— Нет, я невиновен, — сказал Джерри.
Малони показалось, что, наверное, было бы лучше, если бы Джерри не повторял одну и ту же фразу с таким напором.
— Но, Джерри, — сказал Боццарис, — когда тебя арестовали, в кармане у тебя нашли мужской бумажник, а в нем — визитную карточку с именем Дэвид Гросс. Ведь тебя зовут не Дэвид Гросс, верно, Джерри?
— Нет, меня зовут Джерри Кук, — изображая искреннее удивление, сказал допрашиваемый.
— Как же тогда этот бумажник с водительскими правами на имя Дэвида Гросса, с карточкой «Дайнер-клуб» на имя Дэвида Гросса, со всеми этими удостоверениями личности Дэвида Гросса оказался у тебя? Ты, случайно, не знаешь этого, Джерри?
— Откуда мне знать? Понятия не имею, — сказал Джерри.
— Если только ты не вытащил этот бумажник из его кармана, верно, Джерри?
— Не знаю.
— Ну и как ты это расцениваешь, Джерри?
— Я считаю себя невиновным.
— То есть ты не крал бумажник у мистера Гросса?
— Нет, сэр, я этого точно не делал.
— Джерри, ты ведь, кажется, карманник?
— Да, сэр, и без ложной скромности скажу, очень профессиональный и ловкий.
— Видишь, Джерри, вот здесь у меня есть некий лист «Б» с данными о твоей биографии, и, полагаю, всем этим джентльменам будет интересно узнать, что тебя трижды арестовывали за карманные кражи, и по двум из них ты был осужден, так что еще можно поспорить, такой ли ты ловкий карманник. Так ты стащил бумажник мистера Гросса или нет?
— Нет, сэр, я невиновен.
— Джерри, тебе предстоит получить новое предписание, — сказал Боццарис. — Следующий.
Один из детективов проводил Джерри за руку к двери, где его ждал полицейский, чтобы вывести в другое помещение. Малони наблюдал за происходящим с растущим интересом, прекрасно зная, что уж он-то не совершал никакого преступления, а тем более уголовного, и только ожидал возможности заявить об этом Боццарису. Но в комнате оставалось еще семь задержанных, кроме него (как он теперь увидел, среди них одна женщина), и он не знал, когда до него доберется Боццарис.
— Гаррисон Рэндольф, двадцать шесть лет, — сказал Боццарис, — ударил мужчину по голове битой для крикета. Заявления нет.
Гаррисон поднялся со скамьи и подошел к белому экрану, защищая глаза рукой и избегая смотреть на яркий луч прожектора. Это был человек среднего роста, одетый в спортивный клетчатый пиджак и синие спортивные штаны. Белая рубашка без галстука была распахнута у ворота.
— Ну, — сказал Боццарис, — Рэнди, расскажи нам, почему ты ударил человека по голове крикетной битой?
— Кто сказал, что я его ударил? — спросил Рэнди.
— Во-первых, человек, которого ты ударил.
— Если я вообще его ударил, а я этого не делал, то уж во всяком случае не битой.
— А чем же?
— Рукояткой биты.
— Объясни нам, какая разница между рукояткой биты и самой битой?
— Это очень просто: крикетная бита разбирается на две части — на саму биту и на ее рукоятку. У меня была снятая с нее ручка, а меня обвиняют в том, что якобы я ударил его битой.
Так что, если я ему и врезал, то именно рукояткой биты, а вовсе не битой.
— Как бы то ни было, объясни, почему ты его ударил?
— Если я его и ударил, чего я не делал, то это из-за подсказки.
— Какой подсказки?
— Из-за подсказки, на какую лошадь надо ставить.
— Ты ему дал совет насчет какой-то лошади?
— Нет, это он отказывался назвать мне нужную лошадь.
— Поэтому ты его ударил, верно?
— Я только хотел убедить его, чтобы он дал мне информацию.
— А о какой лошади шла речь? — спросил Боццарис, и Малони увидел, как он взял карандаш и подвинул к себе небольшой блокнот.
— Ну, не знаю, имею ли я право делиться конфиденциальной .информацией, — сказал Рэнди, — тем более, когда меня обвиняют в том, что я ударил человека.
— Кто знает, может, это обвинение будет снято, — сказал Боццарис.
— Действительно, кто знает, — сказал Энди. — Но с другой стороны, с чего я стану разглашать сведения о такой отличной лошадке, которая должна была бежать вчера, но ее сняли со скачек, и теперь она будет участвовать в забеге, который состоится сегодня от двенадцати до часу дня.
— От двенадцати до часу, говоришь? — спросил Боццарис.
— Да, именно так, — сказал Рэнди.
По комнате пронесся дружный шелест бумаги. Малони с удивлением наблюдал, как собравшиеся детективы достают свои черные блокноты, предназначенные для записей данных о преступниках и их позорных деяниях, и держат наготове ручки и карандаши.
— И где же будут эти бега? — спросил Боццарис.
— На ипподроме «Эквидакт».
— Который, ты говоришь, заезд?
— Второй.
— А кличка лошади?
— Нет, ну это просто безобразие, — выдвинуть против меня такое несправедливое обвинение, — сказал Рэнди.
— Конечно, — согласился Боццарис, — но обычно, когда речь заходит о шансах какой-нибудь лошади, люди всегда выходят из себя, спорят и ругаются, так что кто знает, что ему там влетело в голову? Лично я, например, и представить себе не могу, чтобы человек мог пострадать от удара ручкой биты. У меня такое впечатление, что на этого человека все-таки напали с целой битой, а это уже совершенно другое дело.
— Да, сама бита может быть страшным орудием, — согласился Рэнди.
— Конечно. Но я не понимаю, каким образом может быть опасной простая ручка от биты.
— Вот и я не понимаю.
— Спросите у него кличку лошади, — подсказал один из полицейских.
— Кстати, как там зовут эту лошадку? — спросил Боццарис.
— Я скажу вам по секрету, если вы обещаете не разглашать его, — сказал Рэнди.
— К чему, к чему, а к чужим секретам я всегда отношусь с полным уважением, — сказал Боццарис.
Рэнди подошел к столу, наклонился и что-то прошептал на ухо лейтенанту. Боццарис кивнул и нацарапал что-то в блокноте. Малони попытался разглядеть написанное, но в комнате было слишком темно, а стол стоял слишком далеко от него.
— Спасибо, — сказал Боццарис, — можешь мне поверить, я и в самом деле ценю доверительность.
— Передайте от меня привет районному прокурору, — сказал Рэнди.
— Следующий, — сказал Боццарис. — Майкл Хейли, пятьдесят семь лет, и Диана Райан, пятьдесят пять лет. Ограбление ювелирного магазина на Западной Сорок седьмой улице. Заявления нет. Так что там с вами было, ребята?
В комнате поднялась волна нового возбуждения, и Малони понял, что оно не имеет никакого отношения к подсказке, которую Рэнди только что сообщил лейтенанту, старательно закрывающему запись большой ладонью. Детективы алчно подались вперед, устремив глаза на женщину и мужчину, вставших у белого экрана. Малони тоже невольно вытянул шею, внимательно разглядывая этих людей и пытаясь понять, чем они могли вызвать такой ажиотаж среди полицейских. На вид они казались самой обычной пожилой супружеской парой: мужчина худощавого сложения с прямыми, спадающими на плечи седыми волосами стоял очень прямо, засунув руки в карманы темно-зеленого плаща, с застывшим на лице удивленным выражением; женщина с короткими вьющимися темными волосами, с сильно накрашенным лицом, в помятом синем платье и с таким же выражением изумления в карих глазах. И тем не менее они привлекли особое внимание всех присутствующих, даже голос Боццариса заметно понизился, так что могло показаться, будто он непринужденно и дружески беседует со своими гостями, вроде начальника с супругой, в своей гостиной, с бокалом вина, в котором отражается уютное пламя камина.
— Майк, что ты делал в этом ювелирном магазине? — спросил Боццарис.
— Просто искал, — сказал Майк.
— Что же ты там искал?
— Кольцо, — смущенно потупившись, сказал Майк. — Для Дианы.
— Для кого?
— Для Дианы.
— Для меня, — пояснила женщина. — Он искал кольцо для меня.
— В три часа утра? — сказал Боццарис.
— Да, — сказала Диана и покраснела.
— Почему в это время?
— Потому что мы только что решили пожениться, — сказала Диана и застенчиво улыбнулась.
— В три часа утра?
— Да, то есть нет. Пожениться мы договорились в половине третьего и Майк сказал, что нам необходимо кольцо.
— Вот мы и отпарились его искать, — сказал Майк.
— Но ведь все магазины были закрыты, — уточнила Диана.
— Поэтому вы решили открыть один из них, — сказал Боццарис.
— Верно, — сказал Майк. — Но мы не думали делать ничего дурного.
— Давайте; попробуем прямо взглянуть на это дело, — сказал Боццарис. — Вы решили пожениться…
— Я люблю тебя, дорогой, — сказала Диана.
— Я тоже люблю тебя, любимая, — сказал Майк.
— ..вчера ночью в половине третьего и решили, что вам нужно кольцо…
— Да, чтобы скрепить помолвку. Я люблю тебя, милый.
— О, дорогой, я тоже очень тебя люблю.
— Ну, достаточно! — сказал Боццарис. — Вам не повезло, оказывается, существует закон, запрещающий проникновение в чужие ювелирные магазины.
— Что могут понимать в любви ювелиры? — сказал Майк.
— Или, например, полисмены, — сказала Диана.
— Так или иначе, лучше вам послушать меня, потому что история довольно серьезная, и я хочу получить от вас честные ответы.
— Лейтенант, до сих пор мы отвечали вам совершенно честно и откровенно, — сказал Майк и послал Диане воздушный поцелуй.
— Отлично, надеюсь, и в дальнейшем так будет, потому что мы здесь очень ценим правдивость, верно, ребята?
Детективы подтвердили это одобрительным гулом.
— Я тебя люблю, — сказал Майк.
— Обожаю тебя, — отозвалась Диана.
— Вот что я хочу спросить, — сказал Боццарис, — и я буду рад получить правдивый ответ. Вы знали, что в четверг ночью обокрали тот большой ювелирный магазин, что на Сорок седьмой улице?
— А какое отношение это имеет к прошлой ночи? — спросил Майк.
— Я люблю тебя, — сказала Диана.
— Вчера же была пятница, — сказал Майк.
— Это верно, и я рад, что вы по-прежнему откровенны со мной, — сказал Боццарис. — Но я спрашиваю вас о ночи с четверга на пятницу и хочу знать, были вы или нет в курсе той информации, которую я только что вам дал?
— Какой информации?
— О том, что в ночь с четверга на пятницу был ограблен большой ювелирный салон на Сорок седьмой улице?
— Нет, я об этом не знал, — сказал Майк.
— А теперь, когда ты узнал об этом, что ты думаешь, Майк?
— Я ничего об этом не знаю, — сказал Майк.
— Я тоже, — сказала Диана. — Я знаю только, что люблю его, о, как я его люблю!
— Если я вам скажу, что в ночь на пятницу из этого магазина были похищены несколько чрезвычайно дорогих камней, вас это удивило бы?
— Разумеется, удивило бы, — сказал Майк, — потому что мне ничего не известно об этой краже.
— Я тебя обожаю, — сказала Диана.
— Украденные камни — это бриллианты, Майк.
— Очень интересно.
— Украли три очень крупных бриллианта, Майк, каждый около десяти каратов, а также восемь бриллиантов поменьше, от пяти до шести каратов каждый.
— Очень жаль, — сказал Майк, — но какое отношение это имеет к любви?
— Майк, речь идет об очень большой сумме.
— Разве любовь можно купить за деньги, даже очень большие? — спросил Майк.
— Я тебя боготворю, — сказала Диана.
— Майк, когда наш патрульный примчался на сигнал тревоги, он обнаружил в ювелирном магазине тебя и Диану, вы набивали себе карманы кольцами, пустяки по сравнению с тем, что украли накануне, может, карата по два или чуть больше, всего тысяч на двадцать, так, чепуха. Но не кажется ли тебе, Майк, что можно предположить, что тот, кто обокрал тот ювелирный салон в ночь на четверг — и скрылся со своей добычей — на следующую ночь решил снова пойти на ту же улицу и на этот раз обокрасть другой магазин?
— Что ж, вполне можно допустить, — сказал Майк. — То есть вы хотите сказать, что это я ограбил тот магазин в четверг?
— Ты сам только что сказал, что это возможно.
— С чего бы мне это делать?
— А почему нет?
— В четверг ночью мы даже не были помолвлены. Больше того, мы даже не виделись с Дианой той ночью.
— Поцелуй меня, — сказала Диана.
— А зачем вам понадобилось столько колец? — спросил Боццарис.
— Простите?..
— У вас в карманах обнаружено семь или восемь колец. Зачем вам столько?
— Ну, женщина вроде Дианы должна иметь выбор, — сказал Майк.
— Он по мне с ума сходит, — сказала Диана.
— Я с ума по тебе схожу, — сказал Майк.
— Значит, по-вашему, вы ничего не знаете о том ограблении, так? — сказал Боццарис.
— Какой цвет ты любишь больше всего? — спросил у Дианы Майк.
— Желтый, — сказала она. — А ты?
— Синий. А кто твой самый любимый певец?
— Синатра. А твой?
— О, конечно, он, Синатра. Ты хочешь, чтобы у нас были девочки или мальчик?
— Трех девочек и троих мальчиков.
— Уведите их отсюда, — сказал Боццарис.
— Тебе нравится гулять под дождем?
— Очень. А с чем ты любишь больше всего пироги?
— С черникой.
— Я люблю тебя.
— Обожаю тебя;
Малони наблюдал, как помолвленную пару выводили из комнаты, и соображал, как бы ему незаметно проскользнуть к столу Боццариса и подсмотреть имя лошадки, нацарапанное на листке блокнота и скрываемое рукой лейтенанта. Если это была честная подсказка и если пиджак, что лежит в библиотеке, в самом деле может подсказать ему местонахождение полумиллиона долларов…
— ..тридцати девяти лет, — говорил Боццарис. — Обвиняется в краже со взломом первой степени. Заявления нет.
В комнате царило молчание. Никто не вставал со скамьи, чтобы подойти к экрану.
— Он здесь? — спросил лейтенант.
— Эндрю Малони, — выкликнул Сэм. — Вы здесь?
— Присутствует! — сказал Малони и вскочил на ноги.
— Хорошо, Энди, подойди вон туда, — сказал Боццарис.
Малони кивнул и направился к экрану. Луч прожектора слепил его, он мог видеть только ближайшего к экрану полицейского, все остальное тонуло в сумраке. Из этого сумрака донесся благожелательный голос Боццариса.
— Прочитать все снова, Энди?
— Да, пожалуйста, — сказал Малони.
— Энди Малони, тридцати девяти лет, — сказал Боццарис. — Ты обвиняешься в краже со взломом первой степени. Хочешь что-нибудь сказать по этому поводу?
— Я не понимаю обвинения, — сказал Малони.
— Могу объяснить статью, или, по крайней мере, то, что к тебе относится, — сказал Боццарис. — Ты обвиняешься в нарушении статьи 402 Уголовного кодекса штата Нью-Йорк, кража со взломом первой степени, что означает: «Человек, который с намерением совершить какое-либо преступление взламывает дверь и проникает в ночное время в частное жилище другого человека, находящегося в это время у себя дома, и который во время осуществления данного проникновения или во время совершения другого преступления в данном помещении или во время побега из оного, нападает на какого-либо человека». Это обвинение, которое касается тебя, Энди. Что скажешь?
— Никакую дверь я не взламывал и ни какому в жилище не проникал, — сказал Малони.
— Около двенадцати часов прошлой ночью ты взломал дверь и проник в коттедж, принадлежащий мистеру Роджеру МакРэди, хозяину мастерской граверных работ, что находится в муниципальном районе Куинс.
— Меня пригласили зайти в этот коттедж.
— Ты взломал дверь и ворвался в ночное время в жилище, где в это время находился его хозяин, Роджер Мак-Рэди. И в попытке убежать из его жилища ты напал на друга мистера Мак-Рэди, когда он гнался за тобой по кладбищу, что выразилось в том, что ты свалил его на землю. Что ты теперь скажешь, Энди? Такое правонарушение карается лишением свободы от десяти до тридцати.
— Лет? — спросил Малони.
— Да, лет, не месяцев же.
— Это очень большой срок.
— Вот именно. Что ты можешь сказать, Энди?
— А в заявлении говорится, с какой целью я якобы совершил этот взлом?
— Здесь указано, что ты ворвался туда с целью украсть значительное количество виски, а также очень дорогой сыр и колбасу.
Это твой первый привод в полицию, Энди?
— До сих пор у меня не было проблем с полицией, — сказал Малони.
— Если это твой первый привод, — сказал Боццарис, — суд может удовлетвориться денежным залогом. Так что мы отведем тебя в город, чтобы сфотографировать тебя для нашего досье, а потом — в уголовный суд, где произведут судебное разбирательстве, и назначат дату для вынесения приговора. Ты можешь что-нибудь сказать до того, как выйдешь отсюда?
— Да, но я хотел бы сказать вам это по секрету, — сказал Малони, — если вы обещаете сохранять конфиденциальность.
— Я чрезвычайно уважаю доверительность, — сказал Боццарис.
Малони подошел и склонился над столом. Он специально встал слева от Боццариса, чтобы тому пришлось слегка от-. клониться, и его рука съехала с блокнота, где было записано имя лошади. Малони приблизил губы к уху лейтенанта и кинул молниеносный взгляд на написанное карандашом слово:
Джобоун.
— Я совершенно невиновен, — прошептал Малони.
— Там разберутся, — сказал Боццарис.
Кличка Джобоун вспыхивала и гасла в мозгу Малони, пока его вели к выходу из кабинета, огромные буквы в десять футов высотой: Джобоун, Джобоун… кличка кобылы, которая должна. была бежать вчера в четвертом заезде, но которую вычеркнули из списка участников, согласно заявлению Гаррисона Рэндольфа, двадцати шести лет, и которая вместо этого побежит сегодня во втором заезде от двенадцати до часу дня. Если этот пиджак в библиотеке действительно сможет указать ему, где находятся пятьсот тысяч долларов, и если «Эквидакт» сможет принять все деньги, которые он сможет поставить за время получасового перерыва между заездами, — Малони был до такой степени погружен в свои мечты, не забывая благодарить Бога за удачу, что покорно позволил арестовать себя, так глубоко ушел в подсчеты выигрыша, который могла ему принести эта замечательная, исключительная Джобоун, что едва замечал, как его вместе с остальными задержанными посадили в полицейский фургон и доставили на центральную улицу в управление полиции, где их сфотографировали, сняли у каждого отпечатки пальцев… Джобоун, Джобоун, Джобоун… и затем отконвоировали через улицу в помещение суда. Председательствующий судья был очень похож на Спенсера Трейси из картины «Процесс в Нюрнберге». Очевидно, видя в Малони Генриха Гиммлера, он сурово зачитал обвинение и спросил, понял ли его Малони. Малони сказал, что понял. Тогда судья спросил, признает ли он себя виновным. Малони заявил: не виновен. Судья спросил, может ли он пригласить адвоката, потому что в противном случае суд предоставит ему бесплатного адвоката из общества юридической помощи. Поблагодарив судью, Малони сказал, что наймет собственного адвоката, имея в виду Марвина Питкина, который так превосходно защищал Файнштейна до его комической кончины. Тогда судья сказал, что лично он считает кражу со взломом первой степени отвратительным преступлением, потому что виновный нарушает святую святых человека — неприкосновенность его частного жилища, его обиталища, и к тому же в ночное время… Все это Малони уже слышал и поэтому чуть не задремал от скуки. Принимая во внимание всю серьезность преступления, сказал судья, он считает необходимым установить самую высокую сумму залога — при этом учитывая первый привод обвиняемого в полицию, — которая выражается в сумме в пятьсот долларов. Малони хотел доверительно сообщить судье, что он не только в глаза не видел, но и не надеется когда-либо увидеть такую огромную сумму, когда из глубины зала кто-то выкрикнул:
— Ваша честь, я внесу залог за этого человека!
— Ваше имя, сэр? — спросил судья.
— Артур Пэрсел, ваша честь, — сказал человек.
Малони обернулся и увидел Пэрсела — симпатичного светловолосого мужчину лет тридцати, в сером костюме, белой рубашке, при черном галстуке, который шел по проходу между рядами стульев к столу судьи. Судья предложил оформить это дело с бейлифом, и Пэрсел тут же направился к правой стене зала, где бейлиф деловито перебирал разные гербовые бумаги, разложенные перед ним на столе. Малони наблюдал, как Пэрсел сунул руку в задний карман брюк и достал бумажник, и в этот момент судья выразительно покашлял, и Малони снова обратился к нему.
Судья сообщил ему, что он должен будет предстать перед судом семнадцатого мая, а если он не явится, залог будет аннулирован и конфискован, а на его имя будет выписан ордер на арест. Он спросил, понял или нет Малони это предупреждение, и Малони ответил, что все полностью понял. Очень хорошо, сказал судья, тогда вы освобождаетесь под залог в пятьсот долларов до семнадцатого мая, и постарайтесь до этого срока не попасть в какую-нибудь историю. Малони заверил его, что будет очень стараться, продолжая размышлять о пиджаке в библиотеке и о том, сколько билетов ему купить на Джобоун и как он потратит такие бешеные деньги плюс свой выигрыш на жизнь, полную романтических приключений где-нибудь в Монако или Рио-де-Жанейро, а может; даже в Джакарте. Когда он, как в тумане, двигался к обитой кожей двери зала, его нагнал Пэрсел.
— Спасибо вам огромное, мистер Пэрсел, — сказал Малони. — Я очень ценю вашу щедрость и доброту.
— Благодарите не меня, — сказал Пэрсел и придержал дверь, пропуская его вперед в мраморный холл.
— Кого же мне благодарить? — поинтересовался Малони и сразу увидел стоящего у окна К.
К, уже не был одет в грязное рванье, как накануне. Теперь на нем был тщательно отутюженный синий костюм. Он выглядел в высшей степени суровым, хотя и очень аккуратным, маленькая золотая булавка в виде буквы «К» по-прежнему сверкала в его галстуке. Он поманил Малони пальцем, и Малони решил, что не имеет смысла спорить с ним сейчас, тем более что пиджак Пэрсела очень выразительно оттопыривался слева, причиной чего не мог быть бумажник: Малони помнил, что он держал бумажник в заднем кармане брюк. Не мог он забыть и того, что К, лично продырявил его любимую кремовую рубашку, чего он никогда не сможет ему простить. Кто-то, кажется, Файнштейн, однажды посоветовал ему никогда не спорить с людьми, у которых имеется оружие, поэтому Малони решил просто поболтать и отчаянно пытался придумать, с чего завязать беседу, которая помогла бы стереть слишком зловещее выражение с лица К. Пэрсел тоже уже не выглядел добрым приятелем, пришедшим на помощь попавшему в беду другу.
— Я слышал, что вы погибли, — наконец сказал Малони.
— Нет, я выжил, — уверил его К.
— Да, вижу.
— Вот так. в своей шахте. Проигнорировав присутствие среди пассажиров нескольких дам, он первым выскочил из лифта, как только двери начали раздвигаться, и поспешил к выходу. Он не оглядывался, пока не достиг угла Леонард-стрит, и тогда увидел К, и Пэрсела, торопливо сбегавшего по лестнице Здания суда. «Лошади на треке! — сказал он про себя, подражая Фрэдди Капоселла. — Приближается время старта!» Он глубоко вздохнул, произнес вслух: «Марш!» — и побежал.
Денек был вполне подходящим для бега.
Если уж человеку приходится бежать, думал Малони, трудно желать лучшей погоды. Он вспомнил, как однажды ночью ловил голубых крабов на пристани в Файе-Айленд. Ирэн освещала крабов фонариком, а он совком собирал их в сеть, и они продолжали это восхитительное занятие, пока не начался дождь. В ту ночь им пришлось убегать, потому что дождь обрушился на них сплошным стремительным потоком и они испугались, что утонут, если останутся на пристани. Дом, который они сняли на август, находился в самом конце длинного настила из досок, проложенного по берегу, оба были босиком и боялись насажать заноз, оба были одеты слишком легко для такого ливня с грозой: когда они собирались ловить крабов, небо было совершенно чистым, только луна и звезды. Тем не менее они мчались под хлещущим по спинам дождем и за минуту промокли до нитки.
И тогда сразу не стало смысла спасаться бегством, все равно с них и так уж ручьями стекала вода. Ну и черт с ним, сказали они, взялись за руки и медленно пошли по настилу, они смеялись и пели, разбудили по меньшей мере двоих возмущенных их легкомыслием соседей, которые орали на них, требуя тишины, и тем самым разбудили еще нескольких. Они промокли и продрогли до самых костей, пока наконец добрались до дома, и дрожали от холода на крыльце, пока Малони пытался вытянуть ключ из мокрого кармана джинсов. Они выпили бренди, чтобы не заболеть, и Малони решил развести огонь в старом камине, отчего весь дом наполнился едким дымом, и они снова, захлебываясь от хохота, выскочили под дождь.
Он всегда с огромным удовольствием вспоминал их тогдашний побег от дождя, и сейчас подумал, что, пожалуй, в тот раз они сделали самое разумное, разве не разумно было остановиться и продолжать мокнуть под дождем, ведь им уже нечего было терять… в отличие от него. Сейчас он мог потерять жизнь.
И снова он пытался догадаться, что же за тайна скрыта в пиджаке, брошенном на полу Публичной библиотеки, и никак не мог.
Понятно, ему надо поскорее вернуться в библиотеку, пока кто-нибудь не нашел его там, но он не мог на это решиться, когда за ним по пятам мчались К, и Пэрсел. Поэтому он продолжал бежать на восток, удаляясь от вожделенного пиджака, выскочил к Чайнатаун и помчался на северо-восток, пока не влетел на Хьюстон-стрит, где понесся мимо тележек уличных продавцов, промтоварных магазинов, ресторанов, кафе, кулинарий и гастрономов и, оглядываясь назад, все время видел позади К., и Пэрсела, причем постепенно дистанция между ними сокращалась. Ему грозила реальная опасность быть пойманным. И в первый раз с прошлой ночи в коттедже Мак-Рэди, когда ему показалось, что он увидел Призрак К., он познал страх — страх, что попадет к ним в руки и это будет концом всего, концом всех его надежд. Он не сможет скрыться от них, у него не хватит сил обежать весь город, запутывая следы, чтобы одному вернуться в библиотеку, и завладеть пиджаком, и раскрыть его тайну. Он никогда не поставит этой сумасшедшей суммы на Джобоун и не полетит ни в Рио, ни в Джакарту, и смуглые черноглазые девушки не будут кормить его с руки янтарным виноградом…
Малони показалось, что, наверное, было бы лучше, если бы Джерри не повторял одну и ту же фразу с таким напором.
— Но, Джерри, — сказал Боццарис, — когда тебя арестовали, в кармане у тебя нашли мужской бумажник, а в нем — визитную карточку с именем Дэвид Гросс. Ведь тебя зовут не Дэвид Гросс, верно, Джерри?
— Нет, меня зовут Джерри Кук, — изображая искреннее удивление, сказал допрашиваемый.
— Как же тогда этот бумажник с водительскими правами на имя Дэвида Гросса, с карточкой «Дайнер-клуб» на имя Дэвида Гросса, со всеми этими удостоверениями личности Дэвида Гросса оказался у тебя? Ты, случайно, не знаешь этого, Джерри?
— Откуда мне знать? Понятия не имею, — сказал Джерри.
— Если только ты не вытащил этот бумажник из его кармана, верно, Джерри?
— Не знаю.
— Ну и как ты это расцениваешь, Джерри?
— Я считаю себя невиновным.
— То есть ты не крал бумажник у мистера Гросса?
— Нет, сэр, я этого точно не делал.
— Джерри, ты ведь, кажется, карманник?
— Да, сэр, и без ложной скромности скажу, очень профессиональный и ловкий.
— Видишь, Джерри, вот здесь у меня есть некий лист «Б» с данными о твоей биографии, и, полагаю, всем этим джентльменам будет интересно узнать, что тебя трижды арестовывали за карманные кражи, и по двум из них ты был осужден, так что еще можно поспорить, такой ли ты ловкий карманник. Так ты стащил бумажник мистера Гросса или нет?
— Нет, сэр, я невиновен.
— Джерри, тебе предстоит получить новое предписание, — сказал Боццарис. — Следующий.
Один из детективов проводил Джерри за руку к двери, где его ждал полицейский, чтобы вывести в другое помещение. Малони наблюдал за происходящим с растущим интересом, прекрасно зная, что уж он-то не совершал никакого преступления, а тем более уголовного, и только ожидал возможности заявить об этом Боццарису. Но в комнате оставалось еще семь задержанных, кроме него (как он теперь увидел, среди них одна женщина), и он не знал, когда до него доберется Боццарис.
— Гаррисон Рэндольф, двадцать шесть лет, — сказал Боццарис, — ударил мужчину по голове битой для крикета. Заявления нет.
Гаррисон поднялся со скамьи и подошел к белому экрану, защищая глаза рукой и избегая смотреть на яркий луч прожектора. Это был человек среднего роста, одетый в спортивный клетчатый пиджак и синие спортивные штаны. Белая рубашка без галстука была распахнута у ворота.
— Ну, — сказал Боццарис, — Рэнди, расскажи нам, почему ты ударил человека по голове крикетной битой?
— Кто сказал, что я его ударил? — спросил Рэнди.
— Во-первых, человек, которого ты ударил.
— Если я вообще его ударил, а я этого не делал, то уж во всяком случае не битой.
— А чем же?
— Рукояткой биты.
— Объясни нам, какая разница между рукояткой биты и самой битой?
— Это очень просто: крикетная бита разбирается на две части — на саму биту и на ее рукоятку. У меня была снятая с нее ручка, а меня обвиняют в том, что якобы я ударил его битой.
Так что, если я ему и врезал, то именно рукояткой биты, а вовсе не битой.
— Как бы то ни было, объясни, почему ты его ударил?
— Если я его и ударил, чего я не делал, то это из-за подсказки.
— Какой подсказки?
— Из-за подсказки, на какую лошадь надо ставить.
— Ты ему дал совет насчет какой-то лошади?
— Нет, это он отказывался назвать мне нужную лошадь.
— Поэтому ты его ударил, верно?
— Я только хотел убедить его, чтобы он дал мне информацию.
— А о какой лошади шла речь? — спросил Боццарис, и Малони увидел, как он взял карандаш и подвинул к себе небольшой блокнот.
— Ну, не знаю, имею ли я право делиться конфиденциальной .информацией, — сказал Рэнди, — тем более, когда меня обвиняют в том, что я ударил человека.
— Кто знает, может, это обвинение будет снято, — сказал Боццарис.
— Действительно, кто знает, — сказал Энди. — Но с другой стороны, с чего я стану разглашать сведения о такой отличной лошадке, которая должна была бежать вчера, но ее сняли со скачек, и теперь она будет участвовать в забеге, который состоится сегодня от двенадцати до часу дня.
— От двенадцати до часу, говоришь? — спросил Боццарис.
— Да, именно так, — сказал Рэнди.
По комнате пронесся дружный шелест бумаги. Малони с удивлением наблюдал, как собравшиеся детективы достают свои черные блокноты, предназначенные для записей данных о преступниках и их позорных деяниях, и держат наготове ручки и карандаши.
— И где же будут эти бега? — спросил Боццарис.
— На ипподроме «Эквидакт».
— Который, ты говоришь, заезд?
— Второй.
— А кличка лошади?
— Нет, ну это просто безобразие, — выдвинуть против меня такое несправедливое обвинение, — сказал Рэнди.
— Конечно, — согласился Боццарис, — но обычно, когда речь заходит о шансах какой-нибудь лошади, люди всегда выходят из себя, спорят и ругаются, так что кто знает, что ему там влетело в голову? Лично я, например, и представить себе не могу, чтобы человек мог пострадать от удара ручкой биты. У меня такое впечатление, что на этого человека все-таки напали с целой битой, а это уже совершенно другое дело.
— Да, сама бита может быть страшным орудием, — согласился Рэнди.
— Конечно. Но я не понимаю, каким образом может быть опасной простая ручка от биты.
— Вот и я не понимаю.
— Спросите у него кличку лошади, — подсказал один из полицейских.
— Кстати, как там зовут эту лошадку? — спросил Боццарис.
— Я скажу вам по секрету, если вы обещаете не разглашать его, — сказал Рэнди.
— К чему, к чему, а к чужим секретам я всегда отношусь с полным уважением, — сказал Боццарис.
Рэнди подошел к столу, наклонился и что-то прошептал на ухо лейтенанту. Боццарис кивнул и нацарапал что-то в блокноте. Малони попытался разглядеть написанное, но в комнате было слишком темно, а стол стоял слишком далеко от него.
— Спасибо, — сказал Боццарис, — можешь мне поверить, я и в самом деле ценю доверительность.
— Передайте от меня привет районному прокурору, — сказал Рэнди.
— Следующий, — сказал Боццарис. — Майкл Хейли, пятьдесят семь лет, и Диана Райан, пятьдесят пять лет. Ограбление ювелирного магазина на Западной Сорок седьмой улице. Заявления нет. Так что там с вами было, ребята?
В комнате поднялась волна нового возбуждения, и Малони понял, что оно не имеет никакого отношения к подсказке, которую Рэнди только что сообщил лейтенанту, старательно закрывающему запись большой ладонью. Детективы алчно подались вперед, устремив глаза на женщину и мужчину, вставших у белого экрана. Малони тоже невольно вытянул шею, внимательно разглядывая этих людей и пытаясь понять, чем они могли вызвать такой ажиотаж среди полицейских. На вид они казались самой обычной пожилой супружеской парой: мужчина худощавого сложения с прямыми, спадающими на плечи седыми волосами стоял очень прямо, засунув руки в карманы темно-зеленого плаща, с застывшим на лице удивленным выражением; женщина с короткими вьющимися темными волосами, с сильно накрашенным лицом, в помятом синем платье и с таким же выражением изумления в карих глазах. И тем не менее они привлекли особое внимание всех присутствующих, даже голос Боццариса заметно понизился, так что могло показаться, будто он непринужденно и дружески беседует со своими гостями, вроде начальника с супругой, в своей гостиной, с бокалом вина, в котором отражается уютное пламя камина.
— Майк, что ты делал в этом ювелирном магазине? — спросил Боццарис.
— Просто искал, — сказал Майк.
— Что же ты там искал?
— Кольцо, — смущенно потупившись, сказал Майк. — Для Дианы.
— Для кого?
— Для Дианы.
— Для меня, — пояснила женщина. — Он искал кольцо для меня.
— В три часа утра? — сказал Боццарис.
— Да, — сказала Диана и покраснела.
— Почему в это время?
— Потому что мы только что решили пожениться, — сказала Диана и застенчиво улыбнулась.
— В три часа утра?
— Да, то есть нет. Пожениться мы договорились в половине третьего и Майк сказал, что нам необходимо кольцо.
— Вот мы и отпарились его искать, — сказал Майк.
— Но ведь все магазины были закрыты, — уточнила Диана.
— Поэтому вы решили открыть один из них, — сказал Боццарис.
— Верно, — сказал Майк. — Но мы не думали делать ничего дурного.
— Давайте; попробуем прямо взглянуть на это дело, — сказал Боццарис. — Вы решили пожениться…
— Я люблю тебя, дорогой, — сказала Диана.
— Я тоже люблю тебя, любимая, — сказал Майк.
— ..вчера ночью в половине третьего и решили, что вам нужно кольцо…
— Да, чтобы скрепить помолвку. Я люблю тебя, милый.
— О, дорогой, я тоже очень тебя люблю.
— Ну, достаточно! — сказал Боццарис. — Вам не повезло, оказывается, существует закон, запрещающий проникновение в чужие ювелирные магазины.
— Что могут понимать в любви ювелиры? — сказал Майк.
— Или, например, полисмены, — сказала Диана.
— Так или иначе, лучше вам послушать меня, потому что история довольно серьезная, и я хочу получить от вас честные ответы.
— Лейтенант, до сих пор мы отвечали вам совершенно честно и откровенно, — сказал Майк и послал Диане воздушный поцелуй.
— Отлично, надеюсь, и в дальнейшем так будет, потому что мы здесь очень ценим правдивость, верно, ребята?
Детективы подтвердили это одобрительным гулом.
— Я тебя люблю, — сказал Майк.
— Обожаю тебя, — отозвалась Диана.
— Вот что я хочу спросить, — сказал Боццарис, — и я буду рад получить правдивый ответ. Вы знали, что в четверг ночью обокрали тот большой ювелирный магазин, что на Сорок седьмой улице?
— А какое отношение это имеет к прошлой ночи? — спросил Майк.
— Я люблю тебя, — сказала Диана.
— Вчера же была пятница, — сказал Майк.
— Это верно, и я рад, что вы по-прежнему откровенны со мной, — сказал Боццарис. — Но я спрашиваю вас о ночи с четверга на пятницу и хочу знать, были вы или нет в курсе той информации, которую я только что вам дал?
— Какой информации?
— О том, что в ночь с четверга на пятницу был ограблен большой ювелирный салон на Сорок седьмой улице?
— Нет, я об этом не знал, — сказал Майк.
— А теперь, когда ты узнал об этом, что ты думаешь, Майк?
— Я ничего об этом не знаю, — сказал Майк.
— Я тоже, — сказала Диана. — Я знаю только, что люблю его, о, как я его люблю!
— Если я вам скажу, что в ночь на пятницу из этого магазина были похищены несколько чрезвычайно дорогих камней, вас это удивило бы?
— Разумеется, удивило бы, — сказал Майк, — потому что мне ничего не известно об этой краже.
— Я тебя обожаю, — сказала Диана.
— Украденные камни — это бриллианты, Майк.
— Очень интересно.
— Украли три очень крупных бриллианта, Майк, каждый около десяти каратов, а также восемь бриллиантов поменьше, от пяти до шести каратов каждый.
— Очень жаль, — сказал Майк, — но какое отношение это имеет к любви?
— Майк, речь идет об очень большой сумме.
— Разве любовь можно купить за деньги, даже очень большие? — спросил Майк.
— Я тебя боготворю, — сказала Диана.
— Майк, когда наш патрульный примчался на сигнал тревоги, он обнаружил в ювелирном магазине тебя и Диану, вы набивали себе карманы кольцами, пустяки по сравнению с тем, что украли накануне, может, карата по два или чуть больше, всего тысяч на двадцать, так, чепуха. Но не кажется ли тебе, Майк, что можно предположить, что тот, кто обокрал тот ювелирный салон в ночь на четверг — и скрылся со своей добычей — на следующую ночь решил снова пойти на ту же улицу и на этот раз обокрасть другой магазин?
— Что ж, вполне можно допустить, — сказал Майк. — То есть вы хотите сказать, что это я ограбил тот магазин в четверг?
— Ты сам только что сказал, что это возможно.
— С чего бы мне это делать?
— А почему нет?
— В четверг ночью мы даже не были помолвлены. Больше того, мы даже не виделись с Дианой той ночью.
— Поцелуй меня, — сказала Диана.
— А зачем вам понадобилось столько колец? — спросил Боццарис.
— Простите?..
— У вас в карманах обнаружено семь или восемь колец. Зачем вам столько?
— Ну, женщина вроде Дианы должна иметь выбор, — сказал Майк.
— Он по мне с ума сходит, — сказала Диана.
— Я с ума по тебе схожу, — сказал Майк.
— Значит, по-вашему, вы ничего не знаете о том ограблении, так? — сказал Боццарис.
— Какой цвет ты любишь больше всего? — спросил у Дианы Майк.
— Желтый, — сказала она. — А ты?
— Синий. А кто твой самый любимый певец?
— Синатра. А твой?
— О, конечно, он, Синатра. Ты хочешь, чтобы у нас были девочки или мальчик?
— Трех девочек и троих мальчиков.
— Уведите их отсюда, — сказал Боццарис.
— Тебе нравится гулять под дождем?
— Очень. А с чем ты любишь больше всего пироги?
— С черникой.
— Я люблю тебя.
— Обожаю тебя;
Малони наблюдал, как помолвленную пару выводили из комнаты, и соображал, как бы ему незаметно проскользнуть к столу Боццариса и подсмотреть имя лошадки, нацарапанное на листке блокнота и скрываемое рукой лейтенанта. Если это была честная подсказка и если пиджак, что лежит в библиотеке, в самом деле может подсказать ему местонахождение полумиллиона долларов…
— ..тридцати девяти лет, — говорил Боццарис. — Обвиняется в краже со взломом первой степени. Заявления нет.
В комнате царило молчание. Никто не вставал со скамьи, чтобы подойти к экрану.
— Он здесь? — спросил лейтенант.
— Эндрю Малони, — выкликнул Сэм. — Вы здесь?
— Присутствует! — сказал Малони и вскочил на ноги.
— Хорошо, Энди, подойди вон туда, — сказал Боццарис.
Малони кивнул и направился к экрану. Луч прожектора слепил его, он мог видеть только ближайшего к экрану полицейского, все остальное тонуло в сумраке. Из этого сумрака донесся благожелательный голос Боццариса.
— Прочитать все снова, Энди?
— Да, пожалуйста, — сказал Малони.
— Энди Малони, тридцати девяти лет, — сказал Боццарис. — Ты обвиняешься в краже со взломом первой степени. Хочешь что-нибудь сказать по этому поводу?
— Я не понимаю обвинения, — сказал Малони.
— Могу объяснить статью, или, по крайней мере, то, что к тебе относится, — сказал Боццарис. — Ты обвиняешься в нарушении статьи 402 Уголовного кодекса штата Нью-Йорк, кража со взломом первой степени, что означает: «Человек, который с намерением совершить какое-либо преступление взламывает дверь и проникает в ночное время в частное жилище другого человека, находящегося в это время у себя дома, и который во время осуществления данного проникновения или во время совершения другого преступления в данном помещении или во время побега из оного, нападает на какого-либо человека». Это обвинение, которое касается тебя, Энди. Что скажешь?
— Никакую дверь я не взламывал и ни какому в жилище не проникал, — сказал Малони.
— Около двенадцати часов прошлой ночью ты взломал дверь и проник в коттедж, принадлежащий мистеру Роджеру МакРэди, хозяину мастерской граверных работ, что находится в муниципальном районе Куинс.
— Меня пригласили зайти в этот коттедж.
— Ты взломал дверь и ворвался в ночное время в жилище, где в это время находился его хозяин, Роджер Мак-Рэди. И в попытке убежать из его жилища ты напал на друга мистера Мак-Рэди, когда он гнался за тобой по кладбищу, что выразилось в том, что ты свалил его на землю. Что ты теперь скажешь, Энди? Такое правонарушение карается лишением свободы от десяти до тридцати.
— Лет? — спросил Малони.
— Да, лет, не месяцев же.
— Это очень большой срок.
— Вот именно. Что ты можешь сказать, Энди?
— А в заявлении говорится, с какой целью я якобы совершил этот взлом?
— Здесь указано, что ты ворвался туда с целью украсть значительное количество виски, а также очень дорогой сыр и колбасу.
Это твой первый привод в полицию, Энди?
— До сих пор у меня не было проблем с полицией, — сказал Малони.
— Если это твой первый привод, — сказал Боццарис, — суд может удовлетвориться денежным залогом. Так что мы отведем тебя в город, чтобы сфотографировать тебя для нашего досье, а потом — в уголовный суд, где произведут судебное разбирательстве, и назначат дату для вынесения приговора. Ты можешь что-нибудь сказать до того, как выйдешь отсюда?
— Да, но я хотел бы сказать вам это по секрету, — сказал Малони, — если вы обещаете сохранять конфиденциальность.
— Я чрезвычайно уважаю доверительность, — сказал Боццарис.
Малони подошел и склонился над столом. Он специально встал слева от Боццариса, чтобы тому пришлось слегка от-. клониться, и его рука съехала с блокнота, где было записано имя лошади. Малони приблизил губы к уху лейтенанта и кинул молниеносный взгляд на написанное карандашом слово:
Джобоун.
— Я совершенно невиновен, — прошептал Малони.
— Там разберутся, — сказал Боццарис.
Кличка Джобоун вспыхивала и гасла в мозгу Малони, пока его вели к выходу из кабинета, огромные буквы в десять футов высотой: Джобоун, Джобоун… кличка кобылы, которая должна. была бежать вчера в четвертом заезде, но которую вычеркнули из списка участников, согласно заявлению Гаррисона Рэндольфа, двадцати шести лет, и которая вместо этого побежит сегодня во втором заезде от двенадцати до часу дня. Если этот пиджак в библиотеке действительно сможет указать ему, где находятся пятьсот тысяч долларов, и если «Эквидакт» сможет принять все деньги, которые он сможет поставить за время получасового перерыва между заездами, — Малони был до такой степени погружен в свои мечты, не забывая благодарить Бога за удачу, что покорно позволил арестовать себя, так глубоко ушел в подсчеты выигрыша, который могла ему принести эта замечательная, исключительная Джобоун, что едва замечал, как его вместе с остальными задержанными посадили в полицейский фургон и доставили на центральную улицу в управление полиции, где их сфотографировали, сняли у каждого отпечатки пальцев… Джобоун, Джобоун, Джобоун… и затем отконвоировали через улицу в помещение суда. Председательствующий судья был очень похож на Спенсера Трейси из картины «Процесс в Нюрнберге». Очевидно, видя в Малони Генриха Гиммлера, он сурово зачитал обвинение и спросил, понял ли его Малони. Малони сказал, что понял. Тогда судья спросил, признает ли он себя виновным. Малони заявил: не виновен. Судья спросил, может ли он пригласить адвоката, потому что в противном случае суд предоставит ему бесплатного адвоката из общества юридической помощи. Поблагодарив судью, Малони сказал, что наймет собственного адвоката, имея в виду Марвина Питкина, который так превосходно защищал Файнштейна до его комической кончины. Тогда судья сказал, что лично он считает кражу со взломом первой степени отвратительным преступлением, потому что виновный нарушает святую святых человека — неприкосновенность его частного жилища, его обиталища, и к тому же в ночное время… Все это Малони уже слышал и поэтому чуть не задремал от скуки. Принимая во внимание всю серьезность преступления, сказал судья, он считает необходимым установить самую высокую сумму залога — при этом учитывая первый привод обвиняемого в полицию, — которая выражается в сумме в пятьсот долларов. Малони хотел доверительно сообщить судье, что он не только в глаза не видел, но и не надеется когда-либо увидеть такую огромную сумму, когда из глубины зала кто-то выкрикнул:
— Ваша честь, я внесу залог за этого человека!
— Ваше имя, сэр? — спросил судья.
— Артур Пэрсел, ваша честь, — сказал человек.
Малони обернулся и увидел Пэрсела — симпатичного светловолосого мужчину лет тридцати, в сером костюме, белой рубашке, при черном галстуке, который шел по проходу между рядами стульев к столу судьи. Судья предложил оформить это дело с бейлифом, и Пэрсел тут же направился к правой стене зала, где бейлиф деловито перебирал разные гербовые бумаги, разложенные перед ним на столе. Малони наблюдал, как Пэрсел сунул руку в задний карман брюк и достал бумажник, и в этот момент судья выразительно покашлял, и Малони снова обратился к нему.
Судья сообщил ему, что он должен будет предстать перед судом семнадцатого мая, а если он не явится, залог будет аннулирован и конфискован, а на его имя будет выписан ордер на арест. Он спросил, понял или нет Малони это предупреждение, и Малони ответил, что все полностью понял. Очень хорошо, сказал судья, тогда вы освобождаетесь под залог в пятьсот долларов до семнадцатого мая, и постарайтесь до этого срока не попасть в какую-нибудь историю. Малони заверил его, что будет очень стараться, продолжая размышлять о пиджаке в библиотеке и о том, сколько билетов ему купить на Джобоун и как он потратит такие бешеные деньги плюс свой выигрыш на жизнь, полную романтических приключений где-нибудь в Монако или Рио-де-Жанейро, а может; даже в Джакарте. Когда он, как в тумане, двигался к обитой кожей двери зала, его нагнал Пэрсел.
— Спасибо вам огромное, мистер Пэрсел, — сказал Малони. — Я очень ценю вашу щедрость и доброту.
— Благодарите не меня, — сказал Пэрсел и придержал дверь, пропуская его вперед в мраморный холл.
— Кого же мне благодарить? — поинтересовался Малони и сразу увидел стоящего у окна К.
К, уже не был одет в грязное рванье, как накануне. Теперь на нем был тщательно отутюженный синий костюм. Он выглядел в высшей степени суровым, хотя и очень аккуратным, маленькая золотая булавка в виде буквы «К» по-прежнему сверкала в его галстуке. Он поманил Малони пальцем, и Малони решил, что не имеет смысла спорить с ним сейчас, тем более что пиджак Пэрсела очень выразительно оттопыривался слева, причиной чего не мог быть бумажник: Малони помнил, что он держал бумажник в заднем кармане брюк. Не мог он забыть и того, что К, лично продырявил его любимую кремовую рубашку, чего он никогда не сможет ему простить. Кто-то, кажется, Файнштейн, однажды посоветовал ему никогда не спорить с людьми, у которых имеется оружие, поэтому Малони решил просто поболтать и отчаянно пытался придумать, с чего завязать беседу, которая помогла бы стереть слишком зловещее выражение с лица К. Пэрсел тоже уже не выглядел добрым приятелем, пришедшим на помощь попавшему в беду другу.
— Я слышал, что вы погибли, — наконец сказал Малони.
— Нет, я выжил, — уверил его К.
— Да, вижу.
— Вот так. в своей шахте. Проигнорировав присутствие среди пассажиров нескольких дам, он первым выскочил из лифта, как только двери начали раздвигаться, и поспешил к выходу. Он не оглядывался, пока не достиг угла Леонард-стрит, и тогда увидел К, и Пэрсела, торопливо сбегавшего по лестнице Здания суда. «Лошади на треке! — сказал он про себя, подражая Фрэдди Капоселла. — Приближается время старта!» Он глубоко вздохнул, произнес вслух: «Марш!» — и побежал.
Денек был вполне подходящим для бега.
Если уж человеку приходится бежать, думал Малони, трудно желать лучшей погоды. Он вспомнил, как однажды ночью ловил голубых крабов на пристани в Файе-Айленд. Ирэн освещала крабов фонариком, а он совком собирал их в сеть, и они продолжали это восхитительное занятие, пока не начался дождь. В ту ночь им пришлось убегать, потому что дождь обрушился на них сплошным стремительным потоком и они испугались, что утонут, если останутся на пристани. Дом, который они сняли на август, находился в самом конце длинного настила из досок, проложенного по берегу, оба были босиком и боялись насажать заноз, оба были одеты слишком легко для такого ливня с грозой: когда они собирались ловить крабов, небо было совершенно чистым, только луна и звезды. Тем не менее они мчались под хлещущим по спинам дождем и за минуту промокли до нитки.
И тогда сразу не стало смысла спасаться бегством, все равно с них и так уж ручьями стекала вода. Ну и черт с ним, сказали они, взялись за руки и медленно пошли по настилу, они смеялись и пели, разбудили по меньшей мере двоих возмущенных их легкомыслием соседей, которые орали на них, требуя тишины, и тем самым разбудили еще нескольких. Они промокли и продрогли до самых костей, пока наконец добрались до дома, и дрожали от холода на крыльце, пока Малони пытался вытянуть ключ из мокрого кармана джинсов. Они выпили бренди, чтобы не заболеть, и Малони решил развести огонь в старом камине, отчего весь дом наполнился едким дымом, и они снова, захлебываясь от хохота, выскочили под дождь.
Он всегда с огромным удовольствием вспоминал их тогдашний побег от дождя, и сейчас подумал, что, пожалуй, в тот раз они сделали самое разумное, разве не разумно было остановиться и продолжать мокнуть под дождем, ведь им уже нечего было терять… в отличие от него. Сейчас он мог потерять жизнь.
И снова он пытался догадаться, что же за тайна скрыта в пиджаке, брошенном на полу Публичной библиотеки, и никак не мог.
Понятно, ему надо поскорее вернуться в библиотеку, пока кто-нибудь не нашел его там, но он не мог на это решиться, когда за ним по пятам мчались К, и Пэрсел. Поэтому он продолжал бежать на восток, удаляясь от вожделенного пиджака, выскочил к Чайнатаун и помчался на северо-восток, пока не влетел на Хьюстон-стрит, где понесся мимо тележек уличных продавцов, промтоварных магазинов, ресторанов, кафе, кулинарий и гастрономов и, оглядываясь назад, все время видел позади К., и Пэрсела, причем постепенно дистанция между ними сокращалась. Ему грозила реальная опасность быть пойманным. И в первый раз с прошлой ночи в коттедже Мак-Рэди, когда ему показалось, что он увидел Призрак К., он познал страх — страх, что попадет к ним в руки и это будет концом всего, концом всех его надежд. Он не сможет скрыться от них, у него не хватит сил обежать весь город, запутывая следы, чтобы одному вернуться в библиотеку, и завладеть пиджаком, и раскрыть его тайну. Он никогда не поставит этой сумасшедшей суммы на Джобоун и не полетит ни в Рио, ни в Джакарту, и смуглые черноглазые девушки не будут кормить его с руки янтарным виноградом…