Страница:
Невыносимая жалость к себе породила новые стоны.
– И этот мозг пропадает! О, бестолковщина… Почему меня довели до такой смерти? Я достоин совсем другой смерти! Достоин другой жизни! Все вы… олигофрены, кретины, неспособные на свое мнение! Уродующие чужое! Изуродовали и меня. Зачем я носил хомуты? Зачем? Все равно – боль и глупая смерть. Все равно!
С пронзительной яростью он понял, отчего всегда в нем были сильные позывы к самоубийству. Они возникали всякий раз, когда он пытался выбраться на новый уровень знаний, когда подстегивал и высвобождал из пут бытия свою гениальность.
– Меня запрограммировали! – зарыдал он без слез. – Примитивными инстинктами! Меня приговорили монахи, молитвы, священные камни – конкретика! Меня выпускают только в смерть…
И он возненавидел всех людей вместе с даньчжинами. Схватив камень, облепленный мертвой травой, побежал творить зло.
Все как будто логично: Дикая Природа нуждается в волонтерах, и она их создает. Говинд, Джузеппе, Гэрри Снайдер[8] – они уже появились, а дальше их будет все больше. Новые монстры-мизантропы? Но, согласитесь, – очень симпатичные мизантропы. Симпатичными их делают страдания. Так уж мы устроены: в мучениках видим святых, суперменов духа. Или по-другому: гениальный дух проявляется только в муках…
Наконец человеконенавистнику повезло. Он услышал треск поднимаемых зарослей, всплеск взбудораженных потоков и бросился навстречу звукам. Стена из обвислых листьев вздрагивала, не желая кого-то пропустить, с нее срывались дождевые ручьи… Джузеппе увидел двоих, пробирающихся через заросли с тяжелой поклажей на плечах. Наткнувшись на Джузеппе, они обалдело уставились на него. Потом, уронив в воду забренчавшие мешки, бросились бежать.
Злой дух преследовал их.
– Подождите! Ну, стойте! – стонал, умолял, угрожал. – Все равно никуда не уйдете.
…В верховьях реки что-то глухо заворочалось, охнуло, и весь даньчжинский мир содрогнулся. Дождевая вода выплеснулась из луж и водоемов, из глазниц каменного бога. Девяностолетний Главный Интендант запел подходящую молитву, и все испуганно подхватили: Святые мощи не увянут, Святые камни не станут песком, Потому что зло боится святости…
Мир духкхи сжался от боли и страха под воздействием благостного пения мужчин. И вдруг выплюнул осколки зла – из джунглей вырвались двое с хриплыми воплями, не похожими на пение молитв:
– Дух Черной Заразы! Гонится!
Все продолжали петь и везти салазки с божественным покойником. Только Говинд, бывший впереди всех, оглянулся.
– Впрягайтесь и вы!
Правильно. Зло боится святости любого вида. И Чжанг торопливо схватил конец свободной лямки, волочившейсяв грязи. А Дундунг, бедненький, отвлекся – высунув бледный большой язык, ловил дождевые капли. Чжанг бросил в него грязью.
– Не стой без дела, убогий!
Ман Умпф поливал меня соком манго из шланга и, довольный, приговаривал:
– Нравится? Вижу, что нравится. Поднимается настроение, жизненный тонус. Ведь ты буквально купаешься в тех витаминах и микроэлементах, в которых нуждается твой организм. Для алкоголика нет большего счастья, чем искупаться в ванне с шампанским. Или с виски.
Не в силах увернуться от струи, бьющей в лицо, я отплевывался, кашлял, глотал литрами уже забродивший, пузырящийся сок. В пещере были солидные запасы провианта.
– Видишь, Пхунг, как я стараюсь для тебя. А ты не ценишь. Забудем старое, Пхунг. Все будет хорошо. Это я тебе говорю. А мое слово, ты убедился, крепкое. Как сказал, так и будет.
Сок медленно густел на моей коже, пощипывало глаза, и запах манго уже вызывал тошноту. Монстр уселся на решетку, вытирая ветошью руки.
– Могу порадовать тебя, Пхунг. Мне позволили дать тебе кое-что из нашего учения. Разумеется, только то, что ты можешь понять.
– Кто позволил? Кто вы такие?
Начнем с того, что… – Монстр задумался, потом резко мотнул головой. – Нет, с того, что… короче говоря, на Земле появился разум и взял на себя ответственность за дальнейшие процессы на планете – биологические, исторические, геологические… Плохой из меня популяризатор, Пхунг, еще никому не приходилось вправлять мозги таким способом. – Он вздохнул. – Ну ладно. Ты должен понять самое простое. Наука нуждается в господине, сама по себе она – ничто. Все ее претензии лопнули. Знания не могут спасти человечество. Все эти культурные, социальные, технические революции и твои любимые эпохи просвещения не принесли и не принесут человеку счастья. И прежние религии и системы власти тоже выдохлись. Все вы стремились не избавить мир от зла, а убеждали в том, что надо полюбить зло, потому что от него нет спасения.
– Смотря что считать злом… – пробормотал я.
– Зло всеобще, эпифеноменально. Тебе трудно понять без подготовки, пойми вот что: только мы знаем, как можно привести человечество к процветанию, к истинному счастью, о котором, кстати, человечество все время мечтает. Путь не очень простой, ты поймешь. Нужен один командный пункт, откуда управляют настоящие, от бога, командиры. Все остальные должны быть солдатами.
Я молчал, он пытливо всматривался в меня.
– Это и есть в упрощенном изложении суть решения всех проблем. При условии, конечно, что командиры знают свое дело и обладают силой, внушающей страх. Ведь ты не будешь оспаривать, что страх – лучший из всепланетных законов, он известен всем, обладающим мозгами. Страх – основа единственно возможного счастливого общества во Вселенной. Такова природа людей. Неужели ты не понял, Пхунг? Когда мы шли сюда, я управлял вами с помощью страха.
Я молчал.
– Вот величайшие истины, которые не нравятся таким, как ты, из-за запаха крови. Жизнь всегда пахнет кровью. А когда перестает так пахнуть – значит, в ней что-то сломалось, непорядок, нарушение законов природы.
– Которую вы уничтожаете, – прохрипел я. – Зачем?
– Ты до сих пор ничего не понял или корчишь из себя кретина? Природа – потребляемый ресурс. Так было и будет. Сейчас большая часть энергии природы тратится впустую, на поддержание многообразия. Принеся в жертву многообразие видов, мы получим рациональное всепланетное хозяйство. Без революций и катаклизмов.
– Земной рай? – пробормотал я.
– Называется иначе, но суть та же, Пхунг. Ты это верно схватил. Кстати, инстинкт борьбы с многообразием заложен в основание разума. Природу начинают уничтожать еще с пеленок. Дети выдирают с корнем траву и ломают ветви – просто так, не для потребления. Вот указующий перст Невидимых Отцов, или, как раньше говорили, Провидения. Многообразие вредно! Многообразие – слепое расточительство ресурсов! Многообразие – мировое зло.
– Почему именно… тех животных… и королевских горных надо уничтожить?
– Это тебе пока не следует знать, Пхунг. Нужна определенная подготовка.
Он говорил и говорил, начиняя меня мощью своих догматов. А я слушал его и представлял себе благообразных, неудержимо располневших старичков с трудноуловимыми следами воинской выправки. Кто-то когда-то их унасекомил… Впрочем, понятно кто. Невидимые Отцы – это, наверное, воинское звание, следует сразу за генералиссимусом. В той армии, где я бунтовал, чинами и орденами награждалось истинное рабство, и до высот военной иерархии добирались ископаемые подонки, как сейчас понимаю, с полным рабским комплексом. В других армиях дело обстоит не намного лучше, судя по тем рассказам заключенных, которые я услышал в «межармейском тюремном изоляторе».
Так что во главе целеустремленных, вышколенных, вооруженных до зубов манов умпфов – унасекомленные армией люди с предельной выслугой лет? И вот теперь они могут создавать свой идеал – всепланетную казарму, и попробуй оказаться у них на пути…
– Ман Умпф – это не имя? – прохрипел я.
Монстр осекся. Я понял: не имя. Титул, должность, псевдоним диверсанта, воинское звание? И их непонятный язык, конечно, – военный код, составленный на шифровальных машинах при каком-то штабе. Код, ставший родным языком.
– О чем ты еще хочешь спросить? – проговорил он настороженно.
– Надо подумать… – прошептал я, чувствуя, что ему захотелось убить меня.
– Я жду. Спрашивай.
– Ты можешь… точно сформулировать вашу цель?
– Я же сказал тебе – всеобщее счастье!
– Это учение для всех. Но в каждой религии есть скрытое знание. Так что давай по существу. Главное.
– Я тебе приоткрыл главное! Другого нет!
– Или другое ты не знаешь. Тебе не позволяется знать. Можно проверить.
– Как?
– Ответь, почему ты убиваешь именно королевских горных тигров, а не бенгальских, допустим.
– Их популяция локальна, малочисленна. Легче перебить.
– Перебили. И что? Тигры других популяций остались же на земле! Но в перечне на экране… всегда одна строка с тигром, и она желтая, последняя стадия перед покраснением…
– Хватит, Пхунг! Здесь тайный обряд… о котором я не могу тебе сказать. О нем может знать только член братства.
Меня трясло от возбуждения, я перестал чувствовать боль.
– Существует какая-то общность всего лучшего, Ман Умпф! Вы это поняли… выдавили из чьих-то гениальных мозгов… И превратили новое знание в мистический обряд… В религиях, мистике, суевериях всегда можно обнаружить элементы точных знаний…
– Продолжай, Пхунг. Мне интересно.
– Религии всегда и везде… сгребали под себя самое ценное, до чего могли дотянуться. И в то же время вырубали все, что стимулирует в людях качество мышления, самость.
– С какой стати? Мы не против качества мышления.
– Против! Каждая религия как выделенная сущность стремится к максимуму, к мировому господству, уничтожая самосознание народов… Оставляет жизнь только сломленным и рабам, и еще лукавым, ищущим в любой силе корысть для себя… И теперь твое братство, Ман Умпф, делает то же самое, только разбег у вас подлинней и оснастка посолидней… Гениальность – ваш враг, вы это поняли, это было легко понять, ибо самосознание – начало гениальности. И вы принялись искоренять гениальность на планете с помощью науки и черной магии. Вы задумали разрушить фундамент жизни – многообразие… Знал ты об этом, Ман Умпф? Или тебя не поставили в известность? Хочешь еще?
– Хочу.
Контраст – это жизнь; эволюция контрастирует бытие, создавая Качество, – таков постулат научной монст-рологии. Энтропия уничтожает контраст, превращает все в однородный хаос. Это мы называем смертью. Существуют только две вселенские тенденции, определяющие все и вся, – эволюция и энтропия, то есть жизнь и смерть. Не знать эти классические истины твои божественные командиры не могли. Значит, выбор – смерть – сделан осознанно. Всеобщая смерть, Ман Умпф, а не всеобщее счастье. Ради чего сделан такой выбор? Попробуй понять, ответить себе честно, если можешь. И тебе откроется лицо твоих командиров. И твое лицо, Ман Умпф, о котором ты, наверное, не подозревал. И характер твоего братства.
– Ты к чему ведешь?
– Сам, сам попробуй! Только тогда будет толк. Мне ты можешь не поверить…
– Не будем играть в прятки, Пхунг. Говори. Я и так потратил много времени на тебя.
– Хорошо, скажу… Счастье для человечества как целевая установка божественных командиров отпадает. Так? Тогда что может быть взамен? Немного. Жажда власти, жажда известности, жажда богатства. Ради какой-то из этих «жажд» – готовность низвести человечество до состояния однородной бессамости. Только над такой массой можно стать всемогущими богами. Выходит, психическая доминанта божественных – низменная цель.
– Дальше! Я пока слушаю, Пхунг!
– Теперь о принципе сгребания. Это вовсе не гениальное изобретение – питаться чужими достижениями. Это древний инстинкт доличности. Созидание как принцип выживания трехступенчато: заимствование, подражание, собственное творчество. В вашей доктрине преобладает заимствование. Собственное творчество на таком фоне всегда выглядит крамолой, потому что это уже чуждый заимствованию тип мышления. Заимствование в чистом виде – паразитизм. Он не терпит коррекции нравственным чувствам. Паразитизм на любой силе, на любом качестве. Заимствование – доминанта низкоорганизованного существа, не способного ни на что другое. Грабительские войны – это отсюда.
– Все?
Ты торопишься. Я бы мог еще сказать об одномыслии и сиюминутности мышления создателей доктрины Невидимых Отцов. Об отсутствии малейших следов нравственных импульсов. О безадресной враждебности ко всему, что есть на свете, этом глубинном инстинкте всех, не имеющих своего мнения. И все для того, чтобы ты сам сделал вывод об уровне сознания твоих командиров.
– Ну? Какой уровень? Быстро!
– Доличностный. Одномерное мышление. Неспособное на самость. Программированное первичными желаниями, физиологией. Раньше о таких людях говорили – презренные рабы, а теперь – унасекомленные, тип неинтеллектуального сознания… Можно даже представить, откуда начинались «инопланетяне».
– Ты знаешь об «инопланетянах»? Прохвост! Ну, ну, и откуда начались?
– В некой армейской среде, где идеально осуществлялся принцип бездумного повиновения, наверх выбились самые унасекомленные и, как водится, получили доступ к секретным арсеналам и к новейшей научной информации. Ведь на войну до сих пор работают лучшие интеллектуальные силы наций… Эти господа обрели свободу от любых обратных связей – и в силу своих высоких званий, заслуг, преклонности лет, или просто вышли в отставку, на генеральскую пенсию, лишившись сдерживающего влияния уставов и казарменного распорядка. Но их никто не научил жить среди людей, не одетых в военную форму. Они не сдавали экзаменов на право и умение жить в гуще разнообразия и многомерности, потому что таких экзаменов не существует. Великий опыт древних инициации исчез. В условиях многообразия царят трудности, недоступные пониманию этих господ. Поэтому такие люди до гробовой доски возбуждают вокруг себя трудности первого рода, первобытную борьбу за жизнь. Только в обстановке таких трудностей они ощущают душевный комфорт и желание долго жить.
Ман Умпф молчал. Его чистое, без прыщей и морщин лицо было мрачно непроницаемым. Руки жили отдельной жизнью – сжимались в кулаки и разжимались.
– Широко известный тип, – продолжал я. – Малейший успех – и они уже уверены в собственной исключительности, раздувают свои куцые доминанты до космических масштабов. Внешне тусклое, серое, безобидное существо, а в душе притаился монстр… Дай ему маленькую, пусть символическую власть – и он начинает проявляться.
– Вывод, Пхунг!
– Вывод… Эволюция создает гениев как высшее качество бытия, энтропия создает монстров как предельное некачество. На пути монстризма – самосознание народов и отдельного человека, суть гениальности. Гений вырастает только из множества. Вот почему твои командиры ведут войну против многообразия жизни. «Инопланетяне» – религия монстров, где все по правилам максимализма. Наказывать – так с предельной жестокостью. Власть – так всемирная. Повиноваться – так до безумия.
– Важен результат! – Ман Умпф желчно рассмеялся. – А какими способами он достигается, интересует только слабонервных. Цель! У нас великая цель. Все, о чем ты говоришь в своих проповедях и что тебя так пугает, – лишь тактический маневр, военная хитрость. Мы используем великую силу энтропии для объединения человечества в одно целое. Ты понял? А потом поведем куда надо.
– Вот и до тебя дошли, Ман Умпф. Ты не знаешь ни жалости, ни сомнений. Никакие доводы не действуют на тебя. Твой мозг интересует лишь то, что необходимо для достижения вбитой в тебя цели. Ты создан в казармах «Инопланетян» для выполнения любых команд. Поэтому ваши цели представляешь себе слабо, в общих чертах, в дозволенных стереотипах. Ты не должен разбираться в нюансах учения. Тебе привито ощущение великой цели, и этого достаточно. Ощущение величия цели – более сильная ипостась цели. Суть цели может быть самой идиотской, но ощущение – заряжает невероятной энергией таких, как ты. Еще хочешь?
– Давай! – процедил он сквозь зубы.
– Я заметил. Ты прекрасно обходишься без музыки. Ты, наверное, не видишь снов. Тебя не интересуют ни цветы, ни животные, кроме тигров. Тебе, по-видимому, недоступно ощущение жизненной силы, исходящей от всего живого. Любовь тебе, по-видимому, недоступна, и неизвестно, что ты делаешь с госпожой Чхэн. В тебе я не обнаружил и зачатков совести. Взамен всего этого ты наделен силой воли и компьютерной изворотливостью, умением использовать любые подручные средства для выполнения приказа. В тебе нечеловеческая поза превосходства над всем живым. Ты, по-видимому, – высшее достижение одномерности. Ты – искусственный человек, Ман Умпф.
Твоими руками какое-то насекомое переделывает мир под свои желания.
– Какой будет вывод?
– Ты кончишься с достижением цели, которую поставили перед тобой. Ты живешь только на пути к цели.
– Мне надоели твои проповеди! Ты обнаглел, Пхунг! Я больше не намерен тратить на тебя время.
– Все верно, Ман Умпф. Ты должен с ненавистью и раздражением встретить правду о себе. Она – вопреки программе, заложенной в твой мозг. Но у тебя есть время выделить эту программу – пока не убит Желтый Раджа.
Чхина шла по дну Ярамы и грезила наяву. Грезы – хороший способ отрешиться от страхов и трудностей. Ей виделось, что она идет по чистым тротуарам Чужого Времени в чудесных туфлях на высоких каблуках – и не падает! И еще ведет за руку очаровательного пухлого мальчугана. Это ее сын, и он родился в любви, при счастливом сочетании звезд и сразу совершенным восьмой ступени. Она оступилась, едва не упав, и подумала, что это Мантра обещает ей хорошее будущее, несмотря на плохие предчувствия.
Неожиданно она услышала далекий рев тигра и замерла на месте. Вот и еще… Странный рев – будто Желтому зажимают пасть. И, забыв об усталости, побежала на звук. Она продиралась сквозь заросли, увитые лианами, проползала на животе в грязи под упавшими деревьями-великанами… и снова вышла на берег Ярамы. Река, наткнувшись на Красные Скалы, делала крутой изгиб. С высокого каменистого берега Чхина разглядела острым зрением бесформенную груду какой-то массы, в которой завяз и бился полосатый зверь. В этой же полупрозрачной глыбе неестественно согнутый, неподвижный силуэт. Человек! Женщина!
Ман Умпф в черном дождевике, блестевшем под дождем, ходил вокруг этой странной ловушки и с деловым видом поправлял цепи. Потом сел в машину, похожую на джип Говинда, только без колес, и машина потащила ноздреватую глыбу, лязгая цепями и сдирая с поверхности земли траву, кусты и каменную мелочь.
Чхина следила за ними, пока они не скрылись в узком ущелье среди бурых скал. Она побежала по их следам. У развешанных на бамбуках скелетах обезьян остановилась, внимательно осмотрелась. Трудно было понять, что тут такое; интуиция кричала об опасности.
– Но они же прошли! – в сердцах воскликнула Чхина. Она принялась бросать камни в грязь пригоршнями в ту сторону, где должна быть опасность. Потом приволокла большую корягу и пошла по борозде, толкая корягу впереди себя. Резкая вспышка ослепила ее, она упала на спину. Куски коряги, подброшенные вверх непонятной силой, посыпались на нее. Не видя ничего, Чхина вскочила, побежала и тут же провалилась в болотце. Потом шептала заклинание против глазных недугов.
– Как же я к Пхунгу… слепая? Да лучше не жить… Когда сквозь черноту в глазах начали проступать силуэты деревьев на фоне серого неба, она обрадовалась, засмеялась. Потом зрение восстановилось, правда, боль в глазах осталась. Но это можно было терпеть!
Неожиданно боги послали ей в голову интересную мысль: есть же неприступные скалы с северной стороны! На них не должно быть таинственных заборов с мертвыми обезьянами! И пошла искать самую отвесную и гладкую, на которую не взобрался бы ни один турист-альпинист из Чужого Времени со всеми своими штучками.
Скальная стена и на самом деле оказалась – не дай бог увидеть еще такую. Вырастала из болотных зарослей и уходила неизвестно насколько в густые, шевелящиеся облака, похожие на дым от плохого костра. Буро-красная поверхность камня тускло блестела под дождем. Многочисленные ручьи отвесно падали в болото и зелень. Упругое тисовое деревце бесконечно встряхивало ветвями, борясь с водопадом. Ему бы отойти в сторону…
Я услышал упругие шаги. Решетка с ямы отлетела прочь – больше не нужна?! Заскрипел, сминаясь, влажный поролон.
– Ну вот и все, Пхунг. Теперь сосредоточься. Направь все мысли на то, как тебе выжить в ситуации, где никто не выжил.
Сквозь непринужденный голос Мана Умпфа пробились стоны зверя. Кровавая капля из фистулы в опавшем боку.
– Каналья, – прошептал я. – Из него высасываешь жизненную силу… А из меня что? Какие знания? Скажи! Хотя я и сам уже понял.
Жидкость из полости тела знаменитого тигра – это же предел мечтаний восточных владык, получивших от жизни все, кроме бессмертия. Желтый – экстракт долголетия! Ну а я – что-нибудь посолиднее. Им нужно, чтобы кто-нибудь выдержал третью инъекцию, а там и четвертую, и пятую – пока не появится достоверное знание о механизме бессмертия. Хотят вытащить из будущего эту информацию! С помощью чужих разбухших мозгов… Все логично.
– Дурачье, – сказал я. – Мне вас жаль.
– Ты должен не жалеть, а ненавидеть, Пхунг! Ты должен мечтать о моей смерти, чтобы возбудить в себе желание жить и думать. Ты должен рисовать в своем распаленном воображении страшные муки, которые я буду испытывать перед смертью.
– Да, конечно, Ман Умпф… Ты создан для ненависти. Когда тебя ненавидят, тебе хорошо, ты испытываешь душевный комфорт… Твой рецепт жизнестойкости… Но вынужден тебя огорчить. Во мне нет звериной ненависти… Разве ты виноват, что тебя зачали в пробирке или слепили из трупов солдат? Разве твоя вина в том, что тебе указали путь – его ты не выбрал бы сам никогда.
– Выходит, я ангел? Ты сумасшедший, Пхунг!
– Ты не пытаешься увидеть суть своей религии, и вообще… Это я поставил бы тебе в вину на Страшном Суде.
– Не верю ни одному твоему слову, Пхунг! Ты не можешь быть размазней! Сейчас! Когда моя программа завершена и все прекрасно, вопреки твоим идиотским пророчествам. Подумай о себе, о том, что нужно от тебя. Третья инъекция будет тебе пропуском в новую замечательную жизнь.
– Не выдержу, – сказал я, глядя ему в глаза. Господи! Он тоже рыжий, голубоглазый и веснушчатый, как шекспировский горбун. Он сидел возле меня на корточках. Горба ему не хватало! Он был уродлив без огромного горба!
– Твои идеи не зарядили меня духовной силой, – прошептал я. – Не знаю, какой болван сможет зарядиться от них…
Идеологическое оскорбление, но Ман Умпф пропустил мимо ушей. В его руках появился знакомый уже цилиндр, отсвечивающий никелем или хромом.
– Подожди… Еще минутку… Когда ты окажешься на моем месте – а такое случится обязательно, я знаю… У тебя будет шанс…
Он склонился и захохотал мне в лицо. Радость-то вымученная! Он возбуждал в себе праздничное настроение. Он ведь, в сущности, достиг цели, и жизнь его сразу потускнела, начала терять смысл.
– У тебя гипертрофированы волевые центры, – сказал я. – Используй силу воли. Переломи себя. Попытайся воскресить в себе какую-нибудь красивую мелодию. Неужели ты не знаешь ни одной нормальной песни? Запой во весь голос, сбей мозговые запоры. Заглуши боль пением. Это общеизвестный способ – Монстр приставил к моему сердцу холодящий кожу металл. Он еще ниже склонился, чтобы не промахнуться, ударить точно в сердце. Но мой мозг – уже чудесная антенна. Я улавливаю всплески жизненной энергии, разлитой всюду. По макушки обоих горбов я наполняюсь светлой силой. Я, урод, – но и частица космической гармонии. Вот моя техника выживания. И стоит моего врага включить в эту систему, он кончен.
И монстр в последнее мгновение заколебался. Его лицо покрылось потом, глаза широко раскрылись. Он в точке бифуркации, его мозг разориентирован, он путает меня с собой… В мимолетном затмении рассудка он прижимает цилиндр к моей груди, точно у сердца, и вздрагивает при выстреле инъекции.
Предмет вываливается из его рук на грязный поролон. Ман Умпф смотрит на него испуганно и непонимающе.
– Что это? – шепчет он. – Что случилось?
– То, что я предсказывал, – ответил я. – У тебя остались какие-то мгновения.
Его дикий взгляд придавил меня к стене.
– Ты надеешься жить, грязная свинья…
Он почувствовал приближение боли и схватил меня за одежду.
– У меня нет любимых песен! Понимаешь? Не было никогда! Я другой! Совсем не похож на вас, свиней… Ты пой! Самую лучшую… Твою!
– Она тебе не понравится…
Первый удар боли заставил его съежиться.
– Убью-у-у! – застонал он. – Пой!
Странная, конечно, картина, если посмотреть со стороны: красивый монстр бьется в конвульсиях, а отвратительный урод-монстролог вопит-поет хриплым истошным голосом антивоенный рок:
– И этот мозг пропадает! О, бестолковщина… Почему меня довели до такой смерти? Я достоин совсем другой смерти! Достоин другой жизни! Все вы… олигофрены, кретины, неспособные на свое мнение! Уродующие чужое! Изуродовали и меня. Зачем я носил хомуты? Зачем? Все равно – боль и глупая смерть. Все равно!
С пронзительной яростью он понял, отчего всегда в нем были сильные позывы к самоубийству. Они возникали всякий раз, когда он пытался выбраться на новый уровень знаний, когда подстегивал и высвобождал из пут бытия свою гениальность.
– Меня запрограммировали! – зарыдал он без слез. – Примитивными инстинктами! Меня приговорили монахи, молитвы, священные камни – конкретика! Меня выпускают только в смерть…
И он возненавидел всех людей вместе с даньчжинами. Схватив камень, облепленный мертвой травой, побежал творить зло.
Все как будто логично: Дикая Природа нуждается в волонтерах, и она их создает. Говинд, Джузеппе, Гэрри Снайдер[8] – они уже появились, а дальше их будет все больше. Новые монстры-мизантропы? Но, согласитесь, – очень симпатичные мизантропы. Симпатичными их делают страдания. Так уж мы устроены: в мучениках видим святых, суперменов духа. Или по-другому: гениальный дух проявляется только в муках…
Наконец человеконенавистнику повезло. Он услышал треск поднимаемых зарослей, всплеск взбудораженных потоков и бросился навстречу звукам. Стена из обвислых листьев вздрагивала, не желая кого-то пропустить, с нее срывались дождевые ручьи… Джузеппе увидел двоих, пробирающихся через заросли с тяжелой поклажей на плечах. Наткнувшись на Джузеппе, они обалдело уставились на него. Потом, уронив в воду забренчавшие мешки, бросились бежать.
Злой дух преследовал их.
– Подождите! Ну, стойте! – стонал, умолял, угрожал. – Все равно никуда не уйдете.
…В верховьях реки что-то глухо заворочалось, охнуло, и весь даньчжинский мир содрогнулся. Дождевая вода выплеснулась из луж и водоемов, из глазниц каменного бога. Девяностолетний Главный Интендант запел подходящую молитву, и все испуганно подхватили: Святые мощи не увянут, Святые камни не станут песком, Потому что зло боится святости…
Мир духкхи сжался от боли и страха под воздействием благостного пения мужчин. И вдруг выплюнул осколки зла – из джунглей вырвались двое с хриплыми воплями, не похожими на пение молитв:
– Дух Черной Заразы! Гонится!
Все продолжали петь и везти салазки с божественным покойником. Только Говинд, бывший впереди всех, оглянулся.
– Впрягайтесь и вы!
Правильно. Зло боится святости любого вида. И Чжанг торопливо схватил конец свободной лямки, волочившейсяв грязи. А Дундунг, бедненький, отвлекся – высунув бледный большой язык, ловил дождевые капли. Чжанг бросил в него грязью.
– Не стой без дела, убогий!
Ман Умпф поливал меня соком манго из шланга и, довольный, приговаривал:
– Нравится? Вижу, что нравится. Поднимается настроение, жизненный тонус. Ведь ты буквально купаешься в тех витаминах и микроэлементах, в которых нуждается твой организм. Для алкоголика нет большего счастья, чем искупаться в ванне с шампанским. Или с виски.
Не в силах увернуться от струи, бьющей в лицо, я отплевывался, кашлял, глотал литрами уже забродивший, пузырящийся сок. В пещере были солидные запасы провианта.
– Видишь, Пхунг, как я стараюсь для тебя. А ты не ценишь. Забудем старое, Пхунг. Все будет хорошо. Это я тебе говорю. А мое слово, ты убедился, крепкое. Как сказал, так и будет.
Сок медленно густел на моей коже, пощипывало глаза, и запах манго уже вызывал тошноту. Монстр уселся на решетку, вытирая ветошью руки.
– Могу порадовать тебя, Пхунг. Мне позволили дать тебе кое-что из нашего учения. Разумеется, только то, что ты можешь понять.
– Кто позволил? Кто вы такие?
Начнем с того, что… – Монстр задумался, потом резко мотнул головой. – Нет, с того, что… короче говоря, на Земле появился разум и взял на себя ответственность за дальнейшие процессы на планете – биологические, исторические, геологические… Плохой из меня популяризатор, Пхунг, еще никому не приходилось вправлять мозги таким способом. – Он вздохнул. – Ну ладно. Ты должен понять самое простое. Наука нуждается в господине, сама по себе она – ничто. Все ее претензии лопнули. Знания не могут спасти человечество. Все эти культурные, социальные, технические революции и твои любимые эпохи просвещения не принесли и не принесут человеку счастья. И прежние религии и системы власти тоже выдохлись. Все вы стремились не избавить мир от зла, а убеждали в том, что надо полюбить зло, потому что от него нет спасения.
– Смотря что считать злом… – пробормотал я.
– Зло всеобще, эпифеноменально. Тебе трудно понять без подготовки, пойми вот что: только мы знаем, как можно привести человечество к процветанию, к истинному счастью, о котором, кстати, человечество все время мечтает. Путь не очень простой, ты поймешь. Нужен один командный пункт, откуда управляют настоящие, от бога, командиры. Все остальные должны быть солдатами.
Я молчал, он пытливо всматривался в меня.
– Это и есть в упрощенном изложении суть решения всех проблем. При условии, конечно, что командиры знают свое дело и обладают силой, внушающей страх. Ведь ты не будешь оспаривать, что страх – лучший из всепланетных законов, он известен всем, обладающим мозгами. Страх – основа единственно возможного счастливого общества во Вселенной. Такова природа людей. Неужели ты не понял, Пхунг? Когда мы шли сюда, я управлял вами с помощью страха.
Я молчал.
– Вот величайшие истины, которые не нравятся таким, как ты, из-за запаха крови. Жизнь всегда пахнет кровью. А когда перестает так пахнуть – значит, в ней что-то сломалось, непорядок, нарушение законов природы.
– Которую вы уничтожаете, – прохрипел я. – Зачем?
– Ты до сих пор ничего не понял или корчишь из себя кретина? Природа – потребляемый ресурс. Так было и будет. Сейчас большая часть энергии природы тратится впустую, на поддержание многообразия. Принеся в жертву многообразие видов, мы получим рациональное всепланетное хозяйство. Без революций и катаклизмов.
– Земной рай? – пробормотал я.
– Называется иначе, но суть та же, Пхунг. Ты это верно схватил. Кстати, инстинкт борьбы с многообразием заложен в основание разума. Природу начинают уничтожать еще с пеленок. Дети выдирают с корнем траву и ломают ветви – просто так, не для потребления. Вот указующий перст Невидимых Отцов, или, как раньше говорили, Провидения. Многообразие вредно! Многообразие – слепое расточительство ресурсов! Многообразие – мировое зло.
– Почему именно… тех животных… и королевских горных надо уничтожить?
– Это тебе пока не следует знать, Пхунг. Нужна определенная подготовка.
Он говорил и говорил, начиняя меня мощью своих догматов. А я слушал его и представлял себе благообразных, неудержимо располневших старичков с трудноуловимыми следами воинской выправки. Кто-то когда-то их унасекомил… Впрочем, понятно кто. Невидимые Отцы – это, наверное, воинское звание, следует сразу за генералиссимусом. В той армии, где я бунтовал, чинами и орденами награждалось истинное рабство, и до высот военной иерархии добирались ископаемые подонки, как сейчас понимаю, с полным рабским комплексом. В других армиях дело обстоит не намного лучше, судя по тем рассказам заключенных, которые я услышал в «межармейском тюремном изоляторе».
Так что во главе целеустремленных, вышколенных, вооруженных до зубов манов умпфов – унасекомленные армией люди с предельной выслугой лет? И вот теперь они могут создавать свой идеал – всепланетную казарму, и попробуй оказаться у них на пути…
– Ман Умпф – это не имя? – прохрипел я.
Монстр осекся. Я понял: не имя. Титул, должность, псевдоним диверсанта, воинское звание? И их непонятный язык, конечно, – военный код, составленный на шифровальных машинах при каком-то штабе. Код, ставший родным языком.
– О чем ты еще хочешь спросить? – проговорил он настороженно.
– Надо подумать… – прошептал я, чувствуя, что ему захотелось убить меня.
– Я жду. Спрашивай.
– Ты можешь… точно сформулировать вашу цель?
– Я же сказал тебе – всеобщее счастье!
– Это учение для всех. Но в каждой религии есть скрытое знание. Так что давай по существу. Главное.
– Я тебе приоткрыл главное! Другого нет!
– Или другое ты не знаешь. Тебе не позволяется знать. Можно проверить.
– Как?
– Ответь, почему ты убиваешь именно королевских горных тигров, а не бенгальских, допустим.
– Их популяция локальна, малочисленна. Легче перебить.
– Перебили. И что? Тигры других популяций остались же на земле! Но в перечне на экране… всегда одна строка с тигром, и она желтая, последняя стадия перед покраснением…
– Хватит, Пхунг! Здесь тайный обряд… о котором я не могу тебе сказать. О нем может знать только член братства.
Меня трясло от возбуждения, я перестал чувствовать боль.
– Существует какая-то общность всего лучшего, Ман Умпф! Вы это поняли… выдавили из чьих-то гениальных мозгов… И превратили новое знание в мистический обряд… В религиях, мистике, суевериях всегда можно обнаружить элементы точных знаний…
– Продолжай, Пхунг. Мне интересно.
– Религии всегда и везде… сгребали под себя самое ценное, до чего могли дотянуться. И в то же время вырубали все, что стимулирует в людях качество мышления, самость.
– С какой стати? Мы не против качества мышления.
– Против! Каждая религия как выделенная сущность стремится к максимуму, к мировому господству, уничтожая самосознание народов… Оставляет жизнь только сломленным и рабам, и еще лукавым, ищущим в любой силе корысть для себя… И теперь твое братство, Ман Умпф, делает то же самое, только разбег у вас подлинней и оснастка посолидней… Гениальность – ваш враг, вы это поняли, это было легко понять, ибо самосознание – начало гениальности. И вы принялись искоренять гениальность на планете с помощью науки и черной магии. Вы задумали разрушить фундамент жизни – многообразие… Знал ты об этом, Ман Умпф? Или тебя не поставили в известность? Хочешь еще?
– Хочу.
Контраст – это жизнь; эволюция контрастирует бытие, создавая Качество, – таков постулат научной монст-рологии. Энтропия уничтожает контраст, превращает все в однородный хаос. Это мы называем смертью. Существуют только две вселенские тенденции, определяющие все и вся, – эволюция и энтропия, то есть жизнь и смерть. Не знать эти классические истины твои божественные командиры не могли. Значит, выбор – смерть – сделан осознанно. Всеобщая смерть, Ман Умпф, а не всеобщее счастье. Ради чего сделан такой выбор? Попробуй понять, ответить себе честно, если можешь. И тебе откроется лицо твоих командиров. И твое лицо, Ман Умпф, о котором ты, наверное, не подозревал. И характер твоего братства.
– Ты к чему ведешь?
– Сам, сам попробуй! Только тогда будет толк. Мне ты можешь не поверить…
– Не будем играть в прятки, Пхунг. Говори. Я и так потратил много времени на тебя.
– Хорошо, скажу… Счастье для человечества как целевая установка божественных командиров отпадает. Так? Тогда что может быть взамен? Немного. Жажда власти, жажда известности, жажда богатства. Ради какой-то из этих «жажд» – готовность низвести человечество до состояния однородной бессамости. Только над такой массой можно стать всемогущими богами. Выходит, психическая доминанта божественных – низменная цель.
– Дальше! Я пока слушаю, Пхунг!
– Теперь о принципе сгребания. Это вовсе не гениальное изобретение – питаться чужими достижениями. Это древний инстинкт доличности. Созидание как принцип выживания трехступенчато: заимствование, подражание, собственное творчество. В вашей доктрине преобладает заимствование. Собственное творчество на таком фоне всегда выглядит крамолой, потому что это уже чуждый заимствованию тип мышления. Заимствование в чистом виде – паразитизм. Он не терпит коррекции нравственным чувствам. Паразитизм на любой силе, на любом качестве. Заимствование – доминанта низкоорганизованного существа, не способного ни на что другое. Грабительские войны – это отсюда.
– Все?
Ты торопишься. Я бы мог еще сказать об одномыслии и сиюминутности мышления создателей доктрины Невидимых Отцов. Об отсутствии малейших следов нравственных импульсов. О безадресной враждебности ко всему, что есть на свете, этом глубинном инстинкте всех, не имеющих своего мнения. И все для того, чтобы ты сам сделал вывод об уровне сознания твоих командиров.
– Ну? Какой уровень? Быстро!
– Доличностный. Одномерное мышление. Неспособное на самость. Программированное первичными желаниями, физиологией. Раньше о таких людях говорили – презренные рабы, а теперь – унасекомленные, тип неинтеллектуального сознания… Можно даже представить, откуда начинались «инопланетяне».
– Ты знаешь об «инопланетянах»? Прохвост! Ну, ну, и откуда начались?
– В некой армейской среде, где идеально осуществлялся принцип бездумного повиновения, наверх выбились самые унасекомленные и, как водится, получили доступ к секретным арсеналам и к новейшей научной информации. Ведь на войну до сих пор работают лучшие интеллектуальные силы наций… Эти господа обрели свободу от любых обратных связей – и в силу своих высоких званий, заслуг, преклонности лет, или просто вышли в отставку, на генеральскую пенсию, лишившись сдерживающего влияния уставов и казарменного распорядка. Но их никто не научил жить среди людей, не одетых в военную форму. Они не сдавали экзаменов на право и умение жить в гуще разнообразия и многомерности, потому что таких экзаменов не существует. Великий опыт древних инициации исчез. В условиях многообразия царят трудности, недоступные пониманию этих господ. Поэтому такие люди до гробовой доски возбуждают вокруг себя трудности первого рода, первобытную борьбу за жизнь. Только в обстановке таких трудностей они ощущают душевный комфорт и желание долго жить.
Ман Умпф молчал. Его чистое, без прыщей и морщин лицо было мрачно непроницаемым. Руки жили отдельной жизнью – сжимались в кулаки и разжимались.
– Широко известный тип, – продолжал я. – Малейший успех – и они уже уверены в собственной исключительности, раздувают свои куцые доминанты до космических масштабов. Внешне тусклое, серое, безобидное существо, а в душе притаился монстр… Дай ему маленькую, пусть символическую власть – и он начинает проявляться.
– Вывод, Пхунг!
– Вывод… Эволюция создает гениев как высшее качество бытия, энтропия создает монстров как предельное некачество. На пути монстризма – самосознание народов и отдельного человека, суть гениальности. Гений вырастает только из множества. Вот почему твои командиры ведут войну против многообразия жизни. «Инопланетяне» – религия монстров, где все по правилам максимализма. Наказывать – так с предельной жестокостью. Власть – так всемирная. Повиноваться – так до безумия.
– Важен результат! – Ман Умпф желчно рассмеялся. – А какими способами он достигается, интересует только слабонервных. Цель! У нас великая цель. Все, о чем ты говоришь в своих проповедях и что тебя так пугает, – лишь тактический маневр, военная хитрость. Мы используем великую силу энтропии для объединения человечества в одно целое. Ты понял? А потом поведем куда надо.
– Вот и до тебя дошли, Ман Умпф. Ты не знаешь ни жалости, ни сомнений. Никакие доводы не действуют на тебя. Твой мозг интересует лишь то, что необходимо для достижения вбитой в тебя цели. Ты создан в казармах «Инопланетян» для выполнения любых команд. Поэтому ваши цели представляешь себе слабо, в общих чертах, в дозволенных стереотипах. Ты не должен разбираться в нюансах учения. Тебе привито ощущение великой цели, и этого достаточно. Ощущение величия цели – более сильная ипостась цели. Суть цели может быть самой идиотской, но ощущение – заряжает невероятной энергией таких, как ты. Еще хочешь?
– Давай! – процедил он сквозь зубы.
– Я заметил. Ты прекрасно обходишься без музыки. Ты, наверное, не видишь снов. Тебя не интересуют ни цветы, ни животные, кроме тигров. Тебе, по-видимому, недоступно ощущение жизненной силы, исходящей от всего живого. Любовь тебе, по-видимому, недоступна, и неизвестно, что ты делаешь с госпожой Чхэн. В тебе я не обнаружил и зачатков совести. Взамен всего этого ты наделен силой воли и компьютерной изворотливостью, умением использовать любые подручные средства для выполнения приказа. В тебе нечеловеческая поза превосходства над всем живым. Ты, по-видимому, – высшее достижение одномерности. Ты – искусственный человек, Ман Умпф.
Твоими руками какое-то насекомое переделывает мир под свои желания.
– Какой будет вывод?
– Ты кончишься с достижением цели, которую поставили перед тобой. Ты живешь только на пути к цели.
– Мне надоели твои проповеди! Ты обнаглел, Пхунг! Я больше не намерен тратить на тебя время.
– Все верно, Ман Умпф. Ты должен с ненавистью и раздражением встретить правду о себе. Она – вопреки программе, заложенной в твой мозг. Но у тебя есть время выделить эту программу – пока не убит Желтый Раджа.
Чхина шла по дну Ярамы и грезила наяву. Грезы – хороший способ отрешиться от страхов и трудностей. Ей виделось, что она идет по чистым тротуарам Чужого Времени в чудесных туфлях на высоких каблуках – и не падает! И еще ведет за руку очаровательного пухлого мальчугана. Это ее сын, и он родился в любви, при счастливом сочетании звезд и сразу совершенным восьмой ступени. Она оступилась, едва не упав, и подумала, что это Мантра обещает ей хорошее будущее, несмотря на плохие предчувствия.
Неожиданно она услышала далекий рев тигра и замерла на месте. Вот и еще… Странный рев – будто Желтому зажимают пасть. И, забыв об усталости, побежала на звук. Она продиралась сквозь заросли, увитые лианами, проползала на животе в грязи под упавшими деревьями-великанами… и снова вышла на берег Ярамы. Река, наткнувшись на Красные Скалы, делала крутой изгиб. С высокого каменистого берега Чхина разглядела острым зрением бесформенную груду какой-то массы, в которой завяз и бился полосатый зверь. В этой же полупрозрачной глыбе неестественно согнутый, неподвижный силуэт. Человек! Женщина!
Ман Умпф в черном дождевике, блестевшем под дождем, ходил вокруг этой странной ловушки и с деловым видом поправлял цепи. Потом сел в машину, похожую на джип Говинда, только без колес, и машина потащила ноздреватую глыбу, лязгая цепями и сдирая с поверхности земли траву, кусты и каменную мелочь.
Чхина следила за ними, пока они не скрылись в узком ущелье среди бурых скал. Она побежала по их следам. У развешанных на бамбуках скелетах обезьян остановилась, внимательно осмотрелась. Трудно было понять, что тут такое; интуиция кричала об опасности.
– Но они же прошли! – в сердцах воскликнула Чхина. Она принялась бросать камни в грязь пригоршнями в ту сторону, где должна быть опасность. Потом приволокла большую корягу и пошла по борозде, толкая корягу впереди себя. Резкая вспышка ослепила ее, она упала на спину. Куски коряги, подброшенные вверх непонятной силой, посыпались на нее. Не видя ничего, Чхина вскочила, побежала и тут же провалилась в болотце. Потом шептала заклинание против глазных недугов.
– Как же я к Пхунгу… слепая? Да лучше не жить… Когда сквозь черноту в глазах начали проступать силуэты деревьев на фоне серого неба, она обрадовалась, засмеялась. Потом зрение восстановилось, правда, боль в глазах осталась. Но это можно было терпеть!
Неожиданно боги послали ей в голову интересную мысль: есть же неприступные скалы с северной стороны! На них не должно быть таинственных заборов с мертвыми обезьянами! И пошла искать самую отвесную и гладкую, на которую не взобрался бы ни один турист-альпинист из Чужого Времени со всеми своими штучками.
Скальная стена и на самом деле оказалась – не дай бог увидеть еще такую. Вырастала из болотных зарослей и уходила неизвестно насколько в густые, шевелящиеся облака, похожие на дым от плохого костра. Буро-красная поверхность камня тускло блестела под дождем. Многочисленные ручьи отвесно падали в болото и зелень. Упругое тисовое деревце бесконечно встряхивало ветвями, борясь с водопадом. Ему бы отойти в сторону…
Я услышал упругие шаги. Решетка с ямы отлетела прочь – больше не нужна?! Заскрипел, сминаясь, влажный поролон.
– Ну вот и все, Пхунг. Теперь сосредоточься. Направь все мысли на то, как тебе выжить в ситуации, где никто не выжил.
Сквозь непринужденный голос Мана Умпфа пробились стоны зверя. Кровавая капля из фистулы в опавшем боку.
– Каналья, – прошептал я. – Из него высасываешь жизненную силу… А из меня что? Какие знания? Скажи! Хотя я и сам уже понял.
Жидкость из полости тела знаменитого тигра – это же предел мечтаний восточных владык, получивших от жизни все, кроме бессмертия. Желтый – экстракт долголетия! Ну а я – что-нибудь посолиднее. Им нужно, чтобы кто-нибудь выдержал третью инъекцию, а там и четвертую, и пятую – пока не появится достоверное знание о механизме бессмертия. Хотят вытащить из будущего эту информацию! С помощью чужих разбухших мозгов… Все логично.
– Дурачье, – сказал я. – Мне вас жаль.
– Ты должен не жалеть, а ненавидеть, Пхунг! Ты должен мечтать о моей смерти, чтобы возбудить в себе желание жить и думать. Ты должен рисовать в своем распаленном воображении страшные муки, которые я буду испытывать перед смертью.
– Да, конечно, Ман Умпф… Ты создан для ненависти. Когда тебя ненавидят, тебе хорошо, ты испытываешь душевный комфорт… Твой рецепт жизнестойкости… Но вынужден тебя огорчить. Во мне нет звериной ненависти… Разве ты виноват, что тебя зачали в пробирке или слепили из трупов солдат? Разве твоя вина в том, что тебе указали путь – его ты не выбрал бы сам никогда.
– Выходит, я ангел? Ты сумасшедший, Пхунг!
– Ты не пытаешься увидеть суть своей религии, и вообще… Это я поставил бы тебе в вину на Страшном Суде.
– Не верю ни одному твоему слову, Пхунг! Ты не можешь быть размазней! Сейчас! Когда моя программа завершена и все прекрасно, вопреки твоим идиотским пророчествам. Подумай о себе, о том, что нужно от тебя. Третья инъекция будет тебе пропуском в новую замечательную жизнь.
– Не выдержу, – сказал я, глядя ему в глаза. Господи! Он тоже рыжий, голубоглазый и веснушчатый, как шекспировский горбун. Он сидел возле меня на корточках. Горба ему не хватало! Он был уродлив без огромного горба!
– Твои идеи не зарядили меня духовной силой, – прошептал я. – Не знаю, какой болван сможет зарядиться от них…
Идеологическое оскорбление, но Ман Умпф пропустил мимо ушей. В его руках появился знакомый уже цилиндр, отсвечивающий никелем или хромом.
– Подожди… Еще минутку… Когда ты окажешься на моем месте – а такое случится обязательно, я знаю… У тебя будет шанс…
Он склонился и захохотал мне в лицо. Радость-то вымученная! Он возбуждал в себе праздничное настроение. Он ведь, в сущности, достиг цели, и жизнь его сразу потускнела, начала терять смысл.
– У тебя гипертрофированы волевые центры, – сказал я. – Используй силу воли. Переломи себя. Попытайся воскресить в себе какую-нибудь красивую мелодию. Неужели ты не знаешь ни одной нормальной песни? Запой во весь голос, сбей мозговые запоры. Заглуши боль пением. Это общеизвестный способ – Монстр приставил к моему сердцу холодящий кожу металл. Он еще ниже склонился, чтобы не промахнуться, ударить точно в сердце. Но мой мозг – уже чудесная антенна. Я улавливаю всплески жизненной энергии, разлитой всюду. По макушки обоих горбов я наполняюсь светлой силой. Я, урод, – но и частица космической гармонии. Вот моя техника выживания. И стоит моего врага включить в эту систему, он кончен.
И монстр в последнее мгновение заколебался. Его лицо покрылось потом, глаза широко раскрылись. Он в точке бифуркации, его мозг разориентирован, он путает меня с собой… В мимолетном затмении рассудка он прижимает цилиндр к моей груди, точно у сердца, и вздрагивает при выстреле инъекции.
Предмет вываливается из его рук на грязный поролон. Ман Умпф смотрит на него испуганно и непонимающе.
– Что это? – шепчет он. – Что случилось?
– То, что я предсказывал, – ответил я. – У тебя остались какие-то мгновения.
Его дикий взгляд придавил меня к стене.
– Ты надеешься жить, грязная свинья…
Он почувствовал приближение боли и схватил меня за одежду.
– У меня нет любимых песен! Понимаешь? Не было никогда! Я другой! Совсем не похож на вас, свиней… Ты пой! Самую лучшую… Твою!
– Она тебе не понравится…
Первый удар боли заставил его съежиться.
– Убью-у-у! – застонал он. – Пой!
Странная, конечно, картина, если посмотреть со стороны: красивый монстр бьется в конвульсиях, а отвратительный урод-монстролог вопит-поет хриплым истошным голосом антивоенный рок:
Ман Умпф умирал, но хватался за последнюю соломинку надежды.
Пишу про голубей.
Сосед мой пошел в жандармы,
Хотя был еще глупей.[9]