Страница:
— Ну что ж, — сказал по «Радио-2» диск-жокей. — Прекрасный мир, не так ли? Спасибо, Херб. — Послышалось звяканье, словно от ударов по консервной банке. И красивый голос произнес: — Метеорологическая служба выступила со штормовым предупреждением к судам, которые намерены находиться в море примерно в 21.00... Есть предупреждения о штормах в Рокэлле, Мэлине, Гебридских островах, Бэйли.
Голос был успокаивающим, в нем было столько настойчивости, сколько можно было выразить с учетом того, что шел уже час, когда все добрые люди спят. Голос пробивался через эфир, как небольшой ураган, зарождающийся в Исландии: силой в восемь и девять баллов в Рокэлле и Мэлине, смягчающийся до шести. «На Гебридские острова надвигается суровый западный шторм силой в девять баллов, увеличение силы шторма до десяти баллов». Мой «Роллекс» показывал пять минут третьего ночи. «Надвигается» означало, что в любую минуту шторм будет здесь.
Что-то тяжелое и металлическое ударило в дверь капитанской рубки со стороны правого борта. Кувалда. Я не мог разглядеть через окно, в чьих она руках. Мой рот снова высох. Двери капитанской рубки, конечно, стальные, а окна из стекла высокой прочности. Но даже такое стекло вряд ли сможет выдержать удары кувалды. Еще один удар.
Следом за кувалдой по капитанской рубке ударил ветер. Дождь стал напоминать пулеметный обстрел. Свет с Хайскэйра теперь превратился всего лишь в бледное мерцание. А бакен Уэст-Феррис и вовсе исчез. Я бросился к двери. Снова раздалось «трах!», теперь уже по стали, пониже замка. Я стиснул зубы. Потом я повернул ручку двери и рывком ее распахнул.
Темная фигура с поднятой кувалдой застыла от неожиданности. Я ударил ногой куда-то в середину так сильно, как только мог. Моя нога попала во что-то неустойчивое. Фигура отшатнулась назад. Кувалда пролетела над перилами и с грохотом упала на стальную палубу. Ногти этого человека впились в мое лицо, но он не нападал, он цеплялся за меня, чтобы спастись. Это не помогло. Он отлетел назад, следом за кувалдой, и упал головой вниз футов с двадцати на стальную палубу. Потом я его уже больше не видел.
Но я видел кое-что другое. Я видел бакен Уэст-Феррис, который всего пять минут назад был на одной линии с маяком. Ветер работал старательно. Бакен Уэст-Феррис больше не был на одной линии с маяком. Он был в стороне.
Я заорал так громко, как только мог:
— Судно потащило!
Море вздымалось. Нос судна вставал на дыбы, когда под ним проходили волны. Время от времени прокатывалась большая волна, разлетавшаяся на кусочки, последние остатки которых колотились об окна капитанской рубки. Бакен Уэст-Феррис перемещался все дальше в сторону. Я представил себе, как тащится якорь «Мариуса Б», пропахивая мягкое грязное дно. А ветер все еще едва ли достигал штормовой силы.
Я внимательно смотрел за окно. Адреналин бурлил в крови. Ночь, тьма, на мне мокрая и холодная одежда. Если я выйду наружу, они убьют меня. Там их осталось еще трое, возможно, и четверо.
Какой-то металлический рев возник впереди. Отчасти он прилетел вместе с ветром, а отчасти поднимался где-то с судна. Продолжалось это, кажется, минут десять. А окончилось внезапно, с оглушительным «трах!», от которого тряска прокатилась по всему судну. Впереди палуба поднялась на огромной волне, подобно белой ракете. Я вцепился в столик с морскими картами. Судно заскользило вбок, потом опустилось, нырнуло и перекатилось, подняв тучу брызг на высоту футов в сто. Я не знал ничего о больших кораблях. Но я знал, что означали это вздыбление и нырок, и еще один нырок, и тот факт, что бакен Уэст-Феррис теперь находился по левому борту, и то, что «Мариус Б» неуклюже барахтается, зарываясь носом в волны.
Эта означало, что якорь больше не волочится, это означало, что, пытаясь остановить волочение судна, капитан Паувэлс попробовал выпустить якорную цепь на всю длину. Но у судна не было никакого тока и никакой гидравлики, так что капитану и его людям ничего не оставалось, как проделать все вручную. Они сшибли предохранитель храпового колеса, и цепь свободно пошла вниз. И она ушла настолько далеко, что ее конец проскочил через шлюзовую трубу и упорхнул в море.
Я стоял очень спокойно, с пересохшим ртом, готовым немедленно реагировать на все, что сейчас произойдет. И снова рев поднялся сквозь палубу, а за ним последовал тяжелый удар. Второй якорь. Этот удар шея от захвата предохранителя якоря. Я произнес вслух, чтобы было повеселее:
— Волочение. Захват. Снова волочение.
Потом последовала еще одна серия мощных ударов. Слишком мала цепь. Потравить бы ее еще побольше.
И снова сквозь палубу прошел рев. «Потеря контроля», — подумал я. На передней палубе тонны шестидюймовой цепи бились и корчились, словно какая-то обезумевшая змея в кромешной мгле...
Трах!
«Мариус Б» поднимался на дыбы свободно и легко, срезая длинный белый изгиб с верхнего склона волны. Никаких якорей больше не осталось. У судна было Бог весть сколько тонн токсических отходов в стальном желудке — и никаких двигателей, ничего.
Судно легло в дрейф.
Глава 30
Глава 31
Голос был успокаивающим, в нем было столько настойчивости, сколько можно было выразить с учетом того, что шел уже час, когда все добрые люди спят. Голос пробивался через эфир, как небольшой ураган, зарождающийся в Исландии: силой в восемь и девять баллов в Рокэлле и Мэлине, смягчающийся до шести. «На Гебридские острова надвигается суровый западный шторм силой в девять баллов, увеличение силы шторма до десяти баллов». Мой «Роллекс» показывал пять минут третьего ночи. «Надвигается» означало, что в любую минуту шторм будет здесь.
Что-то тяжелое и металлическое ударило в дверь капитанской рубки со стороны правого борта. Кувалда. Я не мог разглядеть через окно, в чьих она руках. Мой рот снова высох. Двери капитанской рубки, конечно, стальные, а окна из стекла высокой прочности. Но даже такое стекло вряд ли сможет выдержать удары кувалды. Еще один удар.
Следом за кувалдой по капитанской рубке ударил ветер. Дождь стал напоминать пулеметный обстрел. Свет с Хайскэйра теперь превратился всего лишь в бледное мерцание. А бакен Уэст-Феррис и вовсе исчез. Я бросился к двери. Снова раздалось «трах!», теперь уже по стали, пониже замка. Я стиснул зубы. Потом я повернул ручку двери и рывком ее распахнул.
Темная фигура с поднятой кувалдой застыла от неожиданности. Я ударил ногой куда-то в середину так сильно, как только мог. Моя нога попала во что-то неустойчивое. Фигура отшатнулась назад. Кувалда пролетела над перилами и с грохотом упала на стальную палубу. Ногти этого человека впились в мое лицо, но он не нападал, он цеплялся за меня, чтобы спастись. Это не помогло. Он отлетел назад, следом за кувалдой, и упал головой вниз футов с двадцати на стальную палубу. Потом я его уже больше не видел.
Но я видел кое-что другое. Я видел бакен Уэст-Феррис, который всего пять минут назад был на одной линии с маяком. Ветер работал старательно. Бакен Уэст-Феррис больше не был на одной линии с маяком. Он был в стороне.
Я заорал так громко, как только мог:
— Судно потащило!
Море вздымалось. Нос судна вставал на дыбы, когда под ним проходили волны. Время от времени прокатывалась большая волна, разлетавшаяся на кусочки, последние остатки которых колотились об окна капитанской рубки. Бакен Уэст-Феррис перемещался все дальше в сторону. Я представил себе, как тащится якорь «Мариуса Б», пропахивая мягкое грязное дно. А ветер все еще едва ли достигал штормовой силы.
Я внимательно смотрел за окно. Адреналин бурлил в крови. Ночь, тьма, на мне мокрая и холодная одежда. Если я выйду наружу, они убьют меня. Там их осталось еще трое, возможно, и четверо.
Какой-то металлический рев возник впереди. Отчасти он прилетел вместе с ветром, а отчасти поднимался где-то с судна. Продолжалось это, кажется, минут десять. А окончилось внезапно, с оглушительным «трах!», от которого тряска прокатилась по всему судну. Впереди палуба поднялась на огромной волне, подобно белой ракете. Я вцепился в столик с морскими картами. Судно заскользило вбок, потом опустилось, нырнуло и перекатилось, подняв тучу брызг на высоту футов в сто. Я не знал ничего о больших кораблях. Но я знал, что означали это вздыбление и нырок, и еще один нырок, и тот факт, что бакен Уэст-Феррис теперь находился по левому борту, и то, что «Мариус Б» неуклюже барахтается, зарываясь носом в волны.
Эта означало, что якорь больше не волочится, это означало, что, пытаясь остановить волочение судна, капитан Паувэлс попробовал выпустить якорную цепь на всю длину. Но у судна не было никакого тока и никакой гидравлики, так что капитану и его людям ничего не оставалось, как проделать все вручную. Они сшибли предохранитель храпового колеса, и цепь свободно пошла вниз. И она ушла настолько далеко, что ее конец проскочил через шлюзовую трубу и упорхнул в море.
Я стоял очень спокойно, с пересохшим ртом, готовым немедленно реагировать на все, что сейчас произойдет. И снова рев поднялся сквозь палубу, а за ним последовал тяжелый удар. Второй якорь. Этот удар шея от захвата предохранителя якоря. Я произнес вслух, чтобы было повеселее:
— Волочение. Захват. Снова волочение.
Потом последовала еще одна серия мощных ударов. Слишком мала цепь. Потравить бы ее еще побольше.
И снова сквозь палубу прошел рев. «Потеря контроля», — подумал я. На передней палубе тонны шестидюймовой цепи бились и корчились, словно какая-то обезумевшая змея в кромешной мгле...
Трах!
«Мариус Б» поднимался на дыбы свободно и легко, срезая длинный белый изгиб с верхнего склона волны. Никаких якорей больше не осталось. У судна было Бог весть сколько тонн токсических отходов в стальном желудке — и никаких двигателей, ничего.
Судно легло в дрейф.
Глава 30
Теперь события на палубе стали разворачиваться очень быстро. Кто-то запустил ракету — белую, а не красную. Я знал, почему они не стали посылать в воздух красную ракету. Они не хотели привлекать внимание к «Мариусу Б». При свете этой белой ракеты я увидел, как они втискиваются в спасательную шлюпку с подветренной стороны. Они двигались очень быстро. Я наблюдал, как они дожидаются временного затишья шторма. Ракета шипела. Спасательная шлюпка отошла от судна. И я остался один на этом «Мариусе Б».
Движение неуправляемого судна в судоходной части моря — это вещь ужасная. Море тяжело вздымалось вверх, большие холмы воды накатывались издалека, с запада, «Мариус Б» принимал их на нос, отвечая сильным и быстрым перекатыванием, которое наполняло его открытые люки ветром и разворачивало его по диагонали к следующей волне или же, как буксиром, тянуло вниз по черному склону и с шумом швыряло во впадину.
Мое сознание перед тем основательно замерзло. Теперь оно начинало отмерзать. С медлительностью лавин, формирующихся высоко-высоко в ледниках, мои мысли стали приобретать форму.
Это были не ахти какие мощные мысли. Первая из них означала: «Свет», следующая — «Компас», а после этого появилась и мысль: «Карта». Было невозможно думать более сосредоточенно, потому что рев стоял ужасный, а ветер все продолжал швырять основательные массы воды на палубу, и они ударялись об окна с грохотом, похуже того, что был от кувалды. Я пытался не думать о том, что если достаточно много воды пробьется в кормовую часть, то много ее просочится и в трюм. Я просто приступил к осмотру судна по всем правилам.
Я начал с капитанской рубки, пробежался пальцами вдоль перил и выступов позади навигационного столика. За прибором компании «Декка» нашелся коробок спичек. Я зажег одну спичку и успел добраться до радиорубки прежде, чем спичка обожгла мне пальцы.
Палуба изгибалась и прыгала, словно лошадь, которую жалят оводы. Изуродованные и расхлябанные механизмы скользили из стороны в сторону при перекатывании судна. Никакого фонаря в радиорубке не было. Я перешел в каюту капитана. Там была до унылости скудная обстановка, воняло сигарами и потом. Но там мне досталась и премия — фонарь, валявшийся среди разного хлама у мойки.
Этот фонарь был мне серьезной поддержкой. Я поспешил обратно, в капитанскую рубку. Я теперь мог заняться более серьезным делом, чем выглядывание из окон. Да и незачем было выглядывать. Я по растущему реву мог определить, что длинные ровные выпуклости, идущие с запада, становятся все круче, и их верхушки взрываются под ударами ветра.
Повисая в рубке на всем, что могло выдержать мой вес, я водил пятном света от фонаря по столику с морскими картами. Единственной отметкой на карте был кружок с какой-то точкой посередине. Обозначение места, где они сбрасывают свою грязь. «Декка» зафиксировала эту полезную стартовую точку.
Прижавшись к стене для устойчивости, я хлопнул по ровному концу «Декки» и установил ее так, чтобы прибор смотрел на восток, на подветренную сторону. Этот край пересек какие-то громкие звуки. Но дальше, по направлению к берегу, звуки отдавались особенно низко. При такой погоде это означало ломку волны. А внутри бурунов дело обстояло еще хуже: цепь островов, разрывы между ними, испещренные зазубринами небольших, едва торчавших из воды скал, с подчеркнутыми показаниями эхолота, чтобы указать возвышения над наиболее низкими астрономическими течениями.
Я посмотрел на стену позади столика с картами. У неуправляемого «Мариуса Б» было почти столько же шансов выбраться из этой передряги целым, как продрейфовать со вздыбленным носом через игольное ушко.
Ударил порыв ветра. Он налетел на капитанскую рубку со стороны правого борта, и судно круто накренилось на левый борт, отклоняясь от курса. Я, шатаясь, побрел к штурвалу. Он был заперт. Индикатор указывал, что руль направления стоял продольно. Я сбросил запор. Бледное лезвие палубы поднялось, когда волна прокатилась под судном, и корма ушла во впадину. Штурвал завертелся. Поскольку не было тока для контроля за гидравликой, управление сделалось исключительно ручным, и понадобится, возможно, поворотов пятьдесят, чтобы заставить гидравлические помпы выполнить то, для чего при токе хватило бы и одного оборота. Палуба отклонялась от курса по мере того, как приподнималась корма — это действовала сила давления воды. Я прокрутил руль обратно, к середине судна. В зеленоватых отблесках бета-лучей стрелка компаса откачнулась, пока не показала 275 градусов. Еще одна волна прошла под судном. Я наблюдал за тем, как нос бочком отклоняется от курса.
Судно не двигалось вперед.
Мышцы моих щек болели от того, что я все время стискивал зубы. «Чтоб тебя! — думал я. — Чтоб тебя, ублюдок!» Ветер заревел во всю мощь своего горла девятибалльным ревом. Это прозвучало музыкой для моих ушей, потому что мы наконец двинулись. Ветер подхватил «Мариуса Б» и погнал его кормой вперед. Судно было достаточно глубоко загружено, чтобы не буксовать по поверхности воды.
Пришла третья волна. Она была высоченной. Этакая стена кромешной мглы, заслонившая треть неба. Верхушка этой стены стала серой, и послышался бушующий рев. «Мариус Б» принял эту волну на Нос со стороны правого борта. Стена воды изогнулась и с грохотом обрушилась на переднюю часть палубы. Судно повернулось на левый борт и круто перекатилось. Мое радостное возбуждение исчезло. Внизу, на палубе, крышки люков открыты, и, должно быть, туда попала уйма воды.
Я крутил рулевое колесо, даже не делая пауз, чтобы подышать, пока индикатор не показал 45 градусов по левому борту от руля направления. А когда по диагонали поднялась из впадины следующая волна, я почувствовал одновременный толчок ветра в надводную часть судна и его крен. Стрелка компаса снова сдвинулась, показывая по окружности 255, 260, 275 градусов. Я бешено крутил штурвал, пытаясь вернуть судну центровку. Новая волна ударила по «Мариусу Б» прямо, и следом — еще одна. А с третьей волной судно снова стало отклоняться от курса. Я подправил курс. Судно выровнялось.
И я снова смог вернуться к карте. По моему «Роллексу», все это заняло двадцать минут. Мы шли прямо по ветру, по показаниям «Декки». Милю прошли со скоростью три узла. Значит, оставалось пройти две мили до пятнадцатиметрового контура. Я стащил с полки над столиком справочник и занялся страницей, где обозначено время прилива и отлива. Сейчас был прилив. Он нес нас на север, возможно, со скоростью в три четверти узла.
Килевая качка сменилась перекатыванием. Судно барахталось на месте. Я бросился к штурвалу, подождал, пока рев ветра накатится на капитанскую рубку, и положил штурвал право руля на 45 градусов по правому борту. Судно выровнялось. Я вернулся обратно к столику.
Ну, это чепуха для морской школы. Прилив, идущий в северном направлении со скоростью в три четверти узла. Нормальная скорость судна, предположим, три узла Надо проложить курс. Освободиться от прилива, построив на приборе соответствующие кривые, три маленьких стрелки-указателя. Другой конец кривых должен выйти на разрыв между островами. Проложить векторы. Измерить угол. Точно идти по курсу...
Ветер и дождь вдруг ворвались внутрь. Кажется, не выдержало сверхпрочное стекло. Мой желудок подскочил от страха к горлу. А потом я увидел, что окна целы, а сорвало дверь в капитанскую рубку, ту самую, в которую били кувалдой. Я захохотал, я хохотал так громко, чтобы слышать себя сквозь грохот ветра и моря. При своих трех узлах, при носе, прыгающем к черному небу, при ветре, хлещущем по ржавой белой башне надводных построек, «Мариус Б» дрейфовал и барахтался, продолжая идти в направлении скал.
Я старался держать компас между 280 и 300 градусами, что соответствовало тому курсу, который был мне нужен, чтобы уклониться от прилива. Еще десяток градусов в каждую из сторон было бы лучше, чем мне удавалось сделать, поскольку курс судна отклонялся градусов по тридцать в каждую сторону. Когда судно перекатывалось, его возвращение в нормальное положение происходило с угрожающей медлительностью. Я никогда прежде не управлял большим судном, не говоря уже о сухогрузе, битком набитом ядом и плывущем кормой к подветренной стороне берега при штормовом девятибалльном ветре. И мне казалось, что судно ведет себя так, как будто в трюме у него уже полно воды.
А я знал, что происходит, когда в трюм попадает вода. Это было в точности то же самое, что происходило с яликами на водохранилищах в годы моей молодости. Пара дюймов воды — это не проблема, когда судно находится на ровном киле. Но когда оно кренится на один борт, уступая колыханию трюмной воды, вы хлебаете здоровенный глоток этого дерьма и переворачиваетесь.
Возможно, дно и было самым лучшим местом для «Мариуса Б»: глубокая вода, вне досягаемости сокрушительных ударов и натиска волн. Осталось только дождаться водолазов.
За кормой с грохотом взлетел фонтан воды. Теперь уже было слишком поздно. Слишком мелко. Если судно затонет здесь, волны разотрут его на дне в металлические опилки и распространят тонны грязных отходов по берегам Ская и дальше. Я стиснул зубы и прижал плечо к штурвалу.
Дождь, кажется, ослабевал. В направлении открытого моря черная крыша туч поднялась и раскололась, открывая продолговатые полосы более светлого неба. Но волны теперь сделались крутыми, пустотелыми, их верхушки завивались, готовые разбиться вдребезги.
Я выровнял судно и решился высунуть голову из капитанской рубки, благо дверь зияла пустотой. Сорванную дверцу давно куда-то унесло. Ветер попытался сорвать мою голову. Я уперся плечами в косяк.
В четырехстах ярдах от кормы, по правому борту, море превратилось в котел кипящей белизны. Там виднелся какой-то темный горб, который, возможно, был островом. Потоки белой воды бились о него, откатывались назад, снова взлетали вверх и разбивались вдребезги. Прямо за кормой, по линии нашего дрейфа, море было темнее. Из открытого моря всегда трудно различить, как разбивается волна. В более темном месте они, кажется, и разбиваются меньше. Конечно, никакого острова там не было. Надежда растеклась по моим жилам, словно виски. Судно стало отклоняться от курса. Я поплелся обратно, к своему рабству у штурвала.
Мы теперь проходили над первой из этих отмелей, под нами было футов двадцать воды, плюс еще прилив, возможно, футов шесть. Днище «Мариуса Б» должно было касаться грунта. И все, что мне оставалось сделать, — это держать судно прямо. И оно проскочило.
Все, что мне оставалось сделать...
А впереди начала вздыбливаться большая волна. Необычно большая волна. Она была вдвое больше, чем все остальные, так что даже ветер присмирел. Ее гребень вздымался и трепетал. Нос судна начал приподниматься на волне. Он задирался все выше и выше. Где-то внизу что-то вырывалось на свободу, скользя и круша. На волне вырос серый гребень, он торчал на ее верхушке, словно карниз. Нос судна напрягся, чтобы встретить волну. На какой-то промежуток времени мир перестал двигаться и как бы повис на волоске.
И волна разбилась.
Что-то ударило меня в предплечье, словно кувалдой. Меня бросило на пол капитанской рубки, который внезапно превратился в пропасть. Моя голова глухо ударилась обо что-то. Неуклюже растянувшись на полу, я наблюдал, как нос «Мариуса Б» встал вертикально, а волна завилась и этак небрежно обрушила вниз с верхушки своего серого склона водяной занавес весом в миллион тонн. Палуба исчезла под бурлящим белым потоком. А волна поволокла судно вверх, развернула и швырнула носом вперед.
В капитанскую рубку отовсюду вливалась вода. Потоки воды. Я в капитанской рубке поистине оказался под водой.
Судно застряло. Оно как бы споткнулось обо что-то. Спереди донесся скрип, а потом и тяжелое, отвратительное «трах!». Через правый борт хлынула вода. «Скала, — подумал я. — Налетели на скалу».
Гребень волны с ревом умчался в направлении берега и исчез. Судно легло в крен. Оно замерло и не шевелилось. Сели на дно. Я пополз вверх по наклону в тридцать градусов. Надвигалась следующая волна, плечи ее разрастались. Она накрыла нос судна. «Ну вот и все, — подумал я. — Вода хлещет потоками через открытые крышки люков. Судно заполняется водой. А скалы поддерживают его словно лучшие друзья, так что волны получат возможность разнести судно на мелкие кусочки...»
Но судно сдвинулось. Я отчетливо ощутил, как оно движется. Нос поднялся на волне. Поднимался он медленно, однако все же поднимался. Судно кренилось на левый борт. Мое сознание было измочалено до такой степени, что оно вряд ли вообще могло работать. Надо доползти до штурвала. И повернуть...
Никакого движения. Заклинило.
Через окна капитанской рубки я и в полутьме видел острова, похожие на каменных китов. Вода прыгала и бурлила вокруг них. Но что-то было не так. Море выглядело как-то незначительно. Белая вода была не с той стороны островов, с какой надо.
С другой, с дальней стороны.
Палуба у меня под щекой скрипела и вздрагивала. Последним отчаянным усилием я поднялся на ноги.
«Мариус Б» сидел на мели внутри какой-то бухты, охраняемой островами. Со стороны открытого моря волны разбивались о ту брешь, через которую, барахтаясь, прошло судно. По мере того как я наблюдал за происходящим, судно поворачивалось на скале, проткнувшей его корпус пока не развернулось в сторону моря. Из внутренних частей судна доносилось шипение воздуха и треск коробящегося металла. Судно прочно сидело на скале, его палубы были на одном уровне с поверхностью воды Волны высотой в четыре фута почти весело ударялись о его надстройки.
Стало посветлее. Ветер стихал. Прилив менял направление и начинал убывать. Очень медленно, словно старик, я побрел по помещениям этого острова, состоящего из палубных надстроек «Мариуса Б». И в запертом выдвижном ящике стола в радиорубке я все-таки отыскал высокочастотный передатчик.
Спустя полчаса желтенький вертолет «Морской король» застрекотал вокруг мыса в конце этой бухты.
Движение неуправляемого судна в судоходной части моря — это вещь ужасная. Море тяжело вздымалось вверх, большие холмы воды накатывались издалека, с запада, «Мариус Б» принимал их на нос, отвечая сильным и быстрым перекатыванием, которое наполняло его открытые люки ветром и разворачивало его по диагонали к следующей волне или же, как буксиром, тянуло вниз по черному склону и с шумом швыряло во впадину.
Мое сознание перед тем основательно замерзло. Теперь оно начинало отмерзать. С медлительностью лавин, формирующихся высоко-высоко в ледниках, мои мысли стали приобретать форму.
Это были не ахти какие мощные мысли. Первая из них означала: «Свет», следующая — «Компас», а после этого появилась и мысль: «Карта». Было невозможно думать более сосредоточенно, потому что рев стоял ужасный, а ветер все продолжал швырять основательные массы воды на палубу, и они ударялись об окна с грохотом, похуже того, что был от кувалды. Я пытался не думать о том, что если достаточно много воды пробьется в кормовую часть, то много ее просочится и в трюм. Я просто приступил к осмотру судна по всем правилам.
Я начал с капитанской рубки, пробежался пальцами вдоль перил и выступов позади навигационного столика. За прибором компании «Декка» нашелся коробок спичек. Я зажег одну спичку и успел добраться до радиорубки прежде, чем спичка обожгла мне пальцы.
Палуба изгибалась и прыгала, словно лошадь, которую жалят оводы. Изуродованные и расхлябанные механизмы скользили из стороны в сторону при перекатывании судна. Никакого фонаря в радиорубке не было. Я перешел в каюту капитана. Там была до унылости скудная обстановка, воняло сигарами и потом. Но там мне досталась и премия — фонарь, валявшийся среди разного хлама у мойки.
Этот фонарь был мне серьезной поддержкой. Я поспешил обратно, в капитанскую рубку. Я теперь мог заняться более серьезным делом, чем выглядывание из окон. Да и незачем было выглядывать. Я по растущему реву мог определить, что длинные ровные выпуклости, идущие с запада, становятся все круче, и их верхушки взрываются под ударами ветра.
Повисая в рубке на всем, что могло выдержать мой вес, я водил пятном света от фонаря по столику с морскими картами. Единственной отметкой на карте был кружок с какой-то точкой посередине. Обозначение места, где они сбрасывают свою грязь. «Декка» зафиксировала эту полезную стартовую точку.
Прижавшись к стене для устойчивости, я хлопнул по ровному концу «Декки» и установил ее так, чтобы прибор смотрел на восток, на подветренную сторону. Этот край пересек какие-то громкие звуки. Но дальше, по направлению к берегу, звуки отдавались особенно низко. При такой погоде это означало ломку волны. А внутри бурунов дело обстояло еще хуже: цепь островов, разрывы между ними, испещренные зазубринами небольших, едва торчавших из воды скал, с подчеркнутыми показаниями эхолота, чтобы указать возвышения над наиболее низкими астрономическими течениями.
Я посмотрел на стену позади столика с картами. У неуправляемого «Мариуса Б» было почти столько же шансов выбраться из этой передряги целым, как продрейфовать со вздыбленным носом через игольное ушко.
Ударил порыв ветра. Он налетел на капитанскую рубку со стороны правого борта, и судно круто накренилось на левый борт, отклоняясь от курса. Я, шатаясь, побрел к штурвалу. Он был заперт. Индикатор указывал, что руль направления стоял продольно. Я сбросил запор. Бледное лезвие палубы поднялось, когда волна прокатилась под судном, и корма ушла во впадину. Штурвал завертелся. Поскольку не было тока для контроля за гидравликой, управление сделалось исключительно ручным, и понадобится, возможно, поворотов пятьдесят, чтобы заставить гидравлические помпы выполнить то, для чего при токе хватило бы и одного оборота. Палуба отклонялась от курса по мере того, как приподнималась корма — это действовала сила давления воды. Я прокрутил руль обратно, к середине судна. В зеленоватых отблесках бета-лучей стрелка компаса откачнулась, пока не показала 275 градусов. Еще одна волна прошла под судном. Я наблюдал за тем, как нос бочком отклоняется от курса.
Судно не двигалось вперед.
Мышцы моих щек болели от того, что я все время стискивал зубы. «Чтоб тебя! — думал я. — Чтоб тебя, ублюдок!» Ветер заревел во всю мощь своего горла девятибалльным ревом. Это прозвучало музыкой для моих ушей, потому что мы наконец двинулись. Ветер подхватил «Мариуса Б» и погнал его кормой вперед. Судно было достаточно глубоко загружено, чтобы не буксовать по поверхности воды.
Пришла третья волна. Она была высоченной. Этакая стена кромешной мглы, заслонившая треть неба. Верхушка этой стены стала серой, и послышался бушующий рев. «Мариус Б» принял эту волну на Нос со стороны правого борта. Стена воды изогнулась и с грохотом обрушилась на переднюю часть палубы. Судно повернулось на левый борт и круто перекатилось. Мое радостное возбуждение исчезло. Внизу, на палубе, крышки люков открыты, и, должно быть, туда попала уйма воды.
Я крутил рулевое колесо, даже не делая пауз, чтобы подышать, пока индикатор не показал 45 градусов по левому борту от руля направления. А когда по диагонали поднялась из впадины следующая волна, я почувствовал одновременный толчок ветра в надводную часть судна и его крен. Стрелка компаса снова сдвинулась, показывая по окружности 255, 260, 275 градусов. Я бешено крутил штурвал, пытаясь вернуть судну центровку. Новая волна ударила по «Мариусу Б» прямо, и следом — еще одна. А с третьей волной судно снова стало отклоняться от курса. Я подправил курс. Судно выровнялось.
И я снова смог вернуться к карте. По моему «Роллексу», все это заняло двадцать минут. Мы шли прямо по ветру, по показаниям «Декки». Милю прошли со скоростью три узла. Значит, оставалось пройти две мили до пятнадцатиметрового контура. Я стащил с полки над столиком справочник и занялся страницей, где обозначено время прилива и отлива. Сейчас был прилив. Он нес нас на север, возможно, со скоростью в три четверти узла.
Килевая качка сменилась перекатыванием. Судно барахталось на месте. Я бросился к штурвалу, подождал, пока рев ветра накатится на капитанскую рубку, и положил штурвал право руля на 45 градусов по правому борту. Судно выровнялось. Я вернулся обратно к столику.
Ну, это чепуха для морской школы. Прилив, идущий в северном направлении со скоростью в три четверти узла. Нормальная скорость судна, предположим, три узла Надо проложить курс. Освободиться от прилива, построив на приборе соответствующие кривые, три маленьких стрелки-указателя. Другой конец кривых должен выйти на разрыв между островами. Проложить векторы. Измерить угол. Точно идти по курсу...
Ветер и дождь вдруг ворвались внутрь. Кажется, не выдержало сверхпрочное стекло. Мой желудок подскочил от страха к горлу. А потом я увидел, что окна целы, а сорвало дверь в капитанскую рубку, ту самую, в которую били кувалдой. Я захохотал, я хохотал так громко, чтобы слышать себя сквозь грохот ветра и моря. При своих трех узлах, при носе, прыгающем к черному небу, при ветре, хлещущем по ржавой белой башне надводных построек, «Мариус Б» дрейфовал и барахтался, продолжая идти в направлении скал.
Я старался держать компас между 280 и 300 градусами, что соответствовало тому курсу, который был мне нужен, чтобы уклониться от прилива. Еще десяток градусов в каждую из сторон было бы лучше, чем мне удавалось сделать, поскольку курс судна отклонялся градусов по тридцать в каждую сторону. Когда судно перекатывалось, его возвращение в нормальное положение происходило с угрожающей медлительностью. Я никогда прежде не управлял большим судном, не говоря уже о сухогрузе, битком набитом ядом и плывущем кормой к подветренной стороне берега при штормовом девятибалльном ветре. И мне казалось, что судно ведет себя так, как будто в трюме у него уже полно воды.
А я знал, что происходит, когда в трюм попадает вода. Это было в точности то же самое, что происходило с яликами на водохранилищах в годы моей молодости. Пара дюймов воды — это не проблема, когда судно находится на ровном киле. Но когда оно кренится на один борт, уступая колыханию трюмной воды, вы хлебаете здоровенный глоток этого дерьма и переворачиваетесь.
Возможно, дно и было самым лучшим местом для «Мариуса Б»: глубокая вода, вне досягаемости сокрушительных ударов и натиска волн. Осталось только дождаться водолазов.
За кормой с грохотом взлетел фонтан воды. Теперь уже было слишком поздно. Слишком мелко. Если судно затонет здесь, волны разотрут его на дне в металлические опилки и распространят тонны грязных отходов по берегам Ская и дальше. Я стиснул зубы и прижал плечо к штурвалу.
Дождь, кажется, ослабевал. В направлении открытого моря черная крыша туч поднялась и раскололась, открывая продолговатые полосы более светлого неба. Но волны теперь сделались крутыми, пустотелыми, их верхушки завивались, готовые разбиться вдребезги.
Я выровнял судно и решился высунуть голову из капитанской рубки, благо дверь зияла пустотой. Сорванную дверцу давно куда-то унесло. Ветер попытался сорвать мою голову. Я уперся плечами в косяк.
В четырехстах ярдах от кормы, по правому борту, море превратилось в котел кипящей белизны. Там виднелся какой-то темный горб, который, возможно, был островом. Потоки белой воды бились о него, откатывались назад, снова взлетали вверх и разбивались вдребезги. Прямо за кормой, по линии нашего дрейфа, море было темнее. Из открытого моря всегда трудно различить, как разбивается волна. В более темном месте они, кажется, и разбиваются меньше. Конечно, никакого острова там не было. Надежда растеклась по моим жилам, словно виски. Судно стало отклоняться от курса. Я поплелся обратно, к своему рабству у штурвала.
Мы теперь проходили над первой из этих отмелей, под нами было футов двадцать воды, плюс еще прилив, возможно, футов шесть. Днище «Мариуса Б» должно было касаться грунта. И все, что мне оставалось сделать, — это держать судно прямо. И оно проскочило.
Все, что мне оставалось сделать...
А впереди начала вздыбливаться большая волна. Необычно большая волна. Она была вдвое больше, чем все остальные, так что даже ветер присмирел. Ее гребень вздымался и трепетал. Нос судна начал приподниматься на волне. Он задирался все выше и выше. Где-то внизу что-то вырывалось на свободу, скользя и круша. На волне вырос серый гребень, он торчал на ее верхушке, словно карниз. Нос судна напрягся, чтобы встретить волну. На какой-то промежуток времени мир перестал двигаться и как бы повис на волоске.
И волна разбилась.
Что-то ударило меня в предплечье, словно кувалдой. Меня бросило на пол капитанской рубки, который внезапно превратился в пропасть. Моя голова глухо ударилась обо что-то. Неуклюже растянувшись на полу, я наблюдал, как нос «Мариуса Б» встал вертикально, а волна завилась и этак небрежно обрушила вниз с верхушки своего серого склона водяной занавес весом в миллион тонн. Палуба исчезла под бурлящим белым потоком. А волна поволокла судно вверх, развернула и швырнула носом вперед.
В капитанскую рубку отовсюду вливалась вода. Потоки воды. Я в капитанской рубке поистине оказался под водой.
Судно застряло. Оно как бы споткнулось обо что-то. Спереди донесся скрип, а потом и тяжелое, отвратительное «трах!». Через правый борт хлынула вода. «Скала, — подумал я. — Налетели на скалу».
Гребень волны с ревом умчался в направлении берега и исчез. Судно легло в крен. Оно замерло и не шевелилось. Сели на дно. Я пополз вверх по наклону в тридцать градусов. Надвигалась следующая волна, плечи ее разрастались. Она накрыла нос судна. «Ну вот и все, — подумал я. — Вода хлещет потоками через открытые крышки люков. Судно заполняется водой. А скалы поддерживают его словно лучшие друзья, так что волны получат возможность разнести судно на мелкие кусочки...»
Но судно сдвинулось. Я отчетливо ощутил, как оно движется. Нос поднялся на волне. Поднимался он медленно, однако все же поднимался. Судно кренилось на левый борт. Мое сознание было измочалено до такой степени, что оно вряд ли вообще могло работать. Надо доползти до штурвала. И повернуть...
Никакого движения. Заклинило.
Через окна капитанской рубки я и в полутьме видел острова, похожие на каменных китов. Вода прыгала и бурлила вокруг них. Но что-то было не так. Море выглядело как-то незначительно. Белая вода была не с той стороны островов, с какой надо.
С другой, с дальней стороны.
Палуба у меня под щекой скрипела и вздрагивала. Последним отчаянным усилием я поднялся на ноги.
«Мариус Б» сидел на мели внутри какой-то бухты, охраняемой островами. Со стороны открытого моря волны разбивались о ту брешь, через которую, барахтаясь, прошло судно. По мере того как я наблюдал за происходящим, судно поворачивалось на скале, проткнувшей его корпус пока не развернулось в сторону моря. Из внутренних частей судна доносилось шипение воздуха и треск коробящегося металла. Судно прочно сидело на скале, его палубы были на одном уровне с поверхностью воды Волны высотой в четыре фута почти весело ударялись о его надстройки.
Стало посветлее. Ветер стихал. Прилив менял направление и начинал убывать. Очень медленно, словно старик, я побрел по помещениям этого острова, состоящего из палубных надстроек «Мариуса Б». И в запертом выдвижном ящике стола в радиорубке я все-таки отыскал высокочастотный передатчик.
Спустя полчаса желтенький вертолет «Морской король» застрекотал вокруг мыса в конце этой бухты.
Глава 31
Конечно, я был уголовным преступником. Меня посадили в полицейский автомобиль, который и отвез меня в Инвернесс. В Инвернессе меня отвели в комнату для допросов, и детектив по имени Сван, куривший трубку, предложил мне рассказать ему обо всем. У Свана были дружелюбные серые глаза, что, должно быть, в его профессии приносило удачу. Я в точности рассказал ему, что произошло с того момента, как я покинул Швейцарию, и с удовлетворением наблюдал, как скептицизм уступает место изумлению.
Пока Сван наводил кое-какие справки, мне принесли чаю. Он вернулся обратно, качая головой, и сказал:
— Экипаж «Мариуса Б» сегодня утром сошел на берег. Один человек у них лежит в больнице с ожогом глаз от дизельного пара, а у другого оторвало пальцы — это, должно быть, сделала якорная цепь. Не могли бы вы их опознать?
И мы отправились в больницу. Пальцев лишился Паувэлс, его лицо было таким же серым, как и камни здания больницы. Остальные члены экипажа тоже были там. Кроме Смита. Когда я сообщил об этом Свану, он сказал:
— Мы его поищем. А где мы сможем найти вас, если вы понадобитесь?
Мы снова были в вестибюле полицейского участка. Снаружи, на гранитных улицах Инвернесса, солнце играло в каплях только что прошедшего дождя. Я дал ему телефонный номер Кинлочбиэга.
— Только я уеду на гонку, — сказал я. — На яхтную гонку «Три Бена».
Он посмотрел на меня и покачал головой.
— Вам, видно, не терпится еще раз испытать судьбу, — сказал он. — Удачи вам.
Я поблагодарил его. Удача была одной из насущно необходимых мне вещей, наряду с душем, бритьем и сном этак на сутки. Глаза Свана смотрели не на меня. Я обернулся. Кто-то там стоял на фоне залитого дождем окна.
Фиона.
Я подошел и обнял ее. Она обвила руками мою шею. И у меня было такое ощущение, что я мог бы так простоять целую вечность, вот прямо здесь, в бледно-зеленом вестибюле полицейского участка, в слабом запахе ее духов.
— Я скучала по тебе, — спокойно сказала она.
Я хотел сказать ей то же самое, но не было никакой возможности сказать это так, чтобы достаточно сильно выразить мои чувства. Поэтому я не сказал ничего, и мы побрели в сверкающий дневной свет. На улице я все время поглядывал на нее: прямые плечи, маленький изогнутый носик, серо-зеленые глаза, очень довольные чем-то. Тем, что она видит меня.
Змеи дорожного движения извивались вдоль Большого Глена с автомобилями вместо голов. Она держала руку у меня на плече, ласково касаясь пальцами моей шеи.
— Значит, так все и было, — говорила она. — Мансини подложил бомбу в сарай Эвана. Но это закончилось. И мы можем начать все снова. — Она посмотрела на меня. В уголках ее глаз появились новые напряженные черточки. — Мы сможем?
Я кивнул. Она слишком долго прожила между молотом и наковальней. Я хотел, чтобы теперь она была счастлива.
Но все еще не закончилось.
Мы свернули с главной дороги и поехали по однорядному проселку, который вился по узкой горной долине в направлении Кинлочбиэга. Земля по обе стороны дороги начинала терять свою торфяную и вересковую кожу, и наружу пробивались обнаженные скалы. Это было суровое, враждебное место, с лужами черной воды. Но сегодня оно казалось знакомым, даже гостеприимным. И когда мы одолели это ущелье и показались угловые фронтоны в серо-зеленом обрамлении из эвкалиптов, ощущение было таким, что я возвратился домой.
Гектор от сарая помахал рукой, а Ви дожидалась нас на подъездной дорожке. Я посмотрел на нее с тревогой, которая быстро сменилась удивлением. На ней было совсем немного косметики. Просто великолепный, здоровый загар.
— Дорогой! — Она обняла меня со своим обычным отдаленным поцелуем: сначала в одну щеку, потом в другую.
Но на меня произвело впечатление, что первый слог слова «дорогой» был короче обычного, а поцелуй — не таким припудренным и легким, как касание бабочки.
— Ты выглядишь классно, — осторожно сказал я. Я знал, что у Ви начинается спиральный упадок, если она не соглашается с комплиментами, которые ей делают.
— Я здорова, парень, — заявила она и повернулась на высоких каблуках. Ее ноги в голубых джинсах были ужасающе худыми, и вокруг ее предплечья я мог бы соединить свой большой палец с указательным. — Это все она.
Ви показала на Фиону. «Надо быть настороже, — подумал я. — Это вот-вот может начаться. Ревнивые вопли, а в конце концов и таблетки». Но Фиона подмигнула ей, встала между нами, положила нам обоим руки на плечи и повела в дом.
— Она заставляет меня помногу ходить, — сказала Ви. — И это, знаешь, в самом деле помогает здоровью.
И она одарила Фиону таким взглядом, которым она прежде не одаривала никого. Во всяком случае, я такого не видел. Это был какой-то детский взгляд, он говорил, что ей хочется одобрения, она ведь так сильно старалась, и пусть уж Фиона будет так любезна заметить это. Фиона улыбнулась ей очаровательной улыбкой. И Ви выглядела счастливой — впервые, насколько я мог припомнить. А может быть, дело просто было в том, что теперь я по-настоящему замечал подобные вещи.
Молчание этого дома было таким громким, что склоняло к безделью. Мы не разговаривали без умолку. Ви, казалось, забыла, как надо быть мамочкой Ви. Она читала какую-то книгу, и это было нечто такое, чего я не знал за ней раньше. Я принял душ и сбрил со своего лица густую черную бороду, рассмотрев наконец как следует шрам на правой скуле. Довольно глубокая длинная отметина, покрытая струпьями. Такую рану следовало зашить давным-давно. Руками искусного хирурга. Шрам от ножа — совсем не тот тип шрама, который вызывает доверие у клиента.
У адвокатов не должно быть шрамов.
Ну, адвокат я или нет, но в контору я позвонил. Когда Сирил снял трубку, он задыхался от новостей:
— Насчет претензии Салливанов о компенсации. Мы получили дармовую оплату в сто тысяч фунтов. От компании «Бэч АГ» из Роттердама.
— И с какими комментариями? — спросил я.
— Без комментариев.
— Примите деньги, — сказал я. — И отправьте их вот по этому адресу.
Я дал ему адрес.
— Я добавлю к нему определенные важные сообщения, требующие вашего непосредственного внимания, — сказал Сирил.
— Добавляйте, — ответил я. — И можете принять к сведению предупреждение о вашем увольнении.
— Увольнении? — переспросил он.
Пока Сван наводил кое-какие справки, мне принесли чаю. Он вернулся обратно, качая головой, и сказал:
— Экипаж «Мариуса Б» сегодня утром сошел на берег. Один человек у них лежит в больнице с ожогом глаз от дизельного пара, а у другого оторвало пальцы — это, должно быть, сделала якорная цепь. Не могли бы вы их опознать?
И мы отправились в больницу. Пальцев лишился Паувэлс, его лицо было таким же серым, как и камни здания больницы. Остальные члены экипажа тоже были там. Кроме Смита. Когда я сообщил об этом Свану, он сказал:
— Мы его поищем. А где мы сможем найти вас, если вы понадобитесь?
Мы снова были в вестибюле полицейского участка. Снаружи, на гранитных улицах Инвернесса, солнце играло в каплях только что прошедшего дождя. Я дал ему телефонный номер Кинлочбиэга.
— Только я уеду на гонку, — сказал я. — На яхтную гонку «Три Бена».
Он посмотрел на меня и покачал головой.
— Вам, видно, не терпится еще раз испытать судьбу, — сказал он. — Удачи вам.
Я поблагодарил его. Удача была одной из насущно необходимых мне вещей, наряду с душем, бритьем и сном этак на сутки. Глаза Свана смотрели не на меня. Я обернулся. Кто-то там стоял на фоне залитого дождем окна.
Фиона.
Я подошел и обнял ее. Она обвила руками мою шею. И у меня было такое ощущение, что я мог бы так простоять целую вечность, вот прямо здесь, в бледно-зеленом вестибюле полицейского участка, в слабом запахе ее духов.
— Я скучала по тебе, — спокойно сказала она.
Я хотел сказать ей то же самое, но не было никакой возможности сказать это так, чтобы достаточно сильно выразить мои чувства. Поэтому я не сказал ничего, и мы побрели в сверкающий дневной свет. На улице я все время поглядывал на нее: прямые плечи, маленький изогнутый носик, серо-зеленые глаза, очень довольные чем-то. Тем, что она видит меня.
Змеи дорожного движения извивались вдоль Большого Глена с автомобилями вместо голов. Она держала руку у меня на плече, ласково касаясь пальцами моей шеи.
— Значит, так все и было, — говорила она. — Мансини подложил бомбу в сарай Эвана. Но это закончилось. И мы можем начать все снова. — Она посмотрела на меня. В уголках ее глаз появились новые напряженные черточки. — Мы сможем?
Я кивнул. Она слишком долго прожила между молотом и наковальней. Я хотел, чтобы теперь она была счастлива.
Но все еще не закончилось.
Мы свернули с главной дороги и поехали по однорядному проселку, который вился по узкой горной долине в направлении Кинлочбиэга. Земля по обе стороны дороги начинала терять свою торфяную и вересковую кожу, и наружу пробивались обнаженные скалы. Это было суровое, враждебное место, с лужами черной воды. Но сегодня оно казалось знакомым, даже гостеприимным. И когда мы одолели это ущелье и показались угловые фронтоны в серо-зеленом обрамлении из эвкалиптов, ощущение было таким, что я возвратился домой.
Гектор от сарая помахал рукой, а Ви дожидалась нас на подъездной дорожке. Я посмотрел на нее с тревогой, которая быстро сменилась удивлением. На ней было совсем немного косметики. Просто великолепный, здоровый загар.
— Дорогой! — Она обняла меня со своим обычным отдаленным поцелуем: сначала в одну щеку, потом в другую.
Но на меня произвело впечатление, что первый слог слова «дорогой» был короче обычного, а поцелуй — не таким припудренным и легким, как касание бабочки.
— Ты выглядишь классно, — осторожно сказал я. Я знал, что у Ви начинается спиральный упадок, если она не соглашается с комплиментами, которые ей делают.
— Я здорова, парень, — заявила она и повернулась на высоких каблуках. Ее ноги в голубых джинсах были ужасающе худыми, и вокруг ее предплечья я мог бы соединить свой большой палец с указательным. — Это все она.
Ви показала на Фиону. «Надо быть настороже, — подумал я. — Это вот-вот может начаться. Ревнивые вопли, а в конце концов и таблетки». Но Фиона подмигнула ей, встала между нами, положила нам обоим руки на плечи и повела в дом.
— Она заставляет меня помногу ходить, — сказала Ви. — И это, знаешь, в самом деле помогает здоровью.
И она одарила Фиону таким взглядом, которым она прежде не одаривала никого. Во всяком случае, я такого не видел. Это был какой-то детский взгляд, он говорил, что ей хочется одобрения, она ведь так сильно старалась, и пусть уж Фиона будет так любезна заметить это. Фиона улыбнулась ей очаровательной улыбкой. И Ви выглядела счастливой — впервые, насколько я мог припомнить. А может быть, дело просто было в том, что теперь я по-настоящему замечал подобные вещи.
Молчание этого дома было таким громким, что склоняло к безделью. Мы не разговаривали без умолку. Ви, казалось, забыла, как надо быть мамочкой Ви. Она читала какую-то книгу, и это было нечто такое, чего я не знал за ней раньше. Я принял душ и сбрил со своего лица густую черную бороду, рассмотрев наконец как следует шрам на правой скуле. Довольно глубокая длинная отметина, покрытая струпьями. Такую рану следовало зашить давным-давно. Руками искусного хирурга. Шрам от ножа — совсем не тот тип шрама, который вызывает доверие у клиента.
У адвокатов не должно быть шрамов.
Ну, адвокат я или нет, но в контору я позвонил. Когда Сирил снял трубку, он задыхался от новостей:
— Насчет претензии Салливанов о компенсации. Мы получили дармовую оплату в сто тысяч фунтов. От компании «Бэч АГ» из Роттердама.
— И с какими комментариями? — спросил я.
— Без комментариев.
— Примите деньги, — сказал я. — И отправьте их вот по этому адресу.
Я дал ему адрес.
— Я добавлю к нему определенные важные сообщения, требующие вашего непосредственного внимания, — сказал Сирил.
— Добавляйте, — ответил я. — И можете принять к сведению предупреждение о вашем увольнении.
— Увольнении? — переспросил он.