Страница:
Впервые за то время, что мы были знакомы, его голос звучал удивленно.
— Я закрываю контору, — сообщил я. — Переезжаю в Шотландию.
Молчание.
— До свидания. Сирил, — сказал я. — Приезжайте как-нибудь к нам погостить.
И я повесил трубку, порывая с Садовой улицей и с обломками жизней других людей.
Фиона позвала меня проведать «Зеленого дельфина», мягко покачивающегося на причале в середине залива. Утомление растянуло мое восприятие жизни, как жевательную резинку. Я чувствовал себя как бы под действием наркотика. Голова не кружилась, но все чувства были обострены и все, на что бы я ни смотрел, было промыто каким-то новым светом.
Мы шли с Фионой, переплетя пальцы рук, словно любовники в парке. А черный торф на оставшемся после взрыва шраме уже зеленел травой.
Мы все вместе готовили обед. Мы хохотали на кухне и кидались друг в друга французской фасолью. Позвонил Чарли Эгаттер и сказал, что завтра он собирает экипаж для «Трех Бенов». Вот мы вроде бы и были на празднике. Я полагал, что мы были на празднике. Ви крутилась вокруг нас с изумительной бодростью — я и не подозревал, что она на это способна. Мы с Фионой подшучивали друг над другом, и висли друг на друге, и были впору друг другу как нельзя лучше. Это было так, словно мы плыли по какому-то волшебному озеру, где все было теплым и ласковым. А я-то уж и позабыл, отчего люди смеются, пользуясь обычно смехом только как способом сказать себе, что дела не так уж и плохи, когда: я знал, что они плохи.
За обедом мы пили воду, чтобы не повредить Ви. Мы с Фионой разговаривали с ней, потому что происходившее между нами двумя было слишком мощным, чтобы нам друг для друга требовались еще и слова. Ви все время хихикала и ела непривычно много — тушеную оленину и лангустов, которых Гектор наловил в свои корзины. После обеда Ви сказала:
— Я иду в постель.
Было половина десятого. Ви, никогда не ложилась спать раньше трех часов ночи.
— Быть не может! — изумился я.
— Я чувствую себя чертовски хорошо, — сказала она и улыбнулась. Это был некий новый тип улыбки, словно она смотрела на мир, а не на то, что творилось внутри ее головы. — Я не даю вам добраться друг до друга.
Если бы она сказала подобное раньше, это причинило бы нам боль. Теперь же это было сказано почти с тоской. Мы с Ви посмотрели друг на друга и рассмеялись, потому что Ви была права и не было никакого резона отрицать это. Мы пожелали друг другу доброй ночи. Высокие каблучки Ви процокали вверх по лестнице. Мы посидели вдвоем в состоянии этакого радостного жара. Но недолго. Спустя десять минут мы тоже поднялись наверх.
Постель была большой, сделанной из меди, которая светилась в красном свете заходящего солнца. Окна там были с трех сторон, в комнате парила застоявшаяся теплота жилья, которое весь день нагревало солнце. Мы быстро разделись, почти стыдливо — каждый на своей стороне постели.
— Я захотела тебя, когда мы поехали нырять, — сказала она. — В первый раз.
Ее груди были тяжелыми, а живот плоским.
— Я тоже, — сказал я.
Не слишком красноречиво, но у этого было достоинство правды. Она улыбнулась своей безгранично понимающей улыбкой. Я положил руки на ее бедра и притянул ее к себе. Ее пальцы обхватили мою голову. Мы целовались долго и нежно, и, казалось, это длилось целый год. Ее дыхание на моем лице стало горячим.
— Сейчас, — сказала она.
Это было отчасти слово, а отчасти — слабый шумок, который могло бы издать какое-нибудь животное. И мы взяли друг друга. Это было хорошо и медленно, и это все продолжалось и продолжалось, пока не поднялся ночной ветер и не зашелестел листьями эвкалипт за окном. Этот шелест слился с шелестом нашего дыхания и с горячим биением крови.
Стало темно. Мы лежали бок о бок. Она шарила пальцами по моему лицу, как слепая. Вот они задержались на моей правой скуле, на этом шраме. Она глубоко вздохнула и выдохнула. И это был первый несчастливый звук, который я услышал за весь вечер.
Я погладил рукой ее гладкий бок. Она зарылась в меня поплотнее. Ее рот двигался по моей шее, как горячая улитка. Я не хотел, чтобы она была несчастной в этот вечер. Вот почему я не рассказал ей, кто на самом деле убил Эвана и что я должен был делать с утра.
— Останься со мной, — сказала она.
— Конечно.
— Насовсем.
— И ты тоже.
Прошло еще много времени, прежде чем мы заснули.
Я спал как убитый. А пробуждение было подобно подъему сквозь теплую темную воду. И когда я в конце концов открыл глаза, было уже светло. Было не только светло, а солнце вливалось в окно и лежало на полу в заводи американского ковра из разных лоскутков. Подушка рядом со мной была пуста.
Я выкатился из постели, натянул брюки и заковылял вниз, на кухню. Там все было убрано, завтрак давно прошел. На моем «Роллексе» было десять часов утра. Из-за окна доносился какой-то звук. Это была Ви, половшая цветочную клумбу. Ви, половшая цветочную клумбу! «Фиона, — подумал я, — ты гений». Я чувствовал себя исключительно счастливым. Насвистывая, я с усилием поднял оконный переплет.
— Кофе выпьешь? — спросил я.
Ви подняла голову. Ее лицо покраснело от работы и свежего воздуха.
— Пока нет, — сказала она. — Спасибо. — Ви улыбнулась снова улыбкой, лишенной притворства и хитрости. — Удивлен? — спросила она.
Я хотел сказать ей, что это потрясающе — видеть ее не в постели до самого ленча. И еще более потрясающе — видеть не ее двухдюймовые ногти, а просто женские руки, которые касаются земли, выискивая сорняки. Прежде я бы поспешил высказать ей все это. Теперь же я только и сказал:
— Конечно.
Наступила пауза. Я чувствовал, что она чего-то недоговаривает. Ублюдок ты, Фрэзер.
— Ты выглядишь очень хорошо, — сказал я.
— Я чувствую себя прекрасно, — сказала она. — Фиона — удивительное существо...
— А где она?
— Она ушла.
— С Гектором?
— Нет, — ответила Ви. — Одна. Она взяла маленькую лодку Гектора. Кто-то ей позвонил.
— О?
Если поместить Ви на какой-нибудь необитаемый остров, она и там станет сплетничать о черепахах.
— Из каменоломни, — сказала она. — По-моему, звонила женщина по имени Лизбет.
Птицы перестали петь. Шелест эвкалипта внезапно стал холодным и беспощадным.
— А что ей надо?
Лицо Ви теряло свою открытость. Что-то сжималось там, меняя выражение ее глаз.
— Тебя, — ответила Ви. — Она хотела встретиться с тобой. А Фиона сказала, что она тебе передаст. А потом она сказала мне, что ты устал и что она лучше даст тебе поспать и пойдет сама вместо тебя. — Ви замолчала. Жесткие черточки собрались вокруг ее глаз. Большие черные зрачки впились в мое лицо. — Что-нибудь случилось?
Я постарался сохранить голос ровным и спокойным.
— Все отлично, — сказал я.
Из гаража Гектора неслись звуки ударов по металлу.
— Оставайся здесь, — попросил я. — Тут разные люди приезжают для участия в гонках. Гектор присмотрит за тобой. А мне надо выйти на лодке в море. Ненадолго.
Она улыбнулась. Слабая улыбка, но все-таки ее новая улыбка.
— Ладно, — сказала она.
Уходя, я слышал звяканье ее вил о плитки, окаймляющие цветочную клумбу.
Как только я вышел из поля зрения Ви, я припустился бегом.
Глава 32
— Я закрываю контору, — сообщил я. — Переезжаю в Шотландию.
Молчание.
— До свидания. Сирил, — сказал я. — Приезжайте как-нибудь к нам погостить.
И я повесил трубку, порывая с Садовой улицей и с обломками жизней других людей.
Фиона позвала меня проведать «Зеленого дельфина», мягко покачивающегося на причале в середине залива. Утомление растянуло мое восприятие жизни, как жевательную резинку. Я чувствовал себя как бы под действием наркотика. Голова не кружилась, но все чувства были обострены и все, на что бы я ни смотрел, было промыто каким-то новым светом.
Мы шли с Фионой, переплетя пальцы рук, словно любовники в парке. А черный торф на оставшемся после взрыва шраме уже зеленел травой.
Мы все вместе готовили обед. Мы хохотали на кухне и кидались друг в друга французской фасолью. Позвонил Чарли Эгаттер и сказал, что завтра он собирает экипаж для «Трех Бенов». Вот мы вроде бы и были на празднике. Я полагал, что мы были на празднике. Ви крутилась вокруг нас с изумительной бодростью — я и не подозревал, что она на это способна. Мы с Фионой подшучивали друг над другом, и висли друг на друге, и были впору друг другу как нельзя лучше. Это было так, словно мы плыли по какому-то волшебному озеру, где все было теплым и ласковым. А я-то уж и позабыл, отчего люди смеются, пользуясь обычно смехом только как способом сказать себе, что дела не так уж и плохи, когда: я знал, что они плохи.
За обедом мы пили воду, чтобы не повредить Ви. Мы с Фионой разговаривали с ней, потому что происходившее между нами двумя было слишком мощным, чтобы нам друг для друга требовались еще и слова. Ви все время хихикала и ела непривычно много — тушеную оленину и лангустов, которых Гектор наловил в свои корзины. После обеда Ви сказала:
— Я иду в постель.
Было половина десятого. Ви, никогда не ложилась спать раньше трех часов ночи.
— Быть не может! — изумился я.
— Я чувствую себя чертовски хорошо, — сказала она и улыбнулась. Это был некий новый тип улыбки, словно она смотрела на мир, а не на то, что творилось внутри ее головы. — Я не даю вам добраться друг до друга.
Если бы она сказала подобное раньше, это причинило бы нам боль. Теперь же это было сказано почти с тоской. Мы с Ви посмотрели друг на друга и рассмеялись, потому что Ви была права и не было никакого резона отрицать это. Мы пожелали друг другу доброй ночи. Высокие каблучки Ви процокали вверх по лестнице. Мы посидели вдвоем в состоянии этакого радостного жара. Но недолго. Спустя десять минут мы тоже поднялись наверх.
Постель была большой, сделанной из меди, которая светилась в красном свете заходящего солнца. Окна там были с трех сторон, в комнате парила застоявшаяся теплота жилья, которое весь день нагревало солнце. Мы быстро разделись, почти стыдливо — каждый на своей стороне постели.
— Я захотела тебя, когда мы поехали нырять, — сказала она. — В первый раз.
Ее груди были тяжелыми, а живот плоским.
— Я тоже, — сказал я.
Не слишком красноречиво, но у этого было достоинство правды. Она улыбнулась своей безгранично понимающей улыбкой. Я положил руки на ее бедра и притянул ее к себе. Ее пальцы обхватили мою голову. Мы целовались долго и нежно, и, казалось, это длилось целый год. Ее дыхание на моем лице стало горячим.
— Сейчас, — сказала она.
Это было отчасти слово, а отчасти — слабый шумок, который могло бы издать какое-нибудь животное. И мы взяли друг друга. Это было хорошо и медленно, и это все продолжалось и продолжалось, пока не поднялся ночной ветер и не зашелестел листьями эвкалипт за окном. Этот шелест слился с шелестом нашего дыхания и с горячим биением крови.
Стало темно. Мы лежали бок о бок. Она шарила пальцами по моему лицу, как слепая. Вот они задержались на моей правой скуле, на этом шраме. Она глубоко вздохнула и выдохнула. И это был первый несчастливый звук, который я услышал за весь вечер.
Я погладил рукой ее гладкий бок. Она зарылась в меня поплотнее. Ее рот двигался по моей шее, как горячая улитка. Я не хотел, чтобы она была несчастной в этот вечер. Вот почему я не рассказал ей, кто на самом деле убил Эвана и что я должен был делать с утра.
— Останься со мной, — сказала она.
— Конечно.
— Насовсем.
— И ты тоже.
Прошло еще много времени, прежде чем мы заснули.
Я спал как убитый. А пробуждение было подобно подъему сквозь теплую темную воду. И когда я в конце концов открыл глаза, было уже светло. Было не только светло, а солнце вливалось в окно и лежало на полу в заводи американского ковра из разных лоскутков. Подушка рядом со мной была пуста.
Я выкатился из постели, натянул брюки и заковылял вниз, на кухню. Там все было убрано, завтрак давно прошел. На моем «Роллексе» было десять часов утра. Из-за окна доносился какой-то звук. Это была Ви, половшая цветочную клумбу. Ви, половшая цветочную клумбу! «Фиона, — подумал я, — ты гений». Я чувствовал себя исключительно счастливым. Насвистывая, я с усилием поднял оконный переплет.
— Кофе выпьешь? — спросил я.
Ви подняла голову. Ее лицо покраснело от работы и свежего воздуха.
— Пока нет, — сказала она. — Спасибо. — Ви улыбнулась снова улыбкой, лишенной притворства и хитрости. — Удивлен? — спросила она.
Я хотел сказать ей, что это потрясающе — видеть ее не в постели до самого ленча. И еще более потрясающе — видеть не ее двухдюймовые ногти, а просто женские руки, которые касаются земли, выискивая сорняки. Прежде я бы поспешил высказать ей все это. Теперь же я только и сказал:
— Конечно.
Наступила пауза. Я чувствовал, что она чего-то недоговаривает. Ублюдок ты, Фрэзер.
— Ты выглядишь очень хорошо, — сказал я.
— Я чувствую себя прекрасно, — сказала она. — Фиона — удивительное существо...
— А где она?
— Она ушла.
— С Гектором?
— Нет, — ответила Ви. — Одна. Она взяла маленькую лодку Гектора. Кто-то ей позвонил.
— О?
Если поместить Ви на какой-нибудь необитаемый остров, она и там станет сплетничать о черепахах.
— Из каменоломни, — сказала она. — По-моему, звонила женщина по имени Лизбет.
Птицы перестали петь. Шелест эвкалипта внезапно стал холодным и беспощадным.
— А что ей надо?
Лицо Ви теряло свою открытость. Что-то сжималось там, меняя выражение ее глаз.
— Тебя, — ответила Ви. — Она хотела встретиться с тобой. А Фиона сказала, что она тебе передаст. А потом она сказала мне, что ты устал и что она лучше даст тебе поспать и пойдет сама вместо тебя. — Ви замолчала. Жесткие черточки собрались вокруг ее глаз. Большие черные зрачки впились в мое лицо. — Что-нибудь случилось?
Я постарался сохранить голос ровным и спокойным.
— Все отлично, — сказал я.
Из гаража Гектора неслись звуки ударов по металлу.
— Оставайся здесь, — попросил я. — Тут разные люди приезжают для участия в гонках. Гектор присмотрит за тобой. А мне надо выйти на лодке в море. Ненадолго.
Она улыбнулась. Слабая улыбка, но все-таки ее новая улыбка.
— Ладно, — сказала она.
Уходя, я слышал звяканье ее вил о плитки, окаймляющие цветочную клумбу.
Как только я вышел из поля зрения Ви, я припустился бегом.
Глава 32
Двигатель «Зеленого дельфина» заработал от первого пинка нотой. Я врубил полную скорость, нацелил нос яхты на теснины залива, нажал на автопилот и помчался снимать чехол с главного паруса.
Через теснины залива дул ветер, клочки понижения в уровне моря завивались к северо-востоку, в пятистах милях от Гебридских островов. Ветер с треском наполнил главный парус, к "Дельфины сильно накренился на правый борт. Те, кто соблюдает правила безопасности управления яхтой в одиночку, сказали бы, что моя яхта несет слишком много парусов. Сегодня добираться туда яхтой в одиночку было не лучшим способом.
На море меня встретили остатки тех донных волн, которые трепали в шторме «Мариуса Б». Не самая благоприятная ситуация, но и не такая, чтобы остановить «Дельфина» или сбить его с ритма. Яхта неслась по морю этаким устойчивым легким галопом, взрывая белую тропку в сине-зеленой воде. Далеко впереди за Арднамеркеном виднелось какое-то темное пятнышко — плавучий кран уже трудился для Славной норы Энцо Смита. Там виднелось и множество парусников, среди них выделялись своим тускло-коричневым, охристым цветом серьезные гоночные суда. Все было готово к началу «Трех Бенов». Предполагалось, что и «Зеленый дельфин» будет в них участвовать.
Но поблизости, в каменоломне, происходили события, которые делали затруднительным участие «Зеленого дельфина»
У причала каменоломни стояли два судна, достаточно большие, может быть, каждое водоизмещением в сорок тысяч тонн. Я похолодел, увидев вельбот Гектора, пришвартованный к небольшому причальному понтону. Я закрепил «Дельфина» там же и поспешил на берег. Была середина рабочей недели, но конвейеры стояли.
В конторе какой-то мужчина сонного вида жевал сандвич и читал «Дейли рекорд». В углу светился зеленым огоньком высокочастотный приемник, настроенный на 16-й канал. Письменный стол Лизбет пустовал. Сонного мужчину очень удивило мое появление.
— Сегодня у нас нерабочий день.
— А не знаете ли вы, где мисс Вандекаа? — спросил я.
Мужчина помахал своим сандвичем в сторону уступов каменоломни, поднимавшихся за окном.
— Я ее не видел, — сказал он. — Она разговаривала со мной по радио оттуда. А потом туда пошла другая красотка.
— Другая?
— Мисс Кэмпбелл из Кинлочбиэга.
— Как?
— Что значит «как»? — Он куснул свой сандвич. — Пешком пошла. А как еще? Только на своих двоих.
Я кивнул. За окном стоял знакомый «лендровер». Из конторы можно было разглядеть, что ключи торчат в зажигании.
— Я поищу их.
— Будьте поосторожней, — посоветовал он, жуя сандвич. — Сегодня наверху ужасная пальба.
— Пальба?
— Какой-то парень появился, — сказал он. — Вроде охотник. Пули так и щелкают. Вообще-то для оленей еще рановато. Я что-то сомневаюсь насчет охоты.
Он явно был готов поговорить еще. Но я уже сидел в машине и поворачивал ключ зажигания. Это был «лендровер» Лизбет, я чувствовал запах ее духов, ее снаряжение для скалолазания лежало на заднем сиденье. Из окна сборного домика дежурный уставился на меня, открыв рот, забитый сандвичем.
Я гнал «лендровер» на высокой скорости и вмиг пролетел через грязную долину к первому из уступов. Было, в общем-то, не исключено, что Лизбет хотела встретиться со мной, чтобы поболтать о погоде. Да, возможно, но не очень-то вероятно. Она сейчас озабочена тем, чтобы спасти свою шкуру. А для этого она должна сказать мне нечто важное.
Я выжимал дроссель на полную мощность, машина уже выбралась по уклону первого уступа на ровную дорогу. В моем сознании билась одна мысль, которая была настолько плохой, что я даже не хотел ее туда впускать. Существовала ведь и другая причина, по которой Лизбет могла назначить мне встречу на самом верху каменоломни. И это было связано с моим молчанием.
«Лендровер» с ревом одолел последний уступ. Впереди открылось ровное плато с разбросанными осколками скал и вереском. Кто-то там стоял — ярдах в четырехстах от меня, возле каких-то механизмов, на самом краю воронки, которая вела вниз, к Славной норе. Я помчался туда. И с радостью узнал Фиону. Пряди темных волос у нее на лбу взмокли от пота. Увидев меня, она улыбнулась. Это была короткая улыбка, но она вернула нам минувшую ночь.
— А где Лизбет? — спросил я.
— Бог ее знает, — ответила она. — Я излазила тут все. Сверху донизу.
— Залезай в машину, — сказал я. Пустота этого плато казалась мне гнетущей.
Она повернулась ко мне, на ее лице я прочел удивление: почему ты так настаиваешь? Солнце высветило все ее веснушки и зелень глаз. Она шагнула к машине.
И тут откуда-то донесся короткий хлопок. Ее лицо обмякло, глаза и рот широко раскрылись. Она упала ничком прямо в грязь. Крики чаек были тонкими, как овечья шерсть, застрявшая в кустах ежевики. Над маленьким островком вереска жужжали пчелы. И она лежала недвижно.
Какой-то парень там шастает.
Я бросился на землю рядом с Фионой. И окликнул ее по имени. Она ответила каким-то слабым стоном. Ужасающе слабым стоном. У нее на спине под правой лопаткой по голубой шерсти вязаной кофты расплывалось красновато-черное пятно, посверкивая на солнце.
Что-то свистнуло над моей головой. Радиатор «лендровера» сердито зашипел, и из него повалил пар.
Какой-то парень.
Мое сознание переключилось с одной скорости на другую. Фиона уходит. Уходит совсем. Мы с ней нашли друг друга, а теперь вот она уходит, ускользает из жизни. Учебная стрельба по мишеням. Я пытался припомнить, что располагается в правой половине тела, под лопаткой. Ребра. Легкие. Большие артерии, ведущие к сердцу. Плохая, опасная рана. О Господи! Только не дай ей умереть!
Туман рассеялся. Я лежал подле Фионы, распростертый в серой чаше, полной камней и грязи. Там, в доме, Ви занималась прополкой. Чарли Эгаттер и его экипаж, должно быть, катят себе по шоссе из аэропорта, готовые к старту.
А Фиона лежит тут и умирает.
«Делан что-нибудь, — сказал себе я. — Кто-то ведь должен делать что-нибудь».
Но здесь были только я и Фиона и будничность того, что ты лежишь рядом с той, которую любишь. И ужас от того, что та, которую ты любишь сильней, чем саму жизнь, лежит, и у нее из раны сочится кровь.
— Фиона! Фиона! — повторял я.
Ее ресницы дрогнули. Ее зрачки были черными пятнышками в серо-зеленой радужной оболочке.
— Ух ты! — сказала она голосом настолько тихим, что его едва можно было расслышать.
Я обнаружил, что улыбаюсь. Она умирала, но она заставляла меня улыбаться. Я не собирался дать ей умереть.
— Я сейчас вытащу тебя отсюда, — сказал я.
Она улыбнулась. Очень слабое, еле уловимое мерцание ее улыбки. И я улыбнулся в ответ. Ее глаза закрылись. Ниточка крови выбежала из угла рта. «Легкое», — подумал я. Меня трясло. В моем горле стоял какой-то ком. Его пригнал туда гнев. Детский гнев. Я лежал в грязи и думал: «Давай взрослей, Фрэзер. И соображай».
Я приподнял голову и осмотрелся. Мы находились на западном крае воронки, которая вела вниз, к Славной норе. Пули прилетели с востока. Там поднимались гребни гор, бледные и туманные, как на китайской картине. До ближайшего гребня было от нас ярдов четыреста. Потом шло мертвое пространство и другой гребень, ярдах в двухстах подальше, над ним как раз летал ворон. А от восточного края воронки и до этих гор все было чисто. Стало быть, стреляли с гребня. По всей вероятности, с первого гребня. Но, возможно, и со второго, если у стрелявшего, кем бы он ни был, имелся оптический прицел.
Все, что нам надо было сделать, — это спуститься вниз в воронку, пока гребни не скроются за ее краями. Там этот снайпер не будет нас видеть, и его пули туда не долетят. Я спросил Фиону:
— Ты можешь двигаться?
Ее закрытые веки даже не дрогнули. Я сделал глубокий вдох, чтобы отогнать мурашки, которые заползали у меня по спине. Потом я взял на руки Фиону и перенес на заднее сиденье «лендровера». На заднем сиденье мы были вне видимости с гребня. Затем я бережно приподнял Фиону и спустил с заднего сиденья на пол машины. Ее дыхание отзывалось на это розовыми пузырьками. Быстро, потому что даже не было времени подумать, я ползком обогнул «лендровер», открыл дверцу со стороны водителя и вскарабкался внутрь, держась ниже уровня окон.
Что как раз и было необходимо. Потому что боковое зеркальце издало резкий щелкающий звук и исчезло. Снайпер был начеку. Скользкими от пота руками я повернул ключ зажигания. Двигатель заработал с первой же попытки. Я рукой нажал на педаль сцепления, перевел рычаг передачи на управление всеми четырьмя колесами и сразу же поставил на высшую скорость. Правой рукой я осторожно стал жать на газ, а левой высвобождал педаль сцепления. И «лендровер» покатил вперед.
Ветровое стекло разлетелось вдребезги. Что-то обожгло мне щеку, и когда я коснулся лица, ладонь оказалась в крови. Меня всегда тошнило от вида крови. А сейчас ее вид привел меня в бешенство. Я увеличил скорость, придерживая плечом колесо руля. Вертясь и шатаясь на своих плоских покрышках, автомобиль сползал вниз в воронку.
Я приподнял голову. Первый гребень скрылся за краем. «Отлично, — подумал я. — Он там...»
И тут его пуля ударила в двигатель. Стрелка указателя температуры подскочила до самой красной отметки, и в воздухе запахло горелым. Но все шло нормально, потому что и второй гребень ускользал за краем воронки, хотя из капота уже вовсю валил дым. Я понимал, что двигателю конец. Над головой щелкнула еще одна пуля. На этот раз — последняя. Гребень исчез за краем воронки. Теперь у меня есть возможность поразмыслить над следующим шагом.
Чтобы спуститься по уступам на берег, мне понадобится сначала пересечь плато, то есть пробежать ярдов двести под мощным стеклянным глазом оптического прицела. А если меня застрелят, то Фиона обречена. Тут уж сомнений никаких.
Было и другое решение. Оно находилось на дне этой воронки, в тридцати футах от меня. Там есть все, что нужно: и подъемный кран, и большой металлический каркас передвижной дробилки. Славная нора.
Я распахнул заднюю дверцу. Цвет лица Фионы меня испугал. Ее дыхание было очень-очень слабым, а пульс — нитевидным. В «Скорой помощи» сказали бы, что лучше всего ее не трогать, не причинять лишнего беспокойства. Но в «Скорой помощи» не принимают во внимание людей с винтовками, которые могут появиться здесь и закончить то, что начали.
Первым делом я сдернул с себя рубашку, разодрал на полосы и плотно перевязал рану Фионы. Потом я отвинтил из-под ограждения дробилки решетку длиной в шесть футов и шириной в три. Я работал без передышки и взмок от пота. Мягко, будто несу что-то предельно хрупкое, я переложил Фиону на эту решетку. Она застонала, когда я привязывал ее к решетке веревкой от лебедки «лендровера»: одной веревкой под мышками, другой — вокруг талии, а третьей — вокруг ног.
— Держись, я везу тебя домой. — Я улыбался, надеясь, что не показываю ей страха, от которого у меня пересохло во рту и колени тряслись, как желе.
Я подтянул края решетки вверх, так, чтобы они сомкнулись над Фионой, и она оказалась внутри ячеистой трубы. Потом я снова вернулся к «лендроверу».
Из снаряжения. Лизбет для скалолазания я вытащил защитный шлем и три плотных мотка веревки. Хорошие, прочные веревки, я их размотал и измерил. Сто футов. В самый раз.
— Мы вытащим тебя отсюда, — пообещал я Фионе.
Она не ответила. Ее лицо было серым, под глазами проступили темные круги, сквозь кожу, казалось, светились косточки. Я приходил в отчаяние от того, как неумолимо движется время. Если Фиона вскоре не доберется хоть до какого-нибудь врача, она умрет.
Я надел шлем Лизбет на голову Фионы и потащил решетку по камням. Решетка была продраена и отполирована скальной породой, которую выбрасывала на нее дробилка — по сотне тонн в минуту, по восемь часов в день и по пять дней в неделю. Я нашел место на краю отверстия шахты и осторожно стал выравнивать решетку. Чей-то голос шептал мне: «Тысяча футов вниз. Может случиться все что угодно». Я проигнорировал это предостережение, обернул веревку вокруг передней оси «лендровера» и привязал одним концом к решетке, повыше головы Фионы, а другой коней намотал себе на правую руку и левой рукой стал подталкивать решетку, как салазки, в черную глубину.
Веревка туго натянулась. Решетка сползла и пошла вниз. Я видел, как бессильно качается голова Фионы. Она все еще без сознания. В лучшем случае без сознания. Я запретил себе думать о самом худшем и продолжал медленно и плавно пропускать веревку через ось «лендровера».
Веревки у меня в руке оставалось все меньше. Я страшно боялся, что решетка зависнет, не достигнув дна. Но это было только одно из дюжины беспокойств. И самым худшим из них было то, что в любую минуту на краю воронки могло вырасти нечто со стеклянным глазом и ртом, который плюется маленькими кусочками свинца. И если это случится и я упаду, то веревка выскользнет из моих пальцев и улетит прочь. И Фиона там, внизу, в шахте, рухнет свинцовым грузом на...
Тяжесть веревки исчезла. Я отпустил на всякий случай еще три фута. Лизбет говорила, что в этой норе триста метров глубины. А в Моей связке еще оставалось около шестидесяти футов.
Все правильно. Фиона на дне шахты, а не зацепилась веревкой за что-нибудь на стене. Я быстро завязал пару морских полуузлов на конце веревки, обмотанном вокруг оси «лендровера». Потом я пропустил веревку между своих ног и над левым плечом; как обучал меня Энди Купер в один уик-энд, когда мы проделали половину подъема по узкому ущелью Эвон. Это было на следующий день после того, как он приехал повидаться со мной по поводу развода с женой.
В ущелье Эвон это было просто. Правда, в ущелье было каких-то пятьдесят футов, а не тысяча. Но мой живот взмок, ноги выказывали сильную тягу к нервной дрожи, а по телу ползли мурашки. Вспомнив все это, я приказал себе заткнуться, напрягся и задом стал переползать через край отверстия.
Я раскачивался из стороны в сторону, терял точку опоры и ударялся о каменную стенку. Мои ноги заносило наверх, а голову вниз. Я висел над тысячью футов пустоты. Мое правое плечо вопило от боли, когда на него приходился весь мой вес. На какое-то мгновение я повис на одной руке. Потом мне удалось поднять к ней на подмогу и другую, и я висел уже на двух. Я удерживал в себе позывы к рвоте. Если ты не сможешь сделать это, то спускайся вниз понемножку. Вот возьми-ка свою бутылку. Энди плохо вел себя со своей женой, но на отвесной скале он был полезным человеком. Поэтому я и стал спускаться вниз по веревке, словно обезьяна, перебирая руками, и прополз так десять футов, и теперь оставалось всего-то девятьсот девяносто футов спуска.
Энди спускался вниз большими прыжками, словно обезьяна-гиббон. А я спускался вниз, как маленькая старая дама. Эта шахта была недавно прорублена, но в нее уже было сброшено достаточно камня, чтобы обтесать ее бока. В ней также было внизу много воды, и от этой воды образовывалась липкая слизь. Держи ноги прямо. И иди.
Диск дневного света наверху съежился до размера крышки мусорного бака, потом — до размера дна барабана, а потом — до обеденной тарелки. Веревка резала и плечо и бедро.
Там были выступы. И на этих выступах — горки битого камня. Я их заметил не сразу. А только после того, как в четырехстах футах от края воронки миновал узел, которым я соединил две веревки, задел ногой выступ и столкнул с него горку камней. Она ринулась в эту бездну, сталкивая по пути другие камни с других выступов. Господи, ведь там внизу Фиона, а даже маленький камушек, летящий с такой высоты, несет смертельную опасность.
Мысли о дне шахты заставили меня подумать и о том, где я сам-то болтаюсь на веревке. А мысли о моем местонахождении превратили мои ноги в желе. Мои ботинки скользили словно по морским водорослям, меня швыряло в стороны, стукая головой о стены, и у меня все сильнее звенело в ушах. Я висел как паук на своей нити. «Больше никакого скольжения по веревке, — подумал я. — Спускайся вниз, перебирая руками». Но я понимал, что если буду спускаться, перебирая руками, то все начнет происходить слишком быстро. Поэтому я висел там и вдыхал запах могильного камня, пока мое сердце не перестало колотиться в бешеном темпе и я смог расслышать свои мысли сквозь грохот собственного дыхания.
Я стал спускаться дальше.
Становилось все темнее, но, по мере того, как темнота сгущалась, я перебирал руками все легче и легче, потому что у меня появился кое-какой опыт. Когда я посмотрел вверх в следующий раз, входное отверстие было размером с блюдце. Дальше, дальше, вниз, вниз.
И вот шахта кончилась.
Еще минуту назад я довольно ловко отталкивался от каменных стен шахты. А в следующее мгновение я беспомощно раскачивался на веревке, потому что вместо камня мои ноги натыкались на пустое пространство. И хуже того — я соскальзывал вниз все быстрее и быстрее. Мои болтающиеся в пустоте ноги безуспешно пытались поймать веревку. Мои руки обжигало, как огнем. Но только они могли меня выручить, и поэтому я, превозмогая боль, сжимал ладонями веревку изо всех сил. И наконец вспомнил, что в самом низу Славной норы должно находиться огромное помещение высотой в пятьдесят футов. Это оно и есть. Вот почему я не могу дотянуться до каменных стен. В этом месте шахта расширяется. Как только я это сообразил, я перестал качаться как маятник.
Спустя пять секунд, а может быть, и месяц мои ноги наткнулись на дно. Я не тратил ни минуты времени на то, чтобы отдышаться. А путь мне указывала ослабевшая веревка. И там было что-то вроде легкого свечения, какое бывает в огромном холодном подвале с крохотным оконцем. Лицо Фионы казалось бледным пятном на фоне серого камня. Ее кожа была теплее камня, на котором она лежала, но лишь совсем немного.
Я окликнул ее по имени. Мой голос гулко отдался в этом соборном пространстве.
Никакого ответа.
Я приблизил свое лицо к ее. За четыре недели мы провели вместе целую жизнь, и мы находились только в самом начале. И это не могло закончиться сейчас.
Это и не закончилось. Она дышала. Но когда этот страх исчез, он освободил место другому страху, тому, который я отгонял от себя на всем пути спуска в шахту. Я вцепился в решетку, на которой лежала Фиона, и оттащил ее в сторону, в темноту, подальше от слабого мерцания входного отверстия.
Через теснины залива дул ветер, клочки понижения в уровне моря завивались к северо-востоку, в пятистах милях от Гебридских островов. Ветер с треском наполнил главный парус, к "Дельфины сильно накренился на правый борт. Те, кто соблюдает правила безопасности управления яхтой в одиночку, сказали бы, что моя яхта несет слишком много парусов. Сегодня добираться туда яхтой в одиночку было не лучшим способом.
На море меня встретили остатки тех донных волн, которые трепали в шторме «Мариуса Б». Не самая благоприятная ситуация, но и не такая, чтобы остановить «Дельфина» или сбить его с ритма. Яхта неслась по морю этаким устойчивым легким галопом, взрывая белую тропку в сине-зеленой воде. Далеко впереди за Арднамеркеном виднелось какое-то темное пятнышко — плавучий кран уже трудился для Славной норы Энцо Смита. Там виднелось и множество парусников, среди них выделялись своим тускло-коричневым, охристым цветом серьезные гоночные суда. Все было готово к началу «Трех Бенов». Предполагалось, что и «Зеленый дельфин» будет в них участвовать.
Но поблизости, в каменоломне, происходили события, которые делали затруднительным участие «Зеленого дельфина»
У причала каменоломни стояли два судна, достаточно большие, может быть, каждое водоизмещением в сорок тысяч тонн. Я похолодел, увидев вельбот Гектора, пришвартованный к небольшому причальному понтону. Я закрепил «Дельфина» там же и поспешил на берег. Была середина рабочей недели, но конвейеры стояли.
В конторе какой-то мужчина сонного вида жевал сандвич и читал «Дейли рекорд». В углу светился зеленым огоньком высокочастотный приемник, настроенный на 16-й канал. Письменный стол Лизбет пустовал. Сонного мужчину очень удивило мое появление.
— Сегодня у нас нерабочий день.
— А не знаете ли вы, где мисс Вандекаа? — спросил я.
Мужчина помахал своим сандвичем в сторону уступов каменоломни, поднимавшихся за окном.
— Я ее не видел, — сказал он. — Она разговаривала со мной по радио оттуда. А потом туда пошла другая красотка.
— Другая?
— Мисс Кэмпбелл из Кинлочбиэга.
— Как?
— Что значит «как»? — Он куснул свой сандвич. — Пешком пошла. А как еще? Только на своих двоих.
Я кивнул. За окном стоял знакомый «лендровер». Из конторы можно было разглядеть, что ключи торчат в зажигании.
— Я поищу их.
— Будьте поосторожней, — посоветовал он, жуя сандвич. — Сегодня наверху ужасная пальба.
— Пальба?
— Какой-то парень появился, — сказал он. — Вроде охотник. Пули так и щелкают. Вообще-то для оленей еще рановато. Я что-то сомневаюсь насчет охоты.
Он явно был готов поговорить еще. Но я уже сидел в машине и поворачивал ключ зажигания. Это был «лендровер» Лизбет, я чувствовал запах ее духов, ее снаряжение для скалолазания лежало на заднем сиденье. Из окна сборного домика дежурный уставился на меня, открыв рот, забитый сандвичем.
Я гнал «лендровер» на высокой скорости и вмиг пролетел через грязную долину к первому из уступов. Было, в общем-то, не исключено, что Лизбет хотела встретиться со мной, чтобы поболтать о погоде. Да, возможно, но не очень-то вероятно. Она сейчас озабочена тем, чтобы спасти свою шкуру. А для этого она должна сказать мне нечто важное.
Я выжимал дроссель на полную мощность, машина уже выбралась по уклону первого уступа на ровную дорогу. В моем сознании билась одна мысль, которая была настолько плохой, что я даже не хотел ее туда впускать. Существовала ведь и другая причина, по которой Лизбет могла назначить мне встречу на самом верху каменоломни. И это было связано с моим молчанием.
«Лендровер» с ревом одолел последний уступ. Впереди открылось ровное плато с разбросанными осколками скал и вереском. Кто-то там стоял — ярдах в четырехстах от меня, возле каких-то механизмов, на самом краю воронки, которая вела вниз, к Славной норе. Я помчался туда. И с радостью узнал Фиону. Пряди темных волос у нее на лбу взмокли от пота. Увидев меня, она улыбнулась. Это была короткая улыбка, но она вернула нам минувшую ночь.
— А где Лизбет? — спросил я.
— Бог ее знает, — ответила она. — Я излазила тут все. Сверху донизу.
— Залезай в машину, — сказал я. Пустота этого плато казалась мне гнетущей.
Она повернулась ко мне, на ее лице я прочел удивление: почему ты так настаиваешь? Солнце высветило все ее веснушки и зелень глаз. Она шагнула к машине.
И тут откуда-то донесся короткий хлопок. Ее лицо обмякло, глаза и рот широко раскрылись. Она упала ничком прямо в грязь. Крики чаек были тонкими, как овечья шерсть, застрявшая в кустах ежевики. Над маленьким островком вереска жужжали пчелы. И она лежала недвижно.
Какой-то парень там шастает.
Я бросился на землю рядом с Фионой. И окликнул ее по имени. Она ответила каким-то слабым стоном. Ужасающе слабым стоном. У нее на спине под правой лопаткой по голубой шерсти вязаной кофты расплывалось красновато-черное пятно, посверкивая на солнце.
Что-то свистнуло над моей головой. Радиатор «лендровера» сердито зашипел, и из него повалил пар.
Какой-то парень.
Мое сознание переключилось с одной скорости на другую. Фиона уходит. Уходит совсем. Мы с ней нашли друг друга, а теперь вот она уходит, ускользает из жизни. Учебная стрельба по мишеням. Я пытался припомнить, что располагается в правой половине тела, под лопаткой. Ребра. Легкие. Большие артерии, ведущие к сердцу. Плохая, опасная рана. О Господи! Только не дай ей умереть!
Туман рассеялся. Я лежал подле Фионы, распростертый в серой чаше, полной камней и грязи. Там, в доме, Ви занималась прополкой. Чарли Эгаттер и его экипаж, должно быть, катят себе по шоссе из аэропорта, готовые к старту.
А Фиона лежит тут и умирает.
«Делан что-нибудь, — сказал себе я. — Кто-то ведь должен делать что-нибудь».
Но здесь были только я и Фиона и будничность того, что ты лежишь рядом с той, которую любишь. И ужас от того, что та, которую ты любишь сильней, чем саму жизнь, лежит, и у нее из раны сочится кровь.
— Фиона! Фиона! — повторял я.
Ее ресницы дрогнули. Ее зрачки были черными пятнышками в серо-зеленой радужной оболочке.
— Ух ты! — сказала она голосом настолько тихим, что его едва можно было расслышать.
Я обнаружил, что улыбаюсь. Она умирала, но она заставляла меня улыбаться. Я не собирался дать ей умереть.
— Я сейчас вытащу тебя отсюда, — сказал я.
Она улыбнулась. Очень слабое, еле уловимое мерцание ее улыбки. И я улыбнулся в ответ. Ее глаза закрылись. Ниточка крови выбежала из угла рта. «Легкое», — подумал я. Меня трясло. В моем горле стоял какой-то ком. Его пригнал туда гнев. Детский гнев. Я лежал в грязи и думал: «Давай взрослей, Фрэзер. И соображай».
Я приподнял голову и осмотрелся. Мы находились на западном крае воронки, которая вела вниз, к Славной норе. Пули прилетели с востока. Там поднимались гребни гор, бледные и туманные, как на китайской картине. До ближайшего гребня было от нас ярдов четыреста. Потом шло мертвое пространство и другой гребень, ярдах в двухстах подальше, над ним как раз летал ворон. А от восточного края воронки и до этих гор все было чисто. Стало быть, стреляли с гребня. По всей вероятности, с первого гребня. Но, возможно, и со второго, если у стрелявшего, кем бы он ни был, имелся оптический прицел.
Все, что нам надо было сделать, — это спуститься вниз в воронку, пока гребни не скроются за ее краями. Там этот снайпер не будет нас видеть, и его пули туда не долетят. Я спросил Фиону:
— Ты можешь двигаться?
Ее закрытые веки даже не дрогнули. Я сделал глубокий вдох, чтобы отогнать мурашки, которые заползали у меня по спине. Потом я взял на руки Фиону и перенес на заднее сиденье «лендровера». На заднем сиденье мы были вне видимости с гребня. Затем я бережно приподнял Фиону и спустил с заднего сиденья на пол машины. Ее дыхание отзывалось на это розовыми пузырьками. Быстро, потому что даже не было времени подумать, я ползком обогнул «лендровер», открыл дверцу со стороны водителя и вскарабкался внутрь, держась ниже уровня окон.
Что как раз и было необходимо. Потому что боковое зеркальце издало резкий щелкающий звук и исчезло. Снайпер был начеку. Скользкими от пота руками я повернул ключ зажигания. Двигатель заработал с первой же попытки. Я рукой нажал на педаль сцепления, перевел рычаг передачи на управление всеми четырьмя колесами и сразу же поставил на высшую скорость. Правой рукой я осторожно стал жать на газ, а левой высвобождал педаль сцепления. И «лендровер» покатил вперед.
Ветровое стекло разлетелось вдребезги. Что-то обожгло мне щеку, и когда я коснулся лица, ладонь оказалась в крови. Меня всегда тошнило от вида крови. А сейчас ее вид привел меня в бешенство. Я увеличил скорость, придерживая плечом колесо руля. Вертясь и шатаясь на своих плоских покрышках, автомобиль сползал вниз в воронку.
Я приподнял голову. Первый гребень скрылся за краем. «Отлично, — подумал я. — Он там...»
И тут его пуля ударила в двигатель. Стрелка указателя температуры подскочила до самой красной отметки, и в воздухе запахло горелым. Но все шло нормально, потому что и второй гребень ускользал за краем воронки, хотя из капота уже вовсю валил дым. Я понимал, что двигателю конец. Над головой щелкнула еще одна пуля. На этот раз — последняя. Гребень исчез за краем воронки. Теперь у меня есть возможность поразмыслить над следующим шагом.
Чтобы спуститься по уступам на берег, мне понадобится сначала пересечь плато, то есть пробежать ярдов двести под мощным стеклянным глазом оптического прицела. А если меня застрелят, то Фиона обречена. Тут уж сомнений никаких.
Было и другое решение. Оно находилось на дне этой воронки, в тридцати футах от меня. Там есть все, что нужно: и подъемный кран, и большой металлический каркас передвижной дробилки. Славная нора.
Я распахнул заднюю дверцу. Цвет лица Фионы меня испугал. Ее дыхание было очень-очень слабым, а пульс — нитевидным. В «Скорой помощи» сказали бы, что лучше всего ее не трогать, не причинять лишнего беспокойства. Но в «Скорой помощи» не принимают во внимание людей с винтовками, которые могут появиться здесь и закончить то, что начали.
Первым делом я сдернул с себя рубашку, разодрал на полосы и плотно перевязал рану Фионы. Потом я отвинтил из-под ограждения дробилки решетку длиной в шесть футов и шириной в три. Я работал без передышки и взмок от пота. Мягко, будто несу что-то предельно хрупкое, я переложил Фиону на эту решетку. Она застонала, когда я привязывал ее к решетке веревкой от лебедки «лендровера»: одной веревкой под мышками, другой — вокруг талии, а третьей — вокруг ног.
— Держись, я везу тебя домой. — Я улыбался, надеясь, что не показываю ей страха, от которого у меня пересохло во рту и колени тряслись, как желе.
Я подтянул края решетки вверх, так, чтобы они сомкнулись над Фионой, и она оказалась внутри ячеистой трубы. Потом я снова вернулся к «лендроверу».
Из снаряжения. Лизбет для скалолазания я вытащил защитный шлем и три плотных мотка веревки. Хорошие, прочные веревки, я их размотал и измерил. Сто футов. В самый раз.
— Мы вытащим тебя отсюда, — пообещал я Фионе.
Она не ответила. Ее лицо было серым, под глазами проступили темные круги, сквозь кожу, казалось, светились косточки. Я приходил в отчаяние от того, как неумолимо движется время. Если Фиона вскоре не доберется хоть до какого-нибудь врача, она умрет.
Я надел шлем Лизбет на голову Фионы и потащил решетку по камням. Решетка была продраена и отполирована скальной породой, которую выбрасывала на нее дробилка — по сотне тонн в минуту, по восемь часов в день и по пять дней в неделю. Я нашел место на краю отверстия шахты и осторожно стал выравнивать решетку. Чей-то голос шептал мне: «Тысяча футов вниз. Может случиться все что угодно». Я проигнорировал это предостережение, обернул веревку вокруг передней оси «лендровера» и привязал одним концом к решетке, повыше головы Фионы, а другой коней намотал себе на правую руку и левой рукой стал подталкивать решетку, как салазки, в черную глубину.
Веревка туго натянулась. Решетка сползла и пошла вниз. Я видел, как бессильно качается голова Фионы. Она все еще без сознания. В лучшем случае без сознания. Я запретил себе думать о самом худшем и продолжал медленно и плавно пропускать веревку через ось «лендровера».
Веревки у меня в руке оставалось все меньше. Я страшно боялся, что решетка зависнет, не достигнув дна. Но это было только одно из дюжины беспокойств. И самым худшим из них было то, что в любую минуту на краю воронки могло вырасти нечто со стеклянным глазом и ртом, который плюется маленькими кусочками свинца. И если это случится и я упаду, то веревка выскользнет из моих пальцев и улетит прочь. И Фиона там, внизу, в шахте, рухнет свинцовым грузом на...
Тяжесть веревки исчезла. Я отпустил на всякий случай еще три фута. Лизбет говорила, что в этой норе триста метров глубины. А в Моей связке еще оставалось около шестидесяти футов.
Все правильно. Фиона на дне шахты, а не зацепилась веревкой за что-нибудь на стене. Я быстро завязал пару морских полуузлов на конце веревки, обмотанном вокруг оси «лендровера». Потом я пропустил веревку между своих ног и над левым плечом; как обучал меня Энди Купер в один уик-энд, когда мы проделали половину подъема по узкому ущелью Эвон. Это было на следующий день после того, как он приехал повидаться со мной по поводу развода с женой.
В ущелье Эвон это было просто. Правда, в ущелье было каких-то пятьдесят футов, а не тысяча. Но мой живот взмок, ноги выказывали сильную тягу к нервной дрожи, а по телу ползли мурашки. Вспомнив все это, я приказал себе заткнуться, напрягся и задом стал переползать через край отверстия.
Я раскачивался из стороны в сторону, терял точку опоры и ударялся о каменную стенку. Мои ноги заносило наверх, а голову вниз. Я висел над тысячью футов пустоты. Мое правое плечо вопило от боли, когда на него приходился весь мой вес. На какое-то мгновение я повис на одной руке. Потом мне удалось поднять к ней на подмогу и другую, и я висел уже на двух. Я удерживал в себе позывы к рвоте. Если ты не сможешь сделать это, то спускайся вниз понемножку. Вот возьми-ка свою бутылку. Энди плохо вел себя со своей женой, но на отвесной скале он был полезным человеком. Поэтому я и стал спускаться вниз по веревке, словно обезьяна, перебирая руками, и прополз так десять футов, и теперь оставалось всего-то девятьсот девяносто футов спуска.
Энди спускался вниз большими прыжками, словно обезьяна-гиббон. А я спускался вниз, как маленькая старая дама. Эта шахта была недавно прорублена, но в нее уже было сброшено достаточно камня, чтобы обтесать ее бока. В ней также было внизу много воды, и от этой воды образовывалась липкая слизь. Держи ноги прямо. И иди.
Диск дневного света наверху съежился до размера крышки мусорного бака, потом — до размера дна барабана, а потом — до обеденной тарелки. Веревка резала и плечо и бедро.
Там были выступы. И на этих выступах — горки битого камня. Я их заметил не сразу. А только после того, как в четырехстах футах от края воронки миновал узел, которым я соединил две веревки, задел ногой выступ и столкнул с него горку камней. Она ринулась в эту бездну, сталкивая по пути другие камни с других выступов. Господи, ведь там внизу Фиона, а даже маленький камушек, летящий с такой высоты, несет смертельную опасность.
Мысли о дне шахты заставили меня подумать и о том, где я сам-то болтаюсь на веревке. А мысли о моем местонахождении превратили мои ноги в желе. Мои ботинки скользили словно по морским водорослям, меня швыряло в стороны, стукая головой о стены, и у меня все сильнее звенело в ушах. Я висел как паук на своей нити. «Больше никакого скольжения по веревке, — подумал я. — Спускайся вниз, перебирая руками». Но я понимал, что если буду спускаться, перебирая руками, то все начнет происходить слишком быстро. Поэтому я висел там и вдыхал запах могильного камня, пока мое сердце не перестало колотиться в бешеном темпе и я смог расслышать свои мысли сквозь грохот собственного дыхания.
Я стал спускаться дальше.
Становилось все темнее, но, по мере того, как темнота сгущалась, я перебирал руками все легче и легче, потому что у меня появился кое-какой опыт. Когда я посмотрел вверх в следующий раз, входное отверстие было размером с блюдце. Дальше, дальше, вниз, вниз.
И вот шахта кончилась.
Еще минуту назад я довольно ловко отталкивался от каменных стен шахты. А в следующее мгновение я беспомощно раскачивался на веревке, потому что вместо камня мои ноги натыкались на пустое пространство. И хуже того — я соскальзывал вниз все быстрее и быстрее. Мои болтающиеся в пустоте ноги безуспешно пытались поймать веревку. Мои руки обжигало, как огнем. Но только они могли меня выручить, и поэтому я, превозмогая боль, сжимал ладонями веревку изо всех сил. И наконец вспомнил, что в самом низу Славной норы должно находиться огромное помещение высотой в пятьдесят футов. Это оно и есть. Вот почему я не могу дотянуться до каменных стен. В этом месте шахта расширяется. Как только я это сообразил, я перестал качаться как маятник.
Спустя пять секунд, а может быть, и месяц мои ноги наткнулись на дно. Я не тратил ни минуты времени на то, чтобы отдышаться. А путь мне указывала ослабевшая веревка. И там было что-то вроде легкого свечения, какое бывает в огромном холодном подвале с крохотным оконцем. Лицо Фионы казалось бледным пятном на фоне серого камня. Ее кожа была теплее камня, на котором она лежала, но лишь совсем немного.
Я окликнул ее по имени. Мой голос гулко отдался в этом соборном пространстве.
Никакого ответа.
Я приблизил свое лицо к ее. За четыре недели мы провели вместе целую жизнь, и мы находились только в самом начале. И это не могло закончиться сейчас.
Это и не закончилось. Она дышала. Но когда этот страх исчез, он освободил место другому страху, тому, который я отгонял от себя на всем пути спуска в шахту. Я вцепился в решетку, на которой лежала Фиона, и оттащил ее в сторону, в темноту, подальше от слабого мерцания входного отверстия.