Страница:
— И что он упомянут в нем, — прибавил Паркер.
Кольберт не проронил ни слова.
— Известно ли вам, это завещание существует? — спросил Клинг.
— Зачем вам нужно это знать? — поинтересовался Кольберт.
— Ну... совершено убийство, — начал объяснять Клинг, — и нам хотелось бы узнать все...
— Мой коллега хочет сказать вот что, — прервал его Паркер. — В криминалистике известны случаи, когда одни люди убивают других людей, чтобы унаследовать их деньги. Вот, что, по-моему, он хочет сказать.
— Понимаю. Итак, вы думаете...
— Мы пока еще ничего не думаем, — сказал Клинг. — Мы пытаемся...
— Мы думаем вот что, — снова прервал его Паркер. — Уилкинс ведет себя очень странно. Оскорбил невестку на ее собственной свадьбе и теперь воображает, что брат упомянул его в своем завещании. Вот что мы думаем. Это может иметь значение для нашего дела.
— Так существует завещание? — спросил Клинг.
— Вы подразумеваете завещание, в котором Дэйвид Уилкинс упомянут как наследник? Или просто оставленное Питером Уилкинсом завещание?
— Говорите, как считаете нужным, — ответил Паркер.
— Да, Питер Уилкинс оставил завещание, — сказал Кольберт. — А разве Дебра вам этого не говорила?
— Мы у нее не спрашивали, — ответил Паркер. — У вас есть копия завещания, мистер Кольберт?
— У меня хранится оригинал, — сообщил Кольберт.
— Покажите нам его, пожалуйста, — попросил Клинг.
— Зачем? — осведомился Кольберт.
— Как сказал мой коллега, нам важно знать, упомянут ли Уилкинс в качестве...
— Я понял. Но ведь завещание еще не утверждено, оно не стало правовым документом. Если я покажу вам его, то нарушу тайну.
— Мистер Кольберт, — настаивал Паркер, — ваш компаньон убит, и мы разыскиваем убийцу.
— Согласен. Но сомневаюсь, что имею право показать вам завещание Питера.
Паркер пристально посмотрел на него.
— Прошу прощения, — произнес Кольберт.
— Можете вы сказать нам, является ли Дэйвид Уилкинс лицом, в чью пользу оно составлено? — спросил Клинг.
— Предположим, я отвечу вам утвердительно. Не захотите ли вы затем узнать условия завещания, выражения в которых оно составлено...
— Можете ли вы просто ответить нам: да или нет? — спросил Паркер.
— А не подождать ли вам до утверждения завещания? Человека похоронили только на прошлой неделе. Я думаю...
— Мистер Кольберт, позвольте мне изложить вам наши соображения, — произнес Паркер. — Предположим, его брат-псих, умудрившийся потерять на свадьбе голову, узнает, что после смерти Питера он унаследует миллион долларов. Предположим, он прочитал в газете про чудака, которого убили в момент, когда он загаживал стену. И допустим, он решил, что было бы неплохо убить братца и сделать это по образцу того убийцы. После этого он сможет получить свой лимон и сбежать на остров в Тихом океане. Теперь, я думаю, вы поняли, почему мы желаем знать, в самом ли деле он получит наследство?
— Да, но...
— Больше, полагаю, ничего не нужно вам объяснять? — спросил Паркер.
Кольберт улыбнулся.
— Думаю, что могу ответить вам отрицательно, — сказал он. — Нет, Дэйвид Уилкинс не упомянут в завещании своего брата в качестве наследника.
— Спасибо, — поблагодарил Паркер. — А кто упомянут в нем? Это вы можете сказать?
— Я бы ответил вам, — снова улыбнулся Кольберт, — но, простите, не могу раскрывать тайну, не испросив прежде разрешения у Дебры Уилкинс.
— Как только она представит завещание в соответствующее учреждение для его утверждения, это будет означать его опубликование, — сказал Клинг.
— Да, но пока оно не подлежит опубликованию.
— Вам известно, когда она собирается регистрировать завещание?
— Понятия не имею.
— Говорила ли она что-нибудь о...
— Она не давала мне никаких поручений. Ее муж был убит совсем недавно, мистер Клинг. И я уверен, что она сейчас меньше всего думает о регистрации завещания.
Клинг кивнул головой.
Паркер тоже.
— Огромное вам спасибо, — проговорил он. — Не будем больше отнимать у вас время.
— Рад был помочь, — сказал Кольберт. Он вышел из-за стола и показал им, где находится дверь. — Если хотите, — предложил он, — я позвоню Дебре и спрошу у нее, может ли она дать нужную вам информацию.
— Да, мы были бы благодарны за это, — сказал Паркер и подал ему свою визитную карточку.
— Еще раз спасибо, — поблагодарил Клинг.
Они вышли в коридор, и по дороге к лифтам Паркер произнес:
— Ты видел дипломы на стене? Мужик учился в Гарварде!
— Почему он ждал, пока мы не собрались уходить? — спросил Клинг.
— Чего ждал? — поинтересовался Паркер. — Ты иногда говоришь загадками. Замечал за собой?
— Ждал с предложением. Позвонить жене.
— Позволь растолковать тебе, что это за звонок. Идет?
Конфиденциальный телефонный разговор адвоката с клиентом. Это значит, он не может разговаривать по телефону с клиентом в присутствии посторонних, которые услышат разговор. Дошло?
— Я расспрошу ее о завещании, — сказал Клинг. — Не понимаю, зачем скрывать завещание, которое и так будет скоро утверждено.
— Это подождет до завтра, — заметил Паркер. — Тебе что, не терпится сесть в кресло комиссара?
Клинг посмотрел на часы.
— Это подождет до завтра, — повторил Паркер.
Клинг кивнул головой и спросил:
— Перехватим по гамбургеру?
— Да, — ухмыльнулся Паркер. — Но я это сделаю без тебя.
И вот теперь он передал ей его через стол из рук в руки.
Восхитительный желтый чек. Первое, что она увидела на нем, были шесть нулей, четыре перед запятой и два после нее. А потом она увидела двойку, в этом не было никакого сомнения. Перед ней был чек на 20 тысяч долларов.
— Я хотела бы получить однодолларовыми бумажками, — сказала Хлоя, закатывая глаза.
— А не лучше ли двадцатипятицентовиками? — пошутил Сил. — Целая тачка двадцатипятицентовиков.
— А в банке не откажутся оплатить его, а? — спросила она.
— Держу пари, что нет, — ответил он и поднял бокал с вином.
Она положила чек в сумочку, защелкнула замок и тоже подняла бокал.
— За первое исполнение «Сестры моей женщины» ансамблем «Блеск Плевка», которое состоится в эту субботу, — произнес тост Сил.
— Поддерживаю, — сказала Хлоя. И они выпили.
— Вы придете послушать нас? — спросил он. — Я дам вам слоенку, и вы будете сидеть прямо на эстраде, рядом с нами.
— А что такое слоенка?
— Пропуск. Вы с ним пройдете через охрану.
— В субботу? В котором часу?
— Мы открываем программу, — сообщил Сил. — Только лучше было бы в конце. Популярные исполнители обычно завершают программу. Но Грас считает, что выгоднее выступать предпоследними в субботу. Концерт будет длиться два дня. Начнется в субботу в час, а закончится в воскресенье в полночь.
— Кто такая Грас? — поинтересовалась Хлоя.
— Девушка из нашего ансамбля.
Сил сказал это таким небрежным тоном, что Хлоя сразу догадалась об их отношениях. Отводит глаза. Они неравнодушны друг к другу — это точно.
— Всего выступят десять ансамблей. Пять в субботу и пять в воскресенье. Каждому ансамблю дается час эстрадного времени, а может быть, и полтора выйдет. Это как публика будет нас принимать. А потом, представляете себе, еще дохлое время...
— Дохлое время?
— Ну да. Установить инструменты нужно, настроить свой микрофон и усилители. Это занимает много времени. Иногда дохлое время между выступлениями длится целый час. Это когда ребята хотят показать себя во всей красе. Так что, если вы захотите посмотреть все от начала до конца, на это уйдет у вас целый день. Как я был бы счастлив побыть с вами!
Только бы вы согласились остаться после того, как мы закончим выступление. А если хотите, мы можем поехать куда-нибудь и провести там вместе весь день. Если хотите, — говорил он.
— Я еще не сказала, что приду, — охладила его она.
— Ах, только бы вы пришли. Я надеюсь, вам понравится «Сестра моя женщина» в нашем исполнении. Мы ее отрепетировали, и мне кажется, она звучит великолепно.
— Хорошая песня.
— Да.
— Когда вы ее будете петь? На концерте, я хочу сказать.
— Мы ею откроем выступление. Обычно мы начинаем какой-нибудь известной публике песней. Люди слушают модную песню, и между нами устанавливается взаимопонимание.
А на этот раз мы начнем выступление новой песней — идем на риск. А потом исполним одну из наших лучших песен. Вы слышали «Ненависть»?
— Нет, к сожалению.
— Ты идешь на свидание с ненавистью в сердце к Чертовым воротам, — пропел он, отбивая ритм рэпа на столе. — Ты должна ненавидеть... не слышали? Известный хит. Мы ее исполним после «Сестры моей женщины». А следующий номер нашей программы — сногсшибательный сюрприз. Я надеюсь, что вы останетесь на него. Нечто необычное для нашего стиля. Хлоя, вы очень огорчите меня, если не придете в субботу. С вашим приходом я связываю большие надежды.
Мне будет очень приятно увидеть вас на нашем концерте.
Хлоя обещала Тони танцевать всю субботу, хотя предполагалось, что в этот день она будет свободна. И Тони разрешил ей не выходить сегодня вечером на работу. Но теперь у нее есть чек, и она может сказать Тони, что ее жизненные планы изменились. Скажет ему, что она больше не нуждается в его работе. Ей вспомнились люди, выигрывавшие двадцать кусков в лотерею и прожигавшие эти деньги за месяц. Она не может допустить, чтобы с ней случилось нечто подобное.
Может быть, ей придется потанцевать, пока она не спланирует свою дальнейшую жизнь. Положит деньги в банк, будет танцевать в «Эдеме» и одновременно оценивать открывающиеся перед ней возможности. Сделает так, как обещала: выйдет на работу в субботу. Значит, она пока не может послушать «Сестру мою женщину». И снова мелодия из прошлого, этой мелодией был Джордж Чэддертон. Но он давно умер, исчез и почти совсем забыт. А перед ней, Хлоей Чэддертон, открывается будущее, и в этом будущем, возможно, будет Сил.
— В час дня, говорите?
— Скажите «да» и получайте слоенку. Можете беспрепятственно гулять по площадке до начала концерта и смотреть что вам заблагорассудится. Я устрою вас на эстраде, и вам будет отлично слышно и видно наше выступление. Останьтесь там, когда мы уйдем, познакомьтесь с другими группами, — он опустил глаза и проговорил:
— Доставьте мне такое удовольствие.
— Подумаю, — ответила она.
Хлоя не завлекала его в свои сети, она никогда так не поступала. Это было не в ее характере. Она все раздумывала, а не лучше ли ей продолжать танцевать в «Эдеме», не ссориться с Тони и выйти в субботу на работу. Может быть, Сил и вправду ее судьба, хотя она в этом не уверена. Мужчины есть мужчины, и почти все они сволочи, черт бы их побрал. Что ждет ее в будущем — неизвестно, а работа в «Эдеме» — это ее настоящее. Она воздержится тратить эти двадцать тысяч. Это ее единственное достояние.
— Обдумайте мое предложение, — произнес он и отпил из бокала маленький глоток вина. — Я плохо знаю итальянскую кухню, — признался он. — Вот только пиццу, которой торгуют на улицах, люблю. В Пенсильвании и Огайо есть отличные пиццерии. Но я спросил Морта... Морта Эккермана... что он считает наилучшим...
— Кто такой Морт Эккерман?
— Спонсор-организатор концерта. Из фирмы «Виндоуз Энтертэйнмент». Слышали когда-нибудь о них?
— Нет.
— Огромная фирма. Морт там большая шишка. Мы поругались с ним из-за рекламы, и вот сегодня он звонит и говорит, что завтра во всех газетах он дает рекламу на всю страницу, и «Блеск Плевка» будет в ней здорово представлен.
Нисколько не хуже других популярных ансамблей.
— Обязательно посмотрю.
— Морт сказал, что это место — его излюбленный ресторан в нашем городе, — сообщил Сил, помолчал в нерешительности и прибавил:
— Романтичный. Морт так выразился.
— Он действительно романтичный, — сказала Хлоя. — А вы сами разве так не думаете?
— Думаю, — откликнулся Сил. — Все эти флаги. Выпьете еще немного вина?
— Пожалуй, — сказала она.
Сил подозвал официанта, и тот наполнил бокалы.
— В любой момент, сэр, — проговорил официант, — я с удовольствием обслужу вас.
— Подождите минутку, — бросил Сил.
Он поднял бокал и сквозь него посмотрел ей прямо в глаза.
— Хлоя, — просительно произнес он, — ну, пожалуйста, скажите, что придете в субботу.
— Да. Постараюсь прийти, — ответила она.
— Очень хорошо, — улыбнулся Сил.
Она улыбнулась в ответ.
И подумала, что он просто прелесть. Как ей хотелось, чтобы он вошел в ее будущее.
Зазвенели бокалы.
Они выпили.
— С нетерпением буду ждать встречи с вами, — сказал Сил.
— Когда будете петь песню Джорджа? Да?
— И тогда тоже, — загадочно произнес он.
— Что вы имеете в виду?
— Поймете позже.
— Скажите сейчас, — попросила Хлоя.
— Потом, — сказал Сил.
И посмотрел на нее, как кот, проглотивший канарейку.
Ах, какая он прелесть! Так бы и съела его.
— Умираю от голода, — признался Сил. — Давайте заказывать ужин.
Вне всякого сомнения этот район был окрещен англичанами. В названии звучат значительность, сила, величие, царское достоинство. Произошло оно от среднеанглийского слова maieste, старофранцузского majeste, латинского majestas. И квартал, именовавшийся Королевский Порт, когда-то, давным-давно, был английским, но уже в самом начале двадцатого века итальянцы полностью вытеснили из него англичан, а в сороковых годах его начали заселять пуэрториканцы. Теперь к ним присоединились доминиканцы и китайцы.
В эту же среду, в Маджесте, в квартале Королевский Порт, в семь минут восьмого вечера пятнадцатилетняя девочка, называвшая себя «итальянкой», хотя ее родители и прародители родились в нашей стране, сидела на крыльце своего дома и наслаждалась благоуханной свежестью, разлившейся по городу после дождя. Вечер был тихий, теплый, и Кэрол Джирасоле подумала, что наконец-то пришла весна.
В восемь минут восьмого восемнадцатилетний Рамон Гузман подбежал к крыльцу, где сидела Кэрол, поклонился ей в пояс, спросил: «Как поживаете, мисс?». С небольшим акцентом. Потом выпрямился, ухмыльнулся, ударил ее кулаком в глаз и, крикнув «С первым апреля», убежал.
Кэрол завизжала, словно ее порезали. Никогда в жизни ничего подобного с ней не случалось! Черт побери! Какой-то латиноамерикашка подошел к ней и ни с того ни с сего ударил кулаком в глаз! А скрывшийся в темноте подвыпивший Рамон думал, как же он забавно пошутил. Покатываясь со смеху, он добежал до своей улицы, поднялся по лестнице в квартиру, где жил с матерью и тремя сестрами. Пять минут спустя он услышал шум внизу, подошел к окну и выглянул из него.
Возле дома стояла обиженная им девчонка. С ней были пятеро взрослых мужчин. Они окружили кольцом Джеральдо Джиминеца — кажется, его — и кричали: «Это ты первоапрельский шутник? Ты ударил эту девочку?». Тонкому, как тростинка, Джеральдо было шестнадцать лет. Он приехал из Санто-Доминго всего лишь два месяца назад и не знал смысла выражения «первоапрельский шутник». Джеральдо качал головой, все отрицал и не понимал, что взволновало этих мужчин. Ему казалось, что если он будет качать головой и повторять «нет-нет-нет», они наконец поймут, что ошиблись.
Но мужчины не унимались. «Ты что наделал, первоапрельский дурак? Зачем ударил девочку?». Джеральдо сказал: «No hablo ingles», а один из мужчин заорал: «Не лги!». Его приятель ударил мальчишку. Потом все набросились на Джеральдо и стали бить его. «Мне кажется, это не он», произнесла Кэрол очень тихо. Но они били и били кулаками мальчишку, приговаривая: «Ты, лживый мерзкий латиноамерикашка!», «Ударил девочку, а?», «Дурак первоапрельский, а?». Один из хулиганов разбил бутылку о голову Джеральдо, а когда тот упал на тротуар, его начали пинать ногами. Они били его ногами по голове, груди, животу, паху. Скоро живого места на нем не осталось. «Мне кажется, это не он», еще тише сказала Кэрол. Но они били его, пока он не затих, истекая кровью, на тротуаре.
Рамон все это видел из своего окна.
Потом он разделся и пошел спать в комнату, которую делил со своими тремя сестрами.
Этим же вечером в айсольской больнице «Буэнависта»
Шейрин Кук и трое других хирургов стояли в реанимационной палате вокруг кровати Джорджии Моубри и тихо совещались. Прошло 48 часов, как ее привезли сюда из операционной, но она не реагировала на словесные раздражители, не сделала ни одного сознательного движения рукой или ногой.
Лихорадка не прекращалась, число лейкоцитов в крови продолжало расти. Но больше всего тревожило врачей значительное повышение внутричерепного давления. Это явный признак кровотечения и чревато образованием сгустков крови. По мнению хирургов, требовались повторная трепанация черепа и устранение причины осложнений. Доктор Эддерли приказал немедленно подготовить Джорджию к экстренной операции на черепе.
В двадцать минут десятого Джорджии сделали повторную трепанацию черепа.
А три минуты спустя большой сгусток крови убил ее.
Потом поведал ей, как после почетного увольнения из армии его приняли на службу в полицию, и всего лишь за шесть месяцев он вырос до детектива. Новая ложь! Чтобы получить золотой жетон полицейского, ему пришлось трубить целых три года, хотя за него и хлопотали перед начальником сыскной полиции. Он уверял ее, что любит свою работу, потому что она дает ему великолепную возможность помогать бедным и угнетенным, исправляя причиненное им зло и бросая за решетку поганящих наш мир притеснителей и негодяев, где им и место. Он сам в это верил лишь наполовину.
Только в той части, которая касалась негодяев и злоумышленников, а не бедных и угнетенных ничтожеств. По разумению Паркера, никто не станет бедным и угнетенным, если сам не выберет себе такую судьбу. Он предпочитал спасать лучших, ибо на лучших держится мир.
Они сидели в гостиной ее квартиры на улице Челси. Время приближалось к одиннадцати часам. Паркер расстался с Клингом в половине шестого, намного позднее того времени, после которого он обычно терял всякий интерес к работе. Его рабочий день, по установленному им самим распорядку, заканчивался в 15.45 и ни секундой позже. Но сегодня придурок, полезший под пулю на проспекте Холл, — тот самый, который царапал витринное стекло — завалил его бумажной работой. Это дало Паркеру отличный повод позвонить Кэти — единственная выгода, которую он смог извлечь из нового убийства. Он задал ей по телефону несколько вопросов, а потом спросил, как бы невзначай, не желает ли она перекусить с ним в пиццерии или где-нибудь в этом роде. Воскресный завтрак с ней обошелся ему в 75 долларов. Потом они погуляли по парку, пожали на прощанье друг другу руки — и все.
Сегодня же он пригласил ее в кино на вечерний сеанс. Кэти ответила ему, что она заканчивает перепечатку киносценария — какое счастливое совпадение! — ив шесть сможет с ним встретиться. Идет? Кино закончилось в десять, и она пригласила его к себе домой выпить по чашечке кофе. Паркер усмотрел в этом благоприятное предзнаменование. И, не мешкая, приступил к закладке фундамента.
История с дикобразом пользовалась неизменным успехом.
Она не была выдумкой, рассказчик воспринимался чудесным парнем, забавным симпатягой. Историю с дикобразом он так часто рассказывал совершенно несходным женщинам при самых различных обстоятельствах, что выучил ее наизусть и ничего в ней не менял. Зачем подправлять то, что не испорчено? Все началось так. Однажды он сидел совершенно один в отделе детективов, как вдруг этот псих...
— Это было до того, как меня перевели в 87-й. Я тогда вкалывал в 64-м в Спокойном Месте. Очень тяжелый участок.
Заступил на смену в полночь, время приближается к трем или четырем часам утра, скука смертная. И тут входит мужик и ведет на поводке дикобраза.
В этом месте он выдерживал паузу, чтобы слушательница почувствовала забавность ситуации. Женщинам всегда кажется, что дикобраз на поводке — это очень мило. Вот только в другой руке у его хозяина был револьвер. Понимаете, у мужика в руке был револьвер. Паркер страшно удивился, каким образом ему удалось проскользнуть мимо дежурного сержанта. Это случилось еще до того, как угрозы взорвать бомбу стали обычным явлением в нашем городе. И постовых перед входом в участок тоже тогда не было. Но каждый посетитель обязан был подойти к дежурному и изложить свое дело. Этого требовало висевшее у входа большое объявление. А от мужика с сучьим дикобразом на поводке тем более.
Рассказывая ей свою историю, он рискнул употребить слово «сучий».
Интересно, как она отнесется к этому.
Никак.
Он посчитал это хорошим предзнаменованием.
Как бы то ни было, мужик должен был изложить дежурному сержанту свое дело, а сержант, возможно, направил его наверх. И кто знает, дикобраз, может быть, бешеный. Такое случается. Мужик, разумеется, не сообщил сержанту, что у него в кармане револьвер, а когда подошел к комнате детективов, выхватил его оттуда.
— Представляете себе картину, Кэти?
Он рискнул назвать ее уменьшительным именем, и оно прозвучало как кличка домашнего животного. Они сидели на кушетке, его рука обвилась вокруг ее талии. Ее блузка расстегнулась внизу, и он вообразил, что это не случайно. Какие прелестные у тебя груди, моя милая.
— В правой руке у мужика — револьвер, в левой — поводок, к другому концу которого привязан дикобраз, выглядевший как покрытый иглами бульдог.
Он рассмеялся.
Кэти тоже рассмеялась.
И когда она рассмеялась, он осмелел и обнял ее. Его рука легла на ее плечи, и он прижал ее к себе.
— Оказалось, он хотел, чтобы я пристрелил дикобраза, — продолжал Паркер. — Вот дурак! Он...
...размахивая револьвером, кстати сказать 38-го калибра, перед лицом Паркера, заявил, что дикобраз принадлежит его жене, и нужно, чтобы Паркер пристрелил его, потому что он загадил весь дом. Вот почему он принес с собой револьвер.
У него есть на него лицензия, он работает в Алмазном центре, а проклятого дикобраза следует пристрелить, и это будет гуманно. Глаза мужика становились все безумнее и безумнее, револьвер описывал в воздухе большие круги, и Паркер перепугался и подумал, что маньяк его самого пристрелит, если он возразит ему. Это обязанность полиции, заявил мужик, проявить сострадание и усыпить дикое животное, которое не имеет никакого права бегать по квартире, гадить где попало в то время, когда хозяин сортирует алмазы. Пока Паркер решал возникшую перед ним дилемму, усыпить животное при помощи орудия, на которое имеется законное разрешение, или вступить в пререкания с мужиком и получить, быть может, от него за это пулю, дикобраз загадил комнату детективов везде, куда ему позволяла добраться длина поводка.
И в этот момент повествования рука Паркера соскользнула с плеча Кэти под ее блузку. Она, казалось, ничего не имела против этого. А может быть, она была зачарована восхитительным рассказом о дикобразе.
— У меня не было никакого желания убивать несчастное животное, — продолжал сыщик, пытаясь выжать слезы из своих глаз, — но и самому погибнуть тоже не хотелось, — его рука расстегивала пуговицы блузки все ниже и ниже, взору открылись чашечки белого лифчика. Кэти глубоко вздохнула. — Но откуда я знал, имеется у него разрешение на револьвер или нет. Вы же понимаете, в нашей работе всякое бывает. Так вот, что я в конце концов сделал, — произнес он, а его пальцы проникли за ее спину и расстегнули застежку лифчика. Ее груди словно спелые плоды упали ему в руки.
Она снова глубоко вздохнула. — Я сделал вот что. Я сказал ему: «А что если я прогуляюсь с вашим малышом?». Встал, протянул руку к поводку, он мне его отдал. Тут я ему говорю: «И револьвер. Я сделаю то, что надо, на улице», — он опустил голову, прижался щеками к ее грудям. Как хорошо, что он побрился перед тем, как идти к ней. Его руки шарили под ее юбкой. — И вот так с револьвером и дикобразом спустился на первый этаж, позвонил в городское отделение защиты животных, отдал им зверя, а револьвер вручил дежурному сержанту и приказал ему все проверить. Оказалось, что мужик действительно трудился в Алмазном центре, и у него было разрешение на оружие. Все остались целы и невредимы.
Как вы думаете, не пойти ли нам в спальню? — спросил он, снимая с нее трусики.
Первоапрельский День Дураков еще не кончился. Целый час Паркер и Кэти занимались любовью, и после того как он несколько раз довел ее до оргазма, Кэти призналась, что мечтает стать писательницей. Он вначале подумал, что она вознамерилась расписывать стены, как ее глупый сын, поплатившийся за это жизнью, но оказалось, что ей хотелось писать сценарии кинофильмов. Она сказала ему, что уже давно перепечатывает рукописи киносценариев, и ей кажется, что сочинять их проще простого. А еще она сказала, что мечтает выйти когда-нибудь замуж за порядочного трудолюбивого мужчину. Возможно, такого, как Паркер. Они переедут в пригород, поселятся в маленьком домике, окруженном низким забором. Днем она будет писать, а вечером жарить барбекю[19] на свежем воздухе. А не поселиться ли им в окрестностях Лос-Анджелеса? Там все киносценаристы живут. Вот какая у нее мечта. Выйти замуж за порядочного трудолюбивого мужчину...
Кольберт не проронил ни слова.
— Известно ли вам, это завещание существует? — спросил Клинг.
— Зачем вам нужно это знать? — поинтересовался Кольберт.
— Ну... совершено убийство, — начал объяснять Клинг, — и нам хотелось бы узнать все...
— Мой коллега хочет сказать вот что, — прервал его Паркер. — В криминалистике известны случаи, когда одни люди убивают других людей, чтобы унаследовать их деньги. Вот, что, по-моему, он хочет сказать.
— Понимаю. Итак, вы думаете...
— Мы пока еще ничего не думаем, — сказал Клинг. — Мы пытаемся...
— Мы думаем вот что, — снова прервал его Паркер. — Уилкинс ведет себя очень странно. Оскорбил невестку на ее собственной свадьбе и теперь воображает, что брат упомянул его в своем завещании. Вот что мы думаем. Это может иметь значение для нашего дела.
— Так существует завещание? — спросил Клинг.
— Вы подразумеваете завещание, в котором Дэйвид Уилкинс упомянут как наследник? Или просто оставленное Питером Уилкинсом завещание?
— Говорите, как считаете нужным, — ответил Паркер.
— Да, Питер Уилкинс оставил завещание, — сказал Кольберт. — А разве Дебра вам этого не говорила?
— Мы у нее не спрашивали, — ответил Паркер. — У вас есть копия завещания, мистер Кольберт?
— У меня хранится оригинал, — сообщил Кольберт.
— Покажите нам его, пожалуйста, — попросил Клинг.
— Зачем? — осведомился Кольберт.
— Как сказал мой коллега, нам важно знать, упомянут ли Уилкинс в качестве...
— Я понял. Но ведь завещание еще не утверждено, оно не стало правовым документом. Если я покажу вам его, то нарушу тайну.
— Мистер Кольберт, — настаивал Паркер, — ваш компаньон убит, и мы разыскиваем убийцу.
— Согласен. Но сомневаюсь, что имею право показать вам завещание Питера.
Паркер пристально посмотрел на него.
— Прошу прощения, — произнес Кольберт.
— Можете вы сказать нам, является ли Дэйвид Уилкинс лицом, в чью пользу оно составлено? — спросил Клинг.
— Предположим, я отвечу вам утвердительно. Не захотите ли вы затем узнать условия завещания, выражения в которых оно составлено...
— Можете ли вы просто ответить нам: да или нет? — спросил Паркер.
— А не подождать ли вам до утверждения завещания? Человека похоронили только на прошлой неделе. Я думаю...
— Мистер Кольберт, позвольте мне изложить вам наши соображения, — произнес Паркер. — Предположим, его брат-псих, умудрившийся потерять на свадьбе голову, узнает, что после смерти Питера он унаследует миллион долларов. Предположим, он прочитал в газете про чудака, которого убили в момент, когда он загаживал стену. И допустим, он решил, что было бы неплохо убить братца и сделать это по образцу того убийцы. После этого он сможет получить свой лимон и сбежать на остров в Тихом океане. Теперь, я думаю, вы поняли, почему мы желаем знать, в самом ли деле он получит наследство?
— Да, но...
— Больше, полагаю, ничего не нужно вам объяснять? — спросил Паркер.
Кольберт улыбнулся.
— Думаю, что могу ответить вам отрицательно, — сказал он. — Нет, Дэйвид Уилкинс не упомянут в завещании своего брата в качестве наследника.
— Спасибо, — поблагодарил Паркер. — А кто упомянут в нем? Это вы можете сказать?
— Я бы ответил вам, — снова улыбнулся Кольберт, — но, простите, не могу раскрывать тайну, не испросив прежде разрешения у Дебры Уилкинс.
— Как только она представит завещание в соответствующее учреждение для его утверждения, это будет означать его опубликование, — сказал Клинг.
— Да, но пока оно не подлежит опубликованию.
— Вам известно, когда она собирается регистрировать завещание?
— Понятия не имею.
— Говорила ли она что-нибудь о...
— Она не давала мне никаких поручений. Ее муж был убит совсем недавно, мистер Клинг. И я уверен, что она сейчас меньше всего думает о регистрации завещания.
Клинг кивнул головой.
Паркер тоже.
— Огромное вам спасибо, — проговорил он. — Не будем больше отнимать у вас время.
— Рад был помочь, — сказал Кольберт. Он вышел из-за стола и показал им, где находится дверь. — Если хотите, — предложил он, — я позвоню Дебре и спрошу у нее, может ли она дать нужную вам информацию.
— Да, мы были бы благодарны за это, — сказал Паркер и подал ему свою визитную карточку.
— Еще раз спасибо, — поблагодарил Клинг.
Они вышли в коридор, и по дороге к лифтам Паркер произнес:
— Ты видел дипломы на стене? Мужик учился в Гарварде!
— Почему он ждал, пока мы не собрались уходить? — спросил Клинг.
— Чего ждал? — поинтересовался Паркер. — Ты иногда говоришь загадками. Замечал за собой?
— Ждал с предложением. Позвонить жене.
— Позволь растолковать тебе, что это за звонок. Идет?
Конфиденциальный телефонный разговор адвоката с клиентом. Это значит, он не может разговаривать по телефону с клиентом в присутствии посторонних, которые услышат разговор. Дошло?
— Я расспрошу ее о завещании, — сказал Клинг. — Не понимаю, зачем скрывать завещание, которое и так будет скоро утверждено.
— Это подождет до завтра, — заметил Паркер. — Тебе что, не терпится сесть в кресло комиссара?
Клинг посмотрел на часы.
— Это подождет до завтра, — повторил Паркер.
Клинг кивнул головой и спросил:
— Перехватим по гамбургеру?
— Да, — ухмыльнулся Паркер. — Но я это сделаю без тебя.
* * *
Когда Сил протянул Хлое через стол чек, ей показалось, что это первоапрельский розыгрыш. Не далее как сегодня утром он сказал ей по телефону, что коммерческий директор ансамбля сможет выписать чек только через несколько дней.И вот теперь он передал ей его через стол из рук в руки.
Восхитительный желтый чек. Первое, что она увидела на нем, были шесть нулей, четыре перед запятой и два после нее. А потом она увидела двойку, в этом не было никакого сомнения. Перед ней был чек на 20 тысяч долларов.
— Я хотела бы получить однодолларовыми бумажками, — сказала Хлоя, закатывая глаза.
— А не лучше ли двадцатипятицентовиками? — пошутил Сил. — Целая тачка двадцатипятицентовиков.
— А в банке не откажутся оплатить его, а? — спросила она.
— Держу пари, что нет, — ответил он и поднял бокал с вином.
Она положила чек в сумочку, защелкнула замок и тоже подняла бокал.
— За первое исполнение «Сестры моей женщины» ансамблем «Блеск Плевка», которое состоится в эту субботу, — произнес тост Сил.
— Поддерживаю, — сказала Хлоя. И они выпили.
— Вы придете послушать нас? — спросил он. — Я дам вам слоенку, и вы будете сидеть прямо на эстраде, рядом с нами.
— А что такое слоенка?
— Пропуск. Вы с ним пройдете через охрану.
— В субботу? В котором часу?
— Мы открываем программу, — сообщил Сил. — Только лучше было бы в конце. Популярные исполнители обычно завершают программу. Но Грас считает, что выгоднее выступать предпоследними в субботу. Концерт будет длиться два дня. Начнется в субботу в час, а закончится в воскресенье в полночь.
— Кто такая Грас? — поинтересовалась Хлоя.
— Девушка из нашего ансамбля.
Сил сказал это таким небрежным тоном, что Хлоя сразу догадалась об их отношениях. Отводит глаза. Они неравнодушны друг к другу — это точно.
— Всего выступят десять ансамблей. Пять в субботу и пять в воскресенье. Каждому ансамблю дается час эстрадного времени, а может быть, и полтора выйдет. Это как публика будет нас принимать. А потом, представляете себе, еще дохлое время...
— Дохлое время?
— Ну да. Установить инструменты нужно, настроить свой микрофон и усилители. Это занимает много времени. Иногда дохлое время между выступлениями длится целый час. Это когда ребята хотят показать себя во всей красе. Так что, если вы захотите посмотреть все от начала до конца, на это уйдет у вас целый день. Как я был бы счастлив побыть с вами!
Только бы вы согласились остаться после того, как мы закончим выступление. А если хотите, мы можем поехать куда-нибудь и провести там вместе весь день. Если хотите, — говорил он.
— Я еще не сказала, что приду, — охладила его она.
— Ах, только бы вы пришли. Я надеюсь, вам понравится «Сестра моя женщина» в нашем исполнении. Мы ее отрепетировали, и мне кажется, она звучит великолепно.
— Хорошая песня.
— Да.
— Когда вы ее будете петь? На концерте, я хочу сказать.
— Мы ею откроем выступление. Обычно мы начинаем какой-нибудь известной публике песней. Люди слушают модную песню, и между нами устанавливается взаимопонимание.
А на этот раз мы начнем выступление новой песней — идем на риск. А потом исполним одну из наших лучших песен. Вы слышали «Ненависть»?
— Нет, к сожалению.
— Ты идешь на свидание с ненавистью в сердце к Чертовым воротам, — пропел он, отбивая ритм рэпа на столе. — Ты должна ненавидеть... не слышали? Известный хит. Мы ее исполним после «Сестры моей женщины». А следующий номер нашей программы — сногсшибательный сюрприз. Я надеюсь, что вы останетесь на него. Нечто необычное для нашего стиля. Хлоя, вы очень огорчите меня, если не придете в субботу. С вашим приходом я связываю большие надежды.
Мне будет очень приятно увидеть вас на нашем концерте.
Хлоя обещала Тони танцевать всю субботу, хотя предполагалось, что в этот день она будет свободна. И Тони разрешил ей не выходить сегодня вечером на работу. Но теперь у нее есть чек, и она может сказать Тони, что ее жизненные планы изменились. Скажет ему, что она больше не нуждается в его работе. Ей вспомнились люди, выигрывавшие двадцать кусков в лотерею и прожигавшие эти деньги за месяц. Она не может допустить, чтобы с ней случилось нечто подобное.
Может быть, ей придется потанцевать, пока она не спланирует свою дальнейшую жизнь. Положит деньги в банк, будет танцевать в «Эдеме» и одновременно оценивать открывающиеся перед ней возможности. Сделает так, как обещала: выйдет на работу в субботу. Значит, она пока не может послушать «Сестру мою женщину». И снова мелодия из прошлого, этой мелодией был Джордж Чэддертон. Но он давно умер, исчез и почти совсем забыт. А перед ней, Хлоей Чэддертон, открывается будущее, и в этом будущем, возможно, будет Сил.
— В час дня, говорите?
— Скажите «да» и получайте слоенку. Можете беспрепятственно гулять по площадке до начала концерта и смотреть что вам заблагорассудится. Я устрою вас на эстраде, и вам будет отлично слышно и видно наше выступление. Останьтесь там, когда мы уйдем, познакомьтесь с другими группами, — он опустил глаза и проговорил:
— Доставьте мне такое удовольствие.
— Подумаю, — ответила она.
Хлоя не завлекала его в свои сети, она никогда так не поступала. Это было не в ее характере. Она все раздумывала, а не лучше ли ей продолжать танцевать в «Эдеме», не ссориться с Тони и выйти в субботу на работу. Может быть, Сил и вправду ее судьба, хотя она в этом не уверена. Мужчины есть мужчины, и почти все они сволочи, черт бы их побрал. Что ждет ее в будущем — неизвестно, а работа в «Эдеме» — это ее настоящее. Она воздержится тратить эти двадцать тысяч. Это ее единственное достояние.
— Обдумайте мое предложение, — произнес он и отпил из бокала маленький глоток вина. — Я плохо знаю итальянскую кухню, — признался он. — Вот только пиццу, которой торгуют на улицах, люблю. В Пенсильвании и Огайо есть отличные пиццерии. Но я спросил Морта... Морта Эккермана... что он считает наилучшим...
— Кто такой Морт Эккерман?
— Спонсор-организатор концерта. Из фирмы «Виндоуз Энтертэйнмент». Слышали когда-нибудь о них?
— Нет.
— Огромная фирма. Морт там большая шишка. Мы поругались с ним из-за рекламы, и вот сегодня он звонит и говорит, что завтра во всех газетах он дает рекламу на всю страницу, и «Блеск Плевка» будет в ней здорово представлен.
Нисколько не хуже других популярных ансамблей.
— Обязательно посмотрю.
— Морт сказал, что это место — его излюбленный ресторан в нашем городе, — сообщил Сил, помолчал в нерешительности и прибавил:
— Романтичный. Морт так выразился.
— Он действительно романтичный, — сказала Хлоя. — А вы сами разве так не думаете?
— Думаю, — откликнулся Сил. — Все эти флаги. Выпьете еще немного вина?
— Пожалуй, — сказала она.
Сил подозвал официанта, и тот наполнил бокалы.
— В любой момент, сэр, — проговорил официант, — я с удовольствием обслужу вас.
— Подождите минутку, — бросил Сил.
Он поднял бокал и сквозь него посмотрел ей прямо в глаза.
— Хлоя, — просительно произнес он, — ну, пожалуйста, скажите, что придете в субботу.
— Да. Постараюсь прийти, — ответила она.
— Очень хорошо, — улыбнулся Сил.
Она улыбнулась в ответ.
И подумала, что он просто прелесть. Как ей хотелось, чтобы он вошел в ее будущее.
Зазвенели бокалы.
Они выпили.
— С нетерпением буду ждать встречи с вами, — сказал Сил.
— Когда будете петь песню Джорджа? Да?
— И тогда тоже, — загадочно произнес он.
— Что вы имеете в виду?
— Поймете позже.
— Скажите сейчас, — попросила Хлоя.
— Потом, — сказал Сил.
И посмотрел на нее, как кот, проглотивший канарейку.
Ах, какая он прелесть! Так бы и съела его.
— Умираю от голода, — признался Сил. — Давайте заказывать ужин.
* * *
Этой же ночью, в среду, в Маджесте...Вне всякого сомнения этот район был окрещен англичанами. В названии звучат значительность, сила, величие, царское достоинство. Произошло оно от среднеанглийского слова maieste, старофранцузского majeste, латинского majestas. И квартал, именовавшийся Королевский Порт, когда-то, давным-давно, был английским, но уже в самом начале двадцатого века итальянцы полностью вытеснили из него англичан, а в сороковых годах его начали заселять пуэрториканцы. Теперь к ним присоединились доминиканцы и китайцы.
В эту же среду, в Маджесте, в квартале Королевский Порт, в семь минут восьмого вечера пятнадцатилетняя девочка, называвшая себя «итальянкой», хотя ее родители и прародители родились в нашей стране, сидела на крыльце своего дома и наслаждалась благоуханной свежестью, разлившейся по городу после дождя. Вечер был тихий, теплый, и Кэрол Джирасоле подумала, что наконец-то пришла весна.
В восемь минут восьмого восемнадцатилетний Рамон Гузман подбежал к крыльцу, где сидела Кэрол, поклонился ей в пояс, спросил: «Как поживаете, мисс?». С небольшим акцентом. Потом выпрямился, ухмыльнулся, ударил ее кулаком в глаз и, крикнув «С первым апреля», убежал.
Кэрол завизжала, словно ее порезали. Никогда в жизни ничего подобного с ней не случалось! Черт побери! Какой-то латиноамерикашка подошел к ней и ни с того ни с сего ударил кулаком в глаз! А скрывшийся в темноте подвыпивший Рамон думал, как же он забавно пошутил. Покатываясь со смеху, он добежал до своей улицы, поднялся по лестнице в квартиру, где жил с матерью и тремя сестрами. Пять минут спустя он услышал шум внизу, подошел к окну и выглянул из него.
Возле дома стояла обиженная им девчонка. С ней были пятеро взрослых мужчин. Они окружили кольцом Джеральдо Джиминеца — кажется, его — и кричали: «Это ты первоапрельский шутник? Ты ударил эту девочку?». Тонкому, как тростинка, Джеральдо было шестнадцать лет. Он приехал из Санто-Доминго всего лишь два месяца назад и не знал смысла выражения «первоапрельский шутник». Джеральдо качал головой, все отрицал и не понимал, что взволновало этих мужчин. Ему казалось, что если он будет качать головой и повторять «нет-нет-нет», они наконец поймут, что ошиблись.
Но мужчины не унимались. «Ты что наделал, первоапрельский дурак? Зачем ударил девочку?». Джеральдо сказал: «No hablo ingles», а один из мужчин заорал: «Не лги!». Его приятель ударил мальчишку. Потом все набросились на Джеральдо и стали бить его. «Мне кажется, это не он», произнесла Кэрол очень тихо. Но они били и били кулаками мальчишку, приговаривая: «Ты, лживый мерзкий латиноамерикашка!», «Ударил девочку, а?», «Дурак первоапрельский, а?». Один из хулиганов разбил бутылку о голову Джеральдо, а когда тот упал на тротуар, его начали пинать ногами. Они били его ногами по голове, груди, животу, паху. Скоро живого места на нем не осталось. «Мне кажется, это не он», еще тише сказала Кэрол. Но они били его, пока он не затих, истекая кровью, на тротуаре.
Рамон все это видел из своего окна.
Потом он разделся и пошел спать в комнату, которую делил со своими тремя сестрами.
Этим же вечером в айсольской больнице «Буэнависта»
Шейрин Кук и трое других хирургов стояли в реанимационной палате вокруг кровати Джорджии Моубри и тихо совещались. Прошло 48 часов, как ее привезли сюда из операционной, но она не реагировала на словесные раздражители, не сделала ни одного сознательного движения рукой или ногой.
Лихорадка не прекращалась, число лейкоцитов в крови продолжало расти. Но больше всего тревожило врачей значительное повышение внутричерепного давления. Это явный признак кровотечения и чревато образованием сгустков крови. По мнению хирургов, требовались повторная трепанация черепа и устранение причины осложнений. Доктор Эддерли приказал немедленно подготовить Джорджию к экстренной операции на черепе.
В двадцать минут десятого Джорджии сделали повторную трепанацию черепа.
А три минуты спустя большой сгусток крови убил ее.
* * *
Паркер полагал, что наилучший способ соблазнить женщину — это хвастаться перед ней своей храбростью. Пусть она узнает, в каких опасных переделках он побывал, каким хладнокровным смельчаком себя показал. Он начал с того, что расписал ей, как во время войны летал на самолете, но не уточнил, во время какой войны. Дело в том, что он ни разу в жизни не летал на самолете и поэтому не хотел, чтобы она задавала ему всякие технические вопросы.Потом поведал ей, как после почетного увольнения из армии его приняли на службу в полицию, и всего лишь за шесть месяцев он вырос до детектива. Новая ложь! Чтобы получить золотой жетон полицейского, ему пришлось трубить целых три года, хотя за него и хлопотали перед начальником сыскной полиции. Он уверял ее, что любит свою работу, потому что она дает ему великолепную возможность помогать бедным и угнетенным, исправляя причиненное им зло и бросая за решетку поганящих наш мир притеснителей и негодяев, где им и место. Он сам в это верил лишь наполовину.
Только в той части, которая касалась негодяев и злоумышленников, а не бедных и угнетенных ничтожеств. По разумению Паркера, никто не станет бедным и угнетенным, если сам не выберет себе такую судьбу. Он предпочитал спасать лучших, ибо на лучших держится мир.
Они сидели в гостиной ее квартиры на улице Челси. Время приближалось к одиннадцати часам. Паркер расстался с Клингом в половине шестого, намного позднее того времени, после которого он обычно терял всякий интерес к работе. Его рабочий день, по установленному им самим распорядку, заканчивался в 15.45 и ни секундой позже. Но сегодня придурок, полезший под пулю на проспекте Холл, — тот самый, который царапал витринное стекло — завалил его бумажной работой. Это дало Паркеру отличный повод позвонить Кэти — единственная выгода, которую он смог извлечь из нового убийства. Он задал ей по телефону несколько вопросов, а потом спросил, как бы невзначай, не желает ли она перекусить с ним в пиццерии или где-нибудь в этом роде. Воскресный завтрак с ней обошелся ему в 75 долларов. Потом они погуляли по парку, пожали на прощанье друг другу руки — и все.
Сегодня же он пригласил ее в кино на вечерний сеанс. Кэти ответила ему, что она заканчивает перепечатку киносценария — какое счастливое совпадение! — ив шесть сможет с ним встретиться. Идет? Кино закончилось в десять, и она пригласила его к себе домой выпить по чашечке кофе. Паркер усмотрел в этом благоприятное предзнаменование. И, не мешкая, приступил к закладке фундамента.
История с дикобразом пользовалась неизменным успехом.
Она не была выдумкой, рассказчик воспринимался чудесным парнем, забавным симпатягой. Историю с дикобразом он так часто рассказывал совершенно несходным женщинам при самых различных обстоятельствах, что выучил ее наизусть и ничего в ней не менял. Зачем подправлять то, что не испорчено? Все началось так. Однажды он сидел совершенно один в отделе детективов, как вдруг этот псих...
— Это было до того, как меня перевели в 87-й. Я тогда вкалывал в 64-м в Спокойном Месте. Очень тяжелый участок.
Заступил на смену в полночь, время приближается к трем или четырем часам утра, скука смертная. И тут входит мужик и ведет на поводке дикобраза.
В этом месте он выдерживал паузу, чтобы слушательница почувствовала забавность ситуации. Женщинам всегда кажется, что дикобраз на поводке — это очень мило. Вот только в другой руке у его хозяина был револьвер. Понимаете, у мужика в руке был револьвер. Паркер страшно удивился, каким образом ему удалось проскользнуть мимо дежурного сержанта. Это случилось еще до того, как угрозы взорвать бомбу стали обычным явлением в нашем городе. И постовых перед входом в участок тоже тогда не было. Но каждый посетитель обязан был подойти к дежурному и изложить свое дело. Этого требовало висевшее у входа большое объявление. А от мужика с сучьим дикобразом на поводке тем более.
Рассказывая ей свою историю, он рискнул употребить слово «сучий».
Интересно, как она отнесется к этому.
Никак.
Он посчитал это хорошим предзнаменованием.
Как бы то ни было, мужик должен был изложить дежурному сержанту свое дело, а сержант, возможно, направил его наверх. И кто знает, дикобраз, может быть, бешеный. Такое случается. Мужик, разумеется, не сообщил сержанту, что у него в кармане револьвер, а когда подошел к комнате детективов, выхватил его оттуда.
— Представляете себе картину, Кэти?
Он рискнул назвать ее уменьшительным именем, и оно прозвучало как кличка домашнего животного. Они сидели на кушетке, его рука обвилась вокруг ее талии. Ее блузка расстегнулась внизу, и он вообразил, что это не случайно. Какие прелестные у тебя груди, моя милая.
— В правой руке у мужика — револьвер, в левой — поводок, к другому концу которого привязан дикобраз, выглядевший как покрытый иглами бульдог.
Он рассмеялся.
Кэти тоже рассмеялась.
И когда она рассмеялась, он осмелел и обнял ее. Его рука легла на ее плечи, и он прижал ее к себе.
— Оказалось, он хотел, чтобы я пристрелил дикобраза, — продолжал Паркер. — Вот дурак! Он...
...размахивая револьвером, кстати сказать 38-го калибра, перед лицом Паркера, заявил, что дикобраз принадлежит его жене, и нужно, чтобы Паркер пристрелил его, потому что он загадил весь дом. Вот почему он принес с собой револьвер.
У него есть на него лицензия, он работает в Алмазном центре, а проклятого дикобраза следует пристрелить, и это будет гуманно. Глаза мужика становились все безумнее и безумнее, револьвер описывал в воздухе большие круги, и Паркер перепугался и подумал, что маньяк его самого пристрелит, если он возразит ему. Это обязанность полиции, заявил мужик, проявить сострадание и усыпить дикое животное, которое не имеет никакого права бегать по квартире, гадить где попало в то время, когда хозяин сортирует алмазы. Пока Паркер решал возникшую перед ним дилемму, усыпить животное при помощи орудия, на которое имеется законное разрешение, или вступить в пререкания с мужиком и получить, быть может, от него за это пулю, дикобраз загадил комнату детективов везде, куда ему позволяла добраться длина поводка.
И в этот момент повествования рука Паркера соскользнула с плеча Кэти под ее блузку. Она, казалось, ничего не имела против этого. А может быть, она была зачарована восхитительным рассказом о дикобразе.
— У меня не было никакого желания убивать несчастное животное, — продолжал сыщик, пытаясь выжать слезы из своих глаз, — но и самому погибнуть тоже не хотелось, — его рука расстегивала пуговицы блузки все ниже и ниже, взору открылись чашечки белого лифчика. Кэти глубоко вздохнула. — Но откуда я знал, имеется у него разрешение на револьвер или нет. Вы же понимаете, в нашей работе всякое бывает. Так вот, что я в конце концов сделал, — произнес он, а его пальцы проникли за ее спину и расстегнули застежку лифчика. Ее груди словно спелые плоды упали ему в руки.
Она снова глубоко вздохнула. — Я сделал вот что. Я сказал ему: «А что если я прогуляюсь с вашим малышом?». Встал, протянул руку к поводку, он мне его отдал. Тут я ему говорю: «И револьвер. Я сделаю то, что надо, на улице», — он опустил голову, прижался щеками к ее грудям. Как хорошо, что он побрился перед тем, как идти к ней. Его руки шарили под ее юбкой. — И вот так с револьвером и дикобразом спустился на первый этаж, позвонил в городское отделение защиты животных, отдал им зверя, а револьвер вручил дежурному сержанту и приказал ему все проверить. Оказалось, что мужик действительно трудился в Алмазном центре, и у него было разрешение на оружие. Все остались целы и невредимы.
Как вы думаете, не пойти ли нам в спальню? — спросил он, снимая с нее трусики.
Первоапрельский День Дураков еще не кончился. Целый час Паркер и Кэти занимались любовью, и после того как он несколько раз довел ее до оргазма, Кэти призналась, что мечтает стать писательницей. Он вначале подумал, что она вознамерилась расписывать стены, как ее глупый сын, поплатившийся за это жизнью, но оказалось, что ей хотелось писать сценарии кинофильмов. Она сказала ему, что уже давно перепечатывает рукописи киносценариев, и ей кажется, что сочинять их проще простого. А еще она сказала, что мечтает выйти когда-нибудь замуж за порядочного трудолюбивого мужчину. Возможно, такого, как Паркер. Они переедут в пригород, поселятся в маленьком домике, окруженном низким забором. Днем она будет писать, а вечером жарить барбекю[19] на свежем воздухе. А не поселиться ли им в окрестностях Лос-Анджелеса? Там все киносценаристы живут. Вот какая у нее мечта. Выйти замуж за порядочного трудолюбивого мужчину...