МакБейн Эд. Топор

   – Полиция, – ответил Карелла и протянул удостоверение.
   – Что вам угодно?
   – Кто вы такой, сэр? – спросил Карелла.
   – Меня зовут Энтони Лассер. Что вам угодно?
   – Мистер Лассер, – сказал Карелла, – Джордж Лассер ваш отец?
   – Да.
   – Сожалею, что вынужден сообщить это вам, – сказал Карелла, – но ваш отец умер. – Слова его прозвучали сухо и без участия, и он пожалел, что произнес их, ибо они, прозвучав, нелепо повисли в воздухе.
   – Что? – не понял Лассер.
   – Ваш отец умер, – повторил Карелла. – Он погиб сегодня днем.
   – Каким образом? – спросил Лассер. – В автомобильной катастрофе?
   – Нет, его убили, – ответил Карелла.
   – Погубили ни за грош, – пропела старуха и захихикала.
   На лице Лассера отразилось волнение. Он взглянул сначала на старуху, которая, казалось, совсем не уловила значения слов Кареллы, а потом снова на детективов и сказал:
   – Может, войдете в дом?
   – Спасибо, – поблагодарил Карелла и прошел мимо старухи, которая застыла в дверном проеме, так напряженно вглядываясь во что-то на улице, что Карелла тоже оглянулся. Он увидел, что и Хейз смотрит на другую сторону улицы, где маленький мальчик на трехколесном велосипеде, быстро перебирая ногами, ехал по дорожке к своему дому, выстроенному в том же стиле эпохи Тюдоров, что и дом Лассеров.
   – Король умер! – провозгласила старуха. – Да здравствует король!
   – Не хотите ли пройти вместе с нами, мэм? – спросил Карелла.
   – Он хорошо ездит, этот мальчик, – сказала старуха. – Умеет держаться на сиденье.
   – Вы говорите о мальчике на велосипеде? – спросил Хейз.
   – Моя мать порой говорит невпопад, – сказал Лассер откуда-то из мрака, окружавшего полосу света, падающего из открытой двери. – Входите, пожалуйста. Мама, ты будешь с нами?
   – Обрученные богом не должны разъединяться, – процитировала старуха.
   – Миссис Лассер, – позвал ее Карелла, шагнув в сторону, чтобы дать ей пройти. Старуха бросила на Кареллу взгляд, в котором ненависть сочеталась с обещанием любовных утех. Она прошла мимо него в дом, и он последовал за ней, услыхав, как позади захлопнулась дверь и как переговаривались Хейз с Лассером, пока они все вместе шли в глубь дома. Дом этот был домом из «Больших надежд» Диккенса, перенесенный в «Грозовой перевал» Эмилии Бронте. Правда, с потолка и со стен здесь не свисала паутина, но в нем точно так же жили предчувствие чего-то дурного, тьма, которая, казалось, навсегда въелась в деревянные балки и штукатурку, и уверенность в том, что доктор Франкенштейн (творение Мэри Шелли) трудится на чердаке, создавая очередное чудовище. На мгновение Карелле показалось, что он очутился среди действующих лиц из фильма ужасов, а потому он умышленно остановился и подождал, пока Хейз не поравняется с ним. Он сделал это вовсе не потому, что ему стало страшно, хотя дом этот и вправду внушал страх, – не он ли сам сказал юному Мики Райану, что привидений не существует? – а просто, чтобы лишний раз убедить себя, что очутился здесь, в этом мрачном доме, только по необходимости: предстояло расследовать убийство, совершенное далеко отсюда, в пределах 87-го участка, где жизнь была нормальной и обычной, впрочем, равно как и смерть.
   – Я зажгу свет, – сказал Лассер и, подойдя к торшеру, стоявшему возле огромной, пышно украшенной тахты, включил его, да так и остался неуклюже стоять рядом с тахтой и собственной матерью.
   Миссис Лассер, обхватив руками свою талию, застыла с улыбкой на губах, словно красавица на ежегодном балу одного из южных штатов в ожидании, когда ее пригласят на котильон.
   – Прошу садиться, – сказал Лассер, и Карелла, оглянувшись и не найдя стула, сел на тахту, а Хейз поместился на стуле с прямой спинкой, который притащил от складного стола у стены.
   Миссис Лассер, улыбаясь и все еще не потеряв надежды быть приглашенной на танец, прислонилась к стене, а сам Лассер устроился на тахте рядом с Кареллой.
   – Вы можете рассказать нам, что произошло? – спросил Лассер.
   – Его зарубили топором, – ответил Карелла.
   – Топором?
   – Да.
   – Где?
   – В подвале дома, в котором он работал.
   – Почему? – спросил Лассер.
   – Потому, что кончается на "у", – вмешалась миссис Лассер.
   – Мама, помолчи, пожалуйста, – сказал Лассер. Произнося эти слова, он не повернулся к ней. И не поднял на нее глаз. По-видимому, он произносил эти слова уже тысячи раз, машинально, не глядя на нее, не обращаясь к ней, не интересуясь даже, слышит она их или нет. Не сводя взгляда с Кареллы, он спросил: – У вас есть какое-нибудь представление о том, кто мог это совершить?
   – Нет, – ответил Карелла. – Пока, во всяком случае.
   – Понятно.
   – Если вы не возражаете, мистер Лассер, нам хотелось бы, чтобы вы проехали вместе с нами в морг и опознали вашего отца. Затем нам хотелось бы узнать от вас, не было ли у вашего отца... – Я не могу оставить мать одну, – сказал Лассер.
   – Мы могли бы сделать так, чтобы с ней остался патрульный.
   – Боюсь, это не совсем удобно.
   – Я не понимаю, сэр.
   – Мы, либо отец, либо я, все время находились в доме при ней, – объяснил Лассер. – А поскольку отец умер, то эта обязанность целиком ложится на меня.
   – Тем не менее я не понимаю вас, сэр, – сказал Карелла. – Ведь когда ваш отец был жив, он уезжал на работу в город, так?
   – Совершенно верно, – подтвердил Лассер.
   – А вы не работаете, мистер Лассер?
   – Я работаю дома, – ответил Лассер.
   – И что же вы делаете?
   – Я иллюстрирую детские книжки.
   – Понятно. Значит, вы имели возможность оставаться дома, когда ваш отец уезжал, верно?
   – Совершенно верно.
   – А когда он был здесь, уехать могли вы, так?
   – Да, в общем, именно так.
   – Я вот что имею в виду: если вам нужно было отвезти книгу, или присутствовать на совещании в редакции, или, наконец, с кем-то встретиться – это вы подразумеваете под словом «в общем»?
   – Да, пожалуй, именно это.
   – Может, хотите что-либо добавить, мистер Лассер?
   – Нет.
   – Или исправить?
   – Нет. В общем, все правильно.
   – Ваше «в общем» означает, что я не совсем верно вас понимаю, – сказал Карелла. – Может, вы разъясните мне, мистер Лассер...
   – Видите ли...
   – Да?
   – Я редко выхожу из дома, – сказал Лассер.
   – Что вы имеете в виду?
   – Книги я отсылаю по почте. На редакционные совещания не хожу, обговариваю все вопросы по телефону. Я иллюстрирую книги, как я вам уже сказал, и когда первоначальные наброски представлены и одобрены, больше разговаривать не о чем.
   – Но вы ходите куда-нибудь в гости?
   – Нет, очень редко. Карелла с минуту молчал.
   – Мистер Лассер, вы когда-нибудь покидаете дом? – спросил он.
   – Нет, – ответил Лассер. – У вас что, агорафобия, мистер Лассер?
   – Что?
   – Агорафобия.
   – Не знаю, что это такое.
   – Агорафобия – это боязнь пространства, боязнь выйти из дома.
   – Я не боюсь выйти из дома, – сказал Лассер. – Не больше чем другие.
   – Скажите, пожалуйста, когда вы в последний раз выходили из дома?
   – Не помню.
   – Вы проводите все время здесь, в доме, правильно? С вашей матерью?
   – И с отцом, пока он был жив.
   – К вам приходят друзья?
   – В общем, да.
   – Опять «в общем», мистер Лассер.
   – По правде говоря, мои друзья не слишком часто нас навещают, – признался Лассер.
   – Как часто они приходят, мистер Лассер? – вмешался Хейз.
   – Не очень часто.
   – Как часто?
   – Никогда, – ответил Лассер. Он помолчал. – Честно говоря, у меня не много друзей. – Он опять помолчал. – Мои друзья это мои книги.
   – Понятно, – сказал Карелла. И тоже помолчал. – Мистер Лассер, согласны ли вы опознать своего отца по фотографии?
   – Пожалуйста.
   – Обычно мы предпочитаем опознание по трупу...
   – Да, но это, как видите, исключается, – отозвался Лассер. – Я обязан быть здесь, возле матери.
   – Хорошо. Тогда с вашего разрешения мы приедем сюда еще раз и привезем снимок, сделанный полицейским фотографом, и, быть может, вы будете настолько любезны...
   – Да.
   – И, пользуясь случаем, – продолжал Карелла, – зададим вам несколько вопросов о вашем отце и его отношениях с другими людьми.
   – Да, разумеется.
   – А сейчас мы больше не будем вас беспокоить, – улыбнулся Карелла.
   – Спасибо. Я весьма благодарен вам за проявленную чуткость.
   – Пожалуйста, – отозвался Карелла и повернулся к старухе. – Всего хорошего, миссис Лассер.
   – Да хранит тебя господь и да исцелит он тебе голову^[2], – откликнулась миссис Лассер.
   – Мэм? – не понял Карелла.
   – Моя мать когда-то была актрисой. Эти строки, скорей всего, из «Короля Лира».
   – А вот и не из «Лира», – захихикала старуха и добавила еще несколько слов, похожих на грубое ругательство.
   – "Иль шлюхою моя Фортуна стала? – подхватил внезапно Хейз. – Узнал я, от французской хвори Нелль в больнице умерла, и я теперь прибежища лишился".
   – Откуда вам это известно? – просияла старуха, обернувшись к Хейзу.
   – Ставили в школе, – ответил Хейз.
   – И кого же вы играли?
   – Никого, я был режиссером.
   – Такой видный мужчина, – произнесла старуха. – Вам бы надо быть на сцене и демонстрировать свои достоинства.
   С минуту в комнате царило глубокое молчание. Детективы посмотрели друг на друга, словно желая убедиться, правильно ли расслышали слова миссис Лассер. Энтони Лассер, не поворачиваясь к матери, пробормотал: «Мама, прошу тебя», – и проводил детективов к дверям. За спиной пронзительно хохотала миссис Лассер. Дверь закрылась. День клонился к вечеру, и в воздухе явно похолодало. С минуту они, подняв воротники пальто, постояли на обледенелой дорожке, прислушиваясь к возгласам малыша на другой стороне улицы: он изо всех сил крутил педали своего трехколесного велосипеда и стрелял из воображаемого пистолета: «Пиф-паф, пиф-паф!»
   – Пойдем поговорим с ним, – предложил Карелла.
   – Зачем?
   – Не знаю, – пожал он плечами. – Уж больно пристально смотрела на него старуха.
   – Она сумасшедшая, – сказал Хейз.
   – Да, тут ты прав. А что скажешь про сына?
   – Не знаю. Чересчур уж убедительное у него алиби.
   – Поэтому-то я и наседал на него.
   – Я понял.
   – А с другой стороны, вполне возможно, что он говорил правду.
   – Хорошо бы узнать побольше о самом старике, – сказал Хейз.
   – Все в свое время. Когда вернемся с фотографиями, сможем задать побольше вопросов.
   – А труп тем временем остынет.
   – Он уже остыл.
   – А вместе с ним и след.
   – Что поделаешь? Январь, – ответил Карелла, и они перешли на другую сторону улицы.
   Мальчик на велосипеде не переставая стрелял в них, пока они приближались, потом затормозил, скребя подошвами ботинок по асфальту. Ему было года четыре. Одет он был в красную с белым вязаную шапочку, натянутую на уши. Пряди рыжих волос выбивались из-под шапочки и падали на лоб. Из носа у него текло, и сопли были размазаны по всему лицу, поскольку он то и дело вытирал нос тыльной стороной руки.
   – Привет, – сказал Карелла.
   – А ты кто? – спросил мальчик.
   – Стив Карелла. А ты?
   – Мэнни Московиц, – ответил мальчик.
   – Здравствуй, Мэнни. А это мой напарник Коттон Хейз.
   – Привет, – помахал рукой Мэнни.
   – Сколько тебе лет, Мэнни? – спросил Хейз.
   – Вот сколько, – Мэнни поднял и растопырил четыре пальчика.
   – Четыре года. Отлично.
   – Пять, – сказал Мэнни.
   – Ты же показал четыре.
   – Пять, – настаивал Мэнни.
   – Ладно, пусть пять, – согласился Хейз.
   – Ты не умеешь ладить с детьми, – сказал Карелла. – Тебе пять, верно, Мэнни?
   – Верно, – отозвался Мэнни.
   – Тебе здесь нравится?
   – Нравится.
   – Ты живешь вот в этом доме?
   – Да.
   – А знаешь бабушку, что живет напротив?
   – Какую бабушку?
   – Из дома напротив, – повторил Карелла.
   – Из какого дома? Напротив живет много бабушек.
   – Вот из этого дома, – сказал Карелла.
   – Из какого?
   – Из этого, – повторил Карелла. Ему не хотелось показывать пальцем, потому что он был уверен, что Энтони Лассер следит за ними из-за занавесей.
   – Я не знаю, о каком доме ты говоришь, – настаивал Мэнни.
   Карелла посмотрел на дом эпохи Тюдоров на другой стороне улицы и вздохнул.
   – Он спрашивает, знаешь ли ты миссис Лассер, – пришел ему на помощь Хейз.
   – Верно, – сказал Карелла. – Знаешь миссис Лассер?
   – Она живет в доме напротив?
   – Да, – сказал Карелла.
   – В каком доме? – спросил Мэнни, но тут раздался голос:
   – Мэнни! Ты что там делаешь?
   Еще не обернувшись, Карелла понял, что ему придется иметь дело еще с одной матерью. Бывали дни, когда на пути попадались одна мать за другой, иногда разумные, иногда сумасшедшие, поэтому он взял себя в руки и, повернувшись, увидел, как из дома по направлению к ним твердым шагом на манер пасхальной процессии по Пенсильвания-авеню идет женщина в пальто, накинутом на халат, и с бигуди в волосах.
   – В чем дело? – спросила она у Кареллы.
   – Добрый день, мэм, – сказал Карелла. – Мы из полиции и хотели задать вашему сыну несколько вопросов.
   – Каких вопросов?
   – Про ваших соседей.
   – Вы, по-моему, только что вышли из дома Лассеров? – спросила женщина.
   – Да, мэм.
   – Вам поступила на них жалоба?
   – Нет, жалоба нам не поступала, – ответил Карелла. И помолчал. – А почему вы спросили об этом, миссис Московиц? Вы ведь миссис Московиц, верно?
   – Да. – Она пожала плечами. – Просто мне подумалось, что к вам поступила жалоба. Я решила, что старую даму хотят упрятать в сумасшедший дом.
   – Нет, нам об этом неизвестно. А что, были неприятности?
   – Да нет, – отозвалась миссис Московиц. – Но слухи ходят.
   – Какие слухи?
   – Ее муж работает управляющим в каком-то доме в городе и каждое воскресенье едет пилить деревья, где, одному богу известно, а потом везет их продавать своим жильцам – странный бизнес, вам не кажется? А старуха полночи хохочет и плачет, если ее муж не покупает ей мороженого, когда сюда летом приезжает грузовик с мороженым, – тоже странно, не правда ли? А как вам нравится их сын Энтони? Весь день напролет летом и зимой рисует свои картинки в комнате, которая выходит в сад, и никогда не покидает дома. По-моему, это крайне странно, мистер.
   – Никогда не выходит?
   – Никогда. Он настоящий отшельник.
   – Кто такой отшельник? – спросил мальчик.
   – Замолчи, Мэнни, – отозвалась мать.
   – Вы уверены, что он никогда не выходит? – спросил Карелла.
   – Я ни разу не видела, чтобы он днем вышел из дома. А что он делает, когда становится темно, откуда мне знать? Может, он тайно выходит и едет в такие заведения, где курят опиум, кто знает? Я говорю вам только, что я лично ни разу не видела, чтобы он вышел из дома.
   – А что вы можете сказать о старике? – спросил Хейз.
   – О мистере Лассере?
   – Да.
   – Он тоже по-своему странный. Пилит деревья, а ведь ему восемьдесят семь лет, понимаете? Молодым его никак не назовешь. Но каждые субботу и воскресенье он едет пилить деревья.
   – И берет с собой топор?
   – Топор? Нет, у него есть особая пила, не знаю, как она называется.
   – Циркулярная пила? – подсказал Хейз.
   – Верно, – отозвалась миссис Московиц. – Но даже в этом случае, даже с помощью этой циркулярной пилы пилить деревья – нелегкий труд для восьмидесятисемилетнего человека, верно?
   – Совершенно верно, – согласился Карелла.
   – Но и это еще не все. Знаете, на свете есть очень сильные люди. Я видела таких людей. Мой собственный отец – мир праху его – весил сто восемьдесят фунтов, одни мускулы, да благословит его господь, когда умер в семьдесят девять лет. А мистер Лассер вовсе не из богатырей. Он хрупкий и старый на вид, но выполняет такую тяжкую работу. Таскает со своего участка тяжелые камни, корчует пни, красит дом, что, правда, не очень тяжело, но для старика простоять весь день на приставной лестнице – нет, по-моему, это крайне странно.
   – Другими словами, вся семья кажется вам весьма своеобразной, не так ли, миссис Московиц?
   – Не хотелось бы говорить плохое о своих соседях, – сказала миссис Московиц. – Скажем так. Скажем, я нахожу их поведение несколько необычным. Скажем, мне представляется странным, что рехнувшаяся старуха, вроде миссис Лассер, оставлена на попечении двух других безумцев, как ее муж и сын. Вот почему я и подумала, что, может, кто-то решил сплавить ее в сумасшедший дом и написал жалобу.
   – Кто рехнулся? – спросил мальчик.
   – Замолчи, Мэнни, – сказала миссис Московиц.
   – Миссис Московиц, – спросил Карелла, – не видели ли вы, чтобы Энтони Лассер сегодня выходил из дома? – Нет, не видела, – ответила миссис Московиц.
   – Можете ли вы с полной уверенностью сказать, что он весь день пробыл дома?
   – Что?
   – Убеждены ли вы, что сегодня он весь день провел дома?
   – Нет, не убеждена.
   – Значит, вполне возможно, он выходил, о чем вам не было известно?
   – За кого вы меня принимаете? – рассердилась миссис Московиц. – Что я, по-вашему, только и делаю, что подсматриваю за своими соседями?
   – Нет, разумеется, нет.
   – Надеюсь, – сказала явно обиженная миссис Московиц.
   – Мы просто пытались...
   – Я понимаю, – поджала губы миссис Московиц. – Пойдем, Мэнни. Попрощайся с этими двумя джентльменами.
   – До свиданья, – сказал Мэнни.
   – До свиданья, – ответил Карелла. – Большое вам спасибо, миссис Московиц.
   Миссис Московиц ничего не ответила. Держа одной рукой руль велосипеда, а другой ребенка, она крепко захлопнула за собой дверь.
   – Что плохого я сделал? – спросил Карелла.
   – Я не умею обращаться с детьми, да?
   – Погоди...
   – А ты не умеешь обращаться с женщинами, – сказал Хейз.

Глава 3

   Женщину звали Тедди Карелла, а он был ее мужем и знал, как с ней обращаться.
   Когда к пяти тридцати вечера закончилось опознание трупа по фотографиям, Карелла и Хейз задали Энтони Лассеру еще несколько вопросов про его отца, а затем отправились в участок расписаться перед уходом домой. Они ушли из участка в шесть пятнадцать, то есть на полчаса позже, чем полагалось, и, оказавшись на улице, быстро попрощались и разошлись. У Хейза было назначено свидание с некоей Кристин Максуэлл. А Кареллу ждали дома жена и дети.
   У его жены были черные волосы и карие глаза, а фигура такая, что ее не смогли испортить даже роды близнецов. Полногрудая, с широкими бедрами и длинноногая, она встретила его в прихожей звонким поцелуем, обняв так крепко, что у него хрустнули ребра.
   – Эй! – воскликнул он. – В чем дело? Что происходит?
   Когда он говорил, Тедди Карелла, не отрываясь, смотрела на его губы, потому что была глухой и понимала чужую речь, только читая ее по губам. Затем, поскольку она была еще и немой, подняла правую руку и с помощью принятых во всем мире знаков быстро объяснила ему, что близнецы уже поели и что Фанни, их домработница, в эту минуту укладывает их спать. Карелла следил за ее рукой, порой пропуская слово-другое, но понимая смысл и значение сказанного, а затем улыбнулся, когда она перешла к их планам на вечер, как будто после такого поцелуя при входе еще требовалось что-то объяснять.
   – Тебя следует арестовать за такие выражения, – ухмыльнулся Карелла. – Хорошо, что их никто не слышит.
   Тедди оглянулась через плечо, желая удостовериться, что дверь в комнату близнецов плотно закрыта, а затем, прильнув к мужу, снова поцеловала его, и он чуть не забыл, что должен, как обычно, перед ужином сказать близнецам «спокойной ночи».
   – Никак не пойму, с чего это ты так разошлась, – сказал он, вопросительно подняв бровь, и Тедди, быстро шевеля пальцами правой руки, велела ему не смотреть дареному коню в зубы.
   – Ты сама самый лучший подарок на свете, – сказал он и, поцеловав ее в кончик носа, направился в комнату близнецов.
   Он постучался в дверь, и Фанни подняла глаза от кроватки Марка, которого она старательно укрывала одеялом.
   – Моя дорогая юная леди... – начал Карелла.
   – Юная леди? Да вы никак в отличном настроении?
   – Да он никак в отличном настроении, – эхом отозвалась Эйприл из своей кроватки.
   – Моя дорогая юная леди, – сказал Карелла Фанни, – если человек хочет, чтобы дети не входили к нему, предварительно не постучав, то и он обязан, подав пример, постучать в дверь прежде, чем войти к ним. Правильно я говорю, Марк?
   – Правильно, папа, – отозвался Марк.
   – Эйприл?
   – Правильно, правильно, – захихикала Эйприл.
   – Не следует возбуждать их перед сном, – назидательно заметила Фанни.
   Фанни, которой было лет пятьдесят с лишним, рыжая и крепкая, как и полагается настоящим ирландкам, отвернулась от кровати Марка с притворно строгим лицом и, небрежно поцеловав Эйприл, сказала:
   – Дети, оставляю вас вашему ужасному папочке, который поведает вам истории о том, как ловят преступников.
   – В один прекрасный день, – откликнулся Карелла, ни к кому не обращаясь, – Фанни выйдет замуж и бросит нас. Тогда мы позабудем про веселье и наш дом станет мрачным и печальным.
   – И не надейтесь, – усмехнулась Фанни и вышла из комнаты. И тут же, приоткрыв дверь, добавила: – Ужин через пять минут. Поторопитесь, Шерлок.
   – Кто такой Шерлок? – спросил Марк.
   – Сыщик, – ответил Карелла.
   – Он лучше тебя? – спросил Марк.
   Эйприл вылезла из постели, выглянула за дверь, желая удостовериться, не идет ли Фанни обратно, а затем залезла на колени к Карелле, который сел к Марку на кровать.
   – Сыщиков лучше папочки не бывает, – сказала она брату. – Правда, папочка?
   Карелла, не желая разрушить образ идеального отца, скромно ответил:
   – Правильно, малышка. Я самый лучший сыщик на свете.
   – Видишь! – торжествовала Эйприл.
   – Я и не говорил, что кто-то лучше, – сказал Марк. – Вечно она все переиначивает, папа.
   – Не папа, а папочка, – рассердилась Эйприл. – Его зовут папочка.
   – Его зовут Стив, дурочка ты, – не желал соглашаться Марк.
   – Если вы собираетесь ссориться, – сказал Карелла, – тогда я лучше пойду.
   – Она сегодня сломала две мои модели, – вспомнил Марк.
   – Зачем ты это сделала, Эйприл? – спросил Карелла.
   – Потому что он назвал меня «малышка – мокрые штанишки».
   – Но это правда.
   – У меня уже не было мокрых штанишек целую неделю, заявила Эйприл.
   – А вчера вечером? – спросил Марк.
   – По-моему, тебя это не касается, Марк, – осторожно заметил Карелла. – То, что делает твоя сестра...
   – Конечно, папа, – отозвался Марк. – Я только сказал, что она малышка – мокрые штанишки.
   – Мне не нравятся твои слова, – упрекнул его Карелла.
   – Какие слова?
   – Он говорит про «мокрые штанишки», – объяснила Эйприл.
   – А что в этом плохого, папа?
   – Он называет тебя «папой», потому что хочет казаться взрослым, – сказала Эйприл. – Он всегда строит из себя взрослого, папочка.
   – Ничего подобного. А вообще-то что в этом плохого? Папа у нас тоже взрослый, правда?
   – Нет, – ответила Эйприл. – Он у нас славный и добрый. – И она прислонилась головкой к его груди и улыбнулась. Он посмотрел на нее: почти черные волосы и карие глаза, несомненно, принадлежали Тедди, уже в пять лет на лбу проглядывал тот же треугольник волос. А потом перевел взгляд на сына и еще раз подивился тому, как они похожи и в то же время какие разные. Сразу было видно, что они близнецы, а не просто брат с сестрой: тот же цвет волос и глаз, тот же овал, даже выражение лиц было одинаковым. И тем не менее Эйприл как-то сумела унаследовать – слава богу! – красоту Тедди, в то время как у Марка эта красота была лишь фоном для черт, более похожих на черты отцовского лица.
   – Что ты делал сегодня? – спросил Марк.
   – То же, что и всегда, – улыбнулся Карелла.
   – Расскажи нам, папочка, – попросила Эйприл.
   – Нет, лучше вы расскажите мне, чем сегодня занимались.
   – Я сломала две модели Марка, – захихикала Эйприл.
   – Видишь, папа? Что я тебе говорил?
   – Ужинать! – крикнула из кухни Фанни. Карелла встал, держа в руках Эйприл, покачал и положил в постель, укрыв одеялом до самого подбородка.
   – Январь злой, вот и закройся с головой, – и он поцеловал ее в лоб.
   – Что это, папочка? – спросила Эйприл.
   – Ты о чем, малышка?
   – Январь злой, вот и закройся с головой.
   – Это я сам только что придумал, – признался Карелла. Он подошел к Марку.
   – Придумай и мне тоже, – потребовал Марк.
   – Кругом тепло, кругом мрак, спи спокойно, милый Марк.
   – Хорошие стихи, – улыбнулся Марк.
   – А в моих моего имени не было, – обиделась Эйприл.
   – Потому что я не сумел придумать что-нибудь такое, что рифмуется с «Эйприл».
   – А Марку придумал!
   – У него легче, малышка. К «Эйприл» очень трудно найти рифму.