В начале октября 7,5 % крестьян уже присоединились к колхозам, и это движение росло. Партия, которая дала главный толчок к коллективизации, столкнулась с сознательным массовым движением, которое не было организовано:
«Основным фактом нашей общественно-хозяйственной жизни в настоящий момент… является факт колоссального роста колхозного движения… Теперь раскулачивание производится самими бедняцко-середняцкими массами, осуществляющими сплошную коллективизацию»{38}.
Во время утверждения Первого пятилетнего плана в апреле партия планировала довести уровень коллективизации до 10 % к 1930–1932 годам. Колхозы и совхозы тогда производили бы 15,5 % зерна. Этого бы хватило, чтобы заменить продукцию кулаков{39} Но в июне секретарь ЦК партии, работавший на Северном Кавказе, А.А. Андреев, огласил данные, что уже 11,8 % семей вошли в колхозы и что их число могло бы достичь 22 % к концу 1929 года{40}.
1 января 1930 года 18,1 % крестьянских семей были членами колхозов. Месяц спустя – уже 31,7 %{41}. Линн Виола пишет: «Коллективизация быстро набрала собственный темп, достигла гигантских размеров по инициативе самих сельских кадров. Существовала опасность, что центр потеряет контроль над процессом»{42}.
Показатели, установленные Центральным комитетом в своей резолюции от 5 января 1930 года, были решительно «скорректированы» региональными комитетами в направлении повышения. Районные комитеты делали то же самое и совершили головокружительный шаг. В январе 1930 года на Урале, Нижней и Средней Волге коллективизация охватила от 39 до 56 % хозяйств. Несколько районов выполнили план сплошной коллективизации за один год, некоторые – за несколько месяцев{43}. Советский комментатор писал: «Если центр ожидал включения 15 % дворов, регион повышал план до 25 %, округ – до 40 %, а район сам предлагал достичь 60 %»{44}. (Округ – административная единица, которая исчезла в 1930 году. В начале того года 13 регионов делились на 207 округов, разделенных на 2811 районов и 71 870 советских деревень.{45})
Война с кулаком
Важная роль самих угнетенных масс
Организационная линия коллективизации
Партийный аппарат в деревне
Чрезвычайные организационные меры
Двадцатипятитысячники
Двадцатипятитысячники против бюрократизма
Двадцатипятитысячники против кулака
Двадцатипятитысячники и организация сельскохозяйственного производства
Политическое руководство коллективизацией
Ноябрьская резолюция 1929 года
Исключение бухаринского оппортунизма
«Основным фактом нашей общественно-хозяйственной жизни в настоящий момент… является факт колоссального роста колхозного движения… Теперь раскулачивание производится самими бедняцко-середняцкими массами, осуществляющими сплошную коллективизацию»{38}.
Во время утверждения Первого пятилетнего плана в апреле партия планировала довести уровень коллективизации до 10 % к 1930–1932 годам. Колхозы и совхозы тогда производили бы 15,5 % зерна. Этого бы хватило, чтобы заменить продукцию кулаков{39} Но в июне секретарь ЦК партии, работавший на Северном Кавказе, А.А. Андреев, огласил данные, что уже 11,8 % семей вошли в колхозы и что их число могло бы достичь 22 % к концу 1929 года{40}.
1 января 1930 года 18,1 % крестьянских семей были членами колхозов. Месяц спустя – уже 31,7 %{41}. Линн Виола пишет: «Коллективизация быстро набрала собственный темп, достигла гигантских размеров по инициативе самих сельских кадров. Существовала опасность, что центр потеряет контроль над процессом»{42}.
Показатели, установленные Центральным комитетом в своей резолюции от 5 января 1930 года, были решительно «скорректированы» региональными комитетами в направлении повышения. Районные комитеты делали то же самое и совершили головокружительный шаг. В январе 1930 года на Урале, Нижней и Средней Волге коллективизация охватила от 39 до 56 % хозяйств. Несколько районов выполнили план сплошной коллективизации за один год, некоторые – за несколько месяцев{43}. Советский комментатор писал: «Если центр ожидал включения 15 % дворов, регион повышал план до 25 %, округ – до 40 %, а район сам предлагал достичь 60 %»{44}. (Округ – административная единица, которая исчезла в 1930 году. В начале того года 13 регионов делились на 207 округов, разделенных на 2811 районов и 71 870 советских деревень.{45})
Война с кулаком
Эта исступленная гонка коллективизации сопровождалась движением «раскулачивания»: кулаков экспроприировали, иногда изгоняли. То, что происходило, было новым шагом в жестокой борьбе между бедными и богатыми крестьянами. Во все века бедных систематически наказывали, когда они, исполненные отчаяния, позволяли себе бунты и мятежи. Но в этот раз законная сила государства была на их стороне. Студент, работавший в колхозе в 1930 году, рассказывал Хиндусу, гражданину США:
«Это была война, и это есть война. «Кулак» должен был уйти так же, как враг на фронте. Это враг на фронте. Это враг колхоза»{46}.
Преображенский, который ранее поддерживал Троцкого, теперь с энтузиазмом поддерживал битву за коллективизацию:
«Рабочие массы в деревне веками были эксплуатируемы. Теперь, после цепи кровавых поражений, начатой крестьянскими восстаниями в Средние века, их мощное движение впервые в человеческой истории сменилось победой»{47}.
Следует сказать, что радикализм в деревне также стимулировался общей мобилизацией и агитацией в стране, в которой происходила индустриализация.
«Это была война, и это есть война. «Кулак» должен был уйти так же, как враг на фронте. Это враг на фронте. Это враг колхоза»{46}.
Преображенский, который ранее поддерживал Троцкого, теперь с энтузиазмом поддерживал битву за коллективизацию:
«Рабочие массы в деревне веками были эксплуатируемы. Теперь, после цепи кровавых поражений, начатой крестьянскими восстаниями в Средние века, их мощное движение впервые в человеческой истории сменилось победой»{47}.
Следует сказать, что радикализм в деревне также стимулировался общей мобилизацией и агитацией в стране, в которой происходила индустриализация.
Важная роль самих угнетенных масс
Многочисленные авторы антикоммунистических книг говорят нам, что коллективизация была «навязана» руководством партии и Сталиным и реализовывалась с помощью террора. Это ложь. Импульс самых неистовых эпизодов коллективизации исходил от самих угнетенных крестьянских масс. Крестьянин из Причерноморья заявлял:
«Я жил всю свою жизнь среди батраков (сельскохозяйственных рабочих). Октябрьская революция дала мне землю, я получал кредит из года в год, несмотря на помощь Советской власти, я просто не мог вести свое хозяйство и улучшать его. Я думаю, что есть только один выход: присоединиться к тракторной колонне, помогать ей и работать в ней»{48}.
Линн Виола писала:
«Несмотря на то что коллективизация была инициирована и одобрена центром, она стала, в большей степени, серией особых политических ответов на необузданную инициативу региональных и районных сельских партийных и правительственных органов. Коллективизация и коллективное хозяйствование было сформировано Сталиным и центральными органами власти в меньшей степени, чем недисциплинированными и безответственными активистами среди сельских чиновников»{49}.
Виола корректно подчеркивает самостоятельную инициативу рядовых членов партии. Но ее интерпретация фактов одностороння. Она упускает из виду тот факт, что массы упорно следуют за призывами Сталина и партии большевиков. Партия дает главное направление, и на его основе и рядовые, и кадры среднего уровня проводят эксперимент. Достижения рядовых членов партии служили бы разработке новых директив, поправок и исправлений.
Виола продолжает:
«Государство руководит циркулярами, оно руководит декретами, но у него нет ни организационной инфраструктуры, ни человеческих ресурсов для внедрения в жизнь своей воли и обеспечения правильной реализации своей политики в сельской администрации… Корни сталинской системы в деревне лежат не в расширении государственного контроля, а в большом недостатке такого контроля и в приказной системе администрации, которая в свою очередь приводит к репрессиям как простейшему инструменту управления в деревне»{50}.
Этот вывод, основанный на внимательном наблюдении за процессом коллективизации, требует двух комментариев.
Тезис о «коммунистическом тоталитаризме», используемом «вездесущей партийной бюрократией», не имеет ничего общего с реальностью Советской власти при Сталине. Этот лозунг отражает лишь буржуазную ненависть к настоящему социализму. В 1929–1933 годах Советское государство не имело ни технических средств, ни требуемого квалифицированного персонала, ни достаточного коммунистического руководства для управления коллективизацией плановым и организованным путем: описывать это как действия всесильного и тоталитарного государства просто абсурдно.
Сильнейшие призывы к коллективизации в деревне шли от самих угнетенных крестьян. Партия подготовила и начала коллективизацию, и коммунисты из городов составили ее руководство, но этот гигантский переворот в крестьянских привычках и традициях не мог бы быть успешным, если бы сами бедные крестьяне не были убеждены в его необходимости. Мнение Виолы, согласно которому «репрессии стали основным инструментом власти», не соответствует действительности. Первичным инструментом была мобилизация, повышение самосознания, образование и организация крестьянских масс. Эта конструктивная деятельность, конечно, требовала и «репрессий», то есть имела место жестокая классовая борьба против людей и привычек старого режима.
Будь они фашистами или троцкистами, все антикоммунисты заявляют, что Сталин был представителем всесильной бюрократии, которая душила рядовых членов партии. Это не соответствует действительности. Чтобы применить свою революционную линию, большевистское руководство всегда призывало рядовые революционные кадры к сокращению бюрократического аппарата.
Виола подтверждает это: «Революция не была осуществлена по официальным административным каналам; вместо этого государство обращается непосредственно к рядовым членам партии и ключевым секторам рабочего класса, чтобы обойти сельских чиновников. Массовый призыв рабочих и других городских кадров и действия в обход бюрократии способствовали политике прорыва в выработке основ новой системы»{51}.
«Я жил всю свою жизнь среди батраков (сельскохозяйственных рабочих). Октябрьская революция дала мне землю, я получал кредит из года в год, несмотря на помощь Советской власти, я просто не мог вести свое хозяйство и улучшать его. Я думаю, что есть только один выход: присоединиться к тракторной колонне, помогать ей и работать в ней»{48}.
Линн Виола писала:
«Несмотря на то что коллективизация была инициирована и одобрена центром, она стала, в большей степени, серией особых политических ответов на необузданную инициативу региональных и районных сельских партийных и правительственных органов. Коллективизация и коллективное хозяйствование было сформировано Сталиным и центральными органами власти в меньшей степени, чем недисциплинированными и безответственными активистами среди сельских чиновников»{49}.
Виола корректно подчеркивает самостоятельную инициативу рядовых членов партии. Но ее интерпретация фактов одностороння. Она упускает из виду тот факт, что массы упорно следуют за призывами Сталина и партии большевиков. Партия дает главное направление, и на его основе и рядовые, и кадры среднего уровня проводят эксперимент. Достижения рядовых членов партии служили бы разработке новых директив, поправок и исправлений.
Виола продолжает:
«Государство руководит циркулярами, оно руководит декретами, но у него нет ни организационной инфраструктуры, ни человеческих ресурсов для внедрения в жизнь своей воли и обеспечения правильной реализации своей политики в сельской администрации… Корни сталинской системы в деревне лежат не в расширении государственного контроля, а в большом недостатке такого контроля и в приказной системе администрации, которая в свою очередь приводит к репрессиям как простейшему инструменту управления в деревне»{50}.
Этот вывод, основанный на внимательном наблюдении за процессом коллективизации, требует двух комментариев.
Тезис о «коммунистическом тоталитаризме», используемом «вездесущей партийной бюрократией», не имеет ничего общего с реальностью Советской власти при Сталине. Этот лозунг отражает лишь буржуазную ненависть к настоящему социализму. В 1929–1933 годах Советское государство не имело ни технических средств, ни требуемого квалифицированного персонала, ни достаточного коммунистического руководства для управления коллективизацией плановым и организованным путем: описывать это как действия всесильного и тоталитарного государства просто абсурдно.
Сильнейшие призывы к коллективизации в деревне шли от самих угнетенных крестьян. Партия подготовила и начала коллективизацию, и коммунисты из городов составили ее руководство, но этот гигантский переворот в крестьянских привычках и традициях не мог бы быть успешным, если бы сами бедные крестьяне не были убеждены в его необходимости. Мнение Виолы, согласно которому «репрессии стали основным инструментом власти», не соответствует действительности. Первичным инструментом была мобилизация, повышение самосознания, образование и организация крестьянских масс. Эта конструктивная деятельность, конечно, требовала и «репрессий», то есть имела место жестокая классовая борьба против людей и привычек старого режима.
Будь они фашистами или троцкистами, все антикоммунисты заявляют, что Сталин был представителем всесильной бюрократии, которая душила рядовых членов партии. Это не соответствует действительности. Чтобы применить свою революционную линию, большевистское руководство всегда призывало рядовые революционные кадры к сокращению бюрократического аппарата.
Виола подтверждает это: «Революция не была осуществлена по официальным административным каналам; вместо этого государство обращается непосредственно к рядовым членам партии и ключевым секторам рабочего класса, чтобы обойти сельских чиновников. Массовый призыв рабочих и других городских кадров и действия в обход бюрократии способствовали политике прорыва в выработке основ новой системы»{51}.
Организационная линия коллективизации
Как Сталин и руководство партии большевиков реагировали на стихийную и жесткую кампанию коллективизации и волну «раскулачивания»?
Они пытались руководить, дисциплинировать и исправлять существующее движение и политически, и практически.
Партийное руководство делало все, что было в его силах, чтобы доказать, что великая коллективизационная революция может проходить в оптимальных условиях и с наименьшими затратами. Но оно не могло предотвратить глубокого антагонизма и «раскола», которые были вызваны отсталостью деревни.
Они пытались руководить, дисциплинировать и исправлять существующее движение и политически, и практически.
Партийное руководство делало все, что было в его силах, чтобы доказать, что великая коллективизационная революция может проходить в оптимальных условиях и с наименьшими затратами. Но оно не могло предотвратить глубокого антагонизма и «раскола», которые были вызваны отсталостью деревни.
Партийный аппарат в деревне
Чтобы понять линию партии большевиков в ходе коллективизации, важно иметь в виду, что накануне 1930 года государство и партийный аппарат в деревне были исключительно слабыми – они были полной противоположностью «ужасной тоталитарной машине», описанной антикоммунистами. Слабость коммунистического аппарата была одним из условий, позволивших кулакам бросить все силы на жестокую битву против нового общества.
1 января 1930 года среди сельского населения, насчитывавшего около 120 млн человек, было 339 000 коммунистов! Двадцать восемь коммунистов в районе с населением в 10 000 человек{52}. Партийные ячейки существовали в 23 458 из 70 849 советских деревень, и, согласно Хатаевичу, партийному секретарю Средне-Волжского крайкома, некоторыми советскими деревнями руководили «прямые агенты кулаков»{53}. Старые кулаки и старые гражданские царские служащие, которые хорошо понимали, что происходит в обществе, делали все, что могли, чтобы проникнуть в партию. Партийное ядро состояло из молодых крестьян, которые сражались в рядах Красной Армии во время Гражданской войны. Их политический опыт зафиксировал определенный способ мышления и действия. У них была привычка командовать, и вряд ли они знали, что значит политическое образование и мобилизация.
«Сельская административная структура была обременительной, линия управления сбивала с толку, а разделение ответственности и функции были размытыми и плохо определенными. Следовательно, осуществление сельской политики часто велось или в крайней степени бездействия, или, как в дни Гражданской войны, в стиле политических кампаний»{54}.
Через этот аппарат, который часто саботировал или искажал инструкции Центрального комитета, собственно, и велись битвы против кулаков и старого общества. Л.М. Каганович 22 января 1930 года, говорил, что, «если мы покажем это ясно и твердо, в результате мы создадим такую партийную организацию в деревне, которая сможет руководить великим движением коллективизации»{55}.
1 января 1930 года среди сельского населения, насчитывавшего около 120 млн человек, было 339 000 коммунистов! Двадцать восемь коммунистов в районе с населением в 10 000 человек{52}. Партийные ячейки существовали в 23 458 из 70 849 советских деревень, и, согласно Хатаевичу, партийному секретарю Средне-Волжского крайкома, некоторыми советскими деревнями руководили «прямые агенты кулаков»{53}. Старые кулаки и старые гражданские царские служащие, которые хорошо понимали, что происходит в обществе, делали все, что могли, чтобы проникнуть в партию. Партийное ядро состояло из молодых крестьян, которые сражались в рядах Красной Армии во время Гражданской войны. Их политический опыт зафиксировал определенный способ мышления и действия. У них была привычка командовать, и вряд ли они знали, что значит политическое образование и мобилизация.
«Сельская административная структура была обременительной, линия управления сбивала с толку, а разделение ответственности и функции были размытыми и плохо определенными. Следовательно, осуществление сельской политики часто велось или в крайней степени бездействия, или, как в дни Гражданской войны, в стиле политических кампаний»{54}.
Через этот аппарат, который часто саботировал или искажал инструкции Центрального комитета, собственно, и велись битвы против кулаков и старого общества. Л.М. Каганович 22 января 1930 года, говорил, что, «если мы покажем это ясно и твердо, в результате мы создадим такую партийную организацию в деревне, которая сможет руководить великим движением коллективизации»{55}.
Чрезвычайные организационные меры
Оказавшись перед лицом радикализма рядовых членов партии и неистовой волны анархической коллективизации, партийное руководство сначала пыталось получить твердый контроль над тем, что происходило.
Столкнувшись со слабым и неповоротливым партийным аппаратом в деревне, Центральный комитет принял несколько чрезвычайных мер.
Во-первых, на центральном уровне.
В середине февраля 1930 года три члена Центрального комитета: Орджоникидзе, Л.М. Каганович и Яковлев – были направлены в деревню для проведения расследования.
Затем под руководством Центрального комитета для обобщения накопленного опыта были созваны три общесоюзных совещания. 11 февраля совещание рассмотрело проблемы коллективизации в регионах, где проживают национальные меньшинства. 21 февраля совещание рассмотрело регионы, в которых был дефицит пшеницы. И, наконец, 24 февраля совещание анализировало ошибки и эксцессы, которые произошли во время коллективизации.
Во-вторых, на уровне рядовых членов партии в деревне.
Двести пятьдесят тысяч коммунистов были мобилизованы в городах и отправлены в деревни, чтобы помочь в коллективизации.
Эти активисты работали под руководством «штабов» коллективизации, специально созданных на уровне округов и районов. «Штабы», в свою очередь, получали рекомендации от уполномоченных, посланных районным или Центральным комитетом{56}. Например, в Тамбовском округе активисты, перед тем как отправиться в деревню, принимали участие в конференциях и коротких курсах на уровне округа, затем на уровне района. Согласно инструкциям, активисты должны были следовать «методам массовой работы»: сначала убедить местных активистов, сельские Советы и собрания бедняков, затем небольшие смешанные группы бедняков и середняков и, наконец, организовать общее собрание деревни, исключая, конечно, кулаков. Было дано твердое предупреждение, что «административное принуждение не может быть применено к крестьянам-середнякам, чтобы присоединить их к колхозу»{57}.
В том же Тамбовском округе в течение зимы 1929/30 года конференции и курсы, продолжавшиеся от 2 до 10 дней, были организованы для 10 000 крестьян, женщин села, бедных крестьян и председателей Советов.
За время нескольких первых недель 1930 года на Украине были организованы 3977 коротких курсов для 275 000 крестьян. Осенью 1929 года Красная Армия готовила по воскресеньям, в свободное время, тридцать тысяч активистов, которые, в свою очередь, за первые месяцы 1930 года подготовили еще 100 000 человек. Кроме того, Красная Армия подготовила большое количество водителей тракторов, сельскохозяйственных специалистов и кино– и радиооператоров{58}.
Большинство людей, пришедших из города, несколько месяцев работали в деревне. Следовательно, в феврале 1930 года был издан декрет о мобилизации 7200 членов городских Советов для работы в деревнях в течение как минимум одного года. Но красноармейцы и промышленные рабочие надолго были отправлены в колхозы.
Самая известная кампания, «двадцатипятитысячников», была начата в ноябре 1929 года.
Столкнувшись со слабым и неповоротливым партийным аппаратом в деревне, Центральный комитет принял несколько чрезвычайных мер.
Во-первых, на центральном уровне.
В середине февраля 1930 года три члена Центрального комитета: Орджоникидзе, Л.М. Каганович и Яковлев – были направлены в деревню для проведения расследования.
Затем под руководством Центрального комитета для обобщения накопленного опыта были созваны три общесоюзных совещания. 11 февраля совещание рассмотрело проблемы коллективизации в регионах, где проживают национальные меньшинства. 21 февраля совещание рассмотрело регионы, в которых был дефицит пшеницы. И, наконец, 24 февраля совещание анализировало ошибки и эксцессы, которые произошли во время коллективизации.
Во-вторых, на уровне рядовых членов партии в деревне.
Двести пятьдесят тысяч коммунистов были мобилизованы в городах и отправлены в деревни, чтобы помочь в коллективизации.
Эти активисты работали под руководством «штабов» коллективизации, специально созданных на уровне округов и районов. «Штабы», в свою очередь, получали рекомендации от уполномоченных, посланных районным или Центральным комитетом{56}. Например, в Тамбовском округе активисты, перед тем как отправиться в деревню, принимали участие в конференциях и коротких курсах на уровне округа, затем на уровне района. Согласно инструкциям, активисты должны были следовать «методам массовой работы»: сначала убедить местных активистов, сельские Советы и собрания бедняков, затем небольшие смешанные группы бедняков и середняков и, наконец, организовать общее собрание деревни, исключая, конечно, кулаков. Было дано твердое предупреждение, что «административное принуждение не может быть применено к крестьянам-середнякам, чтобы присоединить их к колхозу»{57}.
В том же Тамбовском округе в течение зимы 1929/30 года конференции и курсы, продолжавшиеся от 2 до 10 дней, были организованы для 10 000 крестьян, женщин села, бедных крестьян и председателей Советов.
За время нескольких первых недель 1930 года на Украине были организованы 3977 коротких курсов для 275 000 крестьян. Осенью 1929 года Красная Армия готовила по воскресеньям, в свободное время, тридцать тысяч активистов, которые, в свою очередь, за первые месяцы 1930 года подготовили еще 100 000 человек. Кроме того, Красная Армия подготовила большое количество водителей тракторов, сельскохозяйственных специалистов и кино– и радиооператоров{58}.
Большинство людей, пришедших из города, несколько месяцев работали в деревне. Следовательно, в феврале 1930 года был издан декрет о мобилизации 7200 членов городских Советов для работы в деревнях в течение как минимум одного года. Но красноармейцы и промышленные рабочие надолго были отправлены в колхозы.
Самая известная кампания, «двадцатипятитысячников», была начата в ноябре 1929 года.
Двадцатипятитысячники
Центральный комитет призвал 25 000 опытных промышленных рабочих с крупных заводов отправиться в деревни и помочь коллективизации. Более 70 000 вызвались сами, и из них было выбрано 28 000: политические активисты, молодежь, сражавшаяся во время Гражданской войны, члены партии и комсомольцы.
Эти рабочие осознавали ведущую роль рабочего класса в социалистической трансформации деревни. Виола пишет:
«Они стремились к сталинской революции, к окончательной победе социализма после долгих лет войны, трудностей и лишений… Они видели в революции уничтожение отсталости, нехватки продуктов и капиталистического окружения»{59}.
Перед отправкой им объяснили, что они будут глазами и ушами Центрального комитета: благодаря их физическому присутствию на линии фронта, руководство надеялось выработать материалистическое понимание социальных сдвигов в деревне и проблем коллективизации. Также двадцатипятитысячникам рекомендовали обсуждать с крестьянами свой опыт организации, приобретенный в качестве промышленных рабочих, так как старые традиции индивидуальной работы начали представлять серьезную помеху в коллективном использовании земли. И, наконец, им сказали, что именно им дано право оценить коммунистические качества партийных функционеров и, если необходимо, очищать партию от чуждых и нежелательных элементов.
В январе 1930 года 25 000 рабочих прибыли на фронт коллективизации. Детальный анализ их деятельности и роль, которую они сыграли, может дать реальное представление о коллективизации, этой великой революционной классовой битве. Эти рабочие поддерживали регулярную переписку со своими заводами и профсоюзами; эти письма дают точное представление о том, что происходило в деревнях.
Эти рабочие осознавали ведущую роль рабочего класса в социалистической трансформации деревни. Виола пишет:
«Они стремились к сталинской революции, к окончательной победе социализма после долгих лет войны, трудностей и лишений… Они видели в революции уничтожение отсталости, нехватки продуктов и капиталистического окружения»{59}.
Перед отправкой им объяснили, что они будут глазами и ушами Центрального комитета: благодаря их физическому присутствию на линии фронта, руководство надеялось выработать материалистическое понимание социальных сдвигов в деревне и проблем коллективизации. Также двадцатипятитысячникам рекомендовали обсуждать с крестьянами свой опыт организации, приобретенный в качестве промышленных рабочих, так как старые традиции индивидуальной работы начали представлять серьезную помеху в коллективном использовании земли. И, наконец, им сказали, что именно им дано право оценить коммунистические качества партийных функционеров и, если необходимо, очищать партию от чуждых и нежелательных элементов.
В январе 1930 года 25 000 рабочих прибыли на фронт коллективизации. Детальный анализ их деятельности и роль, которую они сыграли, может дать реальное представление о коллективизации, этой великой революционной классовой битве. Эти рабочие поддерживали регулярную переписку со своими заводами и профсоюзами; эти письма дают точное представление о том, что происходило в деревнях.
Двадцатипятитысячники против бюрократизма
По прибытии 25 000 городских рабочих должны были немедленно начать бороться с бюрократизмом в местном аппарате и с перегибами коллективизации.
Виола пишет:
«Несмотря на разность позиций, 25 000 рабочих были единогласны в своей критике участия районных органов в коллективизации… Они утверждали, что это именно районные органы ответственны за гонку коллективизации»{60}.
Захаров, один из 25 000, писал, что среди крестьян не было проведено никакой подготовительной работы. Следовательно, они не были готовы к коллективизации{61}. Многое объяснялось незаконностью действий и жестокостью сельских кадров. Маковская ругает «бюрократическую позицию кадров по отношению к крестьянам» и говорит, что функционеры рассуждают о коллективизации «с револьвером в руке»{62}. Барышев утверждает, что большое количество середняков было «раскулачено». Наумов встает на сторону крестьян и обвиняет партийные кадры в том, что они «присваивают себе товары, отнятые у кулаков». Виола сделала вывод, что двадцатипятитысячники «смотрели на сельских чиновников как на грубых, недисциплинированных, часто коррумпированных, и не в единичных случаях – как на посредников или представителей чуждых социально опасных классов»{63}. «Несмотря на собственные и бюрократические перегибы, они достигли успехов в завоевании доверия крестьянских масс»{64}.
Эти подробности важны для понимания того, что эти рабочие и были прямыми посланниками Сталина. Именно их следует считать теми «сталинистами», которые последовательно боролись с бюрократизмом и перегибами и твердо защищали курс на коллективизацию.
Виола пишет:
«Несмотря на разность позиций, 25 000 рабочих были единогласны в своей критике участия районных органов в коллективизации… Они утверждали, что это именно районные органы ответственны за гонку коллективизации»{60}.
Захаров, один из 25 000, писал, что среди крестьян не было проведено никакой подготовительной работы. Следовательно, они не были готовы к коллективизации{61}. Многое объяснялось незаконностью действий и жестокостью сельских кадров. Маковская ругает «бюрократическую позицию кадров по отношению к крестьянам» и говорит, что функционеры рассуждают о коллективизации «с револьвером в руке»{62}. Барышев утверждает, что большое количество середняков было «раскулачено». Наумов встает на сторону крестьян и обвиняет партийные кадры в том, что они «присваивают себе товары, отнятые у кулаков». Виола сделала вывод, что двадцатипятитысячники «смотрели на сельских чиновников как на грубых, недисциплинированных, часто коррумпированных, и не в единичных случаях – как на посредников или представителей чуждых социально опасных классов»{63}. «Несмотря на собственные и бюрократические перегибы, они достигли успехов в завоевании доверия крестьянских масс»{64}.
Эти подробности важны для понимания того, что эти рабочие и были прямыми посланниками Сталина. Именно их следует считать теми «сталинистами», которые последовательно боролись с бюрократизмом и перегибами и твердо защищали курс на коллективизацию.
Двадцатипятитысячники против кулака
Далее, двадцатипятитысячники играли ведущую роль в борьбе против кулачества.
Они первыми противостояли огромному числу слухов и клеветы, получивших название «кулацкого агитпропа». Безграмотными крестьянами, живущими в варварских условиях, объектами воздействия попов (православных священников) можно было легко манипулировать. Попы заявляли, что пришло царство антихриста. Кулаки добавляли, что те, кто вступает в колхоз, заключают договор с антихристом{65}.
Среди двадцатипятитысячников многие подвергались нападениям, их избивали. Несколько десятков были убиты кулаками.
Они первыми противостояли огромному числу слухов и клеветы, получивших название «кулацкого агитпропа». Безграмотными крестьянами, живущими в варварских условиях, объектами воздействия попов (православных священников) можно было легко манипулировать. Попы заявляли, что пришло царство антихриста. Кулаки добавляли, что те, кто вступает в колхоз, заключают договор с антихристом{65}.
Среди двадцатипятитысячников многие подвергались нападениям, их избивали. Несколько десятков были убиты кулаками.
Двадцатипятитысячники и организация сельскохозяйственного производства
Но главным вкладом 25 000 в сельскую жизнь было введение совершенно новой системы производственного управления, образа жизни и стиля работы.
Бедные крестьяне на линии фронта за коллективизацию не имели даже самого малого представления об организации коллективного производства. Они ненавидели свою эксплуатацию и поэтому были твердо сплочены с рабочим классом. Но как частные производители они не могли создать новую модель производства: это одна из причин, по которой была необходима диктатура пролетариата. Диктатура пролетариата выражалась через идеологическое и организационное руководство рабочего класса и Коммунистической партии крестьянской беднотой и середняками.
Рабочие ввели регулярные рабочие дни с утренней перекличкой. Они создали сдельную систему платежей и уровней оплаты. Повсюду наводили порядок и дисциплину. Часто колхоз не знал даже своих границ. Часто не было описей машин, инструментов и запасных частей. Машины были неисправны, не было хлевов и кормовых резервов. Рабочие ввели производственные собрания, на которых колхозники обменивались практическими знаниями, они организовали социалистическое соревнование между различными бригадами и организовали рабочие трибуналы, на которых осуждались нарушители правил и небрежные работники.
25 000 рабочих были живой связью между пролетариатом и колхозным крестьянством. На призыв «своего» рабочего большие фабрики посылали сельскохозяйственное оборудование, запасные части, генераторы, книги, газеты и другие вещи, которые было невозможно найти в деревне. Рабочие бригады приезжали из города, чтобы решать технические или ремонтные задачи или помочь с уборкой урожая.
Часто рабочие становились школьными учителями. Они преподавали технические науки, выполняли задачи по учету во время обучения, по подготовке новых бухгалтеров. Они проводили элементарные политические и сельскохозяйственные курсы. Иногда участвовали в ликбезе.
Вклад двадцатипятитысячников в коллективизацию огромен. В двадцатые годы «бедность, безграмотность и хроническая предрасположенность к периодическому голоду характеризовали большинство сельских ландшафтов»{66}. Двадцатипятитысячники помогли разработать организационную структуру социалистического сельского хозяйства на ближайшую четверть века. «Новая система сельскохозяйственного производства была создана, и это, хотя и не без своих проблем, положило конец кризисам, которые характеризовали прежние рыночные отношения между городом и деревней»{67}.
Бедные крестьяне на линии фронта за коллективизацию не имели даже самого малого представления об организации коллективного производства. Они ненавидели свою эксплуатацию и поэтому были твердо сплочены с рабочим классом. Но как частные производители они не могли создать новую модель производства: это одна из причин, по которой была необходима диктатура пролетариата. Диктатура пролетариата выражалась через идеологическое и организационное руководство рабочего класса и Коммунистической партии крестьянской беднотой и середняками.
Рабочие ввели регулярные рабочие дни с утренней перекличкой. Они создали сдельную систему платежей и уровней оплаты. Повсюду наводили порядок и дисциплину. Часто колхоз не знал даже своих границ. Часто не было описей машин, инструментов и запасных частей. Машины были неисправны, не было хлевов и кормовых резервов. Рабочие ввели производственные собрания, на которых колхозники обменивались практическими знаниями, они организовали социалистическое соревнование между различными бригадами и организовали рабочие трибуналы, на которых осуждались нарушители правил и небрежные работники.
25 000 рабочих были живой связью между пролетариатом и колхозным крестьянством. На призыв «своего» рабочего большие фабрики посылали сельскохозяйственное оборудование, запасные части, генераторы, книги, газеты и другие вещи, которые было невозможно найти в деревне. Рабочие бригады приезжали из города, чтобы решать технические или ремонтные задачи или помочь с уборкой урожая.
Часто рабочие становились школьными учителями. Они преподавали технические науки, выполняли задачи по учету во время обучения, по подготовке новых бухгалтеров. Они проводили элементарные политические и сельскохозяйственные курсы. Иногда участвовали в ликбезе.
Вклад двадцатипятитысячников в коллективизацию огромен. В двадцатые годы «бедность, безграмотность и хроническая предрасположенность к периодическому голоду характеризовали большинство сельских ландшафтов»{66}. Двадцатипятитысячники помогли разработать организационную структуру социалистического сельского хозяйства на ближайшую четверть века. «Новая система сельскохозяйственного производства была создана, и это, хотя и не без своих проблем, положило конец кризисам, которые характеризовали прежние рыночные отношения между городом и деревней»{67}.
Политическое руководство коллективизацией
Одновременно с этими организационными мерами Центральный комитет разрабатывал политические меры и директивы, чтобы дать направление коллективизации.
Сначала важно заметить, что в партии имели место оживленные и продолжительные дискуссии о скорости и степени коллективизации.
В октябре 1929 года Хоперский округ в Нижнем Поволжье зарегистрировал 2,2 % коллективизированных семей, в июне уже достиг 55 %. Комиссия Колхозцентра (Союза колхозов), который был недоверчивым к показаниям скорости и степени коллективизации, была послана, чтобы провести следствие. Баранов, заместитель ее председателя, заявил:
«Местные власти возвели в систему постоянные авралы и кампанейщину. Вся работа по организации колхозов происходит под лозунгом «Чем больше, тем лучше». Директивы округа иногда вращаются вокруг лозунга «Те, кто не присоединяется к колхозу, являются врагами Советской власти». Среди масс не было широкой активности… В некоторых случаях были сделаны завлекающие обещания по поводу тракторов и займов: «Вы получите все – вступайте в колхоз»{68}.
С другой стороны, в «Правде» Шеболдаев, секретарь Нижневолжского обкома партии, защищал быстрый рост хоперской коллективизации. Он «приветствовал «огромный подъем энтузиазма» коллективной вспашки и заявлял, что только 5 или 10 % отказываются от коллективизации, которая стала «большим массовым движением, идущим далеко за пределы рамок нашего понимания работы над коллективизацией»{69}.
Противоречивые мнения существовали во всех подразделениях, включая саму хоперскую передовую ячейку. 2 ноября 1929 года газета «Красный Хопер» сообщила об энтузиазме коллективной распашки и формировании новых колхозов. Но в том же выпуске статья предостерегала от спешки в коллективизации и использования угроз для принуждения крестьян-бедняков вступать в колхоз. Другая статья подтверждала, что в некоторых местах кулаки заставили целую деревню вступить в колхоз, чтобы дискредитировать коллективизацию{70}.
В 1929 году во время ноябрьского пленума Центрального комитета Шеболдаев защищал хоперский опыт с его «лошадиными колоннами». Обусловленная отсутствием тракторов «простая унификация и объединение хозяйств повысят производительность труда». Он заявил, что хоперская коллективизация была «спонтанным движением масс бедняков и середняков» и только 10 или 12 % голосовали против.
«Партия не может принять позицию «торможения» этого движения. Это было бы неправильно с политической и экономической точек зрения. Партия должна сделать все возможное, чтобы оказаться во главе этого движения и направить его в организованное русло. Сейчас это массовое движение несомненно подавляется местными властями, и, следовательно, есть опасность, что оно будет дискредитировано»{71}.
Шеболдаев заявил, что 25 % семей уже коллективизированы и к концу 1930 – середине 1931 года коллективизация будет совершенно полной{72}.
Косиор, который говорил на пленуме о ситуации на Украине, сообщил, что в дюжинах деревень коллективизация была «преувеличена и искусственно создана; население в ней не участвовало и даже не знало о ее существовании». Но «очень большое количество темных сторон» не могло скрыть общего вида картины коллективизации в целом{73}.
Совершенно ясно, что большое количество противоречивых мнений было высказано в партии в то время, когда движение коллективизации начиналось в деревнях. Революционеры были обязаны найти и защитить желание самих угнетенных масс освободиться от своей древней политической, культурной и технической отсталости. Поощрение развития борьбы масс было единственных методом разрушения глубоких корней социальных и экономических отношений. Правая оппозиция делала все возможное, чтобы снизить это трудное и противоречивое пробуждение политической сознательности. Тем не менее была возможность, проталкивая ускоренную коллективизацию, на практике отбрасывать все партийные принципы. Эта опасная тенденция не только включала левые взгляды, которые вытекали из привычек, приобретенных во время Гражданской войны, когда считалось нормальным «командовать» революцией, но также из бюрократизма, который хотел порадовать руководство «великими достижениями»; в дополнение преувеличения могли также быть вызваны контрреволюцией, которая хотела скомпрометировать коллективизацию, доводя ее до абсурда.
Сначала важно заметить, что в партии имели место оживленные и продолжительные дискуссии о скорости и степени коллективизации.
В октябре 1929 года Хоперский округ в Нижнем Поволжье зарегистрировал 2,2 % коллективизированных семей, в июне уже достиг 55 %. Комиссия Колхозцентра (Союза колхозов), который был недоверчивым к показаниям скорости и степени коллективизации, была послана, чтобы провести следствие. Баранов, заместитель ее председателя, заявил:
«Местные власти возвели в систему постоянные авралы и кампанейщину. Вся работа по организации колхозов происходит под лозунгом «Чем больше, тем лучше». Директивы округа иногда вращаются вокруг лозунга «Те, кто не присоединяется к колхозу, являются врагами Советской власти». Среди масс не было широкой активности… В некоторых случаях были сделаны завлекающие обещания по поводу тракторов и займов: «Вы получите все – вступайте в колхоз»{68}.
С другой стороны, в «Правде» Шеболдаев, секретарь Нижневолжского обкома партии, защищал быстрый рост хоперской коллективизации. Он «приветствовал «огромный подъем энтузиазма» коллективной вспашки и заявлял, что только 5 или 10 % отказываются от коллективизации, которая стала «большим массовым движением, идущим далеко за пределы рамок нашего понимания работы над коллективизацией»{69}.
Противоречивые мнения существовали во всех подразделениях, включая саму хоперскую передовую ячейку. 2 ноября 1929 года газета «Красный Хопер» сообщила об энтузиазме коллективной распашки и формировании новых колхозов. Но в том же выпуске статья предостерегала от спешки в коллективизации и использования угроз для принуждения крестьян-бедняков вступать в колхоз. Другая статья подтверждала, что в некоторых местах кулаки заставили целую деревню вступить в колхоз, чтобы дискредитировать коллективизацию{70}.
В 1929 году во время ноябрьского пленума Центрального комитета Шеболдаев защищал хоперский опыт с его «лошадиными колоннами». Обусловленная отсутствием тракторов «простая унификация и объединение хозяйств повысят производительность труда». Он заявил, что хоперская коллективизация была «спонтанным движением масс бедняков и середняков» и только 10 или 12 % голосовали против.
«Партия не может принять позицию «торможения» этого движения. Это было бы неправильно с политической и экономической точек зрения. Партия должна сделать все возможное, чтобы оказаться во главе этого движения и направить его в организованное русло. Сейчас это массовое движение несомненно подавляется местными властями, и, следовательно, есть опасность, что оно будет дискредитировано»{71}.
Шеболдаев заявил, что 25 % семей уже коллективизированы и к концу 1930 – середине 1931 года коллективизация будет совершенно полной{72}.
Косиор, который говорил на пленуме о ситуации на Украине, сообщил, что в дюжинах деревень коллективизация была «преувеличена и искусственно создана; население в ней не участвовало и даже не знало о ее существовании». Но «очень большое количество темных сторон» не могло скрыть общего вида картины коллективизации в целом{73}.
Совершенно ясно, что большое количество противоречивых мнений было высказано в партии в то время, когда движение коллективизации начиналось в деревнях. Революционеры были обязаны найти и защитить желание самих угнетенных масс освободиться от своей древней политической, культурной и технической отсталости. Поощрение развития борьбы масс было единственных методом разрушения глубоких корней социальных и экономических отношений. Правая оппозиция делала все возможное, чтобы снизить это трудное и противоречивое пробуждение политической сознательности. Тем не менее была возможность, проталкивая ускоренную коллективизацию, на практике отбрасывать все партийные принципы. Эта опасная тенденция не только включала левые взгляды, которые вытекали из привычек, приобретенных во время Гражданской войны, когда считалось нормальным «командовать» революцией, но также из бюрократизма, который хотел порадовать руководство «великими достижениями»; в дополнение преувеличения могли также быть вызваны контрреволюцией, которая хотела скомпрометировать коллективизацию, доводя ее до абсурда.
Ноябрьская резолюция 1929 года
Резолюция Центрального комитета от 17 ноября 1929 года, официально начиная коллективизацию, подвела итоги внутрипартийных дискуссий.
Резолюция началась замечанием, что число семей в колхозах выросло с 445 000 в 1927–1928 гг. до 1 040 000 год спустя. За тот же период доля колхозов на рынке зерна выросла с 4,5 до 12,9 %.
«Этот небывалый темп коллективизации, превосходящий самые оптимистические проектировки, свидетельствует о том, что в движение пришли, вслед за бедняцкими хозяйствами деревни, подлинные массы середняцких хозяйств, убеждающихся на практике в преимуществе коллективных форм земледелия.
Решительный перелом в отношении бедняцко-середняцких масс к колхозам… означает новый исторический этап в деле строительства социализма в нашей стране»{74}.
«Столь значительные успехи колхозного движения являются прямым результатом последовательного проведения генеральной линии партии, обеспечившего мощный рост промышленности, усиление смычки рабочего класса с основными массами крестьянства, насаждение кооперативной общественности, усиление политической активности масс и рост материальных и культурных ресурсов пролетарского государства»{75}.
Резолюция началась замечанием, что число семей в колхозах выросло с 445 000 в 1927–1928 гг. до 1 040 000 год спустя. За тот же период доля колхозов на рынке зерна выросла с 4,5 до 12,9 %.
«Этот небывалый темп коллективизации, превосходящий самые оптимистические проектировки, свидетельствует о том, что в движение пришли, вслед за бедняцкими хозяйствами деревни, подлинные массы середняцких хозяйств, убеждающихся на практике в преимуществе коллективных форм земледелия.
Решительный перелом в отношении бедняцко-середняцких масс к колхозам… означает новый исторический этап в деле строительства социализма в нашей стране»{74}.
«Столь значительные успехи колхозного движения являются прямым результатом последовательного проведения генеральной линии партии, обеспечившего мощный рост промышленности, усиление смычки рабочего класса с основными массами крестьянства, насаждение кооперативной общественности, усиление политической активности масс и рост материальных и культурных ресурсов пролетарского государства»{75}.
Исключение бухаринского оппортунизма
Центральный комитет настаивал, что это впечатляющее развитие не было осуществлено «спокойно», а имела место самая ожесточенная классовая борьба.
«Обострение классовой борьбы и упорное сопротивление капиталистических элементов наступающему социализму в обстановке капиталистического окружения нашей страны усиливают давление мелкобуржуазной стихии на наименее устойчивые элементы партии, порождая идеологию капитулянтства перед трудностями, дезертирство, попытки соглашения с кулацко-капиталистическими элементами города и деревни…
Именно отсюда берет свои корни полное непонимание бухаринской группой происходящего обострения классовой борьбы, недооценка силы сопротивления кулацко-нэпманских элементов, антиленинская теория о «врастании» кулака в социализм, противодействие политике наступления на капиталистические элементы деревни»{76}.
«Правые заявляли о нереальности взятых темпов коллективизации и строительства совхозов, об отсутствии необходимых материально-технических предпосылок и нежелании бедняцко-середняцкого крестьянства переходить к коллективным формам земледелия. На самом деле мы имеем столь бурный рост коллективизации, столь стремительную тягу бедняцко-середняцких хозяйств к социалистическим формам хозяйства, что колхозное движение уже начало на практике перерастать в сплошную коллективизацию целых районов…
Правые оппортунисты… объективно являются рупором хозяйственных и политических интересов мелкобуржуазной стихии и кулацко-капиталистических групп…»{77}
Центральный комитет отметил, что изменения в форме классовой борьбы следует проводить осторожно; если прежде кулаки делали все возможное, чтобы предупредить начало колхозного движения, теперь они искали, как разрушить его.
«Широкое развертывание колхозного движения протекает в обстановке обострения классовой борьбы в деревне и изменения ее форм и методов. Наряду с усилением прямой и открытой борьбы кулачества против коллективизации, доходящей до прямого террора (убийства, поджоги, вредительство), кулаки все чаще переходят к замаскированным и скрытым формам борьбы и эксплуатации, проникая в колхозы и даже в органы управления колхозов, чтобы разложить и взорвать их изнутри»{78}.
«Обострение классовой борьбы и упорное сопротивление капиталистических элементов наступающему социализму в обстановке капиталистического окружения нашей страны усиливают давление мелкобуржуазной стихии на наименее устойчивые элементы партии, порождая идеологию капитулянтства перед трудностями, дезертирство, попытки соглашения с кулацко-капиталистическими элементами города и деревни…
Именно отсюда берет свои корни полное непонимание бухаринской группой происходящего обострения классовой борьбы, недооценка силы сопротивления кулацко-нэпманских элементов, антиленинская теория о «врастании» кулака в социализм, противодействие политике наступления на капиталистические элементы деревни»{76}.
«Правые заявляли о нереальности взятых темпов коллективизации и строительства совхозов, об отсутствии необходимых материально-технических предпосылок и нежелании бедняцко-середняцкого крестьянства переходить к коллективным формам земледелия. На самом деле мы имеем столь бурный рост коллективизации, столь стремительную тягу бедняцко-середняцких хозяйств к социалистическим формам хозяйства, что колхозное движение уже начало на практике перерастать в сплошную коллективизацию целых районов…
Правые оппортунисты… объективно являются рупором хозяйственных и политических интересов мелкобуржуазной стихии и кулацко-капиталистических групп…»{77}
Центральный комитет отметил, что изменения в форме классовой борьбы следует проводить осторожно; если прежде кулаки делали все возможное, чтобы предупредить начало колхозного движения, теперь они искали, как разрушить его.
«Широкое развертывание колхозного движения протекает в обстановке обострения классовой борьбы в деревне и изменения ее форм и методов. Наряду с усилением прямой и открытой борьбы кулачества против коллективизации, доходящей до прямого террора (убийства, поджоги, вредительство), кулаки все чаще переходят к замаскированным и скрытым формам борьбы и эксплуатации, проникая в колхозы и даже в органы управления колхозов, чтобы разложить и взорвать их изнутри»{78}.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента