– Именно это она у тебя спрашивала, да? Значит, она спрашивала, в каких случаях аборт может считаться не противоречащим закону?
– Вот именно. Я сказал ей тогда, что только в том случае, если сохранение беременности создает серьезную угрозу жизни либо матери, либо ребенка. Ну, вы же знаете – статья восьмидесятая “...если только указанные действия не были вызваны необходимостью сохранения жизни женщины или...”
– Да, да. Ну, а дальше.
– А это все.
– Ты уверен в этом?
– Хотя нет. Знаете, она тогда задала мне еще какой-то вопрос... Погодите, дайте припомнить.
И они стали ждать, пока Клинг, потирая рукой лоб, мучительно старался восстановить в памяти разговор.
– Правильно, – наконец изрек он с самым мрачным видом.
– Ну что?
– Она тогда спросила еще относительно жертвы изнасилования... ну, если девушка забеременела в результате изнасилования... Так вот, она спросила, не может ли считаться не противоречащим закону сделанный ей аборт.
– Вот оно! – воскликнул Мейер. – Вот где собака зарыта! Все теперь объясняется. Вот откуда эта меблированная комната и почему Эйлин не могла вернуться домой. Если этот ее братец, с его характером, узнал бы, что ее изнасиловали...
– Погоди, погоди, – сказал Клинг. – О чем это ты?
– Сначала скажи, что ты тогда ответил Клер?
– Ну, я тогда сказал ей, что тут я и сам ничего толком сказать не могу. Я сказал, что с моральной точки зрения в таком случае аборт вроде бы должен допускаться, но полной уверенности у меня все-таки не было. Об этом я ей тоже сказал.
– А что она тебе ответила на это?
– Она попросила меня навести справки и сказать ей. Она говорила тогда, что ей это очень нужно выяснить.
– Ну, и ты навел справки?
– Да, на следующий же день я позвонил в прокуратуру. Там мне сказали совершенно определенно: сохранение жизни матери или ребенка. Все остальное – не в счет. Во всех остальных случаях произведенный аборт рассматривается как уголовное преступление.
– И ты рассказал об этом Клер?
– Рассказал...
– А как она отреагировала на это?
– Ну тут уж она спустила собак! Она заявила, что до этого момента она считала, что законы издаются для того, чтобы защищать права пострадавших, а не для того, чтобы причинять им новые страдания. Я пытался как-то успокоить ее, но куда там!.. Можно подумать, что это я пишу эти дурацкие законы! Она орала на меня так, будто я несу личную ответственность за все, что написано в уголовном кодексе. Я спросил ее тогда, чего это она так разволновалась, но в ответ она стала говорить что-то насчет пуританской морали, которая должна считаться самой аморальной вещью на всем белом свете – что-то в этом духе, я уж точно не помню всего. Помню только, что под конец разговора она сказала, что, в таком случае, жизнь девушки может быть окончательно загублена, с одной стороны – преступными действиями, а с другой – с помощью самого закона. Общими усилиями, так сказать.
– А еще когда-нибудь она заговаривала на эту тему?
– Нет.
– А спрашивала она у тебя когда-нибудь, не знаешь ли ты врачей, которые тайно делают аборты?
– Нет, – тут же ответил Клинг. – Значит, если я все правильно понял... – он немного помолчал. – Значит, Эйлин Гленнон была изнасилована, да?
– Мы пришли именно к такому выводу, – сказал Мейер. – А произошло это скорее всего тогда, когда мать ее находилась в больнице.
– И вы считаете, что узнав об этом... ну, о том, что девушка забеременела, она... она и устроила ей этот аборт, да?
– Да, Берт, мы уверены в этом, – сказал Карелла. – Она даже уплатила за него.
Клинг кивнул.
– Ну, я полагаю... я полагаю, что можно было бы проверить это по ее банковскому счету.
– Вчера мы это сделали. Первого октября она сняла со счета пятьсот долларов.
– Ну, тогда... тогда все, что вы говорите, очень похоже на правду.
– Поверь, Берт, нам самим это очень неприятно, – сказал Карелла.
– Но, знаете, если она пошла на это, – начал было горячо Клинг. – Если она и в самом деле на это пошла, то только потому, что девушка была изнасилована. Я хочу сказать... что в другом случае она ни за что не пошла бы на нарушение закона. Вы и сами это знаете, правда?
– Да на ее месте я и сам пошел бы на это, – проговорил Карелла, стараясь, чтобы голос его звучал как можно убедительнее. Честно говоря, он вовсе не был в этом уверен, но сказать это нужно было ради Клинга.
– Единственное, чего она хотела, так это спасти эту несчастную девчонку, – сказал Клинг. – Ведь на все это можно посмотреть и с другой стороны... В конце концов она... она, можно сказать, спасла ей жизнь, а это как раз то, чего требует уголовный кодекс.
– А заодно, – проговорил вдруг Мейер, – она спасла жизнь и того типа, который изнасиловал Эйлин. Послушай, Стив, ради чего этот подонок должен в конце концов выйти сухим из воды? Почему этот мерзавец спокойно...
– Очень может быть, что он все же не был так уж и спокоен, – сказал Карелла. – Может быть, он сам решил принять кое-какие меры по обеспечению свой безопасности. И очень может быть, что он начал как раз с того, кто наверняка знал о его преступлении, но лично не был причастен к нему.
– О чем это ты?
– Я говорю о том, что ни Эйлин, ни ее мать не решились бы рассказать об этом кому-нибудь из опасений перед тем, что может тогда натворить молодой Гленнон. Но он никак не мог рассчитывать, что станет молчать и Клер Таунсенд. И не исключено, что он выследил ее в этом книжном магазине и...
– А мать ее знает, кто это сделал? – спросил Клинг.
– Мы оба считаем, что она наверняка знает имя насильника.
На этот раз Клинг только коротко кивнул, как бы отмечая что-то про себя. Когда он заговорил, голос его и выражение лица были лишены всяких эмоций.
– Мне она скажет, – сказал он.
Прозвучало это как обещание.
Клинг вышел из квартиры миссис Гленнон и спокойно зашагал вверх по ступенькам. Хозяйка квартиры осталась стоять в дверях и неотрывно следила за ним испуганным взглядом, прижимая руку ко рту. Трудно было сказать, о чем она думает в этот момент. Может, она сейчас думала о том, почему это некоторым людям никогда и ни в чем не везет.
Клинг постучал в дверь квартиры 4-А и подождал. Откуда-то издалека до него донесся голос. – Минуточку! – А теперь дверь приоткрылась, лязгнув цепочкой. В щель выглянуло мужское лицо.
– Да? – сказал мужчина.
– Полиция, – коротко бросил Клинг. Он показал мужчине бумажник с пристегнутым к внутренней стороне жетоном детектива.
– А в чем дело?
– Вы Арнольд Холстед?
– Да.
– Откройте, мистер Холстед.
– А что? В чем дело? Почему?..
– Откройте дверь, если не хотите, чтобы я ее вышиб! – отвечал Клинг.
– Ладно, ладно, открываю, погодите минутку. – Холстед стал суетливо возиться с цепочкой. Как только ему удалось освободить ее, Клинг толкнул дверь и вошел в квартиру.
– Вы один дома, мистер Холстед?
– Да.
– Насколько мне известно, у вас есть жена и трое детей, мистер Холстед. Это так?
В голосе Клинга явно чувствовалась скрытая угроза. Холстед, маленький человечек в черных брюках и нижней сорочке, инстинктивно попятился.
– Д-да, – сказал он. – Совершенно верно.
– А где они?
– Дети? Они в школе.
– А жена?
– Она на работе.
– А как насчет вас, мистер Холстед? Вы что – не работаете?
– Я... я временно безработный.
– И как давно вы состоите во временных безработных? – Вопросы свои Клинг резко бросал в лицо этому невзрачному человечку, и тот каждый раз вздрагивал от них, как от ударов.
– С... с этого лета.
– С какого времени?
– С августа.
– А что вы делали в сентябре, мистер Холстед?
– Я...
– Конечно, помимо того, что изнасиловали Эйлин Гленнон?
– Чт... что? – у Холстеда как бы перехватило горло. Он сразу побледнел и сделал шаг назад, но Клинг тут же шагнул вперед и стал еще ближе к нему.
– Надевай рубашку. Ты пойдешь со мной.
– Я... я ничего не делал. Вы ошиблись.
– Ничего не делал, да? – Клинг перешел на крик. – Ах, ты, сукин сын, ты ничего не делал, да? Ты пошел вниз и изнасиловал там шестнадцатилетнюю девчонку! И ты считаешь, что это ничего? Это ничего, да?
– Тише... тише... соседи услышат... – взмолился Холстед.
– Ах, соседи? – выкрикивал Клинг. – Он соседей стесняется! И у тебя хватает наглости!..
Постоянно пятясь, Холстед дошел до кухни. Руки его дрожали, но Клинг продолжал напирать на него.
– Я... я... это она сама, – торопливо бормотал Холстед. – Она сама хотела... Я... я не хотел. Все это...
– Прекрати врать, мразь! – рявкнул Клинг и влепил Холстеду тяжелую пощечину.
Тот издал какой-то нечеловеческий, приглушенный и испуганный не то крик, не то стон и, пятясь, прикрыл лицо руками.
– Не бейте меня, – сорвалось с его трясущихся губ.
– Ты изнасиловал ее, да? – не унимался Клинг. Холстед только кивнул, не отрывая ладоней от лица.
– Как это произошло?
– Я... я не знаю. Мать ее... понимаете, мама ее была в больнице. Миссис Гленнон, я хотел сказать. Она... она очень хорошая подруга моей жены, миссис Гленнон, она дружит с моей женой. Они и в церковь ходят вместе... они в одной общине состоят... вместе... они...
Клинг терпеливо ждал. Пальцы его помимо воли сжались в кулаки, но он терпеливо дожидался момента, когда придет пора задать Холстеду главный вопрос. А уж после этого он превратит его прямо тут на кухонном полу в кровавое месиво.
– Когда... когда ей пришлось лечь в больницу, жена моя... она готовила ее детям чего-нибудь поесть. Это значит Терри и... Эйлин. И...
– Дальше!
– И я обычно относил им еду... когда моя жена была на работе.
Потихоньку и очень осторожно Холстед отвел от лица свои трясущиеся руки. Однако глянуть на Клинга он так и не решился. Глаза его были прикованы к вытертому линолеуму на кухонном полу. Его все еще била дрожь, и казалось, что этот жалкий щуплый человечек, насмерть перепуганный, весь трясущийся, словно от озноба, в своей нижней рубашке с продранными рукавами, видит сейчас там на полу то, что он натворил.
– Это было в субботу, – сказал он. – Я видел, что Терри ушел из дома. Я сидел у окна и видел. Я видел, как он ушел. Жена моя была на работе. Она – вышивальщица бисером, и на работе ее очень ценят. Это было в субботу. Я помню, что в квартире тогда было очень жарко. Помните, какая жара стояла тогда в сентябре?
Клинг не отозвался ни словом, но Холстед и не ждал от него ответа. Казалось, он уже не замечает присутствия Клинга. Казалось, что возникла какая-то странная связь между ним и этим вытертым линолеумом на полу. Он так ни разу и не отвел от него глаз.
– Да, я хорошо помню. Жарко тогда было, очень жарко. Жена приготовила сэндвичи, которые я должен был отнести вниз ребятам. Но я знал, что Терри дома нет, понимаете? Я все равно понес бы туда сэндвичи, это, конечно, так, но я уже знал тогда, что Терри ушел из дома. Этого я никак не могу отрицать, не могу и не буду. Я ведь знал это...
Некоторое время он просто молча смотрел в пол.
– Я постучал в дверь, когда спустился туда к ним. Никто не ответил, а когда я... когда я попробовал дверь, то она оказалась открытой. Вот я... вот я и вошел. Она... Эйлин... она лежала в постели. Было уже двенадцать часов, а она лежала в постели и спала. Одеяло... нет – простыня... сползла с нее... И я ее видел... всю видел. Она спала, а у нее все было видно. А потом я сам не знаю. Помню, я поставил тарелку с сэндвичами, а сам лег с ней рядом, а потом, когда она хотела кричать, я руками зажал ей рот и я... я сделал это.
Он снова закрыл лицо ладонями.
– Да, я это сделал, – тихо повторил он. – Я сделал, да, я сделал это.
– Приятный вы человек, ничего не скажешь, мистер Холстед, – произнес Клинг свистящим шепотом.
– Просто так... просто так получилось...
– И ребеночек тоже просто так получился, да?
– Что? Какой ребеночек?
– А ты что – не знал, что Эйлин забеременела?
– Забе... да что вы говорите? Кто вам?.. Что вы?.. Эйлин? Мне никто ничего не сказал... почему мне не сказали? Никто?..
– Ты что – не знал, что она беременна?
– Нет. Клянусь Богом! Я не знал этого!
– А отчего же, по-вашему, она умерла, мистер Холстед?
– Мать ее сказала... Миссис Гленнон сказала, что с ней случился несчастный случай! Она сама сказала это моей жене – она с ней очень дружит. С женой. Жене она не стала бы лгать!
– Значит, не стала бы, да?
– Ее сшибла машина! Это было в Маджесте. Она... она поехала навестить тетку. Это нам сказала сама миссис Гленнон.
– Может быть, она и в самом деле сказала это твоей жене. Да только рассказ этот вы придумали вместе с ней, чтобы спасти твою паршивую шкуру.
– Нет! Клянусь вам! – слезы покатились по лицу Холстеда. Он потянулся рукой, как бы ища сочувствия и поддержки у Клинга. – Ну, как вы можете так говорить? – сказал он, всхлипывая. – Что вы тут такое говорите? Господи, прошу вас, ради Бога, не нужно...
– Она умерла от того, что пыталась избавиться от твоего ребенка, – сказал Клинг.
– Я не знал этого. Не знал я, не знал... О, Господи, клянусь вам, я не...
– Врешь, гнида! – рявкнул Клинг.
– Спросите у самой миссис Гленнон! Богом клянусь вам, я ничего не знал и...
– Все ты знал и поэтому решил устранить еще одного человека, который наверняка тоже знал обо всем!
– Что?
– Ты выследил Клер Таунсенд по пути...
– Кого? Я не знаю никакой...
– ...по пути к книжному магазину, а потом и застрелил ее, мразь паршивая? Где ты спрятал пистолеты? Говори! Говори, пока я тебя здесь не...
– Клянусь вам, клянусь...
– Где ты был в пятницу с пяти часов вечера?
– Здесь, в этом доме! Клянусь! Мы вдвоем с Луизой, с моей женой поднялись к Лессерам! Это на шестом этаже в нашем доме! Мы там пообедали вместе, а потом сели играть в карты. Клянусь вам.
Клинг некоторое время молча смотрел на него – испытующим тяжелым взглядом.
– Ты и в самом деле не знал, что Эйлин забеременела? – спросил он наконец.
– Нет.
– И ты не знал, что она собирается делать аборт?
– Нет, не знал.
Клинг снова уставился на него тяжелым взглядом.
– Пойдешь со мной, – сказал он, подумав. – По пути мы сделаем две остановки, мистер Холстед. Сначала мы задержимся у миссис Гленнон, а потом подымемся на шестой этаж к Лессерам. Что ж, может быть, окажется, что ты очень везучий человек.
Арнольд Холстед и впрямь оказался очень везучим человеком.
Он был временно безработным с августа, но ему в свое время крупно повезло с женой, которая к тому же оказалась отличной вышивальщицей бисером и которая безропотно взвалила на себя бремя содержания семьи ради того, чтобы он мог сидеть преспокойно дома в нижней рубашке и смотреть в окно, на то, что происходит на улице. Он изнасиловал шестнадцатилетнюю девушку, несовершеннолетнюю, но ни Эйлин, ни ее мать не обратились в полицию, во-первых, потому, что Луиза Холстед была ближайшей подругой матери, а, во-вторых, – и это особенно важно – мать с дочерью твердо знали, что Терри наверняка убьет Арнольда, как только узнает о его подвиге.
Да, мистер Холстед оказался очень везучим человеком.
В этом районе вообще живут семьи, у которых всегда достаточно неприятностей. Миссис Гленнон родилась в этом районе, прожила в нем всю свою жизнь и знала, что и умереть ей придется тоже здесь, а кроме того, она уже успела сжиться с мыслью о том, что неприятности всегда будут преследовать ее, потому что они стали уже давно как бы составной частью ее жизни. И ей не представлялось возможным причинять еще и серьезные неприятности Луизе, ее ближайшей подруге, а если говорить честно – единственному человеку, который относился к ней по-дружески в этом враждебном мире. И теперь, после того как ее дочь умерла, после того, как сына ее посадили за нападение на полицейского, она, выслушав вопросы Клин-га, вместо того, чтобы обвинить Холстеда еще и в убийстве Клер, просто рассказала ему как все было.
Она утверждала с полной определенностью, что он не знал и знать ничего не мог ни о беременности Эйлин, ни об аборте, который та вынуждена была сделать.
Везет же таким, как этот Холстед.
Миссис Лессер с шестого этажа подтвердила, что Луиза с Арнольдом пришли к ним примерно без четверти пять в ту пятницу. Они остались на обед, а потом играли в карты. Значит, он никак не мог оказаться даже рядом с книжным магазином, в котором было совершено убийство.
Да, везет мистеру Холстеду.
Ведь ему теперь будет предъявлено обвинение всего лишь в изнасиловании малолетней, за что ему предстоит отсидеть в тюрьме каких-то там двадцать лет.
Глава 14
– Вот именно. Я сказал ей тогда, что только в том случае, если сохранение беременности создает серьезную угрозу жизни либо матери, либо ребенка. Ну, вы же знаете – статья восьмидесятая “...если только указанные действия не были вызваны необходимостью сохранения жизни женщины или...”
– Да, да. Ну, а дальше.
– А это все.
– Ты уверен в этом?
– Хотя нет. Знаете, она тогда задала мне еще какой-то вопрос... Погодите, дайте припомнить.
И они стали ждать, пока Клинг, потирая рукой лоб, мучительно старался восстановить в памяти разговор.
– Правильно, – наконец изрек он с самым мрачным видом.
– Ну что?
– Она тогда спросила еще относительно жертвы изнасилования... ну, если девушка забеременела в результате изнасилования... Так вот, она спросила, не может ли считаться не противоречащим закону сделанный ей аборт.
– Вот оно! – воскликнул Мейер. – Вот где собака зарыта! Все теперь объясняется. Вот откуда эта меблированная комната и почему Эйлин не могла вернуться домой. Если этот ее братец, с его характером, узнал бы, что ее изнасиловали...
– Погоди, погоди, – сказал Клинг. – О чем это ты?
– Сначала скажи, что ты тогда ответил Клер?
– Ну, я тогда сказал ей, что тут я и сам ничего толком сказать не могу. Я сказал, что с моральной точки зрения в таком случае аборт вроде бы должен допускаться, но полной уверенности у меня все-таки не было. Об этом я ей тоже сказал.
– А что она тебе ответила на это?
– Она попросила меня навести справки и сказать ей. Она говорила тогда, что ей это очень нужно выяснить.
– Ну, и ты навел справки?
– Да, на следующий же день я позвонил в прокуратуру. Там мне сказали совершенно определенно: сохранение жизни матери или ребенка. Все остальное – не в счет. Во всех остальных случаях произведенный аборт рассматривается как уголовное преступление.
– И ты рассказал об этом Клер?
– Рассказал...
– А как она отреагировала на это?
– Ну тут уж она спустила собак! Она заявила, что до этого момента она считала, что законы издаются для того, чтобы защищать права пострадавших, а не для того, чтобы причинять им новые страдания. Я пытался как-то успокоить ее, но куда там!.. Можно подумать, что это я пишу эти дурацкие законы! Она орала на меня так, будто я несу личную ответственность за все, что написано в уголовном кодексе. Я спросил ее тогда, чего это она так разволновалась, но в ответ она стала говорить что-то насчет пуританской морали, которая должна считаться самой аморальной вещью на всем белом свете – что-то в этом духе, я уж точно не помню всего. Помню только, что под конец разговора она сказала, что, в таком случае, жизнь девушки может быть окончательно загублена, с одной стороны – преступными действиями, а с другой – с помощью самого закона. Общими усилиями, так сказать.
– А еще когда-нибудь она заговаривала на эту тему?
– Нет.
– А спрашивала она у тебя когда-нибудь, не знаешь ли ты врачей, которые тайно делают аборты?
– Нет, – тут же ответил Клинг. – Значит, если я все правильно понял... – он немного помолчал. – Значит, Эйлин Гленнон была изнасилована, да?
– Мы пришли именно к такому выводу, – сказал Мейер. – А произошло это скорее всего тогда, когда мать ее находилась в больнице.
– И вы считаете, что узнав об этом... ну, о том, что девушка забеременела, она... она и устроила ей этот аборт, да?
– Да, Берт, мы уверены в этом, – сказал Карелла. – Она даже уплатила за него.
Клинг кивнул.
– Ну, я полагаю... я полагаю, что можно было бы проверить это по ее банковскому счету.
– Вчера мы это сделали. Первого октября она сняла со счета пятьсот долларов.
– Ну, тогда... тогда все, что вы говорите, очень похоже на правду.
– Поверь, Берт, нам самим это очень неприятно, – сказал Карелла.
– Но, знаете, если она пошла на это, – начал было горячо Клинг. – Если она и в самом деле на это пошла, то только потому, что девушка была изнасилована. Я хочу сказать... что в другом случае она ни за что не пошла бы на нарушение закона. Вы и сами это знаете, правда?
– Да на ее месте я и сам пошел бы на это, – проговорил Карелла, стараясь, чтобы голос его звучал как можно убедительнее. Честно говоря, он вовсе не был в этом уверен, но сказать это нужно было ради Клинга.
– Единственное, чего она хотела, так это спасти эту несчастную девчонку, – сказал Клинг. – Ведь на все это можно посмотреть и с другой стороны... В конце концов она... она, можно сказать, спасла ей жизнь, а это как раз то, чего требует уголовный кодекс.
– А заодно, – проговорил вдруг Мейер, – она спасла жизнь и того типа, который изнасиловал Эйлин. Послушай, Стив, ради чего этот подонок должен в конце концов выйти сухим из воды? Почему этот мерзавец спокойно...
– Очень может быть, что он все же не был так уж и спокоен, – сказал Карелла. – Может быть, он сам решил принять кое-какие меры по обеспечению свой безопасности. И очень может быть, что он начал как раз с того, кто наверняка знал о его преступлении, но лично не был причастен к нему.
– О чем это ты?
– Я говорю о том, что ни Эйлин, ни ее мать не решились бы рассказать об этом кому-нибудь из опасений перед тем, что может тогда натворить молодой Гленнон. Но он никак не мог рассчитывать, что станет молчать и Клер Таунсенд. И не исключено, что он выследил ее в этом книжном магазине и...
– А мать ее знает, кто это сделал? – спросил Клинг.
– Мы оба считаем, что она наверняка знает имя насильника.
На этот раз Клинг только коротко кивнул, как бы отмечая что-то про себя. Когда он заговорил, голос его и выражение лица были лишены всяких эмоций.
– Мне она скажет, – сказал он.
Прозвучало это как обещание.
* * *
Человек этот жил этажом выше, прямо над квартирой Гленнонов.Клинг вышел из квартиры миссис Гленнон и спокойно зашагал вверх по ступенькам. Хозяйка квартиры осталась стоять в дверях и неотрывно следила за ним испуганным взглядом, прижимая руку ко рту. Трудно было сказать, о чем она думает в этот момент. Может, она сейчас думала о том, почему это некоторым людям никогда и ни в чем не везет.
Клинг постучал в дверь квартиры 4-А и подождал. Откуда-то издалека до него донесся голос. – Минуточку! – А теперь дверь приоткрылась, лязгнув цепочкой. В щель выглянуло мужское лицо.
– Да? – сказал мужчина.
– Полиция, – коротко бросил Клинг. Он показал мужчине бумажник с пристегнутым к внутренней стороне жетоном детектива.
– А в чем дело?
– Вы Арнольд Холстед?
– Да.
– Откройте, мистер Холстед.
– А что? В чем дело? Почему?..
– Откройте дверь, если не хотите, чтобы я ее вышиб! – отвечал Клинг.
– Ладно, ладно, открываю, погодите минутку. – Холстед стал суетливо возиться с цепочкой. Как только ему удалось освободить ее, Клинг толкнул дверь и вошел в квартиру.
– Вы один дома, мистер Холстед?
– Да.
– Насколько мне известно, у вас есть жена и трое детей, мистер Холстед. Это так?
В голосе Клинга явно чувствовалась скрытая угроза. Холстед, маленький человечек в черных брюках и нижней сорочке, инстинктивно попятился.
– Д-да, – сказал он. – Совершенно верно.
– А где они?
– Дети? Они в школе.
– А жена?
– Она на работе.
– А как насчет вас, мистер Холстед? Вы что – не работаете?
– Я... я временно безработный.
– И как давно вы состоите во временных безработных? – Вопросы свои Клинг резко бросал в лицо этому невзрачному человечку, и тот каждый раз вздрагивал от них, как от ударов.
– С... с этого лета.
– С какого времени?
– С августа.
– А что вы делали в сентябре, мистер Холстед?
– Я...
– Конечно, помимо того, что изнасиловали Эйлин Гленнон?
– Чт... что? – у Холстеда как бы перехватило горло. Он сразу побледнел и сделал шаг назад, но Клинг тут же шагнул вперед и стал еще ближе к нему.
– Надевай рубашку. Ты пойдешь со мной.
– Я... я ничего не делал. Вы ошиблись.
– Ничего не делал, да? – Клинг перешел на крик. – Ах, ты, сукин сын, ты ничего не делал, да? Ты пошел вниз и изнасиловал там шестнадцатилетнюю девчонку! И ты считаешь, что это ничего? Это ничего, да?
– Тише... тише... соседи услышат... – взмолился Холстед.
– Ах, соседи? – выкрикивал Клинг. – Он соседей стесняется! И у тебя хватает наглости!..
Постоянно пятясь, Холстед дошел до кухни. Руки его дрожали, но Клинг продолжал напирать на него.
– Я... я... это она сама, – торопливо бормотал Холстед. – Она сама хотела... Я... я не хотел. Все это...
– Прекрати врать, мразь! – рявкнул Клинг и влепил Холстеду тяжелую пощечину.
Тот издал какой-то нечеловеческий, приглушенный и испуганный не то крик, не то стон и, пятясь, прикрыл лицо руками.
– Не бейте меня, – сорвалось с его трясущихся губ.
– Ты изнасиловал ее, да? – не унимался Клинг. Холстед только кивнул, не отрывая ладоней от лица.
– Как это произошло?
– Я... я не знаю. Мать ее... понимаете, мама ее была в больнице. Миссис Гленнон, я хотел сказать. Она... она очень хорошая подруга моей жены, миссис Гленнон, она дружит с моей женой. Они и в церковь ходят вместе... они в одной общине состоят... вместе... они...
Клинг терпеливо ждал. Пальцы его помимо воли сжались в кулаки, но он терпеливо дожидался момента, когда придет пора задать Холстеду главный вопрос. А уж после этого он превратит его прямо тут на кухонном полу в кровавое месиво.
– Когда... когда ей пришлось лечь в больницу, жена моя... она готовила ее детям чего-нибудь поесть. Это значит Терри и... Эйлин. И...
– Дальше!
– И я обычно относил им еду... когда моя жена была на работе.
Потихоньку и очень осторожно Холстед отвел от лица свои трясущиеся руки. Однако глянуть на Клинга он так и не решился. Глаза его были прикованы к вытертому линолеуму на кухонном полу. Его все еще била дрожь, и казалось, что этот жалкий щуплый человечек, насмерть перепуганный, весь трясущийся, словно от озноба, в своей нижней рубашке с продранными рукавами, видит сейчас там на полу то, что он натворил.
– Это было в субботу, – сказал он. – Я видел, что Терри ушел из дома. Я сидел у окна и видел. Я видел, как он ушел. Жена моя была на работе. Она – вышивальщица бисером, и на работе ее очень ценят. Это было в субботу. Я помню, что в квартире тогда было очень жарко. Помните, какая жара стояла тогда в сентябре?
Клинг не отозвался ни словом, но Холстед и не ждал от него ответа. Казалось, он уже не замечает присутствия Клинга. Казалось, что возникла какая-то странная связь между ним и этим вытертым линолеумом на полу. Он так ни разу и не отвел от него глаз.
– Да, я хорошо помню. Жарко тогда было, очень жарко. Жена приготовила сэндвичи, которые я должен был отнести вниз ребятам. Но я знал, что Терри дома нет, понимаете? Я все равно понес бы туда сэндвичи, это, конечно, так, но я уже знал тогда, что Терри ушел из дома. Этого я никак не могу отрицать, не могу и не буду. Я ведь знал это...
Некоторое время он просто молча смотрел в пол.
– Я постучал в дверь, когда спустился туда к ним. Никто не ответил, а когда я... когда я попробовал дверь, то она оказалась открытой. Вот я... вот я и вошел. Она... Эйлин... она лежала в постели. Было уже двенадцать часов, а она лежала в постели и спала. Одеяло... нет – простыня... сползла с нее... И я ее видел... всю видел. Она спала, а у нее все было видно. А потом я сам не знаю. Помню, я поставил тарелку с сэндвичами, а сам лег с ней рядом, а потом, когда она хотела кричать, я руками зажал ей рот и я... я сделал это.
Он снова закрыл лицо ладонями.
– Да, я это сделал, – тихо повторил он. – Я сделал, да, я сделал это.
– Приятный вы человек, ничего не скажешь, мистер Холстед, – произнес Клинг свистящим шепотом.
– Просто так... просто так получилось...
– И ребеночек тоже просто так получился, да?
– Что? Какой ребеночек?
– А ты что – не знал, что Эйлин забеременела?
– Забе... да что вы говорите? Кто вам?.. Что вы?.. Эйлин? Мне никто ничего не сказал... почему мне не сказали? Никто?..
– Ты что – не знал, что она беременна?
– Нет. Клянусь Богом! Я не знал этого!
– А отчего же, по-вашему, она умерла, мистер Холстед?
– Мать ее сказала... Миссис Гленнон сказала, что с ней случился несчастный случай! Она сама сказала это моей жене – она с ней очень дружит. С женой. Жене она не стала бы лгать!
– Значит, не стала бы, да?
– Ее сшибла машина! Это было в Маджесте. Она... она поехала навестить тетку. Это нам сказала сама миссис Гленнон.
– Может быть, она и в самом деле сказала это твоей жене. Да только рассказ этот вы придумали вместе с ней, чтобы спасти твою паршивую шкуру.
– Нет! Клянусь вам! – слезы покатились по лицу Холстеда. Он потянулся рукой, как бы ища сочувствия и поддержки у Клинга. – Ну, как вы можете так говорить? – сказал он, всхлипывая. – Что вы тут такое говорите? Господи, прошу вас, ради Бога, не нужно...
– Она умерла от того, что пыталась избавиться от твоего ребенка, – сказал Клинг.
– Я не знал этого. Не знал я, не знал... О, Господи, клянусь вам, я не...
– Врешь, гнида! – рявкнул Клинг.
– Спросите у самой миссис Гленнон! Богом клянусь вам, я ничего не знал и...
– Все ты знал и поэтому решил устранить еще одного человека, который наверняка тоже знал обо всем!
– Что?
– Ты выследил Клер Таунсенд по пути...
– Кого? Я не знаю никакой...
– ...по пути к книжному магазину, а потом и застрелил ее, мразь паршивая? Где ты спрятал пистолеты? Говори! Говори, пока я тебя здесь не...
– Клянусь вам, клянусь...
– Где ты был в пятницу с пяти часов вечера?
– Здесь, в этом доме! Клянусь! Мы вдвоем с Луизой, с моей женой поднялись к Лессерам! Это на шестом этаже в нашем доме! Мы там пообедали вместе, а потом сели играть в карты. Клянусь вам.
Клинг некоторое время молча смотрел на него – испытующим тяжелым взглядом.
– Ты и в самом деле не знал, что Эйлин забеременела? – спросил он наконец.
– Нет.
– И ты не знал, что она собирается делать аборт?
– Нет, не знал.
Клинг снова уставился на него тяжелым взглядом.
– Пойдешь со мной, – сказал он, подумав. – По пути мы сделаем две остановки, мистер Холстед. Сначала мы задержимся у миссис Гленнон, а потом подымемся на шестой этаж к Лессерам. Что ж, может быть, окажется, что ты очень везучий человек.
Арнольд Холстед и впрямь оказался очень везучим человеком.
Он был временно безработным с августа, но ему в свое время крупно повезло с женой, которая к тому же оказалась отличной вышивальщицей бисером и которая безропотно взвалила на себя бремя содержания семьи ради того, чтобы он мог сидеть преспокойно дома в нижней рубашке и смотреть в окно, на то, что происходит на улице. Он изнасиловал шестнадцатилетнюю девушку, несовершеннолетнюю, но ни Эйлин, ни ее мать не обратились в полицию, во-первых, потому, что Луиза Холстед была ближайшей подругой матери, а, во-вторых, – и это особенно важно – мать с дочерью твердо знали, что Терри наверняка убьет Арнольда, как только узнает о его подвиге.
Да, мистер Холстед оказался очень везучим человеком.
В этом районе вообще живут семьи, у которых всегда достаточно неприятностей. Миссис Гленнон родилась в этом районе, прожила в нем всю свою жизнь и знала, что и умереть ей придется тоже здесь, а кроме того, она уже успела сжиться с мыслью о том, что неприятности всегда будут преследовать ее, потому что они стали уже давно как бы составной частью ее жизни. И ей не представлялось возможным причинять еще и серьезные неприятности Луизе, ее ближайшей подруге, а если говорить честно – единственному человеку, который относился к ней по-дружески в этом враждебном мире. И теперь, после того как ее дочь умерла, после того, как сына ее посадили за нападение на полицейского, она, выслушав вопросы Клин-га, вместо того, чтобы обвинить Холстеда еще и в убийстве Клер, просто рассказала ему как все было.
Она утверждала с полной определенностью, что он не знал и знать ничего не мог ни о беременности Эйлин, ни об аборте, который та вынуждена была сделать.
Везет же таким, как этот Холстед.
Миссис Лессер с шестого этажа подтвердила, что Луиза с Арнольдом пришли к ним примерно без четверти пять в ту пятницу. Они остались на обед, а потом играли в карты. Значит, он никак не мог оказаться даже рядом с книжным магазином, в котором было совершено убийство.
Да, везет мистеру Холстеду.
Ведь ему теперь будет предъявлено обвинение всего лишь в изнасиловании малолетней, за что ему предстоит отсидеть в тюрьме каких-то там двадцать лет.
Глава 14
Дело умирало, как умерли до этого его жертвы.
Оно было мертво, как внезапно налетевший со своими студеными ветрами ноябрь, заморозивший и город, и его обитателей, стянувший ледяным покровом реку.
Однако те, кто изо дня в день приходил на работу в дежурку Восемьдесят седьмого участка, никак не могли избавиться ни от этого холода, ни от этого дела. Они как бы таскали его за собой весь день, а потом – уносили домой, куда они возвращались на ночь, не в силах стряхнуть с себя этот тяжелый мертвый груз. Дело умерло, и они прекрасно понимали это.
Но ведь умерло не только дело, умерла еще и Клер Таунсенд.
– Прекрасно может, – сердито возразила Сара. – Оно может быть связано с сотней других вещей. Но вы все прямо с ума посходили. Убили девушку Берта, и вы просто зациклились все на этом.
В разговорах с Сарой Мейер редко когда выходил из себя, но дело это держало его в постоянном нервном напряжении, а кроме того, стручковая фасоль сегодня была так разварена, что превратилась в какую-то кашу.
– Тоже мне – нашелся знаток! – воскликнул он. – Ты кем себя воображаешь – Шерлоком Холмсом, да?
– Не кричи на маму, – сказал Аллан, старший из его сыновей.
– А ты заткнись и кушай свою фасоль! – заорал на него Мейер. Повернувшись к Саре, он сказал: – Тут столько всего намешано! Эта беременная девчонка, этот...
Сара бросила обеспокоенный взгляд на детей и сделала предупреждающий знак Мейеру.
– Ну, ладно, ладно, – сказал он. – В конце концов, если они до сих пор не знают, откуда берутся дети, то пора бы им это уже рассказать!
– А откуда берутся дети? – спросила Сюзи.
– А ты лучше помалкивай и ешь фасоль, – ответил Мейер.
– Вот-вот, так ты возьми и объясни им, откуда дети берутся, – сердито сказала Сара.
– Пап, пап, а откуда, скажи, пап?
– Это сам Господь вознаградил мужчин прекрасными, все понимающими, заботливыми и терпеливыми созданиями, которые зовутся женщинами, детка. И он наградил этих милых, умных, все понимающих созданий способностью производить на свет Божий еще и деток, на радость мужчинам, чтобы они могли, возвратившись с работы, радоваться жизни в окружении своих детей.
– Да, но откуда все-таки они берутся? – добивалась своего Сюзи.
– А об этом ты спроси у своей мамочки.
– А у меня может быть ребеночек? – поинтересовалась Сюзи.
– Нет, деточка, – сказала Сара. – Это когда вырастешь.
– А почему сейчас нельзя?
– Заткнись, Сюзи, – строго потребовал Джефф, который был на два года ее моложе. – Ты что, все не знаешь?
– Сам молчи, – сказала Сюзи. – И нужно говорить не “все не знаешь”, а “ничего не знаешь”. Понял?
– Молчи, дура, – лаконично порекомендовал ей Джефф, уминая фасоль.
– Не смей говорить сестричке такие слова, – сделал ему замечание Мейер. – Ты, Сюзи, не можешь иметь сейчас ребеночка, потому что ты еще маленькая. Вот подрастешь и станешь женщиной. Такой, как твоя мамочка, которая так хорошо понимает, что когда ее муж весь день как проклятый крутится на работе...
– А что я такого сказала? Я только сказала, что вы сейчас не можете составить себе ясного представления об этом деле. Все вы так хотите рассчитаться с убийцей Клер, что только и выискиваете любые способы хоть как-то связать с нею все подряд, а из-за этого не замечаете всех остальных возможностей и упускаете их.
– А может, ты не откажешь в любезности просветить меня насчет того, что это за остальные возможности, которые мы упускаем? Мы до конца разработали все возможные варианты и всюду уперлись в тупик. Мы ведь занимались не только Клер. Мы проверили всех, кто хоть как-то был причастен к этому делу или мог быть причастен к нему. Всех – понимаешь? Убитых, членов их семей, их родственников и даже друзей. И только когда ничего не нашли, то снова вернулись к Клер, Гленнонам, к доктору Мэдисон и...
– Я все это слышала уже сто раз, – сказала Сара.
– Ну, можешь послушать и в сто первый – от этого никто не умирает.
– Мам, можно выйти из-за стола? – спросил Аллан.
– А ты что – не хочешь кушать сладкое?
– Я хочу посмотреть “Королеву прерий”.
– “Королева прерий” подождет, – сказала Сара.
– Мама, передача начинается...
– Подождет. Ты будешь кушать сладкое.
– Да пусть идет, он же любит эту программу, – сказал Мейер.
– Послушайте, детектив Мейер, – сердито сказала Сара, – может, вы и считаетесь у себя в участке большой шишкой и командуете преступником как угодно, но здесь, за столом, я – хозяйка, и я не позволю, чтобы семья разбегалась прямо за обедом кто куда, если на приготовление этого обеда я потратила целых три часа и...
– Если бы ты потратила чуть меньше, может быть, у тебя не пригорела бы фасоль, – сказал Мейер.
– Фасоль не пригорела!
– Ну, так разварилась!
– Но не пригорела. А ты, Аллан, не ерзай, а сиди как положено. И ты будешь кушать у меня это сладкое, даже если лопнешь от него!
Семья завершила обед в полном молчании. Дети вышли наконец из-за стола, и висящая в воздухе обида переместилась из столовой к гостиную, к телевизору.
– Не сердись, пожалуйста, – сказал Мейер.
– Да что ты, это мне не нужно было вмешиваться в твои дела.
– А знаешь, может быть, мы и в самом деле чего-то не замечаем, – сказал Мейер. – Может, ответ лежит у нас прямо перед носом, а мы его не видим. – Он тяжело вздохнул. – Знаешь, Сара, я ужасно устал. Господи, до чего же я устал.
– Честное слово, я не могу придумать, кто еще может заниматься обивкой, – сказал он Тедди, которая, склонившись у его плеча, смотрела на листок бумаги. Она потянула к себе листок и написала на нем “мебельщик”, а потом пододвинула листок к Карелле и вопросительно поглядела на него.
Карелла задумчиво кивнул.
– Тоже подходит, – сказал он неуверенно. Потом он отодвинул листок в сторону и посадил Тедди к себе на колени.
– Знаешь, я все чаще начинаю думать, что это слово вообще не имеет никакого отношения к этому проклятому делу.
Тедди, внимательно следившая за его губами, отрицательно покачала головой.
– Ты считаешь, что оно все-таки имеет к нему отношение? – спросил он.
Тедди утвердительно кивнула.
– Да вроде бы должно быть связано, правда? С чего бы это умирающий человек твердил его при последнем издыхании? Но, знаешь, Тедди, в этом деле припутано еще столько всего разного. Взять хотя бы историю с Клер. Здесь уж наверняка...
Тедди внезапно закрыла ему руками глаза.
– Что?
В ответ она закрыла руками свои глаза.
– Ну, что ж, может быть, мы и в самом деле слепые, – сказал он со вздохом и снова взялся за лист с написанными на нем словами. – Ты думаешь, что в этом чертовом слове действительно кроется какая-то загадка? Но разве станет задавать загадки умирающий? Зачем? Он скажет то, о чем думает. Разве не так? О, Господи! Я уже совсем ничего не понимаю.
Тедди соскользнула у него с колен и направилась к полке с книгами. Карелла тем временем долго рассматривал составленный список. Под конец он даже начал подсчитывать количество букв в словах, надеясь хоть тут получить какую-то разгадку.
Ощутив привычное похлопывание по плечу, он оглянулся и увидел перед собой Тедди с загадочной улыбкой на лице и толстенным словарем в руках.
Для начала она пододвинула к себе листок и демонстративно зачеркнула лишние “б” в словах “оббивщик” и “оббивка”. Видя, что он собирается возражать, она с видом явного превосходства ткнула пальцем в нужную страничку в словаре.
– Ладно, ладно, – смущенно согласился он. – Это же так Уиллис записал, а он записывал то, что говорил ему Векслер.
В ответ Тедди быстро заработала пальцами.
– А может быть, Уиллис, – читал ее знаки Карелла, – вообще неверно расслышал то, что говорил умирающий.
– Конечно, может быть, но тот ведь повторял это слово несколько раз. Уиллис даже специально записал его, чтобы потом не путаться. Он же тоже не понял, что оно обозначает.
Тедди пододвинула к себе листок и быстрым четким почерком написала под столбиком еще одно слово: “ОБОЙЩИК” и снова пододвинула листок к Карелле.
– А это еще зачем? – спросил Карелла. – Так ведь, по-моему, называют тех, кто оклеивает стены обоями. Так мы теперь начнем заниматься еще и малярами или штукатурами.
Все с тем же выражением превосходства Тедди снова ткнула пальцем в словарь. Карелла только отмахнулся Тедди снова ткнула пальцем в словарь. Карелла только отмахнулся, но она потянула его за рукав и заставила прочитать: “ОБОЙЩИК” – мастер, специалист по обивке мебели”.
Оно было мертво, как внезапно налетевший со своими студеными ветрами ноябрь, заморозивший и город, и его обитателей, стянувший ледяным покровом реку.
Однако те, кто изо дня в день приходил на работу в дежурку Восемьдесят седьмого участка, никак не могли избавиться ни от этого холода, ни от этого дела. Они как бы таскали его за собой весь день, а потом – уносили домой, куда они возвращались на ночь, не в силах стряхнуть с себя этот тяжелый мертвый груз. Дело умерло, и они прекрасно понимали это.
Но ведь умерло не только дело, умерла еще и Клер Таунсенд.
* * *
– И все-таки это имеет отношение к ней! – сказал Мейер жене. – Иначе и быть не может, правда?– Прекрасно может, – сердито возразила Сара. – Оно может быть связано с сотней других вещей. Но вы все прямо с ума посходили. Убили девушку Берта, и вы просто зациклились все на этом.
В разговорах с Сарой Мейер редко когда выходил из себя, но дело это держало его в постоянном нервном напряжении, а кроме того, стручковая фасоль сегодня была так разварена, что превратилась в какую-то кашу.
– Тоже мне – нашелся знаток! – воскликнул он. – Ты кем себя воображаешь – Шерлоком Холмсом, да?
– Не кричи на маму, – сказал Аллан, старший из его сыновей.
– А ты заткнись и кушай свою фасоль! – заорал на него Мейер. Повернувшись к Саре, он сказал: – Тут столько всего намешано! Эта беременная девчонка, этот...
Сара бросила обеспокоенный взгляд на детей и сделала предупреждающий знак Мейеру.
– Ну, ладно, ладно, – сказал он. – В конце концов, если они до сих пор не знают, откуда берутся дети, то пора бы им это уже рассказать!
– А откуда берутся дети? – спросила Сюзи.
– А ты лучше помалкивай и ешь фасоль, – ответил Мейер.
– Вот-вот, так ты возьми и объясни им, откуда дети берутся, – сердито сказала Сара.
– Пап, пап, а откуда, скажи, пап?
– Это сам Господь вознаградил мужчин прекрасными, все понимающими, заботливыми и терпеливыми созданиями, которые зовутся женщинами, детка. И он наградил этих милых, умных, все понимающих созданий способностью производить на свет Божий еще и деток, на радость мужчинам, чтобы они могли, возвратившись с работы, радоваться жизни в окружении своих детей.
– Да, но откуда все-таки они берутся? – добивалась своего Сюзи.
– А об этом ты спроси у своей мамочки.
– А у меня может быть ребеночек? – поинтересовалась Сюзи.
– Нет, деточка, – сказала Сара. – Это когда вырастешь.
– А почему сейчас нельзя?
– Заткнись, Сюзи, – строго потребовал Джефф, который был на два года ее моложе. – Ты что, все не знаешь?
– Сам молчи, – сказала Сюзи. – И нужно говорить не “все не знаешь”, а “ничего не знаешь”. Понял?
– Молчи, дура, – лаконично порекомендовал ей Джефф, уминая фасоль.
– Не смей говорить сестричке такие слова, – сделал ему замечание Мейер. – Ты, Сюзи, не можешь иметь сейчас ребеночка, потому что ты еще маленькая. Вот подрастешь и станешь женщиной. Такой, как твоя мамочка, которая так хорошо понимает, что когда ее муж весь день как проклятый крутится на работе...
– А что я такого сказала? Я только сказала, что вы сейчас не можете составить себе ясного представления об этом деле. Все вы так хотите рассчитаться с убийцей Клер, что только и выискиваете любые способы хоть как-то связать с нею все подряд, а из-за этого не замечаете всех остальных возможностей и упускаете их.
– А может, ты не откажешь в любезности просветить меня насчет того, что это за остальные возможности, которые мы упускаем? Мы до конца разработали все возможные варианты и всюду уперлись в тупик. Мы ведь занимались не только Клер. Мы проверили всех, кто хоть как-то был причастен к этому делу или мог быть причастен к нему. Всех – понимаешь? Убитых, членов их семей, их родственников и даже друзей. И только когда ничего не нашли, то снова вернулись к Клер, Гленнонам, к доктору Мэдисон и...
– Я все это слышала уже сто раз, – сказала Сара.
– Ну, можешь послушать и в сто первый – от этого никто не умирает.
– Мам, можно выйти из-за стола? – спросил Аллан.
– А ты что – не хочешь кушать сладкое?
– Я хочу посмотреть “Королеву прерий”.
– “Королева прерий” подождет, – сказала Сара.
– Мама, передача начинается...
– Подождет. Ты будешь кушать сладкое.
– Да пусть идет, он же любит эту программу, – сказал Мейер.
– Послушайте, детектив Мейер, – сердито сказала Сара, – может, вы и считаетесь у себя в участке большой шишкой и командуете преступником как угодно, но здесь, за столом, я – хозяйка, и я не позволю, чтобы семья разбегалась прямо за обедом кто куда, если на приготовление этого обеда я потратила целых три часа и...
– Если бы ты потратила чуть меньше, может быть, у тебя не пригорела бы фасоль, – сказал Мейер.
– Фасоль не пригорела!
– Ну, так разварилась!
– Но не пригорела. А ты, Аллан, не ерзай, а сиди как положено. И ты будешь кушать у меня это сладкое, даже если лопнешь от него!
Семья завершила обед в полном молчании. Дети вышли наконец из-за стола, и висящая в воздухе обида переместилась из столовой к гостиную, к телевизору.
– Не сердись, пожалуйста, – сказал Мейер.
– Да что ты, это мне не нужно было вмешиваться в твои дела.
– А знаешь, может быть, мы и в самом деле чего-то не замечаем, – сказал Мейер. – Может, ответ лежит у нас прямо перед носом, а мы его не видим. – Он тяжело вздохнул. – Знаешь, Сара, я ужасно устал. Господи, до чего же я устал.
* * *
Стив Карелла взял чистый лист бумаги и напечатал крупными буквами в разрядку: О’ББИВЩИК. Ниже он стал выписывать столбиком: “столяр”, “краснодеревщик”, “плотник”, просто “оббивка”.– Честное слово, я не могу придумать, кто еще может заниматься обивкой, – сказал он Тедди, которая, склонившись у его плеча, смотрела на листок бумаги. Она потянула к себе листок и написала на нем “мебельщик”, а потом пододвинула листок к Карелле и вопросительно поглядела на него.
Карелла задумчиво кивнул.
– Тоже подходит, – сказал он неуверенно. Потом он отодвинул листок в сторону и посадил Тедди к себе на колени.
– Знаешь, я все чаще начинаю думать, что это слово вообще не имеет никакого отношения к этому проклятому делу.
Тедди, внимательно следившая за его губами, отрицательно покачала головой.
– Ты считаешь, что оно все-таки имеет к нему отношение? – спросил он.
Тедди утвердительно кивнула.
– Да вроде бы должно быть связано, правда? С чего бы это умирающий человек твердил его при последнем издыхании? Но, знаешь, Тедди, в этом деле припутано еще столько всего разного. Взять хотя бы историю с Клер. Здесь уж наверняка...
Тедди внезапно закрыла ему руками глаза.
– Что?
В ответ она закрыла руками свои глаза.
– Ну, что ж, может быть, мы и в самом деле слепые, – сказал он со вздохом и снова взялся за лист с написанными на нем словами. – Ты думаешь, что в этом чертовом слове действительно кроется какая-то загадка? Но разве станет задавать загадки умирающий? Зачем? Он скажет то, о чем думает. Разве не так? О, Господи! Я уже совсем ничего не понимаю.
Тедди соскользнула у него с колен и направилась к полке с книгами. Карелла тем временем долго рассматривал составленный список. Под конец он даже начал подсчитывать количество букв в словах, надеясь хоть тут получить какую-то разгадку.
Ощутив привычное похлопывание по плечу, он оглянулся и увидел перед собой Тедди с загадочной улыбкой на лице и толстенным словарем в руках.
Для начала она пододвинула к себе листок и демонстративно зачеркнула лишние “б” в словах “оббивщик” и “оббивка”. Видя, что он собирается возражать, она с видом явного превосходства ткнула пальцем в нужную страничку в словаре.
– Ладно, ладно, – смущенно согласился он. – Это же так Уиллис записал, а он записывал то, что говорил ему Векслер.
В ответ Тедди быстро заработала пальцами.
– А может быть, Уиллис, – читал ее знаки Карелла, – вообще неверно расслышал то, что говорил умирающий.
– Конечно, может быть, но тот ведь повторял это слово несколько раз. Уиллис даже специально записал его, чтобы потом не путаться. Он же тоже не понял, что оно обозначает.
Тедди пододвинула к себе листок и быстрым четким почерком написала под столбиком еще одно слово: “ОБОЙЩИК” и снова пододвинула листок к Карелле.
– А это еще зачем? – спросил Карелла. – Так ведь, по-моему, называют тех, кто оклеивает стены обоями. Так мы теперь начнем заниматься еще и малярами или штукатурами.
Все с тем же выражением превосходства Тедди снова ткнула пальцем в словарь. Карелла только отмахнулся Тедди снова ткнула пальцем в словарь. Карелла только отмахнулся, но она потянула его за рукав и заставила прочитать: “ОБОЙЩИК” – мастер, специалист по обивке мебели”.