Страница:
К счастью, рядом оказался разумный человек, который, не будучи лекарем, умел видеть и понимать, но, главное, был способен стремительно воплощать свои догадки в действия. Этот славный человек сообразил, что происходит с Карлом, и, не мешкая, закрыл его лицо плотным платком. Ужас отступил, но прошло еще некоторое время, прежде чем Карл снова обрел самого себя. Он был невероятно слаб, настолько, что едва мог по собственному желанию пошевелить пальцем, и все-таки это был уже он сам, Карл Ругер из Линда, сознающий себя и осознавший, что смерть отступила и ему предстоит снова жить. Он не мог еще говорить, и, как выяснилось, свет причинял его глазам жестокое страдание, но он слышал, обонял и ощущал, и, главное, мыслил, и, значит, по невероятно уместному в данной ситуации определению Николы Рыбаря, существовал.
Вскоре его подняли на руки, переложили на носилки, не снимая, впрочем, с лица платка, и понесли куда-то, сначала по ступеням вверх, затем по скрипящим и раскачивающимся сходням на каменную набережную, зацокавшую под стальными подковками сапог его носильщиков, и наконец душноватый возок принял в свои недра тело Карла и повез, увлекая в неведомую даль.
– Мы во Флоре, Карл, – сказал над его ухом голос Людо. – Потерпите еще немного. Скоро мы будем дома.
Так начиналась для Карла жизнь во Флоре, а если быть совершенно откровенным, то просто новая жизнь.
Император Яр – из политических соображений, разумеется, – никогда формально не упразднял принципата Флоры. Однако фактически более тридцати лет ни один цезарь не короновался в священной роще Великих Предков, а хранителем вязанной из золотых нитей и украшенной семьюдесятью семью рубинами шапочки, заменявшей цезарям Флоры корону, являлся сам Евгений. Но все, что не умерло, способно жить. И смерть императора, и крушение созданной им великой державы побудили флорианскую знать к действиям, а вернувшийся на родину – очень вовремя – герцог Александр Корсага, много лет воевавший под штандартом маршала Гавриеля под именем Людо Табачника, придал действиям флорианцев недостающей им решительности и осмысленности.
Три года спустя троюродный брат Людо – и первый из оставшихся в живых представителей рода принцепсов Кьярго – Михаил официально принял из рук своих бояр «золотое темя» и власть над принципатом. Именно в страну цезаря Михаила, которому едва исполнилось восемнадцать лет, и прибыл находившийся в самом жалком состоянии Карл. Однако, если физически он представал немощным и убогим – во всяком случае, по его самоощущению, – шлейф славы, тянувшийся за его носилками, был расцвечен самыми яркими красками слухов и домыслов. Ведь Карл Ругер – последний из Первых императора Яра, и он друг герцога Корсаги, так что роскошная постель во дворце герцога еще не успела принять в свои мягкие объятия его несчастное тело, а слухи о прибытии в город «того самого» графа Ругера уже начали гулять по тенистым, наполненным ароматами цветущей сирени улочкам Флоры.
Возбуждение и любопытство достигли своего апогея, когда на пятый день пребывания Карла «в гостях у Людо Табачника» его навестил сам цезарь Михаил. Молодой человек явно не знал, что ему делать в присутствии груды костей, обтянутых желтой потрескавшейся кожей и способных лишь прошептать краткую благодарность, но все-таки мужественно просидел у одра графа Ругера целых пять минут. Тем не менее сам факт этого визита стал самой большой новостью города, обсуждавшейся с неиссякаемым энтузиазмом следующие две недели.
Но и это осталось тогда для Карла неизвестным, так как он все еще был слишком слаб, чтобы интересоваться окружающим. Время текло медленно, как разлитый мед, но какими бы маленькими шажками ни шло его возвращение к жизни, оно происходило, и однажды Карл нашел себя беседующим с Людо о жизни вообще и об их личной судьбе в частности. Им было о чем поговорить, что вспомнить и рассказать друг другу. И, хотя голос еще не вовсе вернулся к Карлу и сил на долгую беседу не хватило, с этого времени он начал выздоравливать по-настоящему.
Лекари, которых приставил к Карлу Людо, делали все, что в их силах, но его собственная природа, сумевшая одолеть яд негоды, была, как выяснилось, способна на много большее, чем просто не дать ему умереть. А покой, воздух торжествующей весны и здоровая пища, которая вначале по необходимости состояла из одной лишь медвежьей крови и слабенького черепахового бульона, оказались не менее целительными, чем воля Карла и мутные тинктуры флорианских врачей.
На одиннадцатый день, несмотря на робкие протесты сиделки, Карл сполз с роскошной кровати и, сжав зубы, принялся за ставшие уже частью его сути упражнения. Он продержался не более нескольких минут, прежде чем без сил упал на ворсистый ковер предоставленной в его распоряжение спальни, но почин был сделан, и на двадцатый день Карл выдержал уже полчаса. Чего это ему стоило, знал лишь он сам, однако силы начали к нему возвращаться, исчезло головокружение, и тошнота более не омрачала его существования, наладился желудок, избавив от унизительных эксцессов, и окреп голос. Единственное, что оставалось неизменным, это доводившая Карла до бешенства светобоязнь, но ничего с этим поделать пока было невозможно.
Только ночью, при плотно зашторенных окнах и погашенных свечах, он мог смотреть на мир вокруг себя широко открытыми глазами. Теперь Карл видел в темноте настолько хорошо, что мог рассмотреть любую, даже самую мелкую деталь. Зато даже звездный свет был для него слишком ярок и заставлял щуриться, как обычно случается с людьми, глядящими на солнце, а гулять при луне он мог, только опустив на глаза тонкий шелковый платок. Днем Карл вынужден был не только завязывать глаза плотной повязкой, но и носить закрывавший половину лица капюшон. Лекари не могли объяснить этого странного недуга, но сам Карл знал, что это такое. Он так долго смотрел в Великую Тьму, что свет жизни стал ему почти чужим. Требовалось время и напряженный труд души, чтобы его глаза снова смогли смотреть на мир, залитый солнечным светом.
Однако ожидать, пока это случится, и пребывать до тех пор в роли хворого затворника Карл был не в силах. И он вернулся к жизни, хотя вполне нормальной ее назвать все еще было трудно. Дважды в день он выполнял весь цикл своих упражнений, ужасавших окружающих сложностью. А еще он гулял в дворцовом парке, слушал чтецов, читавших ему книги из огромной библиотеки Людо, пировал с Табачником и его друзьями, плавал в парковом пруду и даже начал снова фехтовать – вслепую, полагаясь на другие свои чувства, необычайно обострившиеся за время выздоровления и способные, как выяснилось, хотя бы и отчасти, заменить зрение.
Вскоре Карл настолько окреп, что возвратил себе характерную для него уверенность и стал совершать верховые прогулки. Сначала – в сопровождении телохранителей, приставленных к нему Людо, а затем, когда конь вполне привык к незрячему всаднику, а Карл изучил характер этого благородного животного и оценил его ум и преданность, начал выезжать один. Вернее, как будто один.
3
4
5
6
7
8
Вскоре его подняли на руки, переложили на носилки, не снимая, впрочем, с лица платка, и понесли куда-то, сначала по ступеням вверх, затем по скрипящим и раскачивающимся сходням на каменную набережную, зацокавшую под стальными подковками сапог его носильщиков, и наконец душноватый возок принял в свои недра тело Карла и повез, увлекая в неведомую даль.
– Мы во Флоре, Карл, – сказал над его ухом голос Людо. – Потерпите еще немного. Скоро мы будем дома.
Так начиналась для Карла жизнь во Флоре, а если быть совершенно откровенным, то просто новая жизнь.
Император Яр – из политических соображений, разумеется, – никогда формально не упразднял принципата Флоры. Однако фактически более тридцати лет ни один цезарь не короновался в священной роще Великих Предков, а хранителем вязанной из золотых нитей и украшенной семьюдесятью семью рубинами шапочки, заменявшей цезарям Флоры корону, являлся сам Евгений. Но все, что не умерло, способно жить. И смерть императора, и крушение созданной им великой державы побудили флорианскую знать к действиям, а вернувшийся на родину – очень вовремя – герцог Александр Корсага, много лет воевавший под штандартом маршала Гавриеля под именем Людо Табачника, придал действиям флорианцев недостающей им решительности и осмысленности.
Три года спустя троюродный брат Людо – и первый из оставшихся в живых представителей рода принцепсов Кьярго – Михаил официально принял из рук своих бояр «золотое темя» и власть над принципатом. Именно в страну цезаря Михаила, которому едва исполнилось восемнадцать лет, и прибыл находившийся в самом жалком состоянии Карл. Однако, если физически он представал немощным и убогим – во всяком случае, по его самоощущению, – шлейф славы, тянувшийся за его носилками, был расцвечен самыми яркими красками слухов и домыслов. Ведь Карл Ругер – последний из Первых императора Яра, и он друг герцога Корсаги, так что роскошная постель во дворце герцога еще не успела принять в свои мягкие объятия его несчастное тело, а слухи о прибытии в город «того самого» графа Ругера уже начали гулять по тенистым, наполненным ароматами цветущей сирени улочкам Флоры.
Возбуждение и любопытство достигли своего апогея, когда на пятый день пребывания Карла «в гостях у Людо Табачника» его навестил сам цезарь Михаил. Молодой человек явно не знал, что ему делать в присутствии груды костей, обтянутых желтой потрескавшейся кожей и способных лишь прошептать краткую благодарность, но все-таки мужественно просидел у одра графа Ругера целых пять минут. Тем не менее сам факт этого визита стал самой большой новостью города, обсуждавшейся с неиссякаемым энтузиазмом следующие две недели.
Но и это осталось тогда для Карла неизвестным, так как он все еще был слишком слаб, чтобы интересоваться окружающим. Время текло медленно, как разлитый мед, но какими бы маленькими шажками ни шло его возвращение к жизни, оно происходило, и однажды Карл нашел себя беседующим с Людо о жизни вообще и об их личной судьбе в частности. Им было о чем поговорить, что вспомнить и рассказать друг другу. И, хотя голос еще не вовсе вернулся к Карлу и сил на долгую беседу не хватило, с этого времени он начал выздоравливать по-настоящему.
Лекари, которых приставил к Карлу Людо, делали все, что в их силах, но его собственная природа, сумевшая одолеть яд негоды, была, как выяснилось, способна на много большее, чем просто не дать ему умереть. А покой, воздух торжествующей весны и здоровая пища, которая вначале по необходимости состояла из одной лишь медвежьей крови и слабенького черепахового бульона, оказались не менее целительными, чем воля Карла и мутные тинктуры флорианских врачей.
На одиннадцатый день, несмотря на робкие протесты сиделки, Карл сполз с роскошной кровати и, сжав зубы, принялся за ставшие уже частью его сути упражнения. Он продержался не более нескольких минут, прежде чем без сил упал на ворсистый ковер предоставленной в его распоряжение спальни, но почин был сделан, и на двадцатый день Карл выдержал уже полчаса. Чего это ему стоило, знал лишь он сам, однако силы начали к нему возвращаться, исчезло головокружение, и тошнота более не омрачала его существования, наладился желудок, избавив от унизительных эксцессов, и окреп голос. Единственное, что оставалось неизменным, это доводившая Карла до бешенства светобоязнь, но ничего с этим поделать пока было невозможно.
Только ночью, при плотно зашторенных окнах и погашенных свечах, он мог смотреть на мир вокруг себя широко открытыми глазами. Теперь Карл видел в темноте настолько хорошо, что мог рассмотреть любую, даже самую мелкую деталь. Зато даже звездный свет был для него слишком ярок и заставлял щуриться, как обычно случается с людьми, глядящими на солнце, а гулять при луне он мог, только опустив на глаза тонкий шелковый платок. Днем Карл вынужден был не только завязывать глаза плотной повязкой, но и носить закрывавший половину лица капюшон. Лекари не могли объяснить этого странного недуга, но сам Карл знал, что это такое. Он так долго смотрел в Великую Тьму, что свет жизни стал ему почти чужим. Требовалось время и напряженный труд души, чтобы его глаза снова смогли смотреть на мир, залитый солнечным светом.
Однако ожидать, пока это случится, и пребывать до тех пор в роли хворого затворника Карл был не в силах. И он вернулся к жизни, хотя вполне нормальной ее назвать все еще было трудно. Дважды в день он выполнял весь цикл своих упражнений, ужасавших окружающих сложностью. А еще он гулял в дворцовом парке, слушал чтецов, читавших ему книги из огромной библиотеки Людо, пировал с Табачником и его друзьями, плавал в парковом пруду и даже начал снова фехтовать – вслепую, полагаясь на другие свои чувства, необычайно обострившиеся за время выздоровления и способные, как выяснилось, хотя бы и отчасти, заменить зрение.
Вскоре Карл настолько окреп, что возвратил себе характерную для него уверенность и стал совершать верховые прогулки. Сначала – в сопровождении телохранителей, приставленных к нему Людо, а затем, когда конь вполне привык к незрячему всаднику, а Карл изучил характер этого благородного животного и оценил его ум и преданность, начал выезжать один. Вернее, как будто один.
3
– Куда мы едем?
Дебора держалась удивительно естественно. Казалось, их вечерней прогулке по затихающим улицам Флоры предшествовало совсем другое прошлое, чем то, которое лежало за их плечами, двумя морями и двумя несостоявшимися смертями, затерянное в далеком теперь городе на Семи Островах, существовавшем, возможно, лишь в их общих снах.
– Куда мы едем? – спросила Дебора.
– Ты же слышала, – улыбнулся Карл. – Домой.
– Да, – согласилась Дебора, вернув ему улыбку, от которой защемило сердце. – Я слышала, но мне хотелось бы…
– Я понимаю, – мягко остановил ее Карл. – Потерпи еще минуту, увидишь сама.
Как ни странно, на этот раз память его не подвела. Прошла всего минута, максимум – две, и перед ними открылась площадь, по другую сторону которой высилась заросшая плющом каменная стена. В стену были врезаны глухие ворота, которые начали открываться в то самое мгновение, когда Карл и Дебора въехали на площадь. За стеной росли высокие старые сосны, сквозь кроны которых ничего было не разглядеть.
– Добро пожаловать в отель ди Руже, – сказал Карл. – Наш дом.
Навстречу им вышли слуги, а у ворот застыли вооруженные протазанами[1] стражники, одетые, как заметил Карл, в синее и черное, его цвета.
«О чем еще ты не забыл?» – мысленно спросил он Людо, окончательно принимая душой факт возвращения.
Дебора держалась удивительно естественно. Казалось, их вечерней прогулке по затихающим улицам Флоры предшествовало совсем другое прошлое, чем то, которое лежало за их плечами, двумя морями и двумя несостоявшимися смертями, затерянное в далеком теперь городе на Семи Островах, существовавшем, возможно, лишь в их общих снах.
– Куда мы едем? – спросила Дебора.
– Ты же слышала, – улыбнулся Карл. – Домой.
– Да, – согласилась Дебора, вернув ему улыбку, от которой защемило сердце. – Я слышала, но мне хотелось бы…
– Я понимаю, – мягко остановил ее Карл. – Потерпи еще минуту, увидишь сама.
Как ни странно, на этот раз память его не подвела. Прошла всего минута, максимум – две, и перед ними открылась площадь, по другую сторону которой высилась заросшая плющом каменная стена. В стену были врезаны глухие ворота, которые начали открываться в то самое мгновение, когда Карл и Дебора въехали на площадь. За стеной росли высокие старые сосны, сквозь кроны которых ничего было не разглядеть.
– Добро пожаловать в отель ди Руже, – сказал Карл. – Наш дом.
Навстречу им вышли слуги, а у ворот застыли вооруженные протазанами[1] стражники, одетые, как заметил Карл, в синее и черное, его цвета.
«О чем еще ты не забыл?» – мысленно спросил он Людо, окончательно принимая душой факт возвращения.
4
Был ранний вечер, когда Карл, вскочив в седло, выехал через задние ворота дворцового парка на дорогу, ведущую к маленькому заливу Флорианского моря, который облюбовал для вечерних прогулок, ценя тишину и волнующие запахи воды, цветов и буйной зелени, окружавшей залив. О том, что залив маленький, Карл знал пока только с чужих слов, но предполагал, что, если нынешняя ночь будет безлунной, а месяц только нарождался, и небо, как говорили, было затянуто облаками, у него был шанс увидеть озеро своими глазами, пусть даже и через шелковый платок.
Запах обширного водного пространства вел его через неразличимые за темно-красной завесой опущенных век окрестности не хуже, чем запах крови ведет волка по следам раненого оленя, но и без этого умный конь Карла прекрасно знал дорогу и шел по ней с уверенностью старожила. Судя по всему, тропа, по которой нес Карла верный Ворон, была совершенно пустынна. Во всяком случае, Карл долго не ощущал присутствия других людей, не считая, естественно, тех двух олухов, которые полагали, что втайне от самого Карла хранят от опасностей и неожиданностей тело графа Ругера, «на цыпочках» следуя за ним в отдалении. Однако, уже подъезжая к цели своего путешествия, Карл услышал нагоняющий его топот копыт. Всадников было трое, и один из них скакал на иноходце.
Окрестности Флоры, и в особенности южное побережье озера, между реками Медведица и Сулла, были спокойным и мирным краем, и опасаться здесь Карлу было, в сущности, некого, тем более что и постоять за себя он мог тоже, даже теперь и даже без помощи своих телохранителей. К тому же нагонявшие его верховые своего присутствия не скрывали, и соответственно они не вызывали опасений. Поэтому Карл продолжал свой путь так же, как и начал, неторопливой рысцой, наслаждаясь свежестью вечера, богатой палитрой запахов, характерной для южной весны, и размеренным движением коня. Между тем всадники поравнялись с Карлом – они как раз ехали по открытому месту – и перешли на такую же неспешную рысь, как и задававший ритм Ворон.
Минуту длилось молчание. Вероятно, два кавалера и дама, пахнувшая озерными лилиями и юностью, рассматривали Карла, решая, как им следует поступить. Люди эти были Карлу неизвестны, но его они наверняка знали, потому что такой всадник во Флоре всего один. Затягивать молчание было глупо, и, обернувшись на шелест шелка и тихое позвякивание ее украшений, Карл сдержанно поклонился.
– Добрый вечер, сударыня, – сказал он и улыбнулся ее удивлению. – Я, Карл Ругер, к вашим услугам. Могу ли я, не нарушив приличия, осведомиться теперь о том, с кем свел меня случай в сей дивный вечер?
– Можете. – В ее голосе звучала растерянность. – Я Стефания Герра.
«Сколько ей лет? – спросил себя Карл. – Тринадцать или четырнадцать? Но никак не больше пятнадцати, – решил он наконец».
– Рад знакомству, герцогиня, – еще раз поклонился Карл. – У вас дивный голос, миледи. К сожалению, это единственное, что я о вас знаю.
Он лукавил, конечно. Художественное чувство, обострившееся еще больше после несостоявшейся смерти, уже нарисовало ему ее портрет, и Карл был уверен, что не сильно ошибся и если и приукрасил девушку, то совсем немного. Единственное, в чем он не был уверен, это цвет ее волос и глаз.
– А что бы вы хотели узнать, граф?
Он уже привлек ее внимание, что, конечно, несложно, тем более что, пожалуй, встреча не была случайной. Такое у него вдруг сложилось впечатление. И неожиданно все преобразилось: вечер, озеро, которого он не видел, но которое сейчас открылось глазам его спутников, воздух и запахи – все. Сжало сердце. Впервые после того рокового боя в сердце Карла возникло чувство, еще не четкое, не оформившееся до конца, но именно такое, какое наполняет жизнь настоящего кавалера истинным смыслом.
– А что бы вы хотели узнать, граф? – спросила Стефания.
– Какого цвета у вас глаза? – улыбнулся Карл, чувствуя нешуточное смятение, охватившее сопровождающих ее кавалеров.
– Синие, – помедлив мгновение, ответила девушка. – Дальше рассказывать?
В ее голосе звучал вызов и… кокетство?
– Непременно, – серьезно сказал Карл.
– У меня черные волосы, – сказала она и остановилась, предлагая ему продолжать расспросы.
– Черное и синие, – задумчиво произнес Карл. – Хорошее сочетание цветов. Но у них существует множество оттенков.
– Леопольд! – обратилась Стефания к одному из кавалеров. – Опишите, пожалуйста, графу мои глаза и волосы.
– Граф, – этот голос наверняка принадлежал молодому мужчине, – разрешите представиться, шевалье Радой, к вашим услугам. Мой брат Виктор.
– К вашим услугам, граф, – подал голос брат шевалье. – Виктор Радой.
Виктор был совсем молодым и, как понял Карл, страстно влюбленным в юную герцогиню Герра, ужасно ревновал ее к Карлу, но, с другой стороны, полон детского восторга от встречи с самим графом Ругером.
«Великие боги! – взмолился Карл. – Только не это! Я всего лишь человек…»
– Итак, Леопольд, – сказал он, когда ритуал знакомства был соблюден. – Что вы можете мне сказать о волосах и глазах герцогини?
– Увы, – с грустной усмешкой ответил Леопольд Радой. – Я начисто лишен поэтического дара. Если бы вы спросили меня о цитадели Флоры, я мог бы рассказать вам, граф, много больше о ее башнях и куртинах, нежели о красоте моей госпожи Стефании.
А он молодец, одобрительно подумал Карл.
– Спасибо, шевалье, – сказал он, не меняя серьезного выражения лица. – Вы создали исчерпывающий портрет герцогини. Теперь я знаю, что ваши глаза, леди Стефания, напоминают глубокую синь вечернего неба, а волосы заставляют вспомнить о звездном сиянии на ночном небе. Я прав?
– Но откуда вы?.. – Стефания была поражена. Леопольд, если судить по его дыханию, – тоже.
– Я угадал, – улыбнулся Карл. – У вас смуглая кожа?
– Да, кажется. – Она еще не совсем пришла в себя и была готова ответить и на гораздо более интимный вопрос.
– Здесь я, пожалуй, остановлюсь, – с мечтательной улыбкой на лице произнес Карл. – Воображение способно увести меня далеко за рамки приличия.
– Спасибо, граф, – тихо сказала Стефания. – Вероятно, нам следует ехать дальше. Меня ждут в замке.
– Счастлив был с вами познакомиться, ваша светлость, – поклонился Карл. – Ваш слуга.
Всадники ускакали, а Карл еще минуту или две сидел в седле, вдыхая медленно тающий в теплом воздухе запах озерных лилий.
Запах обширного водного пространства вел его через неразличимые за темно-красной завесой опущенных век окрестности не хуже, чем запах крови ведет волка по следам раненого оленя, но и без этого умный конь Карла прекрасно знал дорогу и шел по ней с уверенностью старожила. Судя по всему, тропа, по которой нес Карла верный Ворон, была совершенно пустынна. Во всяком случае, Карл долго не ощущал присутствия других людей, не считая, естественно, тех двух олухов, которые полагали, что втайне от самого Карла хранят от опасностей и неожиданностей тело графа Ругера, «на цыпочках» следуя за ним в отдалении. Однако, уже подъезжая к цели своего путешествия, Карл услышал нагоняющий его топот копыт. Всадников было трое, и один из них скакал на иноходце.
Окрестности Флоры, и в особенности южное побережье озера, между реками Медведица и Сулла, были спокойным и мирным краем, и опасаться здесь Карлу было, в сущности, некого, тем более что и постоять за себя он мог тоже, даже теперь и даже без помощи своих телохранителей. К тому же нагонявшие его верховые своего присутствия не скрывали, и соответственно они не вызывали опасений. Поэтому Карл продолжал свой путь так же, как и начал, неторопливой рысцой, наслаждаясь свежестью вечера, богатой палитрой запахов, характерной для южной весны, и размеренным движением коня. Между тем всадники поравнялись с Карлом – они как раз ехали по открытому месту – и перешли на такую же неспешную рысь, как и задававший ритм Ворон.
Минуту длилось молчание. Вероятно, два кавалера и дама, пахнувшая озерными лилиями и юностью, рассматривали Карла, решая, как им следует поступить. Люди эти были Карлу неизвестны, но его они наверняка знали, потому что такой всадник во Флоре всего один. Затягивать молчание было глупо, и, обернувшись на шелест шелка и тихое позвякивание ее украшений, Карл сдержанно поклонился.
– Добрый вечер, сударыня, – сказал он и улыбнулся ее удивлению. – Я, Карл Ругер, к вашим услугам. Могу ли я, не нарушив приличия, осведомиться теперь о том, с кем свел меня случай в сей дивный вечер?
– Можете. – В ее голосе звучала растерянность. – Я Стефания Герра.
«Сколько ей лет? – спросил себя Карл. – Тринадцать или четырнадцать? Но никак не больше пятнадцати, – решил он наконец».
– Рад знакомству, герцогиня, – еще раз поклонился Карл. – У вас дивный голос, миледи. К сожалению, это единственное, что я о вас знаю.
Он лукавил, конечно. Художественное чувство, обострившееся еще больше после несостоявшейся смерти, уже нарисовало ему ее портрет, и Карл был уверен, что не сильно ошибся и если и приукрасил девушку, то совсем немного. Единственное, в чем он не был уверен, это цвет ее волос и глаз.
– А что бы вы хотели узнать, граф?
Он уже привлек ее внимание, что, конечно, несложно, тем более что, пожалуй, встреча не была случайной. Такое у него вдруг сложилось впечатление. И неожиданно все преобразилось: вечер, озеро, которого он не видел, но которое сейчас открылось глазам его спутников, воздух и запахи – все. Сжало сердце. Впервые после того рокового боя в сердце Карла возникло чувство, еще не четкое, не оформившееся до конца, но именно такое, какое наполняет жизнь настоящего кавалера истинным смыслом.
– А что бы вы хотели узнать, граф? – спросила Стефания.
– Какого цвета у вас глаза? – улыбнулся Карл, чувствуя нешуточное смятение, охватившее сопровождающих ее кавалеров.
– Синие, – помедлив мгновение, ответила девушка. – Дальше рассказывать?
В ее голосе звучал вызов и… кокетство?
– Непременно, – серьезно сказал Карл.
– У меня черные волосы, – сказала она и остановилась, предлагая ему продолжать расспросы.
– Черное и синие, – задумчиво произнес Карл. – Хорошее сочетание цветов. Но у них существует множество оттенков.
– Леопольд! – обратилась Стефания к одному из кавалеров. – Опишите, пожалуйста, графу мои глаза и волосы.
– Граф, – этот голос наверняка принадлежал молодому мужчине, – разрешите представиться, шевалье Радой, к вашим услугам. Мой брат Виктор.
– К вашим услугам, граф, – подал голос брат шевалье. – Виктор Радой.
Виктор был совсем молодым и, как понял Карл, страстно влюбленным в юную герцогиню Герра, ужасно ревновал ее к Карлу, но, с другой стороны, полон детского восторга от встречи с самим графом Ругером.
«Великие боги! – взмолился Карл. – Только не это! Я всего лишь человек…»
– Итак, Леопольд, – сказал он, когда ритуал знакомства был соблюден. – Что вы можете мне сказать о волосах и глазах герцогини?
– Увы, – с грустной усмешкой ответил Леопольд Радой. – Я начисто лишен поэтического дара. Если бы вы спросили меня о цитадели Флоры, я мог бы рассказать вам, граф, много больше о ее башнях и куртинах, нежели о красоте моей госпожи Стефании.
А он молодец, одобрительно подумал Карл.
– Спасибо, шевалье, – сказал он, не меняя серьезного выражения лица. – Вы создали исчерпывающий портрет герцогини. Теперь я знаю, что ваши глаза, леди Стефания, напоминают глубокую синь вечернего неба, а волосы заставляют вспомнить о звездном сиянии на ночном небе. Я прав?
– Но откуда вы?.. – Стефания была поражена. Леопольд, если судить по его дыханию, – тоже.
– Я угадал, – улыбнулся Карл. – У вас смуглая кожа?
– Да, кажется. – Она еще не совсем пришла в себя и была готова ответить и на гораздо более интимный вопрос.
– Здесь я, пожалуй, остановлюсь, – с мечтательной улыбкой на лице произнес Карл. – Воображение способно увести меня далеко за рамки приличия.
– Спасибо, граф, – тихо сказала Стефания. – Вероятно, нам следует ехать дальше. Меня ждут в замке.
– Счастлив был с вами познакомиться, ваша светлость, – поклонился Карл. – Ваш слуга.
Всадники ускакали, а Карл еще минуту или две сидел в седле, вдыхая медленно тающий в теплом воздухе запах озерных лилий.
5
Вид на дворец открылся им только тогда, когда, миновав подъездную аллею, обсаженную старыми дубами, Карл и его спутники выехали к овальному, одетому в камень пруду, по другую сторону которого и располагался отель ди Руже. Сложенный из темно-красного камня, дворец производил мрачное, но сильное впечатление. Он был построен два столетия назад, в другую эпоху, людьми, смотревшими на мир совсем другими глазами. Поднятый на высокий – почти в полтора человеческих роста – фундамент, отель имел всего два этажа, с узкими окнами-бойницами на первом и более широкими стрельчатыми – на втором. Центральную часть здания обрамляли две высокие круглые башни, а крылья завершались более низкими – пятигранными.
Внутренняя обстановка дворца соответствовала его внешнему виду: просторные мрачные покои, расписанные старыми фресками, узкие прямые коридоры и крутые лестницы. Впрочем, мебель, гобелены и некоторые элементы декора Карл в свое время заменил, но и это время давным-давно стало прошлым. Тем не менее дом легко мог принять и Карла с Деборой, и всех их спутников, а заботами Табачника теперь здесь стало чисто, и воздух не был пыльным и застоявшимся, каким он, вероятно, был всего два дня назад.
Мажордом – худой узколицый старик, державшийся так, словно внутрь его тела было вставлено древко копья, – с поклоном сообщил Карлу, что обед будет подан ровно через полчаса, а пока, если господам будет угодно, его светлость граф и его друзья могут умыться с дороги и привести себя в порядок. И слуги, не мешкая, повели усталых путешественников наверх, и еще через минуту Карл и Дебора остались в огромном темном зале одни, если, конечно, не принимать в расчет мажордома и нескольких слуг, тактично оставшихся стоять в стороне, ожидая дальнейших распоряжений.
– Ну что ж, – сказал Карл, оторвав взгляд от старинной, потемневшей от времени фрески, рассмотреть которую во всех деталях теперь, вероятно, мог только он один. – Вот ваш дом, сударыня, и вы бесконечно обяжете меня, если будете столь великодушны, чтобы принять на себя заботы о нем и его обитателях.
С этими словами, произнесенными с самым серьезным выражением лица, Карл поклонился и протянул Деборе руку.
– С превеликим удовольствием, – улыбнулась в ответ Дебора и, в свою очередь, протянула руку Карлу. – А теперь, граф, не будете ли вы так добры показать мне, где находится наша спальня?
Внутренняя обстановка дворца соответствовала его внешнему виду: просторные мрачные покои, расписанные старыми фресками, узкие прямые коридоры и крутые лестницы. Впрочем, мебель, гобелены и некоторые элементы декора Карл в свое время заменил, но и это время давным-давно стало прошлым. Тем не менее дом легко мог принять и Карла с Деборой, и всех их спутников, а заботами Табачника теперь здесь стало чисто, и воздух не был пыльным и застоявшимся, каким он, вероятно, был всего два дня назад.
Мажордом – худой узколицый старик, державшийся так, словно внутрь его тела было вставлено древко копья, – с поклоном сообщил Карлу, что обед будет подан ровно через полчаса, а пока, если господам будет угодно, его светлость граф и его друзья могут умыться с дороги и привести себя в порядок. И слуги, не мешкая, повели усталых путешественников наверх, и еще через минуту Карл и Дебора остались в огромном темном зале одни, если, конечно, не принимать в расчет мажордома и нескольких слуг, тактично оставшихся стоять в стороне, ожидая дальнейших распоряжений.
– Ну что ж, – сказал Карл, оторвав взгляд от старинной, потемневшей от времени фрески, рассмотреть которую во всех деталях теперь, вероятно, мог только он один. – Вот ваш дом, сударыня, и вы бесконечно обяжете меня, если будете столь великодушны, чтобы принять на себя заботы о нем и его обитателях.
С этими словами, произнесенными с самым серьезным выражением лица, Карл поклонился и протянул Деборе руку.
– С превеликим удовольствием, – улыбнулась в ответ Дебора и, в свою очередь, протянула руку Карлу. – А теперь, граф, не будете ли вы так добры показать мне, где находится наша спальня?
6
– Расскажите мне о Стефании Герре, – попросил он Табачника.
– Герры – одна из девяти первых Семей принципата. – Казалось, герцог Александр совершенно не удивлен. – Кстати, Карл, попробуйте козий сыр. Это так называемый черный сыр, у нас его делают с красным вином. Рекомендую.
– Хорошо, – согласился Карл. – Пусть будет сыр.
Старавшийся быть неслышным слуга моментально положил ему на тарелку ломтик сыра, аромат которого дразнил обоняние Карла с тех пор, как сыр подали на стол.
– Герра… – Людо сделал глоток вина. – Длинная зима, – сказал он через секунду. – Прохладная весна. И вот результат.
Любопытно, усмехнулся про себя Карл. У них что, вендетта?
– Один из предков Стефании как-то вырезал половину моей семьи, – ровным голосом сообщил Людо. – Но это в прошлом.
Людо сделал еще один глоток, и Карл последовал его примеру. Вино соответствовало своему запаху, но кусочек сыра, который он положил в рот сразу после того, как жидкость его покинула, имел и в самом деле изумительный вкус.
– Стефания – девушка дивной красоты, – сообщил Табачник, помолчав.
– Это все? – Карл отпил немного вина и снова положил в рот сыр.
– Не все, – покладисто сказал Табачник. – Она сирота. Еще она страшно богата. Титул принадлежит ее сводному брату, но богатство – это наследство, доставшееся ей от матери, урожденной графини Стиг. Линия Стигов пресеклась. Примерно так.
– Герры – одна из девяти первых Семей принципата. – Казалось, герцог Александр совершенно не удивлен. – Кстати, Карл, попробуйте козий сыр. Это так называемый черный сыр, у нас его делают с красным вином. Рекомендую.
– Хорошо, – согласился Карл. – Пусть будет сыр.
Старавшийся быть неслышным слуга моментально положил ему на тарелку ломтик сыра, аромат которого дразнил обоняние Карла с тех пор, как сыр подали на стол.
– Герра… – Людо сделал глоток вина. – Длинная зима, – сказал он через секунду. – Прохладная весна. И вот результат.
Любопытно, усмехнулся про себя Карл. У них что, вендетта?
– Один из предков Стефании как-то вырезал половину моей семьи, – ровным голосом сообщил Людо. – Но это в прошлом.
Людо сделал еще один глоток, и Карл последовал его примеру. Вино соответствовало своему запаху, но кусочек сыра, который он положил в рот сразу после того, как жидкость его покинула, имел и в самом деле изумительный вкус.
– Стефания – девушка дивной красоты, – сообщил Табачник, помолчав.
– Это все? – Карл отпил немного вина и снова положил в рот сыр.
– Не все, – покладисто сказал Табачник. – Она сирота. Еще она страшно богата. Титул принадлежит ее сводному брату, но богатство – это наследство, доставшееся ей от матери, урожденной графини Стиг. Линия Стигов пресеклась. Примерно так.
7
Карл отворил высокую резную дверь и отступил в сторону, пропуская Дебору внутрь. Она вошла, и он услышал восхищенный вздох Деборы.
Боги! – вздрогнула его душа. Как я мог забыть!
Карл вошел следом за женщиной и остановился на пороге комнаты, переживая сложные чувства, в которых смешались и узнавание, означавшее возвращение, и сожаление, заменившее в его душе прежнюю тоску и горечь, и радость встречи, и печаль, и сопереживание, и новая любовь.
Это была его собственная спальня, в которой, впрочем, он не бывал уже много лет. Сейчас просторные покои, со стоявшей едва ли не посередине огромной кроватью под темно-синим, шитым серебром балдахином, ярко освещались множеством зажженных заботливыми слугами свечей, и отовсюду, со стен и с потолка, на Карла смотрела улыбающаяся Стефания. Стефания – скачущая на своей вороной кобыле вдоль берега Флорианского моря; Стефания – с луком в руках на охоте в Западных горах; Стефания – в короне из виноградных гроздьев на празднике молодого вина; Стефания…
Боги! – вздрогнула его душа. Как я мог забыть!
Карл вошел следом за женщиной и остановился на пороге комнаты, переживая сложные чувства, в которых смешались и узнавание, означавшее возвращение, и сожаление, заменившее в его душе прежнюю тоску и горечь, и радость встречи, и печаль, и сопереживание, и новая любовь.
Это была его собственная спальня, в которой, впрочем, он не бывал уже много лет. Сейчас просторные покои, со стоявшей едва ли не посередине огромной кроватью под темно-синим, шитым серебром балдахином, ярко освещались множеством зажженных заботливыми слугами свечей, и отовсюду, со стен и с потолка, на Карла смотрела улыбающаяся Стефания. Стефания – скачущая на своей вороной кобыле вдоль берега Флорианского моря; Стефания – с луком в руках на охоте в Западных горах; Стефания – в короне из виноградных гроздьев на празднике молодого вина; Стефания…
8
Бал в день летнего солнцестояния цезарь Михаил распорядился устроить под открытым небом. Вечер был тих. Легкий, прогретый солнцем воздух благоухал ароматами роз, распустившихся на клумбах Сада Грез, раскинувшегося между Опорной стеной старого барбакана главной цитадели и Белым дворцом – Новой резиденцией принцепсов. Звучала тихая музыка – придворный оркестр цезаря был, без преувеличения, великолепен, – слышались шелест вееров, которыми обмахивались дамы, хруст гравия и шепот песка под их легкими шагами и под тяжелыми – их кавалеров, смех, шепот и гортанные вскрики каких-то незнакомых Карлу птиц.
К сожалению, хотя Флора находилась намного южнее Линда, где в эту пору ночи как таковой не было вовсе, даже здесь оказалось все-таки слишком светло для чувствительных глаз Карла, и он был вынужден появиться на балу со знакомой уже всему городу повязкой на глазах. Однако, несмотря на свои закрытые глаза, Карл шел по парку уверенно, чувствуя совсем рядом с собой дружеское плечо Людо Табачника, который не только указывал ему дорогу, но и комментировал вполголоса появление на их пути наиболее значимых лиц из окружения цезаря или просто красивых женщин. И те и другие были достойны внимания. Это позволяло Карлу чувствовать себя совершенно раскованно, хотя напряжение, вызванное необходимостью «контролировать» окружающее пространство, его, что естественно, не покинуло вовсе.
Они прошли сквозь не слишком сложный лабиринт малых и больших аллей и вышли наконец к бальному полю, которое Карл воспринимал как обширное пространство, свободное от деревьев, наполненное невнятной суетой движущихся в разных направлениях людей. Людо остановился на краю поля и, понизив голос, стал описывать Карлу приготовления к балу, но тот вдруг потерял интерес к его рассказу.
Запах озерных лилий был похож на тонкую ниточку цвета небесной голубизны, вплетенную в огромный хаотично скрученный клубок цветных ниток. Но Карл уловил его и, оставив Людо – «извините, герцог», – пошел через выложенное мраморными плитами широкое и длинное бальное поле. Только что объявили первый гавот, и откуда-то справа от идущего к Стефании Карла – по-видимому, оттуда, где располагался оркестр, – пришла нервная волна слабых еще звуков, растревожившая его сердце. Это музыканты чуть тронули струны виол и альтов и опробовали готовность духовых.
Он шел через открытое пространство, полагаясь только на чувство направления и на опыт своего тела. А рядом с ним, навстречу и поперек его пути спешили другие кавалеры, но они не могли ему помешать. Карл чувствовал их всех, слышал шаги, позвякивание украшений, скрип кожи и шелест одежды, ощущал легкие движения воздуха и разнообразные запахи, присущие этим мужчинам и юношам. Он шел размеренным шагом, легко уклоняясь от столкновений, как если бы видел их всех, и ловил с каждым мгновением усиливающийся запах утренней свежести, торжествующей юности, запах женщины, которая уже, несомненно, видела его, идущего к ней, и загоралась от этого не меньше, чем могла бы, оказавшись в объятиях Карла. Шаг, другой… Ему казалось, что он уже слышит божественную музыку ее дыхания и ощущает его на своем разгоряченном страстью лице. Карл чуть ускорил шаг, опасаясь, чтобы его не опередили, уклонился от резко изменившего траекторию движения неловкого кавалера, уловил тихий вздох, вырвавшийся у нее, и в этот момент… Запах смерти вошел в его сознание беспощадно и неожиданно, как предательский удар клинка.
Среди идущих через бальное поле мужчин был один… Приторный аромат бальзама в его волосах и горькая полынь яда, в котором смочен кинжал убийцы, острый запах пота, стекавшего по его спине, и кислый – дыхания, отравленного ужасом бесповоротного решения, стегнули Карла по нервам, как боевой бич убру. И, не отдавая себе еще отчета в случившемся, инстинктивно, не сломав ритма движения и его направления, Карл разом перешел из состояния праздной расслабленности в холодное спокойствие боевого взвода. Ему потребовалось мгновение, чтобы оценить траекторию движения убийцы и попытаться понять, к кому пожаловала в эту ночь безликая дева Вечность. Еще шаг и еще один. Карл споткнулся и чуть не упал, что было вполне естественно для человека с завязанными глазами. Тихо вскрикнула испуганная Стефания, и еще кто-то обернулся к нему, а Карл остановился и растерянно покачал головой, как бы сетуя на свою неловкость. Он улыбнулся своей женщине, которая еще не была его женщиной, вернее, не успела осознать того факта, что уже ею стала, и покрутил головой, как бы заново отыскивая путь во тьме.
Убийца прошел три шага. Теперь Карл доподлинно знал, что отравленный клинок предназначен цезарю Михаилу. До принцепса оставалось всего шесть-семь шагов (Карл отчетливо слышал его голос и голос лорда-казначея Шиллера, беседовавшего с цезарем), до Стефании – не более десяти (он ощущал аромат ее дыхания и сводящий с ума запах ее блестящих, как звездная ночь, волос). Он все еще стоял на месте с выражением нерешительности на лице и с широко расставленными в момент потери равновесия руками. На это уже обратили внимание, и несколько мужчин ломали сейчас линии своих шагов, чтобы прийти ему на помощь.
Удар сердца, шаг чужой ноги, запах пота, текущего по напряженной от страха спине… Сейчас! Убийца шагнул за его спину, и Карл мгновенно развернулся к нему, стремительно и безошибочно захватывая руку, спрятанную в складках короткого плаща. Шаг, разворот, удар в запястье, испуганный крик высокого, как оказалось, мужчины и звук со звоном упавшего на мраморные плиты отравленного кинжала. И сразу же начинают кричать женщины, и раздается топот бегущих ног. Все!
К сожалению, хотя Флора находилась намного южнее Линда, где в эту пору ночи как таковой не было вовсе, даже здесь оказалось все-таки слишком светло для чувствительных глаз Карла, и он был вынужден появиться на балу со знакомой уже всему городу повязкой на глазах. Однако, несмотря на свои закрытые глаза, Карл шел по парку уверенно, чувствуя совсем рядом с собой дружеское плечо Людо Табачника, который не только указывал ему дорогу, но и комментировал вполголоса появление на их пути наиболее значимых лиц из окружения цезаря или просто красивых женщин. И те и другие были достойны внимания. Это позволяло Карлу чувствовать себя совершенно раскованно, хотя напряжение, вызванное необходимостью «контролировать» окружающее пространство, его, что естественно, не покинуло вовсе.
Они прошли сквозь не слишком сложный лабиринт малых и больших аллей и вышли наконец к бальному полю, которое Карл воспринимал как обширное пространство, свободное от деревьев, наполненное невнятной суетой движущихся в разных направлениях людей. Людо остановился на краю поля и, понизив голос, стал описывать Карлу приготовления к балу, но тот вдруг потерял интерес к его рассказу.
Запах озерных лилий был похож на тонкую ниточку цвета небесной голубизны, вплетенную в огромный хаотично скрученный клубок цветных ниток. Но Карл уловил его и, оставив Людо – «извините, герцог», – пошел через выложенное мраморными плитами широкое и длинное бальное поле. Только что объявили первый гавот, и откуда-то справа от идущего к Стефании Карла – по-видимому, оттуда, где располагался оркестр, – пришла нервная волна слабых еще звуков, растревожившая его сердце. Это музыканты чуть тронули струны виол и альтов и опробовали готовность духовых.
Он шел через открытое пространство, полагаясь только на чувство направления и на опыт своего тела. А рядом с ним, навстречу и поперек его пути спешили другие кавалеры, но они не могли ему помешать. Карл чувствовал их всех, слышал шаги, позвякивание украшений, скрип кожи и шелест одежды, ощущал легкие движения воздуха и разнообразные запахи, присущие этим мужчинам и юношам. Он шел размеренным шагом, легко уклоняясь от столкновений, как если бы видел их всех, и ловил с каждым мгновением усиливающийся запах утренней свежести, торжествующей юности, запах женщины, которая уже, несомненно, видела его, идущего к ней, и загоралась от этого не меньше, чем могла бы, оказавшись в объятиях Карла. Шаг, другой… Ему казалось, что он уже слышит божественную музыку ее дыхания и ощущает его на своем разгоряченном страстью лице. Карл чуть ускорил шаг, опасаясь, чтобы его не опередили, уклонился от резко изменившего траекторию движения неловкого кавалера, уловил тихий вздох, вырвавшийся у нее, и в этот момент… Запах смерти вошел в его сознание беспощадно и неожиданно, как предательский удар клинка.
Среди идущих через бальное поле мужчин был один… Приторный аромат бальзама в его волосах и горькая полынь яда, в котором смочен кинжал убийцы, острый запах пота, стекавшего по его спине, и кислый – дыхания, отравленного ужасом бесповоротного решения, стегнули Карла по нервам, как боевой бич убру. И, не отдавая себе еще отчета в случившемся, инстинктивно, не сломав ритма движения и его направления, Карл разом перешел из состояния праздной расслабленности в холодное спокойствие боевого взвода. Ему потребовалось мгновение, чтобы оценить траекторию движения убийцы и попытаться понять, к кому пожаловала в эту ночь безликая дева Вечность. Еще шаг и еще один. Карл споткнулся и чуть не упал, что было вполне естественно для человека с завязанными глазами. Тихо вскрикнула испуганная Стефания, и еще кто-то обернулся к нему, а Карл остановился и растерянно покачал головой, как бы сетуя на свою неловкость. Он улыбнулся своей женщине, которая еще не была его женщиной, вернее, не успела осознать того факта, что уже ею стала, и покрутил головой, как бы заново отыскивая путь во тьме.
Убийца прошел три шага. Теперь Карл доподлинно знал, что отравленный клинок предназначен цезарю Михаилу. До принцепса оставалось всего шесть-семь шагов (Карл отчетливо слышал его голос и голос лорда-казначея Шиллера, беседовавшего с цезарем), до Стефании – не более десяти (он ощущал аромат ее дыхания и сводящий с ума запах ее блестящих, как звездная ночь, волос). Он все еще стоял на месте с выражением нерешительности на лице и с широко расставленными в момент потери равновесия руками. На это уже обратили внимание, и несколько мужчин ломали сейчас линии своих шагов, чтобы прийти ему на помощь.
Удар сердца, шаг чужой ноги, запах пота, текущего по напряженной от страха спине… Сейчас! Убийца шагнул за его спину, и Карл мгновенно развернулся к нему, стремительно и безошибочно захватывая руку, спрятанную в складках короткого плаща. Шаг, разворот, удар в запястье, испуганный крик высокого, как оказалось, мужчины и звук со звоном упавшего на мраморные плиты отравленного кинжала. И сразу же начинают кричать женщины, и раздается топот бегущих ног. Все!