ему денег и хорошую работу, но история всплыла…
Однажды вечером он устроил беспрецедентную для Магнитогорска вечеринку… Шевченко и его товарищи отдыхали всю ночь и бо́льшую часть следующего дня оставались на прежнем месте…
Однажды… Шевченко сняли с его поста вместе с полудюжиной его ведущих сотрудников… Шевченко допрашивали пятнадцать месяцев, после чего осудили на десять лет.
Шевченко как минимум на 50 % был бандитом – бесчестным и бессовестным карьеристом. Его личные цели и идеалы полностью отличались от целей основателей сталинизма. Однако, по всей вероятности, Шевченко не был японским шпионом, как было написано в обвинительном акте, не имел террористических намерений против лидеров партии и правительства и не был виноват в непреднамеренном взрыве (который убил четверых рабочих в 1935 году).
Банда «шевченковцев» состояла из двенадцати человек, которые были осуждены на долгие сроки. Некоторые, такие, как Шевченко, были мошенниками и карьеристами. Некоторые были действующими контрреволюционерами, которые были готовы сделать все от них зависящее, чтобы свергнуть Советскую власть, и небезразличны к тому, с кем сотрудничать. Другим просто не повезло с работой, и они попали под руководство человека, столкнувшегося с НКВД.
Николай Михайлович Удкин, один из коллег Шевченко, был старшим сыном в зажиточной украинской семье. Он был уверен, что Украина была завоевана, разграблена, а теперь эксплуатируема группой большевиков… которые разрушили страну… Он считал, и чем дальше, тем больше, что капиталистическая система гораздо лучше социалистической…
Это был человек, который как минимум представлял потенциальную угрозу для Советской власти, человек, который мог добровольно связаться с Германией для «освобождения Украины» в 1941 году. Он также получил десять лет»{14}.
«В ходе чистки сотни тысяч бюрократов дрожали от страха. Служащие и администрация, которые раньше приходили на работу в десять часов, уходили домой в половине пятого и пожимали плечами в ответ на жалобы о трудностях и авариях, начали оставаться на работе дотемна, переживая удачи и поражения своего коллектива. Они начали драться самым искренним образом за выполнение плана, за экономию и за хорошие условия существования своих рабочих и служащих, из-за чего потеряли сон»{15}. Оборонный бюджет России удваивался почти каждый год. Огромные количества стратегических материалов, машин, горючего, продуктов и запасных частей запасались. Численность Красной Армии от приблизительно 2 млн в 1938 году выросла до 6 или 7 млн в 1941 году. Работы по строительству железных дорог и фабрик на Урале, в Средней Азии и в Сибири были ускорены.
Все эти предприятия породили небольшой, но растущий прибавочный продукт, благодаря которому магнитогорские рабочие смогли приобретать велосипеды, наручные часы, радиоприемники, хорошую колбасу и другие пищевые продукты с 1935 по 1938 год»{16}.
Экономическое чудо
За время индустриализации советские рабочие совершили экономические чудеса, которые до сих пор поражают воображение.
Вот как Куромия заканчивает свое исследование о сталинской индустриализации:
«Прорыв, осуществленный революцией 1928–1931 годов, заложил основы огромного индустриального роста 1930-х годов, который позволил стране продержаться во Второй мировой войне. К концу 1932 года… индустриальное производство… по сравнению с 1928 годом увеличилось более чем в два раза… После того как главные проекты первой пятилетки один за другим были запущены в действие, в середине 1930-х годов производство возросло чрезвычайно. В 1934–1936 годах… «официальные показатели показали подъем общего объема производства на 88 %…». За десять лет с 1927–1928 годов по 1937 год… производство совершило скачок с 18 300 млн руб. до 95 500 млн; производство чугуна выросло с 3,3 млн т до 14,5; добыча угля – с 35,4 млн т до 128,0; электроэнергии – с 5,1 млрд кВт-ч. до 36,2; станки – с 2098 шт. до 36 120. Даже делая скидку на преувеличения, можно сказать, что это были ошеломляющие достижения»{17}.
Ленин выразил свою уверенность в способности советских людей построить социализм в отдельной стране в заявлении: «Коммунизм – это есть советская власть плюс электрификация всей страны»{18}. С этой точки зрения в 1920 году Ленин предложил генеральный план электрификации, согласно которому через 15 лет должны были быть построены 30 электростанций мощностью 1,75 млн кВт. Но благодаря воле и упорству Сталина и руководства партии большевиков в 1935 году Советский Союз имел генераторы мощностью 4,07 млн кВт. Честолюбивые мечты Ленина были перевыполнены Сталиным на 133 %!{19}
Невероятное опровержение для всех тех образованных ренегатов, которые читали в ученых книгах, что социалистическое строительство в отдельной стране, а особенно в крестьянской, невозможно. Теория «невозможности социализма в СССР», распространяемая меньшевиками и Троцким, была не более чем жалобой, выражающей пессимистический и капитулянтский дух мелкой буржуазии. По мере роста дела социализма их ненависть к настоящему социализму, которого «не должно было существовать», только обострялась.
Рост активов между 1913 и 1940 годами дает ясное представление о неправдоподобных усилиях, предпринятых советским народом. Приняв за индекс, равный 100, год, предшествующий Первой мировой войне, активы индустрии достигли 136 в начале первой пятилетки в 1928 году. Накануне Второй мировой войны, двенадцать лет спустя, в 1940 году, индекс поднялся до 1085 пунктов, то есть восьмикратное увеличение за двенадцать лет. Активы в сельском хозяйстве поднялись со 100 до 141 перед началом коллективизации в 1928 году и достигли 333 пункта в 1940 году{20}.
За 11 лет, с 1930 по 1940 год, Советский Союз показывал рост производства в среднем на 16,5 % в год{21}.
В ходе индустриализации главное усилие было направлено на создание материальных условий для обеспечения свободы и независимости социалистического Отечества. В то же время социалистический строй закладывал основу для будущего процветания и благосостояния. Бо́льшая часть прироста в национальном доходе предназначалась для накопления. Трудно было представить повышение уровня жизни в короткие сроки. Да, жизнь рабочих и крестьян была тяжелой.
Прирост капитала проходил с 3,6 млрд руб. в 1928 году, составляющих 14,3 % национального дохода, до 17,7 млрд в 1932 году, т. е. 44,2 % национального дохода! Потребительские расходы, с другой стороны, медленно снижались: с 23,1 млрд в 1930 году до 22,3 млрд два года спустя. Согласно Куромия, «реальная зарплата московского промышленного рабочего в 1932 году составляла только 53 % от уровня 1928 года»{22}. В то время как индустриальные активы выросли в десять раз по сравнению с предвоенным уровнем, индекс жилищного строительства достиг только 225 пунктов в 1940 году. Жилищное строительство улучшалось с большим трудом{23}.
Неправда то, что индустриализация происходила ценой «военно-феодальной эксплуатации крестьянства», как заявлял Бухарин: социалистическая индустриализация, которая, естественно, не может происходить ценой эксплуатации колоний, была достигнута ценой жертв со стороны всех слоев населения – рабочих, крестьян и интеллигенции.
Был ли Сталин «нечувствительным к ужасным условиям жизни рабочих»? Сталин прекрасно понимал, что главная необходимость физического выживания социалистического Отечества и народа должна решаться прежде, чем сможет начаться существенное улучшение условий его жизни. Жилищное строительство? Нацистские агрессоры разрушили и сожгли 1710 городов и более 70 000 деревень и поселков, оставив 25 млн человек без крыши над головой{24}.
В 1921 году страна была разрушена, ее независимости угрожали все империалистические страны. После двенадцати лет титанических усилий рабочие построили страну, которая могла противостоять самой развитой стране в Европе – гитлеровской Германии. То, что старые и будущие нацисты набросились на «насильственную» индустриализацию и «ужасные страдания, навязанные людям», – совершенно понятно. Но почему бы думающим людям в Индии, Бразилии, Нигерии и Египте не проснуться? После того как они получили независимость от колонизаторов, чем стали более 90 % рабочих Третьего мира? И кто получил прибыль от их страданий? Сознательно ли рабочие этих стран принесли свои жертвы, как было в случае с Советским Союзом? И позволили ли жертвы индийских, бразильских, нигерийских или египетских рабочих создать независимую экономическую систему, способную противостоять самым злобным империалистам, как то получилось у советских рабочих в двадцатые и тридцатые годы?
Вот как Куромия заканчивает свое исследование о сталинской индустриализации:
«Прорыв, осуществленный революцией 1928–1931 годов, заложил основы огромного индустриального роста 1930-х годов, который позволил стране продержаться во Второй мировой войне. К концу 1932 года… индустриальное производство… по сравнению с 1928 годом увеличилось более чем в два раза… После того как главные проекты первой пятилетки один за другим были запущены в действие, в середине 1930-х годов производство возросло чрезвычайно. В 1934–1936 годах… «официальные показатели показали подъем общего объема производства на 88 %…». За десять лет с 1927–1928 годов по 1937 год… производство совершило скачок с 18 300 млн руб. до 95 500 млн; производство чугуна выросло с 3,3 млн т до 14,5; добыча угля – с 35,4 млн т до 128,0; электроэнергии – с 5,1 млрд кВт-ч. до 36,2; станки – с 2098 шт. до 36 120. Даже делая скидку на преувеличения, можно сказать, что это были ошеломляющие достижения»{17}.
Ленин выразил свою уверенность в способности советских людей построить социализм в отдельной стране в заявлении: «Коммунизм – это есть советская власть плюс электрификация всей страны»{18}. С этой точки зрения в 1920 году Ленин предложил генеральный план электрификации, согласно которому через 15 лет должны были быть построены 30 электростанций мощностью 1,75 млн кВт. Но благодаря воле и упорству Сталина и руководства партии большевиков в 1935 году Советский Союз имел генераторы мощностью 4,07 млн кВт. Честолюбивые мечты Ленина были перевыполнены Сталиным на 133 %!{19}
Невероятное опровержение для всех тех образованных ренегатов, которые читали в ученых книгах, что социалистическое строительство в отдельной стране, а особенно в крестьянской, невозможно. Теория «невозможности социализма в СССР», распространяемая меньшевиками и Троцким, была не более чем жалобой, выражающей пессимистический и капитулянтский дух мелкой буржуазии. По мере роста дела социализма их ненависть к настоящему социализму, которого «не должно было существовать», только обострялась.
Рост активов между 1913 и 1940 годами дает ясное представление о неправдоподобных усилиях, предпринятых советским народом. Приняв за индекс, равный 100, год, предшествующий Первой мировой войне, активы индустрии достигли 136 в начале первой пятилетки в 1928 году. Накануне Второй мировой войны, двенадцать лет спустя, в 1940 году, индекс поднялся до 1085 пунктов, то есть восьмикратное увеличение за двенадцать лет. Активы в сельском хозяйстве поднялись со 100 до 141 перед началом коллективизации в 1928 году и достигли 333 пункта в 1940 году{20}.
За 11 лет, с 1930 по 1940 год, Советский Союз показывал рост производства в среднем на 16,5 % в год{21}.
В ходе индустриализации главное усилие было направлено на создание материальных условий для обеспечения свободы и независимости социалистического Отечества. В то же время социалистический строй закладывал основу для будущего процветания и благосостояния. Бо́льшая часть прироста в национальном доходе предназначалась для накопления. Трудно было представить повышение уровня жизни в короткие сроки. Да, жизнь рабочих и крестьян была тяжелой.
Прирост капитала проходил с 3,6 млрд руб. в 1928 году, составляющих 14,3 % национального дохода, до 17,7 млрд в 1932 году, т. е. 44,2 % национального дохода! Потребительские расходы, с другой стороны, медленно снижались: с 23,1 млрд в 1930 году до 22,3 млрд два года спустя. Согласно Куромия, «реальная зарплата московского промышленного рабочего в 1932 году составляла только 53 % от уровня 1928 года»{22}. В то время как индустриальные активы выросли в десять раз по сравнению с предвоенным уровнем, индекс жилищного строительства достиг только 225 пунктов в 1940 году. Жилищное строительство улучшалось с большим трудом{23}.
Неправда то, что индустриализация происходила ценой «военно-феодальной эксплуатации крестьянства», как заявлял Бухарин: социалистическая индустриализация, которая, естественно, не может происходить ценой эксплуатации колоний, была достигнута ценой жертв со стороны всех слоев населения – рабочих, крестьян и интеллигенции.
Был ли Сталин «нечувствительным к ужасным условиям жизни рабочих»? Сталин прекрасно понимал, что главная необходимость физического выживания социалистического Отечества и народа должна решаться прежде, чем сможет начаться существенное улучшение условий его жизни. Жилищное строительство? Нацистские агрессоры разрушили и сожгли 1710 городов и более 70 000 деревень и поселков, оставив 25 млн человек без крыши над головой{24}.
В 1921 году страна была разрушена, ее независимости угрожали все империалистические страны. После двенадцати лет титанических усилий рабочие построили страну, которая могла противостоять самой развитой стране в Европе – гитлеровской Германии. То, что старые и будущие нацисты набросились на «насильственную» индустриализацию и «ужасные страдания, навязанные людям», – совершенно понятно. Но почему бы думающим людям в Индии, Бразилии, Нигерии и Египте не проснуться? После того как они получили независимость от колонизаторов, чем стали более 90 % рабочих Третьего мира? И кто получил прибыль от их страданий? Сознательно ли рабочие этих стран принесли свои жертвы, как было в случае с Советским Союзом? И позволили ли жертвы индийских, бразильских, нигерийских или египетских рабочих создать независимую экономическую систему, способную противостоять самым злобным империалистам, как то получилось у советских рабочих в двадцатые и тридцатые годы?