— Вот и молодец, — похвалил его Боццарис, — давай и дальше так. Так ты понял, что я хотел тебе сказать?
— Нет… не совсем, — с сомнением протянул Нюхалка.
— Как ты считаешь, почему этот человек из «Вестерн Юнион» связался со мной?
— Ну… чтобы дать вам знать об этой телеграмме, что послал Гануччи. Разве нет?
— Да, верно, но почему именно мне? В конце концов, он один из наших лучших, самых доверенных осведомителей, вроде тебя, Нюхалка. Естественно, не такой уважаемый, как ты, но весьма и весьма достойный человек. А теперь подумай и скажи: почему он все-таки связался именно со мной, а не, скажем, с кем-нибудь из Особого отдела, к примеру?
— Ну и почему? — спросил Нюхалка.
— Да потому, что ему хорошо известно, что я поклялся до последнего вздоха вести непримиримую войну с силами зла, — объявил Боццарис.
— Ax, вот оно что! — протянул Нюхалка., — А Кармине Гануччи и есть живое олицетворение зла. Так что когда наш человек в «Вестерн Юнион» перехватил телеграмму, которую этот пособник дьявола послал своим поверенным, он и позвонил не кому-то, а мне! Он-то хорошо знает, что я сделаю! Я не эти парни из Особого отдела, которые настолько обленились, что день-деньской боятся оторвать свои жирные задницы от теплого кресла! Господи, прости мою душу грешную!
— Понятно, — пробормотал Нюхалка.
— Еще бы не понятно, — кивнул Боццарис. — А кроме того, ему хорошо известно, что за такую информацию я плачу двадцать пять долларов. Столько же — двадцать пять зеленых — получишь и ты, если, конечно, то, что ты разузнал, действительно важно.
— Да? — сразу же заинтересовался Нюхалка. — Правда? Вы готовы заплатить мне двадцать пять долларов? Вот здорово! А то у меня сейчас туго с наличностью.
— Был бы счастлив вручить тебе эти двадцать пять долларов прямо сейчас, — кивнул Боццарис. — Вся беда только в том, что ты мне не принес ничего нового, верно? То, с чем ты пришел, мне уже и так известно.
— Ну, не совсем так, — возразил Нюхалка. — Вернее, не все…
— А что, к примеру? — заинтересовался Боццарис.
— А то, что вы и понятия не имели ни о каком тяжком преступлении, которое было совершено вечером во вторник, верно? — подмигнул Нюхалка.
— А-Я?! Да знаешь, сколько тяжких преступлений было совершено только в этом самом районе? Четыреста десять! И о каждом из них мне известно.
— Да. Но вы не знаете, что как раз это тяжкое преступление может быть напрямую связано с…
— И что же это за преступление? — улыбнулся Боццарис. — Ты ведь понимаешь меня, Нюхалка, верно? Увы, пока что ничего конкретного ты не сказал.
— А что же именно вы хотите узнать? — уныло спросил Нюхалка. — За кем оно, верно?
— Знаешь, мне все эти тяжкие преступления уже просто как кость в горле, — пожаловался Боццарис, — я уже слышать о них не могу! Да тут шагу не шагнуть, чтобы не услышать о чем-то подобном! Думаю, не без гордости могу поклясться в том, что в моем районе совершается куда больше тяжких преступлений, чем в целом городе! Так что не рассказывай мне об этом! Я уже по горло сыт всей этой пакостью!
— Ладно, — покладисто сказал Нюхалка, — а что тогда вас интересует?
— Плоды, так сказать, сознательного зла, — ответил Боццарис. — Деньги. А больше всего на свете я бы сейчас хотел перехватить эти пятьдесят тысяч прямо под носом у Гануччи. Во всяком случае, пока они еще не добрались до Неаполя.
— Позвольте, лейтенант, — несмело вмешался Нюхалка, — я, конечно, человек необразованный, не то что вы… что-то я не врубился, о чем это вы? Что там за плоды зла и все такое? Не знаю уж, что вы там подумали, но, держу пари, эти парни наверняка отправят в Неаполь чек.
— Осмелюсь с тобой не согласиться, — изысканно возразил Боццарис. — Конечно, тебя извиняет твое, кхм… невежество, но что ж поделать — ведь ты же не посвятил всю свою жизнь борьбе с тем злом, что таится в самом человеке. Не то что я. Ну да ладно! Так вот, весь мой опыт подсказывает мне, что никакого чека не будет — такие люди никогда не выписывают чеки! Никогда! Можешь считать, это у них основное правило.
— Да? Ну что ж, может, и так, — не стал спорить Нюхалка. — А может, за всем этим вовсе ничего не стоит — так, обычный перевод денег из одного банка в другой, из Нью-Йорка — в Неаполь. А что касается этого вашего организованного зла… конечно, я не так уж много обо всем этом знаю, тут вы верно сказали.
Но в одном я совершенно уверен, лейтенант: других таких организованных парней, как Гануччи, надо еще поискать!
— Ладно, пусть так, — согласился Боццарис, — да только ты поищи среди них тех, кто любит оставлять такие следы! А уж записей о крупных суммах, которые по их приказу переводятся из одного района в другой, ты и вовсе не найдешь. А тут ведь из одной страны в другую! Тут, братец, прямая опасность, что парни из Интерпола мигом почуют запах жареного. И хвать тебя за жирную задницу! Помнишь, приятель, как все это вышло с Аль Капоне? То-то!
Сообразив, Нюхалка согласно кивнул головой.
— Наличные, — протянул Боццарис, — вот в чем сила организованной преступности! Звонкая монета, зеленые «хрусты» — вот чего у них хватает! Хочешь знать, о чем я думаю?
— О чем? — с интересом спросил Нюхалка.
— Держу пари, кому-то позарез понадобились денежки! И вот очень скоро надежный человек сядет в самолет, полетит в Неаполь и отдаст пятьдесят штук прямо в жирные лапы самого Кармине Гануччи. Вот что я думаю.
— Что ж… вполне возможно, — подумав, согласился Нюхалка.
— И если тебе удастся разнюхать, когда и как будут отправлены эти самые пятьдесят штук, или кто повезет их в Италию, или еще что-нибудь интересное, за что работающему в поте лица лейтенанту полиции не жалко отвалить двадцать пять долларов, тогда приходи. К тому же денежки эти он платит из собственного кармана.
— Да?! А я и не знал!
— А об этом вообще мало кто знает, — усмехнулся Боццарис, — но это чистая правда. А кроме всего прочего, если тебе удастся раздобыть интересующие нас сведения, ты не только получишь деньги, Нюхалка, — тогда, думаю, мы с тобой будем в расчете. И я готов буду забыть об одной очень интересной записи, которая есть в твоем деле.
— Какой еще записи? — пересохшими губами прошамкал Нюхалка, и лицо его стало мертвенно-бледным.
Взяв трубку, он недовольно буркнул: «Гануччи!» — и, услышав на другом конце голос Гарбугли, немедленно задохнулся от возмущения.
— В чем дело, Вито? — проревел он.
— Вы посылали телеграмму? — спросил Гарбугли.
— Да.
— Нам?
— Конечно вам, а кому же еще?!
— Так это так и есть? То, о чем вы просили в телеграмме?
— Все до последнего слова.
— И как вам это отправить?
— С надежным человеком. Как же еще?!
— И когда?
— Пусть вылетает самолетом до Рима, и не позднее завтрашнего вечера!
— А я было понял, будто вы хотите, чтобы мы переслали вам это в Неаполь!
— Да ведь нет же прямых рейсов из Нью-Йорка в Неаполь! — рявкнул Гануччи. — Твоему парню волей-неволей придется сделать пересадку в Риме. Ты слышишь? В Риме пересадка, так ему и скажи!
— Хорошо, хорошо, только не волнуйтесь.
— И не забудь, ладно? А то этот болван ни за что не догадается!
— Скажу, обязательно скажу, не волнуйтесь!
— Да, и дайте мне знать, когда он прилетит, хорошо? Тогда я устрою, чтобы в субботу его встретили.
— Хорошо. Тогда попозже я вам перезвоню и скажу, когда точно…
— Дай мне телеграмму, только после одиннадцати, чтобы по льготному тарифу, — велел Гануччи.
— Хорошо, так и сделаю.
— Как там малыш Льюис?
— Понятия не имею. Хотите, чтобы я позвонил вам домой и узнал, что и как?
— Нет, нет, это еще двадцать пять центов. Не знаешь, Нэнни получила нашу открытку?
— Ей-богу, не знаю. Если хотите, я могу позвонить…
— Я пишу ей почти каждый день, — проворчал Гануччи. — Знаешь, сколько стоит послать открытку авиапочтой? Сто пятнадцать лир, ничего себе, а? Ладно. У тебя еще что-нибудь?
— Нет, ничего.
— Тогда вешай трубку, нечего попусту тратить деньги, — буркнул Гануччи и бросил трубку на рычаг.
— Прошу вас, четыре тысячи по сотне и две — по доллару.
— Две тысячи — долларовыми купюрами? — уточнил кассир.
— Да. Именно так, — подтвердил Бенни.
Кассир принялся пересчитывать деньги.
Бенни, конечно, догадывался, что его план, скажем так, не совсем законный. Но с другой стороны, успокаивал он себя, разве это ему пришла в голову сумасшедшая мысль украсть мальчишку Гануччи?! Разве он просил Нэнни обратиться к нему за помощью? Зато он взялся за это грязное дело хладнокровно, как и подобает настоящему профессионалу. И вот сегодня в десять часов вечера, если все пойдет по плану, в его распоряжении окажется сумма, вполне достаточная для выкупа. А может быть, и немного больше… в виде компенсации за труды. Предположим, в игре участвует Селия Месколата… только она не узнает об этом до половины шестого.
А пока что он получил толстенькую пачку наличных — две тысячи долларовыми банкнотами и в придачу сорок по сотне, попросил у кассира резинку, чтобы перехватить всю пачку, свернул ее в некое подобие толстого рулона, туго обмотал резинкой, поблагодарил и вышел из банка.
Некоторое время он раздумывал, не стоит ли еще раз позвонить Придурку — просто, чтобы убедиться, что тот до конца понял, в чем состоит его план. В конце концов. Придурок никогда не отличался острым умом. Да что уж тут говорить, когда он и свой-то номер телефона запомнил с большим трудом.
С другой стороны, вряд ли так уж умно лишний раз давить на человека, раз уж он согласился участвовать. Хороший наездник не станет погонять хлыстом доброго скакуна. И пусть Придурок в своей жизни не так уж много знал, но в одном он понимал толк — в воровстве.
До своей квартиры на Лексингтон-авеню Бенни решил пройтись пешком. Он сильно нервничал и даже под конец решился спросить Жанетт Кей, не настроена ли она… Выяснилось, что очень даже настроена, поэтому, когда к четырем часам они закончили, было как раз время начала сумерек.
А Нэнни с завистью рассматривала яркую красивую открытку. Перевернув ее, она прочла:
От одной этой мысли ей стало дурно.
А не позвонить ли снова Бенни Нэпкинсу? Войдя в кабинет хозяина, она плотно прикрыла за собой дверь, будто боясь, что ее подслушают (хотя дом стоял совершенно пустой), и подошла к письменному столу. Сняла трубку и набрала номер манхэттенской квартиры Бенни. Был уже вечер. Сквозь створчатые окна в комнату лился мягкий солнечный свет. В трубке долго слышались длинные гудки, но Бенни все не подходил. Это было не похоже на него. Потом вдруг что-то щелкнуло, и затем его недовольный голос прорычал:
— Какого дьявола! Кто это?!
Как невежливо, недовольно сморщилась Нэнни.
— Алло? Это Нэнни.
— О!.. — ворчливо протянул он. — О, здравствуй, Нэнни. Послушай, а ты не могла бы перезвонить попозже… ну, скажем, минут через десять? А? Что? — донесся до Нэнни его приглушенный голос, и у нее сложилось отчетливое впечатление, что он на минуту отвернулся от телефона. Потом его голос отчетливо произнес:
— Нет, лучше через четверть часа, ладно, Нэнни?
— Я очень беспокоюсь, — пробормотала Нэнни.
— Да, я понимаю. Но возьми себя в руки. Обещаю, все будет хорошо, — заверил ее Бенни. — Слышишь, Нэнни? Волноваться не о чем. Послушай, Нэнни, давай созвонимся попозже, минут через десять — пятнадцать и спокойно все обсудим, хорошо?
— Я хотела обсудить все это прямо сейчас, — сказала Нэнни.
Наступило долгое молчание. Потом вдруг до нее снова донесся голос Бенни.
— В чем дело, Нэнни? — спросил он, и девушка удивилась глубокой усталости, которая звучала в его голосе.
— Тебе удалось что-нибудь сделать?
— Я договорился сегодня вечером поиграть в покер. Нет, не совсем так. Короче, мне удалось договориться с одной своей приятельницей, а уж она все устроит. Она как раз должна была мне перезвонить — сказать, получилось у нее или нет. Послушай, Нэнни, по-моему, мне пришла в голову неплохая мысль.
Давай ты перезвонишь мне… скажем, в полшестого или даже в шесть, а? К тому времени я уже буду точно знать, играем мы сегодня или нет, а тогда…
— В покер, говоришь?
— Да, в покер.
— Господи, да как ты можешь даже думать о картах, когда случилось такое?! — всхлипнула Нэнни.
— Послушай, ты не права. Если все пойдет как надо, у меня на руках окажется пятьдесят тысяч, — возбужденно проговорил Бенни. — Знаешь, давай об этом потом. Это не телефонный разговор. Да и потом в наши дни никогда не знаешь, не подслушивает ли тебя кто.
— Может быть, ты позвонишь мне после игры?
— Хорошо. Обязательно позвоню. А этот ненормальный больше не пытался с тобой связаться?
— Пока нет. Помнишь, он сказал — в пять часов.
— Тогда ладно. Так я сам тебе позвоню, хорошо? Часов в пять, может, в шесть. Тогда и поговорим. Ты согласна, Нэнни?
— Да, чудесно, — ответила повеселевшая Нэнни.
— Ладно, — коротко буркнул он и повесил трубку.
Глава 9
— Нет… не совсем, — с сомнением протянул Нюхалка.
— Как ты считаешь, почему этот человек из «Вестерн Юнион» связался со мной?
— Ну… чтобы дать вам знать об этой телеграмме, что послал Гануччи. Разве нет?
— Да, верно, но почему именно мне? В конце концов, он один из наших лучших, самых доверенных осведомителей, вроде тебя, Нюхалка. Естественно, не такой уважаемый, как ты, но весьма и весьма достойный человек. А теперь подумай и скажи: почему он все-таки связался именно со мной, а не, скажем, с кем-нибудь из Особого отдела, к примеру?
— Ну и почему? — спросил Нюхалка.
— Да потому, что ему хорошо известно, что я поклялся до последнего вздоха вести непримиримую войну с силами зла, — объявил Боццарис.
— Ax, вот оно что! — протянул Нюхалка., — А Кармине Гануччи и есть живое олицетворение зла. Так что когда наш человек в «Вестерн Юнион» перехватил телеграмму, которую этот пособник дьявола послал своим поверенным, он и позвонил не кому-то, а мне! Он-то хорошо знает, что я сделаю! Я не эти парни из Особого отдела, которые настолько обленились, что день-деньской боятся оторвать свои жирные задницы от теплого кресла! Господи, прости мою душу грешную!
— Понятно, — пробормотал Нюхалка.
— Еще бы не понятно, — кивнул Боццарис. — А кроме того, ему хорошо известно, что за такую информацию я плачу двадцать пять долларов. Столько же — двадцать пять зеленых — получишь и ты, если, конечно, то, что ты разузнал, действительно важно.
— Да? — сразу же заинтересовался Нюхалка. — Правда? Вы готовы заплатить мне двадцать пять долларов? Вот здорово! А то у меня сейчас туго с наличностью.
— Был бы счастлив вручить тебе эти двадцать пять долларов прямо сейчас, — кивнул Боццарис. — Вся беда только в том, что ты мне не принес ничего нового, верно? То, с чем ты пришел, мне уже и так известно.
— Ну, не совсем так, — возразил Нюхалка. — Вернее, не все…
— А что, к примеру? — заинтересовался Боццарис.
— А то, что вы и понятия не имели ни о каком тяжком преступлении, которое было совершено вечером во вторник, верно? — подмигнул Нюхалка.
— А-Я?! Да знаешь, сколько тяжких преступлений было совершено только в этом самом районе? Четыреста десять! И о каждом из них мне известно.
— Да. Но вы не знаете, что как раз это тяжкое преступление может быть напрямую связано с…
— И что же это за преступление? — улыбнулся Боццарис. — Ты ведь понимаешь меня, Нюхалка, верно? Увы, пока что ничего конкретного ты не сказал.
— А что же именно вы хотите узнать? — уныло спросил Нюхалка. — За кем оно, верно?
— Знаешь, мне все эти тяжкие преступления уже просто как кость в горле, — пожаловался Боццарис, — я уже слышать о них не могу! Да тут шагу не шагнуть, чтобы не услышать о чем-то подобном! Думаю, не без гордости могу поклясться в том, что в моем районе совершается куда больше тяжких преступлений, чем в целом городе! Так что не рассказывай мне об этом! Я уже по горло сыт всей этой пакостью!
— Ладно, — покладисто сказал Нюхалка, — а что тогда вас интересует?
— Плоды, так сказать, сознательного зла, — ответил Боццарис. — Деньги. А больше всего на свете я бы сейчас хотел перехватить эти пятьдесят тысяч прямо под носом у Гануччи. Во всяком случае, пока они еще не добрались до Неаполя.
— Позвольте, лейтенант, — несмело вмешался Нюхалка, — я, конечно, человек необразованный, не то что вы… что-то я не врубился, о чем это вы? Что там за плоды зла и все такое? Не знаю уж, что вы там подумали, но, держу пари, эти парни наверняка отправят в Неаполь чек.
— Осмелюсь с тобой не согласиться, — изысканно возразил Боццарис. — Конечно, тебя извиняет твое, кхм… невежество, но что ж поделать — ведь ты же не посвятил всю свою жизнь борьбе с тем злом, что таится в самом человеке. Не то что я. Ну да ладно! Так вот, весь мой опыт подсказывает мне, что никакого чека не будет — такие люди никогда не выписывают чеки! Никогда! Можешь считать, это у них основное правило.
— Да? Ну что ж, может, и так, — не стал спорить Нюхалка. — А может, за всем этим вовсе ничего не стоит — так, обычный перевод денег из одного банка в другой, из Нью-Йорка — в Неаполь. А что касается этого вашего организованного зла… конечно, я не так уж много обо всем этом знаю, тут вы верно сказали.
Но в одном я совершенно уверен, лейтенант: других таких организованных парней, как Гануччи, надо еще поискать!
— Ладно, пусть так, — согласился Боццарис, — да только ты поищи среди них тех, кто любит оставлять такие следы! А уж записей о крупных суммах, которые по их приказу переводятся из одного района в другой, ты и вовсе не найдешь. А тут ведь из одной страны в другую! Тут, братец, прямая опасность, что парни из Интерпола мигом почуют запах жареного. И хвать тебя за жирную задницу! Помнишь, приятель, как все это вышло с Аль Капоне? То-то!
Сообразив, Нюхалка согласно кивнул головой.
— Наличные, — протянул Боццарис, — вот в чем сила организованной преступности! Звонкая монета, зеленые «хрусты» — вот чего у них хватает! Хочешь знать, о чем я думаю?
— О чем? — с интересом спросил Нюхалка.
— Держу пари, кому-то позарез понадобились денежки! И вот очень скоро надежный человек сядет в самолет, полетит в Неаполь и отдаст пятьдесят штук прямо в жирные лапы самого Кармине Гануччи. Вот что я думаю.
— Что ж… вполне возможно, — подумав, согласился Нюхалка.
— И если тебе удастся разнюхать, когда и как будут отправлены эти самые пятьдесят штук, или кто повезет их в Италию, или еще что-нибудь интересное, за что работающему в поте лица лейтенанту полиции не жалко отвалить двадцать пять долларов, тогда приходи. К тому же денежки эти он платит из собственного кармана.
— Да?! А я и не знал!
— А об этом вообще мало кто знает, — усмехнулся Боццарис, — но это чистая правда. А кроме всего прочего, если тебе удастся раздобыть интересующие нас сведения, ты не только получишь деньги, Нюхалка, — тогда, думаю, мы с тобой будем в расчете. И я готов буду забыть об одной очень интересной записи, которая есть в твоем деле.
— Какой еще записи? — пересохшими губами прошамкал Нюхалка, и лицо его стало мертвенно-бледным.
* * *
В Италии был уже девятый час вечера, когда Кармине Гануччи позвали к телефону. Они со Стеллой и одним удалившимся от дел специалистом по ринопластике[5] из Нью-Джерси ужинали у Фраглионе. Гануччи вызвали из-за стола как раз в тот момент, когда подали раков, что и привело его в немалое раздражение.Взяв трубку, он недовольно буркнул: «Гануччи!» — и, услышав на другом конце голос Гарбугли, немедленно задохнулся от возмущения.
— В чем дело, Вито? — проревел он.
— Вы посылали телеграмму? — спросил Гарбугли.
— Да.
— Нам?
— Конечно вам, а кому же еще?!
— Так это так и есть? То, о чем вы просили в телеграмме?
— Все до последнего слова.
— И как вам это отправить?
— С надежным человеком. Как же еще?!
— И когда?
— Пусть вылетает самолетом до Рима, и не позднее завтрашнего вечера!
— А я было понял, будто вы хотите, чтобы мы переслали вам это в Неаполь!
— Да ведь нет же прямых рейсов из Нью-Йорка в Неаполь! — рявкнул Гануччи. — Твоему парню волей-неволей придется сделать пересадку в Риме. Ты слышишь? В Риме пересадка, так ему и скажи!
— Хорошо, хорошо, только не волнуйтесь.
— И не забудь, ладно? А то этот болван ни за что не догадается!
— Скажу, обязательно скажу, не волнуйтесь!
— Да, и дайте мне знать, когда он прилетит, хорошо? Тогда я устрою, чтобы в субботу его встретили.
— Хорошо. Тогда попозже я вам перезвоню и скажу, когда точно…
— Дай мне телеграмму, только после одиннадцати, чтобы по льготному тарифу, — велел Гануччи.
— Хорошо, так и сделаю.
— Как там малыш Льюис?
— Понятия не имею. Хотите, чтобы я позвонил вам домой и узнал, что и как?
— Нет, нет, это еще двадцать пять центов. Не знаешь, Нэнни получила нашу открытку?
— Ей-богу, не знаю. Если хотите, я могу позвонить…
— Я пишу ей почти каждый день, — проворчал Гануччи. — Знаешь, сколько стоит послать открытку авиапочтой? Сто пятнадцать лир, ничего себе, а? Ладно. У тебя еще что-нибудь?
— Нет, ничего.
— Тогда вешай трубку, нечего попусту тратить деньги, — буркнул Гануччи и бросил трубку на рычаг.
* * *
Стрелка часов, висевших на стене того отделения Первого национального городского банка, что на углу Лексингтон-авеню и Двадцать третьей улицы, как раз остановилась на 2.37, когда Бенни Нэпкинс исчерпал свой счет в этом банке. Вернее, почти исчерпал, поскольку там еще оставались шестнадцать долларов. А черный день для него настанет, решил Бенни, если Придурок сегодня вечером вдруг облажается. И не то чтобы он всерьез предполагал, что такое случится, нет. Просто ему уже не раз приходилось убеждаться, что людям свойственно делать ошибки. Поэтому Бенни решил оставить при себе достаточно денег на билет до Гонолулу — просто на случай, если что-то пойдет не так, как он хотел. Не складывай все яйца в одну корзину, подумал он и обратился к кассиру:— Прошу вас, четыре тысячи по сотне и две — по доллару.
— Две тысячи — долларовыми купюрами? — уточнил кассир.
— Да. Именно так, — подтвердил Бенни.
Кассир принялся пересчитывать деньги.
Бенни, конечно, догадывался, что его план, скажем так, не совсем законный. Но с другой стороны, успокаивал он себя, разве это ему пришла в голову сумасшедшая мысль украсть мальчишку Гануччи?! Разве он просил Нэнни обратиться к нему за помощью? Зато он взялся за это грязное дело хладнокровно, как и подобает настоящему профессионалу. И вот сегодня в десять часов вечера, если все пойдет по плану, в его распоряжении окажется сумма, вполне достаточная для выкупа. А может быть, и немного больше… в виде компенсации за труды. Предположим, в игре участвует Селия Месколата… только она не узнает об этом до половины шестого.
А пока что он получил толстенькую пачку наличных — две тысячи долларовыми банкнотами и в придачу сорок по сотне, попросил у кассира резинку, чтобы перехватить всю пачку, свернул ее в некое подобие толстого рулона, туго обмотал резинкой, поблагодарил и вышел из банка.
Некоторое время он раздумывал, не стоит ли еще раз позвонить Придурку — просто, чтобы убедиться, что тот до конца понял, в чем состоит его план. В конце концов. Придурок никогда не отличался острым умом. Да что уж тут говорить, когда он и свой-то номер телефона запомнил с большим трудом.
С другой стороны, вряд ли так уж умно лишний раз давить на человека, раз уж он согласился участвовать. Хороший наездник не станет погонять хлыстом доброго скакуна. И пусть Придурок в своей жизни не так уж много знал, но в одном он понимал толк — в воровстве.
До своей квартиры на Лексингтон-авеню Бенни решил пройтись пешком. Он сильно нервничал и даже под конец решился спросить Жанетт Кей, не настроена ли она… Выяснилось, что очень даже настроена, поэтому, когда к четырем часам они закончили, было как раз время начала сумерек.
А Нэнни с завистью рассматривала яркую красивую открытку. Перевернув ее, она прочла:
«Мисс Нэнни Пул,Нэнни еще раз пробежала глазами карточку, потом еще раз… сердце у нее заколотилось. Он ничего не написал по поводу возвращения домой, и это уже само по себе было здорово. А если… она быстро сверилась с расписанием поездки, которое Гануччи специально для нее оставил на письменном столе в своем кабинете — правильно, они со Стеллой собирались пробыть в Италии до воскресенья. Это 29 августа. Даст Бог, ничего не случится и им не понадобится срочно менять свои планы. Это немного успокоило ее, хотя ненадолго. Открытка пробыла в пути никак не менее четырех-пяти дней, а стало быть, Гануччи вполне мог бы уже стоять на крыльце и звонить в дверь, добравшись до дома одновременно с собственной корреспонденцией. Если, конечно, им придет охота вернуться неожиданно. Представив эту картину, Нэнни похолодела. Господи, а что, если у них изменятся планы, что, если им вдруг почему-то разонравится Италия или (Господи спаси и помилуй!) они вообще уже едут?! Колени у нее подкосились — будто наяву она увидела, как на пороге, загорелые и улыбающиеся, с чемоданами, стоят хозяева и зовут маленького Льюиса…
«Клены»
Ларчмонт, Нью-Йорк, 10 538,
США
Дорогая Нэнни, здравствуй.
Мы все еще на Капри. Здесь так красиво! Мы все время фотографируемся, и я жду не дождусь, когда напечатаю снимки.
Как там малыш Льюис? Уверены, что он в полном порядке, тем более в таких заботливых руках, как твои! С наилучшими пожеланиями,
Кармине и Стелла Гануччи».
От одной этой мысли ей стало дурно.
А не позвонить ли снова Бенни Нэпкинсу? Войдя в кабинет хозяина, она плотно прикрыла за собой дверь, будто боясь, что ее подслушают (хотя дом стоял совершенно пустой), и подошла к письменному столу. Сняла трубку и набрала номер манхэттенской квартиры Бенни. Был уже вечер. Сквозь створчатые окна в комнату лился мягкий солнечный свет. В трубке долго слышались длинные гудки, но Бенни все не подходил. Это было не похоже на него. Потом вдруг что-то щелкнуло, и затем его недовольный голос прорычал:
— Какого дьявола! Кто это?!
Как невежливо, недовольно сморщилась Нэнни.
— Алло? Это Нэнни.
— О!.. — ворчливо протянул он. — О, здравствуй, Нэнни. Послушай, а ты не могла бы перезвонить попозже… ну, скажем, минут через десять? А? Что? — донесся до Нэнни его приглушенный голос, и у нее сложилось отчетливое впечатление, что он на минуту отвернулся от телефона. Потом его голос отчетливо произнес:
— Нет, лучше через четверть часа, ладно, Нэнни?
— Я очень беспокоюсь, — пробормотала Нэнни.
— Да, я понимаю. Но возьми себя в руки. Обещаю, все будет хорошо, — заверил ее Бенни. — Слышишь, Нэнни? Волноваться не о чем. Послушай, Нэнни, давай созвонимся попозже, минут через десять — пятнадцать и спокойно все обсудим, хорошо?
— Я хотела обсудить все это прямо сейчас, — сказала Нэнни.
Наступило долгое молчание. Потом вдруг до нее снова донесся голос Бенни.
— В чем дело, Нэнни? — спросил он, и девушка удивилась глубокой усталости, которая звучала в его голосе.
— Тебе удалось что-нибудь сделать?
— Я договорился сегодня вечером поиграть в покер. Нет, не совсем так. Короче, мне удалось договориться с одной своей приятельницей, а уж она все устроит. Она как раз должна была мне перезвонить — сказать, получилось у нее или нет. Послушай, Нэнни, по-моему, мне пришла в голову неплохая мысль.
Давай ты перезвонишь мне… скажем, в полшестого или даже в шесть, а? К тому времени я уже буду точно знать, играем мы сегодня или нет, а тогда…
— В покер, говоришь?
— Да, в покер.
— Господи, да как ты можешь даже думать о картах, когда случилось такое?! — всхлипнула Нэнни.
— Послушай, ты не права. Если все пойдет как надо, у меня на руках окажется пятьдесят тысяч, — возбужденно проговорил Бенни. — Знаешь, давай об этом потом. Это не телефонный разговор. Да и потом в наши дни никогда не знаешь, не подслушивает ли тебя кто.
— Может быть, ты позвонишь мне после игры?
— Хорошо. Обязательно позвоню. А этот ненормальный больше не пытался с тобой связаться?
— Пока нет. Помнишь, он сказал — в пять часов.
— Тогда ладно. Так я сам тебе позвоню, хорошо? Часов в пять, может, в шесть. Тогда и поговорим. Ты согласна, Нэнни?
— Да, чудесно, — ответила повеселевшая Нэнни.
— Ладно, — коротко буркнул он и повесил трубку.
Глава 9
АЗЗЕККА
Когда в пять пятнадцать раздалась пронзительная трель телефонного звонка, Нэнни ничуть не сомневалась, что звонит негодяй, похитивший Льюиса. Скорее всего, чтобы сообщить, как и когда передать выкуп. Ее изящная ручка мелко-мелко дрожала, когда она сняла трубку и поднесла ее к уху.
— Да, — прошелестела она.
— Нэнни? — Это был Бенни Нэпкинс. — Все устроилось. Ты слышишь? Все устроилось, говорю. Да, сегодня. Я тебе позвоню, когда игра закончится. Будем надеяться, что к тому времени у меня будут деньги.
— Понятно, — пробормотала Нэнни.
— Этот негодяй тебе звонил?
— Нет.
— Так и не позвонил?
— Нет.
— А в почтовый ящик ты не заглядывала? Может быть, он прислал инструкции в письме?
— Даже он не мог свалять такого дурака, — возразила Нэнни.
— Так он же маньяк! — воскликнул Бенни. — Чего ты от него хочешь?! Давай-ка сходи и загляни в ящик, а потом и перезвони мне, ладно?
— Ладно, — кивнула она и повесила трубку.
Как и предполагал Бенни, письмо от похитителя поджидало ее в почтовом ящике. Подобно первому, оно было составлено из аккуратно разрезанных на отдельные слова газетных статей, потом наклеенных на лист белой бумаги, какую обычно покупают машинистки. Нэнни, само собой, не знала, да и не могла знать, что все эти слова похититель Льюиса благоговейно вырезал из статей своих обожаемых кумиров. Сгущались сумерки. В слабом свете заходящего солнца Нэнни застыла возле почтового ящика и громко читала слово за словом, и они, как подхваченные ветром осенние листья, летели по дороге к «Кленам»:
— У меня в руках еще одно письмо от него, — сказала она.
— Да? И что там? — воскликнул Бенни.
— Понятия не имею, — растерянно ответила Нэнни.
Незнакомец назвался Вильямом Шекспиром.
— И что, ты рассчитываешь, что я в это поверю? — хмыкнул Боццарис.
— Это мое имя, — на правильном английском, что уже само по себе выглядело достаточно подозрительно, подтвердил незнакомец.
— Вот как? И где же ты живешь, Вилли?
— В Даунтауне. На Мотт-стрит.
— Это с какой же стати?
— Мне нравятся китаяночки.
— Ладно, пусть так, — не стал спорить Боццарис. — Тогда объясни, что ты делал на территории моего участка? Если, конечно, не считать того, что чуть ли не насмерть забил этого несчастного. Кстати, беднягу пришлось отправить в больницу.
— Этот бедняга, как вы его называете, чуть было не прикончил меня, — заявил Вилли, — а я лишь пытался спасти свою жизнь и свои сбережения.
— В моем районе среди бела дня еще никогда не убивали и не грабили, — усмехнулся Боццарис.
— Значит, сегодня был бы первый случай, — возразил Вилли, — если бы мне не удалось этому помешать.
— В соответствии с одной теорией криминальных расследований, — сказал Боццарис, — тот, кто своими действиями подтолкнул другого к нарушению закона, является преступником в той же мере, как и тот, кто нарушил этот закон. Так считали в древней Иудее. Ты, наверное, знаешь об этом, если, конечно, читаешь на древнееврейском.
— Нет, — покачал головой Вилли.
— Жаль. Что ж, тогда поверь мне на слово. И если человек повсюду таскает с собой десять тысяч долларов, то он, можно сказать, напрашивается, чтобы его ограбили. Ты не согласен?
— Мне были нужны деньги, — ответил Вилли. — Именно для этого я и пришел сюда — чтобы снять сбережения со своего счета.
— Для какой цели тебе понадобились деньги? — полюбопытствовал Боццарис.
— Для личной.
— Это какой же?
В эту минуту кто-то осторожно постучал в дверь кабинета лейтенанта.
— Войдите, — крикнул Боццарис. На пороге появился детектив. Кивнув, он подошел к столу и положил какую-то бумагу. — Спасибо, Сэм, — сказал Боццарис и поднес ее к глазам. — Чем ты зарабатываешь на жизнь, Вилли? — спросил он.
— Выпускаю косточки для игры в маджонг. Эта игра и китайские девочки мне полюбились, еще когда я много лет назад был резидентом в Гонконге.
— Вилли, — сказал Боццарис, подняв на него глаза, — если верить вот этой бумаге, которую я держу в руках, ты самый известный игрок как в пятом, так и в девятом полицейском участке. Ну, так как? Можешь что-нибудь сказать по этому поводу?
— Ну что… — Тот пожал плечами. — Отпираться не стану.
Действительно, люблю иногда перекинуться в картишки. А что тут такого?
— Ничего. Да только вот тебя не раз уж арестовывали за букмекерство, за содержание карточного притона, за то, что ты принимал ставки на игру, а еще за жульничество с денежными ставками. Что скажешь?
— Да, иной раз бывало, — скромно признался Вилли.
— Много раз. Во всяком случае, так говорится в этой бумаге, и каждый раз за одно и то же. Одни обвинения, которые тебе предъявлялись, составляют весьма внушительный список.
Боюсь, у тебя могут быть неприятности, — Боццарис покачал головой, — а если учитывать, что все это происходило в последнее время, то ты вполне можешь загреметь за решетку.
— Этот человек собирался меня ограбить, — высокопарно заявил Вилли. — Скорее всего, этот проходимец успел заметить пачку денег, когда я расплачивался по счету в кафетерии, и решил пойти за мной. В конце концов, разве это преступление — защищаться, когда на тебя нападают?
— Может быть, и так, — не стал спорить Боццарис, — но, думаю, в офисе окружного прокурора вряд ли кто-то сочтет преступлением сунуть в кутузку известного картежника и шулера, за которым тянется хвост длиной в целую милю! Особенно если патрульный доложит, что застукал его в тот момент, когда он зверски избивал беспомощного человека, который почти без сознания, избитый и окровавленный, лежал на дорожке возле кафе!
Попытка преднамеренного убийства, да еще второй степени — это тебе не шутка! А именно так, возможно, и будет звучать выдвинутое против тебя обвинение! Знаешь, сколько тебе светит?
Пять лет! И это если не учитывать предыдущих нарушений закона, которых у тебя хватает! Ведь у тебя уже три привода, Вилли, правильно? Так что на четвертый раз, парень, отвертеться не удастся. Быть тебе за решеткой, Вилли!
— Это просто смешно! — фыркнул тот. — Этот человек и в самом деле пытался украсть мои деньги!
— Ладно, пусть так. Тогда объясни, для чего тебе понадобилось иметь при себе такую сумму денег?
— Они были нужны моей сестре.
— Для чего?
— Моя сестра, которую зовут Мэри Шекспир и которая проживает в…
— Нас тут совершенно не интересует твое генеалогическое древо, — буркнул Боццарис.
— Моя сестра собиралась отправиться в Сан-Франциско, чтобы подать там протест.
— Против чего?
— Условий, — объяснил Вилли, — которые, и вы сами это знаете, никуда не годятся. Подать протест стоит очень дорого.
Она обратилась ко мне за помощью, и я согласился отдать ей собственные сбережения.
— Это самое чистейшее собачье дерьмо, о котором я когда-либо слышал!
— Богом клянусь, это чистейшая правда!
— Ладно, пусть так. А теперь выкинь это из головы и объясни еще раз, для чего тебе понадобилось иметь при себе такую сумму. Для чего ты снял деньги со счета?
— Это не имеет никакой связи с карточной игрой, — заявил Вилли.
— С какой такой карточной игрой? — насторожился Боццарис.
— А вы обещаете мне забыть обо всех вздорных обвинениях, выдвинутых против меня в этой вашей бумажке, если я все расскажу? Не говоря уже о том досадном недоразумении, что случилось сегодня, тем более что на этот раз я сам стал жертвой бандитского нападения?
— Я не имею права брать на себя подобные серьезные обязательства, — пожал плечами Боццарис.
— В таком случае и я не имею права брать на себя определенные обязательства и сообщить вам сведения о карточной игре.
— Какой карточной игре? — вскинулся Боццарис.
— Какой карточной игре? — передразнил его Вилли.
— О той самой, — буркнул Боццарис. — Сам небось знаешь о какой. Если информация, которую ты мне сообщишь, будет иметь какое-то значение, хотя лично я в этом сомневаюсь, может, мне и придет охота забыть о длинном хвосте преступлений, которые тянутся за тобой, словно шлейф кометы. А также о том, как сегодня ты избивал этого парня. Конечно, если бедняга не отдаст в больнице концы. Сам понимаешь, в этом случае, как ни печально, но тебе, Вилли, придется ответить за убийство.
— Да, — прошелестела она.
— Нэнни? — Это был Бенни Нэпкинс. — Все устроилось. Ты слышишь? Все устроилось, говорю. Да, сегодня. Я тебе позвоню, когда игра закончится. Будем надеяться, что к тому времени у меня будут деньги.
— Понятно, — пробормотала Нэнни.
— Этот негодяй тебе звонил?
— Нет.
— Так и не позвонил?
— Нет.
— А в почтовый ящик ты не заглядывала? Может быть, он прислал инструкции в письме?
— Даже он не мог свалять такого дурака, — возразила Нэнни.
— Так он же маньяк! — воскликнул Бенни. — Чего ты от него хочешь?! Давай-ка сходи и загляни в ящик, а потом и перезвони мне, ладно?
— Ладно, — кивнула она и повесила трубку.
Как и предполагал Бенни, письмо от похитителя поджидало ее в почтовом ящике. Подобно первому, оно было составлено из аккуратно разрезанных на отдельные слова газетных статей, потом наклеенных на лист белой бумаги, какую обычно покупают машинистки. Нэнни, само собой, не знала, да и не могла знать, что все эти слова похититель Льюиса благоговейно вырезал из статей своих обожаемых кумиров. Сгущались сумерки. В слабом свете заходящего солнца Нэнни застыла возле почтового ящика и громко читала слово за словом, и они, как подхваченные ветром осенние листья, летели по дороге к «Кленам»:
«Этот вид… обмена… представляет собой… условно… живую эклектику… (а также достаточно большие отрывки)… эрудитом…Нэнни направилась к дому. Подняв трубку, она набрала номер Бенни.
Конспект… является веселым и непритязательным, словно простенькая бутоньерка… букетик полевых цветов.
Давайте сделаем это следующим образом: …вы можете и дальше заниматься этой буффонадой… или… навлечь… изощренное… ужасное несчастье… сдержать стремление к насилию… достаточное количество денег… испытывать нехватку… с… доставкой…
Что нам требуется немедленно, так это… хотя меня и приводит в содрогание необходимость даже упоминать об этом… выгодная… капитализация…
Или… буду… считать себя вправе терроризировать, лишать права выкупа или даже убить…»
— У меня в руках еще одно письмо от него, — сказала она.
— Да? И что там? — воскликнул Бенни.
— Понятия не имею, — растерянно ответила Нэнни.
* * *
Тем же самым вечером, часов в семь, один из детективов Боццариса задержал неизвестного человека. Этот тип показался подозрительным по нескольким причинам сразу. В первую очередь потому, что лицо его было совершенно незнакомым, а стало быть, парень вообще был не из их района. Вторая же причина состояла в том, что он, широко расставив ноги, стоял над распростертым на земле человеком и, больше того, обрабатывал его кулаками, занимаясь этим на самом виду — прямо на дорожке, ведущей к кафе, не более чем в двух кварталах от полицейского участка. Драчун, не переставая, твердил детективу, который его арестовал, что он, дескать, лишь защищался, но тот за свою жизнь успел повидать слишком много убийц, чтобы сейчас ошибаться. Он приволок его в участок, и только тут, при обыске, вдруг обнаружилось, что у незнакомца при себе огромная сумма — 10 000 долларов, причем наличными.Незнакомец назвался Вильямом Шекспиром.
— И что, ты рассчитываешь, что я в это поверю? — хмыкнул Боццарис.
— Это мое имя, — на правильном английском, что уже само по себе выглядело достаточно подозрительно, подтвердил незнакомец.
— Вот как? И где же ты живешь, Вилли?
— В Даунтауне. На Мотт-стрит.
— Это с какой же стати?
— Мне нравятся китаяночки.
— Ладно, пусть так, — не стал спорить Боццарис. — Тогда объясни, что ты делал на территории моего участка? Если, конечно, не считать того, что чуть ли не насмерть забил этого несчастного. Кстати, беднягу пришлось отправить в больницу.
— Этот бедняга, как вы его называете, чуть было не прикончил меня, — заявил Вилли, — а я лишь пытался спасти свою жизнь и свои сбережения.
— В моем районе среди бела дня еще никогда не убивали и не грабили, — усмехнулся Боццарис.
— Значит, сегодня был бы первый случай, — возразил Вилли, — если бы мне не удалось этому помешать.
— В соответствии с одной теорией криминальных расследований, — сказал Боццарис, — тот, кто своими действиями подтолкнул другого к нарушению закона, является преступником в той же мере, как и тот, кто нарушил этот закон. Так считали в древней Иудее. Ты, наверное, знаешь об этом, если, конечно, читаешь на древнееврейском.
— Нет, — покачал головой Вилли.
— Жаль. Что ж, тогда поверь мне на слово. И если человек повсюду таскает с собой десять тысяч долларов, то он, можно сказать, напрашивается, чтобы его ограбили. Ты не согласен?
— Мне были нужны деньги, — ответил Вилли. — Именно для этого я и пришел сюда — чтобы снять сбережения со своего счета.
— Для какой цели тебе понадобились деньги? — полюбопытствовал Боццарис.
— Для личной.
— Это какой же?
В эту минуту кто-то осторожно постучал в дверь кабинета лейтенанта.
— Войдите, — крикнул Боццарис. На пороге появился детектив. Кивнув, он подошел к столу и положил какую-то бумагу. — Спасибо, Сэм, — сказал Боццарис и поднес ее к глазам. — Чем ты зарабатываешь на жизнь, Вилли? — спросил он.
— Выпускаю косточки для игры в маджонг. Эта игра и китайские девочки мне полюбились, еще когда я много лет назад был резидентом в Гонконге.
— Вилли, — сказал Боццарис, подняв на него глаза, — если верить вот этой бумаге, которую я держу в руках, ты самый известный игрок как в пятом, так и в девятом полицейском участке. Ну, так как? Можешь что-нибудь сказать по этому поводу?
— Ну что… — Тот пожал плечами. — Отпираться не стану.
Действительно, люблю иногда перекинуться в картишки. А что тут такого?
— Ничего. Да только вот тебя не раз уж арестовывали за букмекерство, за содержание карточного притона, за то, что ты принимал ставки на игру, а еще за жульничество с денежными ставками. Что скажешь?
— Да, иной раз бывало, — скромно признался Вилли.
— Много раз. Во всяком случае, так говорится в этой бумаге, и каждый раз за одно и то же. Одни обвинения, которые тебе предъявлялись, составляют весьма внушительный список.
Боюсь, у тебя могут быть неприятности, — Боццарис покачал головой, — а если учитывать, что все это происходило в последнее время, то ты вполне можешь загреметь за решетку.
— Этот человек собирался меня ограбить, — высокопарно заявил Вилли. — Скорее всего, этот проходимец успел заметить пачку денег, когда я расплачивался по счету в кафетерии, и решил пойти за мной. В конце концов, разве это преступление — защищаться, когда на тебя нападают?
— Может быть, и так, — не стал спорить Боццарис, — но, думаю, в офисе окружного прокурора вряд ли кто-то сочтет преступлением сунуть в кутузку известного картежника и шулера, за которым тянется хвост длиной в целую милю! Особенно если патрульный доложит, что застукал его в тот момент, когда он зверски избивал беспомощного человека, который почти без сознания, избитый и окровавленный, лежал на дорожке возле кафе!
Попытка преднамеренного убийства, да еще второй степени — это тебе не шутка! А именно так, возможно, и будет звучать выдвинутое против тебя обвинение! Знаешь, сколько тебе светит?
Пять лет! И это если не учитывать предыдущих нарушений закона, которых у тебя хватает! Ведь у тебя уже три привода, Вилли, правильно? Так что на четвертый раз, парень, отвертеться не удастся. Быть тебе за решеткой, Вилли!
— Это просто смешно! — фыркнул тот. — Этот человек и в самом деле пытался украсть мои деньги!
— Ладно, пусть так. Тогда объясни, для чего тебе понадобилось иметь при себе такую сумму денег?
— Они были нужны моей сестре.
— Для чего?
— Моя сестра, которую зовут Мэри Шекспир и которая проживает в…
— Нас тут совершенно не интересует твое генеалогическое древо, — буркнул Боццарис.
— Моя сестра собиралась отправиться в Сан-Франциско, чтобы подать там протест.
— Против чего?
— Условий, — объяснил Вилли, — которые, и вы сами это знаете, никуда не годятся. Подать протест стоит очень дорого.
Она обратилась ко мне за помощью, и я согласился отдать ей собственные сбережения.
— Это самое чистейшее собачье дерьмо, о котором я когда-либо слышал!
— Богом клянусь, это чистейшая правда!
— Ладно, пусть так. А теперь выкинь это из головы и объясни еще раз, для чего тебе понадобилось иметь при себе такую сумму. Для чего ты снял деньги со счета?
— Это не имеет никакой связи с карточной игрой, — заявил Вилли.
— С какой такой карточной игрой? — насторожился Боццарис.
— А вы обещаете мне забыть обо всех вздорных обвинениях, выдвинутых против меня в этой вашей бумажке, если я все расскажу? Не говоря уже о том досадном недоразумении, что случилось сегодня, тем более что на этот раз я сам стал жертвой бандитского нападения?
— Я не имею права брать на себя подобные серьезные обязательства, — пожал плечами Боццарис.
— В таком случае и я не имею права брать на себя определенные обязательства и сообщить вам сведения о карточной игре.
— Какой карточной игре? — вскинулся Боццарис.
— Какой карточной игре? — передразнил его Вилли.
— О той самой, — буркнул Боццарис. — Сам небось знаешь о какой. Если информация, которую ты мне сообщишь, будет иметь какое-то значение, хотя лично я в этом сомневаюсь, может, мне и придет охота забыть о длинном хвосте преступлений, которые тянутся за тобой, словно шлейф кометы. А также о том, как сегодня ты избивал этого парня. Конечно, если бедняга не отдаст в больнице концы. Сам понимаешь, в этом случае, как ни печально, но тебе, Вилли, придется ответить за убийство.