Страница:
В то время как Флоренцию волновали все эти еще пока подспудные движения, Филиппо Висконти, второй сын Джованни Галеаццо, ставший со смертью своего брата государем всей Ломбардии и считавший, что теперь он имеет возможность предпринять все, что ему будет угодно, страстно желал восстановить свое господство в Генуе, которая свободно и благополучно жила под управлением дожа мессера Томмазо да Кампофрегозо.
Однако он опасался, что ни это предприятие, ни любое другое не будут иметь успеха, если он не заключит открыто нового договора с Флоренцией, убежденный, что один лишь слух о таком договоре будет вполне достаточным для успешного осуществления его планов. Поэтому он направил во Флоренцию послов с соответственным предложением. Значительное число граждан полагали, что никакого нового договора заключать не следует и достаточно сохранять мир, уже давно существовавший между обоими государствами, ибо они хорошо понимали, что герцог ожидает от этого договора весьма определенных выгод, в то время как республике никакой пользы от него не будет. Многие другие, наоборот, считали, что переговоры вести надо, при этом ставить такие условия, нарушить которые герцог не сможет, не раскрыв всем и каждому своих коварных замыслов, и которые в случае такого нарушения вполне оправдают военные действия против него. После довольно длительного обсуждения условий мир был подписан на новых основаниях, и Филиппо обещал никоим образом не вмешиваться в дела, касающиеся земель, расположенных по эту сторону Магры и Панаро.419
IV
После заключения этого договора Филиппо захватил сперва Брешу, а вскоре затем и Геную, вопреки представлениям тех, кто советовал заключить с ним мир в убеждении, что Бреше поможет Венеция, а Генуя сможет защищаться сама. Поскольку в договоре, который Филиппо только что заключил с генуэзским дожем, ему уступалась Сарцана и другие владения по ту сторону Магры с условием, что проданы или уступлены они могут быть только Генуе, он тем самым нарушал мирный договор с Флоренцией. Вдобавок он вел переговоры с легатом Болоньи. Это двойное нарушение раздражало флорентийцев, которые, опасаясь новых бедствий, стали подумывать о новых способах помочь делу. Узнав об этом недовольстве, Филиппо отправил во Флоренцию послов, чтобы оправдаться или улестить флорентийцев или чтобы ослабить их бдительность, и при этом изображал крайнее удивление тем, что его действия вызвали какие-то опасения, и предлагал, что откажется от всего предпринятого в той части, которая может вызвать какие-либо подозрения.
Единственным следствием этого посольства было то, что в город сказались брошены семена новых разногласий. Часть граждан вместе с наиболее уважаемыми лицами из правительства полагали, что следует вооружиться и быть готовыми в любой час расстроить замыслы неприятеля: если же Филиппо поведет себя мирно, то ведь военные приготовления не означают войны, а только лучше обеспечивают мир. Многие же другие, завидуя правящим или боясь военных действий, говорили, что незачем без достаточных оснований подозревать в чем-то друга, что его дела вовсе не заслуживают столь поспешного недоверия, что все хорошо понимают: создание совета Десяти, затраты на войско означают подготовку к войне, а начать враждебные действия против столь могущественного государя значит стремиться к гибели республики без всякой надежды на какой бы то ни было выигрыш, ибо все равно невозможно будет удержать то, что может быть завоевано. Ведь между Тосканой и Ломбардией находится Романья, а о Романье нечего и думать из-за соседства с церковной областью.
Однако сторонники подготовки к войне возобладали над теми, кто никак не хотел нарушать мира. Назначили совет Десяти,420 началась вербовка наемных войск, установили новые налоги, которые наибольшей тяжестью своей пали не на богатых граждан, а на неимущих, и вследствие этого в городе раздавались беспрерывные жалобы. Все проклинали честолюбие и стяжательство знати; их обвиняли в возбуждении ненужной войны только ради удовлетворения своей алчности и стремления властвовать над простым народом, угнетая его.
V
До открытого разрыва с герцогом еще не дошло, но все его действия внушали подозрение, тем более, что легат Болоньи, побаиваясь Антонио Бентивольо,421 проживавшего изгнанником в Кастельболоньезе, попросил у Филиппо вооруженной поддержки, и герцог послал в этот город войска, которые, находясь поблизости от флорентийских владений, вызывали страх у правительства республики. Но окончательно напугал всех, давая полное основание для подготовки к войне, захват герцогом Форли. Владетель этого города Джорджо Орделаффи, умирая, назначил герцога Филиппо опекуном своего сына Тебальдо. Хотя вдове422 его такой опекун показался весьма подозрительным и она отправила сына к своему отцу Лодовико Алидози, владетелю Имолы, народ Форли принудил ее выполнить завещание мужа и передать сына на попечение герцога. Дабы отвлечь от себя подозрения и получше скрыть свои истинные замыслы, Филиппо убедил маркиза Феррарского послать Гвидо Торелло в качестве своего представителя с войсками захватить бразды правления в Форли. Так город этот и попал под власть герцога. Когда об этом, а также о присутствии войск герцога в Болонье стало известно во Флоренции, гораздо легче оказалось принять решение о войне, хотя против него были еще очень многие, а Джованни Медичи открыто осуждал его. Он говорил, что даже с полной уверенностью во враждебных намерениях герцога лучше дожидаться его нападения, чем выступать первым, ибо в таком случае военные действия флорентийцев будут вполне оправданы в глазах других итальянских правительств, как сторонников герцога, так и наших; что помощи против герцога на стороне просить будет гораздо легче, если его захватнические замыслы станут для всех очевидны; и, наконец, что свои собственные интересы защищаешь всегда гораздо мужественнее и упорнее, чем чужие. Ему отвечали, что гораздо лучше идти на врага, чем ждать его у себя, что военное счастье чаще улыбается нападающим, чем обороняющимся, и что если затраты на наступательную войну во вражеских пределах значительнее, то потери и ущерб гораздо меньше, чем если война ведется на своей территории. Последняя точка зрения возобладала, и постановлено было, что совет Десяти должен принять все меры для того, чтобы вырвать Форли из рук герцога.
VI
Видя, что флорентийцы намерены завладеть тем, что он решил защищать, Филиппо отбросил всякую щепетильность и послал Аньоло делла Пергола с сильным отрядом против Имолы, чтобы владетель ее вынужден был заботиться о самозащите и не думать о делах опекунства над внуком. Когда Аньоло подошел к Имоле, флорентийские войска были еще в Модильяне. Стояли большие холода, вода в городском рву замерзла. Враг, воспользовавшись этим, ухитрился ночью ворваться в город, Лодовико был взят в плен и отправлен в Милан. Флорентийцы, видя, что Имола захвачена и вообще война началась, двинулись на Форли и осадили город, взяв его со всех сторон в кольцо. Чтобы воспрепятствовать войскам герцога соединиться и оказать помощь гарнизону Форли, флорентийцы подкупили графа Альбериго,423 который из владения своего, Дзагонары, ежедневно совершал набеги на занятую неприятелем местность до самых ворот Имолы. Видя, что наши войска, осаждающие Форли, занимают весьма прочные позиции, и ему не так-то легко будет оказать помощь этому городу, Аньоло делла Пергола решил совершить нападение на Дзагонару, рассудив, что флорентийцы не захотят потерять это место и двинуться на помощь Дзагонаре, что заставит их снять осаду с Форли и принять бой в невыгодных для себя условиях. Войска герцога принудили Альбериго пойти на переговоры, приведшие к соглашению, по которому Альбериго обязывался сдать Дзагонару, если в течение двух недель флорентийцы не окажут ему помощи. Когда об этой неприятности узнали во флорентийском лагере и в городе, решено было не допустить, чтобы врагу далась такая победа, но в результате он одержал еще большую. Войска, осаждавшие Форли, сняли осаду и направились на помощь Дзагонаре, но, войдя в соприкосновение с неприятелем, потерпели поражение не столько благодаря доблести своих противников, сколько из-за непогоды.424 Ибо наши люди, после тяжелого перехода под дождем и по вязкой грязи, встретились со свежими неприятельскими войсками и, конечно, были разбиты. Однако же в этом разгроме, весть о котором распространилась по всей Италии, погибли только Лодовико Обицци425 с двумя сородичами, каковые упали со своих коней и захлебнулись грязью.
VII
Известие о таком поражении повергло в скорбь всю Флоренцию, особенно же грандов, настаивавших на войне: они оказались обезоруженными, без союзников, и с одной стороны им грозил победоносный враг, а с другой негодующий народ, который поносил их на площадях, жалуясь на тяготы, от которых он страдал ради бессмысленно начатой войны. "Ну что, - говорили все, - нагнали они на врага страх своим советом Десяти? Помогли они Форли, вырвали его из лап герцога? Теперь-то и вскрылось, чего они хотели и куда гнули: не защищать свободу - она им враг, - а увеличить свое собственное могущество, которое господь бог ныне справедливо принизил. И разве они ввергли наш город только в эту беду? Затевались и другие подобные войны, например с королем Владиславом. У кого они станут теперь просить помощи? У папы Мартина, которого они оскорбили, чтобы подольститься к Браччо? У королевы Джованны, которой пришлось искать защиты у короля Арагонского, потому что они бросили ее?". К этому добавлялось еще и все то, что обычно говорит разгневанный народ. Тогда Синьория рассудила, что надо ей собрать уважаемых граждан, которые успокоили бы народ разумными речами.426 Старший сын мессера Мазо Альбицци, мессер Ринальдо, который и по своим личным заслугам, и по памяти своего отца мог притязать на самые высшие должности в государстве, обратился к народу с длинной речью, доказывая, что отнюдь не так уж разумно судить о причинах по их следствию - зачастую благие намерения не приводят к хорошему концу и, наоборот, дурные могут иметь отличный исход; что прославлять дурные намерения из-за их благоприятного конца - значит поощрять людей к заблуждениям, а это весьма пагубно для государства, ибо дурные замыслы далеко не всегда увенчиваются успехом, и что по этой же причине порицать мудрые решения, приведшие к неудаче, означает лишать граждан мужества помогать государству открытым выражением своих взглядов. Затем он стал убеждать собравшихся в необходимости вести эту войну и в том, что если бы она не была бы начата в Романье, военные действия развивались бы в Тоскане. "Раз уж господу богу угодно было, чтобы войска наши потерпели поражение, говорил он, - то, совершенно теряя мужество, мы только ухудшим дело. Бросив же вызов судьбе и постаравшись улучшить наше положение всеми имеющимися средствами, мы очень мало потеряем, а герцог ничего не приобретет от своей победы. Нечего нам страшиться новых налогов и затрат в будущем: налоги можно и должно перераспределять, а что до затрат, то они будут наверняка меньше, ибо расходы на оборону всегда не так значительны, как те, что связаны с нападением". Наконец, он призвал всех, кто слушал его, следовать примеру предков, кои никогда не теряли мужества в недоле и неизменно умели защитить себя от посягательств любых государей.
VIII
Граждане, приободренные этой речью, наняли для ведения военных действий графа Оддо, сына Браччо, и дали ему в помощники ученика Браччо Никколо Пиччинино, самого прославленного воина из тех, что сражались под его знаменем, и еще многих других кондотьеров, а также снабдили заново лошадьми часть тех всадников, которые потеряли коней в последней злосчастной битве. Кроме того, назначена была комиссия из двенадцати граждан для установления новых налогов. Члены этой комиссии, ободренные упадком духа знатных вследствие их поражения, обложили их особенно тяжко и безо всякого стеснения.427
Чрезмерные эти тяготы крайне оскорбили имущих граждан. Поначалу, однако, они, не желая прослыть себялюбцами, не жаловались на личную свою обиду, а осуждали этот дополнительный налог как вообще несправедливый и советовали его значительно снизить. Но замыслы их многим были ясны, и при обсуждении этого предложения в советах оно было отвергнуто. Тогда, чтобы каждый на деле ощутил тяжесть этого обложения и чтобы оно многим стало ненавистно, они стали устраивать так, что сборщики налога при его взыскании вели себя крайне жестоко, и им дано было даже право расправляться со всеми, кто будет оказывать сопротивление их вооруженной охране. Из этого воспоследовало немало печальных происшествий, в которых ряд граждан был убит или ранен. Легко было предвидеть, что партийные разногласия приведут к кровопролитию, и все благомыслящие люди стали опасаться новой погибели, ибо знатные, привыкшие к всеобщей почтительности, не желали терпеть дурного обращения, а прочие требовали, чтобы всех облагали поровну. В обстоятельствах этих многие из наиболее видных граждан стали собираться вместе и рассуждать, что необходимо им как можно скорее вновь взять в свои руки бразды правления, ибо лишь из-за их попустительства до руководства добрались простые люди и преисполнились дерзновения те, кто считался главарями толпы. После многократного обсуждения всех этих дел отдельными группами решено было собраться всем вместе, и с разрешения мессера Лоренцо Ридольфи и Франческо Джанфильяцци - оба они были членами Синьории - это общее собрание более чем семидесяти граждан произошло в церкви Сан Стефано.428 На нем не присутствовал Джованни Медичи - либо его не пригласили, как человека подозрительного, либо сам он не пожелал прийти, не разделяя их воззрений.
IX
Слово взял мессер Ринальдо Альбицци. Он обрисовал положение государства, где по попустительству добрых граждан к власти снова вернулись народные низы, у которых власть эта была в 1381 году отнята отцами этих граждан. Напомнил о бесчинствах правительства, господствовавшего с 1378 по 1381 год, по вине которого каждый из здесь присутствующих потерял отца или деда, и добавил, что теперь Флоренции грозит та же опасность, ибо начинаются те же самые безобразия. Уже сейчас народные низы решают вопрос о налогах, как им вздумается, вскоре же, если их не обуздать силой или не удержать новыми разумными законами, они начнут и магистратов назначать по своей прихоти. Если же это случится, то они займут все магистратуры, извратят тот порядок, которым в течение сорока двух лет Флоренция управлялась с великой для нее славой, и наступит владычество толпы, при котором либо одна часть граждан будет делать все что ей угодно, а другая - находиться все время в опасности, либо установится власть какого-либо одного человека, который сумеет захватить бразды правления и стать государем. Поэтому все, кому дороги их честь и отечество, должны собраться с мужеством и вспомнить о доблестных деяниях Бардо Ман-чини,429 который, сокрушив могущество дома Альберти, спас государство от грозившей ему тогда гибели. Между тем дерзость народных низов происходит от того, что благодаря попустительству власть имущих чрезмерно разрослись списки лиц, подлежащих избранию по жеребьевке, Н вследствие этого во дворце теперь полно никому не ведомых низких людей. Закончил он свою речь, решительно заявив, что есть лишь один способ помочь делу: всю власть в правительстве республики надо вернуть знати и отобрать власть у младших цехов, уменьшив их число с четырнадцати до семи. Таким образом, народные низы утратят свою власть в советах республики, во-первых, из-за того, что у них уже не будет большинства, а во-вторых, из-за усиления власти знати, которая по неизменной своей враждебности к низам хода им не даст. Здравый смысл требует умения управлять людьми в зависимости от обстоятельств данного времени: если отцы использовали низы в борьбе со своеволием грандов, то ныне, когда гранды принижены, а мелкий люд обнаглел, вполне справедливо будет обуздать его дерзость, опираясь на грандов. Для того же, чтобы все это осуществить, нужны хитрость и сила, каковые применить будет не так уж трудно, ибо среди собравшихся есть члены совета Десяти, и они без труда смогут ввести в город войска.
Все приветствовали речь мессера Ринальдо, и совет его получил всеобщую поддержку, а Никколо да Уццано, между прочим, сказал: "Все высказанное мессером Ринальдо верно, и средства, предложенные им, разумны и безошибочны, но применить их необходимо так, чтобы в государстве не вышло открытого раскола, что неизбежно произойдет, если с нами не согласится Джованни Медичи, ибо если он к нам примкнет, толпа без главы и без поддержки не сможет защититься, но в случае его отказа ничего сделать не удастся, не прибегнув к оружию. Последнее же чревато опасностью либо не достигнуть успеха, либо не иметь возможности воспользоваться плодами победы". Затем он скромно напомнил собравшимся о прежних своих советах и о том, что они сами не пожелали принять решительные меры тогда, когда это нетрудно было сделать, а сейчас время прошло и к ним не прибегнешь без опасения ввергнуть государство в еще худшие беды, так что остается лишь одно: перетянуть на свою сторону Джованни Медичи. После этого было поручено мессеру Ринальдо отправиться к Джованни и попытаться склонить его к одобрению их замысла.
Рыцарь Ринальдо, выполняя данное ему поручение, всячески уговаривал Джованни присоединиться к ним в осуществлении этого дела и не стать, потакая толпе, виновником того, что она свергнет правительство и погубит республику. Джованни ответил, что, по его мнению, долг разумного и честного гражданина состоит в том, чтобы не нарушать установленного в государстве порядка, ибо ничто так не вредит людям, как подобные перемены, наносящие ущерб очень многим гражданам, а там, где много недовольных, всегда можно ожидать какого-нибудь пагубного происшествия. Осуществление их планов приведет к двум зловреднейшим последствиям: с одной стороны, честь и власть получили бы люди, которые ранее ими не обладали и потому не так уж их ценят и не имеют особых оснований жаловаться на то, что их у них нет, с другой, они были бы отобраны у тех, кто, привыкнув ими обладать, не успокоились бы, пока не получили бы их обратно. Таким образом, обида, нанесенная одной партии, окажется гораздо более значительной, чем преимущество, дарованное другой. Так что виновник этой перемены наживет себе куда больше врагов, чем друзей, и враги станут нападать на него гораздо решительнее, чем друзья защищать его, ибо люди вообще гораздо более склонны к мщению за обиду, чем к благодарности за благодеяние: благодарность как-то ущемляет их, а мщение и выгодно, и приятно. Затем он обратился непосредственно к мессеру Ринальдо: "Что же касается лично вас, то если вы вспомните все, что происходило в нашем городе и какие препятствия вырастают в нем на каждом шагу, вы станете придерживаться своего решения куда менее горячо, ибо кто его вдохновляет, тот, вырвав с помощью войска власть у народа, затем отнимет ее у вас при поддержке того же народа, ставшего теперь вашим врагом. И будет с вами, как с мессером Бенедетто Альберти, который, поддавшись на уговоры людей, не любивших его, согласился на осуждение мессера Джорджо Скали и мессера Томмазо Строцци, но вскоре затем отправлен был в изгнание этими же самыми людьми". Призвал он также мессера Ринальдо судить о вещах более обдуманно и взять в пример своего отца, каковой, дабы заслужить всеобщее расположение, снизил цену на соль, добился, чтобы каждый гражданин, обязанный уплачивать меньше полфлорина налога, мог бы не уплачивать его совсем, если бы не пожелал, и, наконец, потребовал, чтобы в день, когда собираются советы республики, ни один кредитор не мог бы преследовать должника. Речь же свою мессер Джованни закончил заявлением, что он лично полагает, что государство должно оставаться при существующем порядке.
XI
Тайные эти замыслы стали, однако, известны, что увеличило уважение к Джованни и усилило ненависть к его противникам. Он же избегал популярности, чтобы не поощрять тех, кто пожелал бы использовать эту популярность, чтобы заводить какие-либо новшества. Всем и каждому он говорил, что его желание не вызывать к жизни всевозможные партии, а, напротив, ослабить партийную рознь, и что ему всего милее единство граждан. Такое поведение вызвало недовольство многих его сторонников, которые хотели бы видеть в нем больше боевого пыла. Среди них был, между прочим, Аламанно Медичи. Будучи от природы человеком неуемным, он без устали побуждал Джованни к преследованию врагов и к поддержке друзей, укоряя его за холодность и медлительность, из-за чего, уверял Аламанно, враги не унимаются, их происки в конце концов увенчаются успехом и приведут к гибели дом Джованни и всех его друзей. Возбуждал он против Джованни даже его сына Козимо, но, что бы ни говорили и ни предвещали Джованни, тот твердо стоял на своем. При всем том, однако же, вокруг дома Медичи образовалась целая партия, и в городе утрачено было всякое единство. Во Дворце синьории служили тогда два канцлера - сер Мартино и сер Паголо. Первый был сторонником Медичи, второй - Уццано. После того как Джованнн отказался присоединиться к замыслу врагов правительства, мессер Ринальдо решил, что хорошо было бы лишить Мартино его должности, чтобы во дворце стало больше сторонников Уццано. Однако противники предугадали этот ход и не только защитили сера Мартино, но и добились увольнения сера Паголо к величайшему неудовольствию и поношению враждебной партии. Этот случай мог бы иметь печальные последствия, если бы Флоренция не испытывала тягот войны и не была бы порядком напугана поражением при Дзагонаре. Ибо пока в городе кипели эти страсти, Аньоло делла Пергола во главе войск герцога захватил в Романье земли, принадлежавшие Флоренции, за исключением Кастокаро и Модильяны, отчасти потому, что все эти местечки были плохо укреплены, отчасти по вине их защитников. Во время захвата герцогом этих земель случилось два происшествия, по которым можно судить, как доблесть человеческая может тронуть даже врага и как омерзительны подлость и трусость.
XII
Комендантом крепости Монтепетрозо был Бьяджо дель Мелано. Враги подожгли замок, и Бьяджо, окруженный почти со всех сторон пламенем, убедившийся, что спасения для крепости нет, накидал всякой одежды и соломы в угол, куда еще не достигал огонь, и на все это бросил двух своих малышей, а врагам закричал: "Заберите себе то добро, которым наделила меня судьба и которое вы можете у меня отнять. Но того, что у меня есть - моего мужества, в чем моя честь и слава, я вам не отдам и его вы у меня не возьмете". Враги бросились спасать детей, а ему протянули веревку и лестницу, чтобы и сам он мог спастись. Но он отверг все это и предпочел погибнуть в пламени, чем сохранить жизнь по милости врагов отечества. Вот пример, достойный столь прославленной у нас древности и тем более удивительный, что в наше время такое встречается куда реже. Сами враги возвратили детям его все то имущество, какое еще можно было спасти, и отослали их со всяческой заботой к родственникам. Республика проявила к ним не меньшую благожелательность: в течение всей своей жизни содержались они на государственный счет.
Совершенно противоположное произошло в Галеате, где должность подеста занимал Дзаноби дель Пино. Этот сдал неприятелю крепость, не оказав ни малейшего сопротивления, и к тому же еще подсказал Аньоло, что ему имеет смысл спуститься с возвышенностей Романьи в долины Тосканы, где он сможет вести военные действия в условиях менее опасных и более выгодных. Такая подлость и коварство вызвали отвращение у Аньоло, и он отдал Дзаноби своим слугам, которые, вдоволь наизмывавшись над ним, вместо пищи стали давать ему только бумагу с нарисованными на ней змеями, приговаривая, что таким способом они из гвельфа превратят его в гибеллина. Вскорости он и умер с голоду.
XIII
Между тем граф Оддо вместе с Никколо Пиччинино вторгся в Валь ди Ламона, чтобы склонить владетеля Фаенцы430 к союзу с Флоренцией или хотя бы воспрепятствовать свободному передвижению Аньоло делла Пергола по территории Романьи. Но долина эта являет собой такое превосходное естественное укрепление, а жители ее столь воинственны, что графа Оддо постигла там смерть, а Никколо Пиччинино был взят в плен и отвезен в Фаенцу.431 Однако по воле фортуны, именно благодаря поражению своему, флорентийцы добились того, чего, может быть, не дала бы им и победа. Ибо Никколо сумел так подойти к владетелю Фаенцы и его матери, что убедил их заключить дружеский договор с Флоренцией. По договору этому Никколо получил свободу, однако сам он не последовал совету, который давал другим. Договариваясь с республикой об условиях своего поступления к ней на службу, он либо нашел условия недостаточно для себя подходящими, либо ему предложили со стороны другие, более выгодные, - во всяком случае он внезапно покинул Ареццо, где находилась его ставка, и отправился в Ломбардию, где и поступил на службу к герцогу.432
Однако он опасался, что ни это предприятие, ни любое другое не будут иметь успеха, если он не заключит открыто нового договора с Флоренцией, убежденный, что один лишь слух о таком договоре будет вполне достаточным для успешного осуществления его планов. Поэтому он направил во Флоренцию послов с соответственным предложением. Значительное число граждан полагали, что никакого нового договора заключать не следует и достаточно сохранять мир, уже давно существовавший между обоими государствами, ибо они хорошо понимали, что герцог ожидает от этого договора весьма определенных выгод, в то время как республике никакой пользы от него не будет. Многие другие, наоборот, считали, что переговоры вести надо, при этом ставить такие условия, нарушить которые герцог не сможет, не раскрыв всем и каждому своих коварных замыслов, и которые в случае такого нарушения вполне оправдают военные действия против него. После довольно длительного обсуждения условий мир был подписан на новых основаниях, и Филиппо обещал никоим образом не вмешиваться в дела, касающиеся земель, расположенных по эту сторону Магры и Панаро.419
IV
После заключения этого договора Филиппо захватил сперва Брешу, а вскоре затем и Геную, вопреки представлениям тех, кто советовал заключить с ним мир в убеждении, что Бреше поможет Венеция, а Генуя сможет защищаться сама. Поскольку в договоре, который Филиппо только что заключил с генуэзским дожем, ему уступалась Сарцана и другие владения по ту сторону Магры с условием, что проданы или уступлены они могут быть только Генуе, он тем самым нарушал мирный договор с Флоренцией. Вдобавок он вел переговоры с легатом Болоньи. Это двойное нарушение раздражало флорентийцев, которые, опасаясь новых бедствий, стали подумывать о новых способах помочь делу. Узнав об этом недовольстве, Филиппо отправил во Флоренцию послов, чтобы оправдаться или улестить флорентийцев или чтобы ослабить их бдительность, и при этом изображал крайнее удивление тем, что его действия вызвали какие-то опасения, и предлагал, что откажется от всего предпринятого в той части, которая может вызвать какие-либо подозрения.
Единственным следствием этого посольства было то, что в город сказались брошены семена новых разногласий. Часть граждан вместе с наиболее уважаемыми лицами из правительства полагали, что следует вооружиться и быть готовыми в любой час расстроить замыслы неприятеля: если же Филиппо поведет себя мирно, то ведь военные приготовления не означают войны, а только лучше обеспечивают мир. Многие же другие, завидуя правящим или боясь военных действий, говорили, что незачем без достаточных оснований подозревать в чем-то друга, что его дела вовсе не заслуживают столь поспешного недоверия, что все хорошо понимают: создание совета Десяти, затраты на войско означают подготовку к войне, а начать враждебные действия против столь могущественного государя значит стремиться к гибели республики без всякой надежды на какой бы то ни было выигрыш, ибо все равно невозможно будет удержать то, что может быть завоевано. Ведь между Тосканой и Ломбардией находится Романья, а о Романье нечего и думать из-за соседства с церковной областью.
Однако сторонники подготовки к войне возобладали над теми, кто никак не хотел нарушать мира. Назначили совет Десяти,420 началась вербовка наемных войск, установили новые налоги, которые наибольшей тяжестью своей пали не на богатых граждан, а на неимущих, и вследствие этого в городе раздавались беспрерывные жалобы. Все проклинали честолюбие и стяжательство знати; их обвиняли в возбуждении ненужной войны только ради удовлетворения своей алчности и стремления властвовать над простым народом, угнетая его.
V
До открытого разрыва с герцогом еще не дошло, но все его действия внушали подозрение, тем более, что легат Болоньи, побаиваясь Антонио Бентивольо,421 проживавшего изгнанником в Кастельболоньезе, попросил у Филиппо вооруженной поддержки, и герцог послал в этот город войска, которые, находясь поблизости от флорентийских владений, вызывали страх у правительства республики. Но окончательно напугал всех, давая полное основание для подготовки к войне, захват герцогом Форли. Владетель этого города Джорджо Орделаффи, умирая, назначил герцога Филиппо опекуном своего сына Тебальдо. Хотя вдове422 его такой опекун показался весьма подозрительным и она отправила сына к своему отцу Лодовико Алидози, владетелю Имолы, народ Форли принудил ее выполнить завещание мужа и передать сына на попечение герцога. Дабы отвлечь от себя подозрения и получше скрыть свои истинные замыслы, Филиппо убедил маркиза Феррарского послать Гвидо Торелло в качестве своего представителя с войсками захватить бразды правления в Форли. Так город этот и попал под власть герцога. Когда об этом, а также о присутствии войск герцога в Болонье стало известно во Флоренции, гораздо легче оказалось принять решение о войне, хотя против него были еще очень многие, а Джованни Медичи открыто осуждал его. Он говорил, что даже с полной уверенностью во враждебных намерениях герцога лучше дожидаться его нападения, чем выступать первым, ибо в таком случае военные действия флорентийцев будут вполне оправданы в глазах других итальянских правительств, как сторонников герцога, так и наших; что помощи против герцога на стороне просить будет гораздо легче, если его захватнические замыслы станут для всех очевидны; и, наконец, что свои собственные интересы защищаешь всегда гораздо мужественнее и упорнее, чем чужие. Ему отвечали, что гораздо лучше идти на врага, чем ждать его у себя, что военное счастье чаще улыбается нападающим, чем обороняющимся, и что если затраты на наступательную войну во вражеских пределах значительнее, то потери и ущерб гораздо меньше, чем если война ведется на своей территории. Последняя точка зрения возобладала, и постановлено было, что совет Десяти должен принять все меры для того, чтобы вырвать Форли из рук герцога.
VI
Видя, что флорентийцы намерены завладеть тем, что он решил защищать, Филиппо отбросил всякую щепетильность и послал Аньоло делла Пергола с сильным отрядом против Имолы, чтобы владетель ее вынужден был заботиться о самозащите и не думать о делах опекунства над внуком. Когда Аньоло подошел к Имоле, флорентийские войска были еще в Модильяне. Стояли большие холода, вода в городском рву замерзла. Враг, воспользовавшись этим, ухитрился ночью ворваться в город, Лодовико был взят в плен и отправлен в Милан. Флорентийцы, видя, что Имола захвачена и вообще война началась, двинулись на Форли и осадили город, взяв его со всех сторон в кольцо. Чтобы воспрепятствовать войскам герцога соединиться и оказать помощь гарнизону Форли, флорентийцы подкупили графа Альбериго,423 который из владения своего, Дзагонары, ежедневно совершал набеги на занятую неприятелем местность до самых ворот Имолы. Видя, что наши войска, осаждающие Форли, занимают весьма прочные позиции, и ему не так-то легко будет оказать помощь этому городу, Аньоло делла Пергола решил совершить нападение на Дзагонару, рассудив, что флорентийцы не захотят потерять это место и двинуться на помощь Дзагонаре, что заставит их снять осаду с Форли и принять бой в невыгодных для себя условиях. Войска герцога принудили Альбериго пойти на переговоры, приведшие к соглашению, по которому Альбериго обязывался сдать Дзагонару, если в течение двух недель флорентийцы не окажут ему помощи. Когда об этой неприятности узнали во флорентийском лагере и в городе, решено было не допустить, чтобы врагу далась такая победа, но в результате он одержал еще большую. Войска, осаждавшие Форли, сняли осаду и направились на помощь Дзагонаре, но, войдя в соприкосновение с неприятелем, потерпели поражение не столько благодаря доблести своих противников, сколько из-за непогоды.424 Ибо наши люди, после тяжелого перехода под дождем и по вязкой грязи, встретились со свежими неприятельскими войсками и, конечно, были разбиты. Однако же в этом разгроме, весть о котором распространилась по всей Италии, погибли только Лодовико Обицци425 с двумя сородичами, каковые упали со своих коней и захлебнулись грязью.
VII
Известие о таком поражении повергло в скорбь всю Флоренцию, особенно же грандов, настаивавших на войне: они оказались обезоруженными, без союзников, и с одной стороны им грозил победоносный враг, а с другой негодующий народ, который поносил их на площадях, жалуясь на тяготы, от которых он страдал ради бессмысленно начатой войны. "Ну что, - говорили все, - нагнали они на врага страх своим советом Десяти? Помогли они Форли, вырвали его из лап герцога? Теперь-то и вскрылось, чего они хотели и куда гнули: не защищать свободу - она им враг, - а увеличить свое собственное могущество, которое господь бог ныне справедливо принизил. И разве они ввергли наш город только в эту беду? Затевались и другие подобные войны, например с королем Владиславом. У кого они станут теперь просить помощи? У папы Мартина, которого они оскорбили, чтобы подольститься к Браччо? У королевы Джованны, которой пришлось искать защиты у короля Арагонского, потому что они бросили ее?". К этому добавлялось еще и все то, что обычно говорит разгневанный народ. Тогда Синьория рассудила, что надо ей собрать уважаемых граждан, которые успокоили бы народ разумными речами.426 Старший сын мессера Мазо Альбицци, мессер Ринальдо, который и по своим личным заслугам, и по памяти своего отца мог притязать на самые высшие должности в государстве, обратился к народу с длинной речью, доказывая, что отнюдь не так уж разумно судить о причинах по их следствию - зачастую благие намерения не приводят к хорошему концу и, наоборот, дурные могут иметь отличный исход; что прославлять дурные намерения из-за их благоприятного конца - значит поощрять людей к заблуждениям, а это весьма пагубно для государства, ибо дурные замыслы далеко не всегда увенчиваются успехом, и что по этой же причине порицать мудрые решения, приведшие к неудаче, означает лишать граждан мужества помогать государству открытым выражением своих взглядов. Затем он стал убеждать собравшихся в необходимости вести эту войну и в том, что если бы она не была бы начата в Романье, военные действия развивались бы в Тоскане. "Раз уж господу богу угодно было, чтобы войска наши потерпели поражение, говорил он, - то, совершенно теряя мужество, мы только ухудшим дело. Бросив же вызов судьбе и постаравшись улучшить наше положение всеми имеющимися средствами, мы очень мало потеряем, а герцог ничего не приобретет от своей победы. Нечего нам страшиться новых налогов и затрат в будущем: налоги можно и должно перераспределять, а что до затрат, то они будут наверняка меньше, ибо расходы на оборону всегда не так значительны, как те, что связаны с нападением". Наконец, он призвал всех, кто слушал его, следовать примеру предков, кои никогда не теряли мужества в недоле и неизменно умели защитить себя от посягательств любых государей.
VIII
Граждане, приободренные этой речью, наняли для ведения военных действий графа Оддо, сына Браччо, и дали ему в помощники ученика Браччо Никколо Пиччинино, самого прославленного воина из тех, что сражались под его знаменем, и еще многих других кондотьеров, а также снабдили заново лошадьми часть тех всадников, которые потеряли коней в последней злосчастной битве. Кроме того, назначена была комиссия из двенадцати граждан для установления новых налогов. Члены этой комиссии, ободренные упадком духа знатных вследствие их поражения, обложили их особенно тяжко и безо всякого стеснения.427
Чрезмерные эти тяготы крайне оскорбили имущих граждан. Поначалу, однако, они, не желая прослыть себялюбцами, не жаловались на личную свою обиду, а осуждали этот дополнительный налог как вообще несправедливый и советовали его значительно снизить. Но замыслы их многим были ясны, и при обсуждении этого предложения в советах оно было отвергнуто. Тогда, чтобы каждый на деле ощутил тяжесть этого обложения и чтобы оно многим стало ненавистно, они стали устраивать так, что сборщики налога при его взыскании вели себя крайне жестоко, и им дано было даже право расправляться со всеми, кто будет оказывать сопротивление их вооруженной охране. Из этого воспоследовало немало печальных происшествий, в которых ряд граждан был убит или ранен. Легко было предвидеть, что партийные разногласия приведут к кровопролитию, и все благомыслящие люди стали опасаться новой погибели, ибо знатные, привыкшие к всеобщей почтительности, не желали терпеть дурного обращения, а прочие требовали, чтобы всех облагали поровну. В обстоятельствах этих многие из наиболее видных граждан стали собираться вместе и рассуждать, что необходимо им как можно скорее вновь взять в свои руки бразды правления, ибо лишь из-за их попустительства до руководства добрались простые люди и преисполнились дерзновения те, кто считался главарями толпы. После многократного обсуждения всех этих дел отдельными группами решено было собраться всем вместе, и с разрешения мессера Лоренцо Ридольфи и Франческо Джанфильяцци - оба они были членами Синьории - это общее собрание более чем семидесяти граждан произошло в церкви Сан Стефано.428 На нем не присутствовал Джованни Медичи - либо его не пригласили, как человека подозрительного, либо сам он не пожелал прийти, не разделяя их воззрений.
IX
Слово взял мессер Ринальдо Альбицци. Он обрисовал положение государства, где по попустительству добрых граждан к власти снова вернулись народные низы, у которых власть эта была в 1381 году отнята отцами этих граждан. Напомнил о бесчинствах правительства, господствовавшего с 1378 по 1381 год, по вине которого каждый из здесь присутствующих потерял отца или деда, и добавил, что теперь Флоренции грозит та же опасность, ибо начинаются те же самые безобразия. Уже сейчас народные низы решают вопрос о налогах, как им вздумается, вскоре же, если их не обуздать силой или не удержать новыми разумными законами, они начнут и магистратов назначать по своей прихоти. Если же это случится, то они займут все магистратуры, извратят тот порядок, которым в течение сорока двух лет Флоренция управлялась с великой для нее славой, и наступит владычество толпы, при котором либо одна часть граждан будет делать все что ей угодно, а другая - находиться все время в опасности, либо установится власть какого-либо одного человека, который сумеет захватить бразды правления и стать государем. Поэтому все, кому дороги их честь и отечество, должны собраться с мужеством и вспомнить о доблестных деяниях Бардо Ман-чини,429 который, сокрушив могущество дома Альберти, спас государство от грозившей ему тогда гибели. Между тем дерзость народных низов происходит от того, что благодаря попустительству власть имущих чрезмерно разрослись списки лиц, подлежащих избранию по жеребьевке, Н вследствие этого во дворце теперь полно никому не ведомых низких людей. Закончил он свою речь, решительно заявив, что есть лишь один способ помочь делу: всю власть в правительстве республики надо вернуть знати и отобрать власть у младших цехов, уменьшив их число с четырнадцати до семи. Таким образом, народные низы утратят свою власть в советах республики, во-первых, из-за того, что у них уже не будет большинства, а во-вторых, из-за усиления власти знати, которая по неизменной своей враждебности к низам хода им не даст. Здравый смысл требует умения управлять людьми в зависимости от обстоятельств данного времени: если отцы использовали низы в борьбе со своеволием грандов, то ныне, когда гранды принижены, а мелкий люд обнаглел, вполне справедливо будет обуздать его дерзость, опираясь на грандов. Для того же, чтобы все это осуществить, нужны хитрость и сила, каковые применить будет не так уж трудно, ибо среди собравшихся есть члены совета Десяти, и они без труда смогут ввести в город войска.
Все приветствовали речь мессера Ринальдо, и совет его получил всеобщую поддержку, а Никколо да Уццано, между прочим, сказал: "Все высказанное мессером Ринальдо верно, и средства, предложенные им, разумны и безошибочны, но применить их необходимо так, чтобы в государстве не вышло открытого раскола, что неизбежно произойдет, если с нами не согласится Джованни Медичи, ибо если он к нам примкнет, толпа без главы и без поддержки не сможет защититься, но в случае его отказа ничего сделать не удастся, не прибегнув к оружию. Последнее же чревато опасностью либо не достигнуть успеха, либо не иметь возможности воспользоваться плодами победы". Затем он скромно напомнил собравшимся о прежних своих советах и о том, что они сами не пожелали принять решительные меры тогда, когда это нетрудно было сделать, а сейчас время прошло и к ним не прибегнешь без опасения ввергнуть государство в еще худшие беды, так что остается лишь одно: перетянуть на свою сторону Джованни Медичи. После этого было поручено мессеру Ринальдо отправиться к Джованни и попытаться склонить его к одобрению их замысла.
Рыцарь Ринальдо, выполняя данное ему поручение, всячески уговаривал Джованни присоединиться к ним в осуществлении этого дела и не стать, потакая толпе, виновником того, что она свергнет правительство и погубит республику. Джованни ответил, что, по его мнению, долг разумного и честного гражданина состоит в том, чтобы не нарушать установленного в государстве порядка, ибо ничто так не вредит людям, как подобные перемены, наносящие ущерб очень многим гражданам, а там, где много недовольных, всегда можно ожидать какого-нибудь пагубного происшествия. Осуществление их планов приведет к двум зловреднейшим последствиям: с одной стороны, честь и власть получили бы люди, которые ранее ими не обладали и потому не так уж их ценят и не имеют особых оснований жаловаться на то, что их у них нет, с другой, они были бы отобраны у тех, кто, привыкнув ими обладать, не успокоились бы, пока не получили бы их обратно. Таким образом, обида, нанесенная одной партии, окажется гораздо более значительной, чем преимущество, дарованное другой. Так что виновник этой перемены наживет себе куда больше врагов, чем друзей, и враги станут нападать на него гораздо решительнее, чем друзья защищать его, ибо люди вообще гораздо более склонны к мщению за обиду, чем к благодарности за благодеяние: благодарность как-то ущемляет их, а мщение и выгодно, и приятно. Затем он обратился непосредственно к мессеру Ринальдо: "Что же касается лично вас, то если вы вспомните все, что происходило в нашем городе и какие препятствия вырастают в нем на каждом шагу, вы станете придерживаться своего решения куда менее горячо, ибо кто его вдохновляет, тот, вырвав с помощью войска власть у народа, затем отнимет ее у вас при поддержке того же народа, ставшего теперь вашим врагом. И будет с вами, как с мессером Бенедетто Альберти, который, поддавшись на уговоры людей, не любивших его, согласился на осуждение мессера Джорджо Скали и мессера Томмазо Строцци, но вскоре затем отправлен был в изгнание этими же самыми людьми". Призвал он также мессера Ринальдо судить о вещах более обдуманно и взять в пример своего отца, каковой, дабы заслужить всеобщее расположение, снизил цену на соль, добился, чтобы каждый гражданин, обязанный уплачивать меньше полфлорина налога, мог бы не уплачивать его совсем, если бы не пожелал, и, наконец, потребовал, чтобы в день, когда собираются советы республики, ни один кредитор не мог бы преследовать должника. Речь же свою мессер Джованни закончил заявлением, что он лично полагает, что государство должно оставаться при существующем порядке.
XI
Тайные эти замыслы стали, однако, известны, что увеличило уважение к Джованни и усилило ненависть к его противникам. Он же избегал популярности, чтобы не поощрять тех, кто пожелал бы использовать эту популярность, чтобы заводить какие-либо новшества. Всем и каждому он говорил, что его желание не вызывать к жизни всевозможные партии, а, напротив, ослабить партийную рознь, и что ему всего милее единство граждан. Такое поведение вызвало недовольство многих его сторонников, которые хотели бы видеть в нем больше боевого пыла. Среди них был, между прочим, Аламанно Медичи. Будучи от природы человеком неуемным, он без устали побуждал Джованни к преследованию врагов и к поддержке друзей, укоряя его за холодность и медлительность, из-за чего, уверял Аламанно, враги не унимаются, их происки в конце концов увенчаются успехом и приведут к гибели дом Джованни и всех его друзей. Возбуждал он против Джованни даже его сына Козимо, но, что бы ни говорили и ни предвещали Джованни, тот твердо стоял на своем. При всем том, однако же, вокруг дома Медичи образовалась целая партия, и в городе утрачено было всякое единство. Во Дворце синьории служили тогда два канцлера - сер Мартино и сер Паголо. Первый был сторонником Медичи, второй - Уццано. После того как Джованнн отказался присоединиться к замыслу врагов правительства, мессер Ринальдо решил, что хорошо было бы лишить Мартино его должности, чтобы во дворце стало больше сторонников Уццано. Однако противники предугадали этот ход и не только защитили сера Мартино, но и добились увольнения сера Паголо к величайшему неудовольствию и поношению враждебной партии. Этот случай мог бы иметь печальные последствия, если бы Флоренция не испытывала тягот войны и не была бы порядком напугана поражением при Дзагонаре. Ибо пока в городе кипели эти страсти, Аньоло делла Пергола во главе войск герцога захватил в Романье земли, принадлежавшие Флоренции, за исключением Кастокаро и Модильяны, отчасти потому, что все эти местечки были плохо укреплены, отчасти по вине их защитников. Во время захвата герцогом этих земель случилось два происшествия, по которым можно судить, как доблесть человеческая может тронуть даже врага и как омерзительны подлость и трусость.
XII
Комендантом крепости Монтепетрозо был Бьяджо дель Мелано. Враги подожгли замок, и Бьяджо, окруженный почти со всех сторон пламенем, убедившийся, что спасения для крепости нет, накидал всякой одежды и соломы в угол, куда еще не достигал огонь, и на все это бросил двух своих малышей, а врагам закричал: "Заберите себе то добро, которым наделила меня судьба и которое вы можете у меня отнять. Но того, что у меня есть - моего мужества, в чем моя честь и слава, я вам не отдам и его вы у меня не возьмете". Враги бросились спасать детей, а ему протянули веревку и лестницу, чтобы и сам он мог спастись. Но он отверг все это и предпочел погибнуть в пламени, чем сохранить жизнь по милости врагов отечества. Вот пример, достойный столь прославленной у нас древности и тем более удивительный, что в наше время такое встречается куда реже. Сами враги возвратили детям его все то имущество, какое еще можно было спасти, и отослали их со всяческой заботой к родственникам. Республика проявила к ним не меньшую благожелательность: в течение всей своей жизни содержались они на государственный счет.
Совершенно противоположное произошло в Галеате, где должность подеста занимал Дзаноби дель Пино. Этот сдал неприятелю крепость, не оказав ни малейшего сопротивления, и к тому же еще подсказал Аньоло, что ему имеет смысл спуститься с возвышенностей Романьи в долины Тосканы, где он сможет вести военные действия в условиях менее опасных и более выгодных. Такая подлость и коварство вызвали отвращение у Аньоло, и он отдал Дзаноби своим слугам, которые, вдоволь наизмывавшись над ним, вместо пищи стали давать ему только бумагу с нарисованными на ней змеями, приговаривая, что таким способом они из гвельфа превратят его в гибеллина. Вскорости он и умер с голоду.
XIII
Между тем граф Оддо вместе с Никколо Пиччинино вторгся в Валь ди Ламона, чтобы склонить владетеля Фаенцы430 к союзу с Флоренцией или хотя бы воспрепятствовать свободному передвижению Аньоло делла Пергола по территории Романьи. Но долина эта являет собой такое превосходное естественное укрепление, а жители ее столь воинственны, что графа Оддо постигла там смерть, а Никколо Пиччинино был взят в плен и отвезен в Фаенцу.431 Однако по воле фортуны, именно благодаря поражению своему, флорентийцы добились того, чего, может быть, не дала бы им и победа. Ибо Никколо сумел так подойти к владетелю Фаенцы и его матери, что убедил их заключить дружеский договор с Флоренцией. По договору этому Никколо получил свободу, однако сам он не последовал совету, который давал другим. Договариваясь с республикой об условиях своего поступления к ней на службу, он либо нашел условия недостаточно для себя подходящими, либо ему предложили со стороны другие, более выгодные, - во всяком случае он внезапно покинул Ареццо, где находилась его ставка, и отправился в Ломбардию, где и поступил на службу к герцогу.432