Страница:
Боль в затылке вовсе пропала, и я вернулся в дом. Чхина, опустошенная выбросом энергии, сидела на голом полу. Лицо осунулось, постарело. Она взглянула на меня потухшими глазами.
– Я так ждала тебя…
Трое мужчин и женщина распластались ниц у ее голых ступней – поза предельной покорности в даньчжинском мире. В этих затвердевших спинах я вдруг увидел те са мые глыбы, по которым шагал Небесный Учитель! И все мои мысли отшибло. Я с ужасом смотрел на них и видел жуткую пустыню, усеянную подобными глыбами от горизонта до горизонта. И немощного старичка с лицом гневного «проповедника из Сусхары», ступающего по ним.
– Пхунг, – донеслось словно издали, – неужели ты их боишься?
– Покорные спины – беда… – пробормотал я, приходя в себя.
– Они же меня хотели убить. Меня…
– Что ты хочешь сделать с ними?
– Ты не знаешь, почему они хотели убить. Не потому, что я полюбила кого-то… Я мешаю этой женщине… Если я умру, то Пананг, Баданг и Чачанг станут ее мужьями. У нас не бывает разводов… Неужели… теперь ты не захочешь мне помочь?
– Помочь?
– Я хочу превратить их в овец. Или в собак. Я знаю заклинания.
Нет, это был не бред, а всего лишь эпизод из жизни каменного века. Я успокоился. Мне предстояло убить этих людей, чтобы их души с помощью Чхины переселились в животных. Логика первобытного мышления. Что удивительно – она была мне приятной! Очень заманчиво знать, что в стойле есть баран или осел с душой ненавистного тебе негодяя. Или даже монстра!
Я сел рядом с Чхиной, обнял ее за плечи, неуклюже поцеловал в сухие губы. Ее голая кожа обжигала холодом.
– Ты не разлюбил меня, Пхунг? – Она посмотрела мне в глаза. – Какой-то ты другой… Может, мне надо умереть? Может, и тебе я мешаю? Ты скажи, не бойся… Я сделаю так, как ты хочешь…
А с Чжангом произошло вот что. Скатившись с лестницы, он побежал, не соображая куда, и налетел на толпу людей, вооруженных до зубов. Его осветили электрическими фонарями.
– О боги! – поразились люди. – Неужели Пхунг!
– Я не Пхунг! – заверещал несчастный монах.
– Он врет, – сказал старший. – Он должен быть Пхунгом. Я вижу правильным зрением: Пхунг!
Вскоре избитый до неузнаваемости монах предстал перед Страшным человеком.
– Надо признаться, Пхунг, – Шеф Службы Княжеской Безопасности мрачно смотрел на него. Сонная виверра на его плече дернулась и застонала, как человек. Чжанг в ужасе смотрел то на животное, то на шкафоподобного человека, они казались ему духами зла. Он упал на колени и заплакал.
– Я не Пхунг! Спросите самого Пхунга! Он скажет, что я не Пхунг!
– Хорошо. Давай спросим. Где он?
– У чухчи по имени Чхина… в доме… там его кто-то схватил…
– Кто схватил?
– Может, злые духи…
Пришло время снимать кожу с бродяги, чтобы признался во всем, – ведь не назвал своего имени, не сказал, откуда пришел и почему знает Пхунга. Но Страшный человек уловил острый блеск на грязной руке Чжанга.
– Что это? Дай!
Монах совершенно забыл об «инструменте»! Поспешно содрав его с пальца, положил на стол перед светильником. Страшный человек принялся разглядывать перстень, напряженно размышлял. И вдруг жутковато улыбнулся.
– Мне надо много таких. Денег дам. Не веришь?
Он отвязал от пояса мешочек из тонкой обезьяньей кожи, украшенный бисером, и высыпал перед Чжангом монеты и мятые купюры.
– Все твое. Бери. Еще принесешь – еще дам. Чжанг в ужасе прошептал:
– Не надо! Мне ничего не надо!
Страшный человек догадался, что перед ним бессребреник, а таких он не понимал, поэтому считал опасными сумасшедшими. Казнить бы при попытке к бегству, но было ясно, что перстень из Подвалов. Этот тип, конечно же, знал дорогу к сокровищнице Тхэ-чхубанга!
Страшный человек пригвоздил Чжанга к стене мрачным взглядом.
– Разве ты не знаешь, что сказал Небесный Учитель о своем учении? Он сказал: пятьсот лет будет учение, потом появится другое.
Монах поспешно кивнул. Изречение о пятисотлетнем периоде учения он знал, оно входило в элементарное знание для избранных.
– Придворная религия – самая правильная религия, – продолжал Страшный человек прежним тоном. – Сила богов – в деньгах. При Небесном Учителе не было денег. Но он знал: через пятьсот лет будут. Поэтому сказал, что через пятьсот лет будет еще лучшее учение. При дворе Великого Даньчжина – самое лучшее.
– Но как же с перерождением… – прошептал в страхе монах.
– За деньги можно купить хорошее перерождение в будущей жизни.
Взгляд Чжанга панически метался по комнате, боясь прикоснуться к мерцающей груде монет. Бежать! В родные Подвалы! Но как?! Страшный человек протянул длинную толстую руку и сдавил потную шею монаха.
– Так тебе денег не надо? Халат, дом, чухчу не надо?
– Чухчу надо… – прохрипел Чжанг, и хватка тут же ослабла.
– Пойдем! – грозно сказал Страшный человек, поднимаясь с войлока. – Чухчу купишь. У тебя же деньги, сила богов!
В комнатах коттеджа, отведенного фрейлинам, было весело и дымно. Репортеры набирались сил перед походом в джунгли. Билли Прайс азартно взбрыкивал и пронзительно ржал, везя на себе двух голых фрейлин. Другого скакуна изображал юный француз, похожий на очаровательную девушку, но с мушкетерскими усами. Его оседлала грузная растекшаяся старуха самого вульгарного вида. При виде этой картины Чжанг обомлел, но Страшный человек втолкнул его в комнату и представил:
– Мой гость. Богатый. Отшельник с Сияющей Опоры. Отдохнуть хочет. Чухчу хочет. А я пошел. У меня еще дела.
К утру Чжанг отведал многие прелести странного мира, он с удовольствием катал на себе не только женщин, но и мужчин. А когда до его слуха донеслись звуки гонгов и труб, зовущих на утреннюю молитву, он выбрался из объятий «настоящей чухчи» и пошел искать проточную воду для омовения. Его ноги подкашивались от слабости, в голове разгоралась похмельная боль.
– Пхунг! – жалобно выкрикнул он в темноту. – Мне очень плохо! Я умираю, а тебя нет!
Убийцы с понурым видом сидели у закопченной стены.
– Чхина уйдет из Тхэ, – говорил я им, выдавливая черную кровь из-под ногтей, чтобы не было заражения. – Она как бы умрет для всех вас. Нужно было спросить ее, что она намерена делать, а не убивать.
Чхина разожгла очаг, заполнив дымом комнату – пришлось открыть дверь, – поставила на огонь кувшин и кастрюли.
– Ты хочешь сделать из них друзей? – вяло удивилась она. – У тебя не получится, Пхунг.
Женщина боялась взглянуть на Чхину, поэтому смотрела на меня.
– Разве она сможет нарушить… – шепотом спросила она, – закон ее жизни? Разве сможет уйти из Тхэ?
– Я сделаю, как говорит Пхунг, – ответила за меня Чхина, убирая с лица пряди волос. – Ты посмотри на них! Они не могут поверить. Они меряют нас по себе. Нет, Пхунг, все-таки надо превратить их в овец.
Женщина сникла, а Пананг ткнул кулаком ее в бок.
– Проглоти язык, чухча. Опять начинаешь…
В приоткрытую дверь из тьмы просунулась крупная носатая физиономия, повела настороженно глазами по сторонам и вдруг рявкнула:
– Всем замереть! Не шевелиться! Кто здесь Пхунг?
Я навалился на дверь плечом и прижал голову незнакомца.
– Отпусти! – завопил тот.
– Зачем тебе Пхунг? Быстро! Не то раздавлю!
– Это наш знакомый! – сказал Пананг. – Очень хороший человек из Службы Княжеской Безопасности. Надо отпустить.
Дверь сотрясалась от яростных ударов с той стороны. Чхина помогла мне, подперев ее бамбуковой жердью для сушки белья.
– Всё скажу! – закричал «хороший человек» и торопливо выболтал и о монстре, и о репортерах, и том, что я понадобился тэурану для охоты на людоеда.
– Они выпустили тэу? – поразилась Чхина.
Дверь слетела с петель – и в дом буквально влетели вооруженные люди, опрокинув стол, задавив телами очаг. Я схватил Чхину за руку, и мы могли бы, наверное, убежать – по крайней мере, нас пришлось бы искать и искать среди строений вымершего поселка, – но Пананг, Баданг и Чачанг навалились на нас в темноте.
Связанный, я лежал возле очага, глотая дым, и слышал голос Чхины.
– Мне бы немного сил… Во мне совсем ничего не осталось, Пхунг… Ты прости меня… В другой жизни я тебя обязательно разыщу.
– Подождите, – сказал я. – Не трогайте ее.
– Но она не сможет сама уйти из Тхэ, – голос женщины-убийцы, теперь он был полон жизни. – Без тебя не сможет, Пхунг.
– Я ей скажу, как уйти, и она уйдет.
Они посовещались.
– Ну, скажи.
Чхину подтолкнули ко мне, и она обняла меня за шею, прижалась холодной щекой к моей щеке.
– Я тебя сильно люблю, Пхунг. Мне совсем не страшно…
Женщина натужно рассмеялась.
– Какие нежности!
Я зашептал на ухо Чхине:
– Беги в город. Найди любое посольство и скажи, что террорист захватил группу журналистов из разных стран. Пусть спасают.
– И тебя спасут, Пхунг?
– И меня… И скажи им, что тэу, наверное, пойдет к Красным Скалам…
Что делает надежда с людьми! Тело Чхины напружинилось, она сама поднялась на ноги.
– Вы думаете, я уже ничего не могу? – сказала она гневно. – Вот ты, глупая злая чухча, беременна уродом. Ты зачала не в любви и не от этих… Я как увидела тебя, сразу так подумала. Сними сейчас же мою одежду! Ты ее недостойна, в ней есть моя сила…
Меня повесили на бамбуковую палку и понесли как охотничью добычу. «Хороший человек» со слегка сплющенной физиономией шел рядом со мной и мстительно тыкал в меня стволом винтовки.
– О боги! – страдал он вслух. – Почему мне запретили вынуть из него кишки? Почему я не имею права скормить его сердце собакам?
Меня положили в мелкую лужу возле парадного входа в храм, украшенного грузными фигурами второстепенных богов и святых.
– С тэураном не пойду, – сказал я монахам и ребятам из Службы Безопасности. – Хоть режьте меня, не пойду.
Я догадывался, что всем наплевать на мои протесты. Накинут аркан на шею, и побегу я с любой скоростью, удобной для монстра, и в любом направлении. Но мне нужно было каким-то образом задержать экспедицию, чтобы Чхина успела добраться до города.
Из храма вышел сам Верховный Хранитель Подвалов. Он присел на корточки возле меня, не боясь замочить подол оранжевой тоги, окаймленный золотистой тесьмой.
– Пхунг, – сказал толстый старик очень строго, – ты достоин смерти, покинув выбранный тобой и назначенный тебе предел. Останешься здесь – будешь немедленно умерщвлен. Пойдешь с тэураном – проживешь какое-то время.
– Вы же были таким добрым сострадательным народом, вы даже вредных насекомых жалели, – сказал я с горечью. – А теперь в каждом из вас проснулся убийца. Вы знаете, почему?
– На все воля богов, Пхунг.
– В Подвалах я достиг полного просветления, о человек духкхи. В чудесном и долгом озарении я ощутил общность и преемственность всего живого – от мельчайшей споры до гения. Я ощутил иерархию с ее ступенями, тупиками, переходными формами. Все это еще глубже чувствовали и видели, ощущали великие учителя рода человеческого. И тот, кого вы называете Небесным Учителем. Я ощутил великое братство мыслящих!
Старый монах слушал с мрачным видом, не перебивая и не обращая внимания на дождь, превративший его роскошную тогу в мокрую тряпку.
– Так вот! – продолжал я с воодушевлением. – Просветленный Учитель хотел очистить разумом толпу, превратить ее в народ. Он отверг рай и ад и сказал – на земле ваш дом, люди. Очищенное сознание – это просто нравственное мышление, то есть очищенное от грязных и глупых. мыслей, порожденных низменными инстинктами. Он готовил людей к принятию тяжелых для них истин! Чтобы видели мир и себя в свете истин. И еще…
– Каких истин? – бесцветным голосом спросил монах.
– Их много!
– Назови хоть одну.
– Хорошо. Я вас спросил, почему в даньчжинах проснулся убийца, вы не ответили. Вы не знаете, почему. Причина может быть в том, что бессамость подавляет разум, хотя борется с чувствами. Именно чувства берут верх, инстинкты, животные страсти. Отсюда и парадоксы в поведении даньчжинов, которые ошарашивают своей нелогичностью. Отсюда взрывы ненависти к чужому, новому, непонятному. Правое полушарие мозга начинает диктовать свои законы левому и устанавливает свой тип цели – радость через иллюзию, а не через истину. Вам важнее форма, а не суть.
– Ты боишься смерти? – с откровенным презрением спросил монах и с трудом поднялся на кривые толстые ноги, облепленные мокрой материей. – И хочешь укрыться от нас за стенами из слов?
– Ваши чувства протестуют против того, что вы слышите сейчас, о человек духкхи. Вы жизнь положили на то, чтобы достичь полного просветления и нирваны, и вам это никак не удается, хотя вам известна Мантра Запредельной Мудрости… И вот перед вами человек, который говорит, что он всего этого достиг. И вы вместо радости и любопытства ощущаете в себе только ненависть к нему…
– Скажи… какая нирвана…
– Обыкновенная! Ее познали многие и многие нормальные люди, не называющие себя совершенными восьмой ступени. Это длительный восторг, возбуждающий силы души, и быстрота мышления! Это жажда дела, уверенность, что можешь все. Это обилие мыслей…
– А еще… какая нирвана?
Это и жажда идей обжигающей новизны. Любовь ко всему, что есть, было, будет! Это любование чужими идеями и мыслями, как самым удивительным и приятным для разума и души, как величайшими произведениями искусств! На животном уровне тоже есть подобная эстетическая жажда – но не мыслей, а физических движений. Кошка или собака завороженно смотрит на листок, трепещущий на ветру. Или грудной ребенок, пуская пузыри от радости, тянет ручонки к движущемуся предмету…
– Говори о нирване, Пхунг.
– Об этом состоянии невозможно все сказать. Посмотрите, вокруг нас неуютно, мрачно, и, казалось бы, можно скончаться от тоски и разлитой всюду ненависти, но во мне все еще живо то ощущение света и радости. Какое оно было сильное, понимаете! Оно – наверное, на всю жизнь. А ведь я рано познал, что именно в свободном творчестве мы больше походим на людей. В творческом порыве человек счастлив и свободен, а его страдания возвышенны и тоже сродни счастью. Он чист! Созидание истин своим умом, своим трудом, своей кровью… – это, наверное, и есть высшее счастье для человека, нирвана в понятии даньчжинов и Небесного Учителя, блаженство-кайф у мусульман, божья благодать у христиан. Наверное, людям с незапамятных времен известно это состояние, и они пытались передать знание о нем в последующие поколения. Подумать только, они, как и мы, испытывали восторг от сознания того, что мысль твоя свободна и существует на равных с такими же свободными мыслями других…
– Ты считаешь все это… истинами?
Я сделал попытку подняться, но ноги мои затекли, я опять упал в лужу. Вода в ней была теплее, чем ветерок с гор, ломающий порядок в дождевой стихии.
– Нет, это, скорее, гипотезы. Метод мудрецов древности – изрекать гипотезы, правда, они верили, что это истины. Только через века они превращались в логически доказанные истины. Ведь с помощью ануттараксамьябодхи я вышел на уровень сознания древних мудрецов.
– Вышел… не убрав самость?!
– Только через самость и можно достичь этого.
Он помолчал, глядя на пузыри в прозрачной луже. Потом вдруг вскинул на меня колючие глаза.
– Ты отказываешь нам, верующим, в жизни?
– Давайте разберемся. Религии – это ведь тоже гипотезы бытия, но логически недоказуемые. Глупо запрещать гипотезы. И бесчеловечно. Мы и не запрещаем. Мы сопротивляемся, когда вы навязываете их нам в качестве неоспоримых истин.
– Кто это – мы?
– Имеющие свое мнение.
– Вот-вот! – оживился монах. – Когда раб заимеет свое мнение, зло затопит землю. Так сказал Небесный Учитель!
– Я раб?
– Все люди – рабы.
– Появись перед вами настоящий Небесный Учитель, вы не задумываясь отдадите его на растерзание какому-нибудь Пу Чжалу. Это не гипотеза – истина. Потому что проверена веками, – сказал я с горечью. – Теперь я уверен, что отдали… Иначе не появился бы «неизвестный проповедник из Сусхара».
Остаток ночи я провел в холодной келье, похожей на тюремную камеру. И если бы не старая кошма на полу, в которую я завернулся, никакие закалки организма и специальные приемы не спасли бы меня.
Я проснулся на рассвете от грубых толчков в бок.
– Иди поешь, пока не остыло! – сказал незнакомый монах.
Торопливо умывшись под струей с крыши, я позавтракал ячменной лепешкой и выпил с наслаждением большую кружку травяного чая. Потом Главный Интендант со старческим кряхтением принес мне поношенные сапоги, замызганный дождевик и ватную подушечку с длинными завязками – такие я видел у даньчжинских носильщиков на потных мускулистых спинах. Значит, мне предстоит быть носильщиком в экспедиции?
– А носки? – сказал я. – Или хотя бы портянки?
– Тебе не угодишь, Пхунг, – проскрипел старик. – Ты плохой человек, настоящий преступник, которого не жалко. Вместо того, чтобы сказать спасибо, все время чего-то требуешь. Мне девяносто лет, но я не знаю, что такое портянки и носки. И знать не хочу.
Я разорвал свою многострадальную хламиду на портянки, и еще хватило на набедренную повязку. Вообще-то, отличный вид: почти нагишом, но в сапогах и капюшон дождевика на голове. Пугать зверей в джунглях таким видом.
Со связанными руками меня вывели под какой-то навес к месту сбора участников экспедиции. Слепящий свет аккумуляторных фонарей ударил мне в глаза.
– Господа, – сказал я, жмурясь, – вас, наверное, не поставили в известность. Ман Умпф – преступник и убийца…
– Пхунг, – ответили мне на чистом английском, – вы ведь тоже не агнец, как нам рассказали, вы хуже любого убийцы. Тем не менее, мы ничего не имеем против вас. Наоборот, мы даже намерены помочь вам выпутаться из ваших проблем и вернуться на родину. Вы же не даньчжин?
– Боюсь, никому вы уже не сможете помочь, – пробормотал я. – Если пойдете с ним.
Они засмеялись.
– Если бы вы знали, Пхунг, в каких переделках нам приходилось бывать.
Их было пятеро, отчаянных парней из самых популярных и любознательных изданий планеты: два американца, француз, араб, мексиканец. Не короли масс-культуры, «мас-медиа», но аристократы – это уж точно. Особенно Билли Прайс – аристократ, Бочка-с-порохом. Тридцативосьмилетний шалунишка – любимец читающих масс на всех континентах, кроме, наверное, Антарктиды; ему всегда и везде позволялось буквально все, ибо каждый грамотный монарх или нищий, спящий на газетах, видели в нем олицетворение настоящего успеха, который может пролиться на окружающих. Вот почему и сейчас, в чхубанге, его не пытались останавливать, когда он, вытаращив удивленные глаза, полез на меня с кулаками.
– Какой же это Пхунг?! Это монстролог! Провалиться мне на этом месте!
– Глупо, Билли, – я его сразу узнал и по голосу, и по лохмам. – Предупреждаю, на этот раз вам не поздоровится.
Руки мои были связаны, а ноги еще не обвыклись в громоздких стоптанных сапогах, поэтому я выставил сгиб локтя и резким разворотом «чиркнул» костяшкой по пивному брюху, напирающему на меня, – очень древний прием защиты, который был известен и Небесному Учителю, я в этом не сомневался. Важно было попасть в солнечное сплетение.
Билли с воплем повалился на землю, но тут же затих, начал тереть глаза кулаками.
– Оставьте в покое глаза, – сказал я, – сейчас все пройдет.
– Что с ним? – обеспокоенно спросили меня.
– Временная потеря зрения. Я же его предупреждал.
– Больше не буду, – заныл Билли, как ребенок. – Клянусь… как вас, Пхунг…
Но когда зрение вернулось и боль в «солнечном пятне» прошла, он поднялся на ноги и сказал с угрозой:
– Плевать я на твои приемчики хотел, бандит. Ничего, впереди у нас много времени.
Даньчжины бесстрастно любовались нами. Но вот появился прихрамывающий монстр в сопровождении вдовы – она была комична в мешковатых брюках господина Чхэна и с китайским зонтиком в руках. Он провел лучом фонарика по лицам, хотя уже было довольно светло. На мне луч задержался.
– Понесешь корзину, – без выражения произнес он. – Развяжите ему руки.
Под трубные призывы на утреннюю молитву команда «охотников» выступила в поход. Репортеры несли монстра на алюминиевых носилках с тентом из прозрачного пластика. На носилках же было закреплено все имущество экспедиции, кроме моей тяжеленной, похожей на древнегреческую амфору, корзины. Так что ноги аристократов пера заметно подгибались, впрочем, как и мои.
– Интересно знать, – сказал нежный французик с усами, – далеко ли мы уйдем на полусогнутых.
– Далеко, – откликнулся монстр.
Мы выбрались из Южных ворот, приоткрытых для такого случая, перешли через Яраму по раскачивающемуся мосту и вторглись в горные джунгли. Густая сетка дождя сокращала видимость до нескольких десятков метров, тропа исчезла под сплошным текучим слоем воды и под грудами лесного мусора. Однако вдова с сосредоточенным выражением лица шла впереди носилок, и ее яркий расписной зонтик был нам путеводной звездой.
СТАДО СВИНЕЙ
– Я так ждала тебя…
Трое мужчин и женщина распластались ниц у ее голых ступней – поза предельной покорности в даньчжинском мире. В этих затвердевших спинах я вдруг увидел те са мые глыбы, по которым шагал Небесный Учитель! И все мои мысли отшибло. Я с ужасом смотрел на них и видел жуткую пустыню, усеянную подобными глыбами от горизонта до горизонта. И немощного старичка с лицом гневного «проповедника из Сусхары», ступающего по ним.
– Пхунг, – донеслось словно издали, – неужели ты их боишься?
– Покорные спины – беда… – пробормотал я, приходя в себя.
– Они же меня хотели убить. Меня…
– Что ты хочешь сделать с ними?
– Ты не знаешь, почему они хотели убить. Не потому, что я полюбила кого-то… Я мешаю этой женщине… Если я умру, то Пананг, Баданг и Чачанг станут ее мужьями. У нас не бывает разводов… Неужели… теперь ты не захочешь мне помочь?
– Помочь?
– Я хочу превратить их в овец. Или в собак. Я знаю заклинания.
Нет, это был не бред, а всего лишь эпизод из жизни каменного века. Я успокоился. Мне предстояло убить этих людей, чтобы их души с помощью Чхины переселились в животных. Логика первобытного мышления. Что удивительно – она была мне приятной! Очень заманчиво знать, что в стойле есть баран или осел с душой ненавистного тебе негодяя. Или даже монстра!
Я сел рядом с Чхиной, обнял ее за плечи, неуклюже поцеловал в сухие губы. Ее голая кожа обжигала холодом.
– Ты не разлюбил меня, Пхунг? – Она посмотрела мне в глаза. – Какой-то ты другой… Может, мне надо умереть? Может, и тебе я мешаю? Ты скажи, не бойся… Я сделаю так, как ты хочешь…
А с Чжангом произошло вот что. Скатившись с лестницы, он побежал, не соображая куда, и налетел на толпу людей, вооруженных до зубов. Его осветили электрическими фонарями.
– О боги! – поразились люди. – Неужели Пхунг!
– Я не Пхунг! – заверещал несчастный монах.
– Он врет, – сказал старший. – Он должен быть Пхунгом. Я вижу правильным зрением: Пхунг!
Вскоре избитый до неузнаваемости монах предстал перед Страшным человеком.
– Надо признаться, Пхунг, – Шеф Службы Княжеской Безопасности мрачно смотрел на него. Сонная виверра на его плече дернулась и застонала, как человек. Чжанг в ужасе смотрел то на животное, то на шкафоподобного человека, они казались ему духами зла. Он упал на колени и заплакал.
– Я не Пхунг! Спросите самого Пхунга! Он скажет, что я не Пхунг!
– Хорошо. Давай спросим. Где он?
– У чухчи по имени Чхина… в доме… там его кто-то схватил…
– Кто схватил?
– Может, злые духи…
Пришло время снимать кожу с бродяги, чтобы признался во всем, – ведь не назвал своего имени, не сказал, откуда пришел и почему знает Пхунга. Но Страшный человек уловил острый блеск на грязной руке Чжанга.
– Что это? Дай!
Монах совершенно забыл об «инструменте»! Поспешно содрав его с пальца, положил на стол перед светильником. Страшный человек принялся разглядывать перстень, напряженно размышлял. И вдруг жутковато улыбнулся.
– Мне надо много таких. Денег дам. Не веришь?
Он отвязал от пояса мешочек из тонкой обезьяньей кожи, украшенный бисером, и высыпал перед Чжангом монеты и мятые купюры.
– Все твое. Бери. Еще принесешь – еще дам. Чжанг в ужасе прошептал:
– Не надо! Мне ничего не надо!
Страшный человек догадался, что перед ним бессребреник, а таких он не понимал, поэтому считал опасными сумасшедшими. Казнить бы при попытке к бегству, но было ясно, что перстень из Подвалов. Этот тип, конечно же, знал дорогу к сокровищнице Тхэ-чхубанга!
Страшный человек пригвоздил Чжанга к стене мрачным взглядом.
– Разве ты не знаешь, что сказал Небесный Учитель о своем учении? Он сказал: пятьсот лет будет учение, потом появится другое.
Монах поспешно кивнул. Изречение о пятисотлетнем периоде учения он знал, оно входило в элементарное знание для избранных.
– Придворная религия – самая правильная религия, – продолжал Страшный человек прежним тоном. – Сила богов – в деньгах. При Небесном Учителе не было денег. Но он знал: через пятьсот лет будут. Поэтому сказал, что через пятьсот лет будет еще лучшее учение. При дворе Великого Даньчжина – самое лучшее.
– Но как же с перерождением… – прошептал в страхе монах.
– За деньги можно купить хорошее перерождение в будущей жизни.
Взгляд Чжанга панически метался по комнате, боясь прикоснуться к мерцающей груде монет. Бежать! В родные Подвалы! Но как?! Страшный человек протянул длинную толстую руку и сдавил потную шею монаха.
– Так тебе денег не надо? Халат, дом, чухчу не надо?
– Чухчу надо… – прохрипел Чжанг, и хватка тут же ослабла.
– Пойдем! – грозно сказал Страшный человек, поднимаясь с войлока. – Чухчу купишь. У тебя же деньги, сила богов!
В комнатах коттеджа, отведенного фрейлинам, было весело и дымно. Репортеры набирались сил перед походом в джунгли. Билли Прайс азартно взбрыкивал и пронзительно ржал, везя на себе двух голых фрейлин. Другого скакуна изображал юный француз, похожий на очаровательную девушку, но с мушкетерскими усами. Его оседлала грузная растекшаяся старуха самого вульгарного вида. При виде этой картины Чжанг обомлел, но Страшный человек втолкнул его в комнату и представил:
– Мой гость. Богатый. Отшельник с Сияющей Опоры. Отдохнуть хочет. Чухчу хочет. А я пошел. У меня еще дела.
К утру Чжанг отведал многие прелести странного мира, он с удовольствием катал на себе не только женщин, но и мужчин. А когда до его слуха донеслись звуки гонгов и труб, зовущих на утреннюю молитву, он выбрался из объятий «настоящей чухчи» и пошел искать проточную воду для омовения. Его ноги подкашивались от слабости, в голове разгоралась похмельная боль.
– Пхунг! – жалобно выкрикнул он в темноту. – Мне очень плохо! Я умираю, а тебя нет!
Убийцы с понурым видом сидели у закопченной стены.
– Чхина уйдет из Тхэ, – говорил я им, выдавливая черную кровь из-под ногтей, чтобы не было заражения. – Она как бы умрет для всех вас. Нужно было спросить ее, что она намерена делать, а не убивать.
Чхина разожгла очаг, заполнив дымом комнату – пришлось открыть дверь, – поставила на огонь кувшин и кастрюли.
– Ты хочешь сделать из них друзей? – вяло удивилась она. – У тебя не получится, Пхунг.
Женщина боялась взглянуть на Чхину, поэтому смотрела на меня.
– Разве она сможет нарушить… – шепотом спросила она, – закон ее жизни? Разве сможет уйти из Тхэ?
– Я сделаю, как говорит Пхунг, – ответила за меня Чхина, убирая с лица пряди волос. – Ты посмотри на них! Они не могут поверить. Они меряют нас по себе. Нет, Пхунг, все-таки надо превратить их в овец.
Женщина сникла, а Пананг ткнул кулаком ее в бок.
– Проглоти язык, чухча. Опять начинаешь…
В приоткрытую дверь из тьмы просунулась крупная носатая физиономия, повела настороженно глазами по сторонам и вдруг рявкнула:
– Всем замереть! Не шевелиться! Кто здесь Пхунг?
Я навалился на дверь плечом и прижал голову незнакомца.
– Отпусти! – завопил тот.
– Зачем тебе Пхунг? Быстро! Не то раздавлю!
– Это наш знакомый! – сказал Пананг. – Очень хороший человек из Службы Княжеской Безопасности. Надо отпустить.
Дверь сотрясалась от яростных ударов с той стороны. Чхина помогла мне, подперев ее бамбуковой жердью для сушки белья.
– Всё скажу! – закричал «хороший человек» и торопливо выболтал и о монстре, и о репортерах, и том, что я понадобился тэурану для охоты на людоеда.
– Они выпустили тэу? – поразилась Чхина.
Дверь слетела с петель – и в дом буквально влетели вооруженные люди, опрокинув стол, задавив телами очаг. Я схватил Чхину за руку, и мы могли бы, наверное, убежать – по крайней мере, нас пришлось бы искать и искать среди строений вымершего поселка, – но Пананг, Баданг и Чачанг навалились на нас в темноте.
Связанный, я лежал возле очага, глотая дым, и слышал голос Чхины.
– Мне бы немного сил… Во мне совсем ничего не осталось, Пхунг… Ты прости меня… В другой жизни я тебя обязательно разыщу.
– Подождите, – сказал я. – Не трогайте ее.
– Но она не сможет сама уйти из Тхэ, – голос женщины-убийцы, теперь он был полон жизни. – Без тебя не сможет, Пхунг.
– Я ей скажу, как уйти, и она уйдет.
Они посовещались.
– Ну, скажи.
Чхину подтолкнули ко мне, и она обняла меня за шею, прижалась холодной щекой к моей щеке.
– Я тебя сильно люблю, Пхунг. Мне совсем не страшно…
Женщина натужно рассмеялась.
– Какие нежности!
Я зашептал на ухо Чхине:
– Беги в город. Найди любое посольство и скажи, что террорист захватил группу журналистов из разных стран. Пусть спасают.
– И тебя спасут, Пхунг?
– И меня… И скажи им, что тэу, наверное, пойдет к Красным Скалам…
Что делает надежда с людьми! Тело Чхины напружинилось, она сама поднялась на ноги.
– Вы думаете, я уже ничего не могу? – сказала она гневно. – Вот ты, глупая злая чухча, беременна уродом. Ты зачала не в любви и не от этих… Я как увидела тебя, сразу так подумала. Сними сейчас же мою одежду! Ты ее недостойна, в ней есть моя сила…
Меня повесили на бамбуковую палку и понесли как охотничью добычу. «Хороший человек» со слегка сплющенной физиономией шел рядом со мной и мстительно тыкал в меня стволом винтовки.
– О боги! – страдал он вслух. – Почему мне запретили вынуть из него кишки? Почему я не имею права скормить его сердце собакам?
Меня положили в мелкую лужу возле парадного входа в храм, украшенного грузными фигурами второстепенных богов и святых.
– С тэураном не пойду, – сказал я монахам и ребятам из Службы Безопасности. – Хоть режьте меня, не пойду.
Я догадывался, что всем наплевать на мои протесты. Накинут аркан на шею, и побегу я с любой скоростью, удобной для монстра, и в любом направлении. Но мне нужно было каким-то образом задержать экспедицию, чтобы Чхина успела добраться до города.
Из храма вышел сам Верховный Хранитель Подвалов. Он присел на корточки возле меня, не боясь замочить подол оранжевой тоги, окаймленный золотистой тесьмой.
– Пхунг, – сказал толстый старик очень строго, – ты достоин смерти, покинув выбранный тобой и назначенный тебе предел. Останешься здесь – будешь немедленно умерщвлен. Пойдешь с тэураном – проживешь какое-то время.
– Вы же были таким добрым сострадательным народом, вы даже вредных насекомых жалели, – сказал я с горечью. – А теперь в каждом из вас проснулся убийца. Вы знаете, почему?
– На все воля богов, Пхунг.
– В Подвалах я достиг полного просветления, о человек духкхи. В чудесном и долгом озарении я ощутил общность и преемственность всего живого – от мельчайшей споры до гения. Я ощутил иерархию с ее ступенями, тупиками, переходными формами. Все это еще глубже чувствовали и видели, ощущали великие учителя рода человеческого. И тот, кого вы называете Небесным Учителем. Я ощутил великое братство мыслящих!
Старый монах слушал с мрачным видом, не перебивая и не обращая внимания на дождь, превративший его роскошную тогу в мокрую тряпку.
– Так вот! – продолжал я с воодушевлением. – Просветленный Учитель хотел очистить разумом толпу, превратить ее в народ. Он отверг рай и ад и сказал – на земле ваш дом, люди. Очищенное сознание – это просто нравственное мышление, то есть очищенное от грязных и глупых. мыслей, порожденных низменными инстинктами. Он готовил людей к принятию тяжелых для них истин! Чтобы видели мир и себя в свете истин. И еще…
– Каких истин? – бесцветным голосом спросил монах.
– Их много!
– Назови хоть одну.
– Хорошо. Я вас спросил, почему в даньчжинах проснулся убийца, вы не ответили. Вы не знаете, почему. Причина может быть в том, что бессамость подавляет разум, хотя борется с чувствами. Именно чувства берут верх, инстинкты, животные страсти. Отсюда и парадоксы в поведении даньчжинов, которые ошарашивают своей нелогичностью. Отсюда взрывы ненависти к чужому, новому, непонятному. Правое полушарие мозга начинает диктовать свои законы левому и устанавливает свой тип цели – радость через иллюзию, а не через истину. Вам важнее форма, а не суть.
– Ты боишься смерти? – с откровенным презрением спросил монах и с трудом поднялся на кривые толстые ноги, облепленные мокрой материей. – И хочешь укрыться от нас за стенами из слов?
– Ваши чувства протестуют против того, что вы слышите сейчас, о человек духкхи. Вы жизнь положили на то, чтобы достичь полного просветления и нирваны, и вам это никак не удается, хотя вам известна Мантра Запредельной Мудрости… И вот перед вами человек, который говорит, что он всего этого достиг. И вы вместо радости и любопытства ощущаете в себе только ненависть к нему…
– Скажи… какая нирвана…
– Обыкновенная! Ее познали многие и многие нормальные люди, не называющие себя совершенными восьмой ступени. Это длительный восторг, возбуждающий силы души, и быстрота мышления! Это жажда дела, уверенность, что можешь все. Это обилие мыслей…
– А еще… какая нирвана?
Это и жажда идей обжигающей новизны. Любовь ко всему, что есть, было, будет! Это любование чужими идеями и мыслями, как самым удивительным и приятным для разума и души, как величайшими произведениями искусств! На животном уровне тоже есть подобная эстетическая жажда – но не мыслей, а физических движений. Кошка или собака завороженно смотрит на листок, трепещущий на ветру. Или грудной ребенок, пуская пузыри от радости, тянет ручонки к движущемуся предмету…
– Говори о нирване, Пхунг.
– Об этом состоянии невозможно все сказать. Посмотрите, вокруг нас неуютно, мрачно, и, казалось бы, можно скончаться от тоски и разлитой всюду ненависти, но во мне все еще живо то ощущение света и радости. Какое оно было сильное, понимаете! Оно – наверное, на всю жизнь. А ведь я рано познал, что именно в свободном творчестве мы больше походим на людей. В творческом порыве человек счастлив и свободен, а его страдания возвышенны и тоже сродни счастью. Он чист! Созидание истин своим умом, своим трудом, своей кровью… – это, наверное, и есть высшее счастье для человека, нирвана в понятии даньчжинов и Небесного Учителя, блаженство-кайф у мусульман, божья благодать у христиан. Наверное, людям с незапамятных времен известно это состояние, и они пытались передать знание о нем в последующие поколения. Подумать только, они, как и мы, испытывали восторг от сознания того, что мысль твоя свободна и существует на равных с такими же свободными мыслями других…
– Ты считаешь все это… истинами?
Я сделал попытку подняться, но ноги мои затекли, я опять упал в лужу. Вода в ней была теплее, чем ветерок с гор, ломающий порядок в дождевой стихии.
– Нет, это, скорее, гипотезы. Метод мудрецов древности – изрекать гипотезы, правда, они верили, что это истины. Только через века они превращались в логически доказанные истины. Ведь с помощью ануттараксамьябодхи я вышел на уровень сознания древних мудрецов.
– Вышел… не убрав самость?!
– Только через самость и можно достичь этого.
Он помолчал, глядя на пузыри в прозрачной луже. Потом вдруг вскинул на меня колючие глаза.
– Ты отказываешь нам, верующим, в жизни?
– Давайте разберемся. Религии – это ведь тоже гипотезы бытия, но логически недоказуемые. Глупо запрещать гипотезы. И бесчеловечно. Мы и не запрещаем. Мы сопротивляемся, когда вы навязываете их нам в качестве неоспоримых истин.
– Кто это – мы?
– Имеющие свое мнение.
– Вот-вот! – оживился монах. – Когда раб заимеет свое мнение, зло затопит землю. Так сказал Небесный Учитель!
– Я раб?
– Все люди – рабы.
– Появись перед вами настоящий Небесный Учитель, вы не задумываясь отдадите его на растерзание какому-нибудь Пу Чжалу. Это не гипотеза – истина. Потому что проверена веками, – сказал я с горечью. – Теперь я уверен, что отдали… Иначе не появился бы «неизвестный проповедник из Сусхара».
Остаток ночи я провел в холодной келье, похожей на тюремную камеру. И если бы не старая кошма на полу, в которую я завернулся, никакие закалки организма и специальные приемы не спасли бы меня.
Я проснулся на рассвете от грубых толчков в бок.
– Иди поешь, пока не остыло! – сказал незнакомый монах.
Торопливо умывшись под струей с крыши, я позавтракал ячменной лепешкой и выпил с наслаждением большую кружку травяного чая. Потом Главный Интендант со старческим кряхтением принес мне поношенные сапоги, замызганный дождевик и ватную подушечку с длинными завязками – такие я видел у даньчжинских носильщиков на потных мускулистых спинах. Значит, мне предстоит быть носильщиком в экспедиции?
– А носки? – сказал я. – Или хотя бы портянки?
– Тебе не угодишь, Пхунг, – проскрипел старик. – Ты плохой человек, настоящий преступник, которого не жалко. Вместо того, чтобы сказать спасибо, все время чего-то требуешь. Мне девяносто лет, но я не знаю, что такое портянки и носки. И знать не хочу.
Я разорвал свою многострадальную хламиду на портянки, и еще хватило на набедренную повязку. Вообще-то, отличный вид: почти нагишом, но в сапогах и капюшон дождевика на голове. Пугать зверей в джунглях таким видом.
Со связанными руками меня вывели под какой-то навес к месту сбора участников экспедиции. Слепящий свет аккумуляторных фонарей ударил мне в глаза.
– Господа, – сказал я, жмурясь, – вас, наверное, не поставили в известность. Ман Умпф – преступник и убийца…
– Пхунг, – ответили мне на чистом английском, – вы ведь тоже не агнец, как нам рассказали, вы хуже любого убийцы. Тем не менее, мы ничего не имеем против вас. Наоборот, мы даже намерены помочь вам выпутаться из ваших проблем и вернуться на родину. Вы же не даньчжин?
– Боюсь, никому вы уже не сможете помочь, – пробормотал я. – Если пойдете с ним.
Они засмеялись.
– Если бы вы знали, Пхунг, в каких переделках нам приходилось бывать.
Их было пятеро, отчаянных парней из самых популярных и любознательных изданий планеты: два американца, француз, араб, мексиканец. Не короли масс-культуры, «мас-медиа», но аристократы – это уж точно. Особенно Билли Прайс – аристократ, Бочка-с-порохом. Тридцативосьмилетний шалунишка – любимец читающих масс на всех континентах, кроме, наверное, Антарктиды; ему всегда и везде позволялось буквально все, ибо каждый грамотный монарх или нищий, спящий на газетах, видели в нем олицетворение настоящего успеха, который может пролиться на окружающих. Вот почему и сейчас, в чхубанге, его не пытались останавливать, когда он, вытаращив удивленные глаза, полез на меня с кулаками.
– Какой же это Пхунг?! Это монстролог! Провалиться мне на этом месте!
– Глупо, Билли, – я его сразу узнал и по голосу, и по лохмам. – Предупреждаю, на этот раз вам не поздоровится.
Руки мои были связаны, а ноги еще не обвыклись в громоздких стоптанных сапогах, поэтому я выставил сгиб локтя и резким разворотом «чиркнул» костяшкой по пивному брюху, напирающему на меня, – очень древний прием защиты, который был известен и Небесному Учителю, я в этом не сомневался. Важно было попасть в солнечное сплетение.
Билли с воплем повалился на землю, но тут же затих, начал тереть глаза кулаками.
– Оставьте в покое глаза, – сказал я, – сейчас все пройдет.
– Что с ним? – обеспокоенно спросили меня.
– Временная потеря зрения. Я же его предупреждал.
– Больше не буду, – заныл Билли, как ребенок. – Клянусь… как вас, Пхунг…
Но когда зрение вернулось и боль в «солнечном пятне» прошла, он поднялся на ноги и сказал с угрозой:
– Плевать я на твои приемчики хотел, бандит. Ничего, впереди у нас много времени.
Даньчжины бесстрастно любовались нами. Но вот появился прихрамывающий монстр в сопровождении вдовы – она была комична в мешковатых брюках господина Чхэна и с китайским зонтиком в руках. Он провел лучом фонарика по лицам, хотя уже было довольно светло. На мне луч задержался.
– Понесешь корзину, – без выражения произнес он. – Развяжите ему руки.
Под трубные призывы на утреннюю молитву команда «охотников» выступила в поход. Репортеры несли монстра на алюминиевых носилках с тентом из прозрачного пластика. На носилках же было закреплено все имущество экспедиции, кроме моей тяжеленной, похожей на древнегреческую амфору, корзины. Так что ноги аристократов пера заметно подгибались, впрочем, как и мои.
– Интересно знать, – сказал нежный французик с усами, – далеко ли мы уйдем на полусогнутых.
– Далеко, – откликнулся монстр.
Мы выбрались из Южных ворот, приоткрытых для такого случая, перешли через Яраму по раскачивающемуся мосту и вторглись в горные джунгли. Густая сетка дождя сокращала видимость до нескольких десятков метров, тропа исчезла под сплошным текучим слоем воды и под грудами лесного мусора. Однако вдова с сосредоточенным выражением лица шла впереди носилок, и ее яркий расписной зонтик был нам путеводной звездой.
СТАДО СВИНЕЙ
Постепенно подступил страх. Люди тревожно озирались. В мешанине хлопающих и журчащих звуков им мерещились звериные голоса. Рослый высокий араб несколько раз помянул аллаха, а француз с вызовом продекламировал на английском:
Полосами гордый своими,
Но ты тигр
Или просто громадный
Бродячий кот?
Известное стихотворение О'Нила. Кажется, о революции. Поразительно, как взбодрили всех ритмичные чеканные звуки, наполненные затаенным смыслом.
– Продолжайте, Анри, – прохрипел, задыхаясь, грузный астматик из журнала «Новая география». – Прошу вас!
– Там, где «зверь, наделенный мозгами», – сказал я тихо. – Помните?
Анри оглянулся, сдул с усов прозрачные капли.
– Вам знаком О'Нил?
– Мне все, наверное, знакомы, кто писал о монстрах.
Француз запнулся, под его сапогом звучно выстрелила ветка.
Он – наш логический просчет, —
зазвучал его голос:
Свободный человек,
Освобожденный
От ошметьев души.
Зверь, наделенный мозгами.
Монстр, по-видимому, дремал, но вдруг очнулся и, откинув полог, произнес речь:
– Все должны слушаться меня, как бога. Кто заикнется против, будет наказан.
– В угол поставите или… – начал араб, обладающий чувством юмора, но монстр, свесившись с носилок, выстрелил ему в лицо.
Араб замертво рухнул, астматик совершенно механически подхватил ручку носилок, соскользнувшую с его пле ча. Все продолжали оцепенело шагать, втянув головы в плечи. Я выудил из-под воды камень, облепленный мертвой травой, но мексиканец выбил его у меня из рук:
– Спокойно, парень, – прохрипел астматик, – только спокойно. Ты же видишь, мы влипли. Ты был прав…
А монстр продолжал, как будто ничего не случилось:
– Я люблю порядок. Особенно в таком деле, как охота на людоедов. – Он указал рукой на астматика. – Будешь идти последним. Охраняй нас сзади. Пхунг, замени его.
– Но корзина…
– Брось ее, если хочешь.
Я скинул со лба лямку (даньчжинский способ ношения корзин с грузом) – и тяжесть с шумом плюхнулась в воду.
– Вы тоже бросьте все лишнее, – распорядился монстр, обращаясь к репортерам. – Да, да, ваши камеры и прочие безделушки вам только мешают нести паланкин.
Репортеры послушно развесили на кустах и деревьях свои кофры, бинокли, транзисторы, охотничьи ножи… Вдова все это посбрасывала в воду.
– Зачем?! – встрепенулся Билли. – Это же какие деньги!
Но, поймав на себе взгляд монстра, сник.
В келье для умирания совершенных старцев уже много лет никто не умирал. Густые тяжелые тенета, как грязное тряпье, были развешаны по потолку и стенам, занимая почти все ее пространство. Свет из крохотного оконца-отдушины застревал в тенетах, и они светились в сумраке, наполняя душу каждого, заглянувшего сюда, благоговейным трепетом. А Духовный Палач вовсе не трепетал, ему показалось, что в темных углах затаились злые духи. Он прочел вслух несколько самых чудодейственных заклинаний перед входом в последнее пристанище и окурил себя благовонным дымом кедровых и кипарисовых палочек.
Он вполз в келью, раздвигая рукой тенета, лег на кошму, изъеденную личинками моли. Вот на этом самом месте умирал когда-то его древний наставник, прежний Духовный Палач, передавший ему Мантру. И тоже висели такие же (или эти?) завесы, усыпанные коконами пауков и пустыми оболочками мух и бабочек…
Следом за ним в келью вполз благочестивый пожилой монах, которому до совершенства восьмой ступени не хватало лишь смерти какого-нибудь совершенного. Он сел у вытянутых ног старичка и превратился в изваяние – даже дыхание не было слышно. Все как положено.
Духовный Палач начал перебирать приметные факты своей долгой жизни, попытался вспомнить свое мирское имя. Но почему-то все время вспоминалось о тех случаях, когда он поступил нечестно. Ведь даньчжины не очень-то различают нечестное и честное. Хоть как поступай, но только на благо Покоя и Веры в богов. Он принялся думать об известных ему благочестивых людях, которые никогда не нарушали законов религии, но жили ложно, нехорошо с точки зрения житейской мудрости. И вздрогнул, пронзенный ясной мыслью: истинный грех – в отсутствии честности души и совестливости чувств. Вот, должно быть, почему Желтый убивает нечестных и бессовестных! Он наказывает даньчжинов за грехи!
Полосами гордый своими,
Но ты тигр
Или просто громадный
Бродячий кот?
Известное стихотворение О'Нила. Кажется, о революции. Поразительно, как взбодрили всех ритмичные чеканные звуки, наполненные затаенным смыслом.
– Продолжайте, Анри, – прохрипел, задыхаясь, грузный астматик из журнала «Новая география». – Прошу вас!
– Там, где «зверь, наделенный мозгами», – сказал я тихо. – Помните?
Анри оглянулся, сдул с усов прозрачные капли.
– Вам знаком О'Нил?
– Мне все, наверное, знакомы, кто писал о монстрах.
Француз запнулся, под его сапогом звучно выстрелила ветка.
Он – наш логический просчет, —
зазвучал его голос:
Свободный человек,
Освобожденный
От ошметьев души.
Зверь, наделенный мозгами.
Монстр, по-видимому, дремал, но вдруг очнулся и, откинув полог, произнес речь:
– Все должны слушаться меня, как бога. Кто заикнется против, будет наказан.
– В угол поставите или… – начал араб, обладающий чувством юмора, но монстр, свесившись с носилок, выстрелил ему в лицо.
Араб замертво рухнул, астматик совершенно механически подхватил ручку носилок, соскользнувшую с его пле ча. Все продолжали оцепенело шагать, втянув головы в плечи. Я выудил из-под воды камень, облепленный мертвой травой, но мексиканец выбил его у меня из рук:
– Спокойно, парень, – прохрипел астматик, – только спокойно. Ты же видишь, мы влипли. Ты был прав…
А монстр продолжал, как будто ничего не случилось:
– Я люблю порядок. Особенно в таком деле, как охота на людоедов. – Он указал рукой на астматика. – Будешь идти последним. Охраняй нас сзади. Пхунг, замени его.
– Но корзина…
– Брось ее, если хочешь.
Я скинул со лба лямку (даньчжинский способ ношения корзин с грузом) – и тяжесть с шумом плюхнулась в воду.
– Вы тоже бросьте все лишнее, – распорядился монстр, обращаясь к репортерам. – Да, да, ваши камеры и прочие безделушки вам только мешают нести паланкин.
Репортеры послушно развесили на кустах и деревьях свои кофры, бинокли, транзисторы, охотничьи ножи… Вдова все это посбрасывала в воду.
– Зачем?! – встрепенулся Билли. – Это же какие деньги!
Но, поймав на себе взгляд монстра, сник.
В келье для умирания совершенных старцев уже много лет никто не умирал. Густые тяжелые тенета, как грязное тряпье, были развешаны по потолку и стенам, занимая почти все ее пространство. Свет из крохотного оконца-отдушины застревал в тенетах, и они светились в сумраке, наполняя душу каждого, заглянувшего сюда, благоговейным трепетом. А Духовный Палач вовсе не трепетал, ему показалось, что в темных углах затаились злые духи. Он прочел вслух несколько самых чудодейственных заклинаний перед входом в последнее пристанище и окурил себя благовонным дымом кедровых и кипарисовых палочек.
Он вполз в келью, раздвигая рукой тенета, лег на кошму, изъеденную личинками моли. Вот на этом самом месте умирал когда-то его древний наставник, прежний Духовный Палач, передавший ему Мантру. И тоже висели такие же (или эти?) завесы, усыпанные коконами пауков и пустыми оболочками мух и бабочек…
Следом за ним в келью вполз благочестивый пожилой монах, которому до совершенства восьмой ступени не хватало лишь смерти какого-нибудь совершенного. Он сел у вытянутых ног старичка и превратился в изваяние – даже дыхание не было слышно. Все как положено.
Духовный Палач начал перебирать приметные факты своей долгой жизни, попытался вспомнить свое мирское имя. Но почему-то все время вспоминалось о тех случаях, когда он поступил нечестно. Ведь даньчжины не очень-то различают нечестное и честное. Хоть как поступай, но только на благо Покоя и Веры в богов. Он принялся думать об известных ему благочестивых людях, которые никогда не нарушали законов религии, но жили ложно, нехорошо с точки зрения житейской мудрости. И вздрогнул, пронзенный ясной мыслью: истинный грех – в отсутствии честности души и совестливости чувств. Вот, должно быть, почему Желтый убивает нечестных и бессовестных! Он наказывает даньчжинов за грехи!