Мах Макс. Карл Ругер. Боец

   Карл никогда не учился живописи и имел очень смутное представление о технике рисунка. Все, что он умел, он постиг сам, вывел из опыта или почерпнул из немногих найденных им книг. Но с техникой рисунка на дереве, вернее с ее технологией, ему еще встречаться не приходилось. Однако мир не без добрых людей, а там, где их нет, есть люди жадные. Ученик мэтра Уриеля с Соляного спуска продал Карлу секрет рисования на доске за серебряную полумарку.
   Дело оказалось нехитрое, если знаешь, конечно, что и как делать. Зеленая земля, охра и густые белила, небольшое количество киновари и костного порошка, который Карл сам толок из куриных костей, растертые с колодезной водой и смешанные с мучным клейстером, образовывали замечательный зеленоватого цвета грунт. Угольные штифты он тоже делал сам, прожигая тонкие ивовые палочки в плотно закупоренном глиняном горшке в печи соседа-булочника. Все это, конечно, требовало времени и кропотливой работы, но зато потом Карл мог рисовать в полное свое удовольствие. А поглядев мельком, как рисуют настоящие художники, он добавил к угольному карандашу еще и сухие белила, прорисовывая ими освещенные места. После этого его рисунки приобрели объем и жизнь и в конце концов привлекли внимание леди Альбы, но, увы, только затем, чтобы она обнаружила среди них свой портрет нагишом.
   – Ну?! – настойчиво повторила она.
   – Я никогда не видел вас без одежды, – наконец выдавил из себя Карл. – Нигде. Я… я просто смотрел на вас, и… Ну, это получилось как-то само собой. Я не знаю, как объяснить. Я, когда рисую, и не думаю вовсе.
   – Вот как, – задумчиво произнесла женщина и снова посмотрела на рисунок. – Я верю тебе, Карл. Видимо, ты просто очень захотел меня увидеть. Вот и увидел… А что ты еще умеешь делать? – неожиданно спросила она после короткой паузы, в течение которой с интересом рассматривала другой рисунок, тот, на котором Карл изобразил ее кобылу-трехлетку.
   – Я умею петь, – ответил Карл и добавил после секундного размышления: – Но не очень хорошо.
   – Жаль. – Было похоже, что леди Альба и в самом деле жалеет, что Карл не умеет петь. – А что ты умеешь делать хорошо?
   – Я умею убивать, – ответил Карл и вдруг почувствовал, что успокоился, потому что от Судьбы не уйдешь.
   – Убивать? – удивилась женщина. – И многих ты успел убить, Карл?
   – Точно не знаю, – сказал Карл, который действительно этого не знал. – Но думаю, десятка полтора наберется.
   – Где же ты успел убить так много людей? – Вопрос очевидным образом заинтересовал леди Альбу, и ее глаза засветились темным огнем.
   – В Линде, ваша милость, – нехотя ответил Карл.
   – Вторая война Лиги? – быстро и серьезно спросила леди Альба. – Пять лет назад?
   – Да, – признал Карл. – Да, это так.
   Но женщина желала знать подробности:
   – Сколько же тебе тогда было?
   – Семнадцать, ваша милость. – А вот Карла этот разговор начинал утомлять.
   – И ты убивал солдат илимского короля?
   – Да, – кивнул Карл. – Они осадили Линд, и мы должны были защищаться.
   – Вот как, – задумчиво произнесла леди Альба, обдумывая слова Карла. – Интересно. Никогда бы не подумала, что ты боец.
   Карл вздрогнул. Уже скоро пять лет, как никто не поминал его прозвища.
   Леди Альба снова, но уже по-другому – с другим выражением в темных глубоких глазах – осмотрела Карла.
   – Ты мечник, разумеется? – спросила она.
   – Да, – согласился Карл. – Я сражался мечом. Но потом я раздобыл себе секиру, она во время приступов куда как сподручней.
   – Когда вы заканчиваете отделку кабинета? – неожиданно спросила леди Альба.
   – Дня через три все будет готово, ваша милость, – сразу же ответил Карл и из осторожности добавил: – Я так думаю.
   – Очень хорошо, – без улыбки кивнула леди Альба. – Когда закончите, возьми расчет у своего хозяина и приходи ко мне. Я предупрежу слуг, и тебя пропустят.
   – Зачем же мне приходить к вам, ваша милость? – удивился Карл.
   – Чтобы стать человеком, Карл, – серьезно ответила она. – Ты ведь хочешь стать человеком?
   – Хочу. – Он действительно чувствовал в себе силы стать чем-то большим, чем было написано ему на роду.
   – Тогда приходи, – улыбнулась она. – Не пожалеешь!
   Карл думал, что понимает, о чем говорит леди Альба, но, как показало время, он ничего не понимал. Оказалось, что он не нужен ей как мужчина, что не его красота и стать привлекли к нему ее внимание. Леди Альба не стала его любовницей, хотя в дальнейшем не раз позировала ему нагой. Она была любовницей герцога Якова, она любила своего мужа, лорда Томаса Альбу. По мгновенному капризу, которые нередко случались у Сабины Альбы, она проводила ночи и с другими понравившимися ей мужчинами, но не с ним. Никогда. Ни разу.
   Однако все остальные, включая герцога и ее собственного мужа, думали иначе. Как ни странно, это поднимало Карла в их глазах, делая чем-то большим, чем он был на самом деле. Иногда ему, правда, приходилось платить за свою репутацию, но плата, если иметь в виду то, что он получил на самом деле, была ничтожной.
   Карл жил в замке Альба, и относились к нему здесь как к дворянину, которым он не был. У него появились время и досуг, чтобы читать, а библиотека лорда Альбы была старой и богатой. Он читал все подряд, с жадностью заполняя пустоты в своем образовании, которое на поверку оказалось даже не поверхностным, а просто никаким. А еще он получил возможность рисовать столько, сколько хотел, и так, как ему хотелось.
   Сабина отдала короткий приказ, и с тех пор Карл не знал недостатка в бумаге, пергаменте, красках или в чем-либо другом, что могло ему потребоваться. Между тем среди книг, заполнявших три большие комнаты в Угловой башне, Карл нашел и «Наставления» Георга Грудого, и «Атлас» Гаркуна, и «Пролегомены пластических искусств» Альтера Окуня. Они заменили ему живых учителей, но и за теми дело не стало. Имея деньги и свободное время, Карл вернулся на Соляной спуск не как вор и попрошайка, а как человек, которому были рады в любой мастерской.
   Он пользовался полной свободой, являясь гостем замка, а не приживалкой. Леди Альба была непреклонна лишь в одном. Вести себя он был обязан именно как гость леди Альбы, то есть как дворянин, а не как простолюдин. Ему пришлось научиться вести себя за столом и ездить верхом, и вести куртуазную беседу. Она брала его ко двору, заставляла выходить к гостям, когда знатные господа посещали ее замок. И, когда однажды он получил свой первый вызов на дуэль и спросил Сабину, что же теперь делать, она лишь с удивлением посмотрела на него и сказала с холодным раздражением:
   – О таком не спрашивают, сударь! Если вы получили вызов, вы обязаны драться.
   Когда он убил третьего ревнивца, леди Альба вызвала его к себе в кабинет и сказала:
   – По отзывам секундантов, вы недурно владеете мечом, Карл, но все же вам следует отточить технику. Имейте это в виду.
   И с этого дня Карл стал заниматься с учителем фехтования.
   А еще через полгода лорд Альба забрал его в поход в качестве своего офицера для поручений. Но за неделю до того, как Карл ушел в свою первую кампанию, Сабина позвала его к себе ночью, однако не затем, о чем он было подумал, а затем, зачем и пригласила его однажды к себе в дом. В эту ночь леди Альба объяснила ему, что отнюдь не каждый художник способен увидеть, как выглядит его модель без одежды, и что многое иное, доступное глазам Карла, не дано видеть другим, пусть даже более одаренным, чем он, художникам. Она объяснила, в чем заключается его талант, и позволила сделать шаг за границу возможного. Она научила Карла «смотреть сквозь Тьму».

7

   Тьма. Она оживала на глазах, наполнялась силой и обретала плоть, но по мере того, как менялась тьма, окружавшая Карла, и сам он менялся тоже. Тьма высасывала из него жизнь медленно, по капле, но в то же время стремительно и неумолимо. И все-таки это еще была не та тьма, к которой он шел.
   Сил или желания открыть глаза у него уже не оставалось. Начинался последний этап «маршрута», и Карл «шел» вперед, увлекаемый безжалостным ритмом умирания.

8

   Старшего убру звали Афрам. Он был опытным солдатом, а значит, умел не только убивать.
   Когда Карл пришел в себя в следующий раз, он уже лежал на медвежьей шкуре, брошенной прямо на землю у жарко горевшего костра. Он лежал лицом вниз, потому что из его спины по-прежнему торчал стилет Софии, но теперь Карл хотя бы не страдал от холода. Впрочем, не зря говорят, что у монеты две стороны. Согретый теплом, идущим от костра, Карл снова стал чувствовать боль, причиняемую глубоко засевшим в его теле клинком, и слабость, вызванную потерей крови.
   – Очнулся? – спросил по-убрски кто-то невидимый Карлу.
   – Да, спасибо. – Сил говорить у Карла не было, но молчать значило нарушить этикет.
   – Ну раз очнулся, значит, шанс есть, – сказал тот же низкий рокочущий голос. – Меня зовут Афрам, а кто ты?
   – Я Карл, – сказал Карл. – Но Молящийся за Всех Ишэль нарек меня Рогемом.
   – Боец, – по-загорски повторил Афрам. – Хорошее имя. Кто поручился за тебя, Рогем?
   – Владетель Нагум, – ответил Карл и добавил, вспомнив убрское вежество: – Мой друг и брат.
   – Ты брат Нагума? – удивился Афрам. – Вот оно как!
   Он помолчал немного, видимо, осмысливая услышанное, и заговорил снова:
   – Я сделаю все, что могу, господин мой Рогем, но ты должен знать: я не лекарь и даже не коновал. Я солдат.
   – Делай, что можешь, Афрам, – сказал Карл. – И пусть будет, как решит Всевышний.
   Судьба, спросил он мысленно, что же ты молчишь?
   – Если ты умрешь, – спросил между тем Афрам, – что еще мы можем для тебя сделать?
   Хороший вопрос, мысленно усмехнулся Карл и неожиданно вспомнил о том, что тревожило его все это время, что было с ним и во мраке беспамятства, и тогда, когда, очнувшись в зимнем лесу, полз он к дороге, и теперь, когда лежал у убрского костра.
   Меч.
   И в тот момент, когда он вспомнил о мече, он вспомнил и еще кое-что, казалось, навеки канувшее во Мрак. Тревога о судьбе меча была настолько сильной, что, даже утратив сознание, а может быть, именно потому, что не мог он в беспамятстве мыслить рационально, Карл совершил то, что крайне редко позволял себе делать, находясь в здравом уме и твердой памяти. Пребывая во Тьме, Карл посмотрел сквозь нее и, конечно, увидел то, что страстно желало узнать его верное сердце.
   – Далеко ли мы от Сиены? – спросил Карл, чувствуя, что силы покидают его.
   – Час перехода верхом, – не задумываясь ответил Афрам.
   Пять миль, перевел для себя Карл. Всего пять миль.
   – На Старом валу в Сиене живет мэтр Антэ, – сказал он, стараясь, чтобы его голос звучал твердо. – Он лекарь и мог бы мне помочь, если я доживу до утра.
   – Утром он будет здесь, – пообещал Афрам.
   – На площади Роз, – продолжил Карл, отчаянно сражающийся с телесной немощью, – стоит дворец. Он называется Ловчий Двор. Там остался мой меч.
   Он замолчал, собираясь с силами для последнего броска.
   – Хозяйку зовут София Цук, – сказал он наконец. – Она убила меня из-за меча. Меч у нее в спальне.
   – Я убью ее, – спокойно сказал Афрам, выслушав Карла. – А меч вернется к тебе. Если ты умрешь, я положу его к тебе в могилу. А теперь терпи!
   И Карл терпел. Как ни был он слаб теперь, единственное, что могли услышать убру, когда Афрам извлекал нож из спины Карла и прижигал рану, было мычание, раздававшееся сквозь прокушенную зубами губу.

9

   Тьма сгустилась, обрела плоть и суть, и Карл понял, что он достиг конца «маршрута». Перед ним и вокруг него сплотился Великий Мрак.
   Что дальше?
   Имелось несколько способов выразить свое желание, но Карла вели сейчас интуиция, художественное чувство, охотничье чутье… Все, что угодно, только не разум, не логика, не расчет, и Карл полностью доверился своему таланту.
   Негода?
   Нет, яд негоды всего лишь проложил для Карла дорогу. «Маршрут», единожды проторенный отравой, сваренной из соцветий этого неприметного растения, открылся снова уже при помощи другого яда, гораздо менее известного, но не менее смертоносного – эссенции, полученной из корней негоды.
   Инструмент.
   Да, негода была всего лишь инструментом, и к тому, зачем пожаловал Карл во владения Тьмы, она отношения не имела.
   Табачник?
   Карл ощутил сомнение, но было похоже, что в этом квесте и Людо был тоже лишь инструментом, а не целью или указанием на цель.
   Чет – нечет, да или нет. Простая игра в отгадки со своей собственной интуицией, которая, как оказалось, знает больше, чем он сам.
   Мэтр Казимир?
   Художественное чувство сказало: нет. Но тогда кто?
   Альба?
   Альба.
   В этом имени был заложен двойной смысл. Альба?
   Да, но не леди Альба, а лорд Альба, с которым Карл ушел на войну, а значит…
   Петра?
   Грудь сжало предчувствием постижения.
   Петра… Нет, снова не женщина, а мужчина, не Петра Крагор, а ее муж, который…
   Что?!
   Из глубин памяти поднялся смутный образ: размытые пятна черного на светло-желтом… Буквы, слова, обрывок фразы: «Господарь Нового Города Альберт взял в жены даму Антонию…»
   Вот как!
   Если бы он мог сейчас закричать, он бы кричал – от ужаса, удивления… счастья? Да, вероятно, и от счастья тоже. Но Карл уже не мог кричать и не хотел, он только отметил то, что случайно всплыло во время поиска, и отодвинул в сторону. Это был ложный след. Не здесь, не сейчас. Когда-нибудь, если приведется…
   Значит, все-таки Табачник?
   Табачник, яд негоды, предательская стрела…
   И эта тропинка тоже уводила Карла в сторону.
   Людо, начал он новый поиск, и ряд начал выстраиваться сам собой.
   Людо Табачник… Гавриель и его меч.
   Меч. Но меч лишь условие, одно из возможных средств. Должен быть инструмент, хотя Виктория и утверждала обратное, вот только…
   Яр?
   Перед внутренним взором Карла прямо на фоне сгустившейся Тьмы возникла картина, казалось, давно вымаранная из памяти временем и туманом забвения.
   Рука императора, лежащая на столешнице маленького столика, инкрустированного опалами и серебром. Рука, длинные сильные пальцы, на одном из которых надет массивный перстень с рубинами. Рубины. Солнечный луч, прошедший через высокое стрельчатое окно и отразившийся от цветных граней рассыпанных на столешнице камней, которыми играют пальцы Евгения.
   Шесть первых камней, шесть крошечных кубиков с гравировкой по граням. Игральные кости императора Яра – Кости Судьбы?
   Виктория ошибалась: не всякие кости могут быть брошены, как Кости Судьбы! Она…
   Теперь Карл знал, что ему делать, – раскачанная бросками Костей реальность сама дала ему в руки все ключи. Если к Виктории мог попасть портрет Галины, почему бы не попасть в коллекцию Игнатия камням Евгения Яра?
   Карл отбросил последние барьеры и открыл себя Тьме. Мрак придвинулся ближе, но тут же отпрянул, содрогаясь под натиском Карла. Теперь следовало спешить. Оставаться так долго лицом к лицу с вечностью было невыносимо трудно даже для Карла, талант которого позволял ему многое, но не все.
   Мысль Карла вторглась в плоть Мрака, но не как клинок, а как стило или кисть, и начала творить свой собственный мир. Акт творения был захватывающе красив, но у Карла, сосредоточенного на возникающем из небытия образе, не было уже ни сил, ни желания, ни возможности вполне насладиться этим зрелищем. Ничто становилось чем-то, и вот уже в ничем не ограниченном пространстве Мрака летят, рождая свет и объем, шесть игральных костей, выточенных в давние времена из шести первых камней. Они точь-в-точь такие, какими увидел их много лет назад и запомнил Карл.
   Кости в полете… Рука, бросающая кости… Длинные изящные пальцы, белая кожа без изъяна, перламутровые ногти длиною в первую фалангу… кисть… запястье… предплечье… рука, плечо и правая грудь…
   Дальше!
   Платье. Синее платье, расшитое золотом и украшенное самоцветами.
   Дальше!
   Высокая шея, золотая цепь…
   Карл задыхался, но его воображение ткало в вечном Мраке рисунок реальности, и остановить этот процесс он уже не мог. Он смотрел сквозь Тьму.

10

   Ну вот и все, подумал он почти равнодушно. Все.
   Все было кончено, желание его исполнилось и истаяло, как дым над костром. Тьма поглотила творение Карла и вошла в него. Он уходил. Медленно, не торопясь, смакуя каждое мгновение ухода и ощущая, как поглощавшая его Тьма обволакивает, растворяет в себе то, что еще недавно было человеком по имени Карл Ругер.
   Карл Ругер из Линда уходил во Тьму, он исчезал из мира людей, растворяясь в великой вечности, становясь ее частью. Он не боялся. Страх, которого он почти не знал и при жизни, теперь, в присутствии Мрака, исчез полностью.
   По краю сознания, еще длившего последний миг своего существования, прошла тень сожаления о чем-то, что следовало исполнить, но что уже никогда не будет исполнено. Однако душа Карла была спокойна. Она приняла в себя Мрак и стала частью Мрака, чуждого миру страстей, лишенного чувств и желаний. Вечность принимала Карла, она была нетороплива, даже медлительна – но что есть время для Вечности, перед которой бессильна даже Судьба? В медлительности Тьмы имелся свой смысл, и своя особая красота была присуща неторопливому переходу от бытия к небытию.
   Раствориться в Вечности, так, кажется?
   Но неожиданно тень сожаления вернулась, обрела плоть и силу, восстала против равнодушия Тьмы, и Карл снова почувствовал свое сердце. Сердце Карла сжимала тоска, оно рвалось из груди, оно пыталось напомнить…
   Дебора!
   Имя возникло в угасающей памяти, и свет ударил в сгустившуюся вокруг него Тьму. Мысль, воспоминание, слово… В абсолютном Мраке безвременья из света ее имени соткалось лицо женщины, и в Карле ожил художник. Искусство, все еще жившее в мертвом теле и умирающей душе, выписывало каждую самую мелкую деталь на лице Деборы, воспроизводя во Мраке вечной ночи живой образ, принадлежащий миру живых. Огромные серые глаза встретились с глазами Карла, глядящими сквозь Тьму, и в следующее мгновение Карл увидел ее всю, целиком, вписанную в реальность мира вовне. Сейчас она на него не смотрела. Она шла по лесной тропинке: шаг, еще один – и перед ней, а значит, и перед Карлом, открылась поляна и на ней пасущиеся стреноженные лошади, костер и двое княжеских дружинников, коротающих долгий, длиной в ночь, караул.
   Но свет померк, и образ, рожденный силой, заключенной в ее имени, исчез, поглощенный ответной атакой Тьмы.
   Мне не выбраться, понял Карл.
   По-видимому, так оно и было. Последний всплеск жизни позволил ему снова – пусть и на краткий миг – стать самим собой и понять, что происходит, что произошло. Он зашел слишком далеко во владения Тьмы, так далеко, как мог зайти только тот, кто не собирается возвращаться. Он пропустил тот последний пункт своего «маршрута», когда следовало остановиться и повернуть назад.
   Карл почувствовал мгновенное отчаяние, безвозвратно утратившего путь пленника лабиринта, но отчаяние было чужим чувством, позорной слабостью, и его присутствие вызвало в сердце Карла гнев. Он отринул отчаяние и восстал против предопределенности исхода, и его проснувшийся разум начал искать дорогу назад. Однако разуму нечего было делать в чуждых его природе владениях Тьмы. «Маршрут» был исполнен до конца, и следы той дороги, которая привела Карла в сердце Тьмы, истаяли, как тает туман под взошедшим солнцем, как исчезает тепло в присутствии ледяного дыхания вечных льдов. Карл понял это, и равнодушие Тьмы уже было вернулось в его попытавшуюся восстать душу, но именно в этот момент, момент понимания и приятия смерти как решительной и бесповоротной истины, Карл «увидел» дорогу. Тонкая нить тепла и сопереживания протянулась к нему сквозь Мрак, и Карл, не раздумывая, «пошел» по ней вспять. Шаг за шагом, мгновение за мгновением, вечность и еще одну вечность шел он по тонкому, натянутому, как струна, лучу живого света, рожденного теплом и надеждой, пока, обессиленный и едва способный дышать, не обрел себя вновь.

11

   Напрасно.
   И этот подвиг оказался напрасным. Нечеловеческое усилие, предпринятое Карлом, помощь, пришедшая так неожиданно и, казалось, так вовремя, все было напрасно. Он вернулся в реальность своего мира только для того, чтобы узнать, что все кончено.
   Его холодное безжизненное тело по-прежнему находилось в кресле, которого Карл почти не ощущал. Его глаза были закрыты, и он не мог поднять тяжелые, как крепостные врата, веки. Дыхание почти прекратилось, и бессильные легкие не могли больше втягивать воздух сквозь плотно сжатые зубы. Его умирающий разум, снова обретший себя, был заперт в темнице мертвого тела. Холод, одиночество, смерть. И тьма, стоящая перед жаждущими света глазами.
   Он знал, рядом с ним, на столе стоит стакан вина с растворенным в нем Сном Дракона. Возможно, зелье еще могло бы его спасти, но он не в силах был поднять руку, чтобы взять стакан. Карл не мог даже пошевелиться, сдвинуть с места холодную руку, вздохнуть.

12

   Он не знал, сколько прошло времени, но из холодного забытья его вернуло ощущение тепла. Карл почувствовал чье-то жаркое дыхание на своем сведенном судорогой лице. Кто-то пытался отогреть его замерзшее тело, даря ему свое собственное тепло. Вместе с теплом в тело Карла постепенно возвращалась жизнь. Он почувствовал свою левую руку, бок и верхнюю часть ноги, к которым прижимался кто-то, от кого исходила волшебная эманация жизни. Прошла минута, а может быть, час или день, но судорога отпустила Карла, и он ощутил, как оттаивает, согреваясь и расслабляясь, его тело. Он был еще безмерно слаб, почти немощен, но это были живая немощь и слабость живого человека. Теперь Карл уже доподлинно знал, что рядом с ним находится какой-то большой добрый зверь, который пытается его спасти, отогреть, возвратить. К Карлу вернулось обоняние, и он почувствовал запах догоревших свечей и запах, идущий от углей в камине, но он совершенно не чувствовал запаха зверя. Даже его жаркое дыхание не имело какого-либо запаха.
   С трудом, как будто совершая трудную и тяжелую работу, Карл открыл глаза и тут же снова их закрыл. В комнате было сумрачно, почти темно. Свечи догорели, и огонь в камине уже погас, но глаза Карла, так долго глядевшие сквозь мрак, испытали мгновенный удар света, как если бы солнце взошло здесь и сейчас, прямо в этой комнате, в нескольких метрах от него. Но, несмотря на боль, Карл открыл их снова и снова закрыл, и опять, и так раз за разом, заставляя себя сделать то, что обязан был сделать. Слезы лились из его горящих глаз, гул наполнил голову, красное марево застилало взор, но Карл не сдавался. Он шел к свету с тем же отчаянным упорством, с каким рвется к солнцу и воздуху слишком глубоко погрузившийся в море ныряльщик.
   Рядом с ним раздалось глухое, утробное рычание. Зверь не угрожал, а выражал удовлетворение. И это рычание помогло Карлу не меньше, чем тепло, идущее к нему от горячего тела зверя. Карл наконец смог справиться с собой, и сквозь все еще застилавшие глаза слезы посмотрел на своего спасителя. Он был огромен, этот странный зверь, и конечно же это был не ягуар, хотя он отдаленно и походил на ночного охотника. Но даже в том состоянии, в котором находился теперь Карл, он смог узнать того, о ком знал только из книг. У его ног, прижавшись к ним боком и подняв повернутую к Карлу голову, лежал адат, пришедший прямиком из страшных сказок древности. Он должен был быть размером с теленка, если не больше, и верно, таким и был, потому что, даже лежа на полу, был способен заглянуть Карлу в глаза. Узкие глаза адата с желтыми вытянутыми по вертикали зрачками, казалось, смотрели прямо в его душу.
   Спасибо, с благодарностью подумал Карл.
   Зверь, опаснее которого не было в подлунном мире, раскрыл пасть и тихо заурчал. Его урчание прошло через тело Карла, и он понял, что теперь ощущает его все целиком. Зверь заворчал, и в его ворчании ощущались одобрение и удовлетворение, потом наклонил голову и стал вылизывать правую руку Карла своим шершавым языком. Прошла минута, другая, и Карл смог шевельнуть пальцами. Еще через минуту он шевельнул рукой и начал двигать ее к столу. Казалось, прошла вечность, прежде чем Карл дотянулся до стакана – и тут же остановил движение. Он не мог решиться. Он. Не мог. Решиться.
   Последнее усилие могло и в самом деле стать последним. Карл чувствовал, что не может, не имеет права ждать. Что любое промедление сведет на нет все усилия зверя вернуть его, Карла, к свету и жизни, но он не мог решиться, потому что, если стакан выскользнет из его ослабевшей руки, второй попытки уже не будет. И все-таки Карл это сделал. Он медленно сжал пальцы вокруг стакана и потянул его к себе. Самым опасным оказался момент, когда стакан соскользнул со стола и был готов упасть вниз, увлекая за собой беспомощную руку Карла. Однако в последний момент адат мягко, но стремительно поднял свою огромную, покрытую лоснящимся черным мехом лапу и безошибочно подставил ее под дно стакана. Так они и донесли вино со Сном Дракона до сухих губ Карла.
   Когда вино полилось ему в рот, Карл почувствовал горечь яда, который должен был стать противоядием, а в следующую секунду в его груди вспыхнуло пламя. Огонь стремительно распространялся с кровью по всему телу, в считаные мгновения достигнув самых отдаленных его уголков. Боль заставила Карла замычать, и это был первый звук, который исторгло его горло с того момента, как, закончив краткий разговор с Казимиром, он вошел в эту комнату. Разжались пальцы, и стакан, скатившись по коленям Карла, упал на пол. Адат тихо зарычал и встал. Он и в самом деле был огромен. В последний раз взглянув в глаза корчащемуся от невыносимой боли Карлу, зверь повернулся и пошел прочь. В два шага достигнув стены, адат вошел в нее, как если бы она была всего лишь тенью или если бы тенью был он сам, и исчез.