Маципуло Эдуард. Нашествие Даньчжинов

   Когда монахи погрузились в лечебный сон, мы с Чжангом спустились в нижний горизонт Подвалов, где было место для омовений и прочих гигиенических процедур, а также «мусоропровод». Массивная плита из прочнейшего гранита покоилась посреди приземистого мрачного зала, обрамленного густыми многовековыми тенетами, которые тоже стали духовной ценностью даньчжинов, поэтому их ни в коем случае нельзя было убирать. Из нескольких бамбуковых труб, торчащих из стены, падали звонкие струйки родниковой воды, которая растекалась тонким слоем по камню.
   У подножия гранитной плиты темнела бездонным провалом щель шириной в спичечный коробок. В нее уходила вода, в нее же сталкивался мусор. А из щели пробивались звуки бурного потока, резонирующие в большом замкнутом пространстве. Не родниковые же струи создавали этот шум?
   Чжанг, держа в руке светильник, смотрел на меня со смешанным чувством уважения и недоумения.
   – Ты хочешь поднять эту плиту? О Пхунг, неужели ты достиг могущества святых, сдвигающих горы?
   – Конечно, Чжанг. Разве ты еще не понял?
   Монах молитвенно сложил ладони, и я поймал выпавший из его рук светильник. Пришлось бить кресалом о кремень и снова раздувать фитиль.
   Мы внимательно осмотрели плиту.
   – Обрати внимание, Чжанг, – сказал я. – Этот край гранита потоньше, и сюда не доходит вода, значит, можно попытаться расколоть его тем способом, которым природа превращает скалы в песок.
   Мы собрали все, что могло гореть, принесли два бочонка светильного масла и устроили великолепный костер на гранитной плите. Струйки масла, подливаемые по наклонной в огонь, поддерживали ровный и сильный жар. Вскоре прибежали заспанные монахи и уставились на гудевшее пламя. Дышать становилось все труднее, пора было прекращать опыт, чтобы не задохнуться в дыму. Но на наше счастье край плиты уже раскалился до слабо-вишневого цвета.
   – Отойдите подальше! – крикнул я и плеснул в раскаленное пятно родниковой воды.
   Плита с грохотом треснула, и в клубах густого пара утонули испуганные крики монахов и колеблющийся свет плошек.
   Потом мы снова поливали плиту водой, чтобы она окончательно остыла, и с помощью бамбуковых шестов (которыми выталкивали птичьи гнезда из отдушин), как рычагами, отодвинули осколок плиты.
   Со светильником в руке я свесился по пояс в разверзшуюся пропасть. Слабый огонек с трудом освещал огромное пространство – острые выступы скал, увешанные отходами монашеской кухни, уходили далеко вниз, где угадывались кипящие буруны. Их рев заглушал все остальные звуки.
   Как я и полагал, здесь проходил подземный рукав Ярамы. Или его специально пробили в скалах древние строители, чтобы поток уносил монастырские отходы?
   Мы подвесили светильник на бамбуковый шест, спустили его как можно ниже, и я начал спускаться по скалам к воде. Монахи свесились в щель, наблюдая за мной.
   Вода была мутной и пахла землей или илом. Я подобрался к самым бурунам, водяным кочкам, стреляющим ледяными брызгами. Они окатили меня с ног до головы. Где входное отверстие, где выходное? Без акваланга, наугад, в бешеной стремнине… это же верная гибель!
   Я начал кричать, чтобы убрали светильник. Он мне мешал. Наверху началась какая-то возня, и вдруг с истошным воплем кто-то сорвался с плиты. Я едва успел отпрянуть, как Чжанг – а это был он – с оглушительным плеском шлепнулся в буруны. Я бросился за ним, схватил его за ногу, но нас подхватило стремительное течение, ударило о камни…
   Каким-то чудом мы оказались на галечной отмели. Над нами нависли джунгли, с низкого неба сыпал мелкий дождь. А я делаю искусственное дыхание бездыханному Чжангу, поражаясь количеству воды, которое уместилось в нем. Наконец он открыл дрожащие веки.
   – Ты хоть плавать умеешь? Он с трудом понял мой вопрос.
   – Плавать? О Пхунг! Неужели мы плавали? Подобно рыбам? Конечно, Чжанг знал и умел лишь то, чему обучают в монастырях. В «пять видов знания» плавание не входило.
   – Почему же ты, дружище, так отважно нырнул?
   – Столкнули… О Пхунг, они меня столкнули. Почему?
   – На них давит чужое мнение. О том, что уходящие из Подвалов должны умереть. Чем скорее, тем лучше. Чжанг с трудом сел, потер ладонями слезящиеся глаза.
   – Смотри, Пхунг, деревья! О боги… И вода… И эти гладкие камешки… Не сон ли, Пхунг? А это… я забыл, как называется… – Его морщинистая ладонь боязливо коснулась жестких травинок, торчащих среди мелкой разноцветной гальки.
   Я прислушался. Сквозь шум воды пробился чей-то сдавленный крик, затем – пронзительный вопль.
   – Что это, Пхунг?! – побледнел Чжанг.
   Жуткие вопли – это солдаты-загонщики, брошенные на произвол судьбы. Желтый гонял их по скалам и зарослям, не подпуская к монастырю. Он забавлялся. В его громоподобном рыке знающие люди расслышали радость и силу дикой жизни.
   А на стенах чхубанга не смолкал траурный плач, и молитвы хором доносились из храма. Эти звуки спрессовались в такую жуть, что Билли Прайс преждевременно отрезвел, лежа нагишом у себя в номере. Он подумал, что слышит голоса преисподней, поэтому пришлось поменять простыни на его кровати.
   Да что там Билли – мистический страх парализовал многих жителей чхубанга. Никого уже не могли заставить выйти на охоту, на поиски останков князя или на земляные работы. Люди боялись одного только вида Южных ворот, через которые то и дело вползали несчастья и беды. Зато Северные ворота пользовались всеобщей любовью, через них то и дело выкатывались волны беженцев и устремлялись в дождливую даль, где, по слухам, еще сохранились Мир и Покой.
   Монастырь оказался в осаде. Монахи неистово молились, совершенные старцы бесконечно заседали у подножия Большого Секретного Компьютера, известного в простонародье как Машина для ловли в эфире мнения богов. Служба Княжеской Безопасности продолжала крепить безопасность, а что ей оставалось делать? Осведомитель сообщил: «герои» обсуждают смерть князя, используя крамольные слова вроде «боги его покарали», «Небесный Учитель все видит», «Желтый выполняет волю богов», – это влияние Говинда, главного из «героев». И его хотят этой ночью освободить.
   Заговорщиков прихлопнули всех разом. Не успели они очнуться от изумления, как их шеи украсились хомутами, а руки и ноги ощутили тяжесть цепей, похожую на усталость от полезных трудов.
   – Князя уже нет! – произнес Говинд в ярости. – Разве вы, всезнающие, не знаете?
   Страшный человек ткнул его бамбуком в грудь.
   – У нас все по закону. – Помолчав, добавил:
   – Слава богам.
   – Почему я не рядом с Желтым? – Говинд с тоской посмотрел в сторону снежных вершин, невидимых за сеткой дождя. – Давил бы вас без жалости.
   …Утомленные событиями старцы долго и подробно расспрашивали бывших своих любимцев о греховных мыслях. И, конечно же, были удручены их честными ответами. «Герои» нарушили запрет, подумав плохо о князе, который, как и совершенные, тоже является сгустком всего лучшего в мире. А замыслив зло против его здоровья, преступили божественные табу, ибо здоровье членов княжеского дома находится под непосредственной защитой богов.
   – Вот что значит заиметь собственное мнение, – с укоризной говорили добрые старички насупленному Говинду. – Как же ты додумался до такого? А мы на тебя надеялись…
   – Князь – плохой человек, – отвечал Говинд, поддерживая колоду обеими руками. – Я познал точно.
   – Мы не способны познать волю богов, приблизивших княжеский дом к небесам. Мы не вправе судить избранников богов, как и самих богов.
   – Но князя уже нет! Верховный Хранитель Подвалов разгневался.
   – Ну посмотрите на него! Вместо того, чтобы… Опять свое мнение!
   – Князя нет, – повторил мрачно Говинд, громыхая кандальной цепью. – А вы говорите, как будто он есть.
   – Упрямый, – завздыхали старички. – Грязные дела его замарали. Такое с «героями» случалось и в прошлые поколения. Известно.
   – Что-то не так мы делаем, о братья по совершенству! – страдая, произнес Духовный Палач. – Ведь Говинда и «героев» мы знаем с малого детства, все они достойные люди.
   Верховный Хранитель Подвалов разгневался, первый нашел в себе силы заговорить:
   – Одумайся, брат! Разве Говинд – достойный? У него свое мнение!
   – А почему мы впятером победили тэуранов? Потому что у нас было свое мнение спасти Желтого Раджу. И может быть, свое мнение – это добавка к совершенству? Кто знает? Может, у Небесного Учителя тоже было свое мнение?
   Старички начали наперебой выговаривать заблудшему свои правильные мысли о нем. Долго не умолкали их возмущенные голоса: это какая-то бесконечная цепь нарушений Мира и Покоя! Все время – одни нарушения! Порвать цепь! Любой ценой!
   Духовный Палач лишь тяжко вздыхал. Верховный Хранитель Подвалов подумал, что он уже раскаивается в греховной мысли, поэтому строго, как старший среди равных, сказал, склонившись к нему:
   – И как только твой язык повернулся, безумец. Духовный Палач вздрогнул, будто от удара плети. И сказал с возмущением:
   – Почему твой голос всегда громче других? Почему ты уверен, что ты первый в мире духкхи? Может, ты нашел добавку к совершенству? Никогда ты ее не найдешь. Я знаю, какая у тебя мудрость – что взбредет в голову, то ты считаешь истиной богов.
   – Послушайте, что он говорит, о братья! – вскричал Верховный Хранитель, в душевном волнении сотрясая и всеми своими телесными складками. – Он долго прятался, а теперь боги заставили его показать свое истинное лицо! Слава богам!
   – Одумайтесь! – простонал Главный Интендант, самый старый и дряхлый. – Опять нет Покоя! Не надо ссориться! Надо уговорить безумного нашего брата… Что подумают о нас простые люди?
   – Хорошо, – сразу остыл Верховный Хранитель. – Он плохо подумал о нашем правильном решении. Он уже не доверяет нам. Так спросим Машину.
   – Давайте спросим, – мужественно произнес Духовный Палач.
   И Большой Секретный Компьютер, выражающий волю богов, равнодушно выдал:
   – Имеющих мнение убрать из жизни, тэурана выпустить в джунгли.
   Верховный Хранитель Подвалов не смог скрыть радости.
   – Вы поняли? Машина выполняет волю богов лучше, чем люди!
   И даньчжинам, слышавшим его, теперь было предельно ясно, кого и как убирать из жизни и почему надо выпустить тэу: людоеда может убить только другой людоед.
   Духовный Палач был сломлен. Как посвященный в эзотерические тайны, он знал, что компьютер был программирован на Покой. Так что все решения Машины – только на благо Покоя, ибо только в Покое может благоухать цветок истинной веры…
   Старичок, собрав все свое мужество, поплелся в келью для умирания совершенных восьмой ступени. При этом он держался трясущимися руками за стены, чтобы не упасть.
   Даньчжины истерически жаждали Покоя. Когда-то человечество мечтало о Мире и Покое как о недостижимом благе, не зная в точности, что это такое. И забетонировало эту мечту в том отделении души, что ниже подсознания. Так, наверное?
   И вот случилось трудно понимаемое здравым рассудком: голубоглазое, белобрысое, с неотсохшими коростами монстросущество бредет на костылях по вечным камням чхубанга, с любопытством и наглостью глазея по сторонам. И нет на нем даже колоды. Мало того, монастырский служка несет над ним плоский бамбуковый зонт, чтобы дождь не причинил неудобства господину тэу.
   Те немногие даньчжины, которые еще не сбежали из чхубанга, вышли из домов, чтобы посмотреть на живого тэурана. Их бронзовые лица непроницаемы, а фигуры – неподвижны. Только безумная женщина со слепленными седыми прядями шла следом за тэу и ругала его, убившего ее сыновей.
   – Мне уже надоело! Прогони старуху, слышишь! – Монстр изъяснялся на дикой англо-франко-даньчжинской мешанине, поэтому служка ничего не понял, лишь смотрел ему в рот со сложной мимикой страха и готовности услужить. Тэу замахнулся на женщину костылем, и та, вскрикнув, помчалась прочь от него, разбрызгивая лужи босыми ногами.
   Несколько репортеров, пишущих репортажи «из пасти людоеда», – все, что осталось от шумной толпы иностранных гостей, – наблюдали выход тэурана из разных точек, безопасных для жизни и удобных для фотокиносъемки. Билли крикнул коллеге через улицу:
   – Я. готов укусить себя за задницу, если этот тип не из Германии!
   Монстр с трудом поднимался к коттеджу-отелю. Он был еще слаб, и бинты на нем расцветились алыми пятнами. Служка бестолково суетился, боясь прикоснуться к нему, хотя полагалось поддерживать за локоток важного господина или даже посадить его себе на спину, если он в таком вот немощном или пьяном виде.
   – Эй, мистер браконьер! – крикнул Билли, сложив ладони рупором. – Как бы нам потолковать строк на четыреста? Хорошо заплачу!
   Тэуран добрался до парадного входа, оттолкнул служку костылем и выкрикнул труднодобываемые слова:
   – Слушайте, писаки! Скоро позову на брифинг! Всем ждать!
   – Каков нахал! – восхитился Билли. – Приказывает! Чтоб мне провалиться, он из Мюнхена, из пивного погреба! Там такие же крепкие ребята!
   Вдова господина Чхэна распахнула обе створки двери, проговорила на английском с печалью в голосе:
   – Добро пожаловать в «Голубой лотос»…
   На ней было траурное одеяние в обтяжку из дорогого белого шелка, ее вытянутая голова была выбрита в знак большого горя и густо посыпана рисовой пудрой вместо пепла.
   Монстр смотрел на нее в некотором замешательстве.
   – Вы – хозяйка этого заведения? Женщина испуганно отшатнулась.
   – Господин Умпф?! Вы так изменились… Он поймал ее за руку.
   – Ты тоже уже не та. Теперь я буду звать тебя Прумбэ-стис, Крошка-в-Трауре. Ты не рада? Ты не хочешь, чтобы я убил людоеда?
   – Хочу, господин Умпф! – заплакала женщина. – Людоед испортил мою жизнь! Так неожиданно унес госпо дина Чхэна, что завещание не успели составить… И теперь надо делиться со всеми родственниками.
   Монстр захохотал и тут же сморщился от боли.
   В тот же день репортеров пригласили в холл отеля. Монстр вышел к гостям в любимом халате господина Чхэна – по черному полю желтые драконы, глотающие серебряные луны.
   – Все собрались? – он был мертвенно-бледен, но в его хриплом голосе по-прежнему неземная наглость. – Слушайте внимательно. Все вы пойдете со мной. Все вы будете смотреть, как я буду охотиться на людоеда. Гарантирую безопасность. Полную безопасность.
   Вопросы посыпались градом. Он ответил сразу на все:
   – Вы должны видеть собственными глазами, как я убью чемпиона людоедов. Чтобы не было домыслов со стороны тех, кто ничего не видел, но хочет обойти тех, кто видел. Обычное дело в вашей среде. Не так ли? Выступаем после утренней молитвы. Если хоть один не придет, никого не возьму. Все.
   Еще гудели голоса репортеров в отеле, а слуга уже отнес в храм Главному Эконому список всего необходимого для охотничьей экспедиции. В длинном перечне оружия, боеприпасов, провианта, одежды, обуви и так далее последним пунктом скромно значилось: «Пхунг – 1 шт.»
   – Зачем ему понадобился Пхунг? – удивились монахи.
   – Надо дать, если просит, – сказал Верховный Хранитель Подвалов.
   – До утра надо поймать Пхунга и того… Чжанга… Пхунг, наверное, узнал, что Чхину родственники убьют, поэтому убежал из Подвалов. Он не смог очиститься от желаний, он же из Чужого Времени. Поэтому пусть Служба Княжеской Безопасности ждет его в доме этой женщины.
   Уже в сумерках мы с Чжангом пробирались в поселок, прильнувший к Западной стене монастыря. Странное дело, в окнах хижин не было огней, а вокруг стояла такая тишина, что хотелось выть от тоски. И за монастырскими стенами – тоже тишина.
   – Чжанг, – сказал я, чтобы нарушить тишину. – Что-то случилось в этом мире, а мы не знаем. Засиделись в Подвалах.
   Мы прошли через весь поселок к противоположной окраине, где на отшибе стоял дом, милый моему сердцу. Башнеобразное высокое строение, сложенное умелыми руками монастырских мастеров, теперь показалось мне чужим и враждебным. Грузные валуны камнепада окружали гнездышко Чхины со всех сторон – будто закоченевшие чудища. Мелкий дождь колотил в деревянную крышу и грубые ставни на окнах. Мне показалось, что в щель одной из ставней пробивается свет. И на душе стало теплее. Повеяло жизнью в этом неуютном промокшем мирке.
   Пока мы размышляли, как добраться до окна, дверь башни скрипнула, и в полоске неяркого света на высоченном крыльце появилась женщина в грубой домотканой одежде.
   – Чухча! – прошептал взволнованно Чжанг. – Пхунг, мои глаза правильно увидели? Это чухча?
   – Все в порядке, – ответил я. – Чхина дома. Чжанг схватил меня за руку.
   – Чхина? Бывшая богиня?! О Пхунг, пойдем к какой-нибудь другой чухче.
   Мне пришлось убеждать его, что Чхина – добрая и милая женщина и что жестокие испытания в Подвалах лишь разучили ее смеяться.
   – Я тебе верю, – жалобно произнес Чжанг. – Я тебе во всем, во всем верю.
   Мы поднялись по крутым скользким ступеням, с которых так неудобно падать. Я открыл дверь. Кто-то схватил меня за волосы и рывком втащил через порог. Но мне удалось сбить кого-то с ног «задней подсечкой», а Чжанг, воспользовавшись свалкой, с шумом пересчитал все ступени. Убежал.
   – С ним был второй, – сказал грубый голос.
   – Патруль поймает, – ответил другой грубый голос.
   Я лежал, распластавшись на полу. Меня рассматривали при свете плошек. Чья-то нога упиралась мне в грудь, кто-то поворачивал мою голову загнутым носком сапога к свету.
   – Какой-то незнакомый. Из хиппи, что ли?
   – Я сразу поняла, – женский голос, – в темноте кто-то стоит.
   Я скосил глаза – женщина сидела на корточках, полногрудая, крупная, настоящая чухча в одежде Чхины, но не Чхина.
   – Чего смотришь? Признавайся во всем. – Она стучала пестиком в бронзовой старинной ступе. Резкие колокольные звуки, похоже, доставляли ей удовольствие. – Тебе есть в чем признаться.
   В доме было тепло, рубиновые огоньки плошек, благовонный запах курительных палочек – все это создавало неповторимый уют, о котором я вспоминал и в затхлых Подвалах, и в промокших джунглях. Но толстая нога на моей груди мешала положительным эмоциям.
   – Ты кто? – склонилось широкое лицо. Кончики усов были залихватски подкручены кверху. – Не даньчжин?
   – Где Чхина? – спросил я.
   – Я Пананг, ее муж, можешь все говорить мне, как ей. Или вон ему, он тоже муж, Баданг. И третий – тоже муж, Чачанг.
   Я разглядел еще две пары таких же усов. Мужья Чхины были одеты в парчовые, правда, сильно мятые и заношенные халаты придворного покроя – вверху узко, внизу широко, а почти под мышкой у каждого – обязательный клинок в нарядных ножнах.
   – Где Чхина? Что вы с ней сделали? – Я напрягся, пытаясь сбросить с себя ногу Пананга, но меня притиснули еще сильней.
   – Почему ты решил, что мы с ней что-то сделали?
   – Раньше вас и силой не затащить сюда… – прохрипел я, чувствуя, что ребра не выдержат.
   Женщина оставила в покое ступу с пестиком, велела подтащить меня к низкому столику. Потом деловито осмотрела мою руку, которую крепко держал, кажется, Пананг.
   – Под ногтями грязь, – сказала она с укоризной и начала неторопливо вталкивать швейную иглу под ноготь моего среднего пальца. У мистиков в цене именно указательные и средние пальцы.
   Темная капля крови поползла по металлу, женщина сдула ее и воткнула иглу поглубже. Потом внимательно посмотрела мне в глаза. Когда-то она была недурна собой – правильные черты лица, выразительный рисунок губ. Теперь это была потускневшая особа лет сорока-сорока пяти с выщипанными бровями и мастерски подведенными глазами. Нетрудно было понять, что она до сих пор украшала княжеский двор своим присутствием. И трое усатых мужей Чхины тоже украшали, судя по экипировке.
   – Зрачки почти не расширились, – сказала женщина. – Он где-то научился не чувствовать боли.
   Баданг (или Чачанг) склонился надо мной.
   – Где научился? У какого отшельника?
   В растянутых мочках его ушей висели крупные мужские серьги, поэтому, несмотря на грозную мину и гвардейские усы, придворный мужик казался мило-несуразным ребенком, напялившим на себя все, что блестит.
   Мне-то всего лишь нужно было назваться хиппи-бродягой, каких полно в Даньчжинии. Они толпами едут из Америки и Европы и разбредаются по священным горам в поисках космической энергии и нирваны. Они попрошайничают, воруют, умирают от голода, болезней, наркотиков или, обессиленные, попадают на зуб гиенам и красным волкам. Короче говоря, фигура обовшивевшего тощего анахорета с безумными или печальными глазами стала привычной для Даньчжинского Времени. Сами даньчжины относились к ним снисходительно, как к мухам или древесным клопам, убежденные в том, что никогда никому из них не достичь нирваны или хотя бы низших степеней совершенства. Так что моя ложь была бы очень правдоподобна и была бы мне защитой. По крайней мере, спасла бы меня от кары за уход из Подвалов, и прекратились бы, наверное, пытки.
   Я давно заметил, а сейчас остро почувствовал, что жизненная необходимость лгать – первый признак монстроопасной ситуации. Люди должны лгать, чтобы выжить, чтобы реализовать свои возможности, чтобы сделать свое дело. Но теперь я панически боялся лжи, самой мысли о лжи…
   Женщина рассердилась.
   – О боги! Почему ты молчишь? Мне так интересно узнать, кто ты! Может, ты тоже ее любовник? Может, и тебя она приворожила, как Пхунга? – Она вытащила иглу и бросила ее на стол. – Не хочешь говорить, не надо. Мы ее сейчас лечить будем. Она встанет, увидит тебя и скажет, кто ты такой. Ведь скажет, когда увидит?
   «Ненависть ненавистью не укрощают», – написано в изречениях бога. Но я-то уже достоверно знал, что он умел постоять и за себя, и за других, если сумел сохранить душу чистой.
   Я рванулся и опрокинул столик вместе со светильниками и иглами. В темноте мне удалось справиться лишь с одним из мужей Чхины – я преодолел сопротивление его рук и защемил ему сонную артерию… Когда женщина разожгла светильник, я, обессилев, барахтался под грузными телами двух потных братьев. Потом мое горло подперли двумя остриями церемониальных мечей – а мне-то поначалу они показались игрушечными! Я почувствовал жаркие струйки, потекшие по ключицам.
   – Свяжите пока его, – сказала женщина и принялась приводить в чувство третьего мужа. Она колола иглой в мочки его ушей, потом, сняв сапоги, в большую смуглую ступню. Наконец он очнулся. Я пытался увернуться от его кулаков и пинков, и он несколько раз от души врезал по каменной стене. Братья покатились со смеху, а женщина лишь улыбнулась.
   – Ну, хватит, – сказала она. – Порошок уже настоялся. Надо лечить.
   – Как будете лечить? – спросил я, сплевывая кровь.
   – Обыкновенно. – Женщина удивленно посмотрела на меня. – Порошком из трав. В нос натолкаем.
   Кажется, Пананг зажег второй светильник и пошел впереди женщины к дальнему углу, огороженному раздвижной стенкой из бамбука и бумаги. Там была спальня.
   – Что за травы? – спросил я Баданга (или Чачанга). Он дул на разбитые в кровь кулаки и лишь буркнул:
   – Лучше заткнись.
   Я слышал о даньчжинском наркотике из каких-то особенных «дурных» трав; он и мертвого способен поднять на ноги, но потом наступает полная потеря сил. Для больного или ослабленного организма это кончается, как правило, катастрофой.
   – Вы хотите ее убить? – сказал я. – Но она же ваша жена!
   – Была жена, – ответил тот, у которого кулаки были в порядке. – Умрет – будет не жена.
   За загородкой послышалось чихание, потом надрывный кашель. Я рванулся, но меня придавила нога в войлочной упаковке.
   – Какие сволочи! – хрипел я. – Раньше вы боялись! А теперь она больна… Вы шакалы, не люди… Вы беспомощную хотите убить.
   Полураздетую Чхину вытолкнули из загородки, она упала на колени. Потом посмотрела на ладони и начала брезгливо вытирать о себя. Похудевшая, бледная, она была еще прекрасней, чем прежде. Мои обостренные чувства захлебнулись в предчувствии непоправимой беды.
   – Чхина! – закричал я, но меня еще сильней придавила толстая нога.
   Мужчины оцепенело смотрели на Чхину, видно, проняла все же ее красота.
   – Она совсем вылечилась! – обеспокоенно сказала женщина. – Чего вы смотрите? Начинайте!
   Тот, что дул на кулаки, уже держал в зубах красный шелковый шнурок, закатывая рукава халата.
   Я изо всех сил рванулся, и путы на мне лопнули. Тотчас сильная боль в затылке ошеломила меня. Сначала я подумал – ударили чем-то по голове. Но и все, кроме Чхины, корчились на полу, взвывая от боли и сжимая головы ладонями.
   Я увидел лицо Чхины. Ее демонический взгляд испепелял ненавистью. Женщина, катаясь по полу, рвала на себе волосы. Теряя сознание, я выбежал из дома и тоже с шумом сосчитал все ступени до одной…
   В темноте я нашел лужу и окунул в нее голову, потом натирал прохладной грязью затылок. Мне казалось, я схожу с ума. Наконец боль ослабла, и я пошел вокруг дома, негромко выкрикивая:
   – Чжанг, где ты? Откликнись, это же я, Пхунг! Но он как сквозь землю провалился.