МакБейн Эд. Предрассветный час (сборник)

   Кресло быстро приближалось.
   Лыжник даже не пытался соскочить.
   Хейз широко раскрыл за желтыми очками глаза, когда сиденье проходило мимо платформы.
   Сквозь снежную пелену он увидел лыжника, откинувшегося назад с безжизненно висящими руками в рукавицах. Из его груди точно над сердцем зловеще торчала палка, трепетавшая, как живая, под ударами ветра и снега, глубоко всаженная сквозь куртку в тело, как длинная алюминиевая шпага.

Глава 5

   Кресло сильно наклонилось на повороте.
   Лыжник на крутом развороте соскользнул с сиденья. Лыжи зарылись в снег, тело упало вперед, жуткий резкий звук заглушил вой ветра, и Хейз понял, что это сломалась нога, заклинившись при падении. Лыжник упал ничком, палка согнулась, нога повернулась под невероятным углом, но крепление прочно держало ботинок.
   Через минуту началась сумятица.
   Завывала метель, тело неподвижно скрючилось на снегу, а кресло проскрипело на повороте и двинулось обратно. Прошло одно пустое сиденье, второе, третье, потом показалось кресло с человеком, готовым спрыгнуть, и Хейз окликнул оператора в будке:
   — Остановите подъемник.
   — Что?
   — Остановите этот чертов подъемник.
   — Что-что?
   Хейз подбежал к лежащему в снегу трупу в тот момент, когда очередной лыжник решил соскочить. Они столкнулись, лыжи и палки перепутались, кресло напирало, как бульдозер, кончилось тем, что оба пали поверх трупа в снег, пока оно не завернуло. Оператор из будки, наконец, понял, чего от него хотят, и кинулся к рычагу. Канатная дорога остановилась. Над горами воцарилась глубокая тишина.
   — Как вы там? — крикнул оператор.
   — Ничего, — отозвался Хейз. Он приподнялся, торопясь поскорее освободить свои лыжные крепления. Человек, который его сбил, рассыпался в извинениях, но Хейз его не слушал. Там, где упал пронзенный палкой лыжник, на снегу расплывалось ярко-красное пятно. Хейз перевернул тело, увидел бледное лицо, невидящие глаза, увидел и куртку, пропитанную кровью там, где палка вонзилась в мягкую округлую грудь до самого сердца.
   Мертвый лыжник оказался девушкой не старше девятнадцати лет.
   На правом рукаве ее черной куртки виднелась эмблема лыжного тренера пансионата «Роусон» — переплетенные буквы ПиР, ярко-красные, как кровь, которую жадно впитывал снег.
   — Что там такое? — крикнул оператор из будки. — Вызывать патруль? Несчастный случай?
   — Нет, не случай, — произнес Хейз, но так тихо, что никто его не расслышал.

* * *

   Как и подобало этому нелепому заведению в здешнем бутафорском мирке, полиция явилась сюда в виде оравы взятых из кинокомедии «фараонов» под предводительством мрачного шерифа, во всем руководствующегося принципом, что если уж что-нибудь делать, так делать из рук вон плохо. Хейз беспомощно стоял в стороне и смотрел, как эти надутые полицейские нарушают все до единого правила расследования, как непростительно халатно обращаются они с вещественными доказательствами, как они расправляются со всякой возможностью обнаружить мелкие незаметные следы.
   Шериф — длинный, как столб, простак по имени Теодор Вэйт — вместо того, чтобы тут же остановить канатную дорогу (покуда его подчиненные силились отыскать кресло жертвы), поднялся этой дорогой сам, притащив за собой по меньшей мере три дюжины лыжников, служителей из пансионата, репортеров и местных зевак, которые несомненно уничтожили всякие следы на каждом кресле, и сделали задачу восстановления картины преступления почти невозможной. Какая-то девушка, одетая в светло-лиловые эластичные брюки и белую куртку, соскочила с кресла возле будки и немедленно была осведомлена о том, что брюки ее сзади вымазаны кровью. Девушка изящно изогнулась для осмотра, потрогала кровавые пятна, решила, что это неприлично, ведь они липкие, и постаралась упасть в обморок. А кресло в это время, как ни в чем не бывало, спускалось обратно на нижнюю станцию в распоряжение следующего пассажира.
   Оказалось, что убитую девушку звали Хельга Нильсон. Ей исполнилось девятнадцать лет, но ходить на лыжах она научилась раньше, чем ходить без лыж, как говорили еще в старину шведы. В Америку она приехала в пятнадцатилетнем возрасте, преподавала в лыжной школе в Вермонте, а потом перебралась сюда, на юг. Она поступила в роусонское заведение в начале этого сезона, и здесь ее, кажется, полюбили все — и тренеры, и, особенно, начинающие лыжники, которые после одного-единственного ее урока постоянно расспрашивали о «Хельге, маленькой шведке».
   Теперь в сердце маленькой шведки торчала палка, вбитая с такой силой, что прошла почти насквозь. Эта палка, согнутая при падении Хельги с кресла, оказалась первым вещественным доказательством, которое испортили комедийные полицейские. Хейз увидел, как один из помощников шерифа встал на колени возле мертвой девушки, схватил палку обеими руками и попытался вытащить ее.
   — Эй, что вы делаете? — воскликнул Хейз и оттолкнул его в сторону.
   Полицейский бросил на него профессионально злобный взгляд.
   — А вы еще кто такой, черт вас побери?
   — Меня зовут Коттон Хейз. Я детектив. Из Айсолы.
   Он расстегнул «молнию» на заднем кармане брюк, достал бумажник и показал свой служебный значок. Это, видимо, не произвело на помощника шерифа никакого впечатления.
   — Это ведь не входит в ваши полномочия, верно? — сказал он.
   — Кто вас учил так обращаться с уликами? — осведомился Хейз ядовито.
   Шериф Вэйт медленно приблизился к месту стычки. Он спросил с дружелюбной улыбкой:
   — Что здесь происходит, а-а-а?
   Это «а-а-а» он пропел приятным и веселым голосом. Девятнадцатилетняя девушка лежала мертвой у его ног, а шериф Вэйт держался, как пожилой отпускник на зимнем карнавале.
   — Этот парень — детектив из Айсолы, — ответил помощник.
   — Очень хорошо, — сказал Вэйт, — рад приветствовать дорогого...
   — Спасибо, — отозвался Хейз. — Ваш человек тут только что стер все отпечатки, какие могли быть на оружии.
   — На каком оружии?
   — На палке, — пояснил Хейз. — Как вы думаете, что еще я мог...
   — А, все равно на ней нет никаких отпечатков, — махнул рукой Вэйт.
   — Откуда вы знаете?
   — Какой болван станет хватать металл голыми руками при температуре десять градусов ниже нуля?
   — А может, все-таки схватил? — возразил Хейз. — И пока суд да дело, вам не кажется, что неплохо было бы остановить канатную дорогу? Надо ведь найти...
   — Прежде, чем остановить подъемник, мне нужно доставить сюда своих людей, — заявил Вэйт.
   — Тогда распорядитесь, чтобы никто, кроме ваших людей, сюда не...
   — Уже распорядился, — отозвался Вэйт коротко. Он опять обернулся к помощнику: — Покажи-ка мне палку, Фред.
   — Шериф, допустите только, чтобы он еще раз прикоснулся к палке...
   — И что?
   — И можете на расследовании поставить крест.
   — Мистер, может быть, вы мне позволите работать по собственному разумению, а-а-а? Или я прикажу кому-нибудь стащить вас туда, вниз, погреться у огонька.
   Хейз замолчал. С бессильным гневом он смотрел, как помощник по имени Фред ухватил палку обеими руками и вытащил ее из груди Хельги. Оттуда полилась струя крови, наполнила открытую рану, впиталась в ткань прорванного свитера. Фред подал согнутую палку шерифу. Вэйт повертел ее в толстых руках.
   — Розетки нет, — заметил он.
   Хейз и раньше заметил, что с алюминиевой палки действительно снята розетка. Это металлическое кольцо диаметром двенадцать сантиметров, на котором закреплены крест-накрест два кожаных ремешка. Заостренный край палки снабжен маленьким колечком, обычно оно закреплено болтом или каучуковой шайбой. На этом колечке и держится розетка, она не позволяет палке уходить в снег, когда лыжник отталкивается на поворотах или поддерживает равновесие. С этой палки специально сняли розетку, и больше того, кто-то заточил ее конец так, что палка превратилась в шпагу. Хейз это сразу заметил. А шерифу потребовалось несколько больше времени, чтобы понять, что он держит в руках острое, как бритва, оружие, а не обыкновенную лыжную палку.
   — Кто-то заточил конец этой штуковины, — сообщил он, озаренный наконец-то гениальной догадкой.
   Приехавший канатной дорогой врач опустился на колени возле мертвой девушки. Когда он объявил, что она мертва, никого это особенно не удивило. Один из скучающих сотрудников шерифа принялся отмечать положение трупа, обводя его очертания на снегу с помощью синего порошка, щедро высыпаемого из жестянки.
   Хейз не видел никакой пользы в таком подражании следственным методам. Да, следует отмечать положение трупа — но ведь тут же не место преступления. Девушку убили на сиденье где-то между верхней и нижней станциями канатной дороги. Никто до сих пор не взял на себя труд осмотреть сиденье. Вместо этого они посыпали снег синькой и ощупывали своими огромными лапами орудие убийства.
   — Можно сделать одно предположение? — спросил он.
   — Разумеется, — позволил Вэйт.
   — Эта девушка поднималась не одна, с ней кто-то сидел. Я это знаю потому, что уронил там, внизу, палки, и когда обернулся посмотреть, заметил на этом кресле двоих. Но когда я достиг вершины, девушка уже была одна.
   — В самом деле?
   — Да, в самом деле. Я предлагаю поговорить с техниками внизу. Эта девушка — лыжный тренер, и они ее наверняка узнали. Не исключено, что они узнали и ее спутника.
   — Если у нее был спутник.
   — Еще как был!
   — Откуда вы знаете?
   — Да ведь... — Хейз едва перевел дыхание. — Я же только что вам сказал. Я видел на этом сиденье двоих!
   — На каком расстоянии?
   — Через три сиденья.
   — И вы могли что-нибудь видеть на таком расстоянии в такую метель, а-а-а?
   — Да. Не совсем четко, но я видел.
   — Я так и думал, — сказал Вэйт.
   — Слушайте, — настаивал Хейз, — кто-то сидел там рядом с ней! И, безусловно, он соскочил с кресла после того, как убил ее! Нужно осмотреть все внизу, под линией, пока снег не засыпал и те следы, которые там еще остались!
   — Хорошо, я это сделаю, — пообещал Вэйт, — когда придет черед.
   — Лучше бы черед пришел как можно скорее, — настаивал Хейз, — метель ждать не будет, и если не поторопиться...
   — Мистер, мы тут никогда не торопимся. А вы лучше бы не совали нос в наши дела.
   — А в чем заключаются ваши дела? — спросил Хейз. — Может быть, ваше дело — покрыть преступление? Вы думаете, убийца сидит поблизости и дожидается, пока вы его схватите? Да он уже полштата, наверное, пересек!
   — Никто отсюда не уйдет, мистер, — заявил Вэйт. — Особенно при теперешнем состоянии дорог. Так что не волнуйтесь. Не люблю смотреть, как люди волнуются.
   — Скажите это убитой девушке, — бросил Хейз, глядя, как мертвую Хельгу уложили на мешковину и понесли в последний путь вниз по склону горы.

Глава 6

   Смерть, эта старая потасканная бестия, всегда банальна.
   Он служил полицейским долгие годы. Давно приучился наблюдать смерть со стороны, как часть своего каждодневного расписания, пока детективы, фотографы, медицинские эксперты и лаборанты роились мухами вокруг жертвы. Совсем, как в кино. Он стоял в стороне чем-то вроде секретаря в униформе, отмечал в черном блокноте имена свидетелей, наблюдая уход и приход равнодушных людей, связанных с расследованием, их привычные действия в привычных обстоятельствах. Человек, безжизненно лежащий на тротуаре, человек, распростертый на пропитанном кровью одеяле, человек, висящий на шнуре от лампы, человек, распотрошенный налетевшим на него автомобилем, — все они представали перед Хейзом какими-то ирреальными образами смерти, но не самой смертью.
   Став детективом, Хейз познакомился со смертью всерьез.
   Знакомство произошло неофициально, почти случайно. В то время он работал в 30-м участке — очень приятный, приличный участок в приятном, приличном районе, где редко умирали насильственной смертью. Знакомство состоялось в одном доме с меблированными комнатами. Когда прибыли детективы, полицейский, который первым отозвался на крик о помощи, уже их ожидал. Детектив, с которым пришел Хейз, спросил: «Где труп?» Полицейский ответил: «Там, внутри».
   — Пошли, Хейз, — сказал детектив.
   Так он познакомился со смертью.
   Он вошел в спальню, где на полу у туалетного столика лежал человек. Ему было пятьдесят три года. Он лежал в липкой луже полусвернувшейся собственной крови — маленький узкогрудый мужчина. Поредевшие волосы окружали блестящую лысину. Он, должно быть, никогда не отличался красотой, даже в молодости. С возрастом никто не становится красивее, а из этого человека время и алкоголь высосали все, иссушив его настолько, что ничего не осталось, кроме дряблой плоти и, разумеется, жизни. Плоть у него осталась. Жизнь у него отняли. Он лежал у туалетного столика — нелепо скрюченная кучка безжизненной плоти — такой спокойный, невероятно спокойный. Кто-то его «обработал» топором. Топор еще оставался тут же, в комнате — с кровавыми пятнами и прилипшими клочьями волос. Убийца яростно ударял по голове, шее, груди. Когда пришли детективы, кровь уже не текла, но раны виднелись — широкие, зияющие раны.
   Хейз отвернулся.
   Он вышел в туалет и возвратился через несколько минут.
   Так он познакомился со смертью.
   С тех пор он видел смерть часто, случалось, и сам бывал от нее на волосок. Взглянул ей в глаза, когда его ударили ножом при расследовании одного ограбления. Когда Хейз пришел, ограбленная женщина все еще билась в истерике. Он попытался ее успокоить, расспросить, а потом вышел на лестницу позвать полицейского. Перепуганная женщина вновь стала кричать, он слышал ее крики, спускаясь по лестнице. Управляющий домом догнал его на площадке второго этажа. Он прибежал с ножом, потому что принял Хейза за возвратившегося грабителя, замахнулся на него несколько раз и успел рассечь ему кожу на левом виске, прежде чем Хейзу удалось его обезоружить. Хейз отпустил управляющего — бедняга действительно подумал, что перед ним грабитель. А потом отросшие волосы вокруг раны, которая, разумеется, со временем зажила, как заживают все раны, напоминали ему о соприкосновении со смертью. Вместо рыжих там выросли белые. Шрам на виске до сих пор не исчез. Иногда, особенно в непогоду, смерть присылала слабые сигналы боли — спутники новых волос.
   Со времени поступления в 87-й участок, он часто видел смерть и много раз умирающих. Он уже не выходил из комнаты. Из комнаты вышел тогда молодой Коттон Хейз, очень молодой и наивный полицейский, который понял в тот момент, что делает грязную работу, что насилие — часть правды жизни, в которой ему выпало заниматься каждый день вещами гадкими и уродливыми. Больше он не выходил из комнаты. Но гнев испытывал всегда.
   И здесь, в горах, его охватил гнев, когда милая девушка соскользнула с кресла подъемника и упала в снег, пробитая почти насквозь лыжной палкой, и застыла в нелепой позе мертвеца, в странной, беспредельно ужасающей позе. Гнев вызывало сравнение образа красивой, кипящей юной жизнью, любовью и стремительным движением девушки с пугающе реальным образом ее же, но теперь превратившейся в ничто, в охапку плоти и костей, в мертвое тело, в труп.
   Его охватил гнев, когда Теодор Вэйт и его тупые помощники принялись портить следы, предоставляя убийце драгоценное время и возможность бежать от закона, от человеческой ярости. Его охватывал гнев и сейчас, по дороге обратно к зданию, где располагалась лыжная мастерская и комнаты над ней.
   Гнев его казался неуместным среди молчащих гор. Снег продолжал падать бесшумно и кротко. Ветер утих, и снежинки падали бесцельно, большие, мокрые и белые, а на горе Роусон и кругом царили тишина и спокойствие, расстилался ленивый белый покой, отрицавший смерть.
   Хейз стряхнул снег с ботинок и пошел вверх по лестнице.
   Свернув за угол коридора, он тут же заметил, что дверь его комнаты приоткрыта. Он остановился. Может быть, Бланш вернулась, а может быть...
   Но в коридоре стояла тишина, оглушительная тишина. Он наклонился и развязал шнурки ботинок. Осторожно разулся. Ступая как можно легче — изяществом его фигура не отличалась, а доски старого дома предательски скрипели, — Хейз приблизился к своей двери. Он не любил ходить в носках. Ему приходилось в разных обстоятельствах пользоваться каблуками, и он знал, как важно быть обутым. Перед самой дверью он задержался. Внутри стояла тишина. Он тронул чуть приоткрытую дверь. Где-то внизу щелкнула газовая горелка, и раздался рев.
   Хейз толкнул дверь.
   Элмер Уландер с костылями под мышкой резко обернулся к нему. Перед тем управляющий стоял, склонив голову, словно... молился. Нет, он не молился. Он прислушивался — не то слушал что-то, не то ожидал услышать...
   — Ох, здравствуйте, мистер Хейз, — произнес он.
   На нем сегодня была красная лыжная куртка. Он оперся на костыли и улыбнулся обезоруживающей мальчишеской улыбкой.
   — Здравствуйте, мистер Уландер, — отозвался Хейз. — Не будете ли вы так добры, мистер Уландер, объяснить мне, какого дьявола вы ищете в моей комнате?
   Управляющий выглядел удивленным. Поднял брови, голову склонил набок... Он выглядел почти так, как если бы это он вернулся к себе в комнату и застал там постороннего человека. Но в этом восхитительно невинном выражении сквозила растерянность. Уландер определенно в чем-то проштрафился. Все с той же мальчишеской улыбкой он оперся поудобнее на костыли и приготовился объяснить... Хейз ждал...
   — Вы ведь сказали, что отопление не работает, — заговорил Уландер, — так вот я проверял...
   — В этой комнате отопление отлично работает, — заявил Хейз. — Речь шла о соседней комнате.
   — А! — качнул головой Уландер. — Вот как!
   — Да, так.
   — Действительно. Я тут пощупал батарею и мне показалось, что все в порядке.
   — Естественно, — сказал Хейз, — потому что оно и было в порядке. Сегодня утром я вам сказал, что не работает отопление в номере сто четыре. А это — сто пятый. Вы что, новичок здесь, мистер Уландер?
   — Я, наверное, вас не понял.
   — Надо полагать... Не стоит допускать такие ошибки, мистер Уландер, особенно если иметь в виду, что гора кишит полицейскими.
   — О чем вы говорите?
   — О девушке. Когда эти так называемые полицейские примутся расспрашивать, то, пожалуй...
   — О какой девушке?
   Хейз долго смотрел на Уландера. Удивление, написанное на лице его и в глазах, казалось достаточно искренним, но возможно ли, чтобы на горе Роусон нашелся человек, еще не слыхавший об убийстве?
   Возможно ли, чтобы Уландер, управляющий пансионатом, переполненным лыжниками, не знал о смерти Хельги Нильсон?
   — О девушке, — пояснил Хейз, — Хельге Нильсон.
   — Что с ней случилось?
   Хейз достаточно хорошо играл в бейсбол, чтобы не торопиться бросать мяч прежде, чем прощупает противника.
   — Вы с ней знакомы? — спросил он.
   — Конечно, знаком. Я знаю всех лыжных тренеров. Ее комната здесь, в конце коридора...
   — Кто еще здесь живет?
   — Зачем вам?
   — Хочу знать.
   — Только она и Мэри. Мэри Файрс. Тоже тренер. И... да, и новичок. Ларри Дэвидсон.
   — Он тренер? — спросил Хейз. — Такой высокий?
   — Да.
   — С горбатым носом? С немецким акцентом?
   — Нет, нет. Вы говорите о Гельмуте Курце. Тот говорит с австрийским акцентом. — Уландер помолчал. — А... зачем это вам?
   — Между ним и Хельгой что-нибудь есть?
   — О, этого я не знаю. Они тренируют вместе, но...
   — А Дэвидсон?
   — Вы про Ларри Дэвидсона? То есть хотите спросить, встречается ли он с Хельгой?
   — Да, именно об этом я хочу спросить.
   — Ларри женат, — сообщил Уландер, — так что я не думаю...
   — А вы?
   — Не понял.
   — Вы и Хельга. Есть что-нибудь между вами?
   — Хельга — мой хороший друг, — заявил Уландер.
   — Была, — поправил Хейз.
   — А?
   — Она мертва. Сегодня днем погибла в горах.
   Вот когда Хейз бросил мяч — и попал в цель.
   — Боже... — пробормотал Уландер, и челюсть его отвисла. Он покачнулся, шагнул назад и наткнулся на туалетный столик. Костыли упали. Пытаясь сохранить равновесие, он взмахнул ногой в гипсе и едва не упал. Хейз поймал его за локоть, нагнулся за костылями, подал. Уландер все еще не пришел в себя. Он, не глядя, протянул руку, нащупал костыли и снова уронил. Хейз опять их поднял и сам засунул под мышки Уландеру, который оперся на туалетный столик и уставился невидящим взглядом на противоположную стену с рекламной афишей о развлечениях в Кинбели.
   — Она... она всегда пренебрегала опасностью, — проговорил он. — Часто на спуске... Я ей говорил.
   — Это не был несчастный случай, — сказал Хейз. — Ее убили.
   — Не может быть, — Уландер замотал головой. — Не может быть!
   — Может.
   — Нет. Все любили Хельгу. Никто бы... — Он продолжал качать головой. Взгляд его не отрывался от афиши Кинбели.
   — Сюда придут полицейские, мистер Уландер, — продолжал Хейз, — причем вполне реальные. Они будут долго и настойчиво все расспрашивать. Они будут так шарить, как вам и не снилось. Они церемониться не станут. Они ищут убийцу. А вот вы...
   — Я... зачем же я, по-вашему, сюда пришел? — спросил Уландер.
   — Не знаю. Может, карманы хотели обшарить. Лыжники часто оставляют бумажники и цен...
   — Я не вор, мистер Хейз, — перебил Уландер с достоинством. — Я здесь только ради того, чтобы позаботиться о вашем отоплении.
   — Ну, тогда мы квиты, — отозвался Хейз. — Когда явится полиция, здесь многим, в том числе и вам, станет жарко.

Глава 7

   Он нашел обоих техников в отдельной кабинке кафе-ресторана. Подъемники останавливали в половине пятого — местная администрация считала самыми опасными для лыжников вечерние часы, когда плохая видимость и физическая усталость ослабляют внимание. Техники оказались крепкими седоватыми мужчинами в толстых шерстяных свитерах, они сидели, одинаково обхватив толстыми пальцами кофейные чашки. Им часто приходилось подсаживать лыжников на кресла или снимать их оттуда, и они приучились работать вместе, понимая друг друга с полуслова. Даже речь их казалась плодом одного ума, хотя говорили два языка.
   — Меня зовут Джейк, — представился один. — А это Обадия, а коротко — Оби.
   — Да, только сам-то я не слишком коротенький, — вставил Обадия.
   — Ум у него короткий, — сообщил Джейк и ухмыльнулся. Обадия тоже ухмыльнулся. — Так ты фараон, что ли?
   — Да, — признался Хейз. Он показал им значок сразу, как только подошел. И тут же соврал, заявив, что помогает в расследовании, что его прислали из Айсолы, потому что какой-то неизвестный преступник собирается здесь совершить преступление — в общем, наплел с три короба, но Джейк и Обадия, кажется, поверили.
   — И хочешь знать, что там за люди взбирались на кресла, так? Тедди тоже хотел.
   — Тедди?
   — Тедди Вэйт. Шериф.
   — Ага. Ну да, — сказал Хейз. — Верно?
   — Почему бы тебе у него не спросить? — поинтересовался Обадия.
   — Да я спросил, — солгал Хейз. — Но иногда возникают новые факты. Тогда расспрашиваешь свидетелей лично, понимаете?
   — Ну, мы-то ведь не свидетели, — сказал Джейк. — Знаешь же, что мы не видели, как ее убили.
   — Но вы ее посадили на кресло, верно?
   — Точно. Он подсадил.
   — И кто-то сел вместе с ней, верно?
   — Верно, — согласился Джейк.
   — Кто? Так это все хотят узнать — кто, — хмыкнул Джейк.
   — Вот что самое неприятное, — добавил Обадия.
   — А вы не помните? — спросил Хейз.
   — Помним, что падал снег, это мы точно помним.
   — Мы еле кресла видели, так густо валил. — Очень трудно отличить лыжников друг от друга — при таком-то ветре и снегопаде, правда, Оби?
   — Попросту говоря, невозможно, Джейк.
   — Но Хельгу вы узнали, — бросил Хейз.
   — Само собой. Но она с нами поздоровалась, понимаешь? Сказала: «Здравствуй, Джейк, здравствуй, Оби». И села в то кресло, что ближе к платформе, на внутреннее. А он — на другое...
   — Он? — переспросил Хейз. — Значит, это был мужчина? На соседнее кресло сел мужчина?
   — Гм, точно сказать не могу, — задумался Джейк. — Раньше женские лыжные костюмы отличались от мужских, но теперь-то уже не отличаются.
   — Совсем не отличаются, — подтвердил Обадия.
   — К примеру, догоняешь, догоняешь какую-нибудь девчонку в красных штанах, догнал — оказывается парень. Вот так-то...
   — Значит, вы не можете сказать, мужчина ехал рядом с Хельгой или женщина, так?
   — Точно так.
   — Может — мужчина, может — женщина.
   — Это лицо что-нибудь говорило?
   — Ни словечка.
   — Как он был одет?
   — Так ведь мы не убедились, что это был он, — напомнил Джейк.
   — Да, конечно. Я хотел сказать... лицо, занявшее кресло. Думаю, проще будет принять ему какой-нибудь пол.
   — Что принять?
   — Пол... допустим пока, что лицо это было мужчиной.
   — Ага, — Джейк задумался. — Ладно, как скажете. Но, по-моему, так рассуждать не годится.
   — Да ведь я не рассуждаю. Я только хочу упростить...
   — В чем дело, все ясно, — прервал Джейк. — Конечно, так проще. Но все-таки не годится, право.
   Хейз глубоко вздохнул.
   — Э-э-э... как он был одет?
   — В черное, — ответил Джейк.
   — Черные брюки, черная куртка, — вставил Обадия.